Когда я погасну

Кагами гнал себя, не жалея ног. Он был уже далеко от родной деревни, мчался вперёд, словно безумец, спускался с деревьев и вилял между лесными массивами; зелёные чешуйки шелестели, как блестящие фантики от развесных ирисок... Ветер почти не дышал. Папоротники и крапива проклёвывались из земли, из плодородного чернозёма, там же росла мать-и-мачеха, разбитое сердце, брусника, и кривые корни бежали среди них, точно тёмные пиявки, куда ни ступи. Позади оставались большие ворота, резиденция Хокаге за ними, безразличная скала, академия, госпиталь, клановые кварталы — а вместе с ними и Тобирама-сенсей, сонный, недовольный, выжатый, с мозолями от письменной кисти на пальцах. Этим утром он, должно быть, вновь занял свой кабинет, заваленный новыми донесениями, с незаметным вздохом взялся за чернила, печати, сургуч и принялся за работу, разгребая военные сводки, на его плечах висела вся Коноха целиком и люди, уходившие на фронт и возвращавшиеся оттуда, раненые или мёртвые... Кагами порывался предложить ему свою помощь, но каждый раз получал короткое «нет» — как щелчок по лбу. Он из раза в раз заходил в кабинет, топтался перед рабочим столом, пока отчитывался и рассказывал о миссии, следя взглядом за движениями покрытых шрамами бледных рук, которые казались жёсткими и грубыми со стороны, а на деле были приятнее хлопка, их хотелось трогать, ласкать, целовать... Лес кругом притаился, только шуршала трава под подошвами либо скрипела жёсткая кора на крепких древесных плечах — расшумелись одни кукушки да козодои, заброшенная же дорога, завитая бурьяном, резко поворачивала, затем снова распрямлялась — как гладкое художественное полотно, между камнями торчали божьи слёзки и лопухи. Это были дикие заброшенные места, где вили гнёзда в кронах сойки и где мелькали останки ещё более древних, чем война, надгробий с разъеденными дождём надписями и датами. Изредка Кагами останавливался совсем ненадолго, восстанавливал дыхание; в такие моменты он вздёргивал подбородок вверх, поднимал глаза — и пороховое, иссиня-серое небо пялилось на него то ли снисходительно, то ли с жалостью, то ли скрывало насмешку за теми пыльными плотными занавесками, которые о многом умалчивали. Солнце осыпало его редкими лучами, которые совсем чуть-чуть прорезались сквозь облачные перины, миновали слой за слоем, тупые белёсые иголочки — они падали на землю, врезались в неё и растворялись в малахитовой июньской шевелюре вместе с тревожным птичьим криком. Выцветшие указатели тыкали в сторону границ. Кагами то поднимался, то спускался, то огибал большие овраги и лесные стоячие озёра — тёплые, болотистые, подёрнутые гусиной травой и кувшинками — в них плескалась мелкая рыба, у берега шевелились подраставшие тёмные головастики — и квакали со всех сторон лягушки, с выпученными глазами и разбухшими глотками, прятались среди камышей. Иногда лиственные заросли сменялись на сосновый бор, который, казалось, пылал — ржавые древние сосны врезались в тучи, терзали их своими тёмными шипами — они не шатались, стояли уверенно, как штыри. Кагами принюхивался к чаще — она пропахла сладковато-прелым ароматом колокольчиков, васильков, диких кустарников ежевики и малины. Он срывал тёмные спелые ягоды — пересчитывал их на своей гладкой ладошке, закидывал в рот, набирал несколько раз воду из чистого ключа, бившего из земли, бежавшего между валунами и крепкими корнями, пил из него, набирая в руки слёзы земли, мыл ими лицо, а затем торопился вниз, по пологому склону, слушая стрекотание цикад, писк рыжих белок, скакавших по ветвям, и исчезая среди травы. Лес принимал его как гостя. С утра тот приветливо улыбался выбеленными светом камнями, на которых грелись ящерицы, и с каждым пройденным часом всё зрел, напитывался соком, подобно ягодам земляники, попрятавшимся между гладкими листьями. Родниковое журчание скатывалось дальше, от разрушенного святилища и просевшего колодца к подножию следующего холма, коронованного мхом и малиновым чертополохом; по этим заброшенным краям, по этой части страны Огня, редко ходили караваны, городов не было, огней тоже, и только изредка, среди листвы, травы, вороньего глаза и бересклета, прорезались распаханные на опушках поля, выкорчеванные пни, возникали, словно призраки, маленькие деревеньки, которые иногда даже не отмечали на старых картах, новые же во время войны составляли с задержками. Только дороги не давали сбиваться с пути, да и те иногда сплетались в гадючий клубок. Бывало, Кагами в недоумении щурился и выискивал нужную тропку, которая не вела бы в обратную сторону — здесь жили медведи, водились волки, лисы, вдалеке курлыкали белые журавли... Несколько раз он натыкался на скопища домов, где его встречали иногда с недоверием, иногда с радушием, обратив внимание на его налобный протектор, и набирал из колодца студёной воды, улыбаясь ребятне, которая следила за скотиной в загонах, чертя палочками на песке карикатуры да облака, потом была снова дорога, дорога. Она обрывалась тут, заросла здесь, а там, подальше, вновь возобновлялась, старее многих кланов. Северо-западное направление как раз проходило через деревню с когда-то большой свиной фермой. Издалека показались деревянные постройки, сараи и амбары. — Дьявол! — звон металла, хруст дерева, резь, свет, вспышки. — Я стану шиноби, ясно?! Кагами выглянул из-за маленького декоративного забора и заметил развесистый бук и целое море ирисов — они были белыми, махрово-фиолетовыми, синими, бледно-голубыми... и напоминали о старом доме, практически у самой реки, из далёкого детства, когда с ними жил дедушка Такео, мечтавший однажды построить свой собственный цветочный магазинчик; его гордостью и отрадой был целый сад ирисов — любимые цветы его покойной сестры. Каждый июнь те зацветали океаническим пожаром. Мама помогала срезать самые красивые синие короны, вместе с дедушкой они ходили к старой могиле на самой окраине кладбища, а Кагами, тогда только-только научившийся выговаривать «гортензия» без запинки, скакал, дул на одуванчики и всё интересовался, почему же ирисы так важны. «Потому что сестра Юи никогда не пропускала их цветения, она их очень любила», — так говорил старый Такео, по привычке двигая обрубком правой руки, на который он жаловался во время резкой перемены погоды. Мама всегда мягко улыбалась перед каменным надгробием, складывая ладони вместе и прикрывая тёмные глаза, «самая красивая мама на свете» — был уверен Кагами, каждый раз садившийся в тени и перебиравший пальцами плетёный тканевый браслетик на своём запястье. Он моргнул, отвлекаясь от тёплых детских воспоминаний, и обратил наконец внимание на паренька-блондина, загоревшего, со сходившей с красной пипки носа кожей. Тот всё пытался взобраться на дерево — а в порыве бессилия и злости бил кулаком по крепкому буковому стволу, иногда резал его кунаем, оставляя на нём зарубки — как далеко продвинулся. — Со злостью ничего не выйдет, — покачал головой Кагами, и мальчишка мелко вздрогнул, оборачиваясь назад. Он окинул оценивающим взглядом протектор, форму, даже сандалии, а после надулся, как светлый взъерошенный хомячок. — Я тоже злился, но сенсей сказал как-то, что это только сбивает с нужного настроя. — А мой брат говорил, что злость — это двигатель прогресса, — картаво возразил мальчишка, наводя ещё больший ворох на своей голове. — Без злости нет азарта, а без азарта не приходит увлечение. — Азарт — не лучший гарант успеха, я слышал, — Кагами поправил лямки рюкзака. — Тоже сенсей сказал? — фыркнул мальчишка, наморщив нос. — Или другой дед? — Хотел бы и я быть таким дедом, да, — усмехнулся Кагами, вспоминая багровые строгие глаза и губы, которые так редко трогала улыбка. — Нет, я сам пришёл к этому. Знаешь, это как с картами: ты не всегда выигрываешь, когда садишься в них играть. — Тогда ты плохо играешь в карты, — мальчишка отвернулся, поглаживая зарубки на буковой коре. — Мой брат никогда не проигрывал. Кагами не стал спорить. Он только принюхался к сливочному аромату нежных голубых ирисов, посмотрел на них издалека, хотел уйти, оставить упёртого юнца наедине с неприступным буком и грубыми отметинами от каждого его неуверенного шага по стволу — но остановился, услышав призыв «дьявола» в десятый раз, когда мальчишка с грохотом падал на землю, отбивая себе копчик. Над густой травой и между тропками с цветами летали мохнатые шмели, дома от синего июньского сада стояли поодаль, будто бы отвернувшись, со стыдом спрятавшись за сиренью и развесистой черёмухой. Где-то дальше слышалась свиная возня, тянулся тяжёлый запах фермы, грязи, нюньки, овса и отрубей. Трещали белобокие сороки на крыше нового сколоченного сарайчика, и сидела на заборе со старым сапогом полосатая коричневая кошка, сонно зевавшая и вилявшая хвостом. Эта деревня не была деревней шиноби, ни разу, обычный закуток, в котором люди, оторванные от больших кровотоков страны Огня, устраивали свою жизнь как могли. Но и до них распростёрла свои длани война. Многие уходили в деревню Скрытого листа — чтобы устроить свою жизнь, чтобы быть под вечным надзором скалы Хокаге, зарабатывать на выполнении заданий или на торговле по мелочи... Кагами присел рядом с мальчишкой, который шумно выдохнул, разлёгшись на земле и прикрыв рукой глаза, затем поднялся, с учёным видом оценил порезы на древесной коже от злого, плохо заточенного куная, видимо, ещё и старого. Несколько минут шелестела лишь трава, жужжали пчёлы и мяукала кошка на заборе. Он вспомнил Тобираму-сенсея, когда тоже, в свои звонкие голосистые двенадцать, начал постигать науку по контролю чакры. «Кагами, — сенсей тогда звал его так же строго и сухо, будто привыкал к звучанию нового имени, — ты слишком беспечен». — «Тобирама, — а Хаширама, его брат и второй сенсей, всегда улыбался мягко и становился на сторону своих новых учеников, — тебе не кажется, что ты слишком рано начал обвинять Кагами?» — «Что вижу, то и говорю, — пожимал плечами Тобирама-сенсей, и Кагами прятал от него свои обиженные взгляды. — Ещё совсем зелёный, а о миссиях мечтает так, будто уже дорос до настоящего шиноби». — «Я правда стараюсь, — говорил тогда тише Кагами, в голове крутя мысль: "Его всегда всё не устраивает! Я должен из кожи вон лезть, а он ещё и не заметит этого!" — У меня просто небольшие проблемы со всем... этим». — «Значит, плохо стараешься, — Тобирама-сенсей, при своём хаппури, часто складывал руки на груди, — тебе потом учиться ходить по воде, что, в принципе, намного сложнее». — «Тобирама, будь мягче, — продолжал сглаживать его углы Хаширама, от него часто пахло сладостью цветущей липы, — им же не завтра отправляться на войну, время у нас есть». — «Тебе это только кажется, брат, — Тобирама-сенсей не отвлекался, всё смотрел на Кагами своими багровыми глазами, в которых не читалось ничего, — им рано или поздно придётся сражаться не на жизнь, а насмерть, и тогда каждая такая тренировка будет окупаться». — Как давно ты тренируешься? — спросил Кагами, оборачиваясь назад. — Несколько дней? — Месяц, — буркнул мальчишка, не открывая глаз, — дурацкое дерево. — И за месяц ты так и не смог взять под контроль свою чакру? — продолжал Кагами, вспоминая самого себя раньше, когда Тобирама-сенсей казался ему очень придирчивым, очень внимательным и вечно недовольным. — Я бы на твоём месте попробовал сначала понять, что тебе мешает, а потом уже пытаться без подготовки взбежать на дерево. — Да всё мне мешает, всё, — продолжал бурчать тот, — чакра просто не слушается. — Мне сенсей показал один трюк, — Кагами улыбнулся, вспоминая тот момент, когда лёд в голосе Тобирамы-сенсея тронулся, и он впервые разглядел в нём не просто кусок безразличной скалы, которой лишь бы о дзюцу и думать... — Смотри, ты должен сосредоточиться сначала на чём угодно, но только не на ногах. — Ну и какой в этом смысл? — мальчишка потёр лоб, усаживаясь на траве. — Разве не в ноги нужно направлять чакру? — Если ты её не чувствуешь, как бы ты ни пытался, у тебя ничего не выйдет, — Кагами вздохнул, сбрасывая свой рюкзак на землю. — Что тебе нравится, на чём ты можешь долго сосредоточиться? — тёмные карие глаза следили за ним с огоньком недоверия. — Ну, карты, — он почесал затылок, — игральные. — Уже хорошо, — Кагами заметил, что на заборе висела ещё и рыжая сумка возле старого сапога, — вспомни, как ты сосредотачиваешься на картах и попробуй так же начать думать о своём общем потоке чакры, почувствуй его так, будто это твои комбинации в игре. — Ну и... — мальчишка бросил взгляд на рыжую сумку, — давай лучше сыграем? — В карты? — Кагами приблизился к целой гряде ирисов. — Я не игрок. — Да не на деньги, — тут же опровергли его, — на одно желание. — А что за желание? — Кагами вытянул из рюкзака флягу, пригубил её. — На бутыль саке? — Размечтался, — оскалился мальчишка, ероша волосы и снимая рыжую сумку с забора. Колода карт возникла у него в поцарапанных руках как по волшебству, — просто желания. — Ну ладно, — Кагами уселся возле бука, пряча почти опустевшую отцовскую флягу, — можно и сыграть, у меня ещё достаточно времени, думаю... хотя до границы ещё бежать и бежать... — он прислонился затылком к тёмному стволу, — у вас же есть колодец? — Есть, — паренёк опустился на траву, ловко разбрасывая колоду, — говорю сразу, ты продуешь. Я играю с девяти, брат говорит, у меня талант, а бабуля перекрещивается, мол, это от дьявола, — он уверенно скалился, на щеках прорезались ямочки. — И шиноби я всё равно стану, не хочу пасти свиней всю свою жизнь. — Ты мог бы для начала поступить в академию, там бы тебя точно научили азам, — Кагами взял свои розданные карты, посмотрел на них — он никогда не был азартным игроком, да и в мастях разбирался с трудом. — Зачем тебе бегать по деревьям уже сейчас? — Я хочу закончить академию за год, — самодовольно заявили ему, — в Конохе ведь ещё жить каким-то боком надо, чтобы с голода не пухнуть, а деньги брать у бабули не выход, она и сама едва наскребает на еду. Они играли в кой-кой недолго. Кагами сначала везло: у него несколько раз выпали яку, пока его соперник хмурил светлые брови и в задумчивости грыз нижнюю губу, разглядывая свои карты, но удача его покинула довольно скоро. Карты были к нему неблагосклонны. Ветер шумел в ушах — он переговаривался с листвой, тревожил синие-синие ирисы, гудел среди тяжёлых облаков, которые обещали однажды одарить затосковавшую землю дождём. Коричневая кошка соскочила со своего насиженного места, на прощание согнув тонкий хвост в знак вопроса, сороки тоже, захлопав крыльями, скрылись за далёкими кронами высоких дубов. Эта деревня называлась просто — Нанохана, что переводилось как «рапс». Рапсовые золотые поля давно отцвели, ещё в мае, от них остались лишь стручки и зелень. Старые карты, слегка потрёпанные и затёртые, лежали на траве. Кагами с разочарованием втянул носом воздух, следя за самодовольной ухмылкой напротив, а шум из центра деревни начинал греметь всё громче: сначала это был звон посудин, вёдер или корыта, затем поросячий визг, а после — размытые восклицания. Он потёр пальцы, возвращая свою собранную колоду обратно. — Я же говорил, что ты продуешь, — протянул горделиво мальчишка, складывая карты обратно в картонную коробочку, — за мной желание. — Я