Тонкие материи

— Долго еще? — Лея поерзала в кресле, быстрым жестом смахнула с лица упавшую светлую прядь. Фергус улыбнулся, нанес короткий мазок и посмотрел на нее из-за холста. — Тебе так наскучило мое общество? — поинтересовался он. Лея передернула плечами — такие провокации на нее не действовали. — Ты сказал, что сегодня мы закончим, — напомнила она. — Почти готово, — заверил ее Гусик, добавив на портрет еще несколько штрихов. Писать Лею оказалось сложнее, чем пытаться запечатлеть вечно меняющуюся скеллигскую природу, и дело было вовсе не в том, что девушка то и дело двигалась, хмурилась или улыбалась, явно уделяя разговору с отцом больше внимания, чем позированию. Просто Фергусу хотелось довести этот портрет до совершенства, и с каждым новым прикосновением кисти становилось все очевидней, что изобразить то, что видели его глаза, было задачей не из легких. Гусик неизменно оставался недовольным тем, как ложились тени, как постепенно проступал на картине сдержанно изящный образ юной Императрицы, как, сколько ни смешивай краски, он никак не мог добиться нужного оттенка глаз и кожи. Однако он понимал, что виной тому был не недостаток мастерства или качество беличьей щетины кистей — совершенство линий и чистота цветов лица и фигуры дочери оказывались просто недоступны тем скудным инструментам, которые он использовал. Но выбирать не приходилось, и, добавив немного неуловимо розового ее щекам и глубокого золотого — глазам, Фергус отложил кисть и отстранился от картины. Лея выпрямилась и, пока не решаясь встать, подалась немного вперед. — Можно посмотреть? — спросила она с надежной. Гусик великодушно кивнул, и девушка, сорвавшись со своего места, как получившая команду вышколенная лошадь, в секунду оказалась у него за спиной и пристально вгляделась в портрет. — Вышло немного тускло, — предвосхитил ее замечания Фергус, но Лея лишь негромко выдохнула. — Папочка, это просто невероятно, — прошептала она. Ее легкие прохладные руки приобняли отца за плечи. Девушка склонилась ниже, прижалась щекой к макушке Фергуса и на несколько мгновений застыла, любуясь увиденным. Пока Гусик работал над портретом, он никому, даже своей модели, не позволял на него смотреть. И теперь Лея пристально вглядывалась в несовершенное изображение самой себя и, бросив первую восхищенную фразу, замолчала так надолго, что Фергус даже забеспокоился — не разочаровал ли ее более придирчивый осмотр, не заметила ли Лея все те шероховатости, что для самого художника были мучительно очевидными. — Я правда могу его забрать? — осторожно спросила Лея, будто опасалась, что отец мог объявить, что оставит портрет себе или продаст его кому-то. — Конечно, — ответил Фергус, — я рад, что он пришелся тебе по вкусу. Хоть мне и жаль, что мы закончили, — и на удивленный взгляд дочери добавил: — я старался писать помедленней, чтобы провести с тобой побольше времени. Это была чистая правда. Лея позировала ему несколько недель подряд, выкраивая свободные часы в своем плотном расписании, и в это драгоценное время никто не смел прерывать их, отец с дочерью оставались наедине и, пока Фергус рисовал, а Императрица позировала, неторопливо беседовали обо всем на свете. Гусик ни на минуту не забывал о своем разговоре с отцом, и о чем они договорились. Но, сидя перед дочерью и чувствуя, с каким доверием и охотой та тянулась к нему, поначалу не решался заводить серьезные темы — ему казалось, что, заговорив с Леей о политике, попытавшись вложить ей в голову правильные мысли, он предал бы это доверие, воспользовался положением и ее слабостями, а это было возмутительно несправедливо. Но Лея и сама то и дело обращалась к Империи и ее проблемам, в какой-то момент даже попыталась спросить у отца совета, и Гусику ничего не оставалось, как прибегнуть к технике Эмгыра и попытаться натолкнуть девушку на правильное решение. Она рассказывала Фергусу о своих отношениях с матерью, жаловалась на то, что Людвигу, младшему братишке, всегда доставалось почти все внимание Анаис, потому, должно быть, что в нем мать не видела политического соперника, а с Леей темерской наместнице постоянно приходилось вести себя осторожно и сдержано — любое слово, сказанное дочери, даже самое невинное, могло быть использовано против Анаис, и обе это прекрасно понимали. Фергус не мог не восхищаться дочерью и тем, как разумно и логично она рассуждала, ее умением заглядывать во все значительно глубже поверхности, но, даже держась твердой имперской позиции, Лея иногда не могла скрыть своей досады или даже