Когда я погасну

День Тобирамы не задался с самого начала. Проснулся он в ужасном настроении, будто его всю ночь били дубинами по бокам, по голове, по животу и груди — казалось, даже синяки остались после сна, который был чернее ночи без звёзд, без луны, без россыпи цветных фонариков; чай у него тоже вышел отвратительным — горчил; зарубцевавшиеся боевые раны тянуло, они ныли, напоминали о себе при каждом движении, шаге. Потом, уже в кабинете, рабочий стол завалило лавиной из новых писем, похоронок, военных докладов и миссий, которые требовали немедленного решения... ещё и Кагами, обычно возникавший в дверном проёме со своим извечным «у вас есть для меня новое поручение, сенсей?», вдруг рванул выполнять задание с утра пораньше. Без чьего-либо ведома. Куда более важно — без ведома Тобирамы, который, вчитываясь в данные разведчиков на потрёпанном огрызке и потирая шею, поймал себя на мысли, что он не ожидал подобного исхода. «Я всё сделал правильно, — крутилось в его голове подобно водовороту, опять и опять, как убеждение, мантра. — Это всё глупое, юношеская блажь, огонёк влюблённости в нём погаснет через месяц-другой, — он задумчиво мял кончики дешёвой походной бумаги, — я просто не дал ему совершить ошибки. Он ещё поблагодарит меня позднее, когда мы переживём эту войну». Война. На разрисованной стрелками карте стояли маленькие фигурки, покрытые старым лаком, под каждой были номерные подписи отрядов, пометки, смерть там, жизнь здесь, пожары, сражения, потери, остекленевшие глаза, окоченевшие руки, вороны, вороны, вороны... Прошлое тоскливо вздохнуло совсем рядом. Тогда кровь растекалась наравне с водами беспокойной реки Нара, по которой изредка плыли разбухшие трупы. Бесконечные битвы, потери, грязные бинты и сдавленные между зубами прутья, жгуты и блеск стали на солнце, свист сюрикенов и кунаев. У Тобирамы была слишком хорошая память, чтобы всё это забыть, чтобы закрыть глаза, выдохнуть и сделать вид, что и детство у него, в общем-то, было не таким уж плохим. Он моргнул, поморщившись от неприятной боли в лопатке, и снова окунулся в океан бумажной рутины. За его спиной восставшее из лилового пепла солнце разогревалось с каждым пройденным часом; оно ещё не пекло, но уже щекотало затылок. Июньский молодой свет скакал по стопкам из папок, по вековым крепостям из отчётов, текст вздымался волнами — накатывал и убывал. Ближе к полудню полная кружка чая с шиповником, едва сладковатым, уже грела ладони Тобирамы, который делал очень редкие неторопливые глотки, наслаждаясь вкусом после утренней катастрофы, вяжущей язык как после глины или песка. Белый пар вздымался над керамическими бортиками, пахло летом. Эри всё это время тревожно носилась из комнаты в комнату, от советников обратно в кабинет, путалась иногда, а следом за ней путался и Минори, возникавший слишком часто за последнее время. Тот всё кружил коршуном вокруг да около, бросал хмурые взгляды и загадочно молчал. Тобирама сперва делал вид, что не замечал этого, но потом терпеливо выдохнул, надавив на переносицу. — Что на этот раз, Минори? — спросил сухо Тобирама, когда Минори прожигал в нём двенадцатую подряд дыру: он зашёл ровно двенадцать раз в кабинет, принёс документы, поставил даже баночку чернил и положил на край стола отчёты. — Если тебе есть что сказать, я слушаю. — Господин Хокаге, — заговорил Минори с деланным почтением, придерживаясь по привычке за ножны старой катаны, — снова насчёт писем. — Похоже, в прошлый раз ты меня не услышал, — сузил глаза Тобирама, откладывая письменную кисть в сторону и устраивая подбородок на пальцы, сцепленные в замок. — Я не стану говорить больше, чем уже сказал. Это дело тебя никоим образом не касается. — Не касается? — Минори нахмурился, но тут же довольно учтиво прокашлялся в кулак и продолжил уже тише, не повышая голоса, который сломался совсем недавно. — Пусть мы не делим кровного родства, он всё равно мой брат, и я имею право знать, что произошло между вами. Если бы это была ерунда, Кагами бы вернулся домой по крайней мере на ночь... он, наверное, заночевал где-то... не знаю, — он задумчиво стал разглядывать древние фестивальные маски на стене. — Он же ушёл на задание, да? — Ушёл, — Тобирама невольно зацепился взглядом за символ удачи на сером нагруднике. — Вот же джоунин пустоголовый, — вздохнул Минори, качая головой. — Наверное, он с самого начала не планировал ночевать дома. Не нравятся ему мои вопросы, видите ли, — он криво усмехнулся, затягивая потуже низкий хвост на затылке. — Простите, вам ведь тоже не нравится, когда я спрашиваю лишнее. — Мало кому это нравится, — Тобирама сделал ещё глоток уже холодного чая с терпким шиповником. — Так чего же ты хочешь от меня в итоге, Минори? — Может быть, дадите Кагами шанс? — выпалил Минори, взгляд его чёрных учиховских глаз был прямым, смелым, тяжёлым, но в него закрались искорки юношеского любопытства. Тобирама едва не поперхнулся. — Он, конечно, готовит паршиво, в комнате у него вечный бардак и... ну да, зато он тихий и не буянит почти. Ответственный ещё, вот, — он задумался и сразу же усмехнулся. — М-да, звучит так, будто я его за вас... э... замуж хочу отдать. — Я начинаю сомневаться в разумности твоего сенсея, — Тобирама быстро нашёл равновесие, сохраняя прежнюю невозмутимость, и придвинул к себе новые бумаги; пара из них была размыта, неряшлива, с множеством помарок и разводами. — Раз у тебя есть время размышлять над подобными глупостями, значит, его тренировок тебе недостаточно. Я поговорю с Уно лично, чтобы он добавил тебе нагрузку и сократил свободные часы, — он с некоторым удовольствием заметил проскользнувшую тенью короткую перемену на лице Минори. — Это пойдёт тебе на пользу, тем более перед новым экзаменом, — Тобирама вновь взял в руку письменную кисть, показывая таким образом, что разговор окончен и «у меня много дел». — Что же касается Кагами... мы уже поставили в этом вопросе точку и пришли к взаимопониманию. — Да, поэтому он и сбежал, от вашего «взаимопонимания», — всё-таки фыркнул Минори, затем спохватился, спрятал руки за спину. Было видно, что он начинал злиться, разве что не играл желваками. — Простите, вырвалось. — На твоём месте я бы дождался возвращения Кагами. — Тобирама потянулся снова за пузатой кружкой, хлебнул из неё, подумал о том, чтобы немного подогреть чай, но воздержался — холодный его устраивал. — Он мне ничего не расскажет, — запыхтел Минори, скрябнув себя по скуле, — вам ли не знать, что он не станет плакаться в чужую жилетку. Не такой он человек. — В таком случае самый разумный выход — оставить всё как есть, — обрубил его Тобирама. — Мой совет всё ещё остаётся в силе: тебе необходимо научиться терпению и желательно держать в узде своё чрезмерное любопытство — оно редко приводит к благим последствиям, если им не управлять разумно, — он подчеркнул пару подозрительных строк в донесении разведки, — хотя я одобряю твоё волнение за брата, это довольно отрадно видеть. — Знаете, господин Хокаге, — Минори задумался на пару секунд, взгляда не прятал, пальцами зацепился за пояс с сумочкой, — может, вы не хотите лезть во все эти любовные дебри, но я всё-таки надеюсь, что вы сможете общаться с Кагами так же, как и до... того, как решили поставить эту вашу точку. Он очень дорожит вашей связью и... — он явно понял, что разбалтывал лишнее, поэтому замолчал, рассматривая стопку уже подписанных документов. — Но вы это и без меня знаете, конечно. Вы же не слепой. Тобирама едва заметно вздохнул, бросив взгляд на часы, тихонько подававшие свой равномерно тикавший голос: секунды перетекали в минуты, минуты — в часы, время спешило, стрелки двигались между чёрными цифрами, точно танцоры, ловко скользили по белому мату... Полтретьего. Минори поправил наплечники, которые делали его плечи шире и крупнее, и вновь устроил правую руку на рукояти катаны в нарядных бежевых ножнах; он нетерпеливо переступил с ноги на ногу, косясь по-прежнему на маски, явно хотел что-то добавить, но не стал, лишь оправил рукава чёрного поддоспешника, спускавшиеся до самых запястий, жилистых и далеко не тонких, на пальцах его были кузнечные мозоли, а маленький свежий ожог розовел на тыльной стороне левой ладони. Кагами был не таким. Во-первых, пониже, на треть головы, во-вторых, его чёрные, ночные глаза горели иначе, отдавали теплом, точно костёр посреди непроглядного елового леса, порой они говорили больше слов. Даже тогда, во время смазанного завершающего поцелуя, было в них что-то такое, о чём предпочитали умалчивать даже любовники. Возможно, застывшее мальчишеское «люблю», которое пропитало его тайные письма, возможно, «позвольте», когда пальцы дрожат от волнения, но тянутся вперёд, к недосягаемости, или тихое «не уходите», бессильный шёпот во время песчаной бури в сердце. Тобирама знал об этом не из личного опыта, но, пожив с влюблённым старшим братом какое-то время, он начал улавливать подобные мелочи. «Иногда ты ведёшь себя, как круглый идиот, брат, — бурчал он за несколько дней до большой свадьбы, когда Хаширама приводил себя в порядок, выбирал праздничное кимоно, расчёсывал скрупулёзно тёмно-русые длинные волосы. — Скажи, зачем надо было ехать в такую даль за всей этой ерундой...» — «Круглый идиот? — повторил Хаширама, рассматривая большую деревянную коробку, стоявшую в его комнате под столом. — Мито давно мечтала об этом письменном наборе, как я мог об этом забыть?» — «Она тебя о нём не просила, — заметил Тобирама, поправляя свой хаппури. — Ты ведь уже выбрал кольца — это самое главное». — «Главное — сделать её счастливой, — возразили ему в ответ, — ты видел, какая у неё улыбка?» — «Улыбка как улыбка». — «Вот поэтому у тебя до сих пор нет пары, — покачал головой Хаширама, продолжая расчёсывать волосы перед зеркалом. — Мог бы хотя бы попытаться пробудить внутри себя романтика». — «Это не дзюцу, чтобы его пробуждать, — пренебрежительно фыркнул Тобирама, — а ты постарайся на свадьбе не выставить себя ещё большим дураком. Даю тебе совет: улыбок поменьше». — «Когда душа поёт, улыбка сама напрашивается, — пожал плечами Хаширама, — кто же знал, что я влюблюсь в неё как мальчишка...» — «Действительно, кто же знал». Тобирама понял, что отвлёкся, перечитывая одно и то же предложение десятый раз, пока Минори продолжал стоять на месте, будто бы перебирая в голове мысли. Молчание затягивалось, оно повисло белёсой солнечной завесой в воздухе, в котором кружились пылинки, взмывали вверх, опускались вниз. Снаружи заиграли на сякухати. — Господин Хокаге, — всё-таки решил заговорить Минори, — когда я смогу пробудить шаринган, вы возьмёте меня в ряды АНБУ? — Тебя? — Тобирама вскинул бровь. — Вряд ли. — Я бы пригодился, — настаивал он, сцепив всё-таки пальцы в замок, — вы же видели рекомендации от моего Уно-сенсея, я справляюсь, даже лучше, чем многие. Не гений, конечно, как некоторые, — он сделал акцент, — но смогу внести свою лепту. — Пока что ты даже с документацией справляешься посредственно, — напомнил ему Тобирама, проследив за целой палитрой чувств, пробежавших по молодому лицу. — Когда начнёшь делать успехи, тогда я подумаю, а пока лучше тренируйся усерднее. И не лезь туда, куда тебя не просят. Это... — Сенсей! — от крика Данзо зазвенело в ушах. — Сенсей, тут такое дело! «Ну вот, ещё одна головная боль», — подумал Тобирама, внешне сохраняя ледяное спокойствие и по-прежнему крепко сжимая письменную кисть, даже когда в кабинет вихрем вбежал Данзо, весь заспанный, взъерошенный, в помятом тёмном жилете и с расписным гипсом, один лишь стальной начищенный протектор с символом деревни был на месте, не сполз со лба. Он остановился в центре комнаты, перед рабочим столом, всё ещё засыпанном бумагами, словно песчаными барханами, и быстро восстановил дыхание, стирая следы недавнего сна из уголков тёмных глаз. От него тянуло скошенной травой, резким запахом чеснока, в правом же уголке его рта остался чуть заметный след от зубного порошка. Весь день, сразу после пробуждения, запечатлелся в его образе: это зубная щётка, это чуть тёплая вода, зеркало, смятая кровать, соседская привычка поджаривать гренки с чесноком ближе к вечеру. Что не отражалось так, Тобирама знал из личного дела. Маленький домик всего в один этаж, сдававшийся в аренду по дешёвке, пара комнатушек в нём, совмещённые спальня и зал, отдельная кухня, окна с тяжёлыми занавесками, крохотный, всего в несколько шагов, садик с пустой птичьей клеткой, проржавевшей от старости и жгучего дождя, раньше в ней жили певчие птицы, а теперь — только память о них на облезлых жёрдочках, пока рядом росли, как сорняки, георгины. Ещё пару секунд Данзо собирался с мыслями, в то время как Минори заметно напрягся и, коротко кивнув, скрылся за дверью. — Похоже, отжимания благотворно подействовали только на Хирузена, — Тобирама рассматривал разбухшую сумку на плече Данзо. — Случилось что-то экстренное, Данзо, или ты решил