Когда я погасну

— К провалу, — грозное эхо пролетело по всей бело-голубой купальне, будто небесные судьи огласили приговор: обезглавить. Тобирама следил за своим проблемным учеником из-под нахмуренных бровей, отчётливо ощущая клокотавшую где-то рядом с сердцем злость, что разносилась по всему его телу подобно неудержимой волне, тёмной и ошпаривающей. Но он был спокоен, спокойнее глыбы льда. Не то место, чтобы выходить из себя, и не то время. Его процеженные сквозь зубы слова обжигали сильнее кипятка: — За такое мне следовало бы списать с тебя все те убытки, которые принесла с собой эта миссия. В тройном размере, чтобы неповадно было. — Простите, — Кагами весь побледнел, голос его опять дрогнул. — Это много, да?.. — Всё твоё вознаграждение за последние три миссии, — Тобирама не без удовольствия заметил, как округлились чёрные-чёрные учиховские глаза, растерянные и непроглядные. — Ты, я надеюсь, ещё не успел его потратить? — Я... — Кагами вдруг ещё более потерянно изогнул губы, — а могу ли я по-другому загладить свою вину перед вами, сенсей? Я мог бы... не знаю... убраться у вас в доме? Разобрать документы? Приготовить вам... нет, готовлю я паршиво, вы отравитесь... Может быть, взяться за другое задание? Я вас не подведу. Обещаю, — он едва не покрестил сердце. — Пожалуйста?.. — Ты решил вымолить у меня прощение? — Тобирама раздражённо постукивал пальцами по плитке, только желваками не играл: знал, что нельзя. — Не поздно ли ты спохватился? — Поздно, сенсей, но ведь лучше так, чем никогда? — Кагами положил мыло в нишу, оно едва не выскользнуло из его рук во второй раз. — Лучше, — нехотя согласился Тобирама, прикрыв глаза, — но я такое допустил бы, будь тебе лет шестнадцать, и то не факт. Ты это осознаёшь? — он вздохнул, когда Кагами ответил на его слова робким кивком. — Так деньги у тебя при себе? — Нет, не осталось ни... — Кагами заметно чертыхнулся, — я хотел сказать, что я беден, как храмовый монах, сенсей, при мне есть только... ещё один скидочный купон из посудной лавки госпожи Асами, это, конечно, тоже вам бы пригодилось, если бы вас интересовали чайники, но вас же не интересуют чайники, так что... — Не замечал раньше твоей расточительности, — протянул с осуждением Тобирама, прищурив левый глаз. — С каких пор ты начал так небрежно относиться к собственным сбережениям? — он внимательнее присмотрелся к его растерянному выражению лица. — Сенсей, я не... — Кагами замолчал, явно обдумывая свои слова, — да, я потратил всё до последнего гроша, знаете, у нас слегка крыша протекала, так что госпожа Асами подставляла вёдра во время особо сильных дождей, и я решил, что будет гораздо разумнее, если мои деньги пойдут на пользу всей нашей семьи, а не только мне. — Недоразумение, — заключил Тобирама. — С детства таким и остался. Щёки Кагами вспыхнули, но он не отвёл взгляда. — Как бы то ни было, без наказания я тебя не оставлю, — Тобирама задумался на несколько мгновений: в архивах уже хозяйничали Данзо и Хирузен, прикреплять Кагами к ним — не самое разумное решение, оставалось только... — Завтра, с двух часов дня и до самого позднего вечера, ты будешь находиться в Академии. — Я буду в Академии, — Кагами опять кивнул, — я сделаю всё, сенсей, даже если мне придётся отдирать жевательные резинки от столов в каждом кабинете... я... — Сначала ты будешь следить за переквалификацией чуунинов, — Тобирама по-прежнему постукивал пальцами по холодному бортику. — Потом — за новым экзаменом на джоунина, — он не стал загибать пальцев, только говорил, низко и строго, — а затем ты будешь в полном распоряжении госпожи Цуру, и, вероятно, отдирать смоляные жвачки от столов тебе всё-таки придётся. Это моё личное пожелание. — Тобирама мог бы отправить его ещё следить за заключёнными, но там уже были люди Мамору, а вот в Академии в последнее время свободных наблюдателей и рук не хватало. — Больше никаких побегов я от тебя не потерплю. — Я понимаю это, сенсей, — Кагами старательно смотрел ему в глаза, — это значит?.. — Это не значит, что я забуду про твою оплошность, — предостерёг его Тобирама, наблюдая за малейшими переменами на молодом лице, ловя каждое нервозное подёргивание уголков губ, напряжение в тренированных плечах. — За любой косяк, который ты допустишь в Академии, я буду вычитать у тебя проценты из каждого вознаграждения за миссию, заруби это себе на носу. К тому же, — он сделал паузу, — больше ты не возьмёшь ни одного задания без моего ведома, будешь отчитываться за каждый чих, если придётся, не жди никаких поблажек. Разочаруешь меня ещё хоть раз — сильно об этом пожалеешь, Кагами. Ты меня услышал? — Услышал, — Кагами не выдержал его прямого тяжёлого взгляда. — Простите, я... — Хватит, — Тобирама всё-таки очень хотел дать ему увесистый подзатыльник, такой, чтобы голова закачалась, как у болванчика. Он расстался с набедренным полотенцем окончательно и сполз в купальню, чуть не испустив облегчённое «м-м-м», когда тёплая вода наконец обволокла его усталое тело. — Сколько ещё раз ты намерен разбрасываться своими извинениями? — Тысячу раз и больше, — Кагами сидел теперь весь пунцовый, явно хотел закрыть лицо руками, но вовремя потянулся за мочалкой, лежавшей возле мыла, в той же нише. — Я страшно перед вами виноват, я хочу всё исправить, правда, — их взгляды снова встретились. — Вам... эм... может, нужна мочалка, сенсей? — Мочалка? — Тобирама поискал взглядом хоть что-то, осёкся: про собственное мыло и мочалку он совершенно забыл, не вспомнил о них, даже когда забирал полотенца, тёплые, мягкие, махровые, и нацеплял на запястье браслет с ключом от шкафчика. — Да-да, мочалка, — Кагами теперь смотрел на окна под самым потолком, — я мог бы... — Ладно, — Тобирама устроился удобнее на своём месте, — бросай сюда. Мочалка прилетела сию же минуту прямо ему в руки; шершавая, она напоминала жёлтые расползшиеся водоросли и пахла травами, морской солью и — совсем каплю — цитрусами, лимонной цедрой. Тонкая лунная пряжа тонула под водой, подёрнутой мыльными белёсыми разводами и пузырьками, пеной, пар клубился в воздухе, словно горные сахарные облака, а со стен на купальню таращились заграничные крокодилы, ящеры, королевские кобры. Там, где блёклую отслоившуюся мозаику заменили на новую, их желтовато-зелёная чешуя переливалась при щадящем золотистом свете настенных ламп. Было тихо и тепло — благочестивый подарок ночи, сползавшей по-хозяйски с чёрного небосвода, оставляя на нём звёздные крапинки, как от космической крапивы, время, когда в общественные бани не заглядывали посетители, о которых напоминали одинокие вёдра, бадьи и оставленные кем-то банные сандалии в дальнем углу. Ни стука, ни шуршания. Пока Кагами совсем сжался в своём изгибе у скользких бортиков, Тобирама привычными движениями растирал плечи, руки, загрубевшую на рёбрах и ключицах кожу. С потом и грязью с тела сходил прошедший долгий день: от бессонницы до собрания, от Кико до невесёлых мыслей о возврате денег. Война висела в воздухе, уже ощущалась на языке знакомым железистым осадком, который не мог сбить даже солоноватый кофе с утра, она цеплялась за спину и нашёптывала на ухо числа — потери, столько потерь, игра в кошки-мышки с Райкаге. Молния жгла безжалостно, впрочем, как и огонь, страдала же страна Горячих Источников: аристократы давно укрылись за границами, сбежали, точно породистые крысы с тонущего корабля, выкупили себе островки спокойствия на время бури, тогда как простые люди мчались сломя голову, куда их звали и куда не звали, хлынули со всех щелей. Мир разрывался по швам. Тобирама вдохнул полной грудью и опустился с головой под вздрогнувшую водную гладь, намочил жёсткие белые волосы, вынырнул, вытирая глаза. Он наслаждался секундным перерывом, давал себе передохнуть перед очередным скачком — ведь даже самый матёрый волк способен однажды устать. Кончики его пальцев покалывало от тепла, голова трещала, гудела, будто раскалённый чугун, и веки начинали медленно смыкаться — тяжёлый занавес. Кагами тоже молчал, не говорил больше ни слова, будто знал, что в ответ не услышал бы ничего, кроме замечаний, и, возможно, получил бы щелчок по носу, и не один. Он сидел практически неподвижно. Всё его лицо и шею покрывали красные пятна, взгляд бегал, а на боку красовался новый колотый шрам, отвратительно залеченный. Дно было ровным, мелкая бело-голубая плитка под подошвами ног почти не скользила. Пены практически не осталось, но менее душистым воздух не стал ни на грамм. Бадьи стояли рядом друг с другом, между ними растянулись деревянные скамейки. — Подойди сюда, — Тобирама поманил Кагами к себе пальцем, отложив мочалку. — Сенсей, но... — он не выдержал и увёл взгляд в сторону, — я что-то ещё натворил?.. — Ещё нет, — Тобирама опять вздохнул, устало и долго. — Какой неумеха залечивал тебе рану? — он поморщился, когда Кагами тронул новый неудачный шрам на боку ладонью, почти скрывая его, зажмурился на миг — видимо, тот его беспокоил. — Ну, — протянул Кагами, не убирая руки, — не сказал бы, что он лекарь... По сравнению с господином Ясуши он действительно проигрывает, но если бы не его скромные способности, мне пришлось бы худо, рана была глубокая и... — Я сказал тебе подойти, — напомнил ему терпеливо Тобирама, — ты забыл? — Но я же совершенно... эм... — Кагами пытался придумать отговорку, — нагой. — Ты по пояс в воде, — Тобирама поморщился, — я осмотрю только твой бок. Оторвавшись от насиженного места, Кагами дёрнул себя за волнистую прядь, тряхнул головой и приблизился; двигался он стеснённо и неуверенно, как будто при неверном шаге его могли подорвать взрывные печати. Прозрачные струйки медленно скатывались по его вискам, задерживались на скулах и срывались вниз, с подбородка, влажные же волосы напоминали клубок чёрных гадюк, только без клыков и без яда, совсем безвредные... но когда-нибудь и этот мальчишка, который так напряжённо кривил губы в неловкой улыбке, отрастит себе острые зубы, а его рот наполнится ядом — такова была судьба всех из клана Учиха. Тобирама знал это лучше остальных. Видел. Чувствовал. Вызубрил наизусть. Когда их разделяло расстояние в половину короткого шага, он, слегка наклонившись вперёд, протянул руку и коснулся розоватого шрама на чужом боку, изучая ещё более удивлённые чёрные глаза и мельком рассматривая прикушенную нижнюю губу, мягкую, податливую... что заставило его снова сосредоточиться на неумело залеченной ране. Кагами под кончиками пальцев был прогретым, пропитанным мылом, бледная кожа его — первый снег на горных склонах. Он мог бы дёрнуться назад, отстраниться, но пока бездействовал, его чёрные зрачки слились с радужкой окончательно, расплылись — игра света, не иначе. Его руки мелко, почти незаметно, подрагивали, с лица не сходил румянец, а взгляды надёжно приклеились к бледным скулам, ко лбу, больше не скрытому хаппури, и к белым влажным волосам, приглаженным назад... Тобирама слегка сжал лоснящийся заживший лоскут тела, получив в ответ нечто, похожее на сдавленный вдох, затем короткий комментарий, вырвавшийся сам собой из плена лёгких, узнавших смрад самокруток лишь однажды: «Щекотно, сенсей». Казалось, воздух в купальне потеплел. По ящерам на стенах скакали серебристые блики, а в окна заглядывала сизая луна, любопытная и с оспинами на своём бледном лице. Её не скрывали ни облака, ни тучи. Тобирама направил свою чакру к ладони — и зеленоватое свечение перекинулось на зарубцевавшуюся кожу. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Его не заботило, что от его прикосновений Кагами дышал через раз и всё сжимался, сжимался, подобно новой гибкой пружине, готовый отпрыгнуть в любой момент, однако всё медливший и не смевший этого сделать. Бракованная пружина. — Хорошие новости, — Тобирама поднял веки, — ты всё ещё жив. — А? — Кагами, наблюдавший за ним с потаённым теплом, снова тряхнул головой. — Говорю, если бы тот недолекарь не оказал тебе первую помощь, доставили бы тебя в деревню ногами вперёд: потеря крови убивала и более одарённых шиноби, — цокнул языком Тобирама, всё ещё не отнимая руки от его бока. — Тебе несказанно повезло. Если не хочешь расстаться с жизнью в ближайшее время, я бы на твоём месте больше не совершал ошибок. Удача не всегда будет тебе сопутствовать. — Я понимаю это, сенсей, — пробормотал Кагами, не отступая от него ни на шаг, будто бы желал продлить этот вынужденный контакт: жёсткие пальцы на его ещё не грубой коже. Чёрные глаза напоминали два обсидиановых зеркала. — Так... вы на меня не злитесь? — А ты как думаешь? — Тобирама прервал ровный зелёный поток чакры, зацепившись взглядом за тканевый браслет на запястье Кагами. — Вы в ярости, — Кагами горько усмехнулся, пряча губы за тыльной стороной ладони. — Неплохая догадка, — Тобирама хмыкнул и окончательно от него отстранился. — Но это не личная обида, чтобы я был в ярости. Ты подвёл деревню в первую очередь, подвёл каждого, кто живёт в ней и кто сражается за неё на фронте, и только в последнюю очередь ты подвёл меня, — он повёл неопределённо ладонью, потом взъерошил свои волосы, пока Кагами стоял напротив, как вкопанный, и всё глядел в ответ виновато. — Скажи, какой урок ты должен был усвоить за эти несколько дней? — Шиноби должен ставить деревню выше собственных интересов? — Кагами медлил. — Это тебе было известно и раньше. Что ещё? — Тобирама не спускал с него глаз, хотел понять, что же творилось в этой дурной учиховской голове, неужели в неё действительно засыпали под завязку опилок. — Ещё, м-м-м, — Кагами в задумчивости пожевал губу, опустился на прежнее место, спрятав своё тело под водой по самые ключицы. — Можно воспользоваться подсказкой, а то у меня... — он не знал, куда деть руки, пытался найти ответ, просительно поднимая брови, — у меня в голове такая каша, честное слово. — Это касается твоих фантазий, — Тобирама проследил за тем, как Кагами опустил плечи. — Фантазий? — он окончательно сбился. — Я... у меня нет никаких эр... эм... — «Хотел бы я делить с вами дни и ночи», — Тобирама повторил слово в слово простейшую формулировку из письма и заметил, что Кагами покраснел гуще, цветом налились даже его кончики ушей, а глаза округлились. — Это я, значит, придумал? — Вы з-запомнили? — Кагами запнулся. — В смысле, сенсей... я... — он погрузился бы под воду по самую макушку, утонул бы прямо там от стыда, но вместо этого только опустил взгляд вниз, на лунные блики бархатной поверхности купальни, не смея продолжить начатое предложение. — Я многое запомнил, — Тобирама набрал воды в ладонь, пропустил её между пальцами, снова зачерпнул. — Все эти твои грёзы не приведут ни к чему хорошему. Никого не приводили. — Даже вас? — осмелился задать вопрос Кагами и сразу об этом пожалел: видимо, заметил, как Тобирама в раздражении сжал челюсти. — Тебе лишь бы сунуться в мою душу, — морозно высказался Тобирама. — Простите, — автоматически извинился Кагами, поёжившись, точно от холода. Тобирама отмахнулся от этого «простите», как от надоедливого комара, и едва не зашипел, когда спустя пару секунд прострелило его шею: боль вспыхнула между позвонками костром, а затем спазм расползся по всей правой стороне, от линии челюсти до самой ключицы, всё тянулось и капризно ныло. «Развалюха», — ругнулся он про себя, потирая горло, затем — изгиб почти от самого уха и до плеча, пробежался по нему пальцами. Кагами заметил этот жест и даже привстал, готовый, точно преданный щенок, увиться у ног хозяина, чтобы забрать его резь, его болезнь. Потом — открыл рот. Потом — подумал. Потом — закрыл рот. Потом сцепил пальцы возле солнечного сплетения, и только после этого Тобирама наконец заметил, потирая проклятую шею, маленькое пятно, прямо там, где билось молодое и глупое сердце, его форма отдалённо повторяла изгиб крыльев ласточки: бледно-коричневая метка, вздрагивавшая при каждом неосторожном вдохе. Отчего-то это показалось ему забавным. Интересно, мелькнула короткая мысль в его голове, если провести по ласточке на бледной коже, можно ли различить быстрый сбивчивый пульс? Они оба хранили молчание. Будто воды набрали в рот. Один — застыл на месте, не зная, податься ли ему вперёд или откинуться назад, забыться или со скоростью брошенного куная выскочить из общественной бани, другой — пытался привыкнуть к тому, что был не один, когда отчаянно желал дать себе слабину наедине лишь с воздухом и четырьмя стенами, откинуть голову на жёсткую подушку и провалиться в чёрный слепой сон... Стены переливались подобно универсальной монете из чистого серебра, такие принимали во всех уголках мира. На островах, в снежных пустынях, в туманных землях страны Воды. Пряный пар до сих пор стелился над белой плиткой, задерживался в лёгких, чуть менее едкий, чем дым от старых добрых самокруток. В этой общественной бане не было ни высоких колонн, подпиравших потолок, ни вычурных скульптур и ваз с цветами, только просторная купальня да мозаика, цеплявшая взгляды. Деревянные дорожки вели прямыми путями от одного угла до другого. Тобирама всё-таки поморщился, вспоминая с неохотой, что шёл его уже четвёртый десяток, почти полвека. Он снова погрузился глубже под воду, которая скользила по его телу, словно шёлк, опоясывала его, пригревала, успокаивала. Хотелось закурить. Испробовать сухого табака, затянуться и забыться, чтобы мысли прояснились немного, а в голове стало бы так же тихо и мирно, как у алтаря. В памяти мелькнуло короткое воспоминание из далёкого прошлого: Хашираме в октябре исполнилось тринадцать, а ему стукнул одиннадцатый год в феврале, отец в кругу тех немногих друзей, которые у него остались, выражал скупую радость, что сыновья его росли, что они исправно воевали и никогда не отступали от своего, знали своё место и выучили наизусть, что шиноби в первую очередь обязан полагаться на себя. В честь удачно выполненной миссии они все отправились в Танзаку, большой город, много возможностей, много работы. Тобирама помнил, как взял простое задание там, пока отец разбирался с новым нанимателем. В тот день он заплутал, зашёл в район, который до этого не посещал, ускользнув от Хаширамы — отвлечь его не составило труда: всего-то нужно было начать игру в кой-кой на улице, а потом передать все права на выигрыш старшему брату, у которого от азарта чёрные глаза загорались. «Потерялся? — под козырьком запертой лавки без опознавательных знаков стояла пожилая женщина. Седая, низкая, коротко стриженная, с фиолетовой отметиной под губой и рыжей сеткой, нарисованной йодом, на щеке. — К нам редко заходят столь высокородные господа, — она помолчала, когда Тобирама заметил, как за окном мелькнула тень девчонки — та ловко скрывала свою чакру. — Табак не интересует, молодой господин?» — «Табак? — Тобирама заметил ещё двоих, они стояли в тени, разговаривали и курили — обычные самокрутки, с их стороны полз едкий дым. — Я не курю». — «Можете попробовать, — улыбнулась старушка, — совершенно бесплатно». — «Это вызывает зависимость, — Тобирама присмотрелся к тени за стеклом: девчонка глядела на него своими светло-карими глазами и улыбалась, будто слышала каждое его слово из лавки. — К тому же я не уверен, что вы продаёте качественный табак, в таком-то месте, — он фыркнул, — не на главных улицах». — «Конкуренция там большая, молодой господин, — пожала плечами старушка, вытянув из сумки деревянную коробочку, — но качество моего табака не уступает им ничуть, убедитесь в этом сами». — «Найдите себе другого дурака, — фыркнул Тобирама, вздёрнув нос, — я не собираюсь брать у вас ничего, даже бесплатно». — «Шиноби часто сюда захаживают, зря вы так, — продолжала в том же тоне старушка, — говорят, табак нервы капельку успокаивает и мысли проясняет». — «Вы с тем же успехом могли бы предложить мне сакэ, — Тобирама надеялся, что его не искали, ведь он уже плутал в этом районе предостаточно времени, — вас могут и в тюрьму закрыть, знаете?» — «Не волнуйтесь, молодой господин, — улыбка была ему ответом, — у нас всё по закону, чистейшие сделки, это ведь не наркотики, а вот за наркотики...» Из лавки в тот момент выскочила девчонка, со смешком назвала его трусом и встала возле старушки, взяла трубочку, подожгла край и затянулась, быстро, но как профессионал. Тобирама только поджал тогда губы, скрестил руки на груди и прищурился. Табак пах горько, приставал ко всему, оставался даже на кончиках пальцев и забирался под ровные пластины ногтей. Девчонка от удовольствия даже зажмурилась. У неё были пухлые щёки, толстые ноги, как стволы деревьев, и светло-карие радужки. Свободное дорогое хаори выдавало в ней человека, который жил в своё удовольствие, а рыжевато-русые волосы у неё были приглажены и ухожены. «Ты же, — она затянулась, — сын господина Буцумы, да? Снежок?» — «Я тебе не Снежок, жирная, — прорычал Тобирама, это прозвище ему доводилось слышать и раньше, — и тебя не должно волновать, чей я сын, как меня не волнует, кто твой отец». — «Как грубо-о-о, — протянула девочка, ничуть не обидевшись, — ты, наверное, ещё не в курсе, но наши отцы сейчас разговаривают в нашем особняке. Одно моё слово — и у тебя будут большие неприятности». — «Плевать, — Тобирама сдавил локти, чакры в незнакомке было либо слишком мало, либо она действительно умело её скрывала. — Найдём другого нанимателя, в работе нам редко отказывают». — «Да ну? — она выдохнула в него серое облако дыма, так что у Тобирамы заслезились глаза. — Мы платим больше кого бы то ни было в этом городишке, ты же слышал про нашу семью, не так ли? Мы — Феза. Слышал наверняка, если не глухой». — «Мне всё равно наплевать, будь вы хоть богами, хоть демонами, — Тобирама закашлялся, помахал перед носом рукой и отвернулся, — и делать мне здесь нечего». — «Ваш отец будет не против попробовать наш табак, молодой господин, — заговорила старушка опять, — он как-то к нам заходил, но не взял ничего... Возьмите всё-таки вы, за бесплатно». — «Вот придёт он к вам, тогда и возьмёт, я не какой-то посыльный, к тому же он не курит, — бросил им Тобирама, развернулся и быстрым шагом направился по улице, которая вела в неизвестном направлении. — Тоже мне, нашли дурака». Вышел из того района он через нескольких часов, нашёл тропу, не спрашивая ни одного прохожего, ориентировался по редким знакам и по памяти искал главную змеиную улицу, где каждую весну раскидывался большой фестиваль со сладостями. Вышел и сразу, как назло, встретился с братом и отцом, который сухо и публично отчитал его. От отца впервые пахло дымом, не как от костра, а тем дымом, который выдыхала ему в лицо наглая девчонка. Табаком, от которого кружилась голова. Тобирама сморгнул кусочек воспоминания. Кагами тем временем напрягся ещё сильнее, ласточка на груди порхала всё чаще, и было заметно, что слова свербели на его языке. — Что? — покосился на него Тобирама. — Хочешь что-то добавить? — Да... то есть нет, то есть... да, — нашёлся Кагами, — вас ничего не беспокоит, сенсей? — Помимо войны, ты имеешь в виду? — Тобирама сузил глаза. — Ничего. — Вы выглядите уставшим, — продолжал он. — Бледнее обычного. У вас есть время на сон? — Тебя это волновать не должно, — повторил Тобирама, как прописную истину. Так он говорил всем: друзьям, дальним родственникам, решившим проявить излишнюю заботу, каждому, кто спрашивал. Только Хаширама лез дальше его колючей обороны. Только ему это и было позволено. Уж точно не ученикам. Уж точно не Кагами. — Почему? — спросил совсем тихо Кагами. — В каком смысле «почему»? — Тобирама пристально посмотрел на него. — Ну, — его явно смутил прямой вопрос, но секундой позднее он продолжил: — Почему это не должно волновать меня, сенсей? Вы ведь... — Кагами подумал, — я не сомневаюсь в вас, не поймите меня неправильно, но вы всё-таки не сделаны из стали. Без сна любой будет совершать ошибки... Однажды вы сказали мне что-то похожее, помните? — он оторвал взгляд от воды, на которой дрожал его неровный контур. — Когда я страдал от бессонницы. — Ты сравниваешь муху со слоном, — проворчал Тобирама. — Возможно. Я просто... — Кагами зажмурился, — вы учили нас, чтобы мы думали не только о себе, и я всего лишь следую вашим наставлениям, п-потому что вы... — он запнулся, опять, и следил теперь за ответной реакцией, — вот, снова я чуть не сказал лишнего, простите. Иногда мне кажется, что было бы намного лучше, если бы мой язык однажды утром завязался в узел и я не смог бы сказать ни слова. Тобирама смотрел на Кагами и всё никак не мог отделаться от ощущения дежавю: он уже слышал где-то это раньше, кто-то ему говорил про заботу о другом, точно не отец... должно быть, Хаширама? Откуда эта мысль пошла, где её корень, который, как бы он от него ни отрекался в эти тяжёлые времена, пророс в теле ядовитой орхидеей? И Тобирама ведь действительно учил этому, а Кагами запомнил и теперь напоминал ему об этом сам. Как ночью луна напоминает о солнце. Точно Хаширама, это ведь его идеалы, которые въелись в деревню, построенную им с любовью, в каждое здание, в некоторых людей, которые носили рядом с сердцем маленький кошелёк с солнечными лучами. Конечно, не у всех был подобный кошелёк, но поколения менялись, и прошлая эпоха кровопролитной