тоски по простым детским радостям — любви матери, заботы отца и свободному времени. Ни Анаис, ни ее дочь не могли позволить себе любить друг друга слишком сильно, чтобы эта любовь не бросала тень на политические интересы, чтобы народ и знать не видели в любом их решении отсвет родственных чувств, не подвергали приказы сомнениям. И теперь, когда позиции матери и дочери окончательно разошлись, делать это было еще трудней. Фергус слушал дочь очень внимательно, кивал и соглашался, когда считал ее правой, но не стеснялся возражать, когда рассуждения ее заходили в тупик, и за эту пару недель взгляд Леи не изменился, конечно, кардинально, но думать о Темерии и ее отделении юная Императрица теперь могла спокойней и рассудительней. И Гусик надеялся, что дочь нащупала наконец верный путь и готова была пойти по нему, хоть до окончательного решения было еще далеко. — Но я ведь могу приходить и просто так, — заметила Лея, — дедушка знает, что я сбегаю из дворца к тебе, и не возражает. Разве что…- она выпрямилась и пристально взглянула Фергусу в глаза, — разве что ты сам не захочешь меня больше видеть. Фергус выдержал ее взгляд и покачал головой. — Кокетство тебе не слишком к лицу, Изюминка, — заметил он с улыбкой, — но, если хочешь, скажу без обиняков — той пары часов, что мы были вместе, мне мало. Будь моя воля, я проводил бы с тобой целые дни. Лея просияла, точно и впрямь сомневалась в его ответе и услышала ровно то, на что надеялась. Она поцеловала Фергуса в щеку и снова посмотрела на портрет. — Ты и впрямь мастер делать подарки, — сказала она немного задумчиво, — завтра ведь у меня день рождения — ты специально все так подгадал, чтобы преподнести мне картину в дар? Фергус тихо рассмеялся. — Хотел бы я быть таким умным, — ответил он, — но, соглашусь, все очень удачно совпало. Я нанесу закрепитель, портрет высохнет, и, если хочешь, можно завернуть его в яркую ткань, и завтра тебе торжественно преподнесут его в дар от анонимного доброжелателя. Я попрошу маму все устроить. На лице Леи вдруг появилось странное хитроватое выражение. Она склонила голову к плечу и задумчиво вздохнула. — Я надеялась, ты сам сможешь преподнести его мне, — сказала она тоном, не терпящим возражений. Но Гусик все же возразил: — Как ты себе это представляешь? Едва ли завтра тебя отпустят из дворца. Вхождение Императрицы в возраст — дело серьезное, уж я-то знаю. — Сегодня вечером императорский гонец доставит официальное приглашение барону Кимбольту и его семейству, — гордо подняв голову, ответила Лея, — дедушка, конечно, откажется — завтра ведь еще и день рождения Айры. Но вот у мастера Хиггса, партнера госпожи вар Эмрейс, поводов не принять собственное приглашение не найдется. Если, конечно, он не желает оскорбить своим отказом Ее Величество. Гусик растерянно моргнул. — Лея, это глупо, — заявил он. Девушка хотела уже твердо возразить, но от двери библиотеки раздался чуть насмешливый бодрый голос: — Ты назвал свою Императрицу глупой? Иан, проникший в комнату совершенно беззвучно, быстро прошествовал от двери к Фергусу и Лее, и на лице его цвела озорная улыбка. Гусик недовольно посмотрел на супруга. Тот и раньше время от времени врывался в импровизированную мастерскую без стука — обычно, если художник засиживался за работой дольше двух часов — но на этот раз эльф, похоже, еще и подслушал часть их разговора. В груди Гусика шевельнулось нехорошее и уже весьма знакомое чувство — темное раздражение, которое могло за считанные минуты перерасти в ослепляющий гнев. Проклятье прогрессировало медленно, и вспышки, хоть и случались, но не оборачивались теми же страшными последствиями, что в первый раз. И обычно Иан избегал играть с огнем. Но сегодня, похоже, он не смог удержаться. Фергус медленно выдохнул, уговаривая зверя внутри себя заснуть обратно, не вмешиваться во, в сущности, невинную беседу. — Я не могу отправиться на бал в Императорский дворец, — терпеливо произнес Гусик, словно это требовало каких-то пояснений, — меня могут узнать. — Цинтрийская знать много лет не узнавала твоего отца, здороваясь с ним на приемах, хотя он всего-то сбрил бороду и переоделся, — возразил Иан. Он остановился за спиной Фергуса и с любопытством посмотрел на готовую картину, но комментировать ее не стал, — я помню, как мой отец однажды рассказывал на одной из своих лекций про эксперимент с курицей. — Курицей? — удивленно переспросила Лея, глянув на ехидно улыбавшегося эльфа. — Оксенфуртские ученые однажды провели эксперимент — привели несколько людей из самой глухой