***
— То есть, вы поругались у доски, потому что он заранее тебя из себя вывел? Энн яростно закивала и с новыми силами принялась мешать все ещё довольно жидкое тесто. — И ты кинула в него тряпку. потому что он, — Потому что он мудак! Диана вздрогнула, но потом громко рассмеялась. Энн все взвинчено перемешивала в миске тесто. Гилберт, он, он… невыносимый! Решил что всезнайка? Не дал ответить не на один вопрос, постоянно перебивала ее и довольно ухмылялся! А она получила пару замечаний от Мисс Стейси, когда зло прошипела тихие ругательства себе под нос. — Он неадекватный! — Энн, но он ведь просто отвечал на вопросы, как это делал каждый. — Да, — она запнулась, — Да, наверно я просто не привыкла отдавать первенство в учебе кому то ещё. Учеба — эта одна из столпов, держащие Энн на плаву. Каждый учебник — вера в светлое будущее, которое она может выстроить сама. Она прилагала все усилия, дабы быть первой и выжать из учебного процесса всю пользу, нередко в ущерб себе. Но тем не менее, она добивалась своего, каждый тест на высший бал, каждый устный ответ — блестящий. Знания наполняли ее светом и удовлетворяли врождённое любопытство. Они формировали ее, а сейчас, когда Гилберт Блайт пытается отнять у неё это чувство эйфории от первенства, Энн приходит в ярость. — Довольно глупо, Энн. — Я знаю. Видеть Гилберта Блайта в школе — подобно смерти. Он редко улыбается, кривит губы в едва зримой насмешке, важно кивает на всякий бред друзей на переменах и в целом выглядит как мальчик из прошлого, за исключением полного игнорирования конкретной девочки. Энн больно на самом деле. Она долго не могла себе признаться, но его безразличие вспарывает грудную клетку и сердце бьется не об хрустальные рёбра, а на показ, мол смотри, я без тебя гнию и умираю, разве ты не испытываешь жалости? Он и не испытывал. Он умело претворялся будто в один миг позабыл все что было между ними, все эти робкие поцелуи, неловкие тёплые объятия и глупые разговоры о чем угодно. Он никогда не говорил что любит ее, даже когда Энн ждала этого больше чем все богатства мира. Он не говорил, но она четко различала эти три слова на дне его чёрных, будто две бездны, глаз. Гилберт ничего не объяснил, не извинился, не смог выстроить обыкновенные дружеские отношения, хотя сама Энн сильно сомневалась в самой затее с дружбой. Это по-детски, но чувства глубоко внутри неё оказываются слишком живучими, они в крови, циркулируют по венам, вместо кислорода принося огромную горечь в каждую клетку ее тела. От безысходности хочется кричать — Энн Ширли-Катберт понятие не имеет что с этим делать. — Энн? — Диана дергает ее за рукав и ей наконец удаётся отвлечься от ненужных мыслей. Она коротко улыбается взволнованной такой резкой перемене настроения подруги и продолжает мести тесто, но уже менее агрессивно. Дверь в кухню открывается и входит Марилла. На ее голове венок из полевых цветов, которые в начало осени ещё можно найти, а седые волосы непривычно растрепанны. Несмотря на обыкновенную бледность щеки Мариллы покрылись румянцем, а губы непроизвольно растянулись в смущенной улыбке. — Здравствуйте, девочки. — Привет, Марилла! — Здравствуйте, Мисс Катберт. Они вежливо поздоровались и недоуменно переглянулись. Что это приключилось с Мариллой? Диана пожала плечи и продолжила нарезать кусочки яблок, когда женщина скрылась за лестницей. Нож и деревянная ложка тут же были отложены в сторону. Девочки оперлись об стол, максимально приблизившись друг к другу. — Как думаешь, что с ней случилось? Диана почти шептала. Обсуждать дела взрослых было крайне неприлично. — Я думаю во всем виноват Мистер Блайт. — Старший? — уточнила подруга. — Ну не младший же, Диана! — Энн закатила глаза, но тут же продолжила. — Она в последнее время все чаще стала пропадать в особняке Блайтов. Она решила что я ничего не замечаю, раз в школе, но на этой неделе я специально торопилась и приходила как минимум на двадцать минут раньше! Ее нигде не было! Да и Мэттью ворчал, что повозка постоянно занята Мариллой. — О, — только и смогла выговорить Диана, шокированная таким положением вещей. Она знала что в прошлом Мистер Джон и Марилла состояли в довольно близких отношениях, но их воссоединение — это же фурор! Неужели они и вправду теперь вместе. — Это так романтично, — выдохнула она и опёрлась подбородком в ладошки, — Как думаешь, им удасться поженится? — Конечно! — возмутилась Энн. В ее представлении последние дни своей жизни эти двое проведут рука об руку, пока смерть не разлучит их. А как же быть с переездом Мариллы к мужу? Нет, об этом ей думать совсем не хотелось.***
