Сентябрь 2001 года.
По-летнему теплое утреннее солнце едва ли освещает просторный зал для тренировок, выдержанный в старом японском стиле, с трудом пробивается через единственное окно, заклеенное тонкой желтой бумагой, но редкие лучи его все же добираются до темной макушки парня, бликами играясь на отросших прядях. Он сидит на полу, старательно затачивая длинную, блестящую катану, и краем уха слушает новости, доносящиеся из маленького старого телевизора, стоящего в противоположном углу зала. Их ведущая флегматично сообщает жителям страны о том, что сегодня, одиннадцатого сентября две тысячи первого года, в Нью-Йорке произошел масштабный теракт с бесчисленным количеством жертв. Вещает она так равнодушно, словно говорит о чём-то обыденном и совершенно неважном, и тем самым заставляет парня горько усмехнуться, в очередной раз с силой проводя камнем по острию оружия. Бумажные двери зала раздвигаются в стороны, и он поднимает взгляд на вошедшего, тут же поднявшись на ноги и почтенно склонив голову. Мужчина лет пятидесяти — Токугава Ёсиноба — молча проходит к окну, даже не взглянув на парня, и берет со стойки один из клинков, любовно проводя рукой по высеченным рисункам на ножнах. — Готов, мальчик мой? — спрашивает он осипшим, прокуренным голосом. — Этот бой — решающий. После него ты либо займешь место подле меня, станешь вака-гасирой и моим наследником, либо вернешься к скитаниям по улицам под руку с маленькой сестрой. — Да, сенсей, — не поднимая головы, отвечает парень. — Я готов. Токугава подходит к своему ученику и обнажает катану, по традиции ответив ему на поклон перед началом поединка. — Я верю в тебя, Чонгук. Не вздумай подвести. Парень коротко кивает в ответ и, воспользовавшись форой в одну единственную секунду, наносит первый удар — идеально заточенная катана со звоном бьется о чужую. Чонгук знает, что его преимущество — скорость, которой в его молодом теле куда больше, чем в теле учителя, но вместе с тем осознает опытность сенсея, казалось бы, знающего все его возможные ходы наперед. Он делает шаг, увильнув от ответного удара, и разворачивается на триста шестьдесят градусов, занося оружие куда выше обычного, едва ли не полоснув им по шее Ёсинабы. Тени двух воинов вмиг сливаются на противоположной стене, безукоризненно точно повторяя каждое движение своих хозяев, сражающихся в схватке за место под солнцем. Со стороны их бой напоминает прекрасный танец, если угодно, смертоносный танец, но оба они знают, что цель всех этих до боли отточенных движений — обезоружить противника, не нанеся ему абсолютно никакого урона. Еще шаг, второй, третий; поворот, звон металла, наклон, снова поворот… Этот поединок — первозданное искусство, древняя традиция, передавшаяся самураями через поколения и дошедшая до якудза; сейчас он решает судьбу восемнадцатилетнего подростка, оставшегося без крыши над головой и шанса вернуться в отчий дом. Его движения до невозможности четки, практически доведены до идеала, но не многолетними трудами, а лишь месяцами, проведенными в стенах этого здания. Токугава не ошибся, когда полгода назад вступился в него в уличной драке, профессионально оценив потенциал юного бойца и впоследствии обучив его всему, что знает сам. Самая сильная сторона Чонгука — бесконечное упорство на пути