реданской деревни и целый час показывали им картины с самыми экзотическими тварями Континента и батальными сценами, рыцарями там всякими, драконами и королем Радовидом. И в конце спросили — что из показанного запомнилось людям больше всего. Знаете, что они ответили? — Что? — одновременно спросили Лея и Гусик. — Курица, — гордо, как самую удачную в своей жизни шутку обронил Иан, — оказалось, что на некоторых картинах присутствовала обычная пеструшка — и люди, не знавшие, как уложить в своих головах всех этих героев и монстров, обратили внимание на то, что было им привычно. На курицу. — Занимательно, — похвалил Гусик, — к чему ты это рассказал? — К тому, мой золотой дракон в курятнике, — Иан наклонился и быстро чмокнул Гусика в щеку, — что люди никогда не заметят того, чего совсем не ожидают увидеть. Особенно, если у этого будет черная борода и реданский наряд. Лея заметно приободрилась. — Кажется, Иан только что назвал мой двор курятником, но вообще-то он прав, — заметила она, — гости на празднике будут смотреть на главную пеструшку — на меня, а моего мертвого отца, если и заметят, то скорее решат, что обознались. — Или что его бесплотный призрак явился поздравить дорогую дочь с совершеннолетием, — с энтузиазмом подтвердил Иан. Гусик, все еще не убежденный, сдвинул брови и посмотрел на супруга. — Почему ты так хочешь спровадить меня на этот бал? — спросил он подозрительно. Иан в ответ неожиданно ласково улыбнулся. — Потому что сам ты никогда не отважишься признать, что действительно хочешь там побывать, — ответил он, — и не так уж это опасно — за пятнадцать лет твое настоящее лицо успели позабыть, и помнят лишь парадные портреты и профиль на старых флоренах. А ты сам говорил, что в Империи нет нормальных художников. Гусик побежденно поднял руки. — Значит, у меня нет ни единой причины отказаться, — сказал он, — нужно позвать Литу — пусть снова провернет свой трюк с переодеванием. Иан легкомысленно отмахнулся. — Обойдемся и без Литы, — ответил эльф, — я и сам знаю, как наложить Уловку Сендриллы, но зачем нам такие сложности? Неловко выйдет, если облик спадет с тебя в полночь — тогда уж все обратят внимание на странного гостя. Мы просто заново покрасим тебе волосы и подберем одежду, чтобы в ней ты не выделялся из толпы — и всего делов. Лея, сияя, кивнула. — А я попрошу бабушку, чтобы она послала тебе приглашение, — подхватила она, — на приеме будет много купцов и клерков, с которыми я даже не знакома. Гусик встал и расправил плечи. — Тогда решено, — объявил он, — Гуус Хиггс идет на Императорский бал, — он покосился на Иана, — а что же госпожа Хиггс? Ты не хочешь составить мне компанию? Эльф покачал головой. — Завтра праздник у Айры, — ответил он, и Фергус лишь согласно кивнул. С тех пор, как правда о рождении младшего эльфа всплыла наружу, отношения братьев почти не изменилось. Айра все так же восхищенно смотрел на Иана, утаскивал его с собой на лесную базу, пытался заинтересовать нехитрыми мальчишескими развлечениями. А сам Иан, вопреки очевидному волнению его родителей, которые и впрямь поначалу относились к дружбе отца и сына с настороженностью, вел себя, как старший товарищ мальчика, и об их истинной связи не заикался. Фергус понимал, реши Иан пропустить торжество в честь совершеннолетия младшего, это разбило бы Айре сердце, и спорить не стал. Вечером действительно прибыл гонец с приглашением для барона, украшенным имперскими вензелями, и еще одним — поскромнее. Его, как заметил Гусик, матушка написала собственной рукой, а вместе с посланием отправила сыну еще и подходящий случаю наряд, не вызвав подозрений гонца — должно быть, для госпожи вар Эмрейс нормально было заботиться о том, чтобы ее партнеры при дворе Ее Величества выглядели подобающе. Преображением облика Фергуса Иан занялся лично. Таинственному гостю пришлось несколько часов просидеть с волосами и бородой, обмазанными травянистой густой жижей, но в результате цвет их получился глубже и насыщенней, чем обычно — почти черным, с легким бронзовым отливом. Иан остался доволен своей работой, и наутро Гусик был во всеоружии. В портационном зале его встречала матушка. За последние недели Фергус виделся с ней гораздо реже, чем с Леей, но Рия, даже занятая своими торговыми делами по горло, то и дело выкраивала минутку, чтобы перекинуться со старшим сыном парой фраз и обнять его. Сегодня же она не пожалела сил, когда прижимала Гусика к груди, пока никто из стражников их не видел. — Твой отец не может присутствовать на празднике, — сказала