Mio caro Matteo

Решив не тянуть с выполнением своего обещания, вечером следующего дня капитан Орсо обошел дом ювелира Салимбене, чтобы попасть в мастерскую. Несколькими часами ранее он уже побывал здесь, совершая дежурный обход, только на мастерскую, огражденную колоннами вместо стен, глядел с противоположной стороны улицы. Тогда, днем, Бенвенуто он заметил сразу – тот сидел, низко склонившись над большим деревянным столом со множеством полочек, ящичков и торчащих от края столешницы деревянных брусков – надо думать, так и выглядит верстак. В руках у него была небольшая серебряная вазочка, и Челлини лепил на бок ее какие-то фигурки, смешно поджав губы от сосредоточения. Орсо не стал подходить к нему и отрывать от работы. Лицо его выглядело слегка помятым, и кудри тоже смялись с одного бока – видимо, он встал совсем недавно и сразу же поспешил к своей работе, не потрудившись привести себя в порядок. Однако выглядел Бенвенуто совершенно счастливым. Завершая одну фигуру, любуясь своим творением, вытянув вазу в руке, и поворачивая ее другим боком, чтобы продолжить – улыбался безмятежно и уверенно – так же, как улыбался прошлой ночью своему Маттео. И вечером, стоя над рабочим столом Челлини, Орсо испытывал какую-то неясную нежность, глядя на Бенвенуто, крепко заснувшего щекой прямо на этом столе и сжимающего в руке крошечный молоточек. Вазы уже не было, ее место занимала теперь брошь, вся собранная из множества тонких колец, причудливо между собой переплетенных, рядом поблескивала горсть мелких драгоценных камней. Орсо залюбовался сперва брошью, потом перевел взгляд на руки Бенвенуто с пальцами, покрытыми грязью от работы с металлом, и ласково погладил их своими, а затем аккуратно вынул молоточек и положил рядом. Воровато оглядевшись и убедившись, что мастерская действительно пуста, он наклонился и, приобняв Челлини за талию, потянул вверх. Он намеревался донести его до постели, но Бенвенуто тут же проснулся, в первую секунду напрягшись всем телом, будто собрался обороняться, но сразу расслабился, поняв, кто к нему пришел. – Мой капитан! Как легко тебя оказалось заманить в обитель золотых дел – всего пара слов – и ты уже здесь, готов к любовным подвигам в окружении изложниц! – от ткнул пальцем в несколько маленьких чугунных формочек с ручками, позволяя Орсо сделать в уме заметку и расширить свой лексикон. Сам Бенвенуто хотя и улыбался, однако глазами моргал сонно и едва удерживался на ногах. – Нет, Челлини, я здесь, чтобы обвинить тебя в преступлении и зачитать твой приговор, – с непроницаемым лицом ответил Орсо своим фирменным капитанским голосом и, поудобнее закинув руку удивленно заморгавшего Бенвенуто себе на плечо, двинулся с ним в сторону пристройки. – Ты обвиняешься в преступной халатности в отношении собственного организма и в нарушении обещания как следует выспаться. В наказание я привяжу тебя к постели часов на двенадцать, не меньше. Челлини был таким уставшим, что сил смеяться шутке у него, кажется, не оставалось. Он только виновато улыбнулся: – У меня и вправду очень много работы. Салимбене отдает мне самые сложные труды, не доверяя другим своим ученикам, кроме того, у меня также есть и личные заказчики. Многие эти вещи и техники я пробую впервые, и до того мне не терпится приступить и опробовать свои силы, что я напрочь забываю про всякий отдых… – Очень плохо, – сурово заключил Орсо, отворяя дверь в пристройку и проходя прямиком в спальню. – Плохо, что мой Бенчи совсем не щадит себя, просиживая за работой сутками. Бенвенуто в ответ только снова заулыбался, падая на кровать с нескрываемым блаженством. На щеках у него заиграл едва заметный румянец, и Маттео, наклонившись над ним и просто поцеловав в губы на прощанье, покидал его дом с выражением довольства на лице. Его по-прежнему приводил в восторг тот факт, что невозмутимого наглеца Челлини оказалось так легко вогнать в краску. Будь ласков и