Тонкие материи

Айра смахнул снежную шапку с могильного камня, осторожно счистил наледь с короткой витиеватой надписи, отступил на полшага и в нерешительности замер, глянул на отца через плечо. Иорвет, выпустив руку Вернона, подошел к нему и передал мальчику небольшой венок из еловых веток, шишек и лент, который тот мастерил весь вечер накануне. Ободряюще улыбнулся и кивнул. — Мы будем рядом, — пообещал эльф и, еще раз улыбнувшись, отошел обратно к Вернону. Иорвет никогда не говорил об этом вслух, но был совершенно уверен, что для Айры эта простая ежегодная церемония была скорее данью традиции и желанием порадовать отца, чем реальной потребностью его сердца. Ава, покоившаяся ныне под простым могильным камнем на вершине невысокого холма, умерла, когда мальчику еще не исполнилось три года, и тот, хоть и помнил ее лицо, едва ли когда-то по-настоящему тосковал по матери. И, пусть Иорвет и чувствовал в этом какую-то невосполнимую несправедливость, он никогда не навязывал сыну скорби по безвременно почившей. Айра познакомился со смертью, едва выйдя из нежного младенчества, и она осталась для него непонятной и страшной — но так, как бывают страшны истории о непобедимых монстрах и туманные пророчества будущих бедствий. Мать покинула мальчика слишком рано, но в душе и памяти его остались лишь светлые воспоминания о кратких годах, проведенных вместе. Горечи же Айра почти не ощущал, только печаль и немного сожалений. Иорвету же оставалось лишь благодарить судьбу за то, что сын вообще успел хотя бы запомнить лицо Авы, ее негромкий ласковый голос и тепло ее объятий. Те же любовь и заботу, которые Айра недополучил от нее, они с Верноном старались компенсировать ему сторицей. Стоя в небольшом отдалении, прильнув плечом к плечу Вернона, Иорвет почти украдкой, чувствуя, что вторгается туда, куда вторгаться не следовало, наблюдал, как мальчик, немного потоптавшись, опустил венок на землю, прислонил его к очищенному камню и замер на корточках, опустив голову. Отец никогда не спрашивал, разговаривал ли Айра про себя с Авой, верил ли, что она наблюдает за ним откуда-то из-за грани земной жизни, и сам мальчик об этом не заикался. Может быть, храня свои секреты при себе. Может быть — боясь разочаровать отца своим безразличием. Однажды, с десяток лет назад, Айра спросил только — причем у Вернона, не у отца — почему Ава не была похоронена в семейном склепе. Она была частью их семьи, пусть и не приходилось барону кровной родственницей, и мальчик прекрасно знал, для чего в фамильных замках строились склепы. Вернон, чувствуя, что ступает по тонкому льду, объяснил сыну, что последним желанием его матери было упокоиться где угодно, лишь бы не в мрачных душных стенах каменной крипты. Для ее погребения человек сам выбрал холм неподалеку от замка, с которого открывался самый красивый вид на долину. При жизни еще носившая Айру под сердцем Ава любила это место, и лучшего способа упокоить ее усталое тело Вернон не нашел. Иорвет помнил, как сам его человек сражался за жизнь хрупкой подопечной, пока еще была жива надежда, что она протянет подольше. Он привязался к несчастной больной эльфке всей душой — как мог прикипать к кому-то один только Вернон. Супруг, услышав от Кейры и Филиппы неутешительный вердикт — рождение сына подточило здоровье Авы окончательно, ее сердце готово было в любой момент сдаться — стал искать иные способы помочь ей. Сделать так, чтобы, если уж Ава не могла прожить полную эльфскую или даже человеческую жизнь, у нее хватило времени познакомиться с собственным сыном, подержать его на руках, услышать его первые слова и порадоваться первым шагам. Упорства Вернона — и чудес имперской медицины — хватило на гораздо больший срок, чем пророчили чародейки. И уйти Ава смогла мирно, познав счастье жизни в любящей семье, попрощавшись с сыном и оставив ему воспоминания о себе. Иорвет до сих пор считал, что та война за каждый удар сердца девушки, пусть и была проиграна, стоила всех прочих ратных подвигов его человека. Хотя, возможно, Вернон и полагал, что воздавал Аве за то, что она принесла ему великий дар, у которого не было цены. Много лет назад, когда Иан был младенцем, человек старался уделять ему почти все свое свободное время, но связанный обязанностями регента, не мог отдаться отцовским делам с головой, жертвовал сном и близостью с Иорветом, чтобы уложить сына спать или успокоить, когда у того резались зубы. С Айрой же все было совсем иначе. Препоручив Аву заботам целителей, поговорив с Анаис и отойдя на время от своих придворных дел, на этот раз Вернон стал для мальчика не просто опекуном — он фактически принял на себя материнские обязанности. Ава не могла кормить сына грудью — у нее не было молока, и Вернон заказал в Оксенфурте особую смесь, даже не задумавшись о том, чтобы нанять кормилицу, как было с Ианом. Айра с рождения так привык к голосу и рукам человека, что долгое время, должно быть, не сомневался, что именно он и был его мамой. Иорвет, который так и не смог побороть иррациональный страх перед беззащитным младенцем, участвовал в судьбе мальчика непростительно мало, но, не повторяя своих прежних ошибок, не слишком переживал на этот счет. Пока Вернон вставал по ночам, чтобы покормить мальчика раз в несколько часов, укачивал его, расхаживал по комнате, устроив Айру на своем плече и поглаживая его по спине, менял ему пеленки и беспокоился, не перестал ли малыш дышать во сне, эльф довольствовался ролью того, кто приближался к колыбели, когда ребенок был в добром расположении духа, и строил ему «козу». Поначалу Иорвет, конечно, самонадеянно