Prisoner of the sea and orphan

Веки тяжелеют. Энн приходится с усилием надавить на глаза подушечками больших пальцев, чтобы немного прийти в себя от бесконечных раздумий и ненужных мыслей. Они заполонили голову, выжгли ясность ума и уничтожили остатки здравомыслия. Ей правда никогда не удавалось уйти от этого состояния, не притронувшись к лезвию. Но она больше никогда этого не сделает. Она обещает себе. Вот только голова будто налита свинцом, а периферии сознания пылает огонь. Ей нужна боль. Нужно вывести это мерзкое чувство из себя и она правда не знает что делать.  — Вот бы ты никогда не приезжал. Говорит, но полость рта наполняется мерзкий самообманом. Она бы не выжила, если бы он не появился больше, Энн бы просто напросто зачахла и умерла, настолько сильно тоска ощущалась глубоко внутри. — Но он так и не появился. Шёпот. Где-то в подсознании и она с ним соглашается, он не появился, появился лишь замкнутый и нелюдимый парень, удивительно похожий на ее возлюбленного, с такими же глубоко-карими глазами, но без рокочущего светом сердца. Иллюзия. Обман. Энн не знает что должна чувствовать, кажется будто этот человек соткан из разорванных лоскутков прежнего Гилберта, соткан плохо, без состыковок и ужасно нелепо. Новый человек со старыми шрамами. Она так жалеет что Эвонли крошечный и малочисленный, ведь затеряется в толпе было бы лучшим решением, убежать, не задумываясь о последствиях, просто убежать, замкнув чувство глубоко внутри. В глаза попадают маленькие песчинки с берега. Слёзы наворачиваются бесконтрольно, может дело в переполненном йодоморином воздухе, настолько чистым, что проветривает легкие и очищает от копоти сердечные мышцы. Энн поднимается, щуря глаза и сгибается, когда из глубин души вырывается вопль. Кричит, почти выдохнув весь кислород, кричит, пока голосовые связки могут справится с этим мерзкий чувством. Мокрый песок скатывается в неровные кружки в ее ладонях. Море совсем близко. Энн чувствует, как в горле першит и наконец замолкает. Шрамы неприятно шипят, когда она уходит в ледяную воду по пояс, зубы стучат друг о друга, а в душе ни-че-го. Пустота. Боль ушла, но ушла не одна — Энн чувствует эмоциональное истощение и мысли, что до этого тяжелели голову теперь наконец выветрились морским бризом. Она пуста. Она новый человек, но всего лишь на время, ведь воспоминания причиняют боль и не умирают, как умирают люди, будучи живыми. Вода теперь над головой. Рыжие пряди поддаются течению, расплываясь огненными змейками вокруг ее бледного лица. Бог обязательно примет ее, так? Пастырь говорил что-то о боли, которую надо пережить, чтобы справится с соразмерными грехами, и если ее будет достаточно, то врата Рая раскроются перед ней. Энн Ширли-Катберт закрывает глаза. Боль уходит, но не навсегда. — Ты что творишь?! Чьи-то сильные руки оттягивают ее назад и она выныривает, широко распахивая глаза. Будто другой мир — на неё разом обрушиваются шум океана, рванные крики чаек, поднимающиеся будто до небес волны, что легко могли утащить ее прямо в пучину морской бездны. Она чуть не умирила, Боже. — Гилберт? — хрипит, из-за шума прибоев почти не слышно, но он яростно трясёт ее за ослабшие плечи. — Ты ненормальная! Если бы я не успел?! Если бы я не успел?! Он кричит так, что подавляет сторонние звуки. Она пару секунд пытается сфокусировать на нем взгляд — его волосы слиплись, рубашка насквозь промокла, так же как и штаны. Он выглядит очень злым, но Энн это мало волновало. Сейчас было тяжело осознать. Она действительно чуть не умерла, не погибла, не смогла справится. Боль сводит с ума, но пережитый эпицентр все ещё сжимает в стальных тисках сердце. — Я, — вяло пытается встать, но земля уходит из-под ног. Где-то за считанные секунды до падения ее ловят руки Гилберта и она оказывается повисшей на нем. — Я… Разум ослаб, глаза прикрылись, а беспокойный тон Блайта остаётся фоновым шумом. У неё не осталось сил на это.