откровенен с ним, зови нежным прозвищем – и Бенвенуто расплавится подобно хорошо нагретому золоту. Остается только выбрать подходящую по размеру изложницу и оставить его в ней остывать. А за это время, глядишь, в его красивой голове возникнет план очередной проказы. Но Маттео Орсо это больше совершенно не пугало. Он решил дать Челлини время и не отвлекать его от работы, хотя тоска по нему регулярно прогоняла капитана по улице, проходящей вдоль мастерской. Просто чтобы посмотреть на него, убедиться, что с ним всё в порядке, и что этот золотисто-смуглый юнец с самой красивой улыбкой во всей Флоренции не привиделся ему в жарких снах. Бенвенуто неизменно был там, работал с таким рвением, какого нельзя было заметить у его товарищей. Иногда они с Маттео обменивались долгими взглядами через улицу, иногда Челлини не оказывалось на рабочем месте, и тогда Орсо находил его дома, в запачканном рабочем фартуке, приносил ему горячий обед из ближайшей лавки, желал хорошего дня и уходил, старательно игнорируя полные желания взгляды. Как сильно ему ни хотелось остаться хотя бы на полчаса – здоровый сон Бенвенуто и его возможность сосредоточиться на обожаемом деле Орсо считал важнее. Кроме того, в подобном ритме жизни он находил и свою немалую прелесть. Словно у него появилась та часть жизни, которая скрыта от посторонних глаз, но которая наполняет его сердце бурлящей радостью, стоит подумать о том, что в любой момент он может снова увидеть своего Бенчи, и тот неизменно будет ему рад. Даже его соратники подметили случившуюся со своим командиром перемену. На первый взгляд всё такой же суровый, капитан Орсо тем не менее теперь время от времени отпускал меткие шутки, которых от него редко можно было услышать прежде, и даже мягче стал относиться к допускающим ошибки новобранцам. На все расспросы Маттео решительно отнекивался, укрепив всеобщее мнение о том, что у него кто-то появился. И подтвердилось это мнение тогда, когда по прошествии чуть больше, чем недели, с той ночи в оливковом саду, на глазах у всего гарнизона во время утреннего построения мальчишка-рассыльный вручил Маттео записку. Прочитав которую капитан Орсо заулыбался, совершенно забыв, что выдает этим себя всем присутствующим. «Мой дорогой Маттео, я не стану утомлять тебя подробным описанием своих чувств на протяжении всех этих дней. Скажу только, что если не увижу твое хмурое лицо сегодня же – рискую впасть в любовную горячку и лишиться последних сил. И могу уверить, что всю срочную работу я закончил, а потому у тебя нет ни единой причины отказаться. Сегодня вечером на том же месте. Твой Бенчи». «То же место» встретило его тихим шорохом листвы, тонущей в глубоких сумерках, и запахом поспевающих олив. Бенвенуто уже ждал – в одной из своих легких туник, безо всяких беретов и перьев смотрящийся очень изящным и родным. Сложно было сказать, кто из них первым накинулся с поцелуями в этот раз – вероятнее всего, они сделали движение навстречу одновременно. Прижимать к себе гибкое тело, чувствовать, как сильные пальцы зарываются в его короткие волосы и скребут кожу на затылке – Маттео чувствовал себя так, словно вернулся домой, и тот, кто ждал его там, считал минуты до его возвращения. – Вижу, ты скучал по мне не меньше, мой Маттео, – в очередной раз демонстрируя способность подглядывать в чужие мысли, проворковал Челлини прямо в губы. – А еще я видел, что ты всё же не пренебрег моим подарком. Орсо почувствовал, что слегка краснеет и только кивнул. Шляпой он не обзавелся, но зато приспособил медаль на один из крепежей простого плаща, являвшегося частью его капитанской формы, разумеется, той ее стороной, на которой был изображен восход. Осознание, что эту красоту, исправно ловящую отполированной поверхностью блики солнца, сотворили умелые пальцы его Бенвенуто, приводило его в подобие трепета, которого он за собой отродясь не замечал. – Раз мои подарки тебе по вкусу, то