слушаю, — Кагами поднялся, отряхнулся, — чего ты хочешь? — Ну-у-у, — продолжал тянуть он, — было одно дело... Его прервал гомон голосов, ставший невыносимо громким — в деревне разгорался спор, и это заставило их обоих замолчать и напряжённо прислушаться. Мальчишка, перекинув рыжую сумку через плечо, юркнул к дороге за забором, и Кагами последовал за ним, в последний раз одарив ностальгическим взглядом ирисы. Между домами, на самой широкой улице, где качалась ещё одна черёмуха и вертелась возле будки привязанная к ней собака, белая, с рыжими пятнами на спине, собрался народ — это были в основном женщины, молодые и уже возрастные, но среди них мелькали иногда и загорелые лица других мальчишек, совсем юных, только недавно начавших осмысленно говорить. Они все волновались, потирали руки либо хмурили брови, а напротив толпы стояла всего одна фигурка, вся в тёмном. Белобрысый прохиндей приостановился возле колодца, щуря свои карие глаза, обернулся, подозвал к себе Кагами, который быстрым шагом его нагнал, попутно набирая из ведра немного свежей воды в старую флягу. Собака с заострённой мордой всё тявкала, виляла длинным хвостом, перебирала лапами, вздымая серую пыль вверх, рядом стояла девчонка, придерживавшая её за тряпичный ошейник и гладившая за повисшим ухом. Наконец сквозь гул прорезались слова. — Кончай со своими игрищами, куница, — говорила дородная девушка в красном сарафане. — Мы видим тебя насквозь, ты уже многих разорила, вот и пришла в нашу деревню, чтоб и из нас высосать все соки. Думаешь, нам слишком хорошо живётся? — Я думаю, вам пора бы расплачиваться со своими долгами, — это был высокий приятный голос, как распев соловья, его обладательница была низкорослой девушкой с чёрными короткими волосами, завязанными в пучок на затылке; её лицо скрывала серая маска куницы. — Мне плевать, какие трудности у вас возникали в последнее время. Вы должны деньги — и я вытрясу из вас всё, что вы обязаны вернуть. — Но у нас ничего не осталось, девочка, — пожилая женщина, которую придерживали две девушки-близнеца под руки, скривила рот, так что всё её лицо сморщилось ещё сильнее. — Неужто господин Рен не способен проявить к нам своего великодушия? — Вы пользовались его великодушием уже второй месяц, — без всяких эмоций заметила куница, придерживаясь за кожаный пояс с красивой катаной на нём. — Набежали процентики. У вас не осталось иного выбора, кроме как заложить свои земли. — У нас все мужчины ушли на войну, — дрожащим голосом продолжала старушка, — мы сами сводим концы с концами... — У вас тоже руки есть, — пожала плечами куница, — могли бы и сами заняться хозяйством. Вашу скотину, в отличие от других деревень, болезнь не побила. Несите бумаги, и покончим с этим карнавалом, а то я начинаю чувствовать себя клоуном. «А, взыскатели, — Кагами заметил высеченный символ семьи Полумесяца на тыльной стороне ладони куницы, которая стояла статно, вздёрнув вверх короткий нос маски, будто подставляя его солнцу, прятавшему свои позолоченные щёки. — Обычно они приходят, когда долги уж очень велики... тут одним купоном не отделаешься». — Моё желание... — повторил мальчишка, выжидательно взглянув на него. — Я хочу, чтобы ты помог нам. У нас нет ведь ничего, и они это знают! Знают, а всё равно требуют непонятно что! Они хотят у бабули земли забрать! — Я бы помог, если бы знал всю ситуацию, — Кагами рассматривал чёрное, с вышитым на спине солнцем хаори, которое носила куница, скользнул взглядом по стальным пластинам на её ногах — те были натёрты до безупречного блеска, и если бы из-за белых небесных вихров выглядывало светило, его отражение могло бы слепить. — Ты мне должен, — напомнил мальчишка, — но ты, конечно, можешь уйти, если балабол и трус, не все те шиноби, что носят протектор, — настоящие шиноби... так говорил отец. — Эх, а я ведь не рассчитывал задерживаться, — Кагами тяжело вздохнул, направляясь к толпе. На него обратили внимание обе стороны: и куница, сложившая руки на поясе, и близнецы, и девчонка с собакой возле будки, и старушка, чьи ясные карие глаза заметно посветлели, будто перед ней зажгли свечку надежды. Улица на несколько секунд притихла — только квохтали куры в старом сарае да роскошный петух с разбухшим алым гребнем бродил от одной водяной бочки до другой, собирая зёрна овса, валявшиеся в пыли, на дороге. — Не советую вмешиваться, парень, если не хочешь проблем, — предупредила его куница, пощёлкав тонкими пальцами. — Проходи мимо, это тебя не касается. Господин Рен не собирается нянькаться ещё и с шиноби из Конохи. — Мы могли бы просто поговорить, — предложил Кагами, поправляя собственный налокотник, — у меня, правда, с собой ни чая, ни кофе нет, но думаю, разговор можно организовать и с кружкой прохладной воды — в такую-то жару, фух, — он стёр бежавшую по его скуле каплю пота. — Или хозяйки смогут объяснить, что стряслось, угостить чем-то... — Хозяйки и рады бы, — старушка не переставала быть серьёзной, — но у нас остались лишь вчерашние бобовые пирожки — и те мы, по разумению, собирались оставить для мёртвых. Чая у нас в домах не водится с прошлой пятницы. Можем предоставить лишь укрытие от жары — под крышей дома. Там-то мы и могли бы побеседовать... — Женщины, — куница будто бы закатила глаза, — лишь бы кости перемыть и оттянуть время... как это говорится? Перед смертью не надышишься. Где лежат бумаги на вашу свиноферму? — она сложила руки за спину. — В доме Сатоши, я так понимаю? — Никто ничего тебе не должен! — мальчишка встал перед куницей, приосанившись. — Уходи. — Кота, — тихо позвала его старушка, с её морщинистого лица окончательно сошёл цвет, и она едва не потеряла равновесие, только руки близнецов смогли стать для неё поддержкой. — Тебе лучше не лезть, твой язык принесёт только беду. — Сколько они должны? — решил всё-таки вмешаться Кагами. — Сколько рё? — За одно задание ты это не выплатишь, парень, — фыркнула куница, разворачиваясь к нему лицом, через глазные щёлочки на маске её радужки сверкали янтарём. — Кстати, — она опустила ладонь на рукоятку катаны. — Не ты ли тот Учиха, который дружит с Данзо? — Смотря кто спрашивает, — Кагами защитно скрестил руки на груди, — мы знакомы? — Нет, — она покачала головой, — это неважно, куда более важно — меня интересуют деньги, а конкретно — долг этих несчастных овечек, которые, ох какая беда, остались без кормильцев из-за войны, — она отковырнула грязь из-под длинного ногтя на указательном пальце. — Если ты, конечно, не решишься замараться и отработать их долг... — Замараться? — Кагами вспоминал один из уроков Тобирамы-сенсея: «Не суйся в воду, не зная броду» — но вместо того, чтобы последовать ему, лишь заинтересованно прищурился. — В смысле тоже поработать взыскателем? — Может быть, — пожала плечами куница, — господин Рен, думаю, не станет отказываться от такого козыря, как должник из клана Учиха... — она фыркнула, заметив промелькнувшую отчаянную радость в глазах старушки и её родственниц. — Ну, будешь геройствовать, герой, или пройдёшь мимо, как прошёл бы любой? — А может, сторговались бы на бобовых пирожках? — Кагами улыбнулся. — Шутки он шутит, — куница опять фыркнула, — я весь день тут ждать не собираюсь, — она протянула руку, приблизившись к нему с уловимой лёгкостью. — Согласен? — Моё желание, — напомнил белобрысый Кота одними губами, — и мы квиты. — Хорошо, — Кагами пожал протянутую руку, крепко, — теперь они вам ничего не должны. — Славно, — куница явно улыбалась за маской, — когда ты понадобишься, тебе придёт письмо, и на твоём месте я бы сдержала своё слово, иначе мне придётся снова наведаться сюда, и тогда я уже не уйду с пустыми руками... — она развернулась и, коротко кивнув, направилась прочь из деревни Нанохана. Женщины вздохнули свободнее, разглядывая Кагами во все глаза. — Удивительно, — Кота усмехался, прищурившись, — я-то думал, ты сбежишь, поджав хвост. Тебя как звать-то? А то и знать не буду, кем был мой должник. — Учиха Кагами, — представился Кагами, заметив быстрое, точно молния, удивление в карих глазах. — Думаю, в академии нашлось бы для тебя место. — В академии? — не понял Кота, но улыбка сама прорезалась на его обгоревшем лице. — Это можно считать приглашением? — Возможно, — покачал головой Кагами, затягивая потуже свой рюкзак. — Думаю, ты не пропадёшь. — Если меня заметит сам Хокаге — это уж точно, — у него были желтоватые, плохо вычищенные клыки, — может, ещё сыграем в карты? — Нет, — протянул Кагами, — больше я на это не куплюсь. — Кота, ты что же, снова взялся за старое? — старушка подняла седые брови. — Сколько раз тебе нужно повторять, что это ничем хорошим не закончится. — Бабуль, это всего лишь игра, она не от дьявола, — возразил Кота, поправляя на плече рыжую сумку, — к тому же на этом можно заработать и... — Господин Кагами, — обратилась она, дав знак Коте помалкивать, на что тот насупился, но всё же прикусил язык. — Мы от всего сердца благодарим вас. Вы, если хотите, можете остановится у нас на ночь, если путь у вас ещё долгий; мы не будем против, к тому же в такую духоту... ох, тем более бежать в вашем-то бешеном темпе... это тяжело, — она всё-таки улыбнулась. — Отдохните, пока воздух не станет прохладнее. — Простите, но я и так задержался, — перебирая волнистые пряди на затылке, сказал Кагами, — мне надо бежать. — А я слышал, что все Учихи — те ещё раздолба... — Кота получил подзатыльник от одной из близнецов, — что они безответственные, я хотел сказать. — Наверное, это всё влияние сенсея, — заулыбался Кагами и, попрощавшись вновь, покинул деревню и садик с ирисами, нырнул в отцветшие рапсовые поля, окружённые липами и древними буками. На бегу, следуя по дороге между порослью и маленькими стручками, он пытался отмахиваться от воспоминаний, всё повторял себе: «Ты не должен думать об этом, всё, хватит» — и каждый раз в это затёсывалось «но». Такое маленькое, ничтожное, тлеющий уголёк, который не давал ему покоя: да, ему стыдно, да, ему неприятно, да, он бы выкинул из головы те короткие мгновения, казавшиеся насмешкой, колкой и тёмной, над его лелеянным теплом, которое он, со скупостью скряги, оберегал уже несколько лет, да, Тобирама-сенсей теперь знал всё, однако это только подстёгивало короткое «почему» в душе, нуждавшейся в ласке. Причины. Причины роились в голове, а это неоднозначное «воздержусь от ответа» заставляло его кусать губы, тогда как память совала под самый нос моменты из прошлого... взгляды, прикосновения, осенний блеск хаппури... Кагами остановился возле нового сколоченного указателя, с тоской напоминая себе о первой встрече с Тобирамой-сенсеем.       — Ма, — звал Кагами, заплутавший в толпе. — Мама, где ты? — он протискивался между людьми, чувствуя, как с каждым шагом его сердце сжималось, сворачивалось в маленький беспокойный комочек, всё тук-тук, тук-тук, бившее по барабанным перепонкам, дышать становилось труднее, каждый вдох и каждый выдох были испытанием, и мелкая неприятная дрожь прошибала его тело, от головы до ног, руки тряслись, ему хотелось сорваться с места и кинуться в спасительный пустой переулок. — Мама! — но ему, заглушённому треском дроби салюта, вновь никто не ответил. Спины, спины, спины, смеющиеся лица, праздничные юкаты — и ни одной знакомой заколки на затылке, ни одного букетика эдельвейсов в руках... Кагами, расширив глаза, всё ворочал головой в разные стороны, с ужасом прислушивался к гомону голосов — и во рту у него было так сухо, словно в него насыпали песка. Потерянный среди незнакомцев, он схватился за голову и едва не осел на землю, но его подхватили под руку и потащили прочь из торжественного шествия.       — Не кричи, — это был высокий странный мужчина: белые волосы, алые, как раскалённые языки пламени, глаза, хаппури, на котором отражались искры фейерверков каждый раз, когда те взрывались радугой в небе. — Ты потерялся?       — Я... — Кагами сглотнул, голос его не слушался. — Я...       — Садись, — он разглядывал его, внимательно, указывая на скамью под старой липой, — ты был с матерью, да?       — Да, — только и смог выдавить из себя Кагами, кое-как отдышавшись, когда море людей, море глаз, улыбок и палочек с данго остались в стороне; ещё несколько секунд его сердце колотилось как бешеное, в висках стучала кровь, и пальцы будто бы оледенели. Он смотрел на свои руки, затем медленно, очень медленно осмелился снова посмотреть на незнакомца, который спас его от падения. Тот не спускал с него взгляда, всё смотрел, слегка прищурившись, будто изучал, а потом перевёл взгляд на небо, где распускались алые, рыжие, зелёные цветы, почти искрящиеся астры. — Простите.       — Ты боишься толпы? — спросил незнакомец прямо, а Кагами всё смотрел на его волосы — белые-белые, как снег, затем — на хаппури, затем — на тёмное хаори с символом клана Сенджу. — Не самый удачный страх, особенно для будущего шиноби.       — В первый раз такое, это п-пройдёт, — запнулся Кагами, прикусив изнутри щёку. Он узнал в незнакомце младшего брата господина Хокаге, и его до сих пор поражали багровые прищуренные глаза: неужели у кого-то, кроме тех, кто владел шаринганом, могли быть такие? — Вам не о чем беспокоиться, господин Тобирама.       — Было бы не о чем, если бы ты не дрожал как осиновый лист, — заметил господин Тобирама, выискивая кого-то в толпе. — В чём была твоя мать?       — Юката, цветочная, с сакурой... — Кагами смутился окончательно. — Вы не обязаны...       — Если Хаширама узнает, что я оставил тебя одного, не отвяжется, — поморщился господин Тобирама, — я поищу её.       — Её зовут Ринако, — Кагами опустил глаза на свои ещё подрагивавшие ладони, — вы её сразу найдёте, по эдельвейсам.       — Это цветы такие? — уточнил господин Тобирама, опустив грубую ладонь на макушку Кагами. — Ладно, посиди здесь, я скоро вернусь.       Кагами хотел выдохнуть: «Не оставляйте меня» — но осёкся и снова остался один, когда его спаситель в тёмном хаори скрылся среди десятков, десятков незнакомцев, которые радовались каждому салюту, поднимали взгляды вверх и хлопали в ладони или с восхищением застывали, закусывая шарики данго. Праздничный поток не уменьшался, лиц становилось всё больше, больше радостного блеска в глазах, восторженного визга детей и шипения поджариваемой лапши на сковородах в открытых кухнях. Даже дома — и те стояли нарядные, с натянутыми гирляндами и цветными фонариками. Всюду были цветы, взрывы красок, приехали даже художники-передвижники и барды — последние затягивали мелодии на бивах или сякухати, передаваемые из поколения в поколение, многие главы кланов выходили со своими семьями, беседовали с друзьями, обсуждали политику временами... Один Кагами не чувствовал праздничного духа, пытаясь сосредоточиться по крайней мере на музыке, чтобы унять дрожь, которая пробирала его тело так, будто он замёрз, будто его покусал мороз.       — Кагами! — это был голос мамы. — Сынок, ну скажи мне, пожалуйста, что стряслось?       — Я... не знаю, — Кагами поднял глаза с красивых сандалий мамы на неё саму. На ней действительно была юката с сакурой, ничего не поменялось, а в руках она сжимала пучок маленьких горных эдельвейсов. — Просто... так получилось, — он с робкой улыбкой перевёл взгляд на господина Тобираму, который всё это время стоял почти рядом, возле скамьи. — Спасибо, господин Тобирама. Без вас я бы... да, спасибо.       — В следующий раз постарайся держать себя в руках, — был ему ответ.       Через несколько секунд господин Тобирама уже исчез, пропал, растаял, как первый снег в конце ноября, и Кагами с некоторым разочарованием и — частично — с облегчением вздохнул, оказавшись в тёплых материнских объятиях и слушая мягкий шёпот на ухо: «Я сейчас принесу тебе лёд в клубничном сиропе, тебе ведь он так нравился в детстве... посиди здесь ещё чуть-чуть, хорошо, сынок?» Он кивнул, окутанный заботой, начав почти беспечно покачивать ногами в такт старинной мелодии. Страх, именно страх, от которого у него подкашивались ноги, отступил, и теперь его внимание перетянули на себя фейерверки — завораживающие, яркие, громкие, перебивавшие разговоры. Мама не ушла далеко — возле скамьи стояла маленькая синяя палатка, где продавали бумажные стаканчики со льдом, его поливали фруктовым и ягодным сиропом. Она передала несколько купюр из маленького тканевого кошелёчка, оплетённого бисером, в гладкие руки молодой улыбчивой девушки, а после вернулась обратно. В сумерках сентябрьского вечера её глаза были ещё темнее обычного, в них загорались огоньки, на её губах цвела буйным цветом нежно-розовая улыбка, а старое клеймо на шее, с правой стороны, почти полностью скрывала юката, волосы перед выходом в люди она затянула в высокий аккуратный пучок, который придерживала фамильная заколка, доставшаяся ей ещё от матери.       — Такого больше не повторится, ма, — пообещал Кагами, пробуя на вкус сводящий холодом зубы сладкий лёд, — так глупо всё получилось, мне стыдно.       — Ничего в страхе стыдного нет, — мама пригладила его мягкие волнистые волосы, — но я рада, что господин Тобирама не прошёл мимо. Что бы о нём ни говорили, он ничуть не хуже господина Хокаге как человек, я уверена. Пусть и к нам относится с подозрением.       Кагами коротко кивнул, всё ещё вращая в голове мысль: «Какие же у него красивые глаза...» Ближе к вечеру Кагами смог, наконец, добраться до границы: страну Огня и страну Травы разделяла глубокая тёмная река, которая мирно бежала по своему каменистому руслу, в ней отражался древний бамбуковый лес и красный воздушный змей, на воде покачивались жёлтые кувшинки. Точно шрам, она врезалась между высокими берегами. Птиц не было. Лишь комариные полчища с писком кружили среди травы да метались в воздухе крупные стрекозы; гудел ленивый ветер, пробегавшийся по траве между зелёными зарослями, а вдалеке выли собаки. Приграничный городок Неру уже давно заимел славу большой псарни: там проходили выставки, дрессировка, продажа, обмен, он же был родиной многих служебных пород, по достоинству оцениваемых шиноби — овчарки, доги, гончие... Сизая дымка укрыла, словно простынёй, шпиль магистрата, крытый рынок и громоотводы на домах, а часовая башенка и вовсе казалась призрачной, ненастоящей, размытой. У моста Кагами приостановился, стирая с висков проступивший пот, убирая волнистые пакли, прилипшие к щекам, назад, за уши. Он подобрался поближе, когда заметил ещё несколько человек — в основном это были торговцы: их навьюченные ослики лениво топтались на месте, качали головами, щипали клочки травы, которые прорезались сквозь каменную дорогу, пробились сквозь неё за последние десятилетия, а по бокам горели вспышки цикория — и среди него, срывая голубые цветы, бегала хихикавшая малышня. Солнце стало ещё меньше. Тучи, цепями сковавшие усталые небеса, сгрудились ещё сильнее. Мелкие капли, точно букашки, начали порхать над землёй, а очередь, собравшаяся на границе, толпилась на месте: торгаши, беженцы, простые туристы, шиноби из других союзных или нейтральных стран. В самом начале очереди, сразу у пограничных будок, кто-то хрипло возмущался и хлопал в ладони, фыркали мулы, скрипели колёса повозок с товарами, звенел хрусталь, серебро. По маленьким клеткам бегали пушные зверьки. Опустошая флягу, Кагами мялся в конце, за большой красной каретой, в которой, в багажном отделении, лежали шёлковые тонкие рулоны, хлопок, маленькие коробочки, видимо, с нитями и иголками... и всё это время его внимательно изучал другой шиноби, несколько раз показательно зевнув. Тот выглядел постарше, на шее висел протектор деревни Скрытого Водопада, волосы, выкрашенные в блёкло-зелёный цвет, топорщились небрежно на макушке, как после сна, а на правом выбритом виске была выбита странная татуировка — символ с числом семь. Он долго таращился своими пустыми голубыми глазами с выведенными под ними узорами — стрелками, которые подчёркивали длинные ресницы и красивый разрез глаз. Кагами вспомнил глаза Тобирамы-сенсея: они ему нравились, нравились так сильно, что он мог бы смотреть на них бесконечно долго, в этот багрянец, потускневший, как угасающее пламя во время грозы, когда его прибивает к земле ливнем, когда искры скопом погибающих светлячков вздымаются вверх и осыпаются чернильным пеплом. У незнакомца же радужки были водянисто-мутными, никаких переливов и крапинок, и маленький зрачок; они напоминали стоячие озёра, которые прятались среди леса, окружённые камышами. Незнакомец несколько раз проверял уздечку на мордах караковых мулов, затягивал ремни, трепал по гриве, за уши, хлопал по крепким шеям, один раз он угостил их дольками зелёных диких яблок, которые, видимо, насобирал по дороге. Кагами встрепенулся, тряхнул головой — будто мог бы стряхнуть лишние мысли вместе с дорожной пылью. Не мог. В этот момент у него заурчало в животе — и он решил скрасить его кашлем, будто был вовсе не голоден. Морось то прекращалась, то начиналась вновь сыпаться с неба. Люди вокруг вытирали лица сухими полотенцами, натягивали над грузом брезент, чтобы тот не намокал, и дети иногда тоже заскакивали в созданное укрытие, с жадностью вгрызаясь в домашние рисовые пирожки. Очередь двигалась медленно, а иногда совсем не шевелилась. Незнакомец, пробурчав себе что-то под нос, скрылся с другой стороны кареты, а после появился с перекинутой через плечо сумкой и, пнув на ходу колесо, приблизился к Кагами, протягивая ему в руки коробочку. — Э-э-э, — Кагами несколько растерялся, удивлённо моргнул, разглядев, что в коробочке было осторожно сложенное бенто: кусочки лосося, рис, промаринованные огурчики, имбирь, креветки в панировке. — Спасибо, наверное? — Мне не жалко, — небрежно фыркнул незнакомец, — а ты выглядишь так, будто бежал без передышки с самого побережья. Не ел ведь ничего, верно? — Вообще, ел, — Кагами вспомнил кусочек зефира, который он стащил из конфетной вазочки Данзо, и снова смущённо прокашлялся, когда желудок призывно заурчал. — Не могу не спросить: что на границе забыл шиноби из Скрытого Водопада? — Поешь сначала, а потом можем и поговорить, — он окинул быстрым взглядом очередь из желавших перебраться в страну Травы. — Стоять мы здесь всё равно будем предостаточно времени. Знал бы ты, как они тщательно проверяют документы... — Документы? — Кагами озадаченно уставился на его сумку. — Ну да, — кивнул незнакомец, поправляя зелёные пряди и похлопал по сумке, — у господина Таширо Нори с собой всё: от портовых деклараций до согласия на перевозку груза через вашу границу... ещё и удостоверение личности здесь просят у тех, кто не носит протектора, — он опустился возле колеса с длинными спицами и, сцепив пальцы в замок, запрокинул голову вверх и прикрыл веки, — ты особо не напрягайся — с вашей деревней у страны Травы вроде как действует соглашение. Это мне надо показать бумажку с печатью нашего старейшины, что, мол, у меня есть право находиться на их территории... видите ли, им не нравится деревня Скрытого Водопада. — Я слышал, неприязнь между вами всё-таки разгорелась на фоне того, что из страны Травы сбежал предатель с запретными техниками, а после осел у вас, передал всё, что знал, и растворился так, будто его не было вовсе... — протянул Кагами, усаживаясь на мягкую траву, его окружили одуванчики, словно сплавленные из золота или латуни. — Разве это не так? — Вообще говоря, это личные дела моей деревни... — начал издалека незнакомец, поправляя заграничный блёклый доспех, расписанный символами на наплечниках. — Мы так и не представились, кстати говоря. Я Сатору, — он бросил взгляд в начало очереди и опять вздохнул, — а как называть тебя, шиноби из Скрытого Листа? — Кагами, — коротко ответил Кагами, открывая коробочку бенто и всё ещё чувствуя себя неловко. Он взялся за палочки и поправил съехавший кусочек рыбы, переложил промаринованный огурчик в отдельную секцию. Затем подумал и отложил палочки. — Я благодарен за доброту, но я лучше поем в Неру. — Да не отравлено там ничего, — фыркнул опять Сатору, показательно подцепив кусочек рыбы и закинув его себе в рот, — видишь, не помер, так что давай, ешь, иначе я буду чувствовать себя виноватым, если ты свалишься где-нибудь по дороге. — Я так не могу, — Кагами порылся в своём рюкзаке, наткнулся ещё на пару купонов, булавку-талисман с расписным брелоком и наконец выудил оттуда смятую слегка купюру, протягивая её Сатору. Он позволил себе улыбнуться. — Возьми, это тоже не отравлено. — А, — Сатору охотно забрал купюру и сунул её в карман своих тёмных штанов, — деньги никогда не бывают лишними, особенно в моём деле, — он тронул спицы колеса, — наёмникам не так уж много платят, брат, особенно на заданиях по сопровождению — гроши, сплошные гроши, но зато редко возникают проблемы с едой и прочим. Правда, господин Таширо Нори оказался в этом плане настоящим жлобом, но мне тоже иногда что-то перепадает. Ты никогда не пробовал печень перепёлки, Кагами? — он сузил свои блёклые глаза. — Такая вещь... хоть ею и не наешься. — Ел бы я такое, не ходил бы на задания однозначно, — Кагами подцепил комочек риса, захватил кусочек рыбы и сунул их себе в рот, с наслаждением отмечая, что это бенто было не таким уж плохим, пусть и чувствовалось, что рыба была не первой свежести, ещё и рис оказался совсем слипшимся. Он прожевал, глотнул воды из старой отцовской фляги. — Меня устраивает и обычная еда, свинина там, говядина, рыба... — Кагами на миг прикрыл глаза с наслаждением, чувствуя, как голод медленно сдавал свои позиции. — Так ты, значит, сопровождаешь господина Таширо Нори в страну Травы, да? — Так точно, — кивнул Сатору, доставая из своей сумки что-то, похожее на губную гармошку. — Деньги позарез нужны, а заданий других не было, на войну же тащиться как-то не хочется, хотя у нас добровольцы есть, которые рвались на ваш фронт. Говорят, выиграет ваша деревня, всё-таки у вас столько техник, девятихвостый, ещё и гений Хокаге... хотя, с другой стороны, Скрытое Облако тоже не промах, раз решили с вами-то потягаться... — он задумчиво дунул в гармонь, и та тихонько запела. — Я вашего Хокаге в жизни не видывал, но по слухам он тот ещё кремень. — Кремень, — Кагами старался есть медленно, но в итоге наворачивал и то, и другое, и третье, ловко орудуя палочками, пока Сатору тихонько стал играть на гармони, изредка отрывая от неё губы и задумчиво рассматривая очередь, которая застыла окончательно. Только крик стоял в начале и вечные жалобы на грубость и дотошность пограничников. — И схлестнулись две равные силы, — обронил задумчиво Сатору, посматривая на молодую девчонку, которая бродила от начала очереди до самого конца, всё время избегая красной кареты, возле которой они сидели; мулы фыркали, шевелили ушами и отмахивались от крупных мух. — Слышал где-то песню, у нас в деревне частенько занимаются сочинительством... — он потёр татуировку на виске. — Удивительно, ты до сих не спросил про мою татуировку. Что, неинтересно? — Сатору улыбнулся, почти оскалился, снова прикладывая губы к гармони, пока Кагами жевал особо крупный кусок поджаренного лосося. — М, — Кагами скосил взгляд на татуировку, — нет, неинтересно. — Совсем? — Сатору будто бы расстроился, даже от гармони оторвался. — Не будешь спрашивать про её значение или почему она находится на виске, а не где-нибудь под одеждой? — он вытянул ноги, пяткой прочертив след на каменисто-песчаной дороге. — Нет, всё равно неинтересно, — Кагами закусил огурчиком, поковырял ещё рис. — Ты же не спрашиваешь у меня ни про клан, ни про миссию — вот и я не спрашиваю, личное пространство всё-таки. — Как тактично, — Сатору вздохнул, — и тебе совсем не интересно услышать мои байки про задания и всякие заковырки из жизни наёмника? — он скосил взгляд на Кагами, который к тому моменту уже справился с бенто, запивая всё прохладной водой из фляги. — У меня их много, могу поделиться, совершенно бесплатно. Говорю тебе точно, они стоят твоего внимания... так, во всяком случае, говорила моя сестра, а она у меня историк. — Историк? — Кагами невольно вспомнил маленькую библиотеку своего отца, комнатку со шкафами, полками, которые изредка протирала госпожа Асами. Там были тома про почти каждое значимое историческое событие из прошлого — несколько личных заметок про времена враждующих государств и дальше. Он хорошо помнил, как отец составлял конспекты на досуге, а иногда, в свободное время, много лет назад, они изучали окрестности, копали, скупали у странствующих торговцев старинные карты, когда денег хватало... когда же не хватало, Учиха Мамору тяжко вздыхал, проходя мимо стендов коллекционеров. — В самом деле историк? — Ага, — облизав губы, проговорил Сатору, — самый что ни на есть, она множество раз отправлялась на раскопки в окрестностях нашей деревни, у нас ведь столько храмов, что и не счесть, и часть из них давно вросла в землю. Сидя возле повозки, Кагами иногда обмахивался руками, а потом морось вдруг усилилась — и, как назло, не нашлось поблизости ни одного зонтика, а карета была заперта, у неё не было ни одного козырька. Лезть под чужие брезенты казалось верхом наглости, потому они с Сатору мокли под небесной истерикой, как и вьючные мулы: вода смывала пыль с дороги, прибивала одуванчики к земле. Люди на мосту и на подступах к нему теснились у своих повозок, накидывали на головы куртки, ребятня высовывала носы из-под укрытий, ловила беспечно в ладони слёзы и пила их, пробуя на вкус после долгой духоты. Дождь всё лился и лился стеной. Кагами продрог до нитки — он словно оказался под душем: с него ручьями сбегала вода, чёрные волны волос вымокли спустя пару секунд, как начался ливень. Сатору тоже пришлось несладко: он отфыркивался, стирал потёкшую чёрную краску, которая сползала на его щёки — и в глазах его точно стояли слёзы; он достал даже платок из кармана своей зелёной тонкой куртки, сделанной из тонкой жёсткой ткани, с коричневыми пуговицами и кожаными вставками, и вскоре тоже стоял весь мокрый, весь растрёпанный, даже плечи его, казалось, стали ýже, чем они были до этого. Кагами жалел только свой рюкзак, в котором находились все его вещи: их пришлось бы сушить где-нибудь, найти приятное местечко, затаиться на часик-другой или вовсе устроиться возле разожжённого очага и протянуть ладони к тёплому пламени. Он жался к стенке красной повозки, закинув рюкзак под неё — а после заметил, что Сатору, обречённо вздохнув, также полез под неё. Под вопросительный взгляд тот быстро пояснил, что дождь будет ещё долго, а их очередь так и не собиралась продвигаться быстрее. Тучи действительно не спешили рассеиваться: они все, как целая армия, сыпали холодными стрелами вниз из своих воздушных серебряных луков. Ветер притих. Кагами помедлил, но вскоре тоже скользнул под повозку, на сухие камни и песок. Они оба были грязными, как две земляных жабы, выползших невесть откуда, лежали на животах, прижимались к земле, и старательно пытались избавиться от грязи на лицах, следя за тем, как дождь лился как из ведра, будто с небес кто-то сливал холодные нечистоты; пахло тиной и рекой. Маленькие дети шлёпали по лужам, кружились среди капель, задорно повизгивали, точно восторженные щенки, когда за ними наблюдала женщина с песочно-серым лицом и морщинками в уголках рта, с чёткими носогубными складками. Интересно, Тобирама-сенсей в раннем детстве тоже был таким? Тоже с восхищением поднимал свои багряные глаза к суровому небу? Кагами тем временем порылся в своём рюкзаке — пытался проверить, не промокли ли его запасные вещи и аптечка... Всё было почти в пределах нормы. Он облегчённо выдохнул, только вот обнаружил, что листовка с заданием, лежавшая на самом верху, на спальном мешке, вся поплыла — на ней осталось лишь лицо и имя нанимателя, а вот задачи и маленькие дополнительные пункты размылись, стали нечитаемыми. Сатору придвинулся к нему поближе, заглядывая через плечо, что заставило его мгновенно скомкать листовку и сунуть обратно в рюкзак. Несколько секунд они молчали, переглядывались друг с другом — а потом Сатору внезапно засмеялся. Засмеялся так громко, что его услышала, казалось, вся очередь. Кагами растерянно стал всматриваться в его лицо, пока ему не протянули в руки платочек. «У тебя всё лицо грязное, будто ты со свиньями трюфеля ел, — пояснили ему, — так ты скорее своего заказчика напугаешь. Ну, знаешь, презентабельный вид тоже важен, вот чему меня научила жизнь наёмника». Кагами не понял, что было такого смешного в грязи, но молча кивнул, начиная стирать с лица отметины от песка, которые прилипли к его щекам, щекотали ноздри, стягивали кожу на лбу и скулах, въелись в чёрные волосы, точно сахар. Про доспех же и говорить было нечего: он из серого стал песчаным, тонкий дорожный слой облепил нагрудник и тёмные штаны, песок скрипел между пальцами. Сатору перевернулся резко на спину и начал чертить что-то на днище кареты, а Кагами внимательно следил за тем, как переставляли копыта мулы. Они любопытно таращились своими карими большими глазами на них, раздували ноздри. Дождь заполнял выбоины на дороге, приколачивал песок к земле, скатывался по траве, и голоса пограничных шиноби перебивали стук и шлёпанье; они, тоже промокшие, подзывали к себе следующих, и следующих, и следующих, пока ливень продолжался, только изредка становясь мельче, а после накидывался на землю с былой силой — сплошной поток воды. Кагами чувствовал себя облезлой крысой, когда к дождю добавился ещё и ветер, который пронизывал, цапал за пятки, влажный поддоспешник лип к телу, и он невольно ёжился, пару раз потёр нос, едва не чихнул — и снова затаился, когда с неба посыпался ещё и град. Это были маленькие снежные шарики, напоминание о далёкой зиме. Длился он недолго — каких-то пару секунд — и иссяк, но мулы забеспокоились, даже почти протащили за собой карету, но их остановила другая повозка и сам хозяин повозки, который повысил голос, выглядывая из окон: «Ну и куда ты запропастился, Сатору? Ты должен быть здесь на месте, как штык, а ты-ы! Прибавку не получишь!» Сатору тяжело вздохнул сбоку, шепнул: «В такую погоду лучше под повозкой, чем рядом с ней — я ему что, мул, чтобы стоять под дождём?» Кагами медленно кивнул, с надеждой глядя на длинную серую крышу приграничного пункта, а там были ещё козырьки зданий, навесы, балкончики... Он ткнулся подбородком в свой рюкзак, пытаясь восстановить в памяти прочитанное задание: это было простое сопровождение из маленького приграничного городка страны Травы и до Танзаку. Все нюансы поплыли вместе с чернилами на бумаге, он помнил только имя — Хьюго Бандо, что ему было уже под сорок, что его приглашали в столицу для лечения дочери знатного господина. — Замёрз? — спросил Сатору, рисуя что-то на песке. — Я лично замёрз, как псина из подворотни, пусть идёт к чёрту Таширо Нори. Если ему так приспичило сдвинуть свою колымагу дальше, пусть сам оторвёт свою задницу и сделает это. — Это разве не твоя работа? — поинтересовался Кагами, следя за крупными каплями, которые рассыпались на десятки осколков, прыгали по траве, тревожили речную гладь, и в лужах рождались мутные пузыри. — Тебе ведь за это деньги заплатили. — Я просто охраняю повозку, — двинул плечами Сатору, высовывая ладонь из-под повозки, и капля разбилась об неё, оставила маленькое озеро в линиях. — Вообще в мою плату входит ещё и еда на протяжении всего пути, но этот жлоб решил, что я и на голодный желудок могу повоевать, — он фыркнул, нахмурил тёмные брови, стирая с щёк последние следы от туши. — Бессмысленное занятие, точно тебе говорю. — Откуда ты начал его сопровождать? — поинтересовался Кагами, заметив ещё пару татуировок-змеек на его предплечьях, они были матово-чёрными. То ли для красоты, то ли для дзюцу. — Колёса у повозки уже значительно стёрлись, значит, ехали вы уже давно, да и поскрипывают они так, будто их уже давно не смазывали. — Ну, это не секрет, — снова задвигался Сатору, — из страны Железа, меня наняли там, холодрыга там круглый год, но катаны они делают — ах, произведение искусства, — он мечтательно прикрыл глаза, — если повезёт, я смогу выкупить и свою... — Ты заложил катану в стране Железа? — Кагами перевёл на него взгляд. — Не думал, что там увлекаются азартными играми или что там есть большие ломбарды... — Всё у них есть, — охотно подтвердил Сатору, — они просто не лезут в политику, вот и все дела. Честно, мне там всегда нравилось — у них всё предельно просто: если ты можешь сражаться — ты самурай, не можешь — работаешь где-нибудь в общественной сауне или хлеб печёшь... — он замолк, когда вдалеке предупредительно заворчала гроза, точно древняя вдова, разодетая в чёрное и тёмно-серое, сверкавшая жемчужными бусами. — Похоже, грозу мы тоже под повозкой будем пережидать. — Я не особо привередливый в этом плане, — усмехнулся Кагами, убирая с лица налипшие чёрные волосы, поправляя протектор на лбу. — Сенсей приучил меня к тому, что на заданиях нужно меньше жаловаться и больше стараться, чтобы не ударить лицом в грязь. — Даже в такую жуткую погоду? — Сатору улыбнулся. — Мой сенсей по большей части спал, впрочем, в этом тоже была своя мудрость — попробуй-ка заснуть, когда вокруг тебя бегает десяток резвой малышни. — Я, когда сенсей взял меня под крыло, думал, он и не спит ночами... — Кагами вспоминал бледность лица Тобирамы-сенсея, но то, как он трепал по волосам его, то, как давал строгие наставления, а тайком, когда никто не видел, прятал зевки за грубой ладонью, знавшей прикосновения рукоятки катаны больше, чем чужой руки, говорили об обратном. — Всё-таки сенсеи бывают разными, и я благодарен, что учился у моего, — от воспоминаний у него закружилась голова — то, как они учились ходить по деревьям, как держались на ровной поверхности реки... У Кагами долгое время не выходило поймать равновесие на воде — из раза в раз он падал в воду, барахтался в ней как котёнок, и Тобирама-сенсей с усталым вздохом хватал его за шиворот и тянул на берег — где отчитывал и давал наставления, пока Кагами выжимал воду из своей одежды кое-как. — М-да, а я был бы не против, если бы моего сенсея заменила какая-нибудь умелая ловкая куноичи из какого-нибудь известного клана — вот тогда бы я разгулялся! — Сатору мечтательно поднял глаза в небо. — Наш старик, конечно, показал нам азы, но всё остальное... скажем, нам приходилось узнавать из других источников. — Запретные техники? — тут же подловил его Кагами, лазая по карманам рюкзака. — Да не, не запретные, — отмахнулся Сатору, — просто действенные, их-то наш старик решил оставить при себе, но, к счастью, у него была плохая память, и свитки с техниками лежали на самом видном месте, почти, — он помолчал. — М-да, дождь, похоже, заканчиваться и не собирается в ближайшее время, — он опять кивнул на пузыри на лужах. — Зато очередь начала двигаться, — заметил Кагами, когда по другую сторону строй людей, но не повозок, начал шагать к границе; они уже пересекли мост, это были матери, покачивавшие детей на своих руках, это были старики с клюками, это была визжащая ребятня, нашедшая место для игр — они спустились к самой реке, и там, вздрагивая от молний, носились со скоростью комет, прятались под мостом. Люди шли и мокли, единственный раскрытый зонтик — и тот оказался от солнца (он был резным, бежевым и быстро намок), его в руках сжимала старушка в праздничном кимоно. Дождь действительно не прекращался — сыпался хрусталём с неба, осколками, будто кто-то разбил вазу в тех облаках, либо сами облака раскололись от молний, которые откалывали от них кусочки, грызли серые мохнатые массивы. Гром гудел, будто где-то развернулся целый батальон, грохотавший грузными щитами, шаркавший подошвами, звеневший катанами — и все ревели, гоготали, рычали. Кагами и Сатору с огромным нежеланием выбрались из-под своего укрытия, когда соседняя повозка сдвинулась с места и их начали подгонять сзади, мол, шевелитесь. Сатору пожал плечами, скосив взгляд на Таширо Нори, который сидел в тепле, сухой, не знавший никаких ненастий, кроме как долгого ожидания. Он повёл крепких мулов, придерживая их за узду, и Кагами шагал рядом, деля с ним одно место в строю. Ещё долго они стояли в очереди, пока дождь не исчерпал себя, и гроза, пугавшая мулов и взволнованных детей, отступила, уползла грохотать куда-то на север, оставив после себя запах озона и свежести. Воздух наполнял грудь, им хотелось дышать, впитывать его каждой порой, пока настырные капли продолжали падать на лицо и волосы, и без того влажные. Скрипели давно не смазанные колёса. Строй полз медленно, как слизняк между травой, цикорием и одуванчиками, и Кагами всё смотрел на большой пропускной пункт, где пограничные шиноби действительно проверяли какие-то бумаги то у одних, то у других; некоторых рассматривали пару минут, а других задерживали надолго: они могли простоять и полчаса, и час, и ещё дольше, а потом и вовсе отправиться восвояси, ругаясь и причитая: «Нам же совсем некуда теперь идти! Мои родственники живут здесь! Просто позовите их, они вам расскажут всё, что вам нужно знать, только впустите!» — «У вас должны быть документы, — отвечали им сухо, подпирая руками бока, — если их нет, вы не имеете права находиться на территории страны Травы». — «Но почему? — на измождённых лицах застывало удивление. — Неужели мы зря прошли весь этот путь? Нам ведь правда нужно всего-то укрытие, пока вся эта война...» — «У нас и без того беженцев предостаточно, — фыркал плотный пограничник, потирая крупный, точно небрежно слепленный из глины картофель, нос. — И у каждого, без всякого сомнения, есть родственники в нашей стране, у каждого». — «Мы бы заплатили, но всё, что у нас есть, это галеты и старый паёк, которым с нами поделились по пути». — «Боже, — вздыхал пограничник, — вам действительно нечего здесь делать, раз у вас за душой ни гроша». Дело близилось к ночи. Постепенно света становилось всё меньше, и сумерки обволакивали дорогу, мост, реку, бамбуковый лес, шептавший что-то на другой стороне границы, и вдалеке из-за камышей высовывались королевские цапли — все белоснежные, изящные. Загорались огни на приграничном пункте — и люди начинали мельтешить то тут, то там. Кого-то отправляли в обратный путь, кого-то пропускали — чаще всего торговцев с повозками, полными товара, беженцы же, проливавшие слёзы, опускались на траву, и если у них оставались вещи, пытались их продать хоть за пару монет. Кагами смотрел на них почти с сочувствием, рылся множество раз в сумке, однако не мог отыскать ничего, чем мог бы поделиться — а беженцев было достаточно, целый рой голодных ртов и лес загребущих рук, кто-то пытался даже заниматься карманными кражами, но их довольно быстро ловили за руки — если не пограничники, то внимательные люди из очереди. Когда дождь прекратился, Кагами стоял весь замёрзший перед плотным сбитым пограничником, который строго хмурил свои тонкие брови, шмыгал носом и смотрел на всю очередь с кислым выражением лица, будто это у него лично требовали рё. Его звали Рикимару — так Кагами расслышал, когда того подзывал к себе старший, подносивший бумаги очередного торговца к самым своим глазам — и всё тыкал недовольно пальцем в печати, мол, этого мало, это не так, а это вам надо бы переделать... Рикимару косил немного левым глазом и жаловался на проклятый тополиный пух, потирая покрасневший нос. Сатору же выглядел весёлым, он не выпускал из рук свою гармонь, всё дудел в неё, дудел, иногда грохоча словами из затёртых песен — в основном все они были про битвы. Кагами повязал протектор на шею, чтобы дать волосам просохнуть, пока Рикимару рассматривал его своими тяжёлыми светло-серыми глазами, затем переводил взгляд на мулов, на красную карету, за окном которой корчил недовольные гримасы господин Таширо Нори и всё ворчал, перебирая что-то в своём раздутом кошельке: «Сатору, не получишь прибавки, не получишь!» Сатору лишь поморщился, доставая из сумки нужные бумаги. Позади заплакал младенец — это была маленькая семья беженцев, которые придерживали в дрожащих руках несколько заработанных за время ожидания купюр. «Недостаточно, — шептал взволнованно мужчина, почёсывая небрежную щетину, — не пропустят». — «Моя сестра живёт в Неру, мы могли бы... — переставая напевать сбивчивую колыбельную, говорила женщина с младенцем, — она сможет нас приютить». — «Как же, сможет, — каркнула старуха с сухим узким лицом, — у неё своих проблем полно, с её-то увлечениями». Кагами проследил за полётом стрижа, который со свистом скользнул в сторону обрывистых заросших берегов — и тополиный пух всё кружился и кружился июньским снегопадом. На дороге остались седые пакли и прибитые пушинки после ливня и грозы. Дети резвились, прыгали, как лягушата, по лужам, брызги разлетались в разные стороны, гурьба девчонок-сорванцов комкала из тополиного снега снежки и кидалась ими в мальчишек, которые показывали в ответ языки и складывали неправильные печати — будто готовились использовать тайную технику. Сатору снисходительно качал головой каждый раз, когда они юркали мимо него, точно полёвки. Кагами тоже заулыбался. Минори любил возиться с племянницей Тобирамы-сенсея: они читали вместе большие учебники, и он старательно проговаривал каждое слово, а затем понимал, что Чихару уже следила за полётом разноцветной бабочки и, всё качая головой, повторяла: «Братец, а научи меня чему-нибудь крутому, пожалуйста. Научи гендзюцу!» — и они тайком складывали печати, так как один пока не пробудил шаринган, а вторая завистливо тянула: «Так нечестно, шаринган слишком крутой, но глаза от него становятся страшные...» В такие моменты из окон дома Узумаки выглядывала госпожа Мито, она протирала стекло, приоткрывала форточку и, складывая руки на подоконнике, следила за уроками «супер-пупер гендзюцу». Её волосы алели на солнце, словно лесной пожар, а на алебастровом лице распускалась кроткая, едва заметная улыбка. Чихару