***

Гилберт едва помнит как примостил потерявшуюся сознание девушку лицом к его груди, одной рукой обхватывая спину, а другой ведя лошадь. Едва помнит как понёс на руках в свою комнату и судорожно закрыл двери — ему было не до беспокойства домочадцев. Гильберту потребовалось минут десять чтобы вывалить из шкафа кучу зимних одеял и подушек, как следует обмотать ими заледеневшее тело Энн. Солнце было в зените, когда она слабо повела плечами и что-то сдавлено прошептала. — Что? Гильберт тут же поднялся с дощатого пола, беспокойно склонясь над ее лицом. Оно было жутко бледным и лишенным всякого цвета, только губы перестали быть фиолетовыми. — Мне холодно, — на грани шепота, но Гилберту и этого хватило чтобы окончательно себя извести. Печь горела и дом отоплялся, но этого было недостаточно для неё, возможно, все дело в повышавшейся температуре. Блайт аккуратно прикоснулся ко лбу — так и есть, у неё жар. — Морковка, подожди немного, я принесу лекарство, — почти любовно, почти ласково, так, чтобы не напугать. Она своими огромными карими глазами уставилась на него неверяще, будто тот из страны эльфов, обещавший горы мармелада. — Гилберт, — мягкий шёпот, — Где я? Его сердце сжалось и из еле сшитых ран вновь пролилась кровь. Он физически в таком состоянии ее видеть не мог, и злится тоже не мог — виноват лишь он. — Я принесу лекарство. Лучше оставить этот вопрос без ответа, иначе она сильнее распереживаеться и будет изводить себя. Руки лихорадочно скользят по полке с склянками-бутылочками, смелая половину из них на пол, но те не бьются — он покупал их в Австралии, а там лучшее стекло. Жаропонижающее оказывается в самом углу, прямо за успокоительным. Он бежит по лестнице, в свою комнату, не беспокоясь что может разбудить отца. — Открой рот, Принцесса. Энн недоверчиво хмурит лоб и отворачивается. Гильберту приходится пару раз глубоко вдохнуть, чтобы прийти в себя и не начать кричать об ее нескончаемом упрямстве. — Прошу тебя, Энн, это правда важно. Просто давай, проглоти, это вкусно. С горем пополам ему удаётся впихнуть две ложки сиропа. Она почти засыпает вновь. Рыжие волосы, собранные им, облепили лицо, а на лбу собрались капельки пота. Склонившись, он принялся вытирать лицо и лоб мокрыми холодными салфетками. — Гил? — М? — Мне холодно, обними меня. Замер. Брови взметнулись вверх, напусканое спокойствие тут же улетучилось. Он не может этого сделать, это неприлично. О Боже мой, это вверх неприличия. Но вопреки всему аккуратно отодвигает край верхнего одеяла и обнимает завёрнутую в тёплый кокон Энн. — Почему ты это сделал? Конечно, она задаёт этот вопрос. Конечно, он должен на него ответить, разъяснить, открыть ей глаза. Но он знает Энн, свою маленькую, своенравную и ранимую Энн, поэтому молчит. Всем телом напрягается, закрывает глаза и думает что ему это поможет. Едва ли. От проблем и недосказанности не убежать, а он мужчина, разве может так поступать? Разбивает ей сердце, разбивает ее саму, хотя если приглядеться его тело давно напоминает рассохшийся труп мертвого пирата. — Я разлюбил тебя. — Лжёшь, — Энн качает голову из стороны в сторону, совершенно уверенная в своих словах. — Я хочу услышать правду. — Но я уже тебе обо всем сказал. В том письме. — Нет, ты сказал мне — я вернусь быстрее, чем ты успеешь сказать «Морковка». Я произносила, Гил, каждый день недели, два из которых у моря, надеялась, волны донесут до тебя мои слова, но и они предали меня. — ее горечь ощущалась в глотке Блайта похуже оборванной лески, инструктированной шипами. Раздирало горло, наполняя кровью. — Но я выбрал море, выбрал жизнь, в которой нет тебя, и моя любовь была лишь юношеской забавой. Лишь