сегодня у меня есть для тебя еще один, – хитро сощурившись, Челлини опустился на траву и похлопал рядом с собой. – О, не делай свое фирменное лицо «сейчас кое-кто отправится за решетку»! На создание этого подарка я не потратил ни секунды своего времени… во всяком случае, в этом году! – Интересно, – всё еще хмурясь, Орсо уселся напротив, так, чтобы лицо Бенвенуто было хорошо видно ему в полутьме. – Ты говоришь такими загадками, каких я, признаться, не могу отгадать. Разве что, – он подался корпусом вперед, склоняясь ближе и понижая голос, хотя вокруг не было ни души. – Разве что ты подготовил для нас какую-то особенно пикантную… любовную практику? – А ты только того и ждешь! Потрясающе! – запрокинув голову, Челлини громко расхохотался, а после, всё еще посмеиваясь, достал из-за пазухи небольшой предмет. – Всё гораздо проще, хотя не скрою, мне безумно нравится ход твоих мыслей! У Маттео покраснели даже уши, но он тут же забыл о своем смущении, стоило только разглядеть, что лежит на ладони у Бенвенуто. – Только не говори, что ты еще и музыкант. Не может быть в одном человеке столько талантов. Челлини принес с собой флейту. Он держал ее безо всякого трепета и даже пару раз подкинул в воздух, всякий раз ловко подхватывая на лету. – Это было мечтой моего отца. Он всегда хотел, чтобы из меня получился величайший флейтист всей Италии. Честно говоря, это до сих пор его самое страстное желание. Знал бы ты, сколько нескончаемых часов своей жизни я потратил впустую, практикуясь в игре! – Впустую? – Маттео снова нахмурился и неосознанным жестом погладил Бенвенуто по колену. – Выходит, ты так и не преуспел? В ответ Челлини усмехнулся и поднес флейту к губам. Легкая мелодия, журчащая, как весенний ручей, наполнила воздух вокруг них. Маттео с удивлением понял, что знает ее – слышал не раз на городских праздниках. Играл Бенвенуто с прекрасной постановкой рук и языка, Орсо ни разу не заметил, чтобы он сбился или взял неверную ноту, и очень скоро перестал прислушиваться, сосредоточив свое внимание на самом исполнителе. Маттео никогда не умел говорить красиво, как поэты, но в эти минуты сказал бы, что всякий раз, как Бенвенуто отрывал от прорезей тот или иной палец, вскидывая его стремительно и грациозно, у него замирало сердце. Орсо любил музыку, любил песни и танцы, хоть никогда в них и не участвовал. И сейчас, слыша чистое, бьющее в самую душу звучание, не мог оторвать восхищенного взгляда от лица Бенвенуто, прикрывшего глаза и склонившего кудрявую голову на бок. Он даже не заметил, как легкомысленная песенка превратилась в нечто неторопливое, тягучее, заставляющее глубоко дышать в такт сменяющим друг друга нотам. Когда мелодия закончилась, они просидели в звенящей тишине еще несколько секунд, прежде чем Маттео взял руку Бенвенуто в свою и поднес к губам, запечатлев на кончиках пальцев поцелуй. – Скажи мне, есть ли что-то, Бенвенуто, чего эти пальцы не умеют? – Резать мрамор и сносно держать пищаль, – не моргнув глазом отозвался Челлини. – Но я планирую наверстать это при первой же возможности. Ох, мрамор… Орсо легко мог представить, как час за часом, кружа вокруг большого куска камня, напрягая свои красивые и сильные руки, Бенвенуто извлек бы из него некое совершенное искусство, воплощенное… надо думать, в безупречном мужском теле. И конечно, рискуя при этом создать собственный автопортрет – Маттео слишком хорошо помнил, как выглядело его обнаженное тело, облитое лучами закатного солнца, и сейчас немало пожалел, что встреча их вновь проходит в ночной темноте. Он вдруг ощутил в себе ребяческое озорство, будто скинул десяток лет, и всё, что занимает его теперь в жизни – это способы заставить Бенвенуто смеяться. Всё еще удерживая его руку в своей, он принялся легонько покусывать костяшки его пальцев, щекотно проходясь кончиком языка по подушечкам и в перерывах проговаривая: – Я знаю, Бенвенуто, что ваятели, прежде чем