проявить инициативу и вместо привычного задания взяться за документацию? — он проследил за чужими чёрными бровями, сошедшимися к переносице. — В чём дело? — Вы же слышали про двух беженок, которых мы встретили вчера, сенсей? — заговорил на выдохе Данзо. — Кагами забрал несколько их свитков на изучение. Он бы принёс их раньше, но всё-таки стояла ночь на дворе, поздно, а поднимать вас с постели было бы слишком неуважительно, наверное, — он вытряхнул все свитки на рабочий стол, и Тобирама с интересом притянул пару из них к себе, осторожно разворачивая. — В общем, это Кагами всё придумал, все почести ему, если там что-то важное, а если неважное, что ж... он пытался. — Посмотрим, — Тобирама стал внимательно вчитываться в печати. — Сенсей, — всё же не выдержал Данзо, ковыряя отслоившуюся чешуйку гипса, — мы можем с вами тоже потренироваться, как вы с Кагами? Я хочу научиться паре новых техник, но без вашего... м... надзора у меня туго выходит. Поможете? — Как с Кагами? — Тобирама отвлёкся, затем снова погрузился в изучение символов. — Ты мог бы потренироваться и с Хирузеном по его возвращении, он делает успехи в ниндзюцу и тайдзюцу в последнее время, — он краем глаза заметил, как перекосилось лицо Данзо всего на миг. — Думаю, ты бы мог выучить у него пару техник, с твоим-то усердием. — Сарутоби больше хвастает, чем дела делает, — было видно, что он едва сдерживается, чтобы не фыркнуть, — да его и не выловишь нынче, всё занят он, на миссиях там, я его с прошлой субботы не видел, хотя, возможно, он решил, как обычно, слинять куда-то. — В таком случае поговори с Кагами, — пожал плечами Тобирама, раскрывая следующий свиток, ведя пальцем по бумаге, хранившей в себе не такие уж и важные тайны, как ему могло показаться на первый взгляд. — Он тоже многому за последнее время научился, на тренировке это было заметно, его старания. — Ну, теперь кто знает, когда он вернётся, — вздохнул Данзо, — в любом случае это на пару дней... впрочем, у меня быстрее рука и не заживёт, так что это, может быть, даже хорошо, — протянул он, задумавшись. — Сенсей, так что там за свитки такие, призыв ведь? — Призыв, — кивнул Тобирама, с лёгкостью раскусив всю их шифровку, — проблема в том, что они не отличаются от обычных свитков призыва, которыми пользуются повсеместно, в них нет ничего странного, даже тайного умысла или обмана. — Да, та певичка не выглядела особо умной, — Данзо посмотрел на потолок, тёмный. — А её подруга только страху наводит, молчит вечно, будто немая, ещё и неясно, из какого клана они вышли и из клана ли вообще... — он чесал затылок. — Это, простите, сенсей, я вас отвлёк, я больше не займу вашего времени, честное слово, всё, ухожу. Но вы же подумаете насчёт нашей тренировки? — Да, я подумаю, — Тобирама прищурился, откладывая самые обычные свитки в сторону с некоторым разочарованием, когда дверь за Данзо захлопнулась, оставляя его наедине с собственными мыслями. Он опять вспомнил про Кагами, сжал подбородок с ровной красной линией. — Главное, чтобы он не натворил сейчас глупостей. Постепенно завал из документов уменьшался: горы превращались в холмы, а те, в свою очередь, в едва заметные белые бугорки, тогда как под кистью рождались слова, приказы, манёвры, планы — и чьи-то судьбы решались с каждым её лёгким обдуманным движением. Тобирама постоянно сверялся с картой, вспоминал местность, хмыкал и вновь переставлял деревянные фигурки, потирая изредка подбородок. Он помнил обширные леса и озёра, бирюзовые хребты и реки, облака, плывшие безмятежно по небу, словно овечьи стада, помнил погожую погоду и редкие дожди, безветренное лето и морозную прибрежную зиму, когда море тяжело вздыхало, набегая сизыми слоями на песчаные кромки суши. Город Юи тоже окружала древняя чаща, а вдалеке, со сторожевых вышек, виднелись земные горбы, покрытые лёгким слоем вечного снега; деревни прятались среди зарослей и бурелома, они проклёвывались возле водоёмов, прославленных горячих источников, каждая из них принимала гостей со всего света, даже деревня Скрытого Горячего Источника с горсткой малоизвестных кланов, которые редко когда вмешивались в большую политику или войну, но сейчас были вынуждены выбирать. Они балансировали от одной стороны к другой, кто-то видел будущее в союзе с Конохой, кто-то — со Скрытым Облаком, и противоречия раздирали страну на части. Тобирама сдавливал переносицу, вспоминая каждый свой приказ, каждый шаг и ход на большой карте с пометками. Он так увлёкся, что совершенно не услышал, как дверь жалобно скрипнула. — Господин Хокаге, — в щёлочку заглянула Эри, — Сарутоби Хирузен вернулся с миссии. — Замечательно, — Тобирама оторвался от карты, — пусть подойдёт. — Боюсь, это будет... невозможно, господин Хокаге, — поправив очки, Эри потупила бледно-зелёные выдающиеся глаза, обрамлённые короткими частыми ресницами, — его немедленно отправили к господину Ясуши — его раны были слишком серьёзными, хотя он порывался отчитаться перед вами немедленно, всё-таки его миссия была... он столкнулся с некоторыми сложностями, по его словам... — она остановилась, поправила светло-русые волосы, заплетённые в аккуратный венок. — Вот, — Эри дрожащей рукой протянула записку, окроплённую кровью, — это он потребовал передать вам прямо сейчас. — Прямо потребовал? — Тобирама вздёрнул бровь, но записку принял. — Я не читала, — тут же зареклась Эри, — правда, господин Хокаге. Когда Эри, смущённая и нервозно поправлявшая синюю заколочку в волосах, покинула кабинет, закрыв за собой бесшумно дверь, Тобирама молча стал вчитываться в ровные строки, с минимумом помарок, пусть и написанных на скорую руку: «бьякуган у противника», «это была засада», «людей запугали и заставили заманить нас в западню», «выжили только трое из восьми», «простите, сенсей», «нам следовало быть осторожнее». С каждым новым словом он хмурился всё сильнее, пока солнечные крапинки ползали по его бледным рукам, по мелким рыбацким шрамам и застаревшим мозолям, те же крапинки оставались на бумаге, потускневшей от дождя и перепачканной в застывшей крови. Это был очевидный провал. Провал, добавивший ещё трупов к общей военной картине, написанной вязким уродливым багрянцем: бьякуган... засада... запуганные жители... потери... трое из восьми... Казалось, с деревни Скрытого листа за последние два месяца не сходила траурная вуаль. Каждый день приносил либо горе, либо переменчивую эйфорию от победы, жизнь превратилась в бесконечную дорогу с поворотами, склонами и низинами. Она вела в неизвестность, в поднебесную сторону, которую заволокли густые, как сметана, туманы, но там восходило солнце, там же загорались первые звёзды. Тобирама сделал короткий вдох, откладывая послание на видное место, сам же приложил к холодному хаппури ладонь, прикрыл глаза. Он просчитался. Просчитался, когда послал всего восемь человек, отряд вместе с Хирузеном, в, казалось бы, мирные и вовсе не пограничные деревни в окрестностях Юи. Неужели неприятель продвинулся гораздо дальше? Но тогда почему не пришло ни одного сведения о перемене позиций? Ни одного ястреба, ни одного ворона — ничего. Он вернулся к карте страны Горячих Источников, взялся за карандаш и отметил деревни, где отряд подвергся нападению. Прочертил пунктиром направления. Страна Молний действовала исподтишка, она завладела маленькими курортными деревеньками, не сердечно важными для самого города Юи или всей страны, но болезненно ударившими по самолюбию деревни Скрытого Листа... Тобирама почувствовал этот удар на себе — будто ему дали ощутимую пощёчину, и теперь красный след расползался по бледной коже, зудел. Он нахмурился, пытаясь предугадать следующий шаг — чтобы переосмыслить новый расклад дел, понимая, однако, что, пока города за ними, противник не будет действовать в открытую... Они начнут вести войну из тени, захватывать то, что можно откусить от приграничных и ослабленных территорий, нападать на продовольственные караваны, разорять, убивать, насиловать, угрожать... Тобирама наморщил лоб, отметил крестом примерные места, где могли располагаться вражеские лагеря: возле тёплых озёр, где росли непроходимые леса и где пересекались многие дороги караванов — как катаны во время боя, со звоном и скрежетом. Выбить их оттуда было уже делом чести. Нельзя, чтобы страна Молний владела бьякуганом, ни при каких обстоятельствах. Тобирама поправил хаппури, прикладываясь к керамической кружке, но та давно уже опустела, от чая остались лишь грязные разводы на стенках и дне. Он вздохнул. Размышляя о собственной миссии, развернулся к окну и приоткрыл форточку, всего малость, чтобы дневной, ещё не объятый жаром ветер проскользнул в кабинет, принёс с собой ароматы улицы, едкий запах краски и стройки, птичьи трели, раздававшиеся с каждым часом всё смелее и смелее. Большие чёрные вороны сидели на краю ближайшей крыши и разевали тёмно-серые клювы с низким и хриплым «кар» — погребальный голос расширявшегося кладбища, где почти каждый день меняли цветы в декоративных вазах. Там люди безмолвно поднимали глаза к небесам и долго не говорили ни слова, размышляя. Иногда по кладбищу прокатывались посмертные беседы — старинная традиция. «Мёртвые не уходят бесследно, — наперебой твердили все вокруг, — мёртвые всегда рядом, просто нужно уметь слушать». Тобирама тоже иногда замолкал. По ночам. Приоткрывал окно, садился рядом, прислоняясь боком к стене, и слушал — ветер, сверчков, собачий лай, шелест травы, шёпот аллей, глаза же его наблюдали за миганием чужих окон и временами смотрели на серьёзное лицо на скале, которое никогда не улыбалось, как улыбался настоящий Хаширама. Скала не могла смеяться, скала не могла подбодрить, пошутить, утешить, уж тем более она никогда не совала нос не в своё дело и не подталкивала вечно куда-то вперёд со своим привычным «Расслабься, Тобирама, не всё так плохо, а ты своей хмурой миной можешь только детей распугивать, улыбнись». Скале было всё равно и на деревню, и на улицы с фонариками, и на кладбище, и на войну, и на самого Тобираму. Камень на то и был камнем — безразличным, неизменным, вековым; ни один скульптор, даже самый одарённый, не способен вдохнуть в него жизнь. «У мёртвых, наверное, тоже полно дел, — иной раз размышлял Тобирама, разглядывая тяжёлые тучи, заслонявшие собой луну и звёзды, — бессмысленно ожидать от них сигнала, им не до этого». Раньше между его пальцами оказалась бы тонкая горькая самокрутка, с самым обычным табаком, он бы втягивал в себя дым, запах табака впитывался бы в его волосы, в его кожу, в его поддоспешник, но теперь при нём не было никаких самокруток, ведь Хаширама за день до смерти просил его бросить. Вот он и бросил, пусть и с большим опозданием, хотя иногда ему так хотелось вновь затянуться и расслабиться, прикрывая глаза. Тобирама снова смотрел на копилку. Он бы не стал возражать, если бы их... его резиденция была одержима призраками прошлого, которые бы скрипели ступенями по ночам и шептали бы что-нибудь про себя, лишь бы одиночество не сдавливало грудь так отчётливо. Его до сих пор преследовали те последние улыбки, слова, обещание, данное под ледяным дождём, но если раньше от них хотелось бежать, их хотелось забыть, потом — не говорить днями напролёт, молча смотреть в одну точку или прикрывать веки, повторяя про себя «мне показалось», теперь же они засели глубоко внутри, въелись шёлковыми швами в разорванное на части сердце. Слабость. Наверное, такова она на вкус. Железисто-кровавая, солёная, болезненная и реальная, как выбитые зубы или сломанный нос. Тобирама отмахивался от неё — ему нельзя. Все свыкаются с болью, и он свыкнется, рано или поздно, это всего-навсего вопрос времени. «Наверное, вы скучаете», — память подсунула задумчивое, розовощёкое от жары лицо Кагами — его чёрные, как сумерки, глаза, его губы, бывшие на ощупь мягкими и податливыми, запах, исходивший от него — запах морской соли, океана, свежести и щепотки грозы. Тобирама потёр шею. — Действительно наивный, влюбчивый, даже слишком влюбчивый, мальчишка, — он покачал головой. — Надо же, из всех заданий он взялся за то, ложного ранга «В». Надеюсь, справится, всегда справлялся, может, и дурь из головы свою выбьет заодно. «Дурь», — повторил Тобирама про себя, коротко кивнул, однако невольно вспомнил чужую податливость, ожидание, надежду, затаившуюся в глубине двух чёрных омутов, подёрнутых плёнкой. Он хмыкнул, поднялся из-за стола, прошёлся от угла до угла, порылся среди чётко разложенных папок, бросив короткий взгляд на рабочий стол, ещё раз полез в небольшой доклад о новых беженках. Сора Намида и её спутница — Юка Кугуцу — действительно заняли храм пару дней назад. Мамору, отец Кагами и параллельно старший помощник, тянул из них нити, как паук: откуда прибыли — и их незамедлительным ответом, вернее, ответом Соры, был: «Вообще мы из Юи, из страны Горячих Источников, но так вышло, что прибыли мы из страны Водопада»; почему решили