утверждал, что собирался вырастить из малыша настоящего эльфа, но идея эта оказалась провальной уже в тот момент, когда Вернон, с согласия Авы, выбрал для сына простое и совершенно не эльфское имя. И с течением лет эльфского в их сыне так и не прибавилось. Айра рос совершенно обычным человеческим мальчишкой. Пусть специальным эдиктом королевы Анаис ему и был присвоен титул баронета, аристократ из него получался такой же, как эльф. Обретя способность говорить и бегать, где вздумается, сын быстро подружился со всеми детьми, которых только смог отыскать на обширных владениях барона Кимбольта. Он водился с отпрысками пастухов, ловчих, замковых слуг и конюхов, и в пылу игры мало чем от них отличался. Ему нравилось рыбачить в реке, ловить зайцев в лесу, играть в захват снежной крепости зимой и строительство песчаных фортов — летом. Ни Иорвет, ни Вернон не возражали против этого. Они оба помнили, каким одиноким рос их старший сын, видели, как мало друзей находилось для сверстников Айры, которым не посчастливилось родиться в королевских семьях, и, не сговариваясь, решили, что для мальчишки самым правильным было не слишком отличаться от веселых беззаботных ровесников. Айра набивал синяки и приходил домой по уши грязным, точно так же, как дети конюха. Вместе с оравой друзей долгими летними днями пропадал дотемна на речке, прятал под кроватью спасенного птенца и клянчил у отца «собственного коня». Когда Айра достаточно подрос, чтобы держать в руках лук и стрелы, Иорвет смастерил маленькое оружие не только для сына, но и для нескольких его друзей, а остальным показал, как правильно вырезать плечи и натянуть тетиву, как сбалансировать стрелу и выбрать нужное оперение. Когда Анаис, все еще часто навещавшая названного отца в его замке, начала брать с собой маленького принца Людвига, Айра очень удивлялся, почему «братишке Людо» нельзя с ним в лес или на берег. И, чтобы не расстраивать младшенького и не показывать ему, что с ним никто не хочет водиться, сын неизменно настаивал, чтобы вся ватага его приятелей жертвовала развлечениями в «большом мире» в пользу игр в стенах замка. Виктор жаловался, что из его сына, стараниями неуемного Айры, рос настоящий бандит. Но Иорвет знал, что Ани была очень рада этой дружбе. Вместе с Айрой Людвиг тоже не знал недостатка в простых радостях нормального детства, хоть и был самым младшим в компании. Айра никогда не давал его в обиду, и приятели забывали о том, что вместе с ними по двору носился не кто-нибудь, а будущий король Редании. И была лишь одна вещь, которая могла бы омрачить беззаботную жизнь сына, если бы Иорвет вовремя об этом не позаботился. Когда еще была жива Ава, к ним в замок зачастила Филиппа Эйльхарт. Она являлась под благовидным предлогом заботы об обреченной девушке, но эльф быстро догадался, что целью ее визитов была вовсе не мать, а сын. Еще до его рождения чародейка разглядела в нем силы Истока и, должно быть, надеялась наложить на них руку так же, как на принцессу Литу, из которой упорно растила свою маленькую копию. Иорвет же прекрасно помнил, как его старший сын в детстве мучился страшными кошмарами, оказавшимися в итоге видениями, свойственными всем Истокам. Потому эльф принял твердое решение — Айра не должен был превратиться в раба своих способностей, не должен был повторить пути Иана и познать обезоруживающую мощь магии прежде, чем войдет в возраст. Вернон поддержал его, и они заказали для сына простой двимеритовый браслет, который Айра носил, не снимая и менял, по мере того, как росло его запястье. Родители объяснили мальчику, что это такое, когда он поинтересовался, и сказали ему, что, достигнув четырнадцати лет, он волен был избавиться от артефакта и заняться изучением чародейства. Но, выслушав их, сын безразлично пожал плечами. Ни у кого из его друзей не было магических способностей, а «колдунская наука» виделась мальчику чем-то скучным и бесполезным. И Филиппа, видя такое «бездарное безразличие» от того, кто мог стать великим, быстро потеряла к Айре всякий интерес. Наконец выпрямившись, Айра еще раз коснулся холодного камня, поправил венок и, почтительно склонив голову, оглянулся в поисках родителей. Те все еще стояли у подножия холма, прильнув друг к другу, и мальчик махнул им рукой. По скользкой тропе он начал спускаться маленькими осторожными шажками, но потом, оценив обстановку, хлопнулся задом прямо на примятый снег и скатился вниз к самым ногам Иорвета. Тот проглотил замечание, что кататься с горы, на которой покоилось тело его матери, было проявлением вопиющего неуважения, и протянул мальчишке руку, помогая встать. — Идем домой, — предложил Вернон, коротко улыбнувшись, но Айра тут же заметно стушевался. У него, похоже, были совсем другие планы. Исполнив свои скорбные обязанности, мальчишка снова рвался на свободу, и выпавший накануне первый настоящий снег совсем не способствовал благочестивой печали, приличествовавшей случаю. — Отец Мики будет жечь большой костер, — сконфуженно признался Айра, но не потупился, а прямо глянул на Вернона, — мы с ребятами хотели через него попрыгать на спор. Родители недовольно переглянулись. Жаловаться было не на что — они сами давно приняли решение не прививать своему ребенку глубокое понимание скорби, и теперь пожинали плоды. — Ладно, — нехотя вынес вердикт Вернон, — беги. Только смотри, задницу не подпали. Айра громко фыркнул — может, он и стремился быть во всем похожим на своих друзей. Но эльфской ловкостью все же превосходил их, и какой-то там костер лесничего был ему нипочем. — Если не вернешься к ужину, спать пойдешь