***
Прошло три дня. Три дня одиночества — вода только через окошко в двери, а вместо кровати кусок холодного металла, торчащий из стены. Но худшее не это, и даже не отсутствие человеческого общения — Энакин не получил ни весточки об Оби-Ване. Единственное, что он мог делать в ожидании — это пялиться в серые стены и потолок своей камеры, пока они словно не начали заваливаться внутрь, искажая его зрение, отчего ему хотелось схватиться за голову и размозжить собственный череп о стену, чтобы эта иллюзия прекратилась. Когда он был маленьким мальчиком на Татуине, у него появлялось такое чувство после того, как он долго рассматривал горизонт, где бесконечное море дюны соединялось с небом: даль словно начинала приближаться к нему, давя на его существование, отчего он начинал верить, что сейчас мир схлопнется и ничего не останется Есть причина, почему Энакин ненавидит Татуин. Иллюзия со стенами наконец настолько вывела его из себя, что он улегся на пол, с силой закрыл глаза и начал разъяренно пинать железную планку кровати сапогом. Ритмичные удары немного разбавили монотонное течение времени, и прежде, чем Энакин осознал, он начал выстукивать ногой ритм песни, что мама пела ему в минуты страха. Так его подсознание требует покоя и отдыха? Может быть. Возможно. В любом случае, ему плевать. Едва ли тут есть кто-то, кто его увидит и начнет задавать вопросы о его матери. Мама всегда пела ему. Она с помощью песни успокаивала его после едких комментариев и напоминаний других детей о том, что он раб, утешала его после наказаний Уото и даже баюкала после кошмаров и страшных снов, которые часто посещали его. Ему это нравилось, и он часто засыпал у нее на руках, слушая теплые и нежные мелодии. Песни всегда дарили ему ощущение безопасности. Все изменилось, когда он остался жить с Оби-Ваном. Прошли недели, пока Оби-Ван разрешил ему забираться к себе на колени, не напрягаясь при этом. Теперь Энакин понимает, что наставник не хотел вновь привязываться, не после истории с Квай-Гоном, но будучи ребенком, он не мог мыслить рационально и первые шесть месяцев жизни вместе с Оби-Ваном чувствовал себя ненужным и нежеланным. И он никогда не чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы просить Оби-Вана спеть ему. Мастер лишь однажды спел ему песню, и именно тогда Энакин убедился, что отстраненность наставника не была связана с самим Энакином, но скорее со страхом Оби-Вана привязаться к кому-то так же, как он был привязан к Квай-Гону. Энакин не совсем понимал это тогда, но однажды, будучи в полусне, вызванном сильнейшей простудой, развившейся после укуса какого-то насекомого на одной из миссий, он метался в бреду и поту, отчего его волосы и одежда прилипли к телу, он мог найти утешение лишь в убаюкивающем голосе Оби-Вана, который объяснял свои действия за последние шесть месяцев, думая, что мальчик не слышит и не понимает его. Но Энакин слышал, а что самое важное, запомнил эти слова. Он помнит даже в бреду жара спокойствие и безопасность, что исходили от бормотания его мастера, помнит тепло и нежность баюкающих его рук, таких не похожих на мамины, но не менее добрых и заботливых, а затем ночью он помнит тихую песню, запавшую в память, словно ветер, что обволакивал дюны из песка. В ней легко было узнать дом, и для маленького, одинокого, больного мальчика это было именно то, в чем он больше всего нуждался в тот момент. Именно в тот день в его сердце зародилась любовь к наставнику, он уверен в этом, и с тех пор это чувство только растет: через все их перепалки и обиды, через ложь и утаивание его свадьбы, переплелась с дружбой, что связала их, когда Энакин вырос. Они с Оби-Ваном всегда были близки, и после Падме именно о нем Энакин беспокоился больше всего. Разница между его любовью к человеку, который всегда был и будет ему отцом, и его любовью к жене не имеет значения. Это все равно любовь. И он одинаково боится потерять их. А самое страшное, это каждый раз вызывает в его памяти лицо матери, угасающей у него на глазах. — Не оставляй меня, мам. — Я лю… Я… Люблю… Энакин распахнул глаза. Даже бесцветный серый цвет стен предпочтительнее бледности кожи его матери перед