наведаться в Коноху — и следующий ответ дробью пробежался на бумаге, выходя из-под письменной кисти: «Разве здесь не безопасно? Мы решили держаться подальше от нашей родины, пока там бесчинствуют шиноби Скрытого облака», и Юка коротко кивнула в ответ, поправляя жёлтый полосатый шарф на шее. Мамору очень дотошно прописал каждый их шаг, сделанный за пределами Юи — как они жили в городе, как относились к шиноби Скрытого Облака, как пересекли границы, почему решили остановиться возле деревни, почему при них не было ни единой купюры... Тобирама снова глядел на призывные свитки — самые обычные, в основном оружейные. Наплыв беженцев был большой проблемой во всей стране Огня, они оседали во многих деревнях, не только в Конохе, их проверяли, проверяли и ещё раз проверяли, чтобы среди стада овец не появился волк, связанный со Скрытым Облаком. За последние пару месяцев более двадцати человек бежали сюда, чтобы скрыться от войны в своей родной стране, за ними следили, их процеживали и допрашивали, поэтому на рабочем столе Хокаге частенько оказывались личные дела, сшитые за несколько недель наблюдения. Где работали, где жили, чем промышляли, какие планы строили, планировали ли остаться по завершении войны... Тобирама продолжал подозрительно вчитываться в полицейский доклад Мамору. Он ещё долго стоял на месте, хмуря белые брови, пока солнце обдавало всё смелее стопки бумаг; листочки перешёптывались, точно шпионы, когда ветер влетал внутрь, принося с собой не только запахи, но и стук молотков, рычание пил... В деревне строили новые дома, большую библиотеку ближе к главной площади, а перед зданием администрации сидел одинокий парень, с повязкой на левом глазу, он играл на сякухати, очень старательно и влюблённо, пусть и пропускал некоторые очевидные ноты, быстро перебирал пальцами, сидя на скамейке, под липовой тенью, и вокруг него кружились пёстрые бабочки, точно в летней пляске, водили хороводы в воздухе, хлопали крылышками, иногда опускались на плечи своего хозяина из клана Абураме. Перед скамейкой лежала коробочка, на которой стояла подпись «Котята, бесплатно». Тобирама снова опустился на стул, всё ещё сжимая доклад, пока в кабинет не прошла очередная команда — джоунины, одна — из клана Хатаке, другая — из клана Хьюга, а третья — из клана Абураме, молодые куноичи, команда под номером пять. Дая, Эмико, Чо. Он задумчиво перетасовал миссии, перечитал каждую из них быстрым взглядом, после чего отдал задание на приграничную разведку. За пятой командой приходили и другие — приносили отчёты, сами рвались в бой. Однако подкреплений к городу Юи пока не запрашивали, силы и без того стягивались к северу, потому новые команды выполняли задания, связанные с фронтом лишь отчасти. Кто-то был доволен таким раскладом, кто-то кивал, а потом за спиной возмущался, почему Хокаге медлит, почему они не могут смести противника за один ход. К концу рабочего дня Тобирама устало потирал глаза, раскладывая стопку за стопкой, пока к нему в кабинет не зашёл Иоши — блондин, одетый в короткую синюю тунику и тёмные штаны; на шее его висела подвеска в форме воющего на луну волка, серые глаза он прищурил, потирая то нос крючком, то синие отметины на щеках, у его ног вертелась маленькая коричневая пятнистая собачонка. Подмышкой у него была папка, а в руках — маленькая картонная коробочка. — М, приветствую, господин Хокаге, — проговорил Иоши с уважением, заколов мешавший чуб заколкой и протянув папку прямо в руки Тобирамы, — я выполнил то, о чём вы просили. Пришлось, правда, повозиться, но вот, всё готово. Всё так, как вы и думали, этот почерк не принадлежал никому из посланного на передовую отряда, ловко скопированная манера речи, конечно, и даже завитки там, где поставил бы Фудо, но меня так просто не обмануть: я этим уже двадцать пять лет занимаюсь, — он шикнул на собачонку, и та мгновенно остановилась, прижалась к его ноге белым бочком. — Таких будет много. — Всё-таки ложный доклад, чего и следовало ожидать, — кивнул Тобирама, с ходу вчитываясь в анализ текста: у Иоши был красивый каллиграфический почерк, все символы просились в рамочку и на стенку, чтобы любоваться искусностью руки, их сделавшей. — Что же, спасибо, Иоши, это дало мне пищу для размышлений. Я предполагал, что рано или поздно могло произойти нечто подобное, поэтому многое встало на свои места после того, как ты выявил, что донесение изначально было фальшивым. — О, я крайне счастлив, что смог принести пользу... — протянул Иоши, почёсывая отметину на левой щеке, — может, ну этот официоз? У меня, если честно, уже язык болит от всех этих высокопарных конструкций. Я хочу поговорить по-дружески, а не как подчинённый, который, несомненно, приносит пользу и даёт верные советы, но... как вы на это смотрите, господин Хокаге? — Хорошо, Иоши, поговорим по-дружески, — Тобирама снова потёр глаза, уже болевшие от едкого солнечного света. — Начнём с вопроса: что у тебя в коробке? — он кивнул на белую коробочку в его руках, откладывая документ на стол и невольно принюхиваясь. — Надеюсь, это не еда. — Почему же сразу «не еда»? — Иоши поднял светлые редкие брови, ставя коробочку на край стола. — Тебе уже кто-то что-то приносил или с чего такое заявление? Знаешь ли, моя сестра приготовила салат из осьминога специально для тебя... ну, не специально, она им напичкала и меня, конечно, у неё в последнее время на уме сплошные салаты, так увлеклась ими, что решила и тебя угостить, она настаивала, — он довольно просто перешёл на «ты». — Ты попробуй. Он на самом деле ничего. Не вру. В этот раз. — Может быть, позже, — Тобирама нахмурился сильнее, прогоняя в голове одно: они потеряли очередную позицию в бесконечной гонке влияния, однако он заметил, что Иоши медлил. — Что-то стряслось или тебе просто есть что сказать? — Понимаешь, — Иоши неловко почесал затылок, — не хочешь сходить как-нибудь в ресторанчик со мной и моей сестрой? Расслабился бы немного, а то, вижу, тебя бумажная волокита уже поглотила с головой, ты задыхаешься, тонешь... — тянул он почти театрально. — Дать голове отдохнуть бывает полезно, знаешь ли. — Не во время войны, — Тобирама отложил папку в сторону, размышляя над картой. Он убрал со стола одну из фигурок. — Отдыхать я буду в гробу, а сейчас нужно работать, Иоши, тебе ли не знать. — Ну, даже я иногда даю себе передышку, — пожал плечами Иоши, но по глазам было видно, что он врал — глубокие тёмные мешки говорили громче любых слов. — Вот знаешь, Фумико мне вчера сказала, что надо бы заглянуть в наш излюбленный ресторанчик на углу, иначе, вот так штука, мы не собирались уже... — он тактично замолчал: они не встречались с тех пор, как погиб Хаширама. — В общем, я слышал, в их меню появились всякие новые позиции... — Ты про «Колесо Фортуны»? — уточнил Тобирама, стараясь отогнать от себя лишние мысли. — У меня не было времени следить за новинками, да и я в этом не особо заинтересован. Поверь, Иоши, это плохая идея. Мне нужно работать. — Как с тобой сложно, — вздохнул Иоши, поправляя свою синюю тунику, и погладил пятнистую собачонку, которая засопела своим влажным маленьким носом. — Всё работа да работа. У тебя же есть здоровая толика эгоизма? Мог бы полежать на диване у себя дома, проспать до обеда, да и в ресторан с нами сходить. За один день с деревней ничего не случится, знаешь ли. — Многое может перемениться за один день, тем более когда нам уже шлют фальшивые донесения, — напомнил ему Тобирама и из вежливости спросил: — Как Фумико? Её было не видно в последнее время. Она снова занята с детьми? — Поэтому она и просила собраться, она устала, — рассмеялся Иоши, отстраняя от себя обнаглевшую собачонку, которую звали коротко — Фо. — Понимаешь, с тремя детьми можно на суку от забот повеситься, говорю тебе как тот, кто сидел с этими дьяволятами целый день. Жуть. Не представляю, как сестрёнка с ними справляется, не углядишь ведь за каждым... особенно когда они все — неуправляемые торпеды. В субботу у нас останется наша мама, она-то за всеми этими чертятами и присмотрит, пока мы — надеюсь, что с тобой — сможем отвлечься, кто от чего. — Вы могли бы вдвоём сходить, — Тобирама обмакнул кисть в чернила, — без меня. — Так неинтересно, — с усмешкой проговорил Иоши, — ты же душа нашей компании, Тобирама. — Очевидно, это был сарказм, — Тобирама стал отмечать на чистом листе бумаги потери. — Душой компании всегда был мой брат. — Тебе просто нужно хлебнуть отборного саке — тогда и язык развязывается, — Иоши состроил знающее лицо. — Помнишь же, как мы с тобой и Хаширамой... — Не тот случай, — вздохнул Тобирама, хмурясь, — я тогда был не в себе, раз согласился попробовать то пойло. — В себе, в себе, — хохотнул Иоши, скрыв улыбку за ладонью, — так славно речи не толкал даже Хаширама, уж поверь мне на слово. — Я не пойду, Иоши, — Тобирама пересчитал погибших, — мне нужно работать и готовиться к миссии. Расслабляться сейчас нельзя. — Миссия? — Иоши потрепал Фо по голове. — Тебе разве не надо сидеть здесь и координировать действия всех отрядов? — Надо, — кивнул Тобирама, вычёркивая ещё имена из списка. — Но обстоятельства вынуждают меня вмешаться. — Это какие ещё такие обстоятельства? — Иоши поднял на него взгляд, почесал ухо. — Мы безбожно проигрываем войну? — У противника бьякуган, — коротко сказал Тобирама, рассматривая отставленную в сторону лакированную фигурку. — Оу, — Иоши выдохнул, — и он не у рядового шиноби, насколько я могу предположить? — Об этом мне ещё предстоит узнать, — Тобирама отодвинул кружку подальше от себя, взялся за короткие письма. — Всё зависит от того, что скажет Хирузен. Если бьякуган у кого-то, кто может переломить исход нашей войны даже в одиночку, у меня нет иного выбора, кроме как отправиться на фронт и проконтролировать всё лично, иначе мы рискуем потерять ещё больше людей. Несколько минут кисть Тобирамы скользила по бумаге, оставляя после себя чёрные чёткие следы, как тропинки среди сугробов, а Иоши стоял на месте, поглаживая между ушей Фо, которая засопела только громче, виляя коротким хвостиком и высунув розовый широкий, точно лопата, язык. Тень войны надвинулась чёрной тучей на кабинет, похоронок было уже слишком много — скоро прольются ещё слёзы: родителей, любовников, детей, друзей. Многие уже проклинали эту злую войну, проклинали Скрытое Облако, проклинали приказы, которые приносили с собой смерти, копили в себе ненависть: кто-то — тихо, почти незаметно, кто-то — громко, оставляя агитационные плакаты на заборах, выкрикивая иногда оскорбления, на улицах даже появился маньяк, вырезавший целые семьи беженцев, полиция только недавно напала на его след. Тобирама понимал, что это было неизбежно. Идеалы его брата, конечно, жили во многих, в основном в молодёжи, стремившейся защитить то, что ей было дорого, но не все их разделяли, а деревня, повязанная лентами бесконечных похорон, напоминала разворошённый улей шершней, которые носились с жужжанием из стороны в сторону, готовые выпустить жало против любого, кто покусился бы на их место. Тишина и спокойствие на улицах, открытые магазинчики, пусть и не так, как в мирное время, работали ширмой, иллюзией. Детей укрывали от слёз, создавали вокруг них сказочный кокон из объяснений, почему, например, у того дяди нет ноги или почему те женщины так часто уходят на кладбища, заплаканные и разбитые... Иоши, казалось, тоже почувствовал это — видел похоронки, видел, как Тобирама уже привычно выводил символы на бумаге, видел фигурки и карту. Оценил всё по-своему. — Тогда тем более ты просто обязан пойти с нами в «Колесо Фортуны», — настаивал Иоши, с надеждой рассматривая рабочий стол. — Фумико была бы счастлива во всех смыслах этого слова. Посидели бы, поговорили, я, может, даже притащил бы заграничные шахматы... — протянул он. — Как раз купил новый набор у... нет, представляешь, они отдавали его за такой бесценок, впрочем, я не должен удивляться — всё-таки это была домашняя распродажа... но фигурки сделаны так ладно. — Кто о чём, а ты о своих шахматах, — заметил Тобирама на выдохе, — и когда ты планируешь снимать столик в ресторане? — Ну, — задумчиво протянул Иоши, — в субботу или в воскресенье, не раньше, — он следил за кистью, — как раз Фумико будет свободна, а то в последнее время она тоже из школы не вылезает и своих дошколят из надзора не выпускает. Ей тоже нужно расслабиться, вот что я скажу, поедим по-человечески, а не супы из сельдерея, бр-р-р. — Она до сих пор готовит овощные супы? — вздёрнул бровь Тобирама. — Я думал, это уже пройденный этап. Мои соболезнования. — Пичкают меня помидорами да огурцами дома, в общем, да, мне только тайком удаётся захватить утку у Шизуки из лапшичной, одно моё спасение, — пожаловался Иоши. — Она только детям готовит рыбу и рис, иногда даже карри, а мне говорит, мол, надо на здоровую пищу переходить, а не питаться как попало... да я же и не питаюсь как попало! — Да, в самом деле не