Глава 12
31 декабря 2022 г. в 12:21
Энакин так и не предстал перед судом. Ему не дали возможности высказаться. И в этом не было необходимости.
В глазах Республики он уже виновен.
Для этого многого и не потребовалось. Не было чистосердечного признания — он не сознался в убийстве таскенов. Он ни в чем не сознавался, если уж на то пошло. Вместо этого вся Республика увидела, как он ввел коды доступа в главный компьютер… а затем отошел от панели, буквально вручив Дуку всю необходимую информацию. И этого им было достаточно.
Для Республики он — доносчик, предатель, именно тот, который предал и буквально собственными руками уничтожил всю систему.
Дуку лишь взял концовку записи камер безопасности. По идее, этого было бы недостаточно. Люди должны были увидеть, что руки Энакина тряслись, что ему было явно плохо в тот момент, когда он отошел от панели. Но никто не обратил на это внимания. Всем было плевать на причины, побудившие его на подобный поступок, или что запись с легкостью показывает, что его заставили это сделать. Но единственное, что имеет для них значение, это факт передачи им кодов.
Дуку просто явился в столицу Республики и захватил власть, покончив с тысячелетней демократией. Людям не нужно правосудие — им нужен козел отпущения, которого можно обвинить во всем, что случилось.
Жителям Республики нужно это… и Энакин так вовремя попался им под руку.
Поразительно, как быстро люди могут отвернуться от того, кого сами провозгласили героем.
Вне зависимости от общественного мнения Энакин все равно, скорее всего, не смог бы добиться честного правосудия — никто на его месте не смог бы. Дуку оставил основной костяк власти нетронутым, но совершенно бесполезным. Он верховный канцлер; суды еще существуют; и Сенат все еще функционирует, но он полностью лоялен Дуку — любой, кто не подчиняется, или устранен или бежал.
Конечно, Энакин не получил хоть какое-то подобие справедливого суда. Его дело рассмотрено и вынесено на голосование — лишь формально — тень ранее проводимой судебной практики. Ему не предоставили слово. Никто не сомневается в его виновности. Сомневаться — это ставить под вопрос суждения и решение Дуку, а любой, кому нравится жизнь, не будет это делать.
Но не восстановление правосудия беспокоит Оби-Вана. Он изначально знал, что все это будет лишь фарсом. Он знал, что Энакина признают виновным — Дуку так и сказал ему. А беспокоит, помимо явного желания жителей Республики облить Энакина грязью и презрением, и сильно тот факт, что большинство преступлений, в которых обвиняют Энакина, тот действительно совершил.
Когда были обнародованы доказательства его преступлений против таскенов, этому едва ли придали особое значение. Энакина уже и так настолько ненавидят, что этот факт практически не имеет значения на фоне всего остального. Для многих это лишь еще одна деталь в огромной картине, еще одна причина ткнуть пальцем и сказать, какой он ужасный человек на самом деле, и что в действительности именно таким он всегда и был… но и все. Помимо этого всем плевать на существ с дальней планеты, которая даже не входит в состав Республики. Их лишь заботит то, что Энакин Скайуокер, человек, которого они превозносили как героя, один виноват в падении Республики.
Оби-Ван просто выключил голонет.
Вначале он даже был рад вернуться туда, где есть доступ к галактическому источнику информации: он на самом деле немало удивлен, что Дуку вообще позволил им вернуться в свои комнаты в Храме. Конечно, дверь заперта снаружи, и у нее стоят солдаты, но все же, это лучше и удобнее любой камеры.
Во всяком случае, так должно быть.
Он думал, что так будет. Однако сейчас Оби-Ван задумался: не своеобразная ли это интерпретация пытки? Их мир перевернут с ног на голову, и каждая вещь является напоминанием того, что пусть внешне есть ощущение, что ничего не изменилось, но если присмотреться глубже, это не так. Это неправильно вновь жить в такой знакомой, спокойной обстановке, когда все остальное безвозвратно потеряно в реках крови, боли и страданий.
И Энакин… он все еще лишь тень самого себя.
Преследуемый своими прошлыми решениями и действиями, ошибками и неопределенным будущим, он мечется между светом и тьмой. Он понимает, что с легкостью может утонуть в самобичевании, и шквал эмоций, что он испытал за последние несколько дней тянут его на дно. Оби-Ван видит, как Энакин тонет, но не знает, как помочь ему выкарабкаться.
— Мне нужно с тобой поговорить.