всегда носила красную заколочку, не снимая. Кагами хорошо помнил, как она множество раз останавливалась возле цветочного магазина, всё делала бровки домиком, поджимала тонкие губы и скакала от вазы до вазы. «А это что? — звенел её голосок. — А это не фиалка? А это хри-зан-те-ма? А что это? Ой! — она наклонялась к цветам. — Как пахнет-то вкусно! Мама, мама, а давай купим вот этот цветочек? Я его поставлю на окно, вот, или подарю тёте Хиро, она ведь тоже любит такие... такие... ей ведь нравятся розы?..» «Девчонка-молния» — так её прозвал Минори, который, тем не менее, всегда нянькался с ней, улыбался, но каждый раз возражал: «Мне не нравятся дети, я просто делаю вклад в будущее. Может быть, Чи расскажет твоему Тобираме-сенсею что-то хорошее про меня». Сатору, пихавший Кагами в плечо, развеял короткие воспоминания — и тот встрепенулся, вновь сталкиваясь взглядом с Рикимару, который ещё раз шмыгнул носом, возвышаясь как скала, но в серых глазах его читалось одно: «Как же я устал». — С какой целью пересекаете границу? — задал заученный вопрос Рикимару, занеся карандаш над исписанным блокнотом. — Имя, клан, время. — Учиха Кагами, — Кагами представился своим настоящим именем — с поддельным вряд ли бы его пропустили, и Сатору едва не подавился сбоку, перебирая вверенные ему документы. — Я остановлюсь у вас максимум на несколько дней, — он выдержал паузу, заметив некоторое промедление Рикимару, и добавил: — У меня задание. — Учиха Кагами, — быстро вписал в блокнот Рикимару, с подозрением оглядев его с ног до головы. — Какого рода это задание? — Сопровождение, — тут же отчеканил Кагами, — никаких убийств на вашей территории. — Сопровождение, — повторил за ним Рикимару, — хорошо, можете проходить. — Быстро, — прокомментировал это Сатору, протягивая документы, — было бы всё так же просто... — он вздохнул, когда Рикимару начал вчитываться в бумаги, — приятно было познакомиться, Кагами. Может, ещё пересечёмся, всё-таки приграничный городок довольно тесен... — Взаимно, — Кагами быстро улыбнулся, поспешив перегнать тени, падавшие на каменный магистрат вдалеке; ночь наступала стремительными шагами — гнала свои чернильные полчища сквозь бамбук и высокие приграничные тополя, посаженные на скорую руку лет пятьдесят назад или раньше, небесный свинец стремительно чернел, пил тьму, тьма сочилась из него как из мокрой грязной мочалки, а вместе с ней опять застучали по крыше капли, не было больше грозы — были лишь тихие всхлипы ветра, едва заметный шёпот тех, кто тоже нашёл временное пристанище здесь, на границе, с повозками и мулами, серыми осликами с длинными ушами. Замерли повозки, не крытые, весь товар лежал на виду, в кузовке: одну повозку заполняли картонные коробки, фарфор, в другой — сладости, в третьей — декоративные безделушки. Торговцы, закутанные в сухие полотенца, сидели на скамейках и травили байки. Кагами же всё слонялся от одного края крыши до другого — ёжась и потирая руки, будто это могло его согреть. Он подходил поближе к очередной пограничной будке, потом возвращался обратно, к повозкам, где на него никто не смотрел и никто не интересовался, зачем он пересекал границу страны Травы. — Ты, наверное, замёрз, голубчик? — вырвал его из размышлений голос зрелой женщины, которая возникла рядом с ним, придерживая свёрток — махровое полотенце с новой биркой. — Возьми, обогрейся, иначе так недолго и заболеть, — на её левом глазу цвета распустившейся сирени была светлая плёнка — будто катаракта. — Посиди с нами, пока дождь ещё не прошёл, тебе ведь некуда спешить? — Мне голову оторвут, если я не потороплюсь, — горько усмехнулся Кагами, поймав себя на мысли: «Впрочем, мне её оторвут, без вариантов...» — Ну и куда же ты пойдёшь? — поинтересовалась женщина, прищурив слепой глаз. — Ты только посмотри, что там творится, а до города ещё дойти нужно, — она кивнула на старые вязы, которые качались и стонали от поднявшегося ветра, барабанная дробь дождя рассыпалась на бриллиантовые нотки. — Мы не кусаемся, голубчик. — Вы, может, не кусаетесь, но покусают меня в действительности, — повторил свою мысль Кагами, — мне нельзя долго задерживаться, а этот дождик мне будет нипочём. Всего-то нужно пробежать километров пять, — он прикинул в голове, — а там уж и отогреюсь. Женщина покачала головой. У неё были золотистые волосы, роскошные косы, ловко сплетённые, на ногтях — красивый цветочный орнамент, лёгкая безрукавка тёмно-фиолетового цвета подчёркивала её фигуру, её аккуратные плечи, высокую грудь, тонкую талию, и она заметно гордилась каждым своим изгибом. Возле её повозки, единственной запряжённой двойкой пегих лошадей, вертелся мужчина, светло-рыжий, с синими глазами, как два гипюровых занавеса с чёрными прорезями в середине и живым блеском. Он перепроверял документы, перечитывал их, поправляя очки в грубой оправе, всё повторял: «Если сегодня остановимся в Неру, до Кусы доберёмся к вечеру... А там нас встретит отец, он как раз договорился с покупателем... Айна?» В кузовке стояли клетки с пушными зверушками, меха, бархатные ткани, ножницы и изогнутые кинжалы, коробочки с браслетами и серьгами, а возле колеса юноша, чуть младше самого Кагами, в очках, листал страницы дорогой книги в кожаном переплёте; он тоже был светлым, с бережно уложенными волосами, только щурил голубые глаза, проводил пальцем по тексту, разглядывал картинки и смотрел на потолок, будто что-то пересчитывая в уме. — В таком случае возьми полотенце, — она протянула ему в руки полотенце, зелёное, с красивым набивным рисунком. — Оно стоит всего ничего, зато сможешь со спокойной душой промокнуть волосы, — она с ожиданием уставилась на него, — будешь брать? Мы, из семьи Намикадзе, можем сделать большую скидку, ты же из Конохи, да? Жаль, мы там не виделись. Ассортимент дома у нас гораздо шире. — Нет, что вы, — Кагами неловко улыбнулся, — я могу и без полотенца обойтись, — он снова провёл пятернёй по влажным волосам, — но спасибо за предложение, это... великодушно с вашей стороны. — Ну, спеши тогда, — кивнула ему Айна, — раз, говоришь, у тебя будут неприятности. Кагами вылетел из-под крыши пропускного пункта, снова в дождь, по его гладкому лицу скользили подушечки пальцев ветра — и дорога шумела со всех сторон, поглощаемая глухими сумерками, по обеим сторонам шатался бамбук — и много-много деревьев, пахло грибами и мхом со всех сторон. Сандалии стучали по камню; изредка встречались выбоины и кочки, но в остальном этот старый путь внушал доверие — по нему не раз проезжали караваны и проходили тысячи ног. Единожды на подходе к городским стенам возникла маленькая и уютная с виду гостиница-ночлежка, веранда, скамейки под крышей, петунии на балкончиках второго этажа и вывеска «Пристанище золотой божьей коровки». В её окнах уже поигрывали приятные огоньки, которые напоминали о тепле после долгого побега от собственного сенсея. Кагами продолжал гнаться за секундами — но затем осекал себя и переходил на шаг: лучше потянуть время — он и без того провинился и теперь представлял, как хмурился бы Тобирама-сенсей, когда Эри сообщила о его исчезновении... Он поднимал глаза к небу — а действительно, сильно ли злился Тобирама-сенсей на него за такую вольность?.. За эту слабину? Эри наверняка уже сообщила ему обо всех подробностях, но умолчала о бегающем взгляде и натянутой улыбке — не стала бы говорить, она не такая, её расспрос закончился лишь на одном вопросе: «С тобой всё в порядке?» Получив определённый кивок с коротким «ну да», она и успокоилась... или нет, по глазам Яманака никак было сказать точно. Кагами уже представлял, как стоял бы в кабинете перед Тобирамой-сенсеем, который, состроив привычную суровую мину, начал бы его отчитывать, точно нашкодившего щенка, тыкать его носом в ошибки, а потом назначил бы какое-нибудь наказание — любое. У него даже сейчас звучал в голове строгий голос, низкие интонации, долгий взгляд, прожигавший самое сердце... Бежать. Пусть это случится как можно позднее. Несколько повозок тянулось к Неру под собачий лай. Большие ворота города, красные, с гирляндами и колокольчиками, тянулись к небесам, подобно выросшим из земли окровавленным рёбрам. Кагами влетел в них и тут же остановился, осматриваясь по сторонам. Городок уже переливался всеми огнями: на улицах зажигали фонари, высокие, чёрные, с коваными узорами, и кругом было столько каменных домов, что Кагами немного растерялся — он впервые был в стране Травы, только краем уха слышал, что прогресс в ней шагал десятиметровыми шагами. Он выискивал всюду надпись «Спящий вол» — и вскоре, побродив кругами, заметив и магистрат, и ратушу, и крытый рынок, и даже храм, смог отыскать нужную вывеску. «Спящий вол» оказался старинной гостиницей, одной из последних деревянных гостиниц в городе. Кагами прошёл в неё, и тьма отцепилась от его плеч, теперь его лицо грела бронза, исходившая от ламп и свечей — а где-то в глубине свистел чайник над пылающим очагом. Он огляделся по сторонам, встретившись взглядом с пожилой дамой в малиново-цветочной юкате, её тёмные волосы были завязаны в пышный пучок, длинная заколка-спица торчала из него, напоминая чернёное серебро. Хозяйка. Она заметно прокашлялась, взгляд светло-карих глаз скользнул по его броне — и её лицо озарила улыбка, совсем неожиданная и приветливая, так, как выучила за долгие прошедшие годы, которые запечатлелись в её седине и поверхностной сети морщинок на щеках и в уголках глаз. Кагами, оббив всю грязь, прилипшую к его подошвам, ещё перед порогом, приблизился к высокому столу, где стояли чашечки с ароматизированными свечами — дыня, лаванда, персик, там же была керамическая чаша с письменными кистями и карандашами. — Добрый вечер, — поприветствовал её Кагами, поправляя протектор своей деревни, до сих пор висевший у него на шее, — мне нужен Хьюго Бандо, не могли бы вы мне помочь в его поисках? — он улыбнулся. — Не волнуйтесь, я не доставлю проблем ни ему, ни вам, у меня задание от него. — Бандо, да? — усмехнулась владелица гостиницы. — Этого прохиндея кто только не ищет. — А кто искал, если не секрет? — поинтересовался Кагами между прочим, разглядывая прямоугольную вазочку с распустившимися тигровыми лилиями с мыслью, что Тобирама-сенсей и шага бы сюда не сделал из-за своей аллергии. — Наёмники, кто же ещё, — пожала плечами она, скользнув взглядом по символу на протекторе, — он, видимо, много всего натворил, раз решил нанять кого-то из вашей деревни. Тем более когда война разгорелась. — Так в каком он номере? — уточнил Кагами. — Если надо, я предоставлю бумагу. — Лучше будет предоставить, иначе вдруг вы его прибить собираетесь, а мне потом от трупа избавляться и кровь зачищать, — она вздохнула, протягивая руку. — Знаем, было такое, не самое приятное зрелище. — Вот, — Кагами показал размытый лист с заданием и печатью Хокаге, после чего владелица гостиницы быстро кивнула и заговорила свободнее. — Так где я могу его найти? — Вторая комната, прямо по коридору, не ошибётесь, — кивнула она. — Передайте ему ещё, что он должен мне за разбитую вазу в его номере. Он только недавно вернулся с прогулки, — она начала передвигать свечи с места на место и с хитринкой в светло-карих глазах передала ему запасные ключи от второго номера. — Да, пока вы не ушли, пришло письмо, скорее всего, вам. Из Конохи. Забирайте, — она протянула нетронутый конверт. — Всё, я вас здесь не видела. У Кагами дыхание перехватило, когда он, сжав ключи, взялся за конверт и на ходу развернул его: «Кагами, — это был почерк Тобирамы-сенсея, без сомнений, — когда вернёшься с задания, тебя ждёт серьёзный разговор. Я очень рассчитываю, что ты не будешь скрываться от меня неделю, иначе ничем хорошим это не закончится. Что бы ты себе ни надумал, ты по-прежнему нужен деревне, и это крайне безответственно — поступать так, как решил поступить ты. Я разочарован». Сердце его пропустило удар. «Я разочарован» — сильно ударило по самолюбию, больнее настоящего удара. Кагами прикусил губу, сложил послание пополам, хотя хотел скомкать и выбросить, сделать вид, что ничего не получил. «Я разочарован» — висело острым лезвием над его шеей. Он сглотнул, бесшумно двинувшись по коридору и стараясь не думать об этом «серьёзном разговоре», хотел бы спрятаться — да нельзя, хотел бы проигнорировать — да не мог, хотел ответить — но слова все разбегались в его голове, стоило ему сосредоточиться на своих мыслях. В гостинице было тихо, даже половицы в коридоре не скрипели и не взвизгивали при каждом шаге. Вазы с цветами, искусственными в основном, хризантемы, астры, розы. В уютном ответвлении стоял даже небольшой бар с высокими стульями, за ним мешала напитки для воркующей пары в юкатах бармен, она ловко управлялась со стаканами и бутылками с сиропами и ликёрами, хрустели кубики льда, шипела пена, щёлкали краники с пивом. Кагами до сих пор чувствовал привкус колодца во рту. Если бы у него нашлись лишние деньги, он бы непременно купил себе лёгкий коктейль с мятой и лаймом, но лишних денег не было, поэтому он жадно скользнул взглядом по полкам с алкоголем, возвращая протектор обратно на лоб. Вторая комната с золотым номерком возникла перед ним через несколько шагов, запертая. Из неё доносились откровенные стоны, от которых Кагами побагровел за пару секунд, застыв на месте с ключом. Он медленно отошёл в сторону, прислонился к стене спиной и стал дожидаться, когда просьбы и тяжёлые вздохи, шёпот и хриплый смех затихли бы и наступила бы переменчивая гостиничная тишина, но проходило десять минут, двадцать минут, полчаса — и затишье наступало всего на пару мгновений. Молодая пара на барных стульях продолжала ворковать, пока и их терпение не лопнуло, а бармен с тяжёлым вздохом начала нервно дёргать тёмной бровью после каждого нового стона, громких выдохов и смеха, просачивавшегося сквозь щель под дверью вместе с полоской жёлтого света. Кагами долго смотрел себе под ноги, пока не решился, весь смущённый, юркнуть в сторону бара. Он вскочил на высокий стул, повёрнутый как раз в сторону второго номера, и тяжело вздохнул, роняя голову в сложенные на стойке руки. Бармен посмотрела на него почти с сожалением, взявшись за высокий стакан и начав его скрупулёзно тереть. Некоторое время они молчали. Её рыжевато-русые волосы лежали зигзагами на точёных плечах, янтарные глаза она подозрительно щурила, будто в руках у неё появилась выигрышная карта, на ней была форма — серое кимоно с красивым тёмным поясом и набивным белым рисунком, а в стороне, на одной из полок, лежали перчатки, лимонно-золотые, с утяжелителями. С той же стороны возвышался узкий служебный шкаф с запасной одеждой и всякой мелочью, закрывавшийся на ключик. Переносица её выглядела кривой — будто её множество раз ломали, а губы, накрашенные тёмной помадой, время от времени незаметно кривились, улыбками она не разбрасывалась и брови не хмурила — просто чистила стакан, иногда дула на него и снова протирала белой тряпочкой. — И так каждый день всю неделю, — прокомментировала бармен, — вы-то зачем к этому извращенцу лезть собирались, тоже деньги баснословные обещал? — Деньги? — Кагами оторвал подбородок от сложенных рук. — Нет. — В таком случае вы его прикончить собираетесь? — спросила она, наливая в высокий стакан простую