смертью. Все лучше воспоминаний о ее кончине. Даже сейчас ему приходится сглатывать ком боли, что возник при этих образах и мыслях. Помнит, как ее лицо словно сияло белизной в блеклом огне вечернего костра, пока он, склоненный, держал ее в своих объятьях. Оно было покрыто порезами и ссадинами, и она была такой изможденной и худой, что казалось могла раствориться в его руках. А он едва ли мог вспомнить ее уберегающие от всего мира объятья. Эта мысль пришла к нему, когда мама посмотрела на него полупустыми глазами, и он уже тогда осознал, пусть и не признался самому себе, что уже ничего не может сделать, но он пытался, он молился, но она все равно умерла. Яростно моргнув, Энакин остервенело провел рукой по волосам и тряхнул головой, пытаясь избавиться от этого воспоминания. Он однажды видел это наяву. Он так часто видит это в своих кошмарах. Он не хочет вновь переживать это сейчас. Пол под ним отдает холодом, но, может быть, во всем виновато его тело: воспоминание заставляет его дрожать, и он впивается пальцами в колени, пытаясь хоть как-то вернуть самоконтроль, пытается выровнять дыхание и дышать глубоко, чтобы избавиться от грубых тисков, что сковали его грудь. Свист втягиваемого сквозь стиснутые зубы воздуха достаточно отвлекает его сознание, и он лишь через пару мгновений осознал, что все еще выстукивает ритм. Но не какой-то непонятный ритм. Это единственная песня, которую пел ему Оби-Ван. Как только осознал, что делает, Энакин перевернулся на живот и впечатал кулак в пол. Острая боль прошила кисть и руку, но он проигнорировал ее. Это безумие. Он не должен так чувствовать, мучая себя демонами прошлого и невозможностью что-либо сделать в настоящем. На поле боя он знает, что делать, но здесь, в этом тихом пространстве, он сражается больше, чем когда отбивает град выстрелов бластеров. Как джедай, он должен сохранять спокойствие, принимая любую судьбу, уготованную ему или Оби-Вану. Если бы он был таким джедаем, каким должен быть, он бы так и повел себя, но он далеко не идеальный джедай. Он не тот, кем его хотят видеть, и он не находит себе места от беспокойства. Он хочет знать, что с его мастером все в порядке, и страх, что с Оби-Ваном может быть что-то не так, разъедает его сознание, словно кислота, проникая в сердце и разрушая любое самообладание и спокойствие, которые у него должны быть. Хотя, может, у него и не было никогда этого контроля. Подобные мысли пожирают его сознание, и он давит желание закричать. Он не сдастся. Он справится. Он Энакин Скайуокер, Избранный. Как он может всех спасти, если не может спасти самого себя? Это абсурдная мысль. У него есть долг, и он не поддастся чувству, что якорем тянет его на дно. Но он не уверен, как долго сможет сдерживать данное обещание. Тишина слишком давит. А через секунду вдруг взрывается. Короткое шипение воздуха вырвало его из самобичевания, и Энакин вскинул взгляд. Больше нет тишины. Что-то появилось. В данный момент он будет рад всему, и никогда еще он не был так счастлив увидеть врага, чем когда дверь распахнулась, а в камеру ворвался поток воздуха, что коснулся его лица и рук. Пусть он лишь сто раз очищен и прогнан через систему вентиляции, но после трех дней в изоляции любой поток воздуха — благословение. Но что важнее, вместе со звуком отступает холод в его теле. Он вмиг сел, прислонившись к стене, откинув волосы с глаз и с подозрением осматривая шестерых клонов, вошедших в камеру. Его разрывает от желания вставить едкий комментарий, желательно такой же дерзкий и гневный, как и чувства внутри, но в последний момент останавливается, а яд слов превращается в нечто другое — что-то счастливое — и он вскакивает на ноги, пытаясь всем телом показать то, как он рад. — Оби-Ван! Наставник хотя бы идет сам, пусть его походка и не такая уверенная и твердая, как хотелось бы Энакину, но видеть его живым и на ногах — это радует. Он немного бледен, но его глаза горят огнем, и пусть из-за отсутствия ухода его борода выглядит немного растрепанной, в остальном нет каких-либо недостатков. Он на пути к выздоровлению. — Мастер! Оби-Ван встретился с ним взглядом, и Энакин тут же осознал, что он ошибся. Очень