Подняв взгляд от датапада — Оби-Ван давно выключил голонет, и между ними сразу установилась молчаливая договоренность, что Энакин не будет это смотреть — он внимательно изучил бывшего ученика.
Энакин выглядит неважно. В теории сейчас, когда они вернулись в свои комнаты, он должен лучше спать, но Оби-Ван с уверенностью может сказать, что тот, похоже, совсем не смыкал глаз. Или ему удавалось вздремнуть ничтожное количество времени. Судя по нечесаным вихрам на его голове, он лежал в кровати, но покрасневшие глаза явно сигнализируют о том, что не спал, и даже несколько дней.
— Я заварю чай, — тихо пробормотал Оби-Ван, отложив датапад и поднявшись из-за стола, чтобы подойти к плите.
Энакин лишь кивнул и сел на стул рядом с тем, что только что покинул Оби-Ван. Хотя едва ли можно сказать «сел» по отношению к тому, что сделал Энакин. Скорее, больше «рухнул». И ему явно также плевать на свой внешний вид: он облокотился на стол, впившись пальцами в волосы и положив голову на руки.
— Мне нужно с тобой поговорить, — повторил он.
— И я с готовностью выслушаю тебя. И ты это знаешь. И уверен, ты также в курсе, что чтобы выжить, тебе нужно спать, — попробовал Оби-Ван чуть разбавить ситуацию шуткой, но ему это не удалось: он замер с чайником в руке, наблюдая за Энакином, который так и не поднял на него взгляд.
— Я не могу спать.
— Ты можешь попросить о помощи.
— Увещевание не поможет ситуации.
Он поставил чайник на плиту.
— Нет, но это все же может помочь тебе заснуть.
Вздох.
— Прошу, хватит. Можешь помочь мне позже, но прямо сейчас — мне просто… Мне просто нужно тебе кое-что рассказать, ладно?
Измождение в голосе Энакина — почти что отчаяние — тут же заставляет Оби-Вана забыть обо всем и сосредоточить свое внимание на Энакине. Оставив чай, он вновь сел за стол, неотрывно наблюдая за Энакином. Если быть честным, ему с лихвой хватило тех откровений бывшего падавана, что всплыли за последние дни, но судя по виду Энакину, его ожидает еще одно.
Великолепно.
Он поборол желание последовать примеру Энакина и сжать лоб, впившись руками в волосы. Может, ему стоит отложить чай и достать что-нибудь… покрепче? Может, так и следовало сделать после смерти Квай-Гона: вместо попыток отвлечься, обучая падавана, нужно было просто напиться до беспамятства, как сделал бы любой скорбящий человек?
Но нет. Он ни о чем не жалеет. Даже сейчас.
— Я слушаю, — просто проговорил он, надеясь, что, что бы это ни было, хуже уже не будет.
Энакин опустил руки на стол, отчего волосы упали ему на глаза, и поднял на него взгляд, сжав губы в тонкую полоску. Надежды Оби-Вана на то, что озвученная проблема будет легко решаема лопнули, как мыльный пузырь еще даже до того, как полностью сформировались.
— Я женат.
Конечно. Оби-Ван даже не находит в себе силы удивиться.
«Ох, Энакин, какие еще плохие решения ты успел принять за свою жизнь?»
— Я бы спросил, кто это, но не думаю, что в этом есть необходимость.
Энакин всегда был влюблен в Падме, с самой первой их встречи. Но что важнее: Оби-Ван всегда об этом знал. Было бы сложно оставаться в неведении, когда первый важный разговор о «несчастной любви» был вызван смелым заявлением его десятилетнего падавана, который увидел Падме в голонете, что он женится на ней. Оби-Ван был вынужден усадить того на диван и провести немного неловкую беседу о том, что пусть джедаи и испытывали разного рода порывы, их долг был в том, чтобы отречься от них на благо их миссии хранителей мира в галактике.
Энакин не согласился с ним, и в типичном своем духе продолжил не соглашаться.
Конечно, Оби-Ван даже помыслить не мог, что он действительно женится на Падме.
Но должен был. Энакин никогда не знал полумер.
— Я тоже буду вынужден услышать эту сенсационную новость по голонету? — спросил Оби-Ван, наконец поддавшись порыву и спрятав лицо в руках.
Он тут же пожалел о своих словах, когда лицо Энакина дернулось, словно тот пытается сдержать свои эмоции… и не справляется. Едва ли он сейчас нуждается в дополнительном порицании. Энакин и так уже знает, что поступил неправильно, и если Оби-Ван хочет от него честности и в дальнейшем, он должен найти способ говорить правду, не настраивая при этом Энакина против себя.