воду. — Я, если что, не видела ни вас, ни вашего протектора, сделайте это по-тихому, и ладно, если госпоже придётся прятать труп. — Он вам что-то сделал? — Кагами услышал очередное прерывистое «ах», чувствуя, как его щёки снова вспыхнули. — В долги чуть не загнал мою наивную старшую сестру, — вздохнула бармен, зигзаги волос двинулись вслед за её головой, поползли по плечам, соскользнули с них на спину, закрыли ключицы. — Ещё бы чуть-чуть, и мы бы не смогли заплатить даже за рамен. — А сейчас он... — Кагами хлопнул себя по щекам и стал вмиг серьёзным, как его учил Тобирама-сенсей. — Как давно у господина Бандо находится посетитель? Час? — он услышал очередной громкий отчётливый вздох и короткое слово «ещё» и повторил про себя: «Тобирама-сенсей, Тобирама-сенсей, как бы поступил он?» — Уже третий час, — обречённо вздохнула бармен, — и так целую неделю строго по расписанию, — она поставила стакан перед носом Кагами. — Выпей, за счёт заведения. Вода. Я бы предложила ликёр, он лёгкий, но шиноби обычно предпочитают не пить для ясности ума, да и кусачая у него цена... впрочем, если вы уведёте этого извращенца, я могла бы налить вам за свой счёт. Что угодно. Даже вино из одуванчиков. — Я, наверное, их прерву, — Кагами выпил приятной прохладной воды из стакана, сделав пару осторожных глотков, и снова приблизился к двери, провожаемый взглядом бармена. Пару секунд Кагами просто стоял на месте, занеся для стука кулак, но услышал: «Мастер, вы такой предсказуемый... м... в своих... поступательных движениях». Набравшись сил и снова напомнив себе, что это задание должно быть выполнено безупречно, чтобы сменить гнев Тобирамы-сенсея на милость — хотя бы на каплю, он громко постучал в дверь. Послышался разочарованный вздох, но никто не откликнулся. Постучал опять, на этот раз ровно шесть раз, ещё громче и отчётливее, так что не услышать его мог бы разве что глухой. Ещё пара долгих мгновений. В номере шуршала ткань и раздался какой-то странный щелчок, а после перед его носом раскрылась дверь — перед ним возник молодой парень со съехавшими на переносице очками и копной непослушных светлых волос, которые торчали во все стороны — словно это был стог сухого сена. Он едва ли был старше двадцати пяти, весь покрасневший, обмахивавшийся маленьким веером, а глазами стрелял по Кагами — они были голубыми, но совсем невнимательными, взгляд — рассеянный, да и саке от него несло, точно от целой бочки. Незнакомец расслабленно улыбнулся и схватил его за плечи, притянув к себе в лёгкие объятия, укладывая на его плечо тупой подбородок, и тихо шепнул на покрасневшее ухо: «Ты испортил такую игру... ах, придётся и тебе в ней поучаствовать... не сегодня, конечно». Кагами, сохраняя контроль, быстро от него отстранился, отступая на шаг и заметив в центре комнаты набор лото и ещё двух человек, собиравших карты и фишки. Один из них был стариком с короткой козлиной бородкой, а второй — весь седой, с аккуратными бакенбардами и глазами — синими-синими. Последний оказался его заказчиком. Господин Бандо. Господин Бандо, который отправил клич о помощи прямиком в деревню Скрытого Листа. Господин Бандо, который потёр свой квадратный подбородок и смотрел теперь прямо и с каким-то безудержным весельем. Кагами же пялился на разобранную двуспальную кровать — смятые простыни, широкие подушки, полотенца, скомканные в её центре. В голове у него пронеслось: «А ты себе достаточно нафантазировал уже, какие же грязные у тебя были мысли». Господин Бандо поправил серые, слегка волнистые волосы, заправил их за слегка оттопыренные уши и сощурился — будто пытался узнать кого-то в Кагами либо прикидывал, был ли тот новым уборщиком или другим возмущённым гостем. Парень, стоявший позади, подтолкнул Кагами вперёд — и тот сделал ещё пару шагов к сердцевине комнаты, различив щелчок замка на двери. В комнате было душно, он оттянул ворот поддоспешника, когда его снова обняли со спины с шёпотом: «А вот и ещё один сладкий игрок». — Чем могу помочь? — просипел господин Бандо. — Или ты, мальчуган, к нам решил присоединиться? Чем больше игроков, тем лучше, я так всегда говорю, — он сгрёб в свою сторону фишки. — Не правда ли, господа? — Да, — выдохнул парень в очках, — господин Бандо говорит дело, всегда говорит. — Шиноби из Конохи, — шепнул громко незнакомец рядом с господином Бандо, присосавшийся к бутылке с саке, вернее, к его остаткам, которые болтались на самом дне. — Ты всё-таки послал им запрос, Хьюго? — Не думал, что он будет таким молодым, — озвучил свои мысли вслух господин Бандо. — Тебе сколько лет, малыш, что ты решил взяться за моё поручение? — Вы сомневаетесь в моих способностях, господин Бандо? — уточнил Кагами, увереннее расправив плечи, вырвавшись из неприятных ему объятий, которые дышали ароматом не первой выпитой бутылки саке. — Вообще на вашем месте я бы не держал вокруг себя столько людей и не останавливался бы на месте целую неделю. — Малыш решил меня отчитать при моих же друзьях, — он хрустнул пальцами, — вот сейчас и посмотрим, стоят ли своих денег телохранители из Конохи. — Он начал складывать печати гендзюцу, но Кагами тут же это уловил, активировав шаринган в мгновение ока. Сзади его попытались схватить. Ничего не вышло, у парня только очки съехали с носа и упали на пол. Всего пара секунд — и Кагами уже прижимал кунай к горлу господина Бандо, который так и не успел сложить свою печать до конца. — Я поражён, малыш. Значит, ты из клана Учиха, да? Наслышан. — Теперь вы готовы поговорить серьёзно? — напитав голос отменным безразличием, спросил Кагами. — Или вы захотите проверить мои способности ещё как-то, господин Бандо? — Всего лишь хотел убедиться в твоих способностях, ничего более, — невинно пожал плечами господин Бандо. — Убирай уже свой кунай, а то порежешь мою шею ненароком, и я это вычту из твоего вознаграждения. Мы ведь этого не хотим? — уточнил он с елейной улыбкой. — Ёсики, Дайго, не могли бы вы нас оставить ненадолго, нам с малышом Учихой есть о чём поговорить наедине. — А выигрыш? — уточнил старик, поправив бородку. — Ты же не собираешься присвоить его себе, Хьюго? — Я всегда держу слово, Ёсики, — Хьюго тоже расслабленно улыбнулся. — А теперь брысь давай, выигрыш свой получишь и на похороны свои скоро накопишь. А ты, Дайго... — он скользнул взглядом в сторону парня, который поднял треснувшие очки. — Далеко не уходи, этой ночью ты, возможно, мне ещё понадобишься... — Хорошо, — улыбнулся молодой парень, — но очки вы мне новые купите, правда? — Если ты собрался ехать со мной, — Хьюго прищурился, синие глаза напомнили небеса, всегда темневшие от далёких раскатов грома. — Я буду рассчитывать на твою искреннюю высокооплачиваемую любовь, но позднее, кыш-кыш. Кагами отступил на пару шагов назад, остановившись возле занавешенного бежевыми шторками, с рисунками ежевики, окошечка, из которого открывался вид на внутренний дворик «Спящего вола»: там, в клумбах, росли целые семьи роз, освещённые красными фонариками, вокруг них кружилась мошкара. Невысокий забор отделял гостиницу от маленького дома, в котором тоже горел мягкий свет — это был зал, где, раскрыв старую книгу, сидела старушка, а напротив неё — старик с пряжей, возле кресел вертелась маленькая белая болонка. Оттуда тянулся запах горького кофе. Шаринган ещё горел, и Кагами, проведя по оконной раме указательным пальцем, на котором остался слой тёмной пыли, поднял взгляд на Хьюго. Тот с небрежным свистом стал собирать лото с круглого стола, затем остановился и уселся верхом на стул у длинного пуфика со стоявшим на нём старинным чугунным чайником, несколькими пустыми кружками и небольшим кувшинчиком со сливками. Лампы на комоде и на столиках недалеко от кровати исправно плевались рыжими лучиками, а дверь в каморку была приоткрыта. Кагами сложил руки на груди, убирая кунай обратно за пояс — и продолжил с деланным спокойствием следить за руками Хьюго, который вдруг безудержно рассмеялся, и хриплый хохот заставил его нахмурить брови. Шаринган подсказывал, что господин Бандо секундой позднее возьмётся за чайник и нальёт холодный чай в крайнюю кружку в кованой подставке — а ещё позднее поднесёт её к губам, и она исказит его улыбку ещё сильнее. Кагами взялся за ручки рюкзака, поправил их, устроил его на полу и прислонился спиной к слегка шершавой отштукатуренной стене. Они не смотрели друг на друга какое-то время, только шипела что-то за дверью бармен, постукивал по стеклу дождь, побежал по потолку маленький чёрный паучок. Уже пригубив кружку, Хьюго свободной рукой поманил его к себе — мол, подойди, подойди, коли не боишься. Его синие глаза по-прежнему смеялись. Его кадык дёрнулся несколько раз после осторожных глотков. Кагами, перешагивая через опустевшие бутылки саке, сократил между ними расстояние и скрестил руки на груди — перенятая у Тобирамы-сенсея привычка. Стакан с чаем остался на столе. — Значит, Коноха решила похвастаться перед другими своим шаринганом? — Хьюго провёл по трёхдневной щетине ладонью, поправляя кожаную сумку на плече. — Что же, говорят, из вашего клана выходят весьма талантливые наёмники и телохранители. Пылкие, гибкие... м... — он остановился, — да и выглядишь ты симпатичным, лицом вышел. У тебя ведь никого нет, малыш? — Позвольте вас поправить, — Кагами придал своему голосу холода, закинув рюкзак обратно на плечи, — я не вчера родился, чтобы вы меня называли малышом, и на личные вопросы я имею права не отвечать. — Ну почему же так строго, — Хьюго состроил обиду на лице, — я ведь так, из чистейшего дружелюбия спрашиваю... так кто-то всё же есть, верно? — он смотрел с хитринкой из-под коротких светлых ресниц. — Наверняка есть, у такого-то симпатяги... — Господин Бандо, — Кагами, пусть и смотрел на него снизу вверх из-за большой разницы в росте, пригвоздил его своим серьёзным тоном, — по контракту я не обязан с вами говорить, от меня требуется лишь защищать вас от опасности. Поэтому вы обязаны собрать все ваши вещи сейчас же, и мы отправимся в Танзаку, где вас ожидают. — Не будь таким занудным, малыш, — хмыкнул Хьюго, — дойти мы всегда успеем, а тебе было бы полезно прогреться в горячем источнике, как, впрочем, и мне самому... — он указал на волосы Кагами, — иначе ты выглядишь как ходячая катастрофа, или как мальчик, которого перекинуло через границы ураганом. Расслабься, здесь мне ничего не угрожает. — Вы слишком беспечны, — заметил Кагами, огляделся по сторонам и добавил тише: — Вам разве не угрожает опасность? В задании говорилось, что вам едва удалось уцелеть в последних стычках, а теперь вы решили отсидеться здесь... — В беспечности есть свои плюсы, — пожал плечами Хьюго. — Ты какой чай предпочитаешь? Впрочем, это не так уж важно: здесь лишь одна его разновидность и сливки — ты ведь не против сливок? — спросил он бесцеремонно, разливая по кружкам холодный чай и добавляя в него несколько капель сливок. — Выпей. Саке не предлагаю по очевидным причинам — хоть кто-то же должен быть в трезвом уме, и пусть это будет кто-то, кроме меня... — Хьюго снова усмехнулся. — Интересно, если смешать чай и саке, что-нибудь путное из этого выйдет?.. — Нет, не выйдет, — Кагами принял холодную кружку в руки, оценивая шаринганом спокойное течение чакры Хьюго. — На вашем месте я бы действительно начал собирать вещи, это ради вашего блага. — Нет, тебе бы тоже в горячий источник прыгнуть, — задумчиво протянул Хьюго, — у тебя с волосами и прочим творится что-то страшное. Может, тебя действительно ураган принёс, а, мальчик из клана Учиха? — Я Кагами, — Кагами провёл по своим волосам, пропустил сквозь пальцы ещё влажную от дождя прядь. — Не могли бы вы отнестись к собственной безопасности серьёзно? — В оплату входят любые мои прихоти, разве ты не читал собственное задание? — усмехнулся Хьюго, пересматривая все маленькие колокольчики, развешанные по комнате, которые не тревожил вечерний сквозняк, и принялся собирать полотенца и халат, готовиться к горячим источникам. — Ты будешь просто обязан отправиться со мной. — Как долго вы намереваетесь там находиться? — уточнил Кагами, разглядывая небольшой сундучок, запертый на несколько крепких замков, который высовывался из-под кровати, но был практически незаметен. — Сколько захочу, — опять пожал плечами Хьюго, будто это был его любимый жест, — неужели ты тоже не можешь получить удовольствие от этого, а, Учиха Кагами? — он улыбнулся. — Ты наверняка проделал долгий путь и теперь имеешь право немного расслабиться. — Нет, — Кагами тряхнул головой, — чтобы добраться до Танзаку, нам нужно время. — После горячих источников, — протянул Хьюго, отмахиваясь от него и закидывая на плечо белый халат и свежее поленце, — вдруг со мной что-то случится там, и меня будет совсем некому защищать? — он открыл дверь и перешагнул через невысокий порожек, отделявший светлый коридор от комнаты с колокольчиками. — Напомните, сколько на вас было покушений за последнее время? — Кагами догнал его, когда тот уже сжимал в руках высокий стакан с цитрусовым алкогольным коктейлем, и перед его первым глотком проверил ради приличия, не подмешан ли туда яд, с наслаждением сбив привкус колодца во рту. — М-м-м, — Хьюго отхлебнул немного коктейля, — если считать с гибелью прошлого телохранителя... четырежды. — Они шагали по коридору, и чем ближе становились горячие источники, тем сильнее прогревался вокруг коридор. — Почти каждый раз это были разные шиноби. — Четырежды, — Кагами насторожился, когда молодой парень в кимоно возле прохода к горячим источникам вручил ему белые мягкие полотенца и, порывшись в ящике, большой халат, слишком большой, за что он тут же извинился, опустив голову. — И вы до сих пор так беспечно относитесь к своей безопасности? — он поднял бровь, когда они прошли в большую мужскую раздевалку со шкафчиками и ключами. — Теперь моя безопасность — это твои проблемы, малыш, а не мои, — улыбнулся Хьюго, стягивая своё домашнее кимоно. — Поэтому я и плачу такие баснословные суммы — уж очень мне хочется не думать о сохранности собственной шкуры каждую секунду. — Не слишком мудро, — Кагами вздохнул, оставляя возле шкафчика и полотенце, и халат — они ему были не нужны, он остался в своей броне, а Хьюго быстро обнажился и выжидательно на него посмотрел, щуря правый глаз. — Ты не будешь раздеваться? — уточнил Хьюго, оставляя на скамье опустевший стакан и свою кожаную сумку. — А как же горячий источник? — Нет, — Кагами снова держал руки на груди. — Это нелогично. — Я бы заплатил, чтобы ты составил мне компанию, — промурлыкал Хьюго, — хочется увидеть, чем так горды в деревне Скрытого Листа... Шаринган я уже видел, а вот плоды усердных тренировок — пока нет. Наверняка под этой бронёй скрывается что-то воистину прекрасное... — он кокетливо улыбался. — Сколько тебе надо? — Я не полезу в горячий источник с вами, — Кагами был непреклонен. — А, значит, кто-то действительно есть, — протянул Хьюго, когда они вышли из-за занавески и оказались у горячих источников, от которых исходил белый манящий пар. Здесь никого не было — всё-таки стукнуло совсем уж позднее время. — Это личное, господин Бандо, — Кагами устроился на небольшой лавке, возле источника, сидел смирно и строго оглядывался по сторонам с помощью своего шарингана. — У любого вопроса