как попало, — Тобирама вспомнил кабинет Иоши, стол, заваленный закусками и запеканками, коробочки из лапшичной, утка, лепёшки... Он задумался насчёт предложения, но потом опять покачал головой: — Нет, не думаю, что это возможно, у меня были планы на субботу и воскресенье. — Заползти в свою лабораторию и не вылезать из неё? — предположил Иоши. — Да, отличные планы, а я тебе предлагаю какую-то здоровую альтернативу, вывести в люди хочу... Может быть, всё-таки пойдёшь? Иначе я тебя затюкаю, даю слово. — Нет, — повторил Тобирама, — тюкай не тюкай, а я уже всё решил. — Как же с тобой сложно, — простонал Иоши, почесав быстро подбородок. — Мы с Фумико думали с тобой серьёзный разговор устроить, разобраться во всём, а ты... — он махнул рукой, — я бы тебе купил самый большой рамен, который тамошний повар может сделать. — Я знаю, на сколько у нас раньше затягивались такие «серьёзные разговоры», — напомнил Тобирама, с сожалением отмечая, что его клан терпел самые большие потери, множество Сенджу, отправленных на передовую, погибли в первых сражениях на границах, впрочем, они смогли заставить шиноби страны Молний отступить. — Они длились до самой ночи, а иногда и до самого утра — и ты отчаянно пытался меня споить, Иоши. — Крещу сердце, в этот раз разговор не затянется больше чем на три часа, даю слово, — Иоши потянул воротник своей синей туники, — соглашайся, Тобирама, всего пара часиков — и ты будешь снова свободен, как ветер, а мы ещё на месяц от тебя отстанем. — Минут двадцать, не дольше, и я обещаю подумать о твоём предложении, — Тобирама оторвался от бумаг и посмотрел в серые глаза Иоши. — Это всё, что ты хотел сказать, Иоши, или у тебя на уме есть что-то ещё такое же срочное, как посиделки в ресторане? — он отпустил кисть и сложил руки на груди. — Я бы мог только из дружеской солидарности помочь тебе с бумагами... — предложил Иоши с приятной улыбкой, не показывая зубов, — не то чтобы я сомневаюсь в твоих способностях, просто волнуюсь — у тебя же в голове, должно быть, тоже война развернулась от всех этих докладов, — он взъерошил светлые волосы, — может, тебе помощника найти действительно, так бы смог успевать гораздо больше. — Вряд ли, — Тобирама всё ещё думал о потерянном бьякугане, — я и сам справляюсь, а так будет сплошной бардак, у меня всё уже упорядочено и разложено по своим местам. — Безнадёжный трудоголик, — вздохнул Иоши, — ну как знаешь, моё дело предложить. Если будет ещё какое-то задание для меня, свисти, а пока я пойду. Не скучай здесь, — бросил он напоследок и испарился из кабинета, вызвав у Тобирамы облегчённый выдох. Тобирама откинулся на спинку стула, прикрыв глаза рукой — и просидел так, чувствуя затылком тепло заходящего солнца, пока не понял, что начал засыпать, потом разгрёб целый завал документов, подписал, вычеркнул, обновил списки... Он провёл большим пальцем по длинной белой косой царапине, шедшей от правого запястья и скрывавшейся под рукавом чёрного поддоспешника — её кривым укусом оставил вражеский кинжал ещё в детстве, это был первый в его жизни шрам. Каварама тогда долго смеялся, всё тыкая в его сторону пальцем и фыркая: «А вот у меня шрамов почти не было после первого боя!» На стол капнула клякса чернил, которую тут же впитала салфетка. Эри показывалась в кабинете ещё несколько раз, уже без Минори, заботливо наполнила белую кружку новой порцией чая из шиповника, поставила её на стол и быстро удалилась, пряча бледно-зелёные глаза. Даже для клана Яманака она была слишком стеснительной: редко смотрела прямо, шагала тихонько, являлась только со стуком и никогда не задавала лишних вопросов. Кипяток, пропитанный ароматной заваркой, пускал клубы белого пара вверх, они поднимались, точно облака, и быстро исчезали. Тобирама окинул задумчивым взглядом разложенные стопки бумаг — фронтовые, внутренние дела деревни, отчёты кланов, мелкие и крупные преступления, — а после вновь обратил внимание на свитки, лежавшие в стороне. Сунув пару из них в сумку и допив чай, он выбрался из кабинета впервые за несколько часов, пощёлкал суставами пальцев, когда спускался вниз по лестнице: уже стукнуло полвосьмого, ворчали советники за дверью большой комнаты для собраний, циферблат напоминал о приглашении Мито на семейный ужин, разводы на стекле, словно застывшие кровавые пятна — о сообщении Хирузена и о двух беженках в полицейском участке. В архивах зарывался Минори, сидел за столом под тщательным надзором Эри, перебирая документы, и частенько вздыхал, укладывая голову на руки; они и ещё несколько работников принимали ястребиные послания с военной полосы страны Горячих Источников. Тянулся цитрусовый и чернильный аромат из просторной комнаты, шуршали страницы. Тобирама же, ругавший своих учеников за опоздания, сам безбожно припозднился — заработался. Он торопливым шагом пересекал холодевшие улицы, провожая взглядом покидавшее свой сапфировый престол солнце, когда закрывались магазинчики и забегаловки на ночь, мелькали таблички «Закрыто» тут и там. Редкие горстки прохожих останавливались возле пары парней-подростков, размахивавших красочными листовками; от них расползались слухи о далёкой войне. Возле академии собиралась сумеречная молодёжь, вдыхая запахи распустившихся ирисов, они тренировались, спорили, дрались, складывали печати. По дороге до светлого госпиталя, стоявшего особняком от остальных построек, ползли родные раненых, сжимавшие в руках сумочки с продуктами, гостинцами, цветами, к вечеру их приносило всё меньше и меньше, когда зажигались цветные уличные фонарики и окна домов — золотые от искусственных звёзд. Тобирама шагал широко и уверенно, окружённый блеском чужих протекторов из стали и взглядами. У госпиталя росла рябина, тоненькие листья, приятная на ощупь кора, зарубки на ней, у большого главного входа толпились матери и отцы, подростки и совсем ещё дети, и высокий медработник из клана Сенджу, с тёмными волосами и маленькими быстрыми глазами, как две маслины; он по очереди подзывал пришедших к себе — их принимали медсёстры, уводили под своды госпиталя — и вновь толпа волновалась, шушукалась, разглядывала сияющие в последних лучах солнца окна, из которых изредка высовывались лица — совершенно разные, незнакомые. Тобирама выждал момент, когда проход освободился — и остановился. — Г-господин Хокаге? — заикнулся Монтерио Сенджу, уткнувшись взглядом тут же в свой планер. — Мы вас не ждали, вы пришли кого-то проведать или вам самому необходима медицинская помощь? — он неловко переминался с ноги на ногу. — Господин Ясуши сможет вас принять, он только недавно закончил лечение четырнадцатой команды. — Я слышал, Сарутоби Хирузен был тяжело ранен, — начал Тобирама, краем глаза следя за прокатившейся по коридору госпиталя коляской, в которой сидел зрелый мужчина без левой ноги. — Я могу увидеть его сейчас? — А, да, конечно, — закивал Монтерио, — его жизни больше не угрожает опасность... Тада, — позвал он, оборачиваясь, — будь добра, проводи господина Хокаге в семьдесят пятую палату и не забудь проверить семьдесят третью. Всё поняла? — Не люблю, когда ты со мной так говоришь, — надула губы Тада, затем перевела взгляд тёмно-карих глаз на Тобираму, — давно вы у нас не были, господин Хокаге. Впрочем, это даже к лучшему — всегда важно, чтобы лидер был в полном здравии и... — Тада, — вздохнул Монтерио, — меньше слов, больше дела. Тада кивнула и жестом пригласила Тобираму следовать за собой. Белые стены, белый потолок, тёмный деревянный пол, не скрипевший под ногами, воздух внутри пропитался лекарствами, бинтами, мазями из сухой терпкой календулы и других трав, медицинские работники суетились в коридорах, заполненных пациентами, перевязанные шиноби либо сидели на скамьях, переговариваясь друг с другом, либо молчаливо потирали обработанные ладони, пальцы, колени... В открытых палатах раненые занимали почти все койки — они лежали неподвижно, их раны скрывались под бинтами, под тонкими больничными одеялами — форточки никто не закрывал, сквозь них просачивался обманчиво-спокойный июнь, пахший нарциссами, которые росли вокруг больницы, рассыпались по лужайке горсточками — они напоминали жёлто-белые звёзды, космические слёзы с тонким ароматом, бежавшим за ветром. Нарциссы стояли и в вазах на тумбочках, белые и жёлтые, были ещё розы, астры; в комнате же, где расположили куноичи, в фарфоре распустились тигровые лилии. Тобирама чувствовал их издалека, из коридора, пару раз даже чихнул, потирая вмиг покрасневший нос. «Видели мы, — говорила одна из шиноби, заплетая косу из своих светлых волос, — как на тебя смотрел Аки, ну точно он без тебя жить не может, каждый день приходит, а сегодня вот постарался — даже лилии твои любимые притащил. Сказка, а не жених». — «Мы с ним только встречаемся, — отвечала другая, смущённо уведя взгляд в сторону окна, — так далеко мы ещё ничего не планировали, Юрико». — «Да брось, вы же любите друг друга, чего уж тут скрывать, — мечтательно вздохнула Юрико, — я, например, тоже хотела бы, чтобы у меня был такой же человек, которому небезразлично, что со мной будет». — «Любовь шиноби — это больно, — подала голос третья, всё её лицо было в свежих ожогах, — это как фейерверки». — «Лучше уж увидеть фейерверки раз в жизни, чем не видеть их вовсе и жить всё время в сплошной темноте». — «А вот и философия от Окано, — засмеялась Юрико, — послушай, ты никогда не хотела быть свахой?» Взгляды липли к синей броне, чужие глаза следили за каждым шагом, разговоры затихали, почтенно склонялись головы. Тада, прижимавшая к груди собственную папочку с личными делами, семенила впереди, она была низкой, пухленькой, с рыжеватыми волосами. Мелькали номера палат, разносился шёпот, шелест, болезненные стоны, жалобы. Тобирама оценивал параллельно состояние госпиталя — места были, но война ещё только началась... многие окажутся здесь рано или поздно, очень многие. Он заметил мальчишку-подростка, болтавшего ногами возле шестьдесят восьмой палаты — он держал протектор на коленях и терпеливо тёр его красной тряпочкой, повторяя: «Вот придёт мама в сознание, я ей расскажу, что я уже генин, что я уже сильный...» Мальчишка был из клана Хьюга. В его больших серых глазах стояли слёзы, они капали на протектор, но он тщательно стирал каждую слезинку и продолжал повторять: «Я сильный, сильный, сильный». Тада резко остановилась возле нужной палаты, приоткрыла дверь и кивнула Тобираме. — Сарутоби Хирузен, к тебе ещё один посетитель, — она улыбнулась и вновь растворилась в коридоре, двинувшись к другой палате, по-прежнему прижимая папку к груди. От неё остался один сладкий запах клубники. Тобирама переступил границу между палатой и коридором, оказавшись в большой светлой комнате, где лежало ещё шесть человек. Хирузен, до этого смотревший в большое окно, повернул голову — бинты покрывали его руки, грудь, лоб, русые волосы торчали в разные стороны, а серые глаза стреляли почти гневно в сторону Данзо, который, по-прежнему растрёпанный и неряшливый, откинувшись на спинку стула, сидел возле стены и нагло спал. На тумбочке у соседей лежали игральные карты — несколько колод, бутылки с водой и пустые тарелки из-под рисовой каши; раньше они тихо переговаривались, стараясь лишний раз не бередить свои раны, и шёпот их эхом прокатывался от стены до стены. Один рассказывал о своём сыне, который только-только научился ходить, второй — о своей жене, которая недавно научилась готовить добротную лапшу с говядиной. Оба избегали упоминаний о фронте. На коленях у Хирузена лежали две книги: «Сто один способ помириться со второй половинкой» и «Забытые дороги», в совершенно новых обложках — видимо, купили их совсем недавно. На его прикроватной тумбочке была ещё картонная коробочка со сладкой пастилой со вкусом инжира и бутылка с холодным травяным чаем, а рядом — красный резиновый мячик. Тобирама отметил про себя, что лицо у его ученика посерело — видимо, от потери крови, — он выглядел усталым, губы казались почти бескровными, сквозь повязки проступила кровь на плече. Протектор и форма висели возле него, на свободном стуле, как на вешалке. Доспех выглядел потрёпанным — на нём остались следы от огня и длинные глубокие царапины, не хватало пары пластин, ремни растрепались. Тяжело вздохнув, Хирузен взял в руки мячик и со всей силы кинул в Данзо — попал ему в лоб, и тот едва не свалился со своего места от неожиданности со своим возмущённым: «Ты чего, сдурел совсем?» Несколько секунд они обменивались взглядами: один вздохнул, глазами показывая на Тобираму, а второй, потирая ушибленное место, гневно зыркал вперёд. Тобирама прокашлялся в кулак, и Данзо едва не подпрыгнул на стуле, всё-таки заметив его и протирая тёмные глаза, в которых промелькнул неподдельный ужас. Другие раненые затихли вовсе — приложились к бутылкам с водой, промочив горло, затем укрылись одеялами, пересчитывая карты. — Здравствуйте, сенсей, — слегка склонив голову, улыбнулся