Люди наделили его именем «Переговорщик» из-за его достижений на поприще дипломатии за время войны, но он скорее больше заслужил этот титул за свое общение с Энакином.
Вот где он в действительности многому выучился.
— Дуку не знает, — наконец ответил Энакин.
— И почему ты говоришь мне об этом сейчас?
— Ты хочешь знать, почему я не рассказал раньше?
— Нет. Я хочу знать, почему ты говоришь мне об этом сейчас. Я прекрасно знаю, по каким причинам, ты не поведал мне об этом ранее, — пошел бы он с этим в Совет? Он должен бы был. И все же что-то — скорее всего, то же, что и ранее заставляло его покрывать все косяки Энакина — говорит ему, что не пошел бы. Все было бы как обычно: он бы разозлился, отчитал бы Энакина, но это бы осталось между ними. Правильно это или нет, он не уверен, но так он поступал всегда, и Оби-Ван не может представить, что поступил бы по-другому. И если быть честным, он старается не задумываться над этим.
Энакин тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула, устремив взгляд в одну точку на потолке.
— Я не знаю, где она.
— И ты не находишь себе места.
— Я люблю ее. Оби-Ван, я… — он замешкался, проведя рукой по лицу, — я люблю ее больше всего в этом мире, больше, чем должен был…
— Падме может постоять за себя, Энакин.
Слова срываются с губ резче, чем он хотел бы. Оби-Ван хочет сохранить терпение и понимание — правда, хочет — но Энакин так долго и так много скрывал. Словно он никогда ни капли не уважал традиции и ценности Ордена, который его вырастил — словно был мудрее и выше тысячелетней мудрости многих поколений.
И в этом, видимо, заключается проблема. Энакин всегда считал, что знает лучше, и его желание быть намеренно упрямым и непокорным, потому что он уверен в своей избранности — такое высокомерие Оби-Ван не мог понять. Пусть в каких-то вещах Энакин, возможно, и был прав, он был совершенно не прав в том, как это показывал.
Энакин резко вскочил со своего места.
— Не нужно было рассказывать тебе.
Это раздражает. И очень-очень сильно, и Оби-Ван слишком долго давал Энакину возможность вести себя по-детски.
— Да что б тебя, сядь, Энакин! — выпалил он, поразив этим всплеском и себя, и бывшего падавана. Но Энакин не единственный был выжат как лимон за последние дни. — Просто потому, что ты не получил желаемой реакции, не значит, что нужно вести себя, как надувшемуся ребенку.
Энакин упал назад на стул, но, судя по тому, как окаменело его лицо, он едва сдерживается от того, чтобы прожечь его гневным взглядом.
— Мне тоже все это нелегко дается, если ты не заметил, — признался Оби-Ван, когда Энакин вновь сел.
— Дуку не уничтожил тебя публично.
— Нет, но он уничтожил тебя и сделал это потому, что я не выдал ему желаемую информацию. Ты хотя бы раз задумывался о том, что я при этом чувствую?
Точно нет. Если бы Энакин задумывался об этом, то сейчас не был бы так удивлен, словно только осознал, в чем винит себя Оби-Ван. На его лице проступила странная смесь искреннего раскаяния и раздражения: он словно не может решиться, что хочет чувствовать, и, судя по всему, в излюбленной манере Энакина, он решил испытывать сразу все чувства, а не работать над ними.
— Но это не твоя вина…
— И не твоя вина, что Дуку вынудил тебя дать ему преимущество. И ты чувствуешь себя менее виноватым, передав ему информацию?
На лице Энакина отразились смятение и вина, и даже чуть-чуть ненависти к себе.
— Мне жаль.
Да. Что же, уже что-то. Хотя в последний раз, когда у них был в чем-то похожий разговор, Энакин сказал то же самое. И пока что Оби-Ван не видит желаемых изменений. Энакин пытается — он знает — но все свалилось на него слишком резко, и сложно выбраться из и так уже немалой ямы, когда еще сверху тебя закидывают землей.
Проведя рукой по волосам, он постарался избавиться от собственных негативных эмоций. Энакин старается. Оби-Вану остается сохранить терпение и дождаться, когда ситуация устаканится. Они найдут выход. Они всегда его находят.