матушка, отпустив его и улыбнувшись, — так что на Гранд-марш я встану в пару с тобой. — Это не вызовет вопросов? — тревожно спросил Гусик, — все-таки я — простой торговец со Скеллиге. Рия отмахнулась. — При дворе давно устали осуждать меня за то, что я якшаюсь, с кем попало, — ответила она, — среди моих партнеров встречаются личности и посомнительней, чем лучший купец островов. Ничего не бойся, мой милый. В Тронном зале церемониальная часть праздника уже была в разгаре. Лею, гордо восседавшую на Императорском троне, по очереди приветствовали князья, наместники из провинций, генералы и иностранные послы. На каждое поздравление дочь отвечала вежливым коротким кивком, называла прибывшего по имени и желала приятного вечера. Под руку с матерью Гусик в свою очередь приблизился к трону, поклонился, поймав, пожалуй, слишком радостную улыбку дочери, и широким жестом указал на завернутую в чистую белую ткань картину, которую несли за ним двое слуг. — Поздравляю с вхождением в возраст, Ваше Величество, — объявил Фергус торжественно, — примите скромный дар на память об этом знаменательном дне. Лея благодарно склонила голову и отдала быстрое распоряжение слугам. Один из них аккуратно развернул белое полотно, и при виде открывшего портрета те, кто мог его разглядеть, восхищенно ахнули. Гусик не знал, сколько в этих вздохах было искренности, но лицо юной Императрицы сияло совершенно по-настоящему, и это стоило всех усилий и тревог. Вскоре за Фергусом — с элегантным небольшим опозданием — прибыли мать Императрицы Анаис и король Редании Виктор. Стоя в толпе гостей, Гусик с любопытством рассматривал бывшую супругу. По его прикидкам, сейчас Ани уже перешагнула через середину беременности, но удивительно изящное синее бархатное платье скрывало все следы этого, а взамен подчеркивало высокую точеную грудь и широкие покатые белые плечи. Темерская королева, держась за локоть своего улыбающегося спутника, шагала необычно легко и осторожно, от привычной солдатской походки ничего не осталось. У самых ступеней трона Анаис и Виктор остановились, а Лея медленно поднялась им навстречу, спустилась к гостям и, совершенно игнорируя реданского короля, обняла мать и поцеловала ее в обе щеки. Люди вокруг Фергуса негромко зашептались, послышались короткие злые насмешки, но юная Императрица не обратила на неприятный гул никакого внимания. Она величественно кивнула в ответ на поздравление Виктора, и Гусику показалось, что на лице настоящего отца девушки мелькнуло смутное сожаление. Торжественное приветствие длилось еще некоторое время, пока не было объявлено начало бала, и гости потянулись в соседний зал — просторный и светлый, в котором во времена Эмгыра проводился смотр элитных отрядов войск. Кичливо нарядный распорядитель объявил Гранд-марш, и Фергус, поклонившись матери, взял ее за руку и встал в шеренгу за две пары от Императрицы и Первого Советника Риннельдора. Сразу следом за правительницей шагали Виктор и Анаис. Королева держала голову высоко поднятой, словно тоже слышала неодобрительный гул толпы за своей спиной и предпочла всем и каждому продемонстрировать, что находилась на своем месте, и все эти шепотки и насмешки ничуть ее не трогали. Король сжимал ее руку бережно и даже немного неприлично ласково — в Империи не осталось никого, кто не знал бы об их помолвке, и Виктор всем своим видом показывал, что выводил на первый танец будущую супругу, женщину, которую любил и лелеял много лет. Гусик мысленно даже слегка позавидовал им — не связывавшей их любви, но той смелости, с какой они ее демонстрировали в этом змеином гнезде, где каждый ненавидел и презирал их союз. За королевской четой выступали Лита и Мэнно. Сестра, в точно таком же, как на Анаис, платье, только сшитом из матового красного бархата, сияла приветливой улыбкой и стреляла глазами по сторонам. Фергус не сомневался, что на долю юной чародейки осуждения и пересуд выпадало ничуть не меньше, чем Ани, но уж кому и было на это наплевать, так это Лите. Она держалась независимо и гордо не потому, что хотела кому-то что-то доказать — это просто была ее обычная манера держаться. На всех балах юная красавица не знала отбоя от кавалеров и собирала сотни восхищенных взглядов. А это с лихвой компенсировало шепотки «бесполезных стариков» и «глупых завистников». Мэнно же выглядел собранным и отстраненным — должно быть, мысленно подсчитывал, сколько времени ему предстояло потратить на этом празднике впустую. И брат, и сестра, конечно, с первого взгляда узнали Фергуса, но ничем этого не