Хирузен, — вы решили меня проведать? — Да, можно и так сказать, — кивнул Тобирама, тронув заднюю сторону шеи. — Но сначала я хотел бы услышать подробности о том, что произошло на задании, в записке ты указал только основные моменты. — Да, точно, — Хирузен с насмешкой взглянул на Данзо, который попытался слиться со стеной. — Сенсей, мы, конечно, держим основные позиции в стране Горячих Источников, но вот деревни севернее Юи... скажем, это оказались довольно спорные территории, мы рассчитывали заручиться поддержкой местных жителей, и на первый взгляд у нас не возникало никаких проблем, но потом всё перевернулось с ног на голову в деревне Рах. Она была относительно крупнее остальных... и так вышло... — он откашлялся, — глава деревни послал сигнал противнику, когда завидел нас на горизонте, и всё оставшееся время они всячески отвлекали нас, делились вымышленной информацией... Раскусил я их только позднее, когда господин Шу начал путаться в собственных словах, но это не спасло наш отряд от внезапной атаки. — Хирузен перевёл дыхание, проведя ладонью по бинтам на груди, тон его стал тяжелее, вобрал в себя непривычную сталь, проскользнувшую всего на миг. — Я был глупцом, надо было внимательнее относиться к ситуации. По моей вине погибли мои товарищи и сам я оказался позорно ранен. — Что тебе известно о нападавших? — Тобирама скрестил руки на груди, прислонившись к стене. — Они нашли иную тропу через северные склоны? — Господин Шу им помог, — кивнул Хирузен, потирая забинтованный затылок, поморщился, — он раньше был проводником в страну Мороза, контрабандист, хоть и пытался строить из себя бывшего торговца-караванщика. А нападавшие... — он прикрыл свои серые глаза, наморщил лоб, собираясь с мыслями, — они все были хорошо подготовлены к бою. Пользовались в основном ниндзюцу и тайдзюцу, но был среди них человек из клана Чиноики, он как раз всеми и командовал — стоял в стороне, но когда Амари попыталась от него избавиться, она оказалась в его гендзюцу — только тогда её бьякуган был бессилен. В гендзюцу оказались ещё Шода и Накамото... но мне, к счастью, удалось избежать этого. — Кецурьюган на их стороне, — задумчиво протянул Тобирама, — только один? — Только один, но Шу вскользь, видимо, по ошибке упомянул, что наёмники из клана Чиноике связались с силами Скрытого Облака, — Хирузен теперь почесал подбородок, он будто не знал, куда деть свои руки, которые ещё мелко подрагивали, — на их стороне множество кланов, они сплотились против нас и теперь врассыпную терроризируют многие поселения. Выходит, у них война из тени, но мне кажется, они наращивают силы, чтобы выбить нас из Юи однажды и пойти на Хотто, и дальше... — Если обстоятельства будут позволять, они так и поступят, но пока они будут пытаться ослабить наши позиции, расшатать их, — кивнул Тобирама, тоже задумчиво притронувшись к подбородку. — Было ещё что-нибудь странное? — Был среди них человек, сенсей... — начал Хирузен, понизив голос, когда остальных раненых в палате повели на очередные процедуры, — столько чакры я не видел уже давно, он настоящий монстр — я думаю, как бы он не оказался джинчурики... — он скосил взгляд на окно, на которое сел маленький взъерошенный воробушек. — Если это так, то с бьякуганом он принесёт нам множество проблем. Человек-армия. — Если это действительно джинчурики, он может переломить исход многих битв не в нашу пользу, — поморщился Тобирама, не обрадованный новостью. — Ты в этом уверен? — Почти на семьдесят процентов, — Хирузен поёрзал на койке, пока Данзо рылся в своей кожаной сумке. — Он, правда, против нас практически не сражался, не лез в бой, но почувствовать чакру хвостатого в нём можно было даже на расстоянии. Не знаю, правда, был ли это двухвостый или восьмихвостый... я не успел этого уловить в пылу нашей стычки... — он помолчал. — Сенсей, не зря вы всё-таки стягивали силы к Юи. — Страна Молний тоже закрепляет позиции, они готовятся к продолжительной войне, поэтому это всего лишь вопрос времени, когда они осмелятся сделать новый ход, — Тобирама отстранился от стены, разглядывая его повязки. — Что говорит врач? — О моём состоянии? — моргнул Хирузен, бросив взгляд на Данзо. — Ну, я скоро пойду на поправку, господин Ясуши уже справился с самыми сложными моими ранами, но ходить пока мне лучше поменьше, — он хмыкнул. — Думаю, неделя-другая — и я снова буду в строю. Не больше месяца, в любом случае, так что можете не, кхм... — Хирузен снова прокашлялся и улыбнулся, — я буду скоро в норме. — Это хорошо. Надеюсь, ты действительно вскоре пойдёшь на поправку, — Тобирама перевёл взгляд на Данзо, старательно делавшего вид, что отковыривает лак с подлокотника старого стула. — Тебя же, Данзо, завтра я жду в своём кабинете, думаю, мы найдём для тебя занятие, пока ты восстанавливаешься. Ты пробродил без дела почти неделю, пора бы и за дело взяться. — Я бы тоже мог помочь, сенсей, — вновь улыбнулся Хирузен, — я всегда справлялся со всякой документацией легко, а в этот раз меня не будет ничего отвлекать, так что справлюсь с этим на все сто процентов. Я ведь устану целыми днями лежать на койке без дела. — Я справлюсь и сам, — запально огрызнулся Данзо, — будто бы я совсем безрукий. — Ну вообще-то у тебя сейчас только одна рука, — продолжал улыбаться Хирузен, — и то, левая — а ты ведь правша, как же ты будешь подписывать документы и вообще с пером управляться? — он осторожно размял шею. — Я справлюсь намного лучше, сенсей. — Это моё поручение, Сарутоби, — Данзо снова потирал лоб, бросив взгляд на красный мячик, укатившийся под чужую койку. — Не лезь не в своё дело. — Работы на двоих хватит, — вздохнул всё-таки Тобирама, — приступаете с завтрашнего дня. — Есть, — Данзо и Хирузен быстро кивнули. Тобирама покинул госпиталь — оставил его тёмный пол, белые стены, потолок, окна, сверкавшие в лучах заходящего солнца, суетившихся медработников, стиравших чужую застывшую кровь с рук, часы над большой стойкой регистрации, рядом с которой устроилась в тени чахлая монстера. Его провожали долгими взглядами, цеплявшимися за доспех, будто клещи, и каждый шаг его был достоянием общественности. Тут же передавалось из уха в ухо, что Хокаге посещал госпиталь, и снова война, война, плакавшая вместе со вдовами и вдовцами, сиротами и родителями, потерявших дочерей и сыновей на фронте, война, подобно чёрной грозе на далёком западе, гремела где-то там, белые лезвия взрезали небесное брюхо — и ещё не все за прошедшие два месяца успели ощутить вкус соли на своих губах — лично, а не как вынужденные свидетели на похоронах. Тобирама проходил по засыпавшим дорогам: оранжевые и красные фонарики указывали ему путь, помогали лавировать между двухэтажными постройками — вывески, объявления, приклеенные к заборам; деревня затихала, как лисы затихают в норках, когда слышат охотничью поступь. Он изредка кивал, когда с ним почтенно здоровались, желали приятного вечера, и он преодолевал квартал за кварталом под далёкий собачий вой. Большие врата, красные, с лентами и мелкими колокольчиками, возвышались над живой изгородью, за ними начинались земли клана Узумаки. Первым на очереди стоял большой дом Мито и её семьи — тёмно-красная крыша, светлые стены, символ клана — красный водоворот — над входом и ухоженные клумбочки с лиловыми флоксами. Окна уже пропускали домашнее золото, исходившее от ламп. Ко входу вела каменная дорожка, декоративные статуи в форме лис прятались за кустами ежевики, ближе к саду, между высокими вязами, покачивались новые гамаки. Тобирама, задумавшись, прислонился к старому тополю, тянувшемуся к темневшему куполу небес, и несколько мгновений стоял на месте, чувствуя чакру всей семьи Мито — она, Чихару, Итама, Хиро и их гость. Раздавался тихий смех, звон посуды, щёлканье палочек, свист чайника, тянулся запах запечённого карпа, свежей выпечки. Резиденция же Хокаге была мёртвой, в ней не горели окна, никто никого не ждал, никто не разбрасывался шутками и не зачитывал хокку, а раньше она тоже благоухала разными сортами чая... её молчание отталкивало, её безразличие задевало, и стены давили. Тобирама провёл пятернёй по волосам, пока из окна не выглянула заинтересованная рожица Чихару, а за ней — лицо Мито со всезнающей улыбкой; они обе помахали ему рукой. Мито приоткрыла форточку и заговорила, поправляя заплетённые алые, точно тёмные рубины, волосы: — Мы тебя уже не ждали, Тобирама, — её голос был ласков, — проходи. — Я думал, вы уже заканчиваете свой семейный ужин, — заметил Тобирама, поглаживая большим пальцем шершавую тёплую кору тополя. — Сомневаюсь, что вам нужен ещё один гость, тем более в столь поздний час. — Брось, — улыбнулась Мито, — мы всегда рады видеть тебя у себя в доме. — Дядя, — Чихару нахмурилась, — а вы почему та-а-а-ак поздно пришли? Мы уже почти все сладости съели, вам почти ничего и не осталось, вот! Но вы, дядя, всё равно проходите, рыбы ещё полно, и чая тоже! — она вдруг широко заулыбалась. — Посидите с нами немножко, пожалуйста! — Так уж и быть, — Тобирама отстранился от дерева и двинулся к ступеням дома, когда на окно снова надвинулись светлые бежевые занавески с символом красного водоворота, точно человеческие веки. Он снял свои сандалии и осторожной поступью двинулся в столовую, мельком подмечая новые глиняные поделки, посуду, чашки, разукрашенные на разный лад, в вазе до сих пор стояли жёлтые розы, ещё вполне живые, а не чахлые, повесившие свои головы вниз, за ними присматривали, меняли воду, стирали пыль с листьев. Прямой коридор украшали ещё и картины — тушь и масло, акварель и акрил, пейзажи и смелые портреты, явная работа Итамы, руки которого творили с художественными кистями настоящие чудеса. На низком кофейном столике, зажатом между двумя креслами-качалками, стояло старое зеркало и заготовки для плюшевых игрушек со схемой, подушечка с иголками, нити, куски ткани — розовой, жёлтой, голубой... Тобирама чувствовал себя так, точно проник в музей — без билета и без оплаты, и теперь бродил среди экспонатов, которые казались ему такими далёкими. Он остановился возле большой деревянной фигуры льва и застыл — её явно сделал Хаширама, уже очень давно, — потом тряхнул головой и прошёл наконец в уютную широкую столовую, освещённую масляными лампами. За столом собрались все. Хиро, в свободном тёмном кимоно, и Итама, в красной распашонке, поприветствовали его своими тёплыми улыбками, Мито освободила для него место рядом с собой, накладывая в тарелку поджаренные полоски карпа с кисло-сладким соусом, наливала в чёрную чашечку чай, Чихару ёрзала на месте, на коленях у неё уже был рисунок, сделанный мелками, а напротив входа сидел седой Ашина Узумаки — он не снимал своей серой брони и протектора, поглаживал в задумчивости белые усы и бородку, тёмные его глаза смотрели на Тобираму с отеческой строгостью. Перед ним стояла большая тарелка с супом мисо, уже наполовину съеденным. — Давно не виделись, деверь, — низко пророкотал Ашина, подкладывая себе на другую тарелку ещё кусочек запечённого карпа. — Славно держишься, даже в лице почти не поменялся. Впрочем, на то ты и Хокаге, чтобы быть надёжнее скалы, — он сделал глоток из чашки с чаем. — Только опоздал на полтора часа, распустился. Хотя, с другой стороны, в этот раз от тебя не несёт дымом и копотью. Бросил наконец-то курить? — Бросил, — Тобирама пропустил мимо ушей замечание, — вы тоже, я смотрю, в полном здравии. Как обстоят дела в клане? Мои источники сообщают, что у вас назрел внутренний конфликт, связанный с передачей власти, — взглянув на напрягшегося Итаму, который заправил алую прядь за ухо, он придвинул к себе горячую чайную чашечку, но в руки брать не спешил. — Вы ещё не выбрали наследника? — Уже выбрал, — медленно кивнул Ашина, отковырнув от запечённого карпа кусочек. — Но эта тема для иного разговора. Куда более меня сейчас беспокоит состояние деревни, у вас уже многие сражаются на фронте, война становится сложнее. Мы тоже отправляем людей, терпим потери, но не в таком масштабе, как вы. Это, конечно, не клановые войны, слава богам, но и радоваться тут нечему. Страна Горячих Источников — сложная местность. — Отец, — мягко вмешалась Мито, — мы здесь собирались не о политике и не о войне говорить, если ты помнишь. — Тебе это не понравится, дядя Тобирама, — шепнул Итама, ловко стянув с большого блюда остывшую рисовую булочку. — Да, в самом деле, я прибыл не за этим, хотя война беспокоит меня ничуть не меньше, — Ашина перевёл взгляд с дочки на Тобираму, с одобрением кивнул, распробовав речной дар с румяной корочкой. — Я рассчитывал поговорить о будущем, Тобирама. Узы, связывающие кланы Сенджу и Узумаки, кроются в потомках твоего брата, но гораздо разумнее укрепить их новым союзом. — Только не говорите мне, что решили создать эти узы между мной и женщиной из вашего клана, — Тобирама даже отложил карпа, не сводя прищуренных глаз с Ашины, который заметно кивнул, пока