приступить к работе, обязательно делают наброски с живых людей. Позы, выражения лиц, расположение мышц на теле… Ради тебя и всего итальянского искусства я мог бы предложить свою помощь в этом непростом деле. Я могу долго… выдерживать, не меняя положения тела. – Не ждал однажды услышать подобное предложение от моего сурового стража закона, – улыбка не сходила у Бенвенуто с лица, а в глазах так и плясали огоньки возбуждения. Он не отнимал своей руки и только большим пальцем ловил Маттео за нижнюю губу, нажимая ласково. – Истинным искусством будет расположить тебя во всех мыслимых мною позах. Ты прекрасно сложен, мой Маттео, и я с радостью принимаю твое предложение. Из тебя, пожалуй, выйдет Атлант – лучше всех, что бывали прежде. – Я раздобуду для тебя приличный кусок мрамора, – пообещал Орсо, дивясь собственной смелости – прежде на подобную авантюру он не подписался бы под страхом смерти – не то, что предлагать самому. Закончив с пальцами Бенвенуто, он продвинулся по предплечью выше, оставляя на смуглой коже заметно белеющие в полутьме следы от зубов, пока не добрался до локтевой впадинки и не пощекотал там нежную кожу языком. – Так отчего ты сказал, что часы за флейтой были тобой потрачены впустую? Не каждому удастся извлечь из инструмента такую чудесную музыку, даже если он станет упражняться десятки лет. – О, всё дело в том, что к этому занятию я всегда имел неописуемое отвращение! – со смехом отозвался Челлини, свободной рукой дотронулся до его носа и легонько дернул за кончик, уловив игру. – Но единственно чтобы порадовать моего дорогого отца, всегда прилежно пел по нотам и упражнялся с этой глупой флейточкой и с корнетом. Можешь себе представить? В самом нежном моем возрасте он брал меня с собой во дворец Медичи, и я исполнял там сопрано, пока служка держал меня на плечах. Поистине, отец мой упорен в своих делах, но, к его несчастью, Бенвенуто упорней! – Поразительно. Как много еще я не знаю о тебе? – пробормотал Орсо, позабыв об озорстве. – И отчего тогда ты решил сыграть сегодня, если ненавидишь флейту? Ты полон загадок, Бенчи. – Брось, всё проще, чем кажется, – в вечерней полутьме Бенвенуто снова походил на хитрого Пана, с этой своей лукавой улыбкой и прищуренными глазами. – Обычно мне не хочется брать ее в руки, а теперь вот, когда я с тобой – захотелось. Это и называется вдохновением, не знал? – Теперь буду знать. И если уж речь о вдохновении, позволь мне тоже преподнести небольшой подарок. С твоим, конечно, не сравнить, но всё же лучше, чем ничего… – Ты споешь мне, мой Маттео? – Челлини резко подался вперед, нетерпеливо блестя на него глазами и заставив щеки Орсо потеплеть и снова удивляться его проницательности. – Это славный подарок, я надеялся однажды услышать твой голос. – Я нередко пел на деревенских праздниках, у себя в Апулии. И еще иногда ребятам в казарме. Так что голос у меня затасканный, – предупредил Орсо, прокашливаясь и стараясь не проклинать самого себя, что затеял всё это. Петь для обычных знакомых было одно, но для Бенвенуто – юного гения, к тому же, искушенного в искусствах… И смотрящего с таким восторгом и предвкушением… Помолчав еще несколько секунд, Орсо запел. О первых весенних лучах, возвращающих жизнь пашням. О хмельном и радостном празднике молодого вина после долгих недель страды. О неуловимом, родном и сладком запахе, которым встречает тебя дом после долгого путешествия. Обо всем том, чем тебя для него стал Бенвенуто так легко и быстро заполнивший всё свободное место в душе. Голос у него оказался ровный, с легкой хрипотцой, в противоположность чистому звучанию флейты, и он вдруг подумал, что было бы славно… – Было бы славно исполнить что-то дуэтом, – выпалил Челлини, едва только Маттео замолчал, и усмехнулся. – Выходит, я всё так же верен себе, и выбираю для близкого окружения только лишь людей искусства. – Скажешь тоже. Это обычная деревенская песня, – как бы Орсо