к достижению цели, и учитель точно знает, что если этот парень чего-то по-настоящему захочет, то обязательно добьется. Сквозь пот, кровь и слезы, превозмогая боль и унижения, но добьется, и взойдет на пьедестал единственным победителем. Парень заносит завершающий удар в момент разворота противника и молниеносно выбивает катану из его рук, останавливая свой клинок в нескольких сантиметрах от головы Токугавы. Выдержав несколько секунд, как того требуют правила, Чонгук, тяжело дыша, опускает меч. — Ты готов, — резюмирует Ёсинаба и тепло улыбается, по-отечески потрепав подростка по голове. — Я учился у превосходного мастера, Токугава-сенсей. Наставник лишь кивает на его слова и нагибается, дабы поднять упавшую катану, но в этот же момент его грудную клетку сдавливает приступ болезненного кашля. — Что с вами, сенсей? — обеспокоено спрашивает Чонгук, подхватив учителя под руку и оседая вместе с ним на пол. Мужчина, не переставая кашлять, достает платок из кармана и сплевывает в него кровь, затем сворачивает и убирает обратно. — Я утаил от тебя одну важную вещь, мальчик мой, чтобы лишний раз не беспокоить, — хрипло произносит Токугава. — Я болен, Чонгук, и болезнь эта заберет меня намного раньше, чем я планировал. — Это… онкология? — Именно так. Кто бы мог подумать! Я выживал в перестрелках, боролся на мечах, столько раз оказывался на волоске от смерти, а меня добили сигареты, — горько усмехается Токугава и переводит взгляд на своего ученика. — Так что быть вака-гасирой тебе недолго. Совсем скоро я отойду в мир иной, и тогда ты станешь оябуном, а Хосок — твоей правой рукой. — Но сенсей, почему вы раньше времени записываете себя в мертвецы? Медицина вышла на новый уровень! Вы можете начать лечение, и тогда, возможно, вам удастся… — Не удастся, — обрывает его наставник. — Рак легкого на последних стадиях практически не поддается лечению. Метастазы уже пробрались ко мне в голову, Чонгук, — он вздыхает, но тут же ободряюще улыбается, взяв парня за руку. — Поэтому я старался подготовить тебя быстрее. Но теперь я спокоен, ведь нашел себе лучшего преемника. — Как же так, учитель? — не в силах поверить в слова Ёсинабы, парень шумно втягивает в себя воздух, стараясь совладать с нахлынувшими эмоциями. — Вы не можете оставить меня одного. Снова! — Ты не один, — качает головой мужчина. — Теперь у тебя есть семья — твой клан. Но запомни, что я тебе скажу: когда якудза грабит людей, связывается с наркотиками, нападает на жителей, членов их семей и детей – это больше не якудза, это просто мафия. Ты можешь нарушать традиции, но никогда не посмеешь посягать на верховенство законов. В этом наш моральный кодекс, и ты никогда не должен его забывать. Ты будешь заботиться о своей семье, как о самом себе. Избегать лишних конфликтов, не проливать лишней крови. Пообещай мне это, сынок, и тогда я смогу умереть со спокойной душой. — Я обещаю, сенсей, — глядя в глаза наставнику, четко произносит Чонгук. — Обещаю, что никогда не оставлю свой клан и не нарушу наших законов. Но я заставлю остальные кланы признать наш как им равный. Токугава одобрительно улыбается, оставшийся довольный проделанной работой, и крепко обнимает своего наследника, в очередной раз убеждаясь в том, что сделал самый правильный выбор.***
Январь 2011 года.