Мито подливала в его чашку ещё душистого чая, маленькие язычки пламени декоративных свечей в чашечках лизали тёплый воздух, пропитанный запахами позднего ужина. — Не самое лучшее время вы выбрали для этого, Ашина — на дворе война. Это будет пир на костях, я этого допустить не могу. — Конечно, после войны, — Ашина занёс палец, не спуская с него взгляда, точно хитрый седой барсук, — сейчас не имеет смысла устраивать пышную церемонию, хотя мы могли бы узаконить ваши отношения без лишних празднеств. Из вас вышла бы достойная пара, я в этом даже не сомневаюсь. — Я её знаю? — Тобирама подул на горячий чай, остужая его. — Кико, моя младшая дочь, — Ашина сделал глоток из своей чашки, — девочка с волей нашего клана. — Кико, — Тобирама пытался припомнить её, — видел, она присутствовала на праздновании свадьбы, всё время молчала. Девушка с вашими фамильными алыми волосами и голубыми глазами — странная особенность, — он вспомнил её: девчонка, которая ни разу не улыбнулась, ни на кого не поднимала взгляда, говорила тихо. — Не думаю, что из этого что-то выйдет, Ашина. Наши кланы и без того тесно связаны. — Тесно, — он взглянул потеплевшим взглядом на Чихару, которая вертелась возле своей матери, отложив мелки и рисунок, морщила носик и, беря пример с Тобирамы, дула на горячий чай в своей чашке. — Но это не противоречит ценностям Хаширамы, Тобирама, тебе ли этого не знать. Думаю, он бы согласился. К тому же ты и без того одинок, об этом знают многие, слышали, во всяком случае. Кико смогла бы разбавить твоё одиночество своим одиночеством — вы будто два сломанных зеркала, которые могли бы своими осколками восстановить хотя бы малую часть целого, пусть трещин и не избежать. — Тётя Кико? — Чихару перевела взгляд на Тобираму и снова на Ашину. — Мне она не нравится. У неё взгляд странный. — Чи, — Мито потрепала её по волосам, в этот раз распущенным, — нельзя так говорить о своей родной тёте, ты же можешь её обидеть. — Но мне она всё равно не нравится, мама, — повторила Чихару, притронувшись к чаю, — и куклы, которые она делает, всегда такие грустные. — Чи, лучше бы ты иногда молчала, — с усмешкой пожурил её Итама, откусив кусочек рисовой булки, когда вторую руку его мягко сжала Хиро. — Но тётя такая... — Чихару опустила глаза, когда поймала на себе строгий взгляд Ашины. — Прости, деда. — Должно быть, ты пошла вся в своего отца, — всё-таки рассмеялся Ашина, смех его был хриплым и глубоким, словно громовые раскаты, — такая же святая простота временами, но надеюсь, с возрастом ты всё же возьмёшь пример с матери. Иначе твой язык принесёт тебе много бед. — Папа классный, — она улыбнулась, снова подсаживаясь к Тобираме поближе, тыкая в царапины на нагруднике пальцами, — и чай у папы всегда получался лучше, чем у мамы, хочу снова выпить такой... м... я не помню... он ещё был сладкий, запах у него такой... спокойный, вот. — Лавандовый, — вспомнил Тобирама, тоже заметив, что Мито действительно заваривала чай в разы хуже, чем Хаширама. Лучше, конечно, чем у него самого, но всё равно не то. — Лав... лав... лавандовый? — нахмурилась Чихару. — Это синие такие цветочки? Мне рассказывал Минори, что его братик разбирается в разной траве и в цветах тоже, он их любит... а ещё... ещё... — она взглянула на Тобираму, подняла на него свои тёмные глаза, потянувшись к белому воротнику, пощупала жёсткий мех, под тяжёлый вздох отстранилась. — Он рассказывал, что его братик больше всего любит фиалки и незабудки... — Кагами? — быстро закинув в рот хрустящие полоски карпа и прожевав их, уточнил Тобирама, и Чихару мигом кивнула. — Не знал. — Я его видела только пару раз, — она наморщила в задумчивости лоб, — но он такой... он мне напомнил светлячка, он весь светится, как светлячок такой. Тёплый. Светлый. Но он тёплый не как огонь, он мягкий, он, наверное, не обожжёт, а ещё у него глаза красивые... — Чи, неужели тебя потянуло к Учихам? — улыбался Итама, придерживая за руку Хиро, которая, убрав пшенично-золотые волосы назад, скромно улыбалась, пробуя на вкус земляничное заварное пирожное. — Раньше ты от них пряталась и с визгом убегала, помнишь же дядюшку Коширо? — Он страшный и тёмный, — открестилась руками Чихару, чем вызвала сдержанную улыбку у Мито, — если братик Кагами — это светлячок, то дядюшка Коширо — это мерзкий слизняк, фу, — она посмотрела на Ашину. — Мне нравятся только братец Минори и братец Кагами — все остальные Учихи... Мама, а почему многие из них такие тёмные? — Причин множество, — Мито погладила её по макушке, — но тебе ещё рано об этом знать. Тобирама молча следил за столом, пробовал ещё кусочки карпа, в меру солёные и прекрасно сочетавшиеся с соусом, ждал, когда остыл бы чай. Всегда державший голову в холоде, он пытался впитать кожей домашний уют, чтобы избавиться от чувства, будто его душа тоже покрылась ледяным панцирем, что он никогда не отогреется, так и останется в жгучей глыбе. Это была чужая семья, чужой дом, чужое тепло. При свете масляных ламп алые фамильные волосы Мито, Чихару, Итамы переливались старинной бронзой, их алебастровая кожа напоминала первый снег, фарфор, чистые облака, их голоса ласкали слух. Разговор зашёл о быте — об академии, о будущем, о сладостях и рецептах, Хиро же фантазировала об их с Итамой ребёнке — каким он будет, как они будут с ним возиться; Итама обнимал её мягко за плечи, и она целовала его в гладкую бритую щёку. Мито разливала чай по чашкам, аромат клубился по всей столовой. Тобирама слушал всё вполуха, почти не вникал в разговор. Его вдруг заняла мысль, что будет делать Кагами, когда вернётся, придёт ли в норму или снова будет чудить, краснеть, опускать сумеречные махровые глаза вниз так, будто где-то нашкодил. «Дурь, с какой стороны ни посмотри», — многоголосым эхом пронеслось в голове: сердце, закованное в лёд, не растопить каким-то юношеским пылом и секундной симпатией. Ни у кого раньше не выходило, и у Кагами не выйдет. Кагами, должно быть, мечтал о взаимности, о горячных поцелуях, о прикосновениях, засосах, укусах, о губах и дальше, дальше — о чём Тобирама никогда не задумывался всерьёз. Близость. Он захватил ещё кусочек карпа, задумавшись. Ему вполне хватало и того, что было между ними — доверие. Он мог бы вверить свою жизнь, выгоревшую и тусклую, в руки Кагами, не задумываясь. Он мог бы и сам отдать жизнь за него. «Сенсей» — в этом слове крылось гораздо больше, чем в глупой влюблённости, которая наверняка уже рассыпалась на мелкие кусочки — и это пошло на благо, несомненно. — Дядя-я-я, — позвала его Чихару, потянувшись к земляничному пирожному, и он вернулся из своих коротких размышлений обратно, перестав смотреть на высокую синюю вазу с любимыми цветами Мито — алыми гибискусами, — а почему вы так много молчите? Вам тётя Кико тоже не нравится? Не нравится же? — она откусила кусочек, перепачкав пипку носа в креме. — Деда, она же не придёт к нам? Пожалуйста-пожалуйста! Мне даже куклы её не нужны! — Она придёт, — кивнул Ашина, пригубив чашку, — и тебе бы следовало этому радоваться... но вернёмся к нашему разговору. Что скажешь, Тобирама, ты подумаешь? Кико будет в деревне в ближайшее время, я уже отправил ей весточку ястребом. — Не торопите события, Ашина, — Тобирама притронулся к чаю. — Ты всё же подумай, Тобирама, — с улыбкой ответила Мито, — она не самая худшая партия. — Я вовсе не в этом смысле, — Тобирама принюхался: это был белый чай, дорогой и ароматный, — мне это не нужно, клану это не нужно и деревня тоже в подобном не нуждается. Да и сомневаюсь я, что с первого взгляда потеряю голову настолько, что решусь на полноценную свадьбу. Вы уж извините, Ашина, но я не отношусь к подобной категории людей. — Это скорее дружеское предложение, Тобирама, — Ашина всё-таки скупо улыбнулся, — и, поверь мне, от такого дружеского предложения грех отказываться — не каждый день к тебе на стол ставят слитки золота, не требуя взамен ничего, кроме поддержки в некоторых вопросах, — он сузил глаза, — клан Узумаки же в свою очередь будет и дальше предоставлять всяческую поддержку даже в спорных вопросах. На твоём месте я бы хорошенько подумал. — Посмотрим, — Тобирама сделал ещё пару глотков белого чая, — если это всё, мне нужно откланяться, — он скосил взгляд на Мито, которая понимающе ему кивнула, — было приятно с вами повидаться и... — Дядя, — Чихару перехватила его за руку, — ну останьтесь ещё немного. — Чи, — он вздохнул, — я обещаю прийти как-нибудь снова. — И тогда вы расскажете мне больше про папу? — она подняла на него свои бездонные тёмные глаза, глаза Хаширамы. — И не женитесь на тёте Кико, она мне всё равно не нравится, — шепнула она громко, стирая крем салфеткой. — Я придумала! Раз вы, дядя, сами не можете найти себе невесту, я вам помогу, вот. Я постараюсь найти вам самую-самую! — Как великодушно, Чи, — протянул Тобирама, тронув кончик её носа. — Но с этим уж я сам как-нибудь разберусь. Если мне это, конечно, понадобится. — Ну вот, — Чихару потёрла нос, — а я бы вам такую нашла невесту, что все-все завидовали бы! У неё были бы... были бы... у неё должны быть глаза красивые, как у Кагами, и светиться она должна, как он, потому что светлячки — это очень красиво... — Слишком много Кагами за один вечер, — суховато ответил Тобирама, задумавшись и поднимаясь с места. Склонил слегка голову. — Спасибо за славный ужин, Мито, Ашина. Мне пора. Когда Тобирама покидал светлую столовую, с лампами, свечами, пирожными, чаем и домашними улыбками, его провожали короткими вежливыми взглядами, которые не цеплялись к спине, подобно назойливым наклейкам. Он оставил тёплый дом позади — и золотые окна, и красные водовороты, и семью брата. Его путь пролегал в пятнистой мгле — её тревожили фонарики, указывавшие путь, здесь, на окраине, стояла деревенская тишина, скрип, а над травой, которая росла возле забора, горели изумрудами спящие светлячки: они действительно не обжигали, никогда — не умели, только светились подобно осколкам звёзд, отражавшихся на рябой поверхности реки Нара. Всего через пару улиц уже начинался квартал Учих — большая территория, клановые гордые знаки, чистые дороги и ещё фонарики, мигавшие иногда от сопения утихшего ветра, ночь от них подрумянилась, ещё медь лилась из домов — квадратами лежала на чёрной немой траве, в них мелькали тени, точно демоны, за стёклами и стенами велись тихие предсонные разговоры, цветные занавески шевелились, двигались, как ресницы. Раньше улица дарила домам свет, золотила их крыши, на которых ворковали стайки белых голубей, по ночам же они менялись ролями — на короткий миг человеческая жизнь зажигалась костром, голоса — это были тихие домашние песни — сливались со стрекотанием сверчков, и деревня, от сердца до кончиков ногтей, медленно утопала во сне — в чёрном коротком июньском сне. Тобирама невольно засматривался на звёзды — всего на пару мгновений поднимал глаза, пересчитывал созвездия, которые знал, о которых слышал и которые были ему незнакомы; ему в ответ улыбался огрызок луны, весь в гематомах, избитый и облитый серебряной кислотой, прожигавшей тёмные пятна и кратеры, и месяц вновь и вновь подставлял свою неровную щёку под удар — знал, что этого не избежать, и молча терпел пытки. «Что такого в этих звёздах? — спрашивал как-то Тобирама, устроившись на крыльце их старого дома, и Итама, рассеянно пригладив непослушные волосы, мелко вздрогнул, пряча за спиной большую звёздную карту. — Они же так далеко, другое дело — катана или сюрикен...» — «Не всегда же думать о войне, братец Тобирама, — отвечал робко Итама, в тёмных глазах не то робость, не то интерес, а вместе с ними ещё и звёзды, от которых он не мог оторваться с младенчества, — нет, воевать надо, конечно... отец воюет, мы все воюем, но иногда, я думаю, можно остановиться и посмотреть в небо... там же... — он заговорился, тревожно оглядывая Тобираму, — ты только отцу не говори, что я снова взял карты. Пожалуйста?» — «Я не видел при тебе никаких карт, — Тобирама коротко кивнул и тоже обратил взгляд на звёзды, — интересно, кто придумал эту чушь с разными созвездиями?» — «Умные люди, — пробормотал неловко Итама, подтягивая и без того тугой пояс, — которые умели ценить красоту даже в далёких звёздах». — «А о чём вы тут болтаете? — подскочил к ним Каварама, с любопытством разглядывая смущённого Итаму. — Я рассказывал, как пару дней назад смог укокошить пару Учих?» — «А вот и война». Тобирама пересёк ещё несколько песчаных дорог, отдалённо чувствуя аромат махровой сирени, которая при свете месяца была вся в пятнах тьмы, тёмно-серая, качавшая лапками... Он прошёл сквозь главные ворота, на которые кто-то повесил длинные синие ленты, и ускорил шаг, когда заметил полицейский участок. За окнами суетились работники ночной смены, мелькали чёрными тенями. Тобирама прошёл внутрь, и те полицейские, кто заметил его, с почтением опустили головы, с уважением приветствуя Хокаге. — Мне нужен Мамору, — сказал