выдали — поздоровались с «партнером матушки» чопорно и прохладно, лишь Лита критически оглядела его черный дублет и новую прическу и, видимо, нашла их удовлетворительными. Под торжественную музыку нарядные пары проходили по всей окружности зала, выстраивались в новые колонны, приветствовали друг друга, кивали знакомым и незнакомым, и ни в одном взгляде Фергус не заметил ни капли узнавания — лишь Виктор, пожимая ему руку на очередном кругу, посмотрел на Гусика чуть пристальней, чем остальные. Бал пошел своим чередом. Все танцы юной Императрицы были расписаны задолго до начала торжества. Лея вставала в пару то с военным министром, то с очередным послом, но глазами то и дело искала Гусика — может быть, затем, чтобы проверить, не страдал ли отец от скуки. Но страдать Фергусу было некогда. В юности он не больно-то любил подобные торжества, и во времена своего правления устраивал их не слишком часто. Анаис ненавидела балы и терпела лишь те, от которых не могла отвертеться. Гусику же главенствовать на очередном приеме приходилось гораздо дольше, чем ей. Император обязан был станцевать с каждой мало-мальски значительной дамой в государстве. Но сейчас, даже предоставленный сам себе и избавленный от придворных обязанностей, Фергус поймал себя на том, что наслаждался торжественной атмосферой, хоть и не рисковал слишком часто ангажировать незнакомых дам. Когда объявили белый вальс, Лея решительно подошла к нему и протянула руку с озорной улыбкой, и у Гусика не было шанса отказать ей. Под взглядами собравшихся пара вышла в центр зала, и, когда заиграла музыка, Фергус бережно придержал Лею за талию, и они закружились, обмениваясь быстрыми взглядами. — Спасибо, что пришел, — шепнула Лея, прижавшись на мгновение чуть ближе к отцу, и тот лишь кивнул в ответ. Теперь, когда все было уже сделано, он понимал, что оказался бы полным болваном, отказавшись. В замке Кимбольт в этот час, должно быть, царило свое веселье, совсем не похожее на торжественный бал в Императорском дворце. И Гусик догадывался, что, окажись он там, чувствовал бы себя невыразимо неловко. Айра отмечал вхождение в возраст в кругу своей семьи. А Лея — своей, и теперь Фергус четко понимал, к какой именно относился он сам. Осознание этого оказалось простым, и Гусик принял его без сожаления. Когда объявили перерыв на прохладительные напитки и закуски, Фергус, разгоряченный танцем, выскользнул из зала через знакомую неприметную дверь. Расположение покоев во дворце он все еще помнил, словно не отсутствовал последние пятнадцать лет. Высокие стеклянные створки вели в короткую темную галерею, а она — на просторную открытую террасу. Нильфгаардская зима не шла ни в какое сравнение с северной. Стемнело рано, но в прохладном морском воздухе не ощущалось обычной для Темерии промозглости, пробиравшей до костей. Небо было прозрачно-синим, как платье Анаис, и усыпано крупными звездами — Гусик разглядел их даже за сиянием огней в дворцовом саду и окнах. Он устало оперся о перила террасы, прикрыл глаза и позволил ласковому соленому бризу остудить разгоряченное лицо. Здесь, на темном балконе, не было ни стражников, ни других гостей, и звуки бала едва доносились до сюда. — Вышел подышать? — раздался вдруг прямо над ухом Фергуса насмешливый голос, и он поспешно распахнул глаза. Ани, морщась, держалась за поясницу, но, когда Гусик заметил ее, коротко улыбнулась. — В этом зале совершенно нечем дышать, — пояснила она, облокотившись на перила рядом с ним, таким тоном, словно Фергус о чем-то спросил, — я и раньше терпеть не могла балы, а в этом платье он стал просто невыносимым. Оно тяжелое, как долбанные латы. Гусик с любопытством окинул ее фигуру взглядом. — Ты сегодня очень красивая, — заметил он. Ани раздраженно отмахнулась. — Литочкиными стараниями, — отозвалась она, — милая советница, моя добрая подружка, считает, что пока рано шокировать Империю вестями о скором прибавлении в темерском королевском семействе, вот и заставила своего портного сшить для меня эту хламиду. — Мне нравится твое платье, — пожал плечами Гусик, — оно тебе очень идет. — Давай поменяемся? — фыркнула Анаис, — может, оно и тебе пойдет? Фергус рассмеялся и оглядел собственный простой черный наряд. — У тебя плечи шире, — заметил он. — И еще пузо — не забывай о нем, — Ани устало опустила руку на скрытый волнами бархата живот, — мне бы сейчас валяться в постели и жрать солонину, а не на балу выплясывать. Но нет — я ведь мать Ее Величества и должна явиться на поклон. — Лея была тебе очень рада — я видел, — возразил