***
Юлька высаживает их возле Громова дома. Пару раз сигналит приличия ради — и шустро скрывается за поворотом, отсвечивая фарами и широкой улыбкой. Игорь думает: снова включит Земфиру и будет до рассвета ролики свои клепать. Самодостаточная. Игорь думает: все-таки стоило предложить ей остаться. У него дома завелась дверь в туалет, есть немного еды (а еще ему крайне нужен кто-то, кто встанет между ним и Димкой). И плевать на Юлину комплекцию Дюймовочки. Она умеет улыбаться так, что дрожь в коленках и все идеи прочь из головы. Да. Все-таки стоило предложить ей остаться. Он лоханулся (на самом деле еще тогда, когда впервые посмотрел на Димочку в ином свете, если быть честным). Димка снимает обувь, нещадно сминая задники, и это так привычно, так стандартно и заезженно до дури, что Игоря крутит и сминает в баранку. Димочкин дождевик падает на вешалку рядом с его кожанкой. Димочкины кроссы в два раза меньше его собственных. Димочкина ладонь так дьявольски изящно пробегается по залепленной красными флажками стене. Игорь смотрит и не может оторваться. Не может не сломаться. Просто не может. Димочка улыбается смущенно и нежно, зачем-то расправляет плечи — и тут же сдувается, как мячик. Признается тихонько: — Я у Федора Ивановича, кажется, перебрал, — и кто бы знал, что его так выносит с двух бокалов шампанского (Игорь думает: дела плохи). Дела критически плохи. Игорь говорит: — Тогда никаких Звездных Войн. Давай сразу ложиться, — а в висках завывают сирены и понимание, что Димочку стоит отбуксовать домой. Потому что утро — тяжелое время суток, Игорь не всегда за себя ручается. Димка кивает. Чешет затылок. — Я на диване? В воздухе отчетливо слышны нотки гари. — Ты на диване.***
Утром недосказанное режет вены, а вид развалившегося в полусне Димки — глаза. Игорь мысленно благодарит свою годами шлифованную волю и сваливает (от греха подальше) к холодильнику. Дилемму — завтрак или прийти в себя — он решает быстро: пока Димочка спит, ему однозначно нужно привести в порядок грязные мысли. Выбелить. Вымыть их. Игорь дергает вентили. Подгнивающее с одного бока яблоко укоризненно наблюдает за ним со стола. Ванна шипит.***
— Доброе утро. У Димочки красные уши и бордовая шея, а еще Грому кажется, что в следующую секунду у него запотеют очки. Откровенно непонятно, что и зачем Димка делает на кухне (потому что Громово "немного еды" — это только одинокое яблоко, поживиться тут совершенно нечем), но он продолжает упорно шагать к холодильнику. Не косясь при этом на Игоря. Ага. — Утро бывает добрым? Димка трогает дверцу, пробегается пальцами по ручке. Игорь замечает его нервно сжатые губы, нахмуренную нитку бровей. Димка поворачивается на пятках и прислоняется спиной к холоду. Выглядит как загнанный зверек. — Водные процедуры по расписанию? Игорю кажется, или Димочка его разглядывает? Смущается, тупится, но пробует все равно — хоть краем глаза, хоть смазанно и впопыхах? — Ты пялишься? У Димочки родинка потерялась на подбородке, а в волосах отчего-то спутались прядки. У Димочки треморно бьющиеся в агонии пальцы и в глазах — необъятная тоска. Он улыбается тускло и мягко: — Не льсти себе, Игорь. Всего лишь размышляю, — он слегка запинается, подходит ближе (теперь Грому нужно лишь поднять руку, чтобы коснуться), — о новом деле. Игорь понимает: брехня. Самая идиотическая на всем белом свете. Понимает — но не может прощупать, проверить, увидеть, что под ней. Просто не может поверить. А Димка усиленно протирает взглядом стену, и его бешено бьющиеся о бедро пальцы — это мольба. Это буквально крик о помощи. Многократно усиленный сигнал бедствия. Игорь медлит. Мгновение. Второе. И цепляется: пальцами в пальцы, своей потерянностью в чужое сбитое дыхание. Всеми фибрами души цепляется. — Ты мокрый, — хрипловато смеется Димка. — Это ничего, — отвечает Игорь. И гладит матово-белые костяшки. Осторожно. Трепетно. Нежно. Вдумчиво повторяет: — Это ничего.