***
— И как ты прикажешь мне это понимать?! Томас Эндрюс размахивал руками и принялся расхаживать из угла в угол, возмущённо краснея. Гилберт полным скептизма взглядом оглядел уютную гостиную с кучей портретов разных размеров, но, стоило признаться, красиво написанных. Перед ним лежала чашка нетронутого остывшего чая, пару печенья с шоколадной крошкой и документы на продажу земель, принадлежащих семье Эндрюс в Эйвонли. Так же маленькая бумажка, но сколько в себе несущая — выписка из банка для обналичивания суммы. Гилберт хмыкнул. Этих денег слишком много для пусть даже обширных территорий. Скорее, он добавил пару тысяч долларов чтобы усмирить гордость Мистера Томаса. — Понимайте как хотите, но я бы советовал воспринимать это как помощь утопающим. — ему стоило огромных трудов не закатить глаза и удерживать тон на уровне уважающего и приветливого. — Не для кого не секрет, что вы потеряли огромную партию пшена, доверившись кампании по перевозке из НьюДжерси, а теперь ваш единственный шанс выйти из долговой ямы, в которую вы влезли чтобы выкупить другую партию. Вы ведь знаете — от зимы нечего ожидать волшебства, — Голубые глаза напротив уставились на него со страхом и Блайту в тот миг казалось что в обеденной тишине он звучит как Пророк. — Она может быть губительна. …Или я могу быть губителен. Вот только погибель от меня будет многим мучительней. — Так что подписывайте договор, иначе вы все же обнищаете и потяните на дно не только себя. Блайт хлопнул себя по коленям и встал. Мистер Эндрюс застыл у синей шторы, будто через неё пытаясь увидеть свет. — Я дам вам время подумать, — благосклонно протянул парень и развернулся к выходу. — А зачем вам это, Мистер Блайт? Вопрос настиг Гилберта прямо у дверей и ему стоило огромных усилий не зарычать от раздражения. Он итак просидел тут два часа, выслушивая всякого рода чушь, но отвечать на вопросы больше не намерен. — Провожать не стоит, Сэр.***
— Сынок? Старший Блайт тяжело закашлял и повернулся к входной двери. Это не сын, как оказалась. — Марилла. — почти прошептал он и попытался привстань. — Нет-нет, сиди. Ничего страшного. Она кротко улыбнулась, уводя взгляд и присела на кресло. Джон не мог отказать себе в ответной улыбке. Он слишком сильно чувствовал ее и принимал. Он принимал ее боль. — Джон, — Марилла судорожно вздохнула и вцепилась в коробку, что принесла с собой. — Мари, ты всегда была такой радикальной. — хриплый голос вдруг как будто помолодел и оживил того Джон Блайт что покорял мир и сердца своей тягой к добру. Марилла взяла себя в руки, заставив голос внутри себя замолкнуть. — Если шёл снег, если шёл снег даже самыми мягкими хлопьями тебе казалось что весь урожай погибнет и ты в красках описывала всему классу как каждый из нас умрет с голоду. — Марилле было стыдно поднимать голову и явить ему увлажнившиеся глаза с красными прожилками от пролитых слез. Он не должен это увидеть. Не сейчас. — А сейчас. Сейчас ты преждевременно меня хоронишь? — Ч-что? Марилла подняла голову в полнейшем непонимании и облизнула пересохшие губы. Взгляд Джона упал на коробку. — Ох, это. Многие говорили ей, что стоило ей чуточку понервничать, как руки начинали трястись, а движения становились прерывистыми. Она протянула измявшуюся коробку к нему. Джон улыбнулся. — Я знаю что там. Шляпа, как у настоящего лондонского джентельмена, разноцветные ленты для волос и, постой, ты смогла сохранить те ромашки? Марилла коротко кивнула и аккуратно вынула из коробки засохший цветок. — К сожалению, остальные рассыпались. Джон поджал губы. — Знаешь Марилла, я рад что мы тогда не смогли быть вместе. — Мисс Катберт вскинула голову и покраснела. Они не разу не обсуждали эту тему. — Тогда, в тот трудный момент я встретил Элаизу. Если ты была обжигающим огнем, то она — весенним светом. И когда ты покинула меня, оставив во тьме, она помогла разомкнуть глаза. — убедившись, что Марилла внимательно слушает, он продолжил. — Она родила мне прекрасных детей, ты же знаешь. Они были моей жизнью. Моей болью. Моим смыслом. Я ни на минуту не забывал тебя, правда, но за это, кажется, Бог забрал у меня моих детей. Троих. Стефана, Сьюзи и Калеба. Я даже тела их не увидел. Не смог. — он прерывисто задышал. Она подала ему стакан воды с тумбочки, и чуть остановившись перевести дыхание он продолжил. — И она умерла. Мой весенний свет. Я бы вновь остался в темноте, если бы не Гилберт. И он болел. Долго болел, так сильно, что я испугался что и его потеряю. В ту ночь доктор сказал что если он проживёт ещё пол дня, то излечится. Я спросил, что будет если ему станет хуже после его ухода. Он промолчал, Марилла. Доктор на то и доктор, чтобы излечивать раны, поэтому я обратился к тому, кто излечивает душу. Поклялся не думать о тебе. Не перечить судьбе. В ту ночь мой мальчик выжил. Но не смог перестать тебя любить, за что, возможно, и расплачиваюсь. Мистер Блайт накрыл ее ладонь своею и Марилле показалось что она трогает свое собственное заледенелое сердце. Бабочки в животе не порхали. Они все до единого умерли, она заказала собственно ручно каждую из них и возвела надгробие «любовь». Поэтому ей сейчас почти не больно. — У меня дочь. — Джон крепче