есть своя цена, — Хьюго опустился в горячий источник и отплыл поближе к деревянной перегородке, рядом с которой рос алый гибискус. Он расслабился, откинув голову назад, — боги, как же хорошо. Кагами промолчал. На лавке лежали вязаные подушки, полосатые и пятнистые, с узорами и подписями, на их наволочках были затяжки, точно шрамы. Пузыри лопались на поверхности прозрачной горячей воды, и звёзды отражались в ней, как и декоративные фонарики на деревянной перегородке и на боку сложенной из камней скалы. Звёзды и фонарики. Кагами иногда поднимал глаза вверх, положив рюкзак себе на колени и обхватив его руками, как самую дорогую в его жизни вещь. Время от времени к ним заходил работник с большим блокнотом, держа карандаш наготове. На нём были светлые одежды — и длинная цепь с полумесяцем на шее. Маленькими осторожными шажками он приближался к источнику и, оглядевшись по сторонам, тактично заговорил, предлагая напитки. Хьюго подплыл поближе к краю и, оскалившись, заказал два авамори, хитро разглядывая серую броню. Ото, так звали работника, быстро кивнул и снова скрылся за плотной занавеской, оставив их наедине. Хьюго всё потирал шею, погружался до самого подбородка в воду, мочил волосы. Кагами только едва заметно вздыхал каждый раз, когда тот отвлекался на что-то другое. Тучи над гостиницей к тому моменту успели поредеть, пропуская белые звёздные брызги и кривой полумесяц. — Звёзды красивые нынче, — прокомментировал Хьюго, — они мне напоминают о доме. — А что вас вообще привело в страну Травы? — поинтересовался Кагами, разглядывая сквозь пальцы красные гибискусы — они были пышными и роскошными, покачивались иногда на ветру, а запах от них исходил... — Да, конечно, здесь есть множество мануфактур... да и война отсюда кажется всего лишь кошмаром. — Я... хм, можно сказать, бродячий алхимик, — Хьюго снова окунулся с головой и тут же вынырнул, — знаешь, сколько денег люди готовы выложить на стол за мои лекарства? Не представляешь. За последние несколько дней у меня скупили практически всё, что я подготовил, уходя из деревни Скрытого Водопада... — Вы были в Скрытом Водопаде? — Кагами вспомнил Сатору. — Да, было дело, — он плеснул водой себе в лицо, встрепенулся, — у них растут некоторые травы, которые меня заинтересовали, больше нигде таких не видел. Приветливое место, красивое, и люди там приятные. Денег, правда, они не выкладывали столько же, сколько все остальные, но и из них мне удалось вытянуть ниточку... — И ваши лекарства в самом деле действуют? — Кагами пытался отвлечься от послания Тобирамы-сенсея, которое до сих пор занимало его думы. — А ты думаешь, почему за мной вдруг объявили охоту? — вопросом на вопрос ответил Хьюго. — Они мало того, что действуют, так ещё создают мне определённую репутацию. Как только люди видят мой вагончик — знают, что у Бандо Великолепного можно купить всё, что душе угодно, и остаться после этого довольным. — Это странно, что за травником, пусть и успешным, объявили охоту... — Кагами положил рюкзак рядом с собой, смотря на небо — несколько раз поймав как бы в кулак прочерки падающих звёзд. — За лишние вопросы тебе платить я тоже не буду, — рассмеялся Хьюго, — вопросы задаю только я. Так, о чём это мы? Ах да, знаешь, кем бы ни был человек, которому ты отдал сердце, он вряд ли сможет осыпать тебя золотом. Я могу. Ты симпатичный. — Субординация, — Кагами начинал уставать от этого разговора, он потянулся, а после, когда вернулся Ото с двумя стаканами алкоголя, ему всучили один из них, но он довольно быстро от него отказался под удивлённый взгляд Хьюго. — Сколько вы ещё планируете потратить времени на горячие источники, господин Бандо? — Не менее часа, — ответил в том же тоне Хьюго, — дай мне разогреться, малыш Учиха. — «Не менее часа» — вы же догадываетесь, что этого вполне хватит, чтобы вашу комнату вскрыли, подготовили ловушки и, если надо, смазали ядом всё, до чего бы вы ни прикоснулись? Я не уверен, что вашим «друзьям» можно доверять, этим Дайго и Ёсики, — Кагами проигнорировал свой новый позывной, вытянул из рюкзака свёрнутую бумагу с заданием и попытался различить размытый шрифт после дождя, но увидел только пару предложений, да и те были о конечной точке — об особняке в Танзаку. — Как давно вы их знаете? — Дайго я снял всего пару дней назад, — Хьюго похабно улыбнулся, хотел выпить авамори, но Кагами его опередил — выдернул из рук стакан и сделал глоток, простоял несколько мгновений, чувствуя терпкое послевкусие. Живой. Только после этого он позволил Хьюго притронуться к выпивке. — Из него вышла отличная шлюха. — Что насчёт Ёсики? — Кагами вновь занял лавку, чувствуя откуда-то сладковатый аромат цветущей липы. — Его вы тоже... сняли? — Ты видел его задницу? — Хьюго не сдержал очередного смешка. — Меня не интересуют старые и тощие в этом плане. Нет, с ним мы знакомы уже без малого тринадцать лет, встретились в стране Чая, побывали в стране Лапши — у него было своё турне... — И вы с ним сейчас снова встретились... странное совпадение, — Кагами провёл пальцем по печати, оставленной Тобирамой-сенсеем. — Да, было бы странным, если бы он не был отсюда родом, — Хьюго медленно, как назло, цедил душистый авамори, будто мог его растянуть на несколько часов, его глотки были маленькими — казалось, он больше его нюхал, чем пил. — Понимаешь, малыш, у него здесь своя точка: занимается театром. Раньше выступал, но возраст всё же берёт своё. — Кто на вас нападал те четыре раза? — ребром поставил вопрос Кагами. — Дай-ка подумать... — Хьюго опять нюхал авамори, — мелочь всякая, шушера. — А конкретнее? — давил на него Кагами. — Что вы понимаете под словом «шушера»? — Страна Рисовых Полей, страна Дождя и, м-м-м, — он приостановился, — страна Реки. — А страна Водопада? — Кагами прислушивался к писку летучих мышей, метавшихся между домами чёрными тенями. — Были и они, — подтвердил Хьюго, — они-то и пришили моего бывшего телохранителя по дороге сюда, мы как раз пересекали ваши земли, ехали вдоль границ... — он покачал в руках стакан. — Не лишним будет сказать, что свои деньги парень отработал с лихвой — забрал с собой в могилу почти всех, кто хотел меня укокошить. — Кем он был? — Кагами не нравилось, какими взглядами его удостаивал Хьюго, но он молчал — хотя кулаки у него чесаться начали от этой его манеры называть его «малышом». — Всё-то тебе надо знать, — снова улыбнулся Хьюго, — мы начали играть в полицейских? — В здравый смысл, скорее, — Кагами, вздохнув, сунул листовку обратно в рюкзак. — Я могу сказать, кем он точно не был, — Хьюго выдержал паузу. — Лапочкой, — он заметил взгляд Кагами, направленный на гибискус, вздрагивавший от легчайших прикосновений ветра. — Что, цветы тебе интереснее, чем моя интрига? — Да, на самом деле, интереснее, — не стал лукавить Кагами, — меня заботит лишь клан. — Он был из деревни Скрытого Мороза, — Хьюго явно был недоволен таким ответом, это пробежалось тенью по его лицу, но самодовольная усмешка не оставила его губ. — Клана не скажу — он не особо-то распространялся. Была только какая-то клякса на плече, а теперь только демон разберёт, кем был на самом деле бедняга Гоку. Кагами медленно кивнул и вздохнул немного спокойнее, когда Хьюго замолк, снова прикладываясь к стакану, и перестал пялиться на него как на картину с обнажёнными куртизанками и вазами со спелым виноградом. Белая занавесь шевельнулась. Ещё несколько мужчин под открытом небом решило побаловать себя тёплой водой и горячительными напитками, сжатыми в их руках, точно факелы — в воздухе прорезался отчётливый терпкий запах старого вина. Несколько секунд они пялились на протектор, на броню, на сандалии и на горевший подозрительный шаринган, пока один из ночных посетителей, тот, что был пониже и посуше по телосложению, не шикнул на остальных: «Что, шиноби видите в первый раз?» Четверо здоровяков лишь покачали головами, на щеках у них уже вспыхнул откровенный румянец, носы тоже покраснели, и глаза блестели так, будто в них запускали фейерверки. Кагами потирал свои налокотники, по-прежнему грязный после дождя, и начал теребить ремешки рюкзака, перебирать его содержимое, перекладывать вещи с места на место. Он несколько раз натыкался на аптечку и совал её под спальный сложенный мешок, там же на его глаза попалась давно потерянная бумажка с завёрнутым в неё маленьким маковым цветочком. «Слышали уже про массовое убийство в стране Водопада? — спрашивал один из здоровяков, с красными крашеными волосами, коротко стриженными, почти до самых корней, и глаза у него были бешеными, он всё выпучивал их, как речной рак. — Говорят, они до сих пор не нашли убийцу». — «Отправили кого-то искать, вот что я слышал, — вторил ему второй, умывая лицо горячей водой, — не знаю, правда, что они здесь хотят найти...» — «Может, затаился их убийца под каким-то камнем, кто знает». Хьюго от этого разговора было не тепло и не холодно — он устроился поближе к деревянной перегородке и красному гибискусу, перетащив стакан поближе к себе, поставив на бортик. Расслаблялся. Вытягивал ноги, шевелил пальцами, снова окунался, так что из-под воды торчала серая макушка. Кагами же с задумчивым выражением лица дул из стакана клубничный сок, который ему великодушно принёс Ото, вписав это в счёт на вторую комнату. Он наблюдал за посетителями, слушал стук маленьких керамических фигурок, висевших над аркой — это были золотистые фазаны, и вёл большим пальцем по своему гладкому подбородку. — Самое время вернуться в комнату, — протянул Хьюго, когда набравшиеся саке мужчины начали пьяно икать и отшучиваться. — Я как раз отогрелся наконец, жаль только, что ты заупрямился, как осёл, малыш. Ну, моё дело было предложить, теперь ты ванны не увидишь в ближайшее время... — он вышел из горячего источника, накидывая на бёдра полотенце и забирая сумку. — Не факт даже, что мы будем идти вдоль реки... — Если бы мне платили за то, сколько дней я провёл без тёплой ванны, я был бы уже миллионером, — усмехнулся Кагами, поднимаясь с лавки и закидывая за плечи рюкзак, провожаемый долгими взглядами мужчин, до сих пор сидевших в горячем источнике. Они прошли в раздевалку, скрывшись за занавеской, и Хьюго начал поспешно собираться, пока Кагами, подобрав с одной из полок старый пыльный разговорник, принялся шуршать страницами. На них были написаны короткие диалектические особенности, которые встречались в странах второго плана, в частности страны Травы. Деревенские выражения, промышленные замашки, слова-паразиты. В раздевалке пахло орхидеями, и света хватало со всех сторон, деревянные шкафчики хранили покой чужих вещей. Звёздное небо осталось снаружи, как и пьяное гигиканье, шутки ниже пояса и скупые политические сплетни, передаваемые в последнее время из уха в ухо. То это были бастарды феодалов, то по воздуху гуляли слушки про детей Хаширамы, то, слово за слово, начиналось обсасывание косточек Райкаге, потом это не обходило стороной Тобираму-сенсея, обсуждали его техники, его изыскания, его мнимые любовные похождения: «Да точно тебе говорю, у него уже целый гарем есть где-то», «Ха, из Учих, наверное?», «Он их ненавидит, нет же, из клана Хьюга или, может, Хатаке», «А я слышал, его хотят породнить с Узумаки, как и старшего его братца...» Хьюго, мурлыкавший какую-то скороговорку себе под нос, быстро надел кимоно, а поверх кимоно — синий хаори; на руки себе он повязал памятные напульсники, тёмно-зелёные. Кагами всё это время осматривался по сторонам: его внимание привлекли орхидеи, стоявшие возле окна, — они были лилово-белыми с крупными цветами, корни оплели всю стеклянную вазу изнутри, словно черви. Ото, забегавший активнее от бара до горячих источников, забрал пустой стакан из-под клубничного сока, быстро кивнул. Хьюго тем временем успел одеться, в маленькой сумке, с которой он не расставался, он начал перебирать содержимое, после чего тяжело вздохнул и взял под руку Кагами, который среагировал мгновенно — высвободился и дёрнулся в сторону, заходя ему за спину. Тот лишь хмыкнул, наготове у него была пара шуток. Коридоры по-прежнему излучали мягкое ночное одиночество, шлёпали по половицам сандалии, а бармен, обслуживавшая бодрую молодую посетительницу, только закатила глаза едва заметно, передёрнув плечами. В номере, где тихонько позвякивали колокольчики, стало темнее прежнего: маленькие светильники и свечи не спасали от чёрных слепых часов. Никого не было — ни Дайго, ни Ёсики — они испарились, не оставив после себя ничего, кроме пустых бутылок саке. Кагами прошёл в комнату первым, пробежался взглядом по ней, принюхался, проверил каждый угол, каждый стакан, пока Хьюго мялся в проходе. — Ну что? — поинтересовался Хьюго, когда Кагами на всякий случай прочесал комнату ещё раз, по кругу. — Никаких опасностей, я так полагаю? — он приблизился к окну, зашторил их. — Могу ли я уже ложиться спать, малыш? — Да, можете, — Кагами медленно отступил в сторону, к двери, которая вела в небольшую ванную, где уборщики подготовили и полотенца, и домашнее мыло, и тапочки с комплектом белых халатов... — Я бы на месте ваших убийц уже давно отравил вашу сменную одежду. — Ты — само очарование, — вздохнул Хьюго, снимая и хаори, и кимоно, накидывая на плечи свой собственный лёгкий голубой халат из дорогого шёлка. — Меня действительно могли бы отравить уже десяток раз, но пока этого не произошло. — Может, вы всё-таки вспомните что-то ещё о нападавших? — Кагами опустился в глубокое тканевое кресло, стоявшее рядом с окном, возле него был столик с керамической пепельницей и ещё одной бутылкой саке. — Какие техники они использовали хотя бы? — Тайдзюцу, — Хьюго опустился без скрипа на кровать, — гендзюцу пользоваться они побрезговали, видимо. Было ещё ниндзюцу, в основном земляные техники... остальное я не уловил — Гоку взял всё на себя, — он устроился удобнее на подушках и похлопал рядом с собой, — малыш Учиха, ты что же, спать не собираешься? — Собираюсь, — Кагами глядел в окно, — но в кресле. — На кровати удобнее, — протянул Хьюго, — а вдвоём всегда лучше... В дверь тихонько постучали. Кагами насторожился, поднимаясь с места. Стук повторился, и дверь тихонько приоткрылась: из щёлочки выглянул Дайго, приглаживая ворох сухих жёстких волос цвета сена, на его носу по-прежнему были треснутые очки, а глаза, светло-голубые, с расширенным зрачком, помутнели — будто секундой ранее он вылакал несколько бутылок саке или домашнего крепкого самогона. Он с вопросом оглядел серую броню, протектор, как-то совсем неуверенно заглянул в шаринган, весь трясся, побледнел, но пытался держать лицо. Чакра его тоже потемнела, как от большого горя или страха. На его свежей белой сорочке остались странные тёмные пятна, то ли кровь, то ли грязь, прямо на боку, и по комнате расползалось странное чужое отчаяние вместе с тенями, которые затекали с улицы через окно, подступали к большой кровати, когда погасли почти все свечи и лампы. Хьюго готовился ко сну. Тикали маленькие часики на закрытом секретере. Ровно два часа ночи. Взрывы звёзд вновь спрятались за тучи, в них же запутался побитый тонкий огрызок-полумесяц... Дайго не был шиноби и самообладание держал только по своему опыту, улыбался показательно, накручивал непослушную прядь на палец, кусал пухлую губу, потом