голодным, — наставительно заявил Иорвет, решив все же состроить из себя строгого родителя. — Поем у Мики, — махнул рукой Айра и, оправив на себе подбитую мехом замшевую куртку, еще раз улыбнулся родителям — и был таков. Супруги долго смотрели ему вслед — мальчик стремительно несся по утоптанной тропе через долину в сторону леса, не оборачиваясь и едва не подпрыгивая на каждом шагу. — В его возрасте я уже не был таким дурнем, — со вздохом заметил Вернон. — В его возрасте ты уже водку жрал, как старый краснолюд, — фыркнул Иорвет, и в наказание за свою дерзость тут же получил ком снега за шиворот. Эльф недовольно вскрикнул, а человек, доказывая своей выходкой, что и сам неплохо бы вписался в компанию, прыгающую через костер, следующим снежком зарядил ему прямо в лицо. Такого оскорбления Иорвет стерпеть уже не мог. Отскочив в сторону, увернувшись от нового холодного снаряда, он зачерпнул обеими ладонями снег и, не потрудившись даже придать ему форму, швырнул его в сторону Вернона. Тот, отфыркиваясь и смеясь, ринулся вперед, перехватил Иорвета за пояс, и вместе они повалились в невысокий сугроб у края тропы. Момент благочестивой скорби был окончательно испорчен, но эльфу отчего-то пришло на ум, что Ава не хотела бы, чтобы те, кого она полюбила, как родных, плакали и убивались над ее могилой. При жизни она не могла участвовать в играх и разделяла радость первого снега и веселье маленького сына и двух взрослых оболтусов, сидя на скамейке во внутреннем саду и улыбаясь, наблюдая за тем, как они кидались снежками и валялись в сугробах. Отфыркиваясь и стараясь вытащить таявший снег из-за ворота, Иорвет вскочил на ноги и не стал помогать человеку. Вернон же, усевшись в снегу, вдруг с неожиданной грустью поднял глаз и взглянул на вершину холма. На фоне кристально голубого неба простой могильный камень выглядел росчерком серой краски на свежем холсте. Иорвет ждал, что человек что-нибудь скажет, может, вслух пожалеет, что Авы больше с ними не было, но Вернон лишь коротко вздохнул и наконец поднялся на ноги. — Жалко, Иана с нами нет, — вдруг сказал он, беря руку Иорвета в свою, и эльф тревожно глянул в лицо своего человека. О сыне тот заговаривал редко, хотя тоска по нему в них обоих так и не утихла. За те четырнадцать лет, что прошли с момента побега Иана в неизвестность, Иорвет не раз и не два приходил к мысли, что следовало разузнать о нем хоть что-то, но неизменно отступался от этой идеи. Сын считался умершим, и его эфемерные останки были торжественно погребены в усыпальнице нильфгаардских Императоров, рядом с пустой могилой Фергуса. Ни всеведущий Ваттье де Ридо, ни всемогущий Эмгыр не знали, куда лежал путь беглецов — в этом Иорвет не сомневался. Он жил верой в то, что сын его теперь был спокоен и счастлив, что сам избрал свою судьбу и мог распоряжаться ею, как ему вздумается. Желай Иан вернуться, ничто не могло ему помешать это сделать. Полной секретностью была окутана лишь судьба его спутника, эльф же был фигурой слишком незначительной, чтобы кому-то было дело до того, жив он или нет. Если бы любовь Иана и Фергуса увяла, как Роза Памяти, подаренная обманутому возлюбленному, сын знал, что мог возвратиться под отчий кров — провожая его, Иорвет сказал ему об этом несколько раз прямым текстом. Но, судя по всему, у возлюбленных все складывалось благополучно — о том, что Иан мог попросту умереть на чужбине, Иорвет даже думать не хотел. Его сердце знало — хотя сам он иногда и погружался в сомнения — сын был жив и счастлив, пусть и вдали от родных. Айре родители рассказывали, что у них был когда-то еще один ребенок. Они придерживались официальной версии, мальчишка с восторгом слушал, как старший брат героически погиб, защищая Императора. О том же, что «брат» этот приходился ему настоящим отцом, иногда забывал даже сам Иорвет. Они с Верноном не отступались от придуманной легенды — по документам Айра значился сыном Иорвета, а после смерти Авы Вернон оформил над ним опеку и сделал маленького эльфа своим наследником. Но несмотря на это, Иорвет все еще в глубине души надеялся, что Иан вернется. А о том, как тогда он стал бы ему все объяснять, подумать можно было и позже. — Жалко, — тихо подтвердил он, опустив взгляд, — помнишь, как он радовался первому снегу? Вернон со вздохом кивнул, но, помолчав еще пару мгновений, решительно тряхнул головой, прогоняя тягостные мысли, и, крепче сжав ладонь Иорвета, зашагал по тропе к замку. Близилось время обеда, и, чем ближе они подходили к дому, тем невесомей становилась охватившая спутников муторная печаль, и тем ощутимей отзывалось банальное чувство голода. Иорвет даже чуть ускорил шаги — раньше, даже живя в собственном доме в Оксенфурте до того, как тот сгорел дотла, эльф и представить себе не мог, что в мире, который он за долгую жизнь успел познать с самых разных сторон, найдется место, куда бы он, отлучившись даже на час, так бы стремился вернуться. Негостеприимный, мрачный замок, полный воспоминаний и призраков, в который они явились, когда Вернон получил наследство, был разрушен до основания, хотя стены его остались нетронутыми. Переступив порог нового жилища, Иорвет приложил все усилия, чтобы сделать из него настоящий дом для их семьи. Пока Вернон занимался младенцем, эльф все свободное время и полученные по завещанию средства бросил на то, чтобы шаг за шагом, стена за стеной, стул за стулом, изменить замок до неузнаваемости. Супруг никогда не спорил с его решениями на этот счет, и Иорвет обустраивал все по своему вкусу. Избавившись от всего старого, он распорядился закупить мебель и ткань