Уроки любви

любая мелочь аукается аритмией: то низменные желания, то апатичная злоба — и всё такое необъяснимое.       Жизнь в детдоме идёт своим чередом: все просыпаются, принимают утренний душ, завтракают, идут в школу, по возвращении делают домашнее задание, отдыхают, ужинают и ложатся спать после чистки зубов. Раз в несколько дней (преимущественно в выходные) у старших классов в распорядке дня самовольно появляется пунктик «набить лица Разумовскому и Волкову», после которого у вышеупомянутой пары список дел пополняется зализыванием боевых ранений в туалете или спальне. В основном, как порядочный волк, услышавший за последние недели примерно бесконечное количество шуток про свою фамилию, — и все от Серёжи — этим занимается Олег. Всё оправдано: если у Волкова только костяшки сбиты о чужие лица, то у Разумовского что ни драка, то фингал под глазом, порванная одежда, украденный ботинок или сломанный нос. Конечно, он больше нуждается во всех этих пластырях, бинтах и обработках. Олег уже шутит, что обидчики Серёжи с таким внушительным списком проведённых ринопластик просто обязаны стать успешными пластическими хирургами, на что Разумовский в ответ шутливо замахивается, обещая и Волкову нос сломать, чтобы ему одному не так обидно было.       — Дай сюда, — не на шутку рассерженный Серёжа того гляди швырнёт в Олега бутылёк хлоргексидина, находящийся в руке. — Нельзя так делать, заразу занесёшь!       — Зараза к заразе не пристаёт, — парирует Волков, отнимая губы от кровоточащей раны на предплечье.       Разумовский резко выдыхает, сердито засовывает дезинфицирующее средство в карман и, схватив Олега за кисть, дёргает на себя. Срабатывает на ура — Волков не только руку даёт, но и сам от неожиданности чуть не падает. Спокойствие и невозмутимость на лице Серёжи еле-еле перекрывает гордость за себя — очень хочется сделать вид, что это было совсем не трудно.       — Блин! — с такой же лёгкостью, с которой он протянул руку, Олег выдёргивает её из хватки Разумовского, чтобы шлёпнуть себя по лбу. — Как я сразу не додумался?       Серёже титанических усилий стоит промолчать и не ляпнуть что-нибудь язвительное в ответ, а желание стукнуть Волкова по голове растёт в геометрической прогрессии.       — Надо научить тебя драться! Собирай эти свои банки-склянки, в спортзал пойдём.       — У меня всё болит, — жалуется Разумовский. — А если ты не перестанешь себя так вести, то и у тебя что-нибудь заболит.       — А если ты не перестанешь себя так вести, то у тебя так и будет всё болеть, потому что хрен ты кому отпор дать сможешь, — Олег подхватывает с пола рюкзак Серёжи, накидывает лямку на одно плечо и выходит в коридор, придерживая за собой дверь.       — Рюкзак-то отдай. Не настолько я слабак, чтобы ты мои вещи таскал.       — Иди уже.       Школьный учитель физкультуры отдаёт ключи от тренажёрного зала без каких-либо вопросов, хотя, по мнению Разумовского, уточнить цель визита следовало бы. Учиться драться, а тем более во время тренировок бить Олега, который ему никогда ничего плохого не делал, он не готов, а давать сдачи всем остальным страшно, потому что каждый кажется сильнее, злее и увереннее. Так и выходит, что одного ударить ему не позволит совесть, а других — страх. И какой тогда смысл?       — Руку сильно не напрягай — больно будет при ударе. И вообще не зажимайся, а то ничего не выйдет. Давай, ударь меня куда-нибудь.       — Не буду.       — Ударь, я сказал.       — А я сказал, что не буду.       — Бей, мать твою!       Волков замахивается на него и кулаком бьёт в стену в крошечном расстоянии от лица Серёжи, но тот и дёргаться не смеет. С Олегом спокойно, и даже такие выходки не вынуждают хотя бы зажмуриться, закрыть лицо руками, да хоть как отреагировать. Разумовский виновато хлопает глазами, встретив строгий, полный изумления вперемешку с разочарованием взгляд из-под ресниц. Он знает: Волков ни за что его не ударит, значит, нет причин для беспокойства, как и нет поводов отзываться на провокации.       — Ты ещё недавно в другой конец комнаты отпрыгнул тупо из-за того, что я от тебя утром отмахивался, — Олег плечом прислоняется к стене, потирая ушибленный кулак. — В чём дело?       — Я тебя боялся. Сейчас я не чувствую угрозы, вот и стою просто, — Серёжа беспомощно разводит руками.       — Давай тебе хотя бы по самообороне что-нибудь объясню. Покажешь, как вырываться будешь.       — Если тебе очень хочется…       — Смотри, слабые места: глаза, нос, пах, солнечное сплетение. С последним я бы посоветовал поосторожнее, но ты и так слабенький, — Олег оттаскивает Разумовского от стены и ведёт в центр зала под вялые возмущения второго.       Следующее, что происходит, ставит Серёжу в полнейший ступор: Волков в момент оказывается у него за спиной, одной рукой хватает сразу оба его запястья мёртвой хваткой, а пальцами второй держит горло. Даже чуть грубее, чем рассчитывал каждый из них.       — Что ты будешь делать? — спрашивает он, попытавшись заглянуть Разумовскому в глаза и успешно провалившись в этом.       Вместо самого Серёжи его щёки отвечают, что он, судя по всему, будет краснеть. У него даже нет сил злиться на то, что Олег может попытаться его убить, а он и дальше будет думать, что это всё понарошку. На его памяти это первый за всё пребывание в детдоме приятный телесный контакт с кем-либо, и мысль о том, что он произошёл с Волковым, вызывает исключительно странные чувства. Приходится гнать их поганой метлой из головы, злиться на себя и ничего не понимать.       Чёрт бы побрал этот окситоцин.       — О-Олег, — Разумовский и запнуться умудряется, что, впрочем, остаётся без внимания. — Отпусти, пожалуйста.       — Больно? — вмиг Волков оказывается перед серёжиным лицом, обеспокоенно в него вглядываясь. — Ты в порядке вообще? Щёки какие-то красные.       — Не очень, — называть настоящую причину опрометчиво, и Серёжа просит свой вроде как умный мозг в срочном порядке сгенерировать какую-нибудь отмазку, в результате чего выдаёт: — Тут душно, и у меня кружится голова. Пойдём домой, а?       Олег смиренно вздыхает. На данный момент ему хочется только одной мелочи — уберечь единственного человека, который с самого первого дня обходится с ним без злостных подколов, но вступаться за них обоих с каждым разом становится только тяжелее: сил всё меньше, а синяки заживают всё медленнее. И пока Серёжа сам этого не захочет, все попытки Волкова обучить его хоть чему-то бессмысленны и бесполезны.       Олег устал. Безумно хочется сказать Разумовскому, что он безнадёжен, а затем отпустить в свободное плаванье — и там пускай разбирается своими силами, да вот только Волкову принципы не позволят. Он уже взял Серёжу под свою защиту, и теперь во что бы то ни стало как минимум до выпуска из детдома его и пальцем никто не тронет.       — Пошли, — Олег снова накидывает чужой рюкзак на своё плечо.       Разумовский закатывает глаза так далеко, что становится больно, но не возражает.