Prisoner of the sea and orphan

— Может, она сходит с ума? — шепнул Коул Диане. Они разместились на дощатом полу кухни, в Зелёных Крышах. На улице неугомонный дождь колышет ветки деревьев, отдаленно слышно завывание домашних животных. Обстановка была бы крайне серой и унылой, если бы не десятки свеч по периметру комнаты и ярко горящий огонь в камине. Диана пришла час назад вместе с Коулом, который целенаправленно отвлёк ее от уроков пианино, намокнув насквозь. Его смутило отрешённое состояние Энн, ее пустой взгляд, обескровленные губы и дрожащие бледные пальцы. Она прошла мимо него в свою комнату, завернутая в незнакомое толстое одеяло. И, судя по грязной обуви ходила она далеко. Сколько бы Коул не стучался и не звал она все молчала, заперевшись. Как назло Марилла и Мэттью за час до ее возращения ушли на вечернюю службу и вернуться лишь к полуночи. Вот он и пошёл за Дианой. Они сильно волновались всю дорогу до дома и строили разные догадки относительно причины ее такого плохого настроения, но, как только вошли в дом тут же остались пригвождение к полу. Энн носилась по кухне с деревянной ложкой и миской с тестом. Волосы вились и выбились из высокого, сделанного наспех пучка, а глаза судорожно что-то искали среди множества склянок с приправами. — О, ребята, вы пришли? Она широко распахнула глаза, будто не ожидала их тут увидеть и натянуто улыбнулась. Они улыбнулись в ответ, только менее радостно. Дальше они примостились на стульях, оттощив их в дальный угол. — Может, она сошла с ума? — Не знаю. Они шептались, следя за каждым ее движением. Передник измазался в муке, ровно так же как и лицо. — Мне кажется, с ней точно что-то не то. — Да что ты, — огрызнулся Коул. Он так волновался. Утром уехал в город, чтобы закупиться глиной и заодно прикупить подарок ко дню рождения Дианы, но вернувшись не обнаружил дома никого помимо копающегося в сарае Мэттью. Она упоминала что-то о занятиях у Мисс Стейси, поэтому не особо беспокоился и занялся обработкой купленной глины. Как оказалась, очень зря. С тех пор как в город приехал Гилберт их размеренная жизнь перевернулась с ног на голову и это не могло не злить. Ситуация с каждым днём усугублялась, а решение все ещё казалась белым проблеском надежды в конце бесконечного коридора. Поерзал на стуле. Энн преувеличенно воодушевленно мешала жидкое тесто, второй рукой размазывая масло по противеню. — Милая, ты точно в порядке? Пол часа назад ты выглядела не очень. Она остановилась на мгновение. — Все в порядке, — почти пропела, — я сегодня виделась с Гилбертом, мы с ним все обсудили и пришли к общему решению закончить наши отношения до конца. Ммм, это очень вкусно, — она обмакнула пальцы в жиже, облизнули и восторженно замычала. — Ты что сделала? Из легких как будто выбили весь воздух. Он перегляделся с Дианой. — Что? О чем вы говорили? Расскажи все в малейших деталях! Подорвавшись с места они окружили ее с двух сторон. Подруга немного приуныла, изменилась с лице и замолчала. Они вновь переглянулись. — Что-то не так? Энн сглотнула и отвернулась. Время будто шло сквозь пальцы. Не было истерики. Не было слез, точнее, они были бесконтрольными, но не вызванные эмоциями. Стоили ей лишь на секунду отвлечься, как по щекам проходили тонкие дорожки слез, но остановить это ей не предоставлялось возможным. Время не останавливалось на самом деле. Нет, совсем нет. Лёжа у себя в комнате, на идеально разглаженной кровати, она следила за тем, как бешеный дождь хлещет толстые стёкла, она считала каждый миг, каждую секунду, и ей удалось досчитать до сорока минут, когда ливень остановился и с неба теперь падали редкие капли дождя. Не было раздирающего чувства внутри. Не было всепоглощающей боли. Не было чувства ненужности и