для занавесей и штор, тщательно подбирал цвета и формы, допиливал и перестраивал то, что ему не нравилось. А, покончив с самым необходимым, занялся украшением жилища. В замке не осталось ни одного старого портрета, ни единого набора ржавых доспехов, ни странички бесполезных книг. Иорвет со своим обычным упорством разыскал в Империи художников, чьи работы не вызывали в нем отвращения, и заказал у них несколько портретов домочадцев — и первым из них стало изображение Авы. Эльф словно боялся не успеть запечатлеть ее образ, пока девушка была еще жива. Живописцу пришлось постараться, чтобы написать ее не такой усталой и больной, какой Ава была в те дни, но при этом не слишком польстить ей. На портрете она должна была остаться узнаваемой — и живой. Картина была закончена за месяц до кончины девушки, и теперь висела над большим камином в главном зале, где барон Кимбольт с семейством принимал гостей, где в ненастные дни Айра с приятелями устраивали шумные посиделки, где долгими зимними ночами Вернон и Иорвет сидели у огня и молчали — каждый о своем, но словно слыша и понимая мысли друг друга. Чуть печальные серые глаза Авы с портрета наблюдали за всем этим, и Иорвет надеялся, что в мире, где обитала сейчас ее душа, девушка была счастлива их видеть. Одними картинами дело, однако, не ограничилось. Получив в свое распоряжение огромные комнаты с кучей пустого пространства, Иорвет принялся скупать все, что, по его мнению, могло разбавить мрачную обстановку замка. На крупных аукционах в доме Борсоди, на прилавках заезжих заморских купцов, на ярмарках в Вызиме и Нильфгаарде, в антикварных лавках он выискивал свои сокровища — иногда не имевшие реальной стоимости, но неизменно радовавшие глаз. Со временем, решив, что захламить можно было и еще парочку таких же замков, как их, Иорвет стал более избирательным, и книги, статуэтки и резные банкетки стали появляться в доме реже, но зато каждая из них была настоящим произведением искусства. Под напором его стремления к совершенству баронское наследство начинало таять. Вернон, вернувшийся к своим обязанностям при дворе Анаис, зарабатывал ровно столько, сколько полагалось ему по должности, и отказывался от попыток названной дочери накинуть ему сверх того. Сам Иорвет почти забросил работу в Вызимском Университете, не сойдясь характером с Ректорессой, и теперь лишь иногда гастролировал, читая лекции в Оксенфурте или Имперской Академии, а на этом состояния было не сколотить. И их ждала бы бесславная участь тех, чье драгоценное имущество пускали с молотка, если бы, воспользовавшись советом Виктора, Иорвет, не сообщив Вернону, не вложил бы остатки наследства в имперские облигации и акции табачной компании Рии вар Эмрейс. Это была великая победа, и денежных затруднений с тех пор они не знали. Иорвет не слишком разбирался в банковском деле и движении капиталов, но его счет в банке Вивальди пополнялся ежемесячно на значительную сумму, и необходимость экономить отпала. Единственными предметами, за которые Иорвет никогда не торговался, которых в их доме можно было пересчитать по пальцам одной руки, были зеркала. В первые годы после ухода Иана, эльф просыпался, задыхаясь, от резкой боли значительно чаще, чем теперь. Но причудливый знак на груди, похожий больше на свежий ожог, чем на старый рубец, не давал ему жить беззаботно, думая лишь о сиюминутных проблемах. Долг не был выплачен, но кредитор за все это время ни разу не дал о себе знать. Иорвет и сам был себе лучшим надзирателем и сборщиком подати. Он не мог забыть о своем договоре, задумавшись слишком крепко или на грани засыпания, возвращался мыслями к неведомой грядущей беде, но держал свои страхи при себе. Вернон, знавший о факте соглашения, но не расспрашивавший о его сути, разделял с ним тревогу, хоть и пытался жить одним днем, когда речь заходила о долге супруга, и с годами, похоже, почти забыл о нем. Иорвет же, пусть и не заговаривал о Стеклянном Человеке даже с самим собой, всегда хранил его в памяти — и ждал, тем сильнее боясь расплаты, чем больше важных и любимых вещей появлялось у него в жизни. Иногда он даже приходил к выводу, что в том и был план Гюнтера — коварный кредитор медлил с оглашением вердикта, отравляя и коверкая каждую минуту каждого дня, омрачая каждый проблеск счастья своего должника. И, решив так, Иорвет заключил еще одну сделку — на этот раз со своим собственным сердцем. Он отважился жить, не оглядываясь на неслучившуюся беду, и просто быть счастливым каждый день. В ворота замка супруги вошли рука об руку. Пересекая просторный двор, Вернон тоже ускорил шаг — видимо, мечта о вкусном обеде подгоняла вперед и его тоже. Иорвет же, не выпуская его руки, поспевая за любимым, вдруг краем глаза заметил, что у высокой каменной стены застыла маленькая, укутанная плащом фигура. На короткий миг эльфа вдруг сковал холодный страх — он узнал эти чуть опущенные плечи, эту покрытую капюшоном склоненную голову, и главное — скрытую под плотной шерстяной накидкой округлость живота. Много лет назад он часто видел, как Ава, преодолевая тяжесть и слабость своего больного тела, выходила во двор, чтобы просто постоять под серым осенним дождем и вдохнуть его влажную свежесть. Иорвет моргнул, повернулся, чтобы приглядеться внимательней, но фигура уже исчезла. Вернон заметил его движение, удивленно приподнял бровь, но эльф лишь покачал головой, изобразив улыбку. Ему почудилось — без сомнения. Может быть, от голода — или от валяния в снегу у него поднималась температура. Ава умерла больше десяти лет назад — и смерть ее была тихой и мирной, лишенной обид