вражды сменялась на новую, омрачённую иной войной. Над купальней зависли слова, а взгляд чернильных глаз ещё раз прилип к Тобираме, когда тот задумался на несколько мгновений, прогонял в голове мысли, вдыхая блёкнувший аромат цедры лимона. Кагами перебирал иногда волнистые пряди, чтобы они не падали ему на лицо, и подлавливал со всем вниманием каждый жест. Видимо, почувствовав себя немного увереннее, он решил продолжить говорить, будто бы в этом была необходимость, смертельная необходимость. Тканевый браслет на его запястье был весь полосатый, жёлто-фиолетовый. — Я бы так не смог, — признался Кагами, — я бы, наверное, проиграл войну в первый же день, сенсей. Нет, я, конечно, старался бы, но стратегия никогда не была моей сильной стороной, вы это и без меня прекрасно знаете. — Да, — Тобирама помнил, — у тебя возникали сложности даже с детской задачей, как перевезти коз, капусту и волков на одной лодке через реку, что уж говорить о большем, — он опять потянулся к шее, потёр кожу, которую частенько раздражало горло поддоспешника. — Хотя потом Хирузен тебе всё разъяснил, тайком, чтобы ты не завалил это задание в очередной раз. — Да, и тогда я всё сдал, — Кагами улыбнулся немного смелее. — Сенсей, вам бы правда следовало отдохнуть, а я бы... Я могу помочь вам с чем угодно, только слово скажите. Хотите, я проштудирую все письма и отчёты? — Сначала со смоляными жвачками в Академии разберись, — Тобирама поморщился, трогая шею. — Есть, — Кагами приложил ребро ладони ко лбу, — больше ни под одним столом не будет этого недоразумения. Мне всегда казалось, что мода на них — это зло, особенно когда они пристают к подошвам на улице, — он перевёл дух. — Простите за вопрос, сенсей, но у вас не болит случайно шея? — Нет, — сразу осёк его Тобирама, отняв руку от шеи, — если бы болела, я бы обратился к Ясуши, а не к тебе. Или ты открыл в себе способности к медицинским дзюцу? — он выгнул бровь с откровенным скепсисом, так что Кагами опустил глаза, точно нашкодивший котёнок. — Ты уже доставил мне больше проблем, чем я мог себе представить. — Простите, я... — Кагами начал говорить, потом замолчал на пару секунд, пока Тобирама устало прикрыл глаза ладонью, едва сдержав едкий смешок. — У моей мамы бывали проблемы с шеей, ей помогал массаж, я умею его делать, честно, — он опять зажмурился, — я могу сделать его и вам, это может помочь, просто... — Ты обнаглел, — Тобирама выдохнул раздражённо, открывая глаза. — Нет, я... — Кагами хотел возразить, но не успел. — Уймись, Кагами, — оборвал его Тобирама; голова тоже не давала покоя. Ему нужна была тишина, молчание, и только плеск воды мог это нарушить — ничего более: ни голос Кагами, ни его бормотание и попытки с ногами залезть туда, куда его не приглашали. Тот послушно затих, унялся, лишь смотрел из своего угла украдкой на растираемую шею. — Я так понимаю, тот недолекарь и был невиновным человеком, о котором ты говорил? — Так и есть, сенсей, — едва слышно брякнул Кагами, — его зовут Дайго, я привёл его в деревню, потому что ему больше некуда идти, да и возвращаться назад теперь опасно, ведь Сатору... — он посмотрел на потолок, — может быть, он снова попытается от него избавиться. Вряд ли одно гендзюцу остановит его в следующий раз. — Дайго, значит, — Тобирама сделал мысленную зарубку, — я с ним поговорю. — Он вряд ли будет что-то знать, — Кагами повёл плечами, — он всего лишь... — Всего лишь кто? — Тобирама прицепился к незаконченной фразе. — Он работал... — Кагами неуютно поёрзал на месте, — в борделе. — То есть ты привёл с собой шлюху, — Тобирама едва не рассмеялся, ядовито, — что же, теперь многое встало на свои места. Полезное совмещал с приятным, я полагаю? — он заметил, как румянец вновь расцвёл на бледном лице, только слегка тронутом солнцем — видимо, в дороге. — Где он остановился? — В «Сны и Розы», — Кагами явно хотел спрятаться, Тобирама отчётливо это чувствовал, по взглядам, по движениям, по мелкой мимике, по тому, как он сжал своё горло за неимением ворота, его пальцы оставляли красные следы на коже. — Между нами ничего не было, сенсей. — Мне всё равно, — от его откровения Тобираме было ни тепло ни холодно. — Нет, вы обязаны знать, я не интересуюсь таким, — у Кагами пылали даже уши. — Мне всё равно, — повторил Тобирама холоднее, скрупулёзно прощупывая шею, надавливая на неё пальцами. — Меньше всего меня заботит подобное, — он заметил, как взгляд Кагами задержался на его плечах. Смотрел ли на него кто-то так же, раньше, в другой жизни, день назад, два? — Что на этот раз? — А? — Кагами моргнул, будто завис на пару секунд. — Простите, я просто... У вас так много шрамов. По всему телу. У меня будет столько же в вашем возрасте, как думаете? — Если доживёшь, в чём я сильно сомневаюсь, — Тобирама перевёл ладонь на затылок. «Если доживёшь».       Неделю назад они бросили последние горсти земли и заслуженного почтения на деревянный, аккуратно сколоченный гроб, никто не проливал слёз, даже молодая вдова, чьи сухие глаза всегда напоминали туман — густой, непроглядный, белый, как клоки хлопка. Раньше, до смерти Сенджу Буцумы, её тёмные фамильные локоны сходили с висков, затылка, лежали на плечах ворохом дубовой стружки, куда она точными движениями, любовно, горделиво вплетала жёлтые ленточки из чистого шёлка, теперь же между её пальцами едва ли задерживались пряди: от роскошных волос остался лишь крысиный хвостик, стянутый жёлтой резинкой сзади. Тобирама не привык видеть Нао такой. Он слышал крики той ночью: «Молодая госпожа, не делайте этого, пожалейте волосы, волосы!» — даже видел краем глаза, как сверкали при лунном свете лезвия острых ножниц и как сыпались мягкие податливые завитки на расстеленную белую пелену. Деревянные стены их неуютного, но родного дома хранили в себе больше, чем люди из их древнего клана привыкли говорить вслух: их оглашали первые крики и последние вздохи, они наблюдали за неуверенными детскими шагами и слушали, как пела сталь, которую точили в большой оружейной — больше спальни, больше столовой и куда больше книжного закутка, окутанного мраком, где редко шуршала бумага... Тобирама приоткрыл глаза, зевнул и почти сразу почувствовал, что к его ещё гладкой щеке прилип исписанный листок. В темноте среди пары шкафов и ящиков день с ночью сплетались в тугой узел, только редкие золотые полосы щекотали иногда его пальцы. Осторожный стук пробился сквозь пласт непривычной тишины — без бряцания и лязга доспехов. Он повторился ещё раз, а затем дверь с безразличным хлопком отъехала, впуская слепящее полуденное солнце. На пороге возник вовсе не Хаширама. Тобирама даже потянулся тайком за своей катаной.       — Йо, — не шатен и не брюнет, не голубоглазый и не зеленоглазый, с ромбовидным загорелым лицом, незнакомец приложил ребро ладони к виску и отлепил его тут же, заиграв пальцами. — Ты, наверное, и есть Тобирама, о котором я наслышан?       — Ты ещё кто? — голос Тобирамы ещё хрипел после сна.       — Рейзо, — у него было розовое непонятное пятно на подбородке, доходившее до нижней губы, над тонкими тёмными бровями стояли две красные точки, зеркально повторявшие друг друга. Он явно чувствовал на себе подозрительный взгляд, но только приветливо улыбнулся, ероша короткие волосы, стриженные почти ёжиком.       — Это, твою мать, не ответ, — прошипел Тобирама, — как ты?..       — А, Тобирама! — это был уже Хаширама, его силуэт возник рядышком, за спиной этого странного Рейзо, который любопытно осматривал старые шкафы, быстро переключил на них своё внимание, будто потерял интерес к собеседнику, даже начал мурлыкать непонятную мелодию под нос. — Так вышло, что мы столкнулись с Рейзо пару дней назад, я... — он неловко почесал затылок, зарываясь пальцами в отросшие богатые волосы. — Мы друг друга едва не прикончили, но всё разрешилось миром, когда мы пригляделись друг к другу. Ты же знаешь клан Кагуя, верно?       — Сначала Мадара, теперь этот Рейзо, — буркнул Тобирама, притянув к себе катану защитным жестом, — какого чёрта ты его вообще сюда притащил, брат? — он встретился взглядом с чёрными глазами Хаширамы, которые молили его об одном — «выслушай», и тяжело вздохнул, пряча исписанные свитки в стол. — Ну?       — Мы решили заключить пакт о ненападении, — Рейзо остановился возле боковины шкафа, потянувшись сначала к книгам, старым и пыльным, распределённым в особом порядке, но практически сразу отдёрнул руку, когда Тобирама готов был опять ощетиниться. — Нет-нет, я не трогаю чужие вещи, всего лишь оценил библиотеку. Вау, столько трудов про экономику, ведение войны и дипломатию. Вы, что же, страну собираетесь себе построить? — он рассмеялся, смехом слишком честным и чистым.       — Будет тебе, — Хаширама вздохнул.       — Мы и без страны вполне справляемся, — Тобирама заметил, что Рейзо заинтересовался уже его секцией: свитками призыва, пробными дзюцу, нуждавшимися в капитальной доработке, и снова облезлые губы искривились в приветливой дуге. — Что тебе на самом деле от нас нужно, чужак?       — Ничего, — развёл он руками. — Мы вообще — странствующий клан, нам не нужны эти ваши территории. Куда больше моих людей заботит кипение крови в венах, иными словами, вечные сражения — это их стезя. Если бы вы встретились с моей матушкой, она вряд ли стала бы заговаривать зубы так же, как это делаю я, но, к счастью, она ушла к предкам, и теперь клан висит на моих плечах. А у меня — что уж греха таить — мозги ещё не все отбили, чтобы я бросался на кого-то вроде вас, Сенджу. Мы как раз собирались уходить через месяц к морю поближе...       — Ещё более идиотского объяснения я не слышал, — фыркнул Тобирама.       — Ладно, перефразирую, — Рейзо почесал макушку, — я не самоубийца.       — То есть трус, — Тобирама хотел стереть напрягавшую его улыбку, — так бы и сказал.       — Волчонок, — выдохнул Рейзо, качая головой. — Хаширама, у твоего брата клыки. Он, надеюсь, меня не закусает до смерти, пока мы будем от вас неподалёку? — он даже и не подумал обидеться или напрячься, только свободнее двинул не очень широкими плечами, расправил их, отступая обратно к двери.       — Если не будешь давать повода, всё будет в порядке, — Хаширама едва не рассмеялся, они шутили как закадычные друзья, хотя знали друг друга совсем недолго. При обстоятельствах, которые Тобираме казались сказочными. Главы кланов. Одни. Может, это всё подстроено, а его глупый старший брат угодил в сеть какой-то интриги?       — Тебе ведь шестнадцать, Тобирама? — Рейзо сам не выглядел слишком взрослым, однако на щеках, подбородке и по линии челюсти уже пробегалась тень от первой щетины. Его взгляд неоднозначных глаз — скорее, они были серыми, с агатовыми крапинками — скользил по рукам Тобирамы, на которых ещё остались следы от чернил.       — Тебе-то какое дело? — Тобирама безразлично оценил его тело — ничего особенного.       — Просто хотел убедиться, что ты уже не ребёнок, — простовато пожал плечами Рейзо, будто и не спросил ничего такого. — Мне вот девятнадцать уже, три года разница, но я этого практически не чувствую. Наверное, я буду и в пятьдесят так себя ощущать, если, конечно, доживу до этого... — он хлопнул по плечу Хашираму, следившего за ними очень внимательно, — слушай, может, вы с нами позавтракаете?       — Мы могли бы позавтракать вместе, да, — охотно кивнул Хаширама, — и выпить чая.       Тобирама лишь тяжело вздохнул, когда дверь за ними закрылась, и комната опять утонула в домашнем полумраке, только дрожали лимонные полосы на полу и столе, как сочившиеся золотом раны, в которых растворялись тёмные кляксы. Шаги удалялись быстро, и он нервно двинул пальцами на рукояти, высвободил её из плена своих рук, тогда катана осторожно улеглась возле его бока, всё ещё готовая к нападению. «Девятнадцать лет, — зафыркал он про себя, — а в голове такой серпантин, как и у Хаширамы, пакт о ненападении, что за чушь?» Ящики скрипнули, из них высунулись аккуратно свёрнутые свитки, в основном черновики, открытая баночка с чернилами стояла на столе, там же была письменная кисть, а чакра этого Кагуя Рейзо действительно растворилась в небольшой залитой солнцем столовой, куда заглядывали крайне редко — отец, его нынешняя вдова, надёжные соратники, они с Хаширамой, в конце концов. За окнами уже трещали сороки, они скакали по крышам, выискивали жадными чёрными глазами что-то блестящее или съедобное, одно из двух, лишь книги оцепенели от несказанных слов: у некоторых растрепались либо обгорели обложки, у других на страницах остались старые заметки, чужие закладки, цветные тканевые хвостики. Хаширама явился час спустя, когда у Тобирамы уже недовольно запротестовал желудок; от него пахло их лучшим чаем, жасминовым, купленным у бродячего торговца ещё до смерти отца тайком, на собственные сбережения, дом уже неделю не чуял кофейного смога, его не смели заваривать, не при Нао, которая не снимая носила траурное кимоно, не улыбалась и не плакала, не говорила, только тоскливо поднимала вверх слепые глаза, будто могла там что-то разглядеть, и склоняла немного голову, когда слышала чужие разговоры. Крошечную библиотеку озарили снопы яркого света, стоило занавескам подскочить почти к самому потолку. Тобирама с раздражением поморщился, сощурился, солнце не щадило его глаз. Он рассматривал лицо своего старшего брата из-под белых коротких ресниц, а тот выглядел серьёзным, будто наконец вспомнил, что теперь весь их клан — его забота.       — Я знаю, это всё внезапно, — Хаширама прислонился спиной к двери.       — Ты понял это только сейчас, когда уже привёл незнамо кого в наши земли? — Тобирама потёр слезившиеся глаза, вздохнул. — Что у тебя вообще в голове творится?       — Пока мать Рейзо была жива, они готовили на нас нападение, — Хаширама не стал ходить вокруг да около, — я не стратег, конечно, но не думаю, что нам бы это пошло на пользу, они могли уничтожить все наши запасы еды, арсенал — что угодно, — и тогда нам пришлось бы худо. Ты ведь и без меня знаешь, что они...       — А с чего ты решил, что этот хмырь говорил правду? — Тобирама нахмурился. — Они все безумцы, помешанные на битвах, и им не так уж важно, кого убивать и на кого нападать — на мелкие кланы или на нас, их волнует только кровь. Это же клан Кагуя.       — Я его спас, — Хаширама провёл ладонью по стенке шкафа.       — Но ты же говорил... — Тобирама недоверчиво смотрел на него.       — Всё было немного сложнее, чем я сказал в самом начале, — он улыбнулся, — но теперь у нас будет на одну незапланированную битву меньше, это ли не главное.       — Отец бы не одобрил этого, — Тобирама порылся в свитках.       — Отец бы не одобрил даже того, что я не отправил тебя на самоубийство, — Хаширама вздохнул, очень тяжело, непривычно, так что Тобирама снова поднял на него глаза.       — Я бы справился, — он буркнул, — или ты во мне сомневаешься, брат?       — Даже Тока сказала, что ты бы погиб в одиночку, — Хаширама вытянул художественную книгу с хокку и хайку, открыл на середине, не отрывался от текста, — я не собираюсь жертвовать тобой из-за этого глупого противостояния. Отец уже сам лежит в земле. Некому меня больше порицать.       — Он погиб как герой, — Тобирама снова уткнулся в свитки, — он убил Таджиму.       — А Таджима убил его, — дополнил его Хаширама, — они оба ушли в мир иной.       — Для меня было бы честью погибнуть так же, — Тобирама вытянул один черновик, расстелил его на столе, потянулся за кистью, но остановился на полпути. — Я не трус.       — Тобирама, — Хаширама оторвался от художественных вымыслов, — я хочу, чтобы ты жил, а не жертвовал собой только в угоду неясным идеалам нашего покойного отца. — Сенсей, — Кагами, видимо, по-своему расценил молчание, — ещё у... Банри было три фиала с собой, я так понимаю, в них яд, о котором вы говорили. Возможно, господин Ясуши сможет с ним разобраться? — он снова тронул новый шрам на боку. — Они у меня с собой. — Я буду удивлён, если ты не разбил их по дороге, — Тобирама пытался наслаждаться водой, но его тело продолжало ломить. Кагами рассматривал его шрамы с таким вниманием, словно видел перед собой картину, его взгляд было просто поймать, как бабочку, сдавить её крылья и не отпускать. Новая волна смущения захлестнула и без того розовое лицо, стоило им снова посмотреть друг на друга, глаза в глаза. — Я бы умер, если бы они разбились, — нервно усмехнулся Кагами, — я не настолько безрукий, чтобы испортить даже это. Вам... — он теперь глядел на тёмные окна, — я мог бы отнести их господину Ясуши прямо сейчас, я знаю, где он живёт, если это будет... уместно. — Я не идиот, чтобы доверить тебе даже это, — осадок той злости ещё зудел. — Там ещё есть зашифрованный дневник, сенсей, — робко добавил Кагами, — вам его тоже передать лично в руки? Я бы мог... — Отдашь его мне, — Тобирама нахмурился. — Иначе велика вероятность того, что ты его потеряешь где-то по дороге, с твоей-то хвалёной ответственностью. Кагами следил за танцем звёзд, которые красовались перед прозрачными стёклами, они хихикали холодными искрами и порхали в небе, по густой черноте, резали её, опасные точки, словно стальные сюрикены, застывшие в полёте, перед поцелуем с узловатой чёрной травой. Знал, что виноват, понимал это отчётливо, вина прослеживалась при каждом его осторожном вдохе — и Тобирама хотел надавить на него ещё, заставить сожалеть сильнее, полностью окунуться в собственный провал, захлебнуться в ошибке, ведь он не был всепрощающим отцом, он не был добрым монахом или лицемерным судьёй, менявшим свои решения в зависимости от того, насколько приветливо ему улыбались. Его не заботило искреннее раскаяние, таившееся в чёрных глазах, обрамлённых длинными ресницами, но короткая мысль «он жив» всё-таки заставила его немного расслабить и без того нагруженные плечи, на которых сгрудилась каменная скала чужих жизней, ожиданий, прошлого и настоящего, наблюдавших за каждым принятым решением из-под тонкой ширмы секунд. Тобирама перехватил мочалку снова, растирая длинный косой шрам, начинавшийся от левой ключицы и кончавшийся под последним ребром с правой стороны, его залечивал ещё Хаширама, много лет назад, всё ворчал на него, ругал по-братски. Кагами о чём-то задумался, взволнованно прикусывая нижнюю губу — видимо, что-то его тревожило не меньше загубленной репутации, но слова оставались за ровным рядом зубов, хотя явно просились быть озвученными. Он больше не рассматривал шрамы. Он больше не пытался заговорить сам. Он только водил пальцами по своей переносице, зажимал её и разжимал, затем опускал руки под воду и сам прятался в ней по самый кадык, пытался расслабиться, усаживался на прежнее место, цеплялся за бортик, укладывал на него локти, а после вздыхал и просто прикрывал глаза, словно боялся лишний раз встречаться взглядами. Тобирама тяжело вздохнул, положив мочалку обратно. Их разделяли сущие шаги, однако они были длиннее дороги от деревни Скрытого Листа до далёкой лесистой точки фронта, и чтобы пройти это расстояние, нужно стереть ноги в кровь. Ноги ему ещё нужны, да и Кагами всё равно не понимает, что никогда не получит того, о чём мечтает. Вместо «я люблю тебя» он услышит только сухое «молодец». — Кагами, — Тобирама обратил внимание на то, как резко распахнул глаза Кагами и как стал глядеть теперь на него с каким-то совершенно убитым видом. — В воскресенье я отправляюсь в страну Горячих Источников. Ты пойдёшь со мной, поэтому собери вещи и приготовься — мы вряд ли вернёмся скоро, эта миссия может переломить ход всей войны. — Я... — Кагами явно хотел услышать что-то другое, — конечно, сенсей, я весь в вашем распоряжении. Буду готов в воскресенье, вам не придётся меня ждать, — он опять сжал своё горло, нервно, — но вы разве можете покидать деревню? — Это единичный случай, — Тобирама скрестил руки на груди, — я уже распорядился. — Я понял, — Кагами быстро кивнул, — а вы... вы уверены, что меня можно взять с собой? — Предлагаешь взять вместо тебя сопляка Сабуро, сына Ичиро? — Тобирама бросил в его сторону очевидно скептический взгляд. — Ему только недавно исполнилось восемнадцать, в голове ветер, я даже подумываю отстранить его от миссий на время. — Но... — Кагами повёл глазами, — хорошо, сенсей, я вас не подведу, даю слово. — Даёшь слово? — Тобирама дёрнул губами. — Разве оно теперь чего-то стоит? — Я могу и жизнью вам поклясться, — Кагами опустил голову, — она, правда, и без того принадлежит вам, но вслух я этого раньше не говорил, так что... — он зарделся ещё сильнее, видимо, только сейчас осознав, какой двусмысленный контекст носило его высказывание. — Я не то... Я хотел сказать, что я... я вам доверяю, сенсей, и хочу, чтобы вы мне тоже доверяли. — Тебе придётся это вновь заработать, Кагами, — Тобирама больше не хмурился, потирая шею, направляя в пальцы чакру, чтобы немного ослабить напряжение. Помогало слегка. — Но помни: моё подорванное доверие можно подорвать ещё сильнее. Ты должен понимать, что в случае провала платить будешь не ты, а вся страна. Так что уж постарайся. — Да, сенсей, — Кагами тронул свою резкую ключицу, задумался. — Я вам правда нужен?.. — Мне нужен только твой шаринган, — Тобирама прищурился, заметил, как погасли чёрные глаза и как во второй раз на его памяти сломалась безотказная улыбка. Кагами быстро втянул воздух, будто мог задохнуться, дрогнула ласточка на его груди. — Спасибо, — повисла в воздухе его одинокая благодарность. — Я... я, наверное, пойду. «Пожалуйста, — отчётливо читалось в его взгляде, — скажите, что это неправда». Кагами поднялся с места, тревожа воду, подтянулся, сел на краю купальни, избегая прямых взглядов на Тобираму, застыл так на миг, будто мир споткнулся, остановился, и только спустя эту заминку он ступил босиком на плитку, капли падали на неё ртутными слезами. Тобирама смотрел ему вслед, бросив напоследок: «Жду тебя завтра к десяти у себя в кабинете. Надеюсь, ты в самом деле никуда не сбежишь». Завернувшись в полотенце, Кагами нахохлился, но через секунду пропал за бамбуковой дверью, позвякивая ключиком от шкафчика. Вместо учтивого прощания в купальне задержалось лишь странное «спасибо», прозвучавшее тихим безликим эхом. Луну в отражении закрыли бледные, словно щёки вдовы, облака, они просвечивались, припудренные ночным серебром с изнанки, вода успокоилась, перестала дрожать. Босоногое одиночество переступило через порог, устроилось рядом, облепило собой стены, мозаику и даже растворилось горечью в воде. Тобирама вдохнул солоноватый воздух, выдохнул свободнее и, убедившись, что остался наедине лишь с собой, расплылся на месте, раскинул руки, запрокинул голову, прикрыл глаза: когда никто не смотрел на него с пытливым любопытством и наивным обожанием, он мог позволить себе расслабиться. На секунду. Всего на секунду. Больше нельзя. Никто не жужжал рядом, никто не смеялся, не шутил, не напоминал о себе тычками в плечи, не лебезил перед ним, не улыбался, говоря с почтением: «Господин Хокаге». Минусом было другое. Мысли, воспоминания, призраки прошлого — всё это пожирало его изнутри, заставляло смотреть долго, не моргая, в одну точку, отключаясь от реальности. Раньше, в молодости, они не накидывались на него с таким же остервенением, как сейчас. Пучина, в которой он привык тонуть беззвучно, отталкивая от себя протянутую руку, вновь раскрывала свои объятия. «Справляйся сам, — повторял ему отец в прошлом, — иной путь недостоин шиноби». — К чёрту, — Тобирама выдохнул, когда перед ним в памяти опять закапывали сначала Кавараму, потом Итаму, а следом, через много лет, уже Хашираму. Земля всегда была алчной и голодной: люди погружали в неё гроб за гробом, а ей всё было мало, она только плевалась каменными надгробиями и насмешливо кривила травяные клыки от каждой эпитафии... но мёртвым уже всё равно. — К чёрту, — низко повторила за ним купальня. Кагами давно покинул пределы общественной бани — сбежал, забрал вещи, шлёпая голыми пятками по белой плитке, прозвенел в последний раз ключом, передавая браслет, полотенца, и растворился в полудрёме деревни. Тобирама до сих пор слышал отзвуки его голоса, а ещё он помнил каждое выведенное и перечёркнутое слово из глупых наивных писем, не предназначенных для чтения. Вина лежала целиком и полностью на его плечах: должно быть, в прошлом проскользнула ошибка, неуместный повод, надежда — то ли когда они тренировались вместе, то ли когда выполняли задания, а может, ещё раньше, ведь пламя не может родиться на влажной почве. «Ты опять подрался с Данзо, Кагами? — Тобирама помнил его расквашенный нос и рассечённую правую бровь. — Что вы на этот раз не поделили?» — «Мы не дрались, — Кагами защитно обнял себя, потирая плечи как от холода, — мы просто говорили». — «А это тогда что? — Тобирама кивнул на его лицо, кровь осталась под ноздрями и на верхней губе. — Вы ртами разговаривать не пробовали?» — «Мы не дрались, сенсей, — повторил Кагами, поморщился. — Он сказал, что я хлюпик, а я сказал, что он похож на козла, ну ведь правда похож, только бороды пока нет, а рога ещё, может, вырастут». — «Ясно, — Тобирама сдержал смешок, поманив его к себе. — Подойди сюда, я помогу». — «Не надо, сенсей, это ерунда, — пробормотал Кагами, тем не менее делая шаг вперёд. — Когда мы дрались по-настоящему в последний раз, я сломал ему палец, а он мне — ребро». — «Я помню, — Тобирама направил чакру к своей ладони, залечивая пустяковый результат их разговора, а Кагами всё смотрел на него, глаз не сводил. — В следующий раз не поддавайся на провокации, иначе так и будешь ходить с расквашенным носом весь день».