На следующий день новости о произошедшем в клубе «черный бархат» были уже во всех газетах, на всех интернет-порталах. Как и сказал Чонгук, журналисты списали все на теракт, в результате которого погибло порядка пятнадцати человек, включая широко известную топ-модель Айрин Бэ. СМИ в этой ситуации разделились на два лагеря: одни искренне сочувствовали семьям погибших и Чонгуку, у которого на руках погиб близкий ему человек; другие же свято верили в его причастность к произошедшему, мол, девушка влезла в разборки мафии и справедливо поплатилась за это. Так или иначе, самому мужчине было откровенно плевать на сожаления и обвинения — телефон он выкинул куда-подальше еще в тот момент, когда переступил порог личной квартиры, в которой впоследствии закрылся ото всех еще на два дня. Он лежал на кровати, так и не отмывшись от чужой крови, пропитавшей его одежду, и с каждым часом все больше погружался в пьянящий омут воспоминаний, в которых подруга казалась такой живой. Он позабыл о еде, совсем не спал, даже не плакал — слез не было, они все остались там, на холодном полу клуба. Чонгук все еще не мог поверить в реальность происходящего, пару раз даже порывался найти телефон и набрать давно выученный наизусть номер Айрин. Ему казалось, что мучительные гудки как всегда быстро сменит мелодичный, высокий девичий голос, а его слуха коснется привычный забавный акцент, заставляя позабыть все что было, как самый страшный кошмар. Девушка расскажет о том, насколько он сильный, что он со всем справится, а она с радостью ему в этом поможет: приедет, захватив с собой свежие маффины из любимой кофейни, сварит вкусный кофе с корицей, выслушает и обнимет. Крепко, но чертовски нежно, проводя тонкими руками по широкой спине, шепча на ухо что-то успокаивающее. И все будет хорошо. Чонгук проводит в этом состоянии последующие пару дней, но двадцать первого числа все же пересиливает себя и встает с постели, слабыми шагами направляясь в душ. А все потому, что незадолго до этого ему звонит Сехун, спрашивая о том, где стоит похоронить девушку — здесь или во Франции. Чонгук как никто другой знает, чего хотела бы Айрин, и потому просит его отыскать место на тихом, отдаленном от Токио кладбище, обязательно в стороне ото всех. Сегодня же он собирается, чтобы проводить подругу в последний путь: смывает с себя грязь прошедших в заточении дней, выбирает свой самый лучший костюм, даже вызывает визажиста, дабы хоть как-то сгладить внешнюю разбитость. Но никакая косметика не скроет всепоглощающей тоски и скорби, уродующей извечно идеальное лицо. Чонгук искренне рад, что не видит, как тело Айрин омывают чьи-то чужие руки, как ее переодевают в похоронное платье, расчесывают безжизненные пряди, легким касанием закрывают пустые глаза. Он думает о том, что если еще хотя бы раз взглянет на ее лицо, то непременно упадет вместе с ней в сырую могилу, и чувство вины сожрет его там раньше, чем черви. Сехун выполнил его просьбу и нашел небольшое католическое кладбище неподалеку от города, в живописной деревне Кадзу. Проходя мимо десятков натыканных друг на друга памятников, Чонгук морщится, мысленно благодаря его за то, что тот смог добиться места на окраине святой земли, в тени ветвей низко склоненной ивы. Так он хотя бы будет знать, что могила подруги не будет истоптана ногами зевак, пришедших пощекотать себе нервы в месте, где души находят покой. Похороны Айрин стали вторыми, на которых Чону пришлось побывать, но первыми, на которые он пришел по своей воле. Когда-то он пришел на старое токийское кладбище из-за маленькой сестры, которая нуждалась в поддержке намного больше всех тогда присутствующих. Сейчас же он чувствовал ответственность и долг, который он непременно обязан отдать почившей подруге, пусть уже и поздно для того, чтобы сказать ей спасибо. Сехун не соврал, когда обещал ему то, что на похоронах будут лишь самые близкие Айрин люди. Оглядывая людей, собравшихся проститься с девушкой, он замечает ее родителей, стоящих по правую сторону от могилы, свою сестру под руку с Хосоком, несколько членов ее семьи и старых друзей. Кто-то из них плачет, утираясь