ошибся. Глаза Оби-Вана действительно горели, но они не пышут здоровьем — в них лишь боль и переживание, пусть и они под контролем, но все равно присутствуют. Что-то точно не так. — С тобой все в порядке, Энакин? — тихо спросил он. Энакин хотел потребовать больше ответов, но что-то на лице наставника остановило его, и он лишь кивнул. Почему мастер больше ничего не говорит? А что более важно — почему он выглядит таким уставшим, словно целый мир только что рухнул? Он видел Оби-Вана таким только после очень больших потерь, и оттого тут же хочет получить все ответы. — И, мастер Кеноби, если вы примите правильное решение, то с ним и дальше будет все в порядке. Оби-Ван едва ощутимо окаменел, но Энакин это заметил, после чего гневно ощетинился, когда Дуку зашел внутрь. Буквально все в мужчине кричало о высокомерии и чувстве превосходства. Как часто самого Энакина обвиняли в этом, но у Дуку эти чувства окрашены в иные цвета. Здесь не просто уверенность в собственных способностях — хотя и этого у него не занимать — но что-то аристократичное, словно остальной мир должен прислуживать ему просто из-за его положения, полученного с рождения. Никакие хорошие манеры и высокие речи — в которых Дуку был непревзойденным мастером — не могли скрыть подобное отношение. Особенно когда перед ним был Энакин, чье собственное высокомерие частично происходило из желания никогда больше не быть в глазах окружающих ничтожным отбросом общества. У Энакина есть поразительные таланты. Он это знает. И он хочет, чтобы другие тоже это знали, потому что не хочет, чтобы кто-то когда-либо вновь думал, что он никчемный. Он больше не раб — никогда больше им не будет — и он жаждет признания того, как он хорош в своем деле, ведь это послужит доказательством. Таково его высокомерие. Но он не из того же теста, что и Дуку. Рука Оби-Вана побуждает Энакина сделать шаг назад, встав за спину своему бывшему наставнику. Даже в своем явно не лучшем состоянии у Оби-Вана крепкая хватка и не оставляет места спорам. — Я не выдам вам местоположения баз, — проговорил Оби-Ван твердым голосом, в котором легко читались стальные нотки упрямства. Дуку скривился. — Я убью его. Энакин едва ли что-то чувствует. Он должен. Возможно, когда смысл этой угрозы до конца дойдет до его сознания, чувства вернутся, но прямо сейчас он ощущает лишь сильнейшее отвращение к человеку напротив. Дуку — монстр, что прячется за оберткой безупречных манер и светской учтивостью. Благодаря этому фасаду люди и следовали за ним — так он и начал эту войну — но тьма, кроющаяся внутри, важнее — это то, почему он начал эту войну. Оби-Ван сильнее сжал пальцы на руке Энакина. — Решение за вами, мастер Кеноби. Стоит ли жизнь вашего падавана тайны местонахождения баз, когда дело уже проиграно? По руке Оби-Вана прошла дрожь, которая передалась Энакину… а может, все наоборот, и это его рука дрожит. Возможно, поэтому Оби-Ван окинул его взглядом с головы до ног, словно видя его на погребальном костре — если Дуку вообще позволит подобное прощание. Скорее всего нет, хотя вряд ли это имеет значение. Смерть она была и будет смертью, и, видимо, возможная кончина Энакина и является причиной появившегося затравленного и потерянного выражения лица Оби-Вана. Он, возможно, даже почувствовал дрожь, которая уже, Энакин понял, исходила от него, а не от наставника. Глупо. Он не должен так реагировать. Они оба прекрасно знают, какое Оби-Ван должен принять решение, а эмоции Энакина точно не помогут мастеру сделать то, что требует долг. — Вы сами видели доказательства, — продолжил Дуку, — идеалы, ради которых вы сражались, мертвы. — Пока нет, — пробормотал Оби-Ван, — они не умрут, пока найдутся те, кто готов за них сражаться. Дуку скрестил руки на груди и начал нетерпеливо стучать пальцами по локтю. — Что ж, позвольте перефразирую: идеалы, за которые вы сражались, больше не имеют силы. Вы готовы пожертвовать своим падаваном ради чего-то, что уже не несет смысла? На это нет правильного ответа. Энакин видит эту истину на лице Оби-Вана: в хмурых морщинах на его лбу, в капельках пота, выступивших на висках. Энакин задумался, что мастеру нельзя стоять так долго — не после