— «А вы тоже считаете, что я хлюпик? — помедлив, уточнил Кагами. — Да, сенсей?» — «Нет, ты разве что худоват, — Тобирама всё-таки усмехнулся, когда Кагами прикоснулся к носу, потёр его изучающе. — Но хлюпиком я бы тебя не назвал». — «Правда? — Кагами бросил на него сначала недоверчивый взгляд, а затем улыбнулся, показывая ровный ряд белых зубов. — Когда стану старше, хочу быть, как вы». Мальчишка с рассечённой правой бровью совсем вырос, а Тобирама готов был поклясться, что только совсем недавно у того сломался голос. Как «хочу быть, как вы» обратилось в те откровенные строки: «Я хотел бы испробовать вкус ваших поцелуев. Будут ли они такими же солёными, как кофе, которое вы пьёте по утрам?..» — оставалось без ответа, он упустил тот момент, когда восхищённые взгляды его ученика стали другими... Никто не мог разъяснить этого. Его вводила в оцепенение даже одна-единственная мысль: его желали, желал вчерашний мальчишка с искрящимися глазами. — Вот и поиграл в доброго сенсея, — Тобирама помнил свою вседозволенность: он мог углубить тот поцелуй, он мог прикусывать чужую мягкую губу, он мог растягивать момент, пока его не оттолкнут, а его бы не стали отталкивать, не Кагами. Он делал это не из удовольствия, не из желания, а всего лишь хотел, впервые хотел, чтобы Кагами начал сомневаться. — ...в доброго сенсея, сенсея, сенсея, — рокотало между стенами. Тобирама втянул воздух, опять растирая пальцами шею, надавливая на позвонки, прогревая их целебными прикосновениями чакры, от которых боль неуверенно отпрянула. Тело разомлевало от тёплой воды, и он чувствовал каждый свой шрам: мелкие — колотые, длинные — нанесённые вскользь. Белые следы усеивали его бледную кожу — снова и снова напоминали о прошлом, когда битвы не прекращались ни на миг и они с Хаширамой жили от сражения к сражению, грызлась сталь о сталь, с криками налетали противники, а потом, после всех напастей, оставшись чудом в живых, зализывали друг другу раны, потрёпанные демоны войны. Уже прошли долгие годы, размазывалось время между пальцами, точно чёрная сажа, оставляя после себя следы — тонкие зарубки на лице, а в ушах, сквозь бумажный оторопелый шорох, иногда нет-нет да и раздавался снова близкий скрежет куная о кунай, когда на улице кто-то всего лишь не особо удачно елозил смычком или пели рукодельные детские свирели из камышей. «Ты сегодня чуть не погиб, опять, — Хаширама вздыхал, залечивая свежую рваную рану на бедре Тобирамы, который отвернул голову в сторону, стискивая тайком кулак, и безразлично наблюдал, как на окне скакали блёклые воробьи. — У тебя есть какие-то иные планы, которые не включают в себя постоянный риск?» — «Только не напоминай, что мне «всего» шестнадцать, — огрызнулся Тобирама, — я шиноби в первую очередь, а не какой-то сопляк, и я рискую только тогда, когда этот риск оправдан, я не дурак». — «Я знаю, знаю, — Хаширама направил больше чакры к своим пальцам, зеленоватое марево висело над разорванной кожей, — но порой ты перегибаешь палку, совсем немного, особенно когда мы встречаемся на поле боя с Изуной». — «Изуна, — Тобирама поморщился, но никак больше не выдал своей боли, когда след от последней битвы начал с шипением затягиваться, — он меня просто раздражает». — «Тебя раздражает весь их клан, — Хаширама покачал головой, — и вы с Изуной к тому же стоите друг друга». — «Если бы не его глаза, он был бы мне не ровней, — фыркнул Тобирама, когда воробьи начали чирикать громче, — но даже так, это его однажды не спасёт, я придумаю, как обойти этот их козырь». — «Только будь осторожнее, — Хаширама передвинул ладонь на следующую рану, — нет, я-то тебя вытащу и с того света, если придётся, но я тоже не волшебник». — «Ты не наша мама, — напомнил ему Тобирама, — и в няньки я тебя не нанимал, брат». — «Не мама, — кивнул Хаширама, — но я не хочу тебя потерять, Тобирама, ты ведь мой младший брат». — «Я в любом случае когда-нибудь умру, — Тобирама расслабил кулак, — но умру только на своих условиях». — «У тебя всегда есть свои условия, — грустно улыбнулся Хаширама, заметив ещё одну длинную царапину, пересекавшую икру. — Что у тебя там с коленом?» — «Выбито, — пожал плечами Тобирама, — я мог бы и сам его вправить». — «Я не сомневаюсь, но мне ещё необходима практика, — Хаширама явно хотел потрепать его по волосам, но Тобирама вовремя увернулся, едва не упав с табурета. — Временами ты бываешь хуже Каварамы, а ведь раньше ты утверждал, что никогда таким не станешь». — «В отличие от него, я ещё жив, — Тобирама зашипел, когда колено хрустнуло, вставая на место. — Я тебе что, манекен?» — «Ну, — Хаширама озадаченно поднял брови, — зато я знаю, что делаю всё правильно». Тобирама лелеял короткие моменты, они проплывали мимо него, словно кувшинки по зараставшей реке, всё вниз-вниз по течению, их было уже не ухватить — оставалось только наблюдать за тем, как они скрывались за камышами и поворотами. Он устало потёр прикрытые веки, сделал ещё один вдох, и тогда услышал тихие щелчки, почувствовав незнакомую чакру за пределами общественных бань. Кто-то настойчиво бросал камни в окна. Щёлк, щёлк, щёлк. Тобирама притворился, что не слышал этого, поленился даже реагировать, снова удобнее устроившись на своём месте, а за бамбуковой дверью заходили, засуетились: голоса работников общественных бань напоминали шелест черёмухи, слов было практически не разобрать, только зашаркали чужие сандалии по коридорам, щёлкнул замок на шкафчике, звякнул ключик от него — и когда в купальню проник запах посвежевшей к ночи улицы, через порожек осторожно перешагнул Сенджу Айуму, заколовший светло-русые волосы в высокий пучок, его бледно-карие глаза едва не округлились, стоило ему, тяжело вздохнув, наконец заметить, что компанию ему составлял сам Хокаге и глава их клана по совместительству. Он сжал покрепче маленькую корзинку с мылом и мочалками, пошарил взглядом по сторонам почти незаметно, а затем, неловко кашлянув и переступив с ноги на ногу, почтенно склонил голову, опускаясь осторожно в воду на значительном расстоянии. Вернулся запах мыла, зашуршала мочалка, а вместе с шорохом раздалась ещё одна порция покашливаний. Молчание. Тобирама весь подобрался, как и подобало человеку в его положении, сделал вид, будто вовсе не отклонял голову назад, прижимаясь затылком к холодной плитке, и не граничил на тонкой полосе между вынужденным сном и реальностью. Больше луна не играла на искусственных волнах, и даже звёзды пропали, попрятались в своей небесной голубятне, пока наверху, в угрюмой темноте, черепашьим темпом проплывали облака, тяжелее прошлых, сквозь них не могла пробиться и тонкая ниточка серебра. Только мягкий свет ламп обрамлял общественные бани в уютный бархат. Хаширама тоже любил приходить сюда летом в это время, говорил, что мог хорошенько расслабиться, никого не стесняя своим титулом, и изредка домой он возвращался с полными ушами шуток и коротких анекдотов, от которых с его лица не сходила долгая довольная улыбка, и вынуждал, посмеиваясь, выслушивать каждый из них, уплетая за обе щеки «опять» пересоленную уху. В такие моменты от него ещё частенько припахивало алкоголем, в карманах оставалась только пыль вместо рё, и щёки его были розовыми. Тобирама скосил взгляд на Айуму, который тщательно тёр руки и лопатки кое-как. — Господин Тобирама, — заговорил он, — должен вам сказать, что Чихару делает успехи. — После того случая, когда она чуть не отгрызла ухо тому парнишке? — Тобирама вспомнил, когда Хаширама громко отчитывал свою дочку, учил её приносить извинения, а та только кривила нос и морщила лоб, искоса поглядывая на бледного Нена Хатаке. — О, я в этом не сомневаюсь. Больше она не приносит раздор в вашу группу? — Разве что чуть-чуть, — Айуму улыбнулся, особенно тщательно проведя мочалкой по культе, оставшейся от его большого пальца. — Она даже показала хорошие результаты во время практики тайдзюцу, но с теорией у неё возникают значительные проблемы. — Не учит? — Тобирама с раздражением повернул голову, когда щелчки — галька о стекло — стали наглее, будто тот, кто пытался привлечь внимание таким образом, отчаялся совершенно. — Или не хочет учить? — Я думаю, у неё проблемы с восприятием текста, — Айуму протянул очень задумчиво, — я сначала думал, что в этом нет ничего серьёзнего, однако, пока её сверстники справляются с материалом всё лучше и лучше, Чихару от них сильно отстаёт, даже чтение даётся ей нелегко, и это начинает меня настораживать, как её сенсея. Я уже уведомил госпожу Мито об этом, сегодня, — он подвигал плечами, — возможно, это пройдёт. Я буду молиться. — Может быть, ей просто не даётся теория, — Тобирама заметил, как в ответ на это ему лишь покачали головой. — Ей всего четыре, Айуму, думаю, многие дети сталкиваются с подобными проблемами в её возрасте, — он помолчал. — Было ещё что-нибудь, на что мне стоило бы обратить внимание? — Она до сих пор ждёт своего отца в конце занятий, — Айуму вздохнул и остановился. — Даже так? — Тобирама сцепил пальцы. — Мне кажется, она просто не понимает. — Возможно, но на вашем месте я бы за ней понаблюдал дома, — Айуму впервые перевёл взгляд на него, — я буду надеяться, что ошибаюсь, и у Чихару нет никаких проблем, просто ей действительно не нравится теория, — он сделал паузу. — Простите, я раздаю лишние советы, но я уже долгое время имею дело с детьми, можно сказать, у меня развилось шестое чувство на этот счёт, — Айуму потёр челюсть, — на самом деле я бы не смог работать с подростками, не нахожу с ними общего языка, в отличие от вас. — На это просто необходимо время, Айуму, — Тобирама потёр нос. — И терпение, — добавил тот, — я всё время забывал затронуть эту тему ранее, но вы не волнуетесь, что Чихару проявляет интерес к клану Учиха, господин Тобирама? Я, конечно, знаю, что наша вражда давно закончена, но я не могу забыть те годы так просто, — он омыл водой плечи, — семья Минори, конечно, с виду весьма положительная, однако... — Я знаю, — Тобирама помнил её тягу и интерес, — но ей не причинят вреда, я за этим слежу, как и Мито: мы не подпустим к ней кого-то сомнительного, — он обратил внимание на затишье. — Или у тебя есть сомнения на этот счёт? — Нет, что вы, — неловко закашлялся Айуму, — но я тоже за всем этим наблюдаю. «Ещё бы, — подумал Тобирама, — она ведь наследница нашего клана». — Я внёс некоторые коррективы в процесс приёма контрольных, тестов и экзаменов, у тебя есть какие-то вопросы на этот счёт? У тебя они обычно бывают, — Тобирама решил перевести тему на рабочую, хотя его всё-таки немного обеспокоили опасения насчёт Чихару. — Или на этот раз никаких возражений ни у тебя, ни у других учителей не было? — Я ознакомился с ними вчера, во время перерыва, — Айуму тоже услышал стук в окна, нахмурился на мгновение, будто подозревал кого-то из своих учеников. — Критерии стали намного строже, не знаю даже, к лучшему ли это, — признался он. — Выпускные классы, я слышал, уже забеспокоились, когда увидели новые правила, а моя группа пока не совсем всё это понимает, ну, разве что исключением является Хатаке Нен, он парнишка смышлёный, — Айуму потянулся снова за мылом, — все теперь боятся провалиться. — Зато классификация генинов по способностям будет более точная, — Тобирама не двигался, только рассматривал мозаику краем глаза. — Но больше это, конечно, касается чуунинов и джоунинов, их отбор обязан быть более избирательным. — Да, конечно, — кивнул Айуму, — но, с другой стороны, многие критерии мне показались слишком... специфическими, им трудно угодить. Например, ваше решение внедрить тест на банальное понимание тактики и стратегии... не всем ведь даётся подобное, — он заметил настолько мягко, насколько мог, — может быть?.. — Поэтому теперь у каждого шиноби есть более подробный профиль, — напомнил ему Тобирама, — мне нужно понимать, на что способен каждый, прежде чем распределять миссии, — он привычно скрестил руки на груди, — стрессы учащихся меня касаются в меньшей степени. — Вам важны результаты, я это осознаю, — Айуму снова кивнул, — во время войны это куда важнее... — он вернул мыло в корзинку, когда пена обильно