Тобирама у стойки регистрации, за которой сидела зрелая женщина в очках в красной оправе, — он ведь сейчас на месте? — Да, он сегодня на ночной смене, господин Хокаге, — вежливо улыбнувшись, проговорила женщина, которую звали Курата — так гласила табличка на её столе. Она была в тёмной форме с символом полиции на ней, волосы зачёсаны в высокий тёмно-русый хвост. — Он как раз занимался беженцами сегодня, проводил допросы. Вы можете найти его чуть дальше по коридору, он как раз освободился. Тобирама кивнул и зашагал дальше по коридору: на светло-оливковых стенах висели маленькие картины, горы, море, лес, рисовые поля — там же были таблицы, доски... Он добрался до двери, где висела табличка «Мамору Учиха, старший помощник», и открыл её, проходя внутрь с предупредительным стуком. Мамору качался на стуле, сжимая в руках бежевую папку с красными печатями и напевая что-то себе под нос. На лбу его уже прорезалась пара глубоких, но плавных морщин. Протектор он повязал на правом плече, подёргивал изредка серый ворот своего жилета, тщательно скрывая тёмный след на шее, всё время убирал назад волнистые, как у Кагами, волосы, поднимал чёрные глаза к потолку, вздыхал, открывая и закрывая папку. Тобирама постучал по стене, так как никакой реакции не последовало, только песня стала чуть тише. Плотные занавески от света напоминали листы бронзы, сияла застёжка полицейской сумки, лежавшей на полу возле рабочего стола, из неё торчала пара свитков. Стул перестал возмущённо поскрипывать лишь тогда, когда Мамору закончил в задумчивости раскачиваться на нём туда-сюда, как на байдарке, и устремил взгляд на вход в кабинет, тут же стушевавшись — с заметным волнением улыбнулся, отложил папку в сторону, опёрся локтями о столешницу. Чёрные волосы опять рассыпались, упали на лицо, и он встряхнул головой, стараясь смотреть прямо, не уводить взгляда. Редкие седые волоски поблёскивали при зареве ламп, которые разгоняли ночной мрак. Тобирама сделал шаг по направлению к столу, остановился и мельком осмотрел художественный беспорядок в каждом углу — на картотеке, например, стояла большая коробка бенто, на столе был целый завал из керамических кружек с кофейными разводами, в углу башенкой возвышалась антикварная домашняя кофемолка, однако среди бумаг царил полный порядок. В этом кабинете сочетались неряшливость и чёткая определённость — всюду такие знакомые документы, документы, документы... — Как обстоят дела с беженцами? — Тобирама решил начать без лишних церемоний, вспоминая утренний полицейский отчёт на своём столе. — Ты смог что-нибудь выяснить о тех двух? — Пока что всё глухо, господин Хокаге, — покачал головой Мамору, состроив печальное лицо. — Так называемая Сора Намида болтала без умолку, но по существу ничего не сказала, её же спутница, Юка Кугуцу, до сих пор не сказала ни слова. Мы подозреваем, что она и вовсе немая... — он поправил протектор на плече. — Мы собирались продолжить допрос завтра же, попытаемся подловить хотя бы Сору на вранье. — Я бы хотел с ними поговорить лично, — Тобирама вспомнил призывные свитки. — Я... — Мамору снова потянулся к протектору — видимо, не знал, куда деть руки, как это бывало и у Кагами. Тобирама тут же отмахнулся от этой мысли. — Вы хотите лично убедиться, что они не представляют опасности? — У меня возник к ним вопрос, — кивнул Тобирама, обратив внимание на стопку старых нот, сложенных невероятно аккуратно под маленькими настенными квадратными часами, строгими и тикавшими невероятно громко. — Больше никаких происшествий за сегодня не произошло? — спросил он, когда Мамору, кивнув, повёл его к камерам. — Воровство, в основном, — вздохнул Мамору, прикрывая за собой дверь; он был ниже Тобирамы чуть ли не на голову, так что смотрел на него снизу вверх своими чёрными глазами. — С мародёрами мы тоже разобрались, ещё нашли того, кто разворовывал на кладбище старые могилы, странная девушка... — он снова поднял взгляд на потолок, — серийного убийцу мы почти выловили, он у нас на крючке, а в остальном всё относительно тихо, — его голос всё-таки в самом деле напоминал оркестр — глубокий, бархатный, приятный. Он успокаивал. — Мамору, — обратился к нему Тобирама, когда они миновали пару служебных помещений, — как давно Кагами стал себя вести странно? — Странно? — Мамору сделал глубокий вдох. — Я бы не сказал, что странно... у него глаза горят с шестнадцати, это заметила Рина, — он грустно улыбнулся, быстро отдав приказ другому полицейскому, который мялся рядом с доской «Разыскивается». — Он, правда, мне ничего не рассказывает, а я как-то не привык лезть в чужие головы... вернее, привык, но не с близкими, я не устраиваю допросы, но мне-то знаком этот взгляд, слишком хорошо знаком. — С шестнадцати, значит, — задумчиво повторил Тобирама, вспоминая горящие глаза Кагами, который пытался на тренировке отобрать у него колокольчики, помнил то, как он смущённо уводил взгляд, и над ним иногда подтрунивал Данзо. Теперь же, с письмами, всё становилось на свои места. Все те взгляды, все те «сенсей, вам не нужна помощь?» и вечная близость, смущённая улыбка, когда Тобирама трепал его по мягким волосам или поправлял съехавший протектор со лба после очередного боя — его сердце всё же совершило ошибку и выбрало не того. — Надеюсь, эта девушка хотя бы не из клана Абураме, — опять вздохнул Мамору, — все эти их жуки и осы... у меня аллергия на ос, — он замедлился. — Всё-таки я хочу видеть рядом с ним достойную женщину, а потом ещё и внуков понянчить. — Да, я тоже надеюсь, что так всё и сложится, с достойной женщиной, — Тобирама отмахнулся от мысли, что Кагами был где-то там, далеко от деревни, и безбожно делал ошибки, поддаваясь зову своего глупого сердца. — Конечно, он ещё может вляпаться во всякое... — Мамору усмехнулся. Они дошли до комнаты с камерами — за столом, освещённая лампой, сидела надзирательница и заполняла большой журнал посещений. Она подняла на них серые грустные глаза, не улыбаясь, на столе подле её левой руки лежал старый набор художественной пастели, в котором не хватало множества цветов; большой старый альбом с изображением цветущей сакуры был раскрыт на середине с простыми открытыми пейзажами: лес, заброшенная деревня поблизости, лесопилка, река, вид со скалы с ликом Хаширамы на ней. Под каждым, как клякса, осталось имя — Амари. В комнате находилось несколько камер: в первой тихонько сидели два молодых парня, побитые и злобно зыркавшие друг на друга, с ними делил скамью мужчина постарше, который тоскливо глядел на надзирательницу, вторую занимали ещё три человека, мелкие воришки, а в третьей Тобирама наконец разглядел двух беженок из рассказа Данзо и отчёта Мамору... Сора, та, что была повыше, бормотала себе что-то под нос, рассматривая высокое окошечко и решётки на нём, водила светло-серыми глазами из стороны в сторону медленно. Она подходила к прутьям решётки, пыталась заговорить с соседями, но терпела неудачу, тяжело вздыхала и снова виляла по всей своей камере, разглядывая оливковые стены, стулья, рабочий стол, на связку ключей, висевшей на поясе надзирательницы. Юка, её спутница, растянулась на койке и, подложив под голову руки, смотрела в одну точку — на большой сундук, где хранились вещи арестованных. Мамору коротко поприветствовал надзирательницу, а Тобирама приблизился к третьей камере. Глаза у Соры расширились, стали как два блюдца, она вся внезапно забеспокоилась, засуетилась, похлопала себя по карманам, закашлялась и пропела: «И вот стоит передо мной воитель древний и седой...» Она, высокая и не замолкавшая, вдруг неловко пикнула: «Вырвалось» — и вдруг начала подбирать рифму к следующей строке, пока «воитель» хмурил белые брови. Юка лишь шумно вздохнула, тоже мельком взглянув на него. Розовые глаза изучали его тёмно-синюю броню, его белый воротник, и, казалось, оценили даже чакру — после чего, не особо удивлённая, Юка вновь уставилась на сундук с вещами. Тобирама привычно сложил руки на груди, прислушиваясь к своим ощущениям — ничего странного в этих двух беженках не было, но перебинтованные руки Соры вызывали у него вопросы. Он хорошо помнил, что шиноби Скрытого Облака часто делали себе татуировки как раз на руках. — Значит, вы обе из страны Горячих Источников? — поинтересовался Тобирама, когда Сора попыталась успокоиться, но вместо этого стала нервно почёсывать левое плечо. — За последние месяцы через пограничный пункт не проходило никого, похожего на вас. — Ну, это довольно просто объяснить, — неприятно улыбнулась Сора, её заячья губа изогнулась, — мы, конечно, из Юи, я лично там родилась и выросла, но так вышло, что мы не были там с начала войны, находились всё это время в стране Водопадов по личным делам, — она смотрела в глаза Тобирамы, — я как-то так себе вас и представляла. — Ближе к делу, — подогнал её Тобирама. — Значит, вы прибыли из страны Водопадов, где были заняты «личными делами». Какого рода делами вы занимались? — Ничем криминальным, уж поверьте, — тут же открестилась Сора, и её спутница кивнула. — Мы занимались составлением торговых путей для караванов из Юи до столиц разных стран и крупных населённых пунктов, это довольно долгий и кропотливый процесс... мы как раз собирались поставить временную точку здесь и отдохнуть пару дней. Думали, в заброшенном храме нам не понадобятся рё для проживания. — Складно, — отметил Тобирама, — что же случилось с вашими рё? — Сначала кое-кто, — она сделала на этом акцент, — спустил почти все наши оставшиеся рё на сомнительную лотерею в Таки, ещё этот человек, не будем показывать пальцем, умудрился проиграть, пролететь полностью, — она хмыкнула, когда её спутница вдруг недовольно заворчала про себя. — Ты сама знаешь, что это были почти все наши сбережения, а ты их все спустила на сомнительную игру. Потом нас ещё по пути ограбили — забрали последние гроши, и вот мы остались ни с чем. Может, уже отпустите нас? — Карты у них действительно были, — сказала надзирательница, оторвавшись от журнала. — Я лично видела их в конфискованной сумке. Это, конечно, не говорит о том, что они говорят правду, но, во всяком случае, какое-то доказательство у их слов есть. — Они могли это легко подделать, — пожал плечами Мамору между делом, — бывало такое, и не раз, — он снова справлялся со своими волнистыми чёрными волосами, — они вполне могут притворяться белыми овечками, а оказаться настоящими волками. — Протекторов на вас тоже нет, — заметил Тобирама, когда Юка приняла сидячее положение, потянувшись, — зато свитков призыва достаточно. — Свитки? — Сора уточнила, наморщив лоб. — Да, свитки у нас были. — И вы умеете ими пользоваться? — прищурился с подозрением Тобирама. — Меня научила мама, она была шиноби из деревни Скрытого Горячего Источника, — довольно просто заявила Сора, — но потом, когда мне было три с половиной, мы покинули деревню и обосновались в Юи. Поэтому на мне нет протектора. Не заслужила, — она снова уродливо улыбнулась, тронув ногтем нижнюю губу. — Это единственное, что я знаю. — Почему говоришь только ты? — Тобирама выискивал засечки. — Юка немая? — Ей вырезали язык, — пояснила Сора, и Мамору утвердительно кивнул, мол, здесь она не соврала, языка действительно нет. — Ей было тогда семнадцать. До сих пор не знаю, как это произошло, она — по понятным причинам — мне ничего не пояснила. — Она тоже, я так понимаю, не шиноби? — протянул Тобирама скептически. — Не шиноби, — подтвердила Сора, — либо она от меня сумела что-то скрыть. Возможно, поэтому мы стали лакомым кусочком для дорожных грабителей, знаете, таких сейчас полным-полно, особенно когда война, — она всё заглядывала в глаза Тобирамы. — А вам, Хокаге, нынче не печёт солнце? Я слышала, люди-альбиносы страдают от вечных солнечных ожогов... и глаза у них болят от яркого света... — Далее, — Тобирама не обратил на неё никакого внимания. — Почему вы направлялись именно в деревню Скрытого Листа? По пути было достаточно населённых пунктов поменьше, где вы могли бы остановиться. — Не люблю затюханные деревеньки, — вздохнула Сора, — людей мало и скучно. — Это не объяснение, — заметил Тобирама. — Почему вы на самом деле заняли храм? — М, — промычала Сора, задумавшись, — мы не планировали там оставаться надолго. Юка искала себе временную подработку, чтобы мы могли осесть у вас на какое-то время, всё-таки без рё особо не попутешествуешь, тем более карты не составишь, а времени у нас ещё много — заказчики в хвост и гриву нас не гонят. — Немая искала подработку? — саркастически заметил Тобирама, взглянув на широкоплечую Юку, которая ковырялась теперь в коротко остриженных ногтях. — Не проще было бы это сделать тебе? — Я бы тоже нашла подработку, — пояснила Сора, — но мне было нехорошо с утра... — Подводя итог: вы обе родом из страны Горячих Источников, составляли карты торговых путей за её пределами, — Тобирама всё ещё не мог понять, почему чакра Юки ему казалась немного странной