Гусик, немного обидевшись за дочь. — Куда больше она была рада видеть тебя, — подмигнула Ани, — нихрена себе ты обнаглел, конечно. Танцевать под носом у Риннельдора и всего двора. — Если меня кто и узнает, то решит, что обознался, — пожал плечами Гусик, — не каждый день моей дочери исполняется четырнадцать лет. — Мда, чем не повод явиться на день рождения впервые за всю ее жизнь и стать в ее глазах настоящим героем, — нейтрально проговорила Анаис, — ты задолжал ей тринадцать портретов, папаша. Фергус оттолкнулся от перил, прямо взглянул на Анаис и нахмурился. — Ты знаешь, что я не мог быть рядом с ней все эти годы, — ответил он уязвленно. Гнев, крепко спавший до сих пор в его груди, встрепенулся и начинал расползаться по телу, как ядовитый болотный туман. — Знаю, — подтвердила Анаис, — и я сама поспособствовала твоему побегу. Так что винить тут некого. Я говорю о том лишь, что ты явился из небытия, нарисовал ей парочку портретов, поговорил по душам — и все, она твоя с потрохами. Пользуйся, как считаешь нужным. Фергус неосознанно сжал кулаки. — Я вовсе не собираюсь пользоваться ее расположением, — ответил он, понимая, что вообще-то говорил не совсем правду. Но и убеждать Анаис, что делал это ради ее собственного блага, было глупо и бесполезно. — Она замечательная, и я полюбил ее. Но это не значит… — Хватит, — Ани махнула рукой, — повезло тебе, что ты получил возможность ее полюбить — твоей любви ничто не в силах помешать. Героический образ павшего отца развеялся, но живой и настоящий Фергус нравится Лее даже больше. Еще бы — когда родная мать поставила интересы своей страны выше привязанности к дочери. — Не понимаю, к чему ты ведешь, — тихо ответил Фергус. Он чувствовал, как горячие волны ярости наполняли его целиком, как жар метнулся к голове, и контролировать свой голос с каждым словом становилось все сложнее. Гусик пытался напомнить себе, что Ани не только говорила чистую правду, бросала ему справедливые обвинения, но еще и была беременна, значит, поднять на нее руку он никак не мог. Но все эти аргументы меркли и отодвигались под нараставшим давлением злости изнутри. — Не строй из себя идиота, — отрезала Анаис мрачно, — я веду к тому, что через тебя, доброго милого папочку, Старый Еж наверняка постарается повлиять на Лею, будто его собственного влияния и так недостаточно. Что — просил он тебя поговорить с ней о Темерии? — Если и так, — Гусик опасно надвинулся на Ани, но та даже не пошевелилась. — Отец не хочет войны так же, как ты, и благо Леи его заботит ничуть не меньше — а, может, и больше. Мать бросила ее в колыбели, посвятила себя тому, что считала главным для себя, и теперь ты удивляешься, что Лея охотней слушает меня, чем твоих послов? Ты давно разговаривала с ней просто — лицом к лицу? — Не учи меня воспитывать моих детей! — отрезала Ани и тоже выпрямилась, оставив ладонь на животе. — Воспитывать! — передразнил ее Гусик, метнул взор на ее руку, — этим своим ребенком ты тоже пожертвуешь во славу Темерии? На короткий миг Фергусу показалось, что Анаис ударит его. Ее синие глаза потемнели, светлые брови сурово сошлись над переносицей, а пальцы сжались в кулаки. И он готов был отразить это нападение — и пойти в ответную атаку. Ярость бурлила в нем, не оставляя иного выхода. — Вот ты где! — от дверей террасы, держа в руках два полных бокала, шагал Виктор. Гусик и Ани раздраженно повернулись к нему, и король едва не споткнулся под их тяжелыми взглядами. Он быстро сообразил, что происходит, ускорил шаг и в мгновение ока очутился рядом с Анаис. Поставив бокалы на перила, Виктор аккуратно взял ее за руку, и королева медленно разжала кулаки. — Тебе нельзя так волноваться, милая, — ласково заметил мужчина, а потом грозно уставился на Гусика. — Господин Хиггс, что вы себе позволяете? Перед вами королева! Фергус медленно выдохнул — под заботливо суровым взором Виктора гнев отступил безо всяких заклятий. Гусик опустил глаза и поклонился. — Прошу прощения, Ваше Величество, — обратился он к Ани, — я был слишком не сдержан. — О, довольно, — Анаис нетерпеливо высвободила свою ладонь из пальцев короля, — я устала от всех этих расшаркиваний и недомолвок. Виктор, — она повернулась к удивленному спутнику, — разуй глаза. Секунду помедлив, Виктор снова посмотрел на неприятного собеседника, и через мгновение его аккуратные темные брови удивленно поползли вверх. — Фергус? — неуверенно и очень тихо, словно кто-то мог их подслушивать, уточнил он. — Собственной персоной, — подтвердила Ани, — явился на бал, чтобы