расползлась по воде. — Ещё кое-что произошло, господин Тобирама, мелочь, конечно, но меня она тоже взволновала, — в его голосе действительно проскользнуло нечто, напоминавшее волнение, — моя подопечная сегодня не появилась в академии, хотя ранее она не пропускала ни одного своего назначенного занятия, мне даже пришлось её как-то подменить на час, пока ей не нашли на день замену. Госпожа Цуру была в ярости... — Думаешь, с ней что-то произошло? — Тобирама чуть не зевнул. — Нет, что вы, возможно, она просто проспала или ей... например, стало плохо по каким-то причинам, думаю, завтра же она свяжется с кем-нибудь, со мной в том числе, она не могла так просто бесследно пропасть, — он тоже посмотрел на мозаику, — хотя у неё были какие-то серьёзные проблемы с бабушкой, они очень ссорились, мне доводилось это слышать... — Если она не явится, выясните причину, — Тобирама вздохнул, — не хватало ещё, чтобы учителя прогуливали свои часы, даже если они только недавно начали преподавать. — Конечно, — согласился Айуму, — я передам госпоже Цуру ваши слова. — Хорошо, — Тобирама потянулся за своим полотенцем, — завтра у вас будет на одного наблюдателя больше во время экзаменов, я нашёл человека. — Отрадно это слышать, — Айуму позволил себе улыбнуться, — кто он, позвольте узнать? — Учиха Кагами, — Тобирама опоясался своим полотенцем, — он не доставит проблем. — Ваш ученик, — Айуму в задумчивости скрябнул свою гладкую щёку, — в таком случае у меня нет никаких вопросов, вы бы не выбрали кого-то, кому доверять можно лишь под присмотром, в определённых обстоятельствах. Вы поговорите с госпожой Цуру сами? — Да, я найду её завтра, — Тобирама кивнул, — мне уже пора. — До свидания, — не оборачиваясь, попрощался Айуму, — напомните Чихару о том, что завтра... уже сегодня, важный день: помимо контрольной, у них будет особое занятие. Думаю, оно ей понравится. Там не будет теории, — он наверняка снова улыбнулся. Тобирама подобрал оставленные Кагами мыло и мочалку и направился к выходу из купальни. Он плотно закрыл за собой дверь, приблизился к нужному шкафчику, открыл его, промокнул тело ещё раз и быстро облачился в свои доспехи, затягивая ремень за ремнём — движения уже были доведены до автоматизма... и только в конце, когда ключ щёлкнул в опустевшем шкафчике, до него вдруг дошло: поспешно сбежавший Кагами умудрился забыть о яде и зашифрованном дневнике, в блаженном неведении утащил всё в своём рюкзаке, а куда он отправился — тоже большой вопрос, зудевший в голове. Мог заночевать у Данзо, лишь бы избежать разговоров в собственном доме, а мог уже отчитываться перед отцом в полицейском участке, если смена того ещё не закончилась. Блудный сын заинтересовал бы его не менее, чем новые дела, слежка за беженцами и поиски наёмника из деревни Скрытого Тумана... «С каких пор у него вместо мозга труха? — с раздражением покачал головой Тобирама, передавая ключи, мыло, полотенце и мочалку в руки улыбчивых работников, участливо уточнявших, всё ли его устроило, не возникло ли никаких проблем... — Я бы не удивился, если бы подобным образом облажался Данзо, но нет. Нет, это Кагами, — он обулся, — причём тот же Кагами, которому я доверял миссии самого высокого ранга. Нет, всё-таки Рейзо ошибался: влюблённость или, как бы он сказал, "страсть, мой друг", ослепляет всех, даже тех, у кого есть шаринган. Проклятье, вот же ходячая головная боль». Снаружи замигали фонарики, когда слабый ветер запетлял среди старых персиковых деревьев, подцепляя тёмные листья, точно страницы исторических справочников. Небо ещё скрывалось за плотной облачной чешуёй, шелушившейся лишь на востоке, где пробивались блёклые созвездия. В далёком прошлом Итама мог неотрывно на них смотреть, сидя на крыше их дома в далёком детстве, стоило ему научиться направлять чакру в ноги, каждой неизвестной звезде он придумывал название и маленькую биографию, а потом рылся в звёздных отцовских картах тайком, когда никто не видел, и брался за письменную кисть при свете свечей, чтобы написать пару четверостиший необычной формы, как песни. «Жаль, я не умею петь, как пела мама, — признавался тихонько Итама, сидя у ног Тобирамы, когда того обуял сильный жар, они поочерёдно — он, Хаширама и Каварама — меняли друг друга у его постели, поили тёплой водой. — Я её плохо помню, но иногда мне кажется, что её колыбельная поселилась где-то в нашем доме. По ночам я слышу её слова». — «Я уже её забыл, — Тобирама помнил, как горели его пересохшие губы, — напоёшь?» — «Наверное, нет, — Итама смутился окончательно, помявшись на месте, — я не знаю...» — «Я не буду смеяться, — Тобирама смотрел сквозь мутную пелену на двухцветные волосы Итамы и на его бледное, вечно задумчивое лицо. — Напой». — «Ну да, ты всё равно её потом не вспомнишь, — вздохнул Итама и грустно улыбнулся, прикладывая холодную тряпку к его пылавшему лбу, — тебе совсем плохо». — «Я догадался, — Тобирама мученически выдохнул, — ты споёшь, Итама?» — «Хорошо, — Итама кивнул, при свете единственной лампы он напоминал призрака. — Но я пою плохо, правда, — он опустил глаза, затем набрал в лёгкие побольше воздуха и начал тянуть слова: — "Тени спустились с гор тёмные, тёмные, в море зажглись огоньки золотом. Предки в волнах кучерявых долотом дворцы высекли вольные, вольные. Там найдут своё место воины, воины, серебром засияет их сталь грозная. Спи, дитя, засыпай: пора нынче поздняя, все звёзды в кувшины пойманы, пойманы, скоро отыщешь себе ты приют, приют, за спиной сложи крылышки белые, а дорогу тебе духи укажут светлые, сон твой ночной они стерегут, стерегут", — Итама замолчал, но голос его, тонкий и тихий, до сих пор витал в спальне, или Тобирама просто хватался в бреду за отдалённое "баю-бай", словно оказался прижатым к материнскому сердцу. — Тебе не понравилось». — «Холодно, — Тобирама закутался в одеяло, — спой ещё, Итама». — «Мама пела лучше». Тобирама провёл ладонью по сырым волосам, обходя общественную баню кругом и ступая по узкой тропке, окружённой персиками. Среди кривых стволов он увидел невысокий силуэт, который подбирал с земли мелкие камни и зашвыривал их в окна. Чакра была незнакомой, как и копна светлых, точно расплавленное золото, волос, красные солнечные пятна на носу и щеках, одежда: растянутая оранжевая футболка, короткие шорты на верёвке, ещё платок на шее, синий, с символом солнца на нём. Мальчишка. Не старше четырнадцати лет. Не местный. Не ученик Академии. Тобирама вышел из тени, не скрывая своего присутствия, и только после этого его заметили, спрятав за спину булыжник покрупнее, способный легко разбить стекло. Он всмотрелся в ничуть не удивлённые карие довольные глаза и строго поджал губы. — И что ты тут забыл? — поинтересовался Тобирама, голос его прозвучал так же сухо, как и при разговоре с Кагами, и он прокашлялся в кулак. — Ты же догадываешься, что тебя заставят платить за окна, если ты их хотя бы поцарапал? — Ничего я там не поцарапал, а если и поцарапал, им всё равно пора было эти окна менять, — мальчишка глядел смело, почти с вызовом и интересом. — Судя по вашему виду, вы и есть второй Хокаге, господин, м-м-м, Тобирама. Во всяком случае таким я вас и представлял. — Откуда ты явился? — Тобирама смотрел на мальчишку прямо, давя на него, но тот, видимо, давно к такому привык. — Деревня Нанохана, это неподалёку, у нас кругом рапсовые поля, а ещё свиньи, — он пожал плечами. — Не смотрите на меня так, будто я лазутчик какой-то. Всего лишь будущий джоунин, высшего класса, должен сказать, — занёс даже палец. — Я хотел с вами сразиться. — Сразиться? — Тобирама едва не засмеялся, когда мальчишка выпятил гордо грудь. — Я, конечно, не привык недооценивать противника, но у тебя нет ни шанса, ты это должен понимать сам. — А я не побеждать пришёл, — ответили ему с гордым блеском в глазах, — а просто доказать, что я способен на многое. Я хочу поступить в вашу Академию, чтобы стать настоящим шиноби, — вздёрнутый вверх нос говорил о самомнении до небес, — и я закончу её за год, потому что это легкотня. — Ты можешь поступить в Академию, просто сдав тест, — Тобирама вздохнул, — у меня нет времени на бой с тобой. — А на баню время было, — протянул мальчишка и тут же увёл взгляд, когда явно почувствовал, что ему были не рады. — На твоём месте я бы следил за языком, — предупредил его Тобирама. — Имя. — Кота, — он отвернулся, сунув руки в карманы. — Кота из деревни Нанохана. — Клан, — Тобирама допрашивал его. — А это не такой простой вопрос, — Кота усмехнулся. — Во мне, кажется, есть капля того, капля сего, но бабушка говорит, что мы больше принадлежим клану Курама, на трошку. — Ты много болтаешь, — Тобирама чуть не поморщился. — И Академию тебе за год не закончить, не будь так самоуверен. — Я просто знаю, на что способен, — Кота поправил платок, — может, всё-таки провери… — он осёкся и шлёпнулся на землю от всего одной точной подсечки. — Проверил, — Тобирама потёр шею, — лучше возвращайся обратно в свою деревню либо оставайся, сдавай тест, но умерь пыл, если не хочешь вылететь из академии на следующий же день. — Я был не готов, — запротестовал Кота. — В бою никто не будет тебя предупреждать, — парировал Тобирама, подняв глаза к небу на миг. «Интересно, — подумал он, — Чи вырастет такой же неугомонной? Возможно. С её-то характером... хоть железные ворота лбом пробивай». — А тест хотя бы бесплатный? — Кота вздохнул. — Если я сдам, я ведь смогу остаться? И платить точно не надо? — Специально для тебя я могу сделать все занятия платными, — Тобирама почувствовал в своих волосах прохладный ветерок, который шевелил его влажные пряди. По загривку побежали мелкие мурашки от контраста душной купальни и свежей улицы. — С деньгами у меня туго, совсем, — он даже показательно вывернул карманы, вытряс из них всего несколько купюр, — если надо, я могу вам отдать немного, но это ведь будет считаться взяткой, да? Брат бы не одобрил, конечно, но я отсюда никуда не уйду. — Не нужны мне твои деньги, — Тобирама понаблюдал, как тот опять запихивал зелёные, ценные, спасительные бумажки в карманы, старательно их складывая перед этим, — просто не доставляй лишних проблем в академии, других учеников не раздражай и занятия не прогуливай, если всё-таки сдашь тест, — он хрустнул шеей, — это всё? — Не совсем... не хотите ли вы сыграть в кой-кой? — Кота показал зубы. — У меня. Нет. Времени, — тяжело отчеканил Тобирама. — Всего одну партию, и я вам расскажу про одного парня, который... — Кота достал из сумки колоду. — Ну, я слышал, что у вас какая-то заварушка с убийцей, об этом разве что ленивый не судачит, ищут шиноби из деревни Скрытого Тумана, а я его видел... — Наглости тебе не занимать, — хмыкнул Тобирама, почувствовав присутствие полицейского патруля поблизости, они приблизились к общественным баням достаточно близко, и только у одного из них горел шаринган. Кота их заметил и попятился назад, но Тобирама вовремя ухватил его за ухо. — Ой-ой-ой, — запричитал Кота, зажмурившись, — пустите, я ничего не сделал, только в кой-кой предложил сыграть, вот и всё, но того туманника я видел, клянусь! — Вот и поговоришь с полицейскими, дашь показания, — пояснил Тобирама, не выпуская его уха, — тогда и посмотрим, говоришь ли ты дело или решил просто потратить моё время на пустую болтовню, — он обернулся, когда патрульные подступили к ним осторожно, мелким перепелиным шагом, и с опаской взглянули на своего Хокаге, который с прищуром за ними наблюдал, выжидал и никуда не отпускал нарушителя своего спокойствия. — Доброй вам ночи, господин Хокаге, — заговорил старший патрульный, поправляя протектор и сверкая гордым шаринганом. У него была сбитая левая бровь, как после боя, и большая чёрная родинка на оттопыренной ноздре. — Вот, мы с самого утра приглядываемся к этому проказнику, — он кивнул на Коту, — всё вынюхивает вокруг. — Вы хотя бы имя его узнали? — Тобирама отпустил покрасневшее ухо Коты. — Кота он, — процедил сквозь зубы Учиха Сецуна, темноволосый, темноглазый и вечно косившийся на каждого Сенджу с открытой неприязнью, — Кота из клана Курама, от него свиньями несёт за версту, — он жестоко усмехнулся, — таким здесь не место. — Брось, Сецуна, — пихнул его под рёбра старший, из-за чего удостоился уничтожающего взгляда, — парень хоть и доставил нам проблем, на самом деле может когда-нибудь принести пользу — клан Курама, конечно, с нами в гендзюцу не сравнится, но что-то даже они могут придумать, — он прищурился. — Парнишка не доставил вам проблем, господин Хокаге? — Я никому не доставляю проблем, — насупился