и сожалений. А, значит, даже призрака ее не могло блуждать в этих стенах. В холле их встретил расторопный дворецкий Робин — верный Эрих давно ушел на покой, Иорвет подозревал, что старик не выдержал надругательства над баронским наследием, и место его занял молодой и смышленый парень — внук кого-то из верноновых партизан. Юноша, все детство слушавший истории о славном Верноне Роше, служил барону преданно и исправно — слишком хилый, чтобы вступить в его отряд, но достаточно исполнительный и аккуратный, чтобы поддерживать замок в порядке. — Вас ожидают, — таинственно сообщил Робин, когда супруги еще не успели даже стряхнуть снег с одежды. Вернон, нахмурившись, глянул на дворецкого, и на лице того читалась такая таинственность, что сразу становилось понятно, кто именно решил заглянуть к обеду. — Где она? — с улыбкой спросил Вернон. — Ждут в Алом Кабинете, — отрапортовал Робин, — от обеда отказались. Человек кивнул и поспешил избавиться от тяжелого вымокшего от снега плаща — дворецкий услужливо помог ему. — Оставить вас одних? — спросил Иорвет — к подобным визитам за все это время он так и не привык, всякий раз не уверенный, как стоило себя вести с гостьей. Но Вернон покачал головой. — Идем, она не кусается, — фыркнул он. Иорвет воздел око горе — на этот счет у него имелось собственное мнение. Гостья ждала их в кабинете, которым обычно никто не пользовался. Алым он назывался отнюдь неспроста. В порыве, мотивов которого Иорвет теперь не мог припомнить, он обставил это помещение в лучших традициях реданской придворной моды. Должно быть, это был своего рода любезный жест в сторону Виктора, который иногда наведывался к ним в гости, чтобы просто посидеть в библиотеке и почитать в покое и одиночестве. Но тот, едва переступив порог Алого Кабинета, заявил, что орлов и красного бархата ему и дома хватало, и с тех пор Алый Кабинет использовался разве что для того, чтобы хозяева могли шокировать тех самых орлов видом своих голых тел. Едва распахнув дверь, Вернон спросил со всей притворной строгостью, на какую был способен: — Ты почему отказалась от обеда, Изюминка? Здесь не Нильфгаард — здесь тебя никто не отравит. Ее Величество Императрица Лея, до того сидевшая, забившись в угол огромного красного кресла, встрепенулась и выпрямилась, словно ее застали спящей над важными государственными документами. Затворив за собой дверь, Вернон раскрыл для нее объятия, и девочка, секунду посомневавшись, ринулась в них, как имперские рыцари бросались в бой с именем ее деда на устах. Иорвет посторонился — пусть тайне истинного происхождения Императрицы суждено было, видимо, сойти в могилу вместе со всеми посвященными, на пути высоких чувств Изюминки и его супруга стоять все же не следовало. В отличие от Людвига, Лея была их гостьей совсем нечасто. Эмгыр, не слишком одобрявший отлучки драгоценной внучки, вынужден был закрывать на это глаза, потому что все равно не мог этому противиться и боялся, должно быть, взрастить в Лее то же чувство противоречия, которое толкнуло Фергуса в неприятности. У них с Верноном существовало твердое соглашение — маленькая Императрица могла пользоваться порталом, ведущим в баронский замок, но барон обеспечивал ее безопасность и неприкосновенность, отвечая за девочку не только собственной головой, но и головами всех, кто жил с ним под одной крышей. Иорвета такой расклад совершенно не радовал. Он опасался, что, случись Лее схлопотать несварение желудка после ужина или размозжить коленку, упав во дворе, гнев регента мог обернуться большой бедой для них всех. Но Вернона в его неуемной любви к внучке было совершенно невозможно образумить или остановить. Ее редкие визиты он ценил, казалось, даже больше, чем набеги официальных родственников. Высвободившись из крепких верноновых объятий, Лея учтиво кивнула Иорвету. Между ними никогда не существовало особенно теплых чувств. Иорвет подозревал, что девочке рассказывали о нем не самые приятные истории, чтобы она относилась к эльфу с подозрением, и он не мог пагубно влиять на ее формирующееся сознание. Но могло быть и так, что Изюминка решила презирать его самостоятельно — характер у малышки был далеко не подарок, и выбирала, кого любить, а кого терпеть, она в случайном порядке. И Иорвет шел примерно в одном ряду со сводным братом Леи, нерадивой швеей, испортившей бальное платье лишними оборками, и королем Виктором, с которым Императрица виделась только на официальных приемах. Находиться в такой компании, считал Иорвет, было совсем не зазорно. — Я не голодна, — ответила девочка с достоинством, и Вернон недоверчиво покосился на нее. Прозвище, которым человек наградил юную Императрицу, когда та еще была совсем малышкой, удивительно не шло ее характеру, и в то же время, поразительно точно подходило ее внешности. Не знай Иорвет, что отцом Леи был вовсе не Фергус, он ни за что бы в это не поверил. Эльф помнил день, когда встретил ныне официально покойного Императора впервые — это случилось в Туссенте, сразу после Йуле, Иан тогда притащил нового друга знакомиться со знаменитым отцом. И Лея была удивительным образом похожа на того растерянного большеглазого мальчишку, попросившего разрешения прикоснуться к его шраму. Волосы — совершенно белые, точно чистое льняное полотно, маленькая Императрица носила заплетенными в простую, нарочито чуть растрепанную прическу, и вьющиеся пряди обрамляли совершенно бесцветное гладкое лицо, на котором, как изюм в свежем твороге, выделялись лишь темные умные глаза. Лею никогда не рядили, как куклу, грозный дед приучил ее к строгости и скромности в облике, и, пока