сжал ее ладонь и медленно кивнул, дав понять что она может продолжить. — У неё замечательные голубые глаза и рыжие-рыжие длинные волосы. Я каждый день пытаюсь заставить приготовить что-нибудь ладное, но иногда мне кажется что женский удел совсем не для неё. У неё столько идей, столько стремлений, столько желаний. Иногда мне кажется что Бог пометил ее этими красно-рыжими волосами, чтобы люди могли различить в толпе новатора. Я верю она изменит мир к лучшему, верю, что излечит сердца других людей сама того не осознавая, как когда то оживило мое. Она прекрасна. — Марилла… — Иногда я представляю что она наша дочь, — она быстро-быстро моргает и капельки непрошенных слез устало ложатся на побледневшее лицо, — Но тут же отгоняю эту мысль. Мы с тобой смогли бы быть вдвоём в другой вселенной, но здесь наша история давным-давно закончилась. Ты верь, и я буду верить — когда Бог заберёт наши души, то позволит нам быть вместе там. Джон переплел пальцы и старческие души обоих заскрипели от усталости. Никому из них не нравится мир, в котором тепло было запретным, а кара слишком высокой. — Я буду приходить. Я буду рядом. И лгать не получалось — она со своим любимым будет покуда ангел не заберёт его душу. Любить тебя оказалось слишком опасным для хрупкого органа между рёбер.***
— Я не обнаружила Мариллу дома, поэтому успела переодеться и собраться в школу! Через час после прибытия Энн как угорелая носилась по комнате, лишь бы успеть к уроком. Наличие пустого дома несказанно радовало, но где же Марилла? Она никогда не уходила, не оставив записки, хотя прогретая печка и свежевымытая форма для запекания наводила на мысли. Возможно, она отправилась в гости, а возможно ей всего лишь захотелось побыть одной. Энн пожала плечами в мыслях и тут же отвлеклась. Класс гудел и выглядел довольно оживленным. Ей это понравилось, если бы не стоявший у гардеробной Гилберт. — Тебе стоит лишь поздороваться. Вы не враги больше, станьте друзьями, — шепнула на ухо Диана и упорхнула к девочкам. Гильберт стоял спиной, поэтому не заметил этого пристального взгляда. Почему она не приметила этого раньше? Его плечи стали шире, а волосы длиннее. Когда он размотал легкий шарф, то пружинистые локоны чуть приподнялись и она заметила… шрам? Что-то похожее на шрам, но зарубцевавшийся. Ей захотелось очертить пальцами каждый миллиметр и, о Господи, возьми себя в руки! Этот парень причинил тебе боль, и ты должна, должна его ненавидеть! Но она не за этим сюда пришла. Зачем же? Точно, подружится. Повернувшись, Гилберт первым делом наткнулся на рассеянный взгляд Морковки. В мыслях он позволял себе так ее называть, но в реальности был готов откусить себе язык и остаться немым. Она нахмурила лоб и Блайт заметил переливающийся в медный цвет ее забранных под осеннюю шапку волос. Возьмите себя в руки, Гилберт. Ты же сам решил все закончить. Не будь дураком, не будь дураком, не будь дура… — Привет, Морковка. Черт. Черт. Черт. Черт. Энн встрепенулась и за секунду на ее лице сменилась уйма эмоций — растерянность, непонимание, злость, и что-то похожее на плохо скрываемую ярость. Какой же ты отвратительный, Гилберт! Как он посмел называть ее так! Сердце бешено застучало, а зубы почти заскреблись друг о друга. Только Гилберту из прошлого было дано право на это слово, только он … Но его нет. Есть только парень с его голосом, манерой, привычками и внешностью. Это не тот мальчик из Эйвонли. И черт возьми, ему нельзя так ее называть! — Не называй меня так. — Благо, у неё хватило ума прошипеть это, а не выкрикнуть, тем самым привлекая к себе внимание всего класса. — А что если буду? Гилберту становилось смешно, а настроение «убей себя за глупые поступки и, о Боже, я устал от своей жизни» вдруг сменилась на безумно игривое. Видимо «морковка» все ещё ранило ее, но у него эта ситуация вызвала совсем другие ассоциации. — Морковка! Гилберт галантно поклонился, вертя шляпу круговыми движениями и отступая назад. В гардеробной было пусто, а пустые крючки еще не ощутили на себе тяжесть зимних пальто. Было раннее утро и они вдвоём интуитивно пришли заранее. Энн закатила глаза, но тут же игриво склонилась в книксене. Они вдвоём рассмеялись и побрели к парте. — Знаешь, — начала она, — Дам из высшего общества обычно не называют морковками. — Правда? — Гилберт промычал что-то и принялся выводить на доске сложные формулы, по правде говоря тяжело дававшиеся Энн. — Тогда как же мне вас называть? — Попробуй, Принцесса Корделия. Она опёрлась локтями об дощатую поверхность и улыбнулась. Он поднял глаза. Неожиданно ее лицо оказалась всего в пару сантиметрах от него. Он почувствовал ее внутреннее смущение и порозовевшие щеки. — Тогда позволите ли вы мне разделить следующий танец со мной? — Это неучтиво! Гилберт будто вынырнул из сна, вновь натыкаясь на сердитый взгляд девушки. Мягко улыбнулся и согнулся в поклоне, сделав пируэты шляпой. — Приношу извинения, Принцесса Корделия. Был не прав. Блайт развернулся и вошёл в класс, где тут же послышались громкие улюлюканье толпы. Энн была уверена, что ничто больше не сможет разозлить ее, но его насмешливый взгляд заставил пальцы впиться в ладони. — Чертов Гилберт Блайт.