ни хмурился, эти слова ему откровенно польстили. Может, великих талантов в нем не скрыто, но он, по крайней мере, может составить с Бенвенуто достойный дуэт. – Пускай слова простые. Но не всякому дано исполнить их так чувственно, как вышло это у тебя. По твоему голосу я могу точно заключить, что песня адресована мне одному, и это невероятно будоражит… – Вот как? С этими словами Орсо сделал то, что хотел с самого начала вечера. Нет, дольше – ему хотелось несколько долгих дней – коснуться теплой щеки Бенвенуто, пробежаться пальцами по шее, чуть надавив на дернувшийся кадык, скользнуть ниже, щекотно пробежаться по бокам и наконец потянуть на себя. И с наслаждением понять, что Челлини поддается на это движение охотно, с ловкостью расположившись таким образом, что очень удобно, задрав подол его туники, огладить в паху. – Нравится делать это лицом к лицу, Бенчи? – Орсо спросил так, больше стараясь не выдать, что подобное нравится ему самому. Позиции, исполненные романтики, что так любят юные девы – смотреть любимому в глаза, смешивать дыхания, иметь возможность в любой момент слиться в поцелуе. Орсо хотелось бы раздеть Бенвенуто и развернуть к себе спиной, под гладкой кожей которой наверняка хорошо просматриваются длинные мышцы и выпирающие крылья лопаток. Но сейчас, в темноте, это было бы бессмысленно, кроме того – пока что он никак не мог насмотреться, надышаться взглядами его оливковых глаз и улыбками, полными невысказанного желания и приязни. Впрочем, почему невысказанного? – В тебе много страсти, мой Маттео, я понял это еще годы назад, наблюдая за тобой, и не ошибся. И теперь, – Челлини справлялся с завязками и застежками с неизменной ловкостью, избавляя от лишней одежды и себя, и своего любовника, оставляя на них только штаны. Казалось, особенное удовольствие ему доставляло самолично стаскивать с Маттео рубашку, попутно взъерошивая его смоляные волосы, что придавало ему вид юный и разгоряченный. – И теперь я собираюсь испытать на себе всю ее, твою страсть, и заодно – помочь тебе открыть новые ее грани. Скажи мне, мой Маттео, ты хотя бы раз видел свое обнаженное тело со стороны? – У меня в деревне не было зеркал – они слишком дорогие. А в казарме – ни к чему, – со смесью стыда и жгучего интереса отозвался Орсо, помогая Бенвенуто усесться на его колени – это, вероятно, нравилось им обоим одинаково сильно. Оставив ему разбираться с оставшейся одеждой, Маттео скользнул ладонями по пояснице, нырнув за край штанов, огладил там ягодицы обхватив их в горсти. Челлини в ответ кивнул, словно другого ответа и не ждал, и, сдвинув исподнее, с видом самым уверенным, обхватил его плоть обеими руками сразу, удерживаясь над ним на коленях и лишая возможности сказать что-то еще – Маттео оставалось только тихо застонать, прикрыв глаза и ждать, что еще придумал этот Пан. – И уж конечно, ты, я думаю, никогда не наблюдал красоту двух людей, сливающихся в экстазе? – Это… слияние – личное таинство, оно не должно быть доступно чужому взору, – с трудом проговорил Орсо, почувствовав, что кровь прилила не только лишь к паху, но и к щекам – сами они рискуют раскрыть свое личное таинство любому, кому вздумается сейчас прогуляться в этой части оливковых садов. Но возбуждение и вкрадчивый голос Бенвенуто оказались сильнее страха быть застигнутыми – Маттео скользнул пальцами ко входу в его тело, чтобы обнаружить, что в этот раз Бенвенуто не подготовился к встрече. Был слишком занят работой? Не нашел удовольствия в том, чтобы заниматься любовью на траве? Орсо не стал спрашивать, не обязательно проникать в чужое тело, чтобы испытать близость с тем, кого любишь. И сейчас ему было более чем достаточно – повторить движение Бенвенуто, сомкнув свою ладонь на его плоти, услышать, как просел его голос, когда он вновь заговорил, а пальцы Маттео в этот момент прокручивали и терли под самой головкой. – Я говорю сейчас лишь о том, что может дать нам