полученных травм — хотя эта мысль едва уловима, словно нереальна. Энакин скорее всего через пару минут умрет, но его разум все равно беспокоится о состоянии Оби-Вана, и он подозревает, что это просто попытка сбежать от собственных страхов и волнения. Сосредоточить внимание на ком-то другом, чтобы не приходилось думать о собственных тревогах и боли. Это вполне оправданная тактика, и от нее есть хоть какая-то польза для окружающих. И, скорее всего, он выучился этому у Оби-Вана. — Ваше время на принятие решения истекло, мастер Кеноби, — холодно возвестил Дуку. В его взгляде нет жалости, даже когда он с напыщенным фарсом призвал в руку световой меч. При этом движении клоны окружили их и навели бластеры на Энакина. — Я, конечно, знаю, что ты уже стар, Дуку, — выкрикнул он, наплевав на здравый смысл, — но твое зрение не может уж совсем подвести, чтобы не видеть, что если они начнут стрелять в меня, то точно убьют и его, — заявил Энакин, коротко кивнув головой в сторону Оби-Вана. Помимо явно отразившегося на лице Дуку омерзения, ситх никак не отреагировал на заявление. Хотя чему удивляться? Для этого человека жизни ничего не значат — словно фигурки на шахматной доске. — А я, конечно, знаю, что ты несмышленый ребенок, Скайуокер, но даже ты скорее всего заметил, что ни ты, ни твой мастер сейчас не в той позиции, чтобы предотвратить что-либо, что я посчитаю необходимым и нужным сделать, — он тихо кивнул в направлении одного из клонов. — Уберите Кеноби. Для Энакина уже стало инстинктом прижаться к спине наставника, чтобы защитить Оби-Вана там, где он больше всего уязвим. Это отлаженное движение, практически обыденное для него и Оби-Вана, хотя в большинстве случаев они все же не безоружны. Здесь у них нет световых мечей — ничего кроме Силы — и Энакин прекрасно осознает, что Оби-Ван тоже прекрасно понимает, что у них нет никаких шансов, а это противостояние закончится, не успев начаться. Но они не оставят попыток. Они никогда не принимали поражение безропотно. Странно, но прогремевший выстрел был направлен на Оби-Вана. Это поразило их обоих. Он должен был предназначаться Энакину. Именно с помощью его Дуку хочет добиться своего. И это было бы логичным и понятным ходом. И, Энакин уверен, именно поэтому Дуку отдает совершенно противоположный приказ. Выстрел попал Оби-Вану в бедро, и пусть целью было явно покалечить и ранить, не убить, то, как мастер скорчился и зашипел от боли, лишь доказывает, какой ущерб все же нанесен. Дуку не нужно убивать Оби-Вана — он явно и не хочет этого. Все что ему нужно, он получил — Оби-Ван больше не загораживает Энакина и не может никак вмешаться в происходящее. Энакин подхватил Оби-Вана, когда тот начал заваливаться, и помог ему осторожно опуститься на пол. Его дыхание участилось и стало тяжелым, одной рукой он зажал рану и сжал челюсти, и Энакин прекрасно понимал, что Оби-Ван пытается не показать свою боль и слабость. Он будет непоколебим до конца — до кончины Энакина… а так оно и будет. На них все еще направлены бластеры, и, уставившись на дуло одного из оружий, Энакин понимал, что смотрит в глаза своей смерти. Оби-Ван не выдаст локации — он никогда не предаст Республику. И Энакин этого не хочет. Его жизнь не стоит жизни сотен тысяч. Он чувствует жар у своей шеи даже до того, как слышит гул светового меча. Скорее всего, он почувствует, как клинок разрежет его пополам. Будет больно? Это займет много времени? Что пройдет раньше? Его отрубленная от тела голова будет еще чувствовать боль? Или его мозг отключится сразу же, как голова отделится от тела? И что насчет тела? Оно еще будет чувствовать боль? Почему вообще он думает обо всем этом? Он все еще жив. Это прекрасное понимание разлилось по его венам, расслабив каждую мышцу в его теле и оставив неприятное покалывания в пальцах ног и рук. Ну, не совсем неприятное. Ведь оно означает, что он все еще жив. Только полностью призвав волю в кулак, он смог открыть глаза, которые зажмурил в какой-то момент, и его ослепил яркий свет, который он уже не должен был видеть. Возможно, ему не стоило вообще закрывать глаза — на это будет достаточно времени после смерти — но вряд ли кто-то желает