поправлял очки на переносице — хотя мог бы уже купить новые... Он повёл коротким носом, принюхиваясь, а потом, смотря на белые подушки и смятое одеяло, облизнулся и подал тихий голос: — Можно войти? — спросил он сбито. — Господин Бандо? — Можно, — кивнул Хьюго, — малыш, пропусти его. — Малыш, — повторил за ним Дайго, — господин Бандо, мы можем остаться... — он опустил глаза, — наедине?.. Я бы хотел показать вам особую... технику массажа, которую знают только в нашей деревне... — О, — оживился Хьюго, — от массажа я так просто не откажусь. — Нет, откажетесь, — сказал, как отрезал, Кагами, — вам нельзя оставаться наедине. — Малыш, ты нам ничем не помешаешь, — бесстыже улыбался Хьюго, — а можешь даже присоединиться... Дайго действительно славится своими ловкими пальчиками. — Не хотел бы делить тайные техники с кем-то ещё, — улыбнулся Дайго, — разве ваш телохранитель не может подождать снаружи, пока мы... практикуемся?.. — Ты что же, стесняешься моего телохранителя? — вдруг удивился Хьюго, приподнимаясь на кровати, прислоняясь спиной к изголовью. — Не думал, что это может быть помехой с твоей-то древней изысканной профессией... Раньше тебя это точно не заботило, — он всмотрелся в его лицо, — ты какой-то бледный. Сердце шалит? — Нет-нет, — тут же покачал головой Дайго, — всё в порядке, господин Бандо, — он опустился на край кровати, нервно перебирая пальцами покрывало, у него была тонкая фигура, красивые руки, ступни... — Я просто... Кагами уловил короткое движение своим шаринганом и в следующий миг дёрнул Дайго за плечи, оттаскивая его от Хьюго, который удивлённо моргнул и откинулся на подушки, едва не открыв рот от удивления, когда заметил скрытую ядовитую иглу между тонкими пальцами своего любовника. Побитые очки опять упали на пол — погнулась их оправа, линзы потрескались ещё сильнее. Теперь Дайго, беспомощно всхлипнув, с отчаянием попытался на этот раз запустить иглу в Кагами, который, однако, быстро увернулся — и та вонзилась прямиком в подушку на кровати; весь яд, которым смазали остриё, остался на ткани и в пухе... Часы продолжали тикать. Всего пара секунд, одна неудачная попытка, тяжёлый вздох. Сломанные очки лежали на полу. В полутьме неумелый убийца моргнул, и слёзы покатились по его бледным щекам, крупные, горькие; он закрыл лицо руками, сильнее закусывая губы, до крови, его плечи вздрагивали каждый раз, когда он втягивал тяжело воздух сквозь ровные белые зубы. Кагами смотрел на него и не мог понять, зачем неуклюжий ночной мотылёк пытался прикончить Хьюго, который и без того наверняка платил ему баснословные деньги за каждую проведённую секунду. Больше не было ни игл, ни кинжалов, ни стилетов или дротиков, только слёзы, слёзы, слёзы, голубые глаза покраснели, влажные дорожки блестели при слабом свете оставшейся лампы на прикроватной тумбе. Разбитый и подавленный, Дайго рыдал, не предпринимая никаких действий, лишь утирал лицо ладонями, тёр пальцами щёки, нос, капли падали на белое покрывало, его кожа выглядела нездорово-бледной, меловой, полотняной, будто он страдал малокровием. Кагами ещё раз убедился, что опасность миновала, тяжело вздохнул, тем не менее не позволяя больше сделать лишнего шага к кровати. Хьюго вопросительно наблюдал за потерявшим всякое кокетство Дайго. Они сидели так под громкие всхлипы, собачью уличную грызню и шипевший сквозняк, залетавший сквозь щели в оконной раме. Молчание растянулось перед ними тяжёлым солёным полотном, когда все слова смешивались в воздухе в единый вопрос: «Почему?» Почему — с блеском теперь безобидной иглы, вонзившейся в подушку. Почему — с нахмуренными бровями и кровавыми следами от зубов на зацелованных ранее губах. — Меня отравили, знаете, — подал наконец голос Дайго, — сегодня, когда мы с Ёсики ушли от вас... он... он... он сказал, если я всё сделаю правильно, мне дадут противоядие, но... я не знаю даже, что это был за яд... — он утёр нос, — я обречён, господин Бандо. — Значит, меня всё-таки отыскали, — кивнул Хьюго, больше не выглядевший поражённым до глубины души — будто ждал, когда это случилось бы. — Иди сюда, Дайго, сейчас узнаем, чем тебя отравили. Это несложно, и, может быть, я смогу тебе помочь, но ты после этого просто обязан будешь поехать со мной в город. — Хорошо, — в глазах Дайго до сих пор стояли слёзы, — но как вы... — Медицинские ниндзюцу, — пояснил Хьюго, — я на них специализируюсь. Малыш, не мог бы ты пока удостовериться, что за ним не пришёл больше никто, проверь своим шаринганом, — он кивнул на входную дверь, — сенсор из меня паршивый. — Вы хотите сказать, — Кагами вопросительно уставился на них обоих, — что решили довериться ему, после того как он пытался вас отравить? — Он слишком глупый мальчик, чтобы врать мне, — улыбнулся Хьюго, прикладывая ладони к обнажённому плечу Дайго, — да и его враньё я могу довольно просто определить. Сейчас он не врёт. Ты ведь тоже видишь это своими глазищами. — Да, но... — Кагами тоже наблюдал за колебаниями чакры, помолчал, смотря на изящную спину, ровные красивые плечи, тонкую шею со следами от недавних поцелуев. — Как скажете, — он всё-таки пожал плечами. — Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я настаивал на том, чтобы собрать вещи как можно скорее. — Да-да, — отмахнулся от него Хьюго, из-под его ладоней стало вырываться зелёное свечение, — да, с ядом они, конечно, намудрили, но, видимо, они упустили один-единственный факт из моей биографии: я со всеми ядами давно уже перешёл на «ты». Малыш, передай мне вон тот чемоданчик, — он кивнул на чемодан, который высовывался из-под кровати. — Сейчас мы со всем разберёмся. — С-спасибо, — заикнулся Дайго, — вы ведь могли меня оставить... я ведь... — Мы славно с тобой проводим время, Дайго, — когда чемоданчик оказался в его руках, он ввёл пароль на замке, достал оттуда маленькую прозрачную скляночку и сунул её в руки Дайго. — Пей, это поможет. — Ты можешь описать человека, который тебя отравил? — начал говорить Кагами, прислонившись к стене возле окна, пару раз выглянув на улицу из-за занавесок. — Может, особые приметы, или ты запомнил, что он говорил после, с кем намеревался встречаться? — Он был в капюшоне, — Дайго поставил опустевший сосуд на прикроватную тумбу, — но я мог бы узнать его по голосу, у меня хорошая память на голоса... вряд ли вам это поможет, но всё-таки... — он смотрел себе под ноги, — я не хотел вас убивать, у меня просто не было выбора, простите... — Ну-ну, — Хьюго утёр слёзы, застывшие на его щеках, — ты просто молодой ещё и глупый. — Так вы купите мне очки? — немного оживился Дайго, улыбаясь смелее, чем пару секунд назад. — Без них я совсем плохо вижу ваше лицо, а хотел бы видеть его чётко. И глаза... — Малыш, — Хьюго снова обращался к Кагами, — не мог бы ты сбегать за очками? — Вы шутите? — недоуменно взглянул на него Кагами. — Вас только что пытались убить, а вы думаете теперь о каких-то очках? Вы в самом деле беспечно относитесь к своей безопасности. И мне теперь ясно, зачем вам нужен был телохранитель... — Значит, нет, — вздохнул Хьюго. — Ну ладно, завтра зайдём, средь бела дня никто ведь не будет покушаться на мою жизнь, не когда со мной будет рядом малыш из клана Учиха... — Я хотел бы пойти с вами, — Дайго прильнул к Хьюго, — у вас ведь такой утончённый вкус... без вашего совета я точно выберу некрасивые очки, — он целовал его нежно в щёку, затем скользнул губами к виску, где билась венка, — завтра... — Малыш, — с усмешкой Хьюго бросил быстрый взгляд на Кагами, который зарделся, устроившись в кресле и уткнувшись с носом в маленькую книжечку — в большой рукописный справочник с деревенскими изречениями из разных стран. — Ты точно не хочешь присоединиться? Никто ведь не узнает. — Нет, — Кагами тряхнул головой, — но не могли бы вы просто уже лечь спать? — Могли бы, — Хьюго тоже поцеловал Дайго, погладил его по боку, — мы как раз и собирались этим заняться, правда ведь, Дайго? — Конечно, — протянул Дайго томным голосом, — приятных снов, — он приобнял Хьюго и прижался к нему всем телом, когда их обоих скрыло тёплое пуховое одеяло. Кагами перечитывал страницы и вникал в текст, пока не услышал, как выровнялось дыхание обоих любовников — и сам сонно потёр закрывавшиеся глаза. Он им завидовал. Завидовал, что те могли просто быть рядом, обниматься, целоваться, а он — он мог только мечтать о том, что однажды сможет пересечь ледяную стену, перелезть её и просто обнять Тобираму-сенсея, если это будет позволительно. К нему иногда приходили на ум смелые фантазии, от которых его щёки алели — но теперь ему становилось от них иногда тошно. Он чувствовал себя грязным от того, что желал то, до чего никогда бы не смог дотянуться, что его не любили, что его не хотели тоже приласкать, поцеловать, притянуть к себе так близко, чтобы сердца бились рядом... Кагами прикрыл глаза, и перед ним снова возникал строгий Тобирама-сенсей. Как бы он ни гнал глупую влюблённость, она глубоко засела в его груди, вереском вцепилась в сердце, проросла в нём и теперь рушила всё, рушила — корешки глубоко вросли в ткани. И он задыхался. И он протягивал руки к синему доспеху, затем — к хаппури, затем — осмеливался в фантазиях коснуться щеки, провести ладонью по жёстким белым волосам... и если раньше он воображал себе тёплое объятие и тихий учительский тон у себя над ухом: «Это взаимно, Кагами, любить не грешно даже Хокаге» — то теперь вместо этого видел кривую усмешку на чужих губах, которые ему всё равно хотелось целовать, опять и опять, его отталкивали от себя — пихали в сторону, смотрели строго и отдалялись. «Разве я могу полюбить кого-то вроде тебя? — спрашивал Тобирама-сенсей в новых фантазиях. — Ты ведь всего лишь мальчишка, глупый и наивный». Кагами прикусывал нижнюю губу и кивал. Да, глупый и наивный. Да, мальчишка. Да, разве он достоин? У Тобирамы-сенсея наверняка кто-то уже есть — не может же он быть один всю свою жизнь? Кагами сжал голову руками, качая головой — нет-нет-нет, повторял он самому себе, перестань об этом думать... В нём боролись два пожара — стыд и колючая вяжущая влюблённость. От стыда ему хотелось бегать хоть целую вечность, не возвращаться в Коноху, не смотреть в багровые глаза, в которых он никогда бы не смог разглядеть взаимность. Влюблённость же толкала его вперёд — отпихивала стыд в сторону и щёлкала хлыстом в воздухе с занесённым вопросом на самом кончике: любить можно и издалека, говорила она, надо наслаждаться тем, что уже имеешь, короткие взгляды, тёплый учительский тон, незначительные прикосновения во время тренировок и ещё... Кагами заснул довольно быстро, снова обнимая свой рюкзак. От мыслей о Тобираме-сенсее он снова видел его перед собой. Видел его образ, его стать, его силуэт на фоне синих морозных небес. «Ты замёрз? — это происходило зимой, когда вся деревня Скрытого Листа покрылась снежным панцирем, у Кагами с собой тогда была только тонкая куртёнка с жёстким воротником, он как знал, что замёрзнет в ней, но упрямо копил деньги на новую, не тратился почти, ему всего-то оставалось выполнить ещё одно задание... — Кагами? — его снова позвали, Тобирама-сенсей тронул его за плечо. — В каких облаках ты снова летаешь?» — «А? Сегодня? — Кагами моргнул, закутываясь сильнее в куртёнку. — Наверное, в снежных, сенсей, вы посмотрите, какая сегодня погода». — «Так ты не замёрз? — уточнил Тобирама-сенсей, вглядываясь в его лицо, а Кагами прикусил до боли щёку изнутри, лишь бы не ляпнуть очередной глупости. — Меньше всего мне хочется, чтобы ты заболел по своей же глупости». — «Я в норме, сенсей, — Кагами встрепенулся, хотя мурашки бегали по всему его телу, от запястий до пяток, — чем мы займёмся сейчас?» — «Тобирама, — это был голос Хаширамы, — ты же сам прекрасно видишь, что он просто нуждается в чашке тёплого чая, ну, или отборного кофе». — «Ты бы лучше приглядывал за Данзо и Хирузеном, брат, опять ты их упускаешь из виду, — фыркнул Тобирама-сенсей, потом заметил, как Кагами сильнее дёрнул плечами, и вздохнул, — ладно, так тому и быть. Идём, Кагами, иначе учить я буду ледышку, или ты сляжешь потом с воспалением лёгких». — «Но, сенсей, — Кагами неловко потёр щёки, которые уже тронул мороз. — Я почти не замёрз...» — «В мире шиноби никогда не бывает слова "почти". Идём». Кагами помнил, как сидел за столиком, разглядывая спину Тобирамы-сенсея, который медленно и размеренно готовил кофе — единственный напиток, удававшийся у него относительно сносно, хотя и тот горчил время от времени. Серая тёплая куртка, тёмные штаны, и только хаппури с символом деревни знакомо скрывал лоб и виски, доходил до нижней линии челюсти. В доме сенсея было тепло, было светло, было приятно, действительно — дом, где минуты тянулись по-особому, пусть и не выветрился до сих пор тяжёлый запах табака из занавесок на окнах, из стен и потолка. Кагами ловил каждое движение и хотел иногда, чтобы время остановилось, чтобы остались только они вдвоём, он и Тобирама-сенсей, готовивший крепкий кофе, точно это было новое дзюцу, он и Тобирама-сенсей с красивыми запястьями и длинными пальцами, к которым в грёзах прикасались его губы, оставляли поцелуи, вновь и вновь, чувствовали кожу... Какой она была на ощупь — тёплой или холодной? — Не отпускай меня... — Кагами услышал тихое хрипение сквозь сон и разлепил глаза, когда серость рассвета уже тыкалась своим любопытным носом в занавески. — Не отпускай... Кагами сосредоточился, разглядывая кровать, на которой Хьюго уже сидел, потирая локти и мелко вздрагивая: он будто сквозь сон шевелил бледными губами, подтягивая к себе поближе чемоданчик, доставая из него неизвестного вида пилюлю и заглотывая её одним махом, когда сонный Дайго снова льнул к его спине, обнимая за плечи и шепча что-то тихо-тихо. Кагами выдохнул, снова закрывая глаза — сон с привкусом самокруток и кофе был ему во сто крат милее, чем холодная реальность, где объятия делит не он и сенсей, сокрытые ночной дымкой, а другие люди, незнакомцы. Он ещё несколько раз просыпался от отчаянного шёпота и шуршания одеяла между телами и проваливался в рваный сон обратно, пытаясь восстановить хрупкое воспоминание, прожить его ещё чуть-чуть, когда у Тобирамы-сенсея глаза не казались выцветшими алыми самоцветами. «Никогда не был мастером по части кофе, — продолжался прерванный сон, — сахара добавить?» — «Да, если можно, — Кагами опомнился, разглядывая во все глаза Тобираму-сенсея, а руки его приняли горячую белую кружку с кофе, от которого исходил дымок, — сенсей, а вы сами не замёрзли?» — «С чего бы? — Тобирама-сенсей присел напротив него, скрестив руки на груди и вздёрнув вопросительно бровь. — Я никогда не замерзаю». — «А вы... — Кагами сделал глоток слишком крепкого кофе, от которого у него свело зубы, но он даже виду не подал, только улыбнулся, — могу ли я отправиться с вами на следующее задание?» — «Ты с шестнадцати лет просишь это у меня, — Тобирама-сенсей вытряхнул из слегка помятой пачки самокрутку и взял её в зубы, — похвально, конечно, но мне непонятно твоё рвение — парни в твоём возрасте обычно заняты другим». — «Я хочу быть полезным вам, сенсей, — Кагами насыпал ещё немного тростникового сахара в свою кружку. — Это ведь законом не запрещено». И дым, дым, дым. «Хочу всегда быть вам полезным, сенсей».