черными платками, а кто-то держится стойко, поджав губы без лишних эмоций, но было видно, что каждый из них скорбит вместе с остальными. Священник, закончив свою формальную речь, передает слово матери Айрин. Отпустив руку своего мужа, женщина смахивает слезы жилистой рукой и, набрав побольше воздуха, начинает рассказывать о том, насколько интересную жизнь прожила ее дочь. «И видела тихий океан, и видела города, и верила в вечную любовь, и думала — навсегда. Теперь она будет жить лишь в наших сердцах и воспоминаниях, которых, я уверена, у каждого пришедшего — целое море. Мы все запомним Айрин как лучик света, освещавший путь даже тем, кто давно погрузился во тьму» — последние слова женщина произносит глядя на Чонгука, стоящего поодаль, и утыкается лицом в грудь своего мужа, не в силах больше продолжать. По окончанию традиционных прощаний на черный блестящий гроб, наконец, ложится букет из белых лилий, символизирующий чистоту и непорочность, а вместе с ним и первая снежинка за всю эту долгую зиму. Отлакированный ящик с телом внутри постепенно скрывается за толстым слоем черной сырой земли, запах которой еще надолго засядет в голове у каждого, и погружается под нее на шесть футов, а люди начинают потихоньку расходиться. Когда рыдания вокруг затихают, а рабочие уходят, Чонгук подходит ближе к памятнику девушки и садится рядом на корточки. Он прижимается лбом к холодному граниту, не обращая внимания на мокрый снег, ласкающий его затылок, и проводит рукой по высеченной на нем золотистой надписи.« Здесь покоится Айрин Джухён Бэ 29.03.1984 – 18.01.2011 Любимая дочь, сестра и верная подруга »
— В мире богов и монстров ты была ангелом, — вспоминает он слова из когда-то любимой ею песни, прикрыв глаза в попытке избежать потока вернувшихся слез. — Я столько не успел тебе сказать, девочка моя… — А кто был богом? — раздается позади мужской голос, заставляя Чонгука обернуться и выпрямиться. — Я так понимаю, монстром был Сатоши Китахаши, но кто же был богом, Чонгук? Неужели ты? — Оставь это, Сехун, — отрезает Чонгук. — Сейчас всем тяжело. Мужчина нервно смеется в ответ, покачав головой в несогласии, и переводит взгляд на памятник, изображающий Деву Марию. — Она не должна была так погибнуть. Почему ты не спас ее? — вновь смотрит на Чонгука, а в глазах его застывшие осколки слез бликами играют. — Я задаю себе тот же вопрос уже три гребанных дня. Там была перестрелка, я просто не мог. — Нет, ты мог! — Сехун подходит к нему ближе, выплевывая слова прямо в лицо. — Ты мог с самого начала не ввязывать ее в это дерьмо. Разве она хотела такой жизни? Да черта с два, ее наверняка все устраивало! Просто она влюбилась в такого ублюдка как ты, — он криво усмехается, довольный наблюдать целый букет эмоций на ранее апатичном лице. — А ты не замечал, да? Ты же у нас святой! Чонгук жмурится, словно от сильнейшей головной боли, а перед глазами вновь проносятся все те воспоминания. Все намеки девушки, прикосновения, неприлично долгие взгляды, последняя просьба… все кусочки пазла, наконец, собираются в одну четкую картину, на полотне которой он — главный злодей. — А я ведь тоже любил ее. Таскался за ней как щенок, с самого ее переезда в Японию. Выполнял любую просьбу, всегда был рядом, а она выбрала тебя! — Сехун не может более сдерживаться и с размаху ударяет мужчине в челюсть, тут же прижимая разбитые костяшки к груди. — А что в итоге? Ты убил ее, даже не зная о чувствах. — Я любил ее! — сплюнув кровь на выпавший снег, Чонгук яростно толкает Сехуна в грудь так, что тот едва не падает на землю, но вовремя сохраняет равновесие. Он отходит в сторону, судорожно глотая ртом воздух, и нервно ерошит темные волосы, вновь глядя на свежую могилу. — Любил, как подругу, как сестру, как родного человека. И она знала, что это была любовь, но не та, которую она хотела. Что я могу сделать? Мне чертовски жаль! Я ненавижу себя за это и проклинаю каждый ебучий день, но что это изменит? — Ты уже достаточно сделал, — развернувшись по направлению к выходу, бросает Сехун. — Надеюсь, ты понимаешь, что на помощь в дальнейшем можешь не рассчитывать. Я увольняюсь с поста юридического консультанта. — Да пожалуйста. — Удачи тебе в аду, мразь, — огрызается Сехун и стремительно покидает кладбище. Оставшись в одиночестве, Чонгук оседает прямо на снег и дает волю чувствам, вновь вцепившись себе в волосы.***