видеть свою смерть. И кто будет винить его в том, что в этой ситуации он не отличается от окружающих? Хотя, учитывая обстоятельства, ему, возможно, и открывать глаза не стоило — он бы не хотел, чтобы последним отпечатавшимся в его памяти воспоминанием стали полные ужаса и боли глаза Оби-Вана. Мастер всегда оставался сильным и мужественным, и сейчас Энакину это было нужно как никогда. А затем Оби-Ван открыл рот… — Не смей, — выдавил Энакин и непроизвольно дернулся, когда световой меч сильнее прижался к его горлу. Он чувствует жар. Кожа уже вздулась волдырями, хотя он едва ли это замечает. Его внимание полностью сосредоточено на Оби-Ване, который смотрит на Дуку в нерешительности. Он не может позволить Оби-Вану сделать то, что тот, видимо, уже решился сделать. Может, ему стоит просто самому податься на световой меч? Да. Да. Он не хочет самоубиваться, но у него долг перед Республикой, и он знает, пусть даже сам Оби-Ван никогда не признается, но Энакин единственный, ради кого Оби-Ван готов пойти на такое. И это его вина, что наставник имеет такую привязанность. Сам Энакин ответственен за это. И он сделает, что должен. Ну или попробует. Когда он попытался податься вперед, то его остановила рука, мертвой хваткой вцепившаяся в волосы, принудившая его тут же пасть на колени. С него словно заживо сдирали скальп. Он и не через такое проходил, но это все равно причиняет слишком много боли, и Сила, как он ненавидит Дуку. Энакин попытался вырваться, но хватка была крепкой, да настолько, что он едва ли может дышать. — Я так не думаю, Скайуокер, — сухо отметил Дуку, оставшись явно не в восторге от его действий. — Самопожертвование так тебе не идет. Боюсь, это роль Кеноби. Оби-Ван нахмурился, все еще не желая подчиняться, но в его глазах было сомнение. Энакин слышит это в его голосе. — Вы не сделаете этого. Голос не дрогнул, не запнулся, но он знает своего наставника, знает, когда тот играет на публику, и сейчас именно такая ситуация. Энакин едва решается дышать. Всего на волосок от его горла завис световой меч, и Дуку не позволит ему так просто умереть самостоятельно. Попытаться сделать глубокий вдох и напороться на меч не вариант — он лишь заработает себе бесполезную и мучительную травму. Дуку загнал его в угол, и он это знает. И Оби-Ван знает это. — Правда, Кеноби, вы действительно жалкий мастер, если позволите подобному случиться со своим учеником. — Это мой долг как мастера, так и джедая ставить других выше своих собственных привязанностей, — выдавил Оби-Ван сквозь зубы. — Одна жизнь не стоит сотен других жизней. Дуку потянул за волосы сильнее, пока Энакин не зашипел от боли. Он возненавидел себя за эту слабость, но само напряжение от ожидания финального решения похоже насильно заставило его вдыхать воздух, после чего единственное, что заставило его выдохнуть, это адская боль. — Долг мастера? — уточнил Дуку надменным и издевательским голосом. — Что же, позвольте тогда я перефразирую: вы жалкий отец, если позволите подобному случиться с ребенком, которого вырастили. Оби-Ван резко выдохнул, и на какой-то момент Энакин даже подумал, что он больше не сделает ни одного вдоха. Для Оби-Вана это пытка, словно кто-то ударил его под дых. Какая-то часть его удивляется, что эти слова так глубоко задели его мастера, но даже с приставленным к горлу мечом он жадно впитывает это признание, пусть оно и проявилось лишь в виде простого выдоха. Энакин всегда хотел это знать. — Я не… — О да. И вы лишь лжете самому себе, если отрицаете это. — Это ничего не меняет. Пауза. Энакин замер. Затем: — Что ж, хорошо, — Дуку словно сожалеет, хотя скорее о том факте, что потеряет свой рычаг давления на Оби-Вана, а не о том, что Энакин лишится жизни. Его вообще ни капли не волнует последний факт. Дуку не приносит быструю смерть. Он медленно прижимает клинок, тот шипит, медленно сжигая кожу слой за слоем. Энакин чувствует запах собственной паленой плоти. Это вызывает тошноту, и его живот начало скручивать совершенно не от боли. Но едва ли его успеет стошнить. Он умрет раньше. Или нет? Или Дуку растянет это представление? О Сила, как же больно, больно, больно… Он кричит. Но не слышит себя — его разум отключился — но он чувствует, как крик раздирает его горло. А может, он слышит себя. Кто-то орет, срывая горло. Кто-то. Кто-то посторонний. А затем агония исчезает, и он получает удар по голове. Холодный металл. Пол словно лед. Вокруг один холод, а жар у шеи исчез, и он еще никогда не был так рад этому пронизывающему холоду. — Если я скажу, вы его отпустите. Это не вопрос. Это требование. На удивление Дуку отвечает на него. — Если мне придется по душе ваша информация. — Предвзятое мнение. — Я человек слова, и я обещаю вам, что если это стоящая информация, то он выйдет из этой камеры. Энакин распахнул глаза, но мир вокруг все еще подернут дымкой, и он едва ли может поднять голову с пола. Но сейчас это едва ли имеет значение. Он понимает, что Оби-Ван пытается выторговать хоть что-то, но при этом осознает, что при всех достоинствах Переговорщика, в этой ситуации торг вряд ли получится. Эта игра подвластна лишь Дуку, и никому, даже Оби-Вану, не под силу это изменить. — Ни…чего не го…вори ему, — выдавил Энакин, так и не отрывая головы от пола. Мир вокруг все еще кренится. Он не может вернуть равновесие, как бы ни пытался — а он действительно пытался. Он старается выровнять дыхание, сжимая и разжимая кулаки и пытаясь упереться ими в пол, стремясь остановить вращение мира вокруг. Его руку сжимает чужая ладонь. — Итак, мастер Кеноби? — Я дам вам одни координаты. Но хорошие. — Одни? Это едва ли заставит меня решиться отпустить такого опасного узника. Что это? У его ладони. Что Оби-Ван делает? Сознание не до конца вернулось к нему, но сейчас ему нужна ясная голова как никогда, ведь если Оби-Ван решился на что-то, то это важно. — Я открою местоположение одной базы, где есть хранилище с кодированной информацией о некоторых важных разведданных и стратегиях. Численность, статистика, данные, планы операций… Пальцы Оби-Вана вновь прошлись по внутренней стороне ладони Энакина. Движения стали медленнее, но прикосновения слишком правильные и выверенные, чтобы принять их за нервное подергивание. Да и мастер в любом случае этим не страдает. Но Оби-Ван прекрасно думает под давлением. Он замер и задержал дыхание, когда пришло осознание. Это — спокойствие Оби-Вана даже в самых сложных ситуациях — ключ, что ему нужен. Он понимает, какое действие логично в данной ситуации. И именно сейчас взаимопонимание между ними упрощают задачу. А может, и спасает их. Действия Оби-Вана — кодированное послание. Они с Оби-Ваном разработали систему сигналов к началу войны: числа от одного до десяти и буквы алфавита можно было передать как знаками, так и сигналами. Трюк был в том, что это был их собственный код, и, находясь на переговорах или в битве, они уверенно могут общаться, даже окруженные толпой. И никогда еще это не играло им на руку так, как сейчас. Сделав глубокий вдох, Энакин ответно коснулся ладони Оби-Вана, дав тому понять, что он понял, что делает наставник… и получил число. — А если ваша информация окажется ложной? — спросил Дуку. Оби-Ван замер, но затем вновь начал выбивать ритм пальцами. — Боюсь, что вам придется поверить, что я человек слова, как и вы. Последний удар. Он закончил. Что бы не представляли эти цифры, Энакин уверен, что они имеют большую ценность. Но что это за цифры? «Ну же, Оби-Ван, — отчаянно пытается добиться Энакин, — еще чуть-чуть». На лице Дуку вновь отразилось раздражение, отчего, кажется, морщины стали глубже. — Возможно, вы просто дадите мне код доступа к информации. — Простите, — остро и твердо возразил Оби-Ван, — но это я передаю только тем, кому доверяю. Больше и не надо. Энакин знает. Он знает, что только что передал ему Оби-Ван. Он только что получил доступ к информации о местоположении всех баз Республики. Он бы никогда не получил доступ к подобной информации, пока не стал мастером и членом Совета. Лишь избранные единицы знали эту информацию, но Оби-Ван передал код ему, явно чтобы Энакин мог воспользоваться случаем, оказавшись на свободе. Ему нужно найти лазейку, ввести код в базе данных, узнать координаты и стереть всю информацию. Именно этого хочет Оби-Ван, и это хороший план — вполне полноценный план — и единственная возможность