поучить дедушку кашлять, как говорит Ламберт. — Но я думал…- к чести своей, Виктор быстро взял себя в руки и справился с первым удивлением, — Признаться, я подозревал нечто подобное, — сообщил он, все же снова перехватив ладонь Анаис, — значит, ты живой. Я рад. Гусик скептически хмыкнул. — Рад? — переспросил он, — с чего вдруг? — Если ты жив, значит, и Иан, скорее всего, тоже, — пожал плечами Виктор, — мой отец очень тосковал по нему. Объяснение оказалось таким простым и логичным, что в первый момент Гусик не нашелся с ответом. Вместо него заговорила Ани. — Хорошо, что ты не устраиваешь некрасивых сцен, — со вздохом заметила она и вдруг светло улыбнулась спутнику, — годы в компании сраных чародеек приучили тебя в любой ситуации держать лицо. — Чародейки тут ни при чем, — качнул головой Виктор, — я ведь не дурак, и понимаю, ради чего нужно было разыграть тот спектакль. И даже то, почему меня в него не посвятили. Представляю, как тяжело тебе было хранить тайну все эти годы, — он повернулся лицом к Анаис и сжал ее руку крепче. Жестко поджатые губы королевы дрогнули. — Какой же ты гад, Виктор, — прошептала она, — я убить готова была Фергуса секунду назад. Но вот появляешься ты, и портишь мне всю драматичную сцену. Гусик почувствовал себя лишним — Ани и Виктор теперь нежно смотрели друг другу в глаза, казалось, вовсе позабыв о нем, и нужно было поскорее ретироваться, пока проклятье слегка поутихло, и багровая пелена гнева отступила. — Я оставлю вас, — все же объявил о своем намерении смыться Фергус, но королевская чета даже не обернулась к нему. Возвращаться в зал было нельзя — Гусик боялся, что новая волна проклятья настигнет его на глазах у всех, и это могло безнадежно испортить Лее праздник. Из короткой галереи за террасой он неслышной тенью скользнул в небольшой коридор для слуг, а по нему выбрался к лестнице, ведущей в верхние покои. Ноги сами несли Фергуса, он точно не знал, куда направлялся, пока не очутился перед дверями покоев отца. Скучающие стражи в черных латах, конечно, остановили его. Немного запаниковав, Гусик брякнул первое, что пришло в голову: — Я иду с поручением от госпожи вар Эмрейс. Должно быть, имя Рии выступало здесь неким секретным паролем, открывавшим двери регентской спальни в любое время дня и ночи, потому что стражи, не промедлив ни мгновения, отступили. Гусик осторожно толкнул дверь и вошел в душную темноту отцовских покоев. Глаза его, уже привыкшие к полумраку, сразу увидели, что в постели Эмгыра не было. Оглядевшись, Фергус заметил его в привычном глубоком кресле у окна. Отец сидел, устроив руки на подлокотниках и уронив голову на грудь. Должно быть, заснул — решил Гусик, неловко переступив с ноги на ногу. Тревожить покой родителя не хотелось, но какая-то смутная тревога вдруг подтолкнула Фергуса в спину. Отец был совершенно неподвижен, казалось, даже грудь не поднималась от мерного поверхностного дыхания. Сердце Гусика сковал муторный страх. Он давно смирился с мыслью, что Эмгыру недолго осталось жить, но зайти в его комнату и обнаружить остывающее тело — худшего и представить было невозможно. Фергус сделал несколько неуверенных шагов, окликнул отца, но не дождался ответа. Первой мыслью было бежать — вернуться в зал, отыскать личного лекаря отца, танцевавшего на балу наравне с другими гостями, шепнуть ему о своей находке… Но ноги упрямо несли Гусика вперед, и через пару мгновений он уже поравнялся с креслом Эмгыра, осторожно, точно боялся, что отец рассыплется прахом, коснулся его ледяной руки. Тот не пошевелился, и сердце Фергуса упало. — Папа? — еще раз, ни на что больше не надеясь, позвал он — отчаянно и жалобно, как маленький мальчик, — папа, проснись… — Не волнуйся — он жив, — раздался вдруг за спиной Фергуса мягкий вкрадчивый голос, и он дернулся, обернувшись. В густых тенях, почти сливаясь с тяжелой темнотой парчовых портьер, стоял невысокий человек, чьего лица Гусик сперва не смог разглядеть. Несмотря на ободряющие слова и приветливый тон незнакомца, его вдруг сковал неподъемный леденящий ужас. Фергус трудно сглотнул. — Кто ты? — спросил он, и голос его прозвучал жалко и хрипло во вдруг сгустившемся мраке. Незнакомец сделал один короткий шажок и оказался с Гусиком вплотную, словно тот долго моргнул, не заметив его перемещений. — Я — старый знакомый твоего отца, — его речь лилась мягко, почти томно, как густое молоко, но к горлу Фергуса подкатил липкий комок — человек стоял очень близко, но его черты расплывались, не желая укладываться в единый облик. Черные