зеркало, мой милый Маттео, и это нечто гораздо большее, чем просто лицом к лицу. Только представь всю порочность зрелища, которое нам откроется, когда мы окажемся перед высоким зеркалом, вдвоем, обнаженными… Знаешь, мне заказали сегодня раму для одного такого, это работа на много дней, и все эти дни оно будет стоять в мастерской… Орсо мог бы в который раз подивиться, как всё-таки Челлини ухитряется столько говорить в такие моменты, сбиваясь на короткие стоны только к самому концу. Сам он сейчас едва ли был в состоянии ясно мыслить, и все его силы уходили на то, чтобы плотно сжать зубы, не позволяя себе издать лишнего звука всё то время, пока Бенвенуто говорил, не прекращая двигать руками с преступной умелостью – ему не хотелось упустить ни слова, заглушив их своими стонами. И когда Бенвенуто, казалось, договорил – сумел только согласно кивнуть, шумно выдохнув и свободной ладонью прижимая Бенвенуто к себе ближе, как уже делал прежде. Ясно осознавая, что с Челлини он готов на что угодно, и в какой угодно обстановке – ему придется, значит, увидеть, наконец, как сильно полыхает его лицо от смущения, когда они окажутся перед этим зеркалом, но можно не сомневаться, это будет стоить того… В его сознании, наполненном горячим туманом острого, накатывающего волнами удовольствия, возникло видение того, как зеркальная поверхность отразит красивое тело Бенвенуто, как он, Маттео, прижмется к нему сзади, обнимая рукой поперек груди, и как будет входить в него снова и снова, жадно впитывая выражение его лица, на котором будет проявляться всё больше блаженства с каждым толчком, пока наконец… – Я поставлю тебя перед зеркалом на колени, мой Маттео, – сбивчивый шепот ворвался в это видение, и Орсо с большим трудом сфокусировал взгляд на лице Челлини, которое было очень близко. Выражение его оказалось несколько хищным, несмотря на то, что дышал Бенвенуто тяжело и дрожал всем телом, явно балансируя на грани, как и сам Орсо. – Ты не пожалеешь и непременно захочешь почувствовать вновь, как твой Бенвенуто возьмет тебя, и ты увидишь в зеркале всё до малейших деталей… – Что? – шокированно распахивая глаза, Маттео уже чувствовал, как затапливает его нестерпимо обжигающей волной: удовольствие, стыд, и – желание оказаться перед тем зеркалом на коленях. Соскальзывая в оргазменную темноту, он едва разбирал, как Челлини стонет, прижимаясь грудью к груди вплотную: – Хочу, чтоб ты увидел это свое лицо… Их голоса смешиваются, будто иначе и быть не может – удовольствие можно делить лишь пополам, оказавшись на пике одновременно – и потом они приходят в себя сколько-то времени, в напоенном теплом и ночной тишиной воздухе. Наконец, отдышавшись и взяв свой фирменный капитанский тон, Орсо отчеканил: – Черт, Челлини, ты… – в этот момент Бенвенуто скатился с него на траву, улегшись на спину, разметав в стороны руки и ноги, и кинул на него хитрый, полный довольства взгляд. – Ты – черт, – уже обычным голосом закончил Маттео, не в силах не улыбнуться в ответ. – Я раскрыл твое главное преступление, это – побег из преисподней, где основной твоей работой было вгонять в краску самого дьявола. Звонкий смех Бенвенуто разнесся по саду, и в этот момент Маттео почувствовал себя по-настоящему счастливым. Кажется, вот оно – то, чего иные люди ищут годами, а то и всю свою жизнь – место, наполненное теплотой и комфортом, радостным возбуждением и тихими улыбками. И для него это место оказалось рядом с Бенвенуто, таким искренним и полным жизни, что и сам начинаешь меняться, незаметно для самого себя становясь немного похожим на него. – Надеюсь, ты взял тот заказ с рамой для зеркала? Потому что, черт возьми, я согласен, Бенвенуто. *** На следующий день происходит неслыханное – капитан флорентийской стражи берет отгул, чего никогда не случалось прежде. Весь день Орсо посвящает подготовке к предстоящей ночи – как в плане телесности, так и в умственном. Говоря проще – вспомнив наутро, что он наобщеал Челлини, Маттео пришел в состояние чистого ужаса и взял отгул просто потому, что впервые за всю свою карьеру был не в состоянии думать о соблюдении буквы закона на улицах Флоренции. Еще пара часов ему потребовалась на то, чтобы успокоиться, вспомнить горящие обожанием глаза Бенвенуто и собственные вчерашние мысли по этому поводу. Он даже с самого утра наведался в мастерскую Салимбене, не зная толком, о чем станет с Бенвенуто говорить, ему скорее просто хотелось поглядеть на него издалека, дабы подкрепить собственную решимость. Но Челлини не оказалось на месте, он, верно, еще спал, и Маттео не захотелось его будить. Зато он увидел то самое зеркало, стоящее в глубине мастерской, прислоненное к стене. Действительно большое. И являющееся физическим воплощением данного им вчера обещания. Поэтому остаток дня он провел в общественных банях, задержавшись там много дольше обычного и вызывая на себя удивленные взгляды, но не обращая на них ни малейшего внимания. Страх и возбуждение бурлили в нем поровну, не позволяя усидеть на месте и минуты, и он расхаживал туда-сюда сперва по баням, затем – по казарме. Затем, к закату, ноги принесли его на широкий луг в километре от города, где он нарвал огромную охапку аканта – тот, что стоял у Бенвенуто на кухне, верно, вовсе завял. И, с великим трудом дождавшись темноты, вновь подходя к мастерской, вдруг подумал, что пора ему обзавестись здесь, во Флоренции, собственным жильем. Сбережений должно хватить. Пускай дом будет небольшой, но они с Бенвенуто смогут видеться там в любой момент, а не только по ночам, и не беспокоиться о том, что кто-то их услышит – найти дом в отдалении от прочих – нетрудная задача, если искать на окраине или даже за городскими воротами… В мастерской Челлини не оказалось. Маттео нахмурился собственному отражению в зеркале и прошел к пристройке. На настойчивый стук никто не открыл. На второй и на третий тоже. Проторчав под дверью с облупившейся алой краской не меньше четверти часа, Орсо решительно постучался уже в двери дома самого мастера Салимбене. И уже через пять минут бездумно шагал по улице, даже не разбирая дороги. Повздорив с какими-то сиенцами и нотариусом, имя которого Маттео не запомнил, Челлини ударил последнего острым камнем по голове, так что тот мгновенно упал, как мертвый. Постановлением Совета Восьми решено было повесить убийцу на месте – нотариус этот имел какие-то важные дела с бешеными из партии Фра Джироламо, состоявшими в Совете и пришедшими в ярость, едва им донесли о выходке Челлини. Всё. Никаких подробностей Салимбене не знал, не знал он также, и где искать Бенвенуто. Ясно было то, что, спасаясь от казни, он покинул город, снарядившись в считанные минуты. Едва услышав об этом, Орсо был готов бежать за ним, но – куда? Из Флоренции ведет много дорог, и Салимбене не имел никакого понятия, через какие ворота бежал Челлини. У Маттео внутри будто образовалась дыра, и хуже всего было то, что он мог бы помешать случившемуся. Если бы как обычно, патрулировал улицы, ему бы доложили, и кто знает, может, он успел бы вовремя, чтобы всё предотвратить… Или во всяком случае, чтобы помочь Бенвенуто бежать. Или отправиться вместе с ним. Или хотя бы – попытаться убедить Совет смягчить приговор. Он не верил, что Бенвенуто способен на убийство. Тот Бенвенуто, что никогда даже не шутил жестоко? Тот, что улыбался ему так ласково и не знал большего стремления, чем заниматься своим ремеслом? Пускай, он всегда был драчуном, пускай владел шпагой талантливее многих, но Бенвенуто никогда не стал бы убивать человека из-за простой ссоры. Всю ночь Орсо шатался по городу, допрашивая любого, кто попадался ему на пути, с такой свирепостью, будто вознамерился догнать Челлини и привести приговор в исполнение лично. Но никто не видел, как тот покидал город. Под утро Маттео разыскал дом его отца, но и тот, весь белый от горя, не