не дать Дуку добраться до нее, потому что Оби-Ван лишь выиграл немного времени, не раскрыв все карты. А Дуку рано или поздно поймет. Если он имеет такую власть, как утверждает, он выведает все, что ему нужно, пусть даже на это уйдут годы. — Это мое последнее слово, — пробормотал Оби-Ван. Дуку промолчал, так долго не давая ответ, что Энакин стал почти уверен, что тот откажется. Да и зачем ему соглашаться? Не вполне удачный для него торг, тем более что у него есть такой способ давления на Оби-Вана. — Хорошо. Что?! Это служит достаточным толчком, и Энакин смог наконец повернуть голову, чтобы хоть попытаться увидеть и понять, о чем вообще думает Дуку. Он видит и понимает, но не по тому, как выглядит Дуку и не так, как он представлял. Оби-Ван полусидит на полу, исподлобья смотря на Дуку из-под копны растрепанных волос, что упали на глаза. Он зажимает руками новую рану, но его лицо непроницаемо, и Энакин никогда еще не видел наставника таким несгибаемым и стойким. Дуку, возможно, согласился просто из-за этого взгляда. Энакин, может быть, тоже согласился бы. Он достаточно знает Оби-Вана, чтобы понимать, что больше тот не пойдет на уступки или компромиссы. Если Дуку откажется сейчас, то ему останется только убить Энакина… и больше не будет туза в рукаве. Ведь когда его используешь, он становится бесполезным. Если он убьет Энакина, то потеряет контроль над Оби-Ваном. — Если вы сдержите свое слово, мастер Кеноби, то я сдержу свое, — наконец ответил Дуку, вернув световой меч назад на пояс и скрестив руки под плащом. Возможно, он не добился той сделки, на какую рассчитывал изначально, но в его глазах все равно читается удовлетворение человека, который понимает, что выиграл. Энакин жаждал, чтобы Оби-Ван сказал что-то еще — что-то более колкое. Он хочет услышать что-то, что сотрет эту победоносную ухмылку с лица Дуку, чтобы напомнить, что ситх не получил то, чего хотел, хотя бы не полностью. Но Оби-Ван молчит. Он не хочет испытывать судьбу, что сделал бы Энакин. Он не полез дальше в бутылку. Оби-Ван лишь согласно кивнул.Глава 6
3 августа 2021 г. в 09:02
Храм джедаев — место кровавой бойни. На первый взгляд, это лишь аккуратное поле боя, на котором хаотично разбросаны тела, лежащие у возвышающихся колонн или поверх ухоженных ковров. Но брызги крови усеяли пол, создавая жуткую мозаику, и они все еще свежи — алые пятна, а не засохшие ржавые потеки, что появляются спустя несколько дней после каждой битвы. Даже опалины на стенах — результат отрикошетивших выстрелов бластеров — словно порицают жестокость, что развернулась в стенах Храма.
Войны клонов наконец завершились кульминацией — резней в доме тех, кто единственные внушали надежду на окончание войны.
Дуку стоит в конце коридора, впитывая окружающую тьму и агонию. Он чувствует некую отстраненность при виде такого количества тел. Конечно, это неприятная картина, но это необходимость, и у него достаточно смелости и сил, чтобы поступить так, как следует. Галактика только выиграет и станет лучше от этого.
Рядом он слышит судорожный вдох Кеноби, резкий, словно порицание и обвинение, которые еще не были обличены в слова. Дуку даже не нужно поворачиваться, чтобы увидеть и понять, что на лице мужчины рядом отразился ужас. Эти люди были его друзьями — единственной семьей, которую он знал. Дуку понимает. Когда-то он испытывал подобное.
Но эти жертвы необходимы.
Джедаи служили коррумпированным Сенату и Республике, и в каком-то смысле они сами пришли к застою, одеревенели, умерли. Когда Дуку покинул их ряды, он от всего сердца верил, что поступает правильно, и в итоге не пожалел о своем решении. Как и не жалеет о потерянных жизнях перед ним. Это нужно было сделать. Не самое приятное или желанное действие, но неизбежное.
Сделав глубокий вдох, Дуку постарался отстраниться от начавшего подниматься тлетворного запаха смерти. Вскоре он избавится от тел.
— Это достаточное доказательство? — спросил он, кинув взгляд на сидящего рядом в аэрокресле мужчину. Кеноби побледнел, отчего его кожа даже слегка посерела, но больше на его лице не проявилось ничего, практически полный контроль. Пока.
Но через мгновение все изменилось.
