Ошибка... или нет?

Запах медикаментов. Финн осторожно приоткрывает один глаз и тут же закрывает — свет настолько яркий, что больно в висках становится. Немного привыкнув, пробует снова. Белые стены, слепящие лампы. Идеально. Больница. Как же Эмиэль не любил оказываться на койке — последний раз такое было лет в десять, когда мальчонку по пути в школу сбила машина. Благо, приземлился в сугроб, но пострадал тогда всё равно сильно. Первое, что хочется сделать — вырвать все эти проводочки, подведённые к руке, убрать дыхательную трубку, вскочить и убежать домой. Но, к сожалению, сил хватает только на то, чтобы просипеть что-то неразборчивое. Слышатся тяжёлые, грузные шаги. В поле зрения попадает морщинистое лицо. Омега морщится — попахивает мокрой тряпкой и чистящими средствами. — Дохтура сюда! — лицо уборщицы пропадает, громоподобный голос разносится по палате. Эмиэль что-то шепчет, вероятно, прося женщину замолчать — любой громкий звук сейчас давит на черепную коробку. Вот подходит врач. — Мистер, вы помните своё имя? — спрашивает, попутно начиная проверять состояние пациента. — Эмиэль… Финн, — фух, кое-как получается выговорить. Но старый альфа, кажется, не слишком доволен. — Мистер, ваша фамилия — Миллер. — Финн, — омега прикрывает вмиг налившиеся свинцом веки — всего парочка слов далась с трудом, а то ли ещё будет, когда сил поднаберётся? Видимо, повреждения не такие уж и лёгкие, какими казались сразу после пробуждения. Врач качает головой, отводит в сторону уборщицу, до этого с любопытством глазевшую на больного, и бросает: — Бэлу позови. Она с ним сидит. Эти слова были последними, что услышал Эмиэль перед тем, как вновь погрузиться в сон. *** «Что за.? — пролежав с открытыми глазами уже как пять минут, Миллер всё равно ничего не понимает. — Почему я в какой-то обшарпанной комнатушке, а не в НОРМАЛЬНОЙ палате?» Невозможность двигаться, противно пищащие приборы, капельница, дыхательная трубка — всё бесит с первого же мгновенья… Ладно, насчёт обшарпанной комнатушки он погорячился — палата вполне себе сносная.  — Эми? Очнулся наконец? Ну, как ты, дружище? — голос. И запах печёных яблок с оттенком корицы, причём очень сильный. Наверное, альфа. А, вот и он сам. Высоченный, мускулистый, только вот шевелюру бы его подправить, а так — крас-с-савчик. — Кто ты? В ответ — недовольное сопение: — То есть как это — кто? Твой друг! Мы же даже договаривались в следующие выходные в музей пойти — ну, как раз перед этим… — Чего? — нет, такого он от этого бухтящего засранца уже терпеть не может. Либо у него галлюцинации, либо он просто в коме, либо… Нет. Нет. НЕТ. Этого просто не может быть. Не может быть такого, чтобы он, то есть его дух, каким-то боком взял и вселился в совершенно чужое тело. Или может? Или нет? Агрххх, бред сивой кобылы, это переселение! Он просто в коме и сейчас про~  — Ну-с, мистер Финн, как мы себя чувствуем? Нет. Не бред. *** Бисмарк с полным страдания вздохом достаёт из кармана телефон — только для того, чтобы услышать, как какой-то старичок сообщает ему о том, что Эмиэль попал в автокатастрофу. С лицом-маской сбрасывает вызов и разражается нецензурной бранью. Как? Как у этого сучёнка получается находить неприятности на свою похотливую задницу? Уже ведь и не припомнить, сколько раз Шварц вытаскивал полуживое тело из клубов разной степени злачности (а некоторые так вообще доверия не внушали), сколько раз вытаскивал его из передряг — чего-чего, а терять этого омегу мужчина всё-таки не планировал, как бы ему ни хотелось иногда придушить его. Перевести деньги, может быть, на лечение? А то кто знает, сколько Миллеру потребуется там пролежать?.. Сучёнок, даже в родной Германии передохнуть от своих выкидонов не даёт. Ведь наверняка просто заигрывал с таксистом по дороге, а тот и не заметил из-за него автобус.  — Что-то не так? — подходит Людвиг, облокачивается на чугунные перила набережной. Бисмарк скрипит зубами: — Эмиэль отчебучил. — Хах, ну, не удивительно, мой Алоиз тоже иногда… — другой альфа прикрывает глаза, вздыхает. Шварц фыркает — наверняка друг детства уже размышляет, как бы провести вечер со своим омегой. — Попал в аварию. — Да? А что же говоришь «отчебучил»? — Наверняка с таксистом флиртовал. И зачем я его содержу только, скажи мне, пожалуйста? — Хм? — на лице Людвига мелькает удивление. — Я думал, вы пара. — Да какая пара? — отчего-то грустно. — Так… в постель да на вечеринки. Характер, брат Людвиг, характер бы ему попроще, и, может быть… — Ясно. Тебе вроде на встречу пора? — Мгм. *** «Как же мне это надоело», — Эмиэль уже устал доказывать, что его фамилия — Финн (что означает, что он вяло поправлял врача и медсестру каждый раз, когда они называли его «мистер Миллер»). Похоже, он и правда попал в чужое тело. И как теперь с этим жить? Попробовать подстроиться под характер прежнего владельца? Или надеяться на то, что никто из родственников не приедет навестить? Если второе, то и притворяться надобности нет, к тому же омега не очень хорош в театральном искусстве. А если первое… то он понятия не имеет, каков был характер его тёзки по фамилии Миллер. «Ну, хотя бы с внешностью у него всё нормально», — как позволили сесть (точнее, сам себе позволил), Эмиэль таки увидел себя в зеркале, чинно-благородно висевшем на стене в углу палаты. Красивое ему попалось тело, ничего не скажешь. Наверняка и в косметических процедурах себе этот Миллер не отказывал — вон какая кожа мягкая, холёная. Сам Финн, конечно, в этом плане тоже не промах, но от макияжа всё-таки предпочитал отказываться. А руки, бесспорно, берёг — мелкомоторная, специфическая работа, негоже ткани портить, в порядке следует держать. «Ой, а ручки-то тоже, ты гляди, какие ухоженные, прямо как у хирурга первоклассного. Я такие только на практике у мистера Сноу видел… А если у него не работа мелкая, а просто на иждивении у кого-то сидит? — вдруг пугается теперь уже блондин. — А если содержанка? А если… если альфа его приедет? Что будет? Я же не знаю даже, что говорить и как! На амнезию списать не получится, врать я не очень умею, да и полная замена воспоминаний явно не по душе придётся. Боже, что делать, что делать?» Омега с тихим стоном жмурится и осторожно, стараясь не делать резких движений, мотает головой — быстро не получается, болеть всё начинает нещадно и моментально. Видать, пострадал он сильно.«Доктор Нейман сказал, что меня из перевёрнутого такси вытащили, машина ещё на отбойник насадилась. М-да, с таким-то случаем долго тут пролежать придётся, месяц — точно.» «…А сильно всех разнесло по дороге, наверное. По крайней мере, лязг и грохот страшные были. Ух, как представлю, аж в дрожь бросает, хоть бы кошмары на этой почве не начались. Интересно, сколько выжило? Интересно, живо ли там «моё» тело? Лежит небось где-нибудь в такой же больнице, а Рэм волнуется. Он ведь один у меня друг остался… И вот зачем сейчас про ту аварию с отцом вспоминаю? А про заболевшего и умершего папу? А про пропавшую сестрёнку? Зачем, зачем я себя так мучаю, зачем этим мыслям пробиваться даю? Я ведь обещался себе… — Финн уже еле-еле сдерживает слёзы, — обещался, что не буду больше об этом вспоминать! Не буду!» Хорошо, что Бэла ушла. Хорошо, что сейчас ночь, и никого, кроме дежурных врачей и сестёр, в больнице нет. Хорошо, что товарищ по палате на соседней койке сейчас спит. Можно не сдерживать переживания, можно дать волю наскакивающим друг на друга мыслям — главное, не слишком напрягаться, а то подскочит всё, и прибегут на зов аппаратов. Вымотанный беззвучными слезами, омега засыпает. Обо всём он подумает утром — когда придёт медсестра, когда принесут завтрак, когда сосед по палате начнёт любопытничать, кто он и откуда, когда начнётся ежедневная проверка состояния, когда он начнёт делать всё возможное, чтобы поскорее выписаться… Утром, всё будет утром. А пока надо восстанавливать и экономить силы.