— Я знаю, что ты прав. Просто…
— Сложно наблюдать за тем, как люди сжигают твои портреты на улицах? Могу представить.
Отодвинув стул, Оби-Ван поднялся и направился к кипящему чайнику. Странно: он едва ли хочет теперь чай, но так у него есть хоть какое-то дело. Лучше занять чем-то руки, двигаться, делать что-то, а не просто сидеть.
— Мы не можем позволить Дуку помыкать нами.
А вот это настоящий Энакин.
Он не может объяснить, почему эти слова так греют сердце, кроме как тем, что это и есть Энакин. Ему больше нравится мальчик, который хочет исправить ситуацию, чем тот старик, с которым он жил эти последние дни. Этот человек не самый приятный сосед, и его депрессия заразительна. Кроме того, у Энакина есть огонь, который всегда захватывает и Оби-Вана, но он словно немного приглушает этот порыв ноткой здравого смысла. Подобная страсть — она мотивирует, и Оби-Вану этого очень не хватало.
— И у тебя есть план? — спросил он и закончил заваривать чай, поставив одну кружку перед Энакином и налив вторую себе. Судя по взгляду, что Энакин бросил на нее, он бы тоже не отказался от чего-нибудь покрепче.
— В первую очередь нужно выбраться отсюда.
— Логично, — с ноткой сарказма ответил он. — И какой на это план?
— Смотри, Дуку хорош, но в каждой схеме есть уязвимое место. Нам просто нужно его найти, — под вопросительным взглядом Оби-Вана, он перехватил кружку в другую руку и добавил: — У меня пока нет плана. Пока. Но он появится. У меня. Или у тебя. Нужно лишь терпение. Рано или поздно он оступится.
— И пока?
Энакин сильнее сжал кружку.
— Ненавижу, когда ты это делаешь.
— Делаю что?
— Просто даешь мне говорить, не предлагая какие-то идеи. Так ты и делал, когда я был падаваном, и ты пытался заставить меня взглянуть на ситуацию с разных сторон. Я больше не падаван.
Как кто-то может быть таким порывистым и самоуверенным, но в то же время таким уязвимым?
— Ты также ненавидишь, когда я встреваю, — отметил он.
На удивление Энакин лишь кивнул.
— Нет, ты прав. Я просто… я расстроен и раздражен, и все свалилось вдруг. Я беспокоюсь о… о…
Ясно, что он не совсем еще готов говорить с Оби-Ваном о своей жене. Годы отрицания существования этой связи наверняка этому поспособствовали.
— Ты беспокоишься о Падме. И Энакин, я… — как он может сказать, что понимает, как сложно сейчас Энакину справляться с этой волной ненависти? Его заклеймили предателем. Люди жаждут его смерти. Все, к чему он стремился многие годы, было разбито и брошено у его ног.
Энакин отмахнулся.
— Я не хочу говорить об этом. Я хочу что-то сделать с этим. Ты оставался в кровати последнюю неделю — тебе нужно вернуться в форму. Нам нужно потренироваться, сразиться.
Неплохая идея. Кроме того, Энакину понравится ирония ситуации, ведь Оби-Ван сам строго настрого запретил делать нечто подобное в их квартире после того, как десятилетний Энакин уничтожил проектор во время дружеской схватки с другим падаваном, пока Оби-Вана не было.
— Смею предположить, будем драться на кулаках? — у них больше нет световых мечей. Едва ли у них есть другой выбор.
Энакин кивнул, вдруг улыбнувшись.
— Ага. Контактный бой или уклонение? — вежливый способ спросить, будут ли они сразу пытаться повались друг друга на пол или же больше держаться в обороне и пытаться время от времени нанести удар — если желают растянуть схватку.
— И то, и то, — пусть Оби-Ван и не в форме, но он не дарует Энакину удовольствие сразу почувствовать победу.
— С Силой или нет?
— По минимуму. Только не разбей вновь проектор.
Энакин слегка усмехнулся. В его глазах вновь появился этот чертовский огонек, и Оби-Ван понял, что на какое-то время тот забыл о том, как обернулась его жизнь. Сейчас, пусть и мимолетно, он просто ребенок, который с предвкушением жаждет намять бока другу. Правда, в случае джедаев, они не «мнут бока», а тренируются, и в других ситуациях подобное может стать смертоносным для их противников.
Но для Энакина — и Оби-Вана — в подобных ситуациях это игра.
Улыбнувшись, Оби-Ван кивнул в сторону гостиной.
— Помоги передвинуть мебель.