— Как вы могли? — пробормотал Кеноби полным отвращения голосом. — Они были и вашими друзьями, как и моими. И юнлинги…
Интересно, отметил Дуку, скрестив руки на груди и впившись пальцами в предплечья. Для Кеноби это самые сильные эмоции, какие только могли вырваться наружу. Странно, но от этой мысли в груди Дуку затеплилось легкое чувство гордости, что лишь сильнее выросло и даже отразилось в довольной улыбке на лице. Кеноби не его ученик, но он не может отмахнуться от удовлетворения, что родилось при виде такого контроля со стороны мужчины рядом. Это лишь в очередной раз доказывает, что Сидиус ошибся в выборе ученика. Но что более важно — Кеноби прекрасное дополнение к наследию Дуку. Он правильно сделал, сохранив тому жизнь. Его ценность слишком высока, чтобы просто отбросить в сторону.
— Ордену нельзя было позволить существовать дальше. Это печально, но необходимо, — замолчав, он повернулся к телам спиной, встав перед Кеноби и закрыв ему обзор. — А теперь, получив возможность убедиться собственными глазами в правдивости моих заявлений, я хотел бы услышать ответ — координаты оставшихся баз Республики?
Ответ, как и ожидалось, не последовал сразу. Это преданность, и он это уважает, даже до такой степени, что немного сожалеет о необходимости сломить эту преданность.
А он ее сломит.
Во взгляде Кеноби сквозит неуверенность, он сжал челюсти и вцепился в ручки кресла с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Всегда есть мелкие детали, которые выдают человека с потрохами.
— У вас есть доступ ко всему в Храме. Разве вы уже не знаете их?
— Как вы прекрасно понимаете, к подобной информации имеют доступ лишь члены высшего Совета. Это не так просто, как получить доступ к экстренной линии связи, что доступна всем джедаям.
В осанке Кеноби сквозит гнев, такой пыл. Дуку стоит перед ним, угрожая мальчишке, которого мужчина без сомнения любит, и все равно тот встречает взгляд графа с такой силой воли, которой бы позавидовали многие. Впечатляюще: Кеноби — некий пережиток прошлого, пусть еще и такой молодой. Долг и честь — не просто слова для него, они его жизнь.
— В таком случае мне жаль, граф, но вам придется продолжить свой поиск, так как от меня вы не получите никаких ответов.
Этого Дуку не ожидал. Он предполагал, что Кеноби будет немного противиться, после чего все же сдастся, но подобный прямой отказ не входил в его планы, и его губы сжались в тонкую линию.
— Глупо, магистр Кеноби. Вы ничего не добьетесь, скрывая эту информацию.
Решимость Кеноби крепка, словно сталь — он сжался, и каждая мышца напряжена и готова принять последствия, которые, он уверен, последуют из-за его приверженности долгу. Это даже мило, и Дуку осознал, что это тоже можно использовать в своих целях. Как далеко его может завести этот долг? А когда этот последний оплот рухнет, к чему Кеноби обратится?
И лишь нужно найти способ обрушить эту твердыню.
Конечно, всегда есть вариант физических пыток над Скайуокером. Этого Кеноби и ожидает, но они оба были обучены справляться с болью. И Скайуокер — он вытерпит любую физическую пытку, а в случае, если он со всем справится, он может стать лишь сильнее и укрепится в своем отвращении к Дуку. Нужно… что-то более тонкое и искусное. Самые слабые стороны Скайуокера не связаны с его физической силой — как раз судя по отсутствию контроля его слабая сторона — его сознание. Мальчишка слишком горд. Неужели не лучше нанести удар там, где будет самое больное и сильное попадание? А когда Скайуокер падет, Кеноби последует за ним — каждый шаг, каждое падение, каждая ошибка, и уже это — именно это — сыграет на слабостях самого мастера-джедая. Это сыграет на привязанности Кеноби.
И, может, тогда он наконец начнет прислушиваться.
Но если нет — Дуку продолжит давить на него. Это займет время, да, но уж оно, по крайней мере, у него в избытке. Он может дождаться того момента, когда Кеноби сломается. От одной только этой мысли у него в груди зарождается и урчит что-то приятное, успокаивая нервы и обещая удовольствия от будущего успеха. Какой сладкой победой наконец будет следование этого мужчины его приказам. В каком-то смысле его внука. Его наследие. Это немного странное подобие семьи, но в его подсознании не исчезает память о Квай-Гон Джинне, напоминая ему какого это быть, хоть и отдаленно, отцом. Это было приятное чувство, пусть и не самое легкое, но оно того стоило, и Кеноби — все, что осталось от той части его жизни.
И он не даст этому шансу ускользнуть между пальцев.