Кота, — я приношу только пользу. — Прямо ангел небесный, — фыркнул Сецуна, — за мошенничество тоже в тюрьму можно загреметь, если ты не догадывался, свинопас, — он говорил тихо, напоминал змею и даже шепелявил немного, голос его сочился ядом. — Не ты ли вышел из грязи сам, Сецуна? — напомнил ему Тобирама спокойно: ему не понравилось, каким тоном тот говорил, пусть речь и шла о совершенно незнакомом наглом мальчишке с большими глазами, которые заметно потемнели от злости. Сецуна бросил в его сторону кислотный взгляд, способный, казалось, разъесть даже сталь. — Мы слышали, ты распускаешь слухи про шиноби из Скрытого Тумана, — старший патрульный (его имя было Садао, Тобирама хорошо помнил, как он тянул ко всем свои потные руки, пожимал ладони, фамильярничал и смеялся) попытался придать своему голосу серьёзности, но его губы уже кривились в не самой приятной улыбке. — Ты пойдёшь с нами в полицейский участок. — Все распускают слухи, — картавил Кота, сверля взглядом Сецуну, — я никуда не пойду. — Пойдёшь, — Тобирама сложил руки на груди, — если не лжёшь, тебя быстро отпустят. — Я со змеем не пойду, — он кивнул на Сецуну, который играл желваками. — Ты кого змеем назвал, мелкий засранец? — не сдержался тот. — Я тебе... — Сецуна, тебе из полиции вылететь захотелось? — Тобирама нахмурился. — Простите его, господин Хокаге, — вступился за него Садао и улыбнулся, — у него, это... вечно голова трещит, лекари сказали, что это хроническое, поэтому он и в руках себя не держит, — он скосил взгляд на своего подзащитного. — Кота, тебя никто не тронет. — А допрос? — уточнил Кота. — Он будет? — Да кому ты нужен, — прошипел почти про себя Сецуна и отвернул голову, начав рассматривать древние персики. Со стороны ближайшего жилого дома запахло жареной рыбой, и Тобирама, стоявший ближе остальных к Коте, услышал урчание в его животе. — Тебя накормят, — вздохнул Тобирама, — бесплатно. — Что? — поперхнулся Садао. — Что? — смущённо буркнул Кота. — Да вы совсем... — Сецуна отступил на несколько шагов назад. — Да вы... — У нас там только сладости, — подсказал патрульный помоложе почти шёпотом, бывший напарник Мамору по миссиям, малыш Тайсей, ниже остальных, но широкий в плечах и подтянутый, только уши у него были сломаны. — Сладостями одними сыт не будешь. — Сладости? — Кота повторил за ним очень медленно. — А... а что? — Есть дораяки, — Садао потёр подбородок, — вчерашние они, правда, но съедобные. — Иди уже, — Тобирама закатил глаза, когда Кота попытался угомонить свой желудок. — Это не отразится на моём тесте в Академии? — расчётливо спросил тот. — Вы... — Нет, — Тобирама снова почувствовал касание ветра на затылке, а хаппури холодило его кожу только сильнее. — Мне нет смысла вмешиваться в работу Академии только для того, чтобы твои способности, если у тебя таковые есть, несправедливо оценили. Это так не работает, — он взглянул на окна общественных бань, пока Кота вздёрнул гордо подбородок и приблизился к патрулю, с любопытством рассматривая шаринган Садао. — А теперь не пора бы вам всем заняться более важными делами? — Да, безусловно, господин Хокаге, — поклонился Садао очень низко, почти согнувшись пополам, поклон за ним повторили и остальные патрульные, в том числе и Сецуна, который, тем не менее, выказал меньше всех уважения. — Просим прощения за доставленные неудобства. Доброй вам ночи, ещё раз. Тобирама проводил их долгим взглядом, пока они не исчезли за новыми постройками, где стояли брусья, бочки, камни, новые указатели и вывески будущих магазинов, скупивших места заранее в удачном районе. Он потрогал переносицу, прикрыл глаза, которые ему хотелось всё меньше открывать, и расчётливым шагом, не быстрым и не медленным, двинулся по тропе — миновал маленький звонкий ручей, пару глыб с нацарапанными на них символами, краем глаза замечая желтовато-зелёных светлячков в траве, они прятались среди тёмной земляной щетины, горели и не издавали ни звука. Только скрипели где-то поблизости, на жёсткой древней коре, семьи местных цикад. Деревню уже давно заковала в чёрные кандалы ночь, бегали по пустым молчаливым улицам тени, их догоняли, принюхиваясь, бродячие кошки, которые прыгали по заборам, взбирались на крыши, повизгивали изредка псарни клана Инузука, звенели цепи, клетки, стальные сети, миски, смыкались на брошенных свиных голенях острые собачьи зубы. Ближе к окраине, у самых ворот, где совсем недавно устроили место для тягловых животных, мулов, волов, шуршали военные листовки на заборах, стене и столбах, а в серой пыли, там же, валялся притоптанный синий шарф с белыми орнаментами. Никому не нужный шарф. Дома, с прикрытыми шторами веками, чернели в темноте подобно скалам в ущелье, окна не горели, не приветствовали прохожих пшеничными колосьями света, разговоры на кухнях сменились на тихое сопение в спальнях. Тобирама двигался вглубь, к кварталу клана Учиха, следил за каждым своим движением и пару раз всё-таки не сдержался и зевнул, пряча раскрытый рот за ладонью, ноги уже гудели, доспехи тоже напоминали о себе, белый меховой воротник покалывал шею, а в голове мысли ворочались очень-очень медленно, лениво, их приходилось расталкивать каждый раз, когда перед глазами внезапно темнело. Он бы мог оставить дела на завтра, мог бы забыться во сне, растянувшись на своём футоне и скрывшись от мира под тонким одеялом, но яд массового поражения был гораздо важнее его своевременного отдыха. «Перебьюсь, — кивнул он сам себе, вновь зевая, — иначе этот олух умудрится ещё что-нибудь разбить за эту ночь». Вдоль дороги качали головами белые розы, испускавшие сахарно-медовый аромат, бледные, точно выцветшие кости на песке, лепестки шевелились украдкой вместе с резными драгоценными листьями, по стеблям же ползли острые шипы, к которым прицепился клочок белой хлопковой ткани — скорее всего, носовой платок. Под ногами валялся венок из вялых одуванчиков, Тобирама едва на него не наступил, поднял с земли, повертел в руках, рассматривая неуклюжие, совсем детские узелки. Такие любила делать Чихару, она сплетала цветы вместе и короновала ими себя с довольной улыбкой, а до войны — дарила их Хашираме, который хвалил её за всякие мелочи, всё повторял, приглаживая осторожно её тёмно-вишнёвые волосы: «Какая ты у меня умница!» — даже когда та умницей не была: то подпиливала из любопытства ножки старого стола в столовой, то разрисовывала каракулями документы, принесённые неосмотрительно домой, то тащила в дом рыбок в стаканах, потому что «а может быть, они станут акулами ночью?»... Мито тоже удостаивалась награды из золотых одуванчиков, но никогда не надевала её, только проводила пальцами по вязи из стебельков, а затем оставляла на самом видном месте. Тобирама повесил венок на деревянный столб, вздохнул и зашагал дальше, направляясь прямо к главным воротам квартала клана Учиха, ещё оттуда он заприметил тень далёкого боярышника, стол перед домом и сам дом, знакомый ему слишком хорошо. Луна, грустная падчерица солнца, выплыла из-за отпрянувших от неё облаков и стала красоваться над зеркально-чистой рекой Нара, лаская своими призрачными пальцами белые юбки кувшинок, а ветер всё рассеянно ухал вместе с древним филином, заставляя каурую воду вздрагивать и покрываться стальными мурашками. В доме Кагами горел свет. Там говорили. Слова размывались, как акварель, но часть из них Тобирама смог услышать. «Что с тобой происходит в последнее время, Кагами? — раздался голос Мамору. — Мало того, что заставил волноваться нас, так ещё и господин Тобирама наверняка был недоволен. Думаешь, у него других дел нет, кроме того как бегать за тобой и ломать голову, куда ты пропал?» — «Со мной всё в порядке, пап, — Кагами прозвучал очень фальшиво, — просто... я бы сказал, у меня были кое-какие важные, очень важные, дела, они не требовали отлагательств, к тому же меня не было всего лишь день...» — «Совсем голову потерял из-за девчонки, — вздохнул Мамору, — ну и кто твоя суженая?» — «С-суженая? — Кагами заикнулся, Тобирама уже знал, что его лицо заливала краска. — Ну, она красивая, очень, такая... умная, но я вовсе не потерял голову!» — «Когда мы познакомились с твоей мамой, я тоже убеждал себя в этом, — хмыкнул Мамору, — от любви просто ослепнуть». — «Я не ослеп, — Кагами не повышал голоса, говорил почти шёпотом, Тобирама даже приблизился к стене поближе. — У меня правда были дела, пап, и они никак не связаны с... ней». — «Это какие же? — Мамору, должно быть, вздёрнул бровь, но проходила секунда, вторая, а ответ всё никак не являл себя. — Кагами?» — «Что-то я устал, пап, правда, я пойду лучше спать. — Заскрипела лестница. — А то не смогу проснуться». — «Надеюсь, ты хотя бы соизволишь в этот раз с нами позавтракать, — бросил ему явно вслед Мамору, — иначе я начну всерьёз подумывать о том, чтобы сдавать твой стул за обеденным столом в аренду». Тобирама поднялся по ступеням, занёс руку для стука, когда дверь перед ним практически мгновенно открылась, и он столкнулся лицом к лицу с Мамору, который, помедлив, улыбнулся ему дежурной полицейской улыбкой. — Здравствуйте, — кивнул он, пробегаясь пальцами по дверному косяку, — а я вот как раз собирался дать вам знать, что Кагами вернулся, но вы это и без меня чувствуете, он свою чакру не скрывает, — Мамору немного повернул голову назад, прислушивался к дому. — Не хотите чаю или кофе, господин Хокаге? Время, конечно, позднее, но я не могу позволить вам просто стоять на нашем пороге. Асами, дорогая! — он повысил голос, когда из маленькой кухни послышалось постукивание посуды. — Не могла бы ты?.. — Уже готовлю, милый, — отозвались в тон ему, — Минори как раз испёк печенье... — Я не за кофе к вам пришёл, Мамору, — Тобирама вздохнул, — я хотел поговорить. — А, — Мамору понимающе кивнул, — Кагами перед вами даже не отчитался, да? — Милый, тебе две ложки сахара, как обычно? — уточнила Асами. Запахло кофе. — А господин Хокаге пьёт кофе тоже с сахаром? Хотя сахар только портит вкус... — протянула она, — сделаю немного покрепче, у этого сорта такой колорит оттенков раскрывается... — Может, всё-таки угоститесь? — Мамору зевнул, скрыв рот за изгибом локтя. — Простите. — Я откажусь, — Тобирама чувствовал богатый аромат, щекотавший его ноздри, и лишь взглянул на крутую лестницу, которая до этого скрипела под шагами Кагами. — Я ненадолго у вас. — Кагами! — повысил голос Мамору. — Кагами, живо спускайся вниз! На втором этаже даже не завозились, не хлопнули двери, и по ступеням никто не спешил спускаться. — Я поднимусь сам, — Тобирама медленно стянул сандалии, — вряд ли он уже спит. — Вряд ли, — неловко улыбнулся Мамору, — но вы уверены? Я мог бы сам за ним сходить. — Я уверен, — Тобирама заметил, как в коридор высунулся заспанный Минори и тут же пропал. Шершавое дерево под босыми ногами было холодным, а за спиной Асами быстро передала большую синюю кружку в руки Мамору, который вздохнул, ероша волосы. Тобирама остановился, прислушиваясь к шуму: что-то шуршало, звенело, и Кагами тихо ругался почти про себя, даже когда дверная ручка с отчётливым щелчком повернулась. Плохо смазанные петли тихонько скрипнули, и небольшая спальня раскрыла свои объятия перед гостем, точно приветливая энциклопедия, сильно пахнувшая лимонной цедрой и старой пылью, забивавшейся в каждый угол стайками серых крыс. Сквозь бежевые занавески пробивался слабый лунный свет, а на столе горела длинная новая свеча, огонёк шевелился, воск бежал вниз каплями сального пота; к стенам, потолку и полу клеились тени, они ляпали даже какие-то листочки, прикреплённые к карте окрестностей, превращали белые подушки, съехавшие вниз, в серые комья, одеяло свернулось таким же серым коконом на простой строгой кровати, из-под которой высовывалась большая картонная коробка с неровной надписью «Не трогать». Статуэтки прятались в ночном шёлке, лишь поблёскивали иногда их фарфоровые и кованые бока. Кагами стоял спиной ко входу, расслабляя поспешно ремни своей брони, и серые доспехи спадали с него, как шелуха. Верный рюкзак прижимался к его колену. Тобирама осмотрел ещё раз ровную спину своего проблемного ученика, очерченную серебристыми лучами, плечи и руки, закалённые в тренировках и боях, узкие бёдра... и только после этого постучал трижды по стене. Нагрудник с лязгом шлёпнулся на пол, вместе с ним упал и пояс с оружием, остался один чёрный поддоспешник, подчёркивавший прямую, с незначительными изгибами, фигуру. Кагами, широко раскрыв глаза, резко крутанулся назад, не зная, куда деть руки, и едва не упал, запнувшись о собственную снятую броню. Он