У Гилберта Блайта наверно началась лихорадка. Ладони потеют, а мысли совсем не фокусируются, оставляя разум горящим в огне. Он чувствует себя оставленным на гигантской сковородке, где не пылает огнём, но обжигается знатно. Все из-за чертовой Энн Ширли-Катберт. Радивсегосвятогоуйдиизменя. Я сам себе пообещал, клятву дал, так почему, каждый раз натыкаясь на твой взгляд я слабею? Ноги подгибаются. Она напротив — читает Гомера, жутко злясь, а он сжимает в руках тонкий пергамент со своей частью стихов и пытается справится с нахлынувшими воспоминаниями. Пялится на крошечные веснушки на бледном лице, почти бесцветные дуги хмурящихся бровей. Благодарит Бога за хорошее зрение, потому что Энн стоит запереть в хрустальный гроб, обложить цветами и повесть замок на крышке — где-нибудь в музее искусств оставить, чтобы люди восхищались, но руками не трогали. Она такая хрупкая что дотронься — и рассыпется маленькими рыжими звёздами. Только вот никто не сможет ее сломать, ведь Гилберт не смог. А значит никому не удасться. Интересно, больно ли ей стоять, зажили ли порезы? Наверняка никто из друзей об этом не знает. Гилберту известно ее отношение к подобного рода вещам. В ее представлении от неё все отвернуться, сочтут слабой и не способной выдержать обычное расставание, по сути детской любви. Он сам не понимал сколько боли ей причинил. Потому что уходя в плаванье он искренне верил что вернувшись, они никогда не расстанутся. Его сводило с ума мысль больше никогда ее не увидеть, но вместе с этим успокаивала. Если бы они не встретились больше все было бы легче. Может и чувства бы угасли. Хотя это все выглядит как чушь. Гилберту Блайту давно известно что весь он соткан из любви к Энн и с этим ничего не поделаешь. Живи с этим, Блайт. Эта патологическая любовь к Катбертам кажется в крови и тебе нужно хорошенько постараться не допустить встречи своих детей с детьми Энн — если это наследственное проклятье, то гореть им в аду за суицид. Он почти готов к этому, ведь никогда больше не сможет коснуться ее рук. А он ведь так и не сказал что любит ее. — У тебя есть время до смерти отца, Гилберт. Потом ты возвратишься. Женский шёпот проник глубоко внутрь, заставив парня сморщится. У него есть время, и когда-нибудь оно истечёт. — Брызги хлестали. Вперед порывался Пелид, добывая Славы, и черною кровью багрил необорные руки. Она все ещё выглядела злой. Гилберт позволил себе улыбнуться. Для того чтоб вывести Энн себя много не нужно, по правде говоря. Он отвечал на все поставленные Мисс Стейси вопросы, поднимал руку молниеносно, тараторил ответы. Ещё одна общая с ней черта — он находил утешение в бесконечной зубрежке толстых фолиантов, пусть их и было мало на корабле, ему приходилось спускать все вырученные деньги на новые книги. — Достаточно Энн, молодец. Теперь Гилберт. Им задали выучить по двадцать строчек из «Илиады» Гомера и справились на пять кажется лишь они с Морковкой. Остальные лишь под строгим взглядом Мисс Стейси выдавливали из себя сожаление и потупляли взгляды, словно пристыженные дети. — После того как троянцы до брода реки добежали…***
— Гилберт, это тебе. — Руби протянула свернутый в пергамент свежий (судя по запаху) пирог. Бедная девочка. Она все ещё была влюблена в него? Три года назад все начали подмечать резко сдружившихся Гилберта и Энн, возможно, даже подозревали отношения, но пара не хотела огласки. Возможно именно поэтому Руби не оставляла попыток добиться симпатии парня, надо признать, который год уже безуспешно. Гилберт как раз хотел отказаться, ощущая какую боль причинит девочка, если не подберёт нужные слова, как случайно наткнулся на изучающий ситуацию взгляд Энн. Они сидели на перемене и ели, поэтому парень пересел на парту повыше, чтобы ему отрылся замечательный вид на убежище Морковки, и совсем не учёл что ей тоже отлично видно развернувшейся перед ней сцену. Она ожидающе смотрела на него. Он заметил покрасневший кончик носа — обычно так бывало, стоило ей сильно понервничать или заплакать. Он улыбнулся. Сначала ей (от чего она вздрогнула), а потом переминающейся с ног на ногу Руби. — Спасибо Руби! Это так мило с твоей стороны. Девочка так обрадовалась, что Гил испугался, как бы она не откинулась. Пролепетав что-то, она сорвалась к хихикающим подругам и густо покраснела. С одной стороны ему было стыдно, что он использовал Руби, дабы разозлить Энн, но с другой, это вроде как ее осчастливило. Та, кстати, отвернулась и ему осталось лицезрелить натянутую, словно пружина спину. — Дружище, не подашь мою доску? Билли вытянул руку, ожидая помощи. Гилберт все ещё был зол на него, ведь понял — его чувства к Энн ещё не прошли, и если бы его в нужное время не оказалось рядом, то тот в конец довёл бы ее. Поэтому парень ощущал такое удовольствие, выкупая земли у отца Эндрюса. Смакуя на кончике языка сладость от чувства власти над одноклассником он на минуту ужаснулся этой больной одержимости к всему связанному с Энн. Отбирая все у ее условных врагов Гилберт чувствовал отмщение, чувствовал себя героем. Это неправильно, в некотором роде чудовищно. Но к ещё большему удивлению он понял что это неважно — он лишь стал сильнее, чтобы научится защищать свое. — Конечно, дружище. Он перед доску Билли и не отрывая взгляд от затянутой в корсет спины Принцессы Корделии. Так глупо что я могу принести себя на алтарь любви ради тебя, но ты об этом никогда не узнаешь, Морковка.