мог сказать, куда отправился его сын. Когда солнце осветило верхушки крыш, ноги сами принесли Маттео к ступеням церкви Санта Мариа Новелла. Стоя у ее дверей, он вознес молчаливую, но исполненную страсти молитву – не о том даже, чтобы еще хоть раз увидеть Бенвенуто, а чтобы тот оставался невредим. Горькая улыбка тронула губы капитана Орсо. Подумать только – он молится сейчас о безопасности человека, приговоренного к казни за убийство, а прежде готов был усадить Челлини за решетку за одну лишь бранную ругань на площади перед этой самой церковью. Без единой мысли в голове простояв на ступенях еще не один десяток минут, Орсо дождался в итоге того, что нищие, собиравшиеся здесь по утрам, завели свой обычный разговор, обсуждая всё, что творилось в городе. Тут и выяснилось, что убитый нотариус оказался жив и даже в памяти, что он повздорил с Бенвенуто, приняв его за другого молодого ювелира, и что Совет отменил свой приговор. Чего не знали даже нищие – так это, через какие ворота Челлини покинул Флоренцию. С колотящимся сердцем Маттео обошел все ворота по очереди, вглядываясь вдаль и крутя в голове лишь одну мысль: «Бенвенуто никого не убивал». В итоге ему пришлось вернуться на службу, которую никто не отменял, но толку от него на улицах было не много. Он почти ни с кем не разговаривал, игнорируя расспросы, лишь раз соврав, что приболел. В конце концов, кто-то из друзей Челлини обязательно разыщет его и скажет, что ему нечего больше бояться. Наверняка, это случится совсем скоро, и Бенвенуто вернется во Флоренцию, надо только набраться терпения и подождать. Но Челлини не вернулся ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Прошло два месяца, за которые капитан Орсо успел стать прежним собой – вечно хмурым, невозмутимым, полностью сосредоточенным на службе закону и не дающим послабления ни единому нарушителю городского покоя. Время от времени он наведывался в мастерскую ювелира Салимбене, видел, как кто-то оформил то самое зеркало совершенно безвкуснейшим образом, налепив в беспорядке грубо выделанные фигурки и цветы. А потом в пристройке к мастерской поселился новый подмастерье, перекрасил дверь в зеленый, и Маттео перестал туда приходить. Раз за разом он проматывал в голове сценарий, в котором Бенвенуто входит в город, в запылившемся плаще, улыбающийся как и всегда – хитро и нахально, и, черт возьми, сколько бы людей не было рядом в этот момент – он бы наплевал на всех и поцеловал Бенвенуто прямо там, сжав в объятьях так крепко и искусав губы – чтобы понял он, чего стоило ему это ожидание. Время шло, и этот сценарий сменился в его голове на другой – тот, в котором он покидает Флоренцию, и отправляется разыскивать Бенвенуто сам. Только в этих видениях он приходил в Рим, спрашивал там о ювелире Челлини, и никто не мог указать на него, ведь о таком в Риме даже не слышали. Сколько городов ему придется проехать? Неаполь, Болонья, Пиза? И какова вероятность разминуться в пути? Чем больше он об этом думал, тем отчаяннее ему казалось собственное положение. И если днем ему еще удавалось заставить себя сосредоточиться на службе, то ночью Бенвенуто не шел из головы, всё сильнее укрепляя Маттео в решении – ехать на поиски и доверить свою участь Господу. И Господь был милостив – на исходе третьего месяца, когда Маттео утряс почти все дела и подготовился в дорогу, покидая казармы в последний раз, он столкнулся с посыльным, разыскивающим капитана Орсо. Никакой подписи на конверте не оказалось, но, развернув короткое письмо, почерк он узнал мгновенно. «Если сердце по-прежнему зовет тебя за мной, знай, что здесь, в Риме, я открыл собственную мастерскую. Ей не хватает лишь тебя и, возможно, большого зеркала. Жду». Записка была совсем маленькой и чудесно уместилась в ладанку на шее. Что же, он всё равно собирался когда-то купить дом. Только теперь он купит его в Вечном Городе и дверь непременно выкрасит алой краской.