замер на несколько секунд, а затем дрогнувшим голосом заговорил, почёсывая нервно затылок: — Сенсей, вы... э-э-э, снова доброй ночи? Я доставил вам ещё проблем, да? — он не улыбался, будто на это у него закончились силы, и глаза казались какими-то мутными. — Ты кое-что забыл, — Тобирама смотрел на коробку «Не трогать». — Кое-что важное. — Кажется, из купальни я всё забрал, — Кагами всерьёз задумался. — Шкаф был пуст и... — Яд и дневник, — Тобирама размышлял, что такого важного скрывалось за этим «Не трогать». — А-а-а, — Кагами со звонким хлопком ударил себя по лбу, — я... я совсем забыл, — он быстро залез в рюкзак почти с головой, стал выкидывать оттуда флейту, аптечку, размокшие сухари, пластинки сушёной говядины, помедлил, будто решил что-то спрятать, пока не добрался до самого низа. Три фиала показались при свете свечи, мелькнул зашифрованный дневник — и Тобирама спрятал их в своей сумке, в которой ранее лежал свиток с изменённой техникой клана Яманака. — Что у тебя в той коробке? — Тобирама всё-таки кивнул в нужную сторону. — Ничего, — Кагами опустил плечи. — Всякая чушь. — Поэтому ты её так подписал? — Тобирама поднял бровь. — «Не трогать»? — Теперь это не имеет смысла, — Кагами сильно сжал волосы на затылке, — правда. — Ладно, — Тобирама не поверил ему, но добираться до сути не собирался. Пока. — Сегодня я жду тебя в десять в своём кабинете, вместе с этим Дайго, о котором ты упоминал. Я сомневаюсь, что тот, кто хоть каким-то образом был повязан с Банри, не солгал тебе, — он заметил, как Кагами быстро задвинул ногой коробку обратно под кровать. — Надеюсь, хоть это ты сможешь сделать без ошибок, Кагами? — Да, сенсей, — Кагами увёл взгляд, оттягивая ворот поддоспешника. — В таком случае я пойду, — Тобирама развернулся, выходя из спальни. — Сенсей! — Кагами вдруг повысил голос и тут же осёкся. — Я... вы поспите хотя бы. Тобирама в один шаг сократил расстояние между ними, резко схватил Кагами за подбородок, крепко его сжав, надавливая на мягкую кожу своими жёсткими пальцами — он властно приподнял его голову вверх, заставляя смотреть прямо себе в глаза. Кагами заметно сглотнул, но взгляда не отвёл. — Слушай меня внимательно, — Тобирама старался забыть, что перед ним стоял его ученик, которого он вырастил, выучил, чьи раны лечил... — Ты для меня никто, я хочу, чтобы ты это уже наконец понял, плевать я хотел на твои чувства, плевать я хотел на твои глупые мечты. Я ещё не забыл твои письма, — он заметил, как к щекам Кагами подобралось смущение, зажглось на них пламенем рябины, — ты смешон, ты будто погряз в собственном гендзюцу и выбираться оттуда не собираешься. Заблуждение — это спасение для тебя, да? — Тобирама говорил медленно, подбирал слова, с каждым разом наблюдая, как в чёрных глазах умирала вселенная, сжималась до чёрных дыр. — Ты, как наивный щенок, ожидаешь моего одобрения, только хвостом не виляешь. Самому не тошно? Во рту у Тобирамы стало горько, как от дешёвых сигарет. Он ожидал чего угодно — слёз или крика, удара в солнечное сплетение, пусть кулак бы не смог пробить синей пластины, но у Кагами только дрогнули губы, дёрнулся кадык, словно его голос заблудился в лабиринте, и ледяные ладони обхватили бледное запястье, держали крепко, не отпускали. — Не говорите так, — Кагами всё ещё смотрел в его глаза, — пожалуйста. — Другого ты от меня не услышишь, Кагами, — Тобирама для пущего эффекта усмехнулся, а чувствовал себя так, будто бил лежачего ногами в живот. — Я не привык лгать, лишь бы ублажить окружающих, тебя в том числе, — он всё ещё не видел злости, на которую рассчитывал, и сильнее сдавил подбородок. — Не хочешь знать правду — закрой уши. — Лучше бейте, — Кагами не зажмурился, лишь прикусил губу, — бейте, сенсей. — Посмешище, — Тобирама поморщился, выпустив его подбородок, они ещё долгие пару секунд смотрели друг на друга, в чёрных опустевших глазах застыло это отчаянное «бейте», точно на бледных губах утопающего, а лунное мыльное марево наполняло комнату, заливало её, протискивалось сквозь занавески и оставалось на опущенных безвольных плечах. Он так и бросил Кагами, с показным безразличием захлопнув за собой дверь, и услышал — точно услышал — судорожный выдох за спиной краем уха, но решил проигнорировать его. «Так будет лучше, — убеждал он себя, — это пойдёт ему на пользу». В коридоре между двумя комнатами стоял Минори, сжимал кулаки. — Довольны? — спросил он очень тихо, так, чтобы их никто больше не услышал. — Ты о чём? — Тобирама быстро сообразил, что их подслушивали. — Старый мудак, — прошипел Минори и тоже громко хлопнул дверью, так что со стены упала маленькая картинка: задыхавшийся под водой ловец жемчуга, который из последних сил тянулся за раковиной. Тобирама сжал зубы от такой наглости, но не сказал ничего — только медленно спустился по лестнице, сдержанно попрощался с Мамору, который допивал свой кофе, и, обувшись, снова вернулся на улицу, запах лимонной цедры сменился на зловоние боярышника. «Мудак» — и он шёл, вдыхая полной грудью сухой воздух, сердце билось ровно, спокойно, его называли по-разному в прошлом: «демон», «бессердечная тварь», «ублюдок», «белобрысый выродок» — и нередко встречались со злобной катаной, не успевали за ней, и Тобирама с удовольствием следил за переменами на лицах противников: от триумфа — «да что он мне сделает» — до отчаянных криков «да сдохни ты уже, мразь». Поэтому безобидное «мудак» не вызвало в нём ничего, кроме раздражения. Полицейский участок поблизости работал без перебоев, окна горели, патрули возвращались сюда, точно рабочие пчёлы, и несли, несли с собой сведения; шумели высаженные совсем недавно молодые сосны, пушистые, серые, тосковавшие по иной почве, по иным землям и морскому синему лику. Крупные вороны спали на столбах и заборе, спрятав длинные серые клювы под крылья. Тихо. Тобирама покинул разраставшийся квартал, остановился возле ворот, прикоснувшись к выкрашенному дереву, прикрыл глаза, вращая в голове две вещи — фронт и то, насколько сильно надо ударить, чтобы влюблённость Кагами выветрилась и превратилась хотя бы в сухое разочарование — лишь бы тот понял: «это временно», «я сделаю больно», «мне это не нужно», «не смотри на меня так». Он медленно провёл ладонью по лицу, пнул маленький квадратный камень вперёд и хотел направиться сразу к Ясуши, но вместо этого уловил колебания знакомой чакры, настороженно прислушался к улице... и подорвался с места. Чакра принадлежала Хиро, Итаме и Мито — они торопились в госпиталь. Что-то случилось. — Чёрт, — ругнулся Тобирама, перескакивая с дороги на дорогу, поворачивая от здания к зданию, пока впереди не возникла знакомая крыша. Неприятное чувство тревоги заскребло рёбра, когда за очередным углом он услышал: «Милая, прошу тебя, потерпи, тебе сейчас помогут, всё будет в порядке, веришь мне?» — это говорил Итама, голос его дрожал. — Мито! — окликнул её Тобирама, выскочив на прямую улицу до госпиталя. — Тобирама, — Мито приостановилась, повернув в его сторону голову. — Нет времени. Итама держал на руках мелко вздрагивавшую Хиро — она прижималась к нему всем телом, пшеничные волосы растрепались, на лбу бисером проступила испарина, губы побелели до цвета мела, а янтарные глаза, наполовину прикрытые пушистыми ресницами, опасно помутнели, они напоминали тусклое выцветшее на солнце стекло. На ней было ночное зелёное платье свободного кроя, без рукавов. В госпитале их встретили с тревогой — сразу направили в женское отделение, торопливо заполняя бумаги на ходу, выспрашивая симптомы, и Мито говорила, спокойно и чётко: «Тяжесть внизу живота, резко поднялась температура, мы подозреваем, что... — она не стала договаривать, когда темноглазая Тада, дежурившая этой ночью, быстро кивнула, с едва заметным волнением всматриваясь в Хиро, которая прижимала трясшиеся руки к округлому животу. — Нам немедленно нужно сбить температуру, а после проверить состояние плода». Итама прижался губами к влажному от пота лбу своей жены, ускоряя шаг, он всё повторял как заклинание, что всё будет хорошо, что с ребёнком ничего не случилось, что им ничего не грозит, что врачи помогут... и она ухватилась за его слова, кивнула на границе сознания, вяло улыбнулась, а после её губы дрогнули и исказились в болезненной гримасе. Тобирама не мог ничего сделать — только наблюдать, стискивая незаметно пояс с оружием, с которым никогда не расставался, ни в прошлом, ни в настоящем. Он не задавал вопросов, когда их устроили в палате, где спали ещё несколько женщин на последних сроках беременности, он ждал, когда забегали вокруг кушетки врачи и пара акушерок, он сидел на свободном стуле, сцепив пальцы в замок, когда Хиро принимала жаропонижающие настойки, куталась в одеяло, стискивала крепко руку Итамы... В комнате было душно, пахло лекарствами, травяными настойками и корицей, и время беззвучно ползло и дрожало вместе со всполохами света ламп на блёклых больничных стенах; Мито ходила из стороны в сторону, иногда останавливалась у окна, молчала, также ожидала, когда спадёт температура. Она незаметно перебирала между тонкими пальцами края рукавов своего кимоно, Итама же боялся даже двинуться; красные, примятые от подушки волосы лежали небрежно на его голове, на тыльных сторонах ладоней остались пятна от акриловых красок, в полутьме его веснушки на белых щеках казались светло-коричневыми брызгами, грязью, а в чёрных глазах читалось больше положенного — страх. Страх, заставлявший его что-то нашёптывать про себя, одними губами. «Всё будет хорошо... хорошо... хорошо...» — он успокаивающе гладил горячую скулу Хиро, которая смотрела на него, и тёплые слёзы текли по её щекам. Тобирама, как волк, сверлил взглядом Таду из клана Сарутоби, больничный халат подчёркивал её пышные формы, едва сходился на груди. Она время от времени измеряла температуру ладонью, качала головой, несколько раз выходила из палаты, возвращалась, притягивая за собой специфические ароматы: спирт, травы, бинты. Мерила пульс. Так продолжалось до тех пор, пока жаропонижающие настойки не начали действовать. — Прошу вас... — Хиро подняла влажные от слёз глаза на Таду. — Я хочу знать, жив ли... жив ли... мой ребёнок... — Вы его чувствуете сейчас? — та оторвала ладонь от её лба. — Я... я не знаю, — Хиро всхлипнула, — пожалуйста... я хочу знать. — Милая, он жив, — Итама поцеловал костяшки её пальцев, — пожалуйста, не плачь. — Подождите секундочку, я сейчас, — Тада быстро кивнула и шмыгнула из комнаты. — Хиро, — Мито пригладила свои алые волосы, — постарайся немного расслабиться: лишнее волнение тебе в данный момент ни к чему, — она приблизилась к кушетке, заглядывая в янтарные глаза, всё ещё мутные, и ободряюще улыбнулась: — Когда я волновалась за здоровье Итамы, ещё нося его под сердцем, я всегда представляла, как однажды обниму его, как буду видеть его первые шаги, слышать первые слова. Эти мысли меня успокаивали. — Мне страшно... — Хиро стёрла слёзы запястьем свободной руки. — Мне правда страшно. — Бояться не стоит, — Мито говорила мягко и уверенно, — подумай о чём-то хорошем. — О хорошем, — Хиро зажмурилась, рвано выдохнула, — иногда мне снятся сны... — О девочке с пшеничными волосами, — дополнил её Итама и через силу улыбнулся, — ты рассказывала, она каждый раз дарит тебе тряпичную белую ворону, затем вы стоите на берегу реки, смотрите на камыши, а она спрашивает про облака, можно ли до них дотянуться, если постараться... — он снова целовал её пальцы. — Девочка улыбается. — Мне кажется, у нас будет дочка, — у Хиро дрогнул голос, — Цунаде. — Цунаде, — повторил за ней Итама и погладил её по волосам, — пусть будет так. Тобирама услышал быстрые шаги в коридоре и повернул голову на звук открывавшейся двери: это вернулась Тада, за ней следом шла женщина постарше, с глубокой морщиной на лбу, в её руках был фетоскоп. Остальные женщины в палате, пробуждённые голосами, сонно моргали и не сводили глаз с занятой кушетки, двое стали тихонько перешёптываться, третья сделала пару глотков воды из стакана и кое-как села, перебирая в руках кованый символ бесконечности, у неё были белые волосы и тёмно-карие, словно горький шоколад, глаза, она явно порывалась заговорить, но каждый раз останавливала себя, наматывая на пальцы жёсткую чёрную верёвочку. В палате на подоконниках стояли в горшочках старые, с разросшимися корнями, орхидеи и маленький кувшинчик с водой, а на тумбочках, на паре из них, распластались толстые книги с жёсткими обложками, обтянутыми тканью, картонная коробочка из-под шоколадных бисквитов, подушечка с иголками