девчонки-аристократки ее возраста мерились яркостью платьев и блеском украшений, Изюминка предпочитала простые черные платья, точно подогнанные по ладной мальчишеской фигуре — телосложением Лея пошла в мать. Иорвет знал, что, воспитанная в лучших традициях Императорского двора, правительница освоила искусство танцев и неплохо владела оружием, но все ее жесты отличались скупостью и сдержанностью, точно Эмгыр втайне хлестал ее по пальцам, стоило девочке позволить себе лишнее движение. По лицу Леи, даже когда она была совсем малышкой, сложно было определить ее настроение. Анаис, никогда не сдерживавшаяся ни в выражениях, ни в поступках, рассказывала названному отцу, что в глубоком детстве Лея даже почти не плакала и совсем не капризничала, как все нормальные дети. И только в доме «неродного» деда Императрица порой давала волю своим эмоциям — Иорвет полагал, что в этом была заслуга Вернона и его любви, от которой невозможно было увернуться. Сегодня же с девочкой явно что-то было не так — не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы это понять. Изюминка держалась сдержанно и прохладно, как обычно. Но Иорвет заметил, что на лице ее нет-нет, да мелькало странное отстраненно-печальное выражение, словно это не они, а юная Императрица посещала утром одинокую могилу на холме над долиной. Вернон, конечно, тоже это заметил. — Что случилось, Лея? — спросил он, взяв девочку за плечи и развернув ее лицом к себе, пристально вгляделся ей в глаза. Изюминка помедлила пару мгновений, словно сомневалась, стоило ли поддаваться его непобедимым чарам, но внезапно губы ее задрожали, сморщился аккуратный маленькой нос, а большие карие глаза вмиг наполнились слезами. Такая перемена оказалась столь внезапной, что у Вернона сделался такой вид, будто он осознал, что держал в руках ядовитую гадюку, готовую вот-вот его цапнуть. Девочка расплакалась беззвучно, без всхлипов, лишь прозрачная влага заструилась по бледным щекам. — Дедушка, — сказала она тихим надтреснутым голосом, — дедушка умирает. История оказалась проста и предсказуема, как приход зимних холодов. Эмгыр, о безвременной кончине которого молился несколько десятков лет назад весь Континент, долго сопротивлялся тяжелой поступи старости, гнал ее от себя магией и собственным упрямством. Но всему в этом мире приходил конец — и его жизни тоже. Иорвет и Вернон знали, что регент хворал с начала осени. Но для человека его возраста это была не такая уж новость. О том, что Император при смерти, начали говорить еще накануне Зимней войны, и даже до этого слухами такими полнилась земля по ту и эту сторону Яруги. Иногда Эмгыр и правда стоял на пороге смерти — об этом рассказывал Фергус. Иногда бывший властитель использовал слухи о своем недуге, чтобы расслабить и отвлечь врагов. Но на этот раз, похоже, все действительно шло к неминуемому концу. Пролив первые слезы, Лея рассказала, что подслушала разговор бабушки и личного лекаря регента. Тот, движимый скорее научным интересом, чем реальным человеколюбием, поддерживал жизнь и здоровье Эмгыра долгие годы, и мог бы делать это и дальше, сотворив из своего подопечного живую, но почти не соображающую ритуальную куклу. Реши так целитель, тот мог бы протянуть еще неопределимо долго, но Эмгыр посчитал, что уйти из жизни он хотел с достоинством — в твердом рассудке и в состоянии попрощаться с теми, кто каким-то чудом успел его полюбить. Со своей стороны, Иорвет сомневался, что к бывшему Императору, тирану, жестокому выродку, убийце миллионов, можно было испытывать нечто подобное. Годы примирили его с бывшим кровным врагом, отправившим на смерть множество его собратьев, но симпатией к Эмгыру Иорвет так и не проникся. Вернон уважал его и считал другом. Виктор относился с почтением, но отстраненно, как и полагалось королю соседнего государства. Ани, раньше ненавидевшая Эмгыра больше всех, доверила ему свою дочь, а позднее и вовсе отзывалась о регенте с необъяснимым теплом. Но несправедливая судьба наградила деспота целой плеядой любящих родственников — женой, детьми и особенно внучкой, которая души в нем не чаяла. Сложно было понять, воспитал ли Эмгыр в Лее любовь к себе, или чувства эти были искренними, но сейчас, поняв, что дорогой дедушка и впрямь умирал, Изюминка была совершенно безутешна. Отлучиться от смертного одра Эмгыра Лея решилась, лишь когда тот крепко заснул, но, похоже было, что во дворце не нашлось бы для юной Императрицы достаточно доверенных ушей, чтобы излить, выговорить свое горе — и понять, что с ним делать дальше. При подданных Изюминка не могла демонстрировать своих истинных чувств — а при Верноне могла, на короткое время забыв о своем статусе и воспитании. Пока человек утешал, шепотом убеждая, что все образуется, безутешную Императрицу, Иорвет, посчитав себя лишним в этой сцене, отошел к высокому окну. Он все еще был голоден, но теперь предлагать спуститься в столовую было как-то неловко. Эльф отвел в сторону тяжелую алую портьеру и выглянул наружу — может быть, Айра решил вернуться пораньше, и теперь гонял со своей бандой по двору. Это могло стать отличным поводом отлучиться. В тени каменной стены, кутаясь в шерстяной плащ, стояла Ава — теперь Иорвет разглядел даже ее лицо. Она смотрела вверх, прямо на него, будто точно знала, из какого окна эльф выглянет, и на месте ее печальных серых глаз зияли черные провалы. Иорвет отпрянул, резко задернув штору. Лея и Вернон удивленно повернулись к нему, и эльф вынужден был смущенно улыбнуться. — Мне нужно прилечь, — сообщил он, и тут же заметил беспокойство во взгляде любимого. Человек