тревоги. Было чувство апатии. Вдруг длинные ветки ее любимого дерева напротив окна перестали ее интересовать, раньше Энн хватало пару собравшихся на небе тучек, чтобы проследить за его сохранностью, но в этот раз даже если бы мир обрушился на землю, ей было бы действительно плевать. Каждое его слово отпечатывается в мозгу жирными буквами, она не глупая и понимала что эта иллюзия стабильности вокруг неё — все фальшь. Стабильностью всегда были его едва видные улыбки, раскатистый смех и крошечные кудряшки на макушке. До него ей не приходилось задумываться об Зелёных Крышах, как о доме, ведь Марилла и Меттью были людьми и, скорее всего если бы она их сильно разозлила, то они избавились бы от неё, как от назойливой букашки, как это делали все предыдущие опекуны. Но после встречи с Гилбертом ей хотелось отвыкнуть от этой мысли. Ей хотелось чтобы стать частью Зелёных Крыш, как если бы она стала бы одним из его кирпичей, без которого все разрушится. В какой-то степени это было похоже на одержимость — так сильно и безостановочно любить его. Этому были массы причин, но главная пожалуй была в одной — Энн была сиротой. Воспитатели внушали ей, что ее собственные родители отказались от неё, и она нашла в этом источник для самокопания, каждый раз разочаровываясь в себе больше и больше. Поэтому, в стремлении не потерять его она выдавливала из себя всю эту любовь, что не смогла разделить с кем-то доныне. Возможно, это и стало причиной его ухода? Ей всегда казалось что они в этом похожи — он ведь тоже в некотором роде сирота. Она видела его бесконечные попытки ее защитить, обласкать и его вспышки гнева, если она сопротивлялась этому — точно так же себя вела бы его мать, да и любая мать в целом. Она всегда считала что именно поэтому была для него особенной — они легко понимали друг друга, дополняли. Нет, как оказалось. Гил-берт Такое красивое имя. Его родители могли бы назвать его Шоном, или Стевью, или Куртом, но выбрали такое чудесное имя, наверно чтобы когда она закрывала глаза и искала ассоциации, то одним из них был «необыкновенный». Гилберт. Одно имя, а в ней столько чувств, что тектонические плиты сталкиваются и образуют огромные воронки, вытягивающие все эмоции. Гилберт. С этим именем на обескровленных губах был первый порез, хотя боль пришла позже. Когда она поливала свежую рану спиртом и вжимала в краснеющую кожу повязки, окрашивая в цвет крови. Боль пришла позже, она взяла Энн за руку и они вместе встречали рассвет, с горечью смотрели на прошлое, отворачивались от настоящего и проглядывали будущее в плотном тумане. Г и л б е р т Одно имя, семь букв и ненужные, полные нежности мысли. Она бы его простила. В ту же минут, в ту же секунду в лесу, когда он защитил ее от Эндрюса или позже, когда пришёл в класс и крал ее оценки, в любое время. Ему надо было лишь попросить, но он не сделал этого, более того, сам не захотел, когда она предложила. Да. Больно. Очень. Но сейчас она наверняка не сможет этого сделать. Да и он не захочет. Не любит. Как иронично. Она считала Гилберта Блайта единственным, способным полюбить ее до пресловутого «навсегда». Единственный, кому она доверила своей сердце раздавил его в своих руках. О, если бы то письмо пропало где-нибудь по дороге к ней, если бы она не услышала что он остался равнодушным. Энн уверена, что жила бы жизнью жены солдата, заперевши все чувств внутри, превращая все в надежду его скорого приезда. Она бы ждала вечность. Если он ей позволил, она бы ждала вечность. Сердце кровит кровит-кровит морозится от его безразличия стынет в жилах кровь, а потом расплавляется от беспомощного гнева и вряд ли сможет больше функционировать. Все было зря  — Энн? Звук извне выводит ее из полудремы, заставляя вновь растянуть