dacryphilia

Райнер Браун

…видит, как ты плачешь и удивляется. Рот разинут, как будто он не может поверить ни во что из этого: скулящие всхлипы; вздохи его имени; твои влажные, слипшиеся ресницы и твои полные слез глаза, уставившиеся на него, как будто он в одиночку повесил звезды в небе. Ты прекрасна. Ты — ты более чем красива, но Райнер никогда не был хорош в поэзии, он все еще красноречив рядом с тобой, даже больше, когда его рука зажата у тебя между ног — он обменивает свои сонеты и сонаты на то, чтобы наклониться вперед и поцеловать тебя, все неряшливо и грязно, и больше укусов, чем чего — либо еще. Это не первый раз, когда он так с тобой, и, конечно, не последний, но это, должно быть, говорит о чем-то, что каждый раз кажется первым. Это то, как ты дрожишь, когда он оттягивает твои трусики в сторону, как твое дыхание становится прерывистым и дрожащим, когда он впервые касается своими пальцами твоих липких губ. То, как, отказав тебе в оргазме или дав вам слишком много, ты начинаешь всхлипывать, рыдать и стонать — в основном его имя. Иногда это бессвязное бормотание, но в основном это его имя. (Это то, чем он очень гордится.) —Милая, — говорит он, бормочет, проталкивая пальцы внутрь, наружу. Ты такая мокрая, такая теплая, течёшь на его ладонь и заставляешь краснеть его щеки. Он чувствует каждый дюйм твоей киски, как будто; мягкие, шелковистые стенки; толстые бедра, мягкие и ватные, зажатые в его руки; то единственное губчатое маленькое пятнышко, которого он достигает, когда поворачивает кончики пальцев в нужном месте — месте, которое заставляет тебя возбуждаться, и метаться, как драгоценная маленькая принцесса, которой ты являешься. «Ты…» —Близко, — выдыхаешь ты, — б-близко, так близко, п-почти. А когда ты кончаешь — ну, это его любимая часть. Ты почти всегда пытаешься прикрыть лицо, слишком потрясённая всем этим, чтобы смотреть ему в лицо; и, в свою очередь, он почти всегда сжимает твои запястья одной рукой, чтобы наблюдать за тобой, наблюдать, как твое лицо искажается, и эти прекрасные гребаные слезы, наконец, начинают течь по твоим щекам. Ты делаешь то же самое для него — потому что он тоже быстро теряет хладнокровие. Он не хочет этого делать, но когда ты над ним — делаешь это бедрами (это движение вперед и назад, ты знаешь, о чем он говорит) и смотришь на него с таким выражением в глазах— Его всегда заводит этот чертов взгляд. Он не знает, как это объяснить — все, что он знает, это то, что он чувствует. Как будто он чего-то стоит. Как будто он что-то собой представляет. Прежде чем он понимает, что происходит, его глаза щиплет. У него сдавливает горло. Его нижняя губа дрожит. Пальцы, сжимающие твои бедра, вдавливаются в кожу, и он пытается откинуть голову, пытается отвлечь тебя от внезапной влаги, собирающейся под глазами и стекающей по лицу, — но ты видишь это, ты видишь его, и твои пальцы хватают его за подбородок и тянут назад, чтобы посмотреть на тебя. —Райнер, ты тяжело дышишь, —Перестань прятаться, дорогой. Он никто, если не твой покорный слуга — и поэтому он позволяет тебе ездить на нем, позволяет себе потерять все критические мысли в пульсирующих стенках твоего влагалища, в подпрыгиваниях твоих грудей, в шепоте любви к тебе, Райнер, в жаре и полноте твоих бедер и твоей задницы в его руках, в… — В тебе.