мог сочувствовать беде Леи всей душой, бесконечно утешать ее, но волнение за супруга всегда стояло для него на первом месте и могло перевесить все прочие тревоги. — Тебе нездоровится? — спросил он так, будто подозревал это с самого утра. Лея сдвинула светлые брови — для нее, похоже, Иорвет был помехой, только мешал ее единению с сочувствующим дедом. Эльф поспешил покачать головой. — Я немного замерз, пока мы ходили, — сказал он — Вернона сложно было обманывать, но не признаваться же ему в странных галлюцинациях! — посплю часок, а потом вернусь к вам. Человек, ничуть не успокоенный, покладисто кивнул. Иорвет учтиво поклонился Императрице и поспешил выйти из кабинета. Идти в спальню он, конечно, не собирался. Он быстро проскользнул по коридору, отмахнулся от услужливого Робина, еще раз заикнувшегося об обеде, сбежал по широкой лестнице, перелетая через ступеньки, и наконец оказался во дворе — как был, без верхней одежды. У дальнего угла, сбившись в маленькую группку, о чем-то судачили прачки. Снег, истоптанный множеством ног, белел так же, как утром, и у стены, конечно, никого не было. Испытывая острое желание нырнуть головой в сугроб, чтобы прийти в себя, Иорвет вышел на центр двора, замер, не решаясь подойти к тому месту, где прежде заметил безмолвную фигуру — боясь увидеть там маленькие следы девичьих ног, или того хуже — не разглядеть ничего. Ава умерла больше десяти лет назад, и с тех пор жила лишь в их воспоминаниях и на искусном большом портрете в главном зале. Она не таила в больном слабом сердце зла. Лишенная памяти о темном прошлом, любила свою новую семью беззаветно — и они платили ей той же монетой. Откуда же теперь взялось это наваждение? Постояв немного под вновь зарядившим снегом, порядком замерзнув, Иорвет поплелся обратно в замок. За обедом, который все же состоялся через некоторое время, и на который Ее Величество соизволила остаться, ему кусок не лез в горло, и эльф ловил на себе тревожные взгляды Вернона. Тот, похоже, решил, что супруг и впрямь заболевал. Это было не таким уж редким явлением, но каждую незначительную простуду супруга человек переживал, почти как вспышку чумы — помнил, должно быть, как много лет назад Иорвет сказал ему, что то были признаки приближающейся старости. Таким же признаком могло быть и непрошенное видение, а, значит, Вернону о нем знать пока было необязательно. К вечеру, когда Лея засобиралась домой, и так слишком засидевшаяся в гостях и втайне боявшаяся не застать любимого деда живым, в замок вернулся Айра. К радости Вернона, волновавшегося об условной секретности визита Леи, сын не притащил с собой ораву галдящих мальчишек, а Иорвет же напротив сейчас предпочел бы оказаться среди крикливых, шумных и самых обычных детей, чье присутствие не позволило бы его наваждению повториться. В компании Айры ледяная Императрица Изюминка обычно страшно смущалась — в любой другой день наблюдать за этим было очень забавно, и Иорвет готов был спорить, что, прознай грозный Эмгыр о юношеской слабости своей внучки к юному эльфу-баронету, удар хватил бы его гораздо раньше. Легкий нрав, привычка не следить за своими словами и громкостью голоса, бесконечные шуточки и широкая улыбка Айры завораживали привыкшую к дворцовому этикету Лею. Мальчишка же, невзирая на высокий статус гостьи, совершенно не обращал на нее внимания, чем, должно быть, будоражил девичье воображение еще больше. Но этим вечером Изюминка едва поздоровалась с раскрасневшимся с мороза юношей, получила от него приветливую улыбку и кивок и поспешила отбыть восвояси. Весь остаток вечера Айра рассказывал родителям о том, как вместе с мальчишками они сперва прыгали через костер, а потом затеяли игру «в короля Радовида». Вернон не одобрял этого развлечения, а Иорвет тихо посмеивался, видя странную иронию в том, что его сын-эльф чаще всего выполнял в забаве ведущую роль короля-убийцы нелюдей. Для мальчишек, родившихся при правлении доброго монарха Виктора, не знавших ни войны, ни гонений, ни голода, ни страха, это было невинным увеселением — они наряжали соломенные чучела в старые платья своих матерей и сжигали их на костре, вынося страшные вердикты, обвинив «проклятых ведьм» в чуме, войне и всех прочих бедах человечества. Вернон хотел уберечь от варварской игры хотя бы Людвига, когда тот приезжал погостить, но ни Ани, ни Виктор не видели в забаве ничего страшного. Того, над чем можно было посмеяться, не оставалось смысла бояться. Спать отправились рано. Айра — совершенно вымотанный целым днем на свежем морозном воздухе — начал засыпать на полуслове. Он пожелал обоим родителям доброй ночи и отправился в свою комнату без лишних споров. Оставшись с Иорветом наедине, Вернон придирчиво пощупал ладонью его лоб, убедился, что жара у супруга не было, и лишь после этого с облегчением улыбнулся. — Посидим немного? — предложил он, но эльф покачал головой. Он не чувствовал особой усталости, но вести разговоры, которые непременно свелись бы к скорой кончине Эмгыра, совершенно не хотел. Вернон покладисто кивнул, и вместе они отправились в спальню. Ава раскусила их еще в первый год жизни Айры. Тяжелая беременность раньше туманила ее взор и притупляла проницательность, но, разрешившись от бремени и еще не погрузившись в пучину смертельной слабости, она заметила все взгляды и жесты, которыми супруги обменились, думая, что девушка на них не смотрит. Искренне считавшая Иорвета отцом своего ребенка, Ава никогда не ждала от него проявления каких-то особенных чувств. Эльф был нежен с ней, но так, как бывают нежны любящие братья, и подозревал даже, что из