улыбку и забыть про кратор в сердце, приумноженный на вечность. — Да, все отлично. По скривившимся лицам друзей она поняла, что едва ли они ей поверили. — Можно мы поговорим о Гилберте потом? Чуть позже, сейчас у меня нет на это сил, — призналась Энн. Они согласно кивнули и облегченно выдохнули. Следующие пол часа прошли довольно расслабляюще. Энн уложила голову на колени Коула, пока его тонкие пальцы перебирали ее пушистые (от всех водных приключений) волосы под монотонный рассказ Дианы об очередном домашнем скандале с Минимей. Запахло горелым. — О Господи, мои печенья! Она подорвалась, запуталась в платье и упала ничком на пол, сильно ударившись рукой. — Энн? — голос Дианы сквозь плотную дымку боли, эпицентром которого стала рука казался раздражающе громким. Кисть несчадно заныла. Пошатываясь, она тяжело поднялась игнорируя желание зареветь. — Я не уверен, что кость сломана, — сказал Коул, аккуратно прощупывая руку. Она зашипела, когда он особенно сильно нажал на больную зону. — Правда? По ощущением это как будто тысяча лезвий изнутри. Энн действительно так казалось. Когда боль начала притупляться, она поняла что они с Коулом одни в комнате, Диана скорее всего разбиралась с подгоревшим печеньем. Удивительно, как же быстро ночь вступает в свои права зимой. Ей хотелось солнца. Хотелось чтобы можно было как-нибудь избавится от давящей апатии и грусти. Коул заметил ее отстранённость и приблизился, заключая в объятия. — Рука совсем скоро перестанет ныть. Прошептал. Конечно, она перестанет. Но было в его голосе что-то, что звучало примерно как «твоё сердце совсем скоро перестаёт ныть». В большинстве случаев Коул всегда оказывался прав, ему каким-то образом подчинялась способность оставаться спокойным и рассудительным в тяжелых ситуациях, осмысливая и разглядывая ее со всех сторон. — Ты хочешь поговорить об этом? Рокот низкого тембра защекотал ухо. Она заставила себя немного улыбнуться. — Пока нет. Я многое пережила сегодня. Было больно. Больнее чем падать с кровати. Руки Маккензи блуждали по ее спине, вычерчивая узоры. — Значит, ты со всем справишься? Она отстроилась. У Коула были красивые глаза — почти лисьи. В темноте они будто светились изнутри. Энн прикрыла глаза. Ее лоб столкнулся с его, и мир вдруг сузился на этом тёплом прикосновении любви и заботы. — Справлюсь. Диана прислонилась к дверному проему. На подрагивающих ресницах скопились маленькие капли слез. Она ненавидела то, что Коул занял место в сердце Энн, забирая себе то, что принадлежало ей. Что они предпочли компанию друг друга вместо неё, что так нагло и беспечно смели закрыться и перестать делится секретами. Возможно, Энн ее захотела рассказывай всю ситуацию с Гилбертом при ней, возможно ю, специально забыла про печенье и упала с кровати, неудачно подвернув руку, все, лишь бы она, Диана, поскорее вышла из комнаты и оставила их наедине. Так же, как у ее бабушки Джозефины. Они завели ее в другую комнату, лишь для собственного уединения. Она видела, как Коул приблизился к Энн, как нежно провёл пальцами по ноге, очерчивая что-то. Она не слепая, как они предполагали. Голос внутри твердил, что должно быть что- то, оправдывающее их действия, что необходимо сесть и поговорить, что надо дать им шанс оправдать себя в ее глазах. Гордость все ещё переполняла ее грудь, поэтому она не позволит выставить себя дурочкой и обмануть. Она больше им не верит. Жаль, что она не слепая и не глухая, ведь так им бы не удалось калечить ее сердце на протяжении долго времени. Развернувшись на каблуках, Диана поспешила к выходу. Слёзы пóлнили широко распахнутые глаза, она пару раз моргнула, сводя наваждение. Ее миру больше не принадлежали Зелёные Крыши. В Эйвонли поселилось ещё одно разбитое сердце.