забавой, Энн. Слушай. Ведь ты всегда самоотверженно слушала. Так почему никак не услышишь? Самого важного. — Я тебе не верю. — приподнимается на локтях и склоняется над ним. Голова парня вжимается в подушку, но когда ее губы находят покой в его, то внутри поднимает голову обескураженный таким поворотом событий другой Гилберт, который за теплоту ее поцелуя держался в самые ужасные, наполненные кромешной тьмой моменты. Слушай. Ведь ты всегда так самоотверженно слушала. Но услышать правду не смей. Правда сделает больно. — Верни мне моего Гилберта, — она поддаётся назад на пару мгновений, пытливо глядя прямо в глаза. — Верни мне моего Гилберта. Ее глаза, которым он был готов сочинять оды, наполняются горькими слезами. — Я так скучаю по нему, так скучаю — хрипит, — Верни мне его, пусть скажет, что любит меня, что придёт быстрее, чем я успею произнести морковка, пусть обнимет меня, пусть поцелует. Пусть скажет, что нуждается во мне. Но он не может. Не может причинить тебе боль. Не может сделать ничего из того, что ты просишь, просто потому что очень любит. — Не молчи, — в голове подступающие рыдания, — Не молчи! Я хочу услышать его голос, прошу тебя, я умру без него, я умру за него. Я разрешу ему сдирать с себя кожу, ведь буду чувствовать его прикосновения, — прямой контакт глазами. Ему сложно выдержать этот полу-безумный взгляд. — Но он не хочет сдирать с тебя кожу, — от нервного молчания в глотке Сахара, — Иногда он думает что хочет исчезнуть, но на самом деле просто хочет, чтобы его нашли. Но я никогда ему этого не позволю. Ты найдёшь его сломленным и порочным, найдёшь его мертвым и обезображенным, только вот справится с этим не сможешь. Я сделаю это за тебя. Выкину его, как мусор, только дай мне время. Дай мне время, и он останется похороненным на кладбище рядом с отцом, я обещаю тебе, в тот же день я избавлюсь от него. Он больше тебя не потревожит. — Нет-нет-нет, о чем ты говоришь? Ты никуда не уйдёшь! Никуда! Я люблю тебя, слышишь? — трясёт его за плечи, вдруг ощущая прилив сил после сонливости и тяжёлого состояния его полного упадка. — Я люблю тебя, не хочу чтобы ты уходил, не уходи, останься рядом, мы со всем справимся, мы сможем, мы сделаем это, мы… Клятва. Руками ногами связывает клятва, а прямо под ней здоровье отца. Я многое отдал, чтобы он смог протянуть еще три с лишним года. Но смерть пришла, и пришла не за один только Блайтом. Слушай. Ты всегда самоотверженно слушаешь. Но почему никак не услышишь? Самого главного. — Я не люблю тебя больше, извини за это, у меня нет слов, чтобы выразить то, каким подлым я сейчас себя ощущаю. — Я люблю тебя больше с каждым днем, извини за это, у меня нет слов чтобы выразить то, каким несчастным я себя ощущаю без тебя. Звездная пыль, (от чего-то ему казалась что звездная пыль рыжая) скопилась на ее щеках, носу, на лбу и под глазами, они красиво выделяются, когда она смущается или злится, было бы здорово, если бы они передались бы их детям. Звездная пыль сейчас полностью поблекла и слилась с кожей, взгляд потухший. Возможно, оттого и появились на ее щеках эти осколки звёзд — потому что на самой глубине ее зрачков взрывались галактики. Слушай. Ведь трудно найти слова, когда есть, что сказать. Особенно когда ты смотришь потухшими галактиками так, будто я для тебя что-то значу. Я живу в состоянии фугу, глазами в душу и осознать что делаю не могу. Ты ведь главного услышать не можешь. Самого важного. — У тебя нет сердца, а я чуть было не вручила тебе своё. Горько шепчет Энн, понимаясь с кровати. Отводит взгляд. Он убедил ее, в том, что окончательно разлюбил и это по-настоящему конец. Энн Ширли Катберт не маленькая девочка и больше в сказки не верит.