глаза смотрели с почти детским любопытством, и на фоне сумрачных теней цвела добрая улыбка, — мы разговаривали о былом — и он, должно быть, задремал. Гусик попытался отступить назад, отодвинуться от пугающего незнакомца, может быть, чтобы получше его разглядеть, но тело не повиновалось. Фергус на миг понадеялся, что знакомый гнев — на этот раз как нельзя уместный — вновь пробудится в нем, придаст сил, позволит воспротивиться жуткому гипнозу чужого взгляда. Но в груди его царила тянущая пустота. — Твое маленькое глупое проклятье, — словно прочитал его мысли, покачал головой незнакомец, — столько шума из-за такой ерунды. Если хочешь, я исцелю тебя — здесь и сейчас. Огромным усилием воли Гусик сжал кулаки. В голове чуть прояснилось, и он смог наконец разглядеть лицо собеседника — обычное, приветливое лицо, обветренное и открытое, как у деревенского торговца или прожженного шулера. — Ты колдун? — спросил он, едва ворочая высохшим, как палый лист, языком. Во рту появился неприятный металлический привкус — похоже, Гусик прикусил щеку, сам того не заметив. — О, нет, — покачал головой человек, — я презираю магию — от нее одни беды. Не веришь мне, спроси своего отца. Да ты ведь и сам это знаешь. Твоими усилиями магия в Нильфгаарде превратилась почти в запретное искусство. Одной публичной казни оказалось достаточно, чтобы коварные чародеи надолго заткнули свои жадные рты. Фергус велел себе разозлиться, но не смог — голос незнакомца проникал в него, вытесняя недавний гнев, усмиряя его, как ведьмак — опасную тварь. — Кто ты? — повторил Фергус немного громче. — Гюнтер О’Дим — мое имя, — человек церемонно поклонился, точно собирался пригласить Гусика на раунд вальса, — злые языки прозвали меня Господином Зеркало, а еще — Стеклянным Человеком — неужто ты никогда обо мне не слыхал? Гусик отрицательно покачал головой, а Гюнтер досадливо цокнул языком. — Вот цена брачным клятвам, — заметил он с искренним сожалением, — твой супруг ведь видел меня — и даже обязан мне жизнью. Но не счел нужным хотя бы заикнуться об этом? Поразительно. Задавать вопросы — откуда Гюнтер знал об Иане, что их связывало, и что вообще происходит — было бессмысленно, Гусик понял это с оглушительной ясностью. — Что тебе нужно от моего отца? — все же спросил он, хотя понимал, что и на это не получит внятного ответа. — Мудрости, — человек драматично взмахнул рукой, — он — из той редкой породы людей, кто никогда ни о чем не просят. Я хотел сохранить эту мудрость на века, сделать так, чтобы смерть была над нею не властна, но твой отец отказался. И все, что мне оставалось — это беседовать с ним, надеясь урвать хоть малую толику. Но теперь мне пора уходить — хочу успеть немного потанцевать на балу маленькой Императрицы. Пир во время Катрионы — что может быть веселее? — Подожди! — сам не зная, зачем, воскликнул Гусик, но незнакомец уже снова отступил в тень и, до того, как окончательно раствориться, лишь бросил: — Передавай привет Иорвету. Фергус остался стоять, чувствуя, как, исчезнув, Гюнтер словно невидимым крюком подцепил что-то в его душе и утянул за собой, оставив его распускаться, как неверно связанный шарф. Эмгыр пробормотал что-то, встрепенулся и открыл глаза. — Фергус? — тихо спросил он, и Гусик, обессиленный, опустился у его кресла на колени. Отец с трудом поднял руку и коснулся его щеки, — ты — настоящий, — пробормотал он, — мне снился… ужасный сон. Фергус перехватил холодную ладонь отца, точно спасался из бурного речного потока, прижался губами к худым нервным пальцам. Эмгыр удивленно поднял брови. — Праздник уже закончился? — спросил он немного невпопад, и Гусик качнул головой. — Ты видел его? — спросил он, задыхаясь от волнения, — Стеклянного Человека? Тяжелые брови Эмгыра дрогнули, губы сжались в едва заметную линию. — Он был здесь, — не спросил, а словно убедился он, — и говорил с тобой — это был не сон. Послушай меня, сын, — во внезапном порыве регент подался вверх, вскочил бы из кресла, если бы мог, — запомни — никогда, слышишь, никогда не верь ему, никогда его не слушай и не соглашайся, что бы он ни предлагал. Ты понял меня? Растерянный, все еще точно оглушенный, Гусик слабо кивнул. — Поклянись, — глаза отца сверлили его, а голос вдруг наполнился жесткой силой. — Я клянусь, — ответил Фергус, но слова выходили неубедительно пустыми. Эмгыр обессиленно обмяк в кресле и снова прикрыл глаза. — Ты его не получишь, — шептал он, больше не обращаясь к Фергусу, а будто разговаривая с незнакомцем, растворившимся в тенях, — ты его не получишь.