них двоих эльфка скорее бы влюбилась в Вернона, в чем ее можно было понять. Но, спросив у супругов, связывало ли их что-то, кроме крепкой дружбы, и получив честный ответ, Ава совсем не была шокирована или расстроена. Три года до своей смерти она прожила с ними, как еще один ребенок в крепкой семье, окруженная заботой и вниманием. Ни перед ней, ни перед Айрой супруги своих чувств больше не скрывали. Улегшись в постель, Иорвет ждал, что они с Верноном, как обычно, первый час потратят на ласки — и даже жаждал этого, чтобы отвлечься, забыть о минувшем дне. Но человека, похоже, так впечатлил разговор с несчастной внучкой, что настроения на близость у него не осталось. Поцеловав Иорвета, еще раз убедившись, что он не погружается в горячку, Вернон заснул за считанные минуты. Прижавшись к его теплому боку, Иорвет попытался последовать его примеру. Мерно тикали большие антикварные часы в углу спальни — добыча с последнего аукциона Борсоди. За окнами шелестел снег, потрескивали, догорая, дрова в камине, и очень скоро эльф почувствовал, как сон тяжелым одеялом начал окутывать его. Он проснулся от странного холодного дуновения на своем лбу. Не открывая глаза, поморщился — должно быть, Вернон пробудился среди ночи, чтобы проверить, нет ли у супруга температуры — ему бы еще парочку младенцев, чтобы не душил взрослого самостоятельного эльфа своей заботой… Но, прислушавшись, Иорвет услышал мерный негромкий храп человека рядом с собой — звук, без которого ночи казались пустыми и холодными даже в разгар лета. Медленно, как утренний мороз вползает в незакрытую дверь, тело эльфа сковал необъяснимый страх. Он попытался зажмуриться, не видеть ничего, надеясь переупрямить неведомый ужас, не желая сталкиваться с ним лицом к лицу. Но над самым его ухом вдруг раздался протяжный тихий вздох, перешедший в стон. Иорвет вздрогнул и открыл глаз. Прямо над ним, чуть припорошенная белым крошевом снега, стояла Ава — такая же, какой он видел ее в день рождения Айры. Ее лицо, прозрачно бледное, почти неподвижное, должна была вот-вот исказить гримаса боли — так же, как было тогда. Из-под низко нависавшего капюшона глаз девушки было не разглядеть, но Иорвет знал, что густая тень скрывала черные пустые провалы, которые он сегодня уже видел. Преодолевая ледяной паралич, эльф сел, не сводя с девушки взгляда. — Что тебе нужно? — спросил он шепотом, хотя Вернон, похоже, и так ничего не слышал, — ты упокоилась, мы простились с тобой, как полагается. Фигура девушки чуть дрогнула. По бледному призрачному лицу проскользнула тень улыбки, которой там было не место. Она чуть повела головой, развернулась и растворилась в воздухе. Толковать этот жест как-то двояко было невозможно — Ава звала Иорвета за собой, и он был бы полным кретином, если бы последовал за ней. Эльф спустил ноги с постели — их тут же облизнул ледяной сквозняк. Кто-то не закрыл окно, а дрова в камине давно прогорели. Иорвет медленно поднялся. В комнате было совершенно тихо — замолкло даже шумное дыхание Вернона, даже верный механизм часов замер. Он сделал один-единственный шаг, и тут же оказался в коридоре, по ту сторону двери в спальню. Ава ждала его, откинув капюшон с головы. Прежде ярко-рыжие, как осенняя листва, а теперь словно подернутые белесой изморозью волосы рассыпались по узким плечам. Она улыбалась и манила эльфа за собой рукой. Иорвет помедлил. Лежавший перед ним коридор был так хорошо ему знаком, что он мог бы пройти по нему с закрытым глазом, ни разу не наткнувшись на стену или колонну. Но теперь галерея уходила в бесконечность, темная и узкая, точно обступавшая его, как стены ловушки. Девушка ступала легко, держалась очень прямо, хотя реальная Ава много лет назад на таком сроке вовсе почти не могла передвигаться без поддержки. Иорвет еще помедлил, стараясь велеть своим ногам не двигаться с места, но они сами понесли его вперед, словно кто-то подталкивал эльфа в спину. Следом за своей призрачной безмолвной провожатой Иорвет проскользил по галерее, потом вниз по парадной лестнице в главный зал — Ава провела его мимо своего портрета, но не задержалась перед ним. Эльф попытался поймать взгляд девушки с картины — тот самый, знакомый, печальный добрый взор, который бывает только у тех, кто смирился с неминуемой смертью. Но тень от занавесей на окне падала на портрет так, что не давала разглядеть нарисованного лица. Призрак же плыл дальше. Из зала они очутились в небольшой, полной пыли и затхлого воздуха комнате — Иорвет и не помнил, что такое помещение было в его доме. Его рука этой коморки не касалась — и доказательством тому было высокое, накрытое черным пологом зеркало в тяжелой простой раме. Ава замерла перед ним, обернулась к Иорвету. — Куда ты меня привела? — спросил эльф помертвевшими губами, но призрак, лишь еще раз улыбнувшись, вдруг истаял, будто скрытое тканью стекло засосало его в себя. Иорвет остался стоять перед рамой один, и все в нем велело немедленно бежать отсюда, вырваться из этой неведомой комнаты, проснуться — пусть с криком, перепугав Вернона до полусмерти, лишь бы сбросить оковы неведомой силы, которая теперь заставила его поднять руку и сдернуть тяжелый пыльный полог. В первый момент Иорвет не разглядел в темном стекле своего отражения, но потом изображение начало медленно проступать, как утопленник, всплывающий из объятий трясины. Человек в зеркале улыбался знакомой приветливой улыбкой, и эльф почувствовал, как знак на его груди, вспыхнув, прошил все тело ослепительной болью. Господин Зеркало сложил пальцы рамочкой и поклонился. — Здравствуй, Иорвет, — проговорил он.