Джиу отказывается от поездки на машине и идет пешком вдоль каменной ограды кладбища, вытирая слезы рукавом дубленки. Точно так же, как и ее брат, она все еще не может поверить. Она не видела ее смерти, не смотрела на нее и в гробу; сейчас девушка ощущает лишь то, что была на похоронах абсолютно незнакомого человека, а ее подруга сейчас сидит дома, читает книгу, подаренную Джиу не так давно, и ждет от нее звонка. Она останавливается на границе стены и поднимает взгляд в небо, позволяя снежинкам коснуться ее разгоряченного лица, и вновь рыдает в голос, не замечая того, как к ней подходит мужчина. Он заботливо повязывает ей на шею теплый шарф, все еще стоя позади, и осторожно берет за руку, стараясь успокоить. — Прекрати, Хосок, — вырывая руку, тихо произносит девушка. — Я видела твое письмо и прекрасно все понимаю. Сейчас не время. — Для чего? Для поддержки? — он обходит названную сестру и обеспокоенно смотрит в ее лицо. — Я хочу побыть одна, — бросает Джиу и вновь идет куда-то, обогнув Хосока. — Вот незадача, а я не хочу оставлять тебя одну. — Хосок, скажи, ты обдолбался? — обернувшись, возмущается она. — Ты невозможен. Я только что похоронила лучшую подругу, это так сложно понять? — Она была и моей подругой тоже, Джиу. И я прекрасно понимаю твои чувства. — Так оставь меня в покое! Хосок тихо вздыхает и обгоняет девушку, схватившись за близ стоящий фонарь и обогнув его. — Поэты уснут в лужах желчи, проснутся в земле под крестом, — театрально жестикулируя, начинает он. — И, мертвые, богу залезут на плечи как свечи на праздничный торт. Слова — это швы на бумаге, и только. Стихи — это пули в бездушных винтовках, а мы — вовсе никто! * Джиу скептически смотрит на разворачивающееся представление, но с места не двигается — знает, что тот вряд ли отвяжется. — Как-то раз я шел по улице и увидел самого себя так же четко, как и тебя сейчас. Я немного подзалип, и меня чуть не сбила машина. — К чему весь этот цирк? — К тому, чтобы донести до тебя, что вся жизнь по сути своей — бессмысленна. Нам дается чертовски маленький отрезок времени, а мы тратим его на постоянную суету и стресс. Прячем свои чувства и эмоции глубоко внутри и не замечаем, как вся жизнь пролетает. Айрин была влюблена в Чонгука, мы оба это знаем, но она так и не смогла признаться ему и унесла эту тайну с собой в могилу. Теперь-то он знает, и представь, каково ему жить дальше с этим чувством? — он подходит ближе к Джиу и берет ее маленькое лицо в свои ладони, заглядывая в глаза. — Тяжело. До невозможности тяжело. И я очень не хочу закончить так же, оставляя тебе лишь глупые стихи. Я хочу быть рядом каждую секунду и принимать на себя все твои слезы. Успокаивать и одаривать любовью. Ты не должна оставаться одна, когда тебе плохо. Я прошу тебя лишь дать мне маленький шанс. По ходу его речи Джиу начинает плакать еще сильнее, но уже от осознания собственной глупости. Она обхватывает ладони Хосока и сквозь слезы улыбается ему. — Поехали домой, — скулит она, оставляя поцелуй на его руке. — Прости меня… я дура, каких еще поискать надо. — Никогда так больше не говори, — он обнимает дрожащую девушку, вдыхая сладковатый запах шампуня с ее волос. — Спасибо тебе. Я обещаю, что не подведу. Айрин сказала, что верит в меня.***
В пустующем зале ресторана сегодня занят лишь один столик, за которым сидят трое мужчин, распивая дорогое вино в праздновании своей небольшой победы. — Как он? — спрашивает Сатоши, флегматично отрезая большой кусок стейка и отправляя его себе в рот. — Совершенно опустошен, — отвечает голос человека, чье лицо скрывает полутень неравномерного освещения. — Замечательно! — Намджун поднимает бокал за ножку, чуть мешая в нем напиток. — Теперь мы готовы сделать следующий ход. — Обмануть внимание противника ложным маневром — один из основных принципов любой игры, — резюмирует голос, и все трое заходятся тихим, тягучим смехом.