и знакомой одновременно, было в ней какое-то противоречие, — когда началась война, в последний раз вы остановились в стране Водопада, после чего направились в сторону нашей деревни, где по дороге столкнулись с разбойниками и лишились всех своих денег, — он задумался на пару мгновений, пока Сора во все глаза наблюдала за ним. — Затем вы остановились в заброшенном храме. Всё так? — А, ага, — кивнула Сора, с сомнением глядя на Мамору, — теперь всё? — Почти, — Тобирама взглянул на её повязки на руках, — сними бинты с рук. — Что? Зачем? — удивилась Сора и занервничала. — Там только... страшные ожоги... — Тогда тебе не о чем волноваться, — пожал плечами Тобирама. — Я жду. — Вы же не отстанете, верно? — разочарованно вздохнула Сора и в несколько медлительных монотонных движений развязала руки — все они были действительно изуродованы, следы от ожога, то ли термического, то ли кислотного, доходили до самых плеч. Сора будто защищалась руками. Либо она решила стереть все намёки на татуировки, которые когда-то были на её смуглой коже. — Вот. Теперь всё, Хокаге? — Да, — Тобирама тоже кивнул, — Мамору, можешь их выпустить. — Что? Выпустить? — Мамору подавился собственными словами от удивления. — Господин Хокаге, вы уверены? Может, они всё лгут, пусть и очень складно. — Ты сомневаешься, Мамору? — Тобирама скосил на него взгляд. — У тебя есть для этого основания? — Нет, но... — он вздохнул, — хорошо. Нагаи, можешь их выпускать. Зазвенели ключи, и вскоре камера открылась со скрипом вскрытой консервной банки. Юка поднялась на ноги, отряхнула колени и, в последний раз одарив их долгим взглядом розовых глаз, кивнула Тобираме. Сора мигом забрала свои вещи, распихала по карманам всё, что туда вместилось бы, и вскоре они обе покинули полицейский участок. Другие заключённые возмущённо запыхтели за прутьями решётки, но возмущались недолго, удостоившись холодного взгляда алых глаз. Мамору всё ещё озадаченно смотрел на открытую камеру — будто только что они выпустили маньяков-убийц на спокойные улицы Конохи. Он прокашлялся, Нагаи, надзирательница, вновь занялась своим журналом. К её лампе подлетел бледный крошечный мотылёк. Тобирама опять обратился к Мамору: — Не спускай с них глаз, — начал он, — я сомневаюсь в правдивости их слов. Присылай мне информацию об их передвижении по деревне, но делай это скрытно, чтобы они ничего не заподозрили. Лучше пускай расслабятся и начнут совершать ошибки. — И тогда мы поймаем их за шиворот, — догадался Мамору и улыбнулся увереннее, — я закреплю за ними пару человек, господин Хокаге, уверяю, они сделают всё как надо. — Хорошо, — Тобирама кивнул, — надеюсь, ты меня не подведёшь. — Не в этот раз, — Мамору отдал честь, — можете на меня рассчитывать, господин Хокаге. И... — он потупил взгляд, когда они вновь вышли в коридор, но не стал продолжать. — И? — Тобирама протянул за ним. — Что-то ещё? — Вы начали говорить про Кагами тогда, потому что он что-то учудил? — с заметным волнением спросил Мамору. — Вы не серчайте на него, он у меня немного... он, конечно, способный малый, но думает порой не головой в некоторых вопросах. Сердце у него ещё очень глупое. Нет, всё же пусть это не будет кто-то из клана Абураме... я в самом деле не смогу переносить всех этих ос... — Я слышал, он не вернулся домой, — решил уточнить Тобирама, — как часто он исчезал подобным образом? — Всего раз, — Мамору задумчиво потёр подбородок, на котором уже проклёвывалась щетина. — Это случилось два года назад. Понимаете, он очень близко принял к сердцу смерть Рины, пропал сразу после похорон — и вернулся только через неделю. — Через неделю? — Тобирама поднял бровь. — И ты не знаешь, где он пропадал? — Сложно сказать, — неловко почесал шею Мамору, — никто из его друзей до сих пор так и не раскололся. Ну мы и решили оставить это в прошлом и не поднимать больше темы. Вряд ли он сам что-то расскажет. Я уже говорил, что я только здесь занимаюсь допросами, с ним я так не могу... — он улыбнулся. — Так он в чём-то провинился? — Нет, — солгал Тобирама, — просто вёл себя странно в последнее время. — И вы за него начали беспокоиться, ясно, — выдохнул Мамору. — Ему повезло, что вы его сенсей, господин Хокаге. Не каждый будет думать о своём ученике так же... Спасибо, что присматриваете за ним. — Дайте знать, когда он вернётся домой, — Тобирама зашагал к выходу, когда Мамору определённо кивнул ему с отчётливым «конечно». Тобирама покинул полицейский участок, откровенно зевнув и прикрыв рот ладонью, но в сон его ещё не клонило — не сильно; ночью он чувствовал себя гораздо увереннее на улице, когда меньше взглядов было направлено на него. Под сенью звёзд изредка шуршала дорожная галька под чужими сандалиями, в пустые переулки въелся запах разлитого саке, разбитые бутылки скалились, когда до них боязливо дотрагивались лунные лучи, ветра не было — он не выл, не метался, не пытался погасить сердца фонариков, и пищал где-то домовой сыч. Люди забились в свои дома, заперлись на замок от крадущейся мглы; те, кто вернулся после сражений, раненые в госпиталях, пили снотворное, чтобы крепко заснуть и не видеть крови, боли, смерти. Для гражданских война пока казалась страшной тёткой, которая напоминала о себе лишь изредка, когда из магазинов пропадали знакомые вещи, когда редела еда на прилавках, когда на заборах появлялось больше нарисованных плакатов, а на главной площади появлялся иногда одинокий поэт, зачитывавший новые стихотворения, сборник «Из уст очевидцев», и его сгоняли с бортика простого фонтана, который по ночам бликовал и казался ртутной лужей, только россыпи брошенных монеток серели на его дне, как речная тина. Забрав маленькую связку ключей из своего кабинета, Тобирама решил заглянуть в свою лабораторию: внутри его встретил тяжёлый запах пыли и темнота, такая густая и чёрная, что давила на горло, растекалась по полу, стекала по потолку — и от неё тянуло просроченным прошлым. Он зажёг несколько светильников. Рабочий стол, где можно было бы рисовать мёртвые портреты, вырос из пола, точно старый чёрный гриб, к которому крепились склянки, пробирки, колбы, в тенях пряталась горелка — и свитки, книги, справочники, один сборник хокку, притащенный Хаширамой однажды... «Ты заползаешь сюда почти каждый день, Тобирама, — замечал он, рассматривая старые корешки книг, — тебе здесь одному не скучно?» — «Было бы скучно, я бы создал себе клона, — фыркнул Тобирама, — мне не нужны помощники, не в моей работе». — «Я начинаю за тебя беспокоиться больше обычного, — нахмурился Хаширама, — может, тебе присылать сюда кого-нибудь всё-таки? Кагами, например, не против был бы помочь с твоими изысканиями, я уверен». — «Мне не нужна помощь, — ещё раз отчеканил Тобирама, — тем более от моего же ученика». — «Вы хотя бы могли с ним поговорить о чём-нибудь, — продолжал Хаширама, подмышкой у него был сборник хокку Мито, опубликованный совсем недавно, — тебя ведь он не раздражает, а это уже большая редкость». — «Это не значит, что я позволю ему рыться в моих мыслях». — «Видишь ты какой, Тобирама, я хочу тебе как лучше, а ты...» — «Мне хватает и того, что ты переворачиваешь тут половину всех моих справочников, по какому принципу ты вообще это делаешь?» — «Ну как же, по степени важности, — Хаширама улыбался, когда сунул ему в руки сборник, — держи, отвлекись. У Мито такие хокку вышли... и с Кагами я поговорю, непременно». — «Брат, ты меня вообще слушал? — Тобирама положил книгу на протёртый совсем недавно стол. — Мне он будет только мешать». — «М-м-м, мне кажется, в этот раз ты ошибаешься». — «Я знаю себя». Тобирама стряхнул с обложки пыль и перелистал от начала до конца, пока из книги не вылетела записка: «Приобщайся к прекрасному». Он опустился на стул со вздохом, прихватив несколько пустых свитков — работа помогала ему с размышлениями. С каждым взмахом письменной кисти в голове снова и снова возникали пейзажи: полноводные реки, непроходимые леса, хребты чёрных скал, задевавших своими позвонками небеса, тёплые озёра, горячие источники, море... «Значит, джинчурики, да? — тревожили его слова Хирузена. — С бьякуганом он в самом деле доставит нам слишком много проблем, если его не прижать вовремя. Скрытое Облако слишком обнаглело за последнее время, как сказал бы Кагами». По раскрытому свитку пробегались чёткие чернильные линии, как полноводные реки, закручивавшиеся водовороты... Кагами. Его образ завис в лаборатории белёсым облачком, пусть в ней больше и не пахло морской солью: он приходил сюда порой слишком часто по поручению Хаширамы, приносил еду, свежие свитки, рукописи, чернила, менял сломанные кисти, пока Тобирама с ворчанием утыкался в свои техники, придумывал печати. Корешки книг, вновь сложенных в верном порядке, торчали со всех сторон, а несколько лабораторных тумб занимали большие металлические клетки, их решётки грызли острыми зубами розеточные морские свинки, белые, рыжие, чёрные, пёстрые, глазками-бусинками они следили за своим хозяином, иногда повизгивали, рылись в полупустых кормушках, нюхали старые опилки. В прошлом Кагами, возвращаясь в лабораторию, частенько приносил с собой ломтики простого домашнего сыра, свежий клевер и подкармливал подопытных зверушек, сюсюкался с ними, всё спрашивая, почему бы не заменить морских свинок на крыс или мышей. Он давал им клички: Солнышко, Чернушка, Снежок... Тобирама отмахнулся от всего и вспомнил перебинтованного Хирузена, вину в его серых глазах, скрываемую за небрежной улыбкой и почти весёлым тоном: его обман мог провести кого угодно, но только не сенсея, который знал его уже далеко не первый месяц. Из-под его руки рождались аккуратные символы, они повторяли печати на свитках двух «беженок», которые выглядели действительно самыми обычными, характерными для деревни Скрытого Горячего Источника, в основном с помощью них призывалось оружие. Ничего. Никаких скрытых техник, никаких зацепок. — Ты бы за ними вряд ли даже слежку установил, — он взял в руки записку и заглянул при слабом свете в сборник стихотворений, весь в мелких пометках и заметках Хаширамы. От знакомого почерка он едва не улыбнулся. — Ты бы точно назвал меня параноиком. Быстро поухаживав за морскими свинками, Тобирама ещё долго ковырялся в свитках, проверял их, перепроверял, возвращался к своей новой водяной технике — сколько же у него их было, не сосчитать — и опять окунался в символы, опять сжимал кисть в руке, опять недоверчиво их изучал. Он провёл в лаборатории почти всю ночь — и его глаза к концу начинали медленно закрываться, веки тяжелели, голова сама клонилась к столу... Сон почти сморил его, заставив пару раз устало прижаться щекой к устроенным на столешнице рукам. Лампы горели, точно одуванчики на чёрном поле, отливали золотом, рыжиной, латунью, в полной тишине их огненные плевочки даже не качались, не шипели, лишь плавили молча меланхоличный желтовато-бежевый воск. Тобирама, оставив на столе всё как было и захватив с собой сборник хокку, тяжело и грузно вышел на улицу, потирая уставшие глаза. Небо уже начинало пробуждаться, пусть солнце ещё не оторвало своей кудлатой головы от подушки тёмного леса вокруг реки Нара, хотя облака уже не казались чернильными кляксами: они ползали, точно серые гусеницы, наверху, где ещё слабо-слабо, на самом тёмном участке, проглядывали любопытные звёзды. Месяц вновь превращался в бледного духа, в мотылька, который томился в ожидании, он тянулся к рыжей макушке солнца, как к факелу, но никогда не смог бы к нему приблизиться — ведь тогда разбуянился бы океан, смыл бы рыбацкие деревушки и пристани, поглотил бы сушу до самых гор... Тобирама, вновь пряча зевок за ладонью, направлялся обратно в резиденцию, чтобы привести себя в порядок, однако, уже приближаясь к парадному входу, остановился как вкопанный. Там, возле двери, на крошечной стриженной лужайке, сидела девушка; алые волосы её, подвязанные лентой протектора, слегка растрепались, серая броня клана Узумаки, почти новая, без глубоких царапин, сидела на ней как влитая, а через плечо её была перекинута большая военная сумка, на замке которой висела грустная тряпичная куколка размером с купюру. Она, продолжая сидеть на корточках, гладила бродячую пятнистую кошку, проводила узкой изящной ладонью по взъерошенной спине, и та тихонько мурлыкала, наслаждаясь неожиданной лаской. Тобирама, сонный и озадаченный, потёр висок. Его заметили. Кошка дёрнулась и припустила в ближайшую подворотню, воинственно вздыбив холку и распушив полосатый хвост, а незваная гостья, явившаяся в деревню внезапно, как град среди лета, наконец подняла на него небесно-голубые глаза, наполненные какой-то вечной печалью, встала, поправила протектор на лбу, осмотрелась по сторонам, и бледные губы её едва-едва изогнулись, словно улыбку ей приходилось из себя выдавливать. На поясе у неё висели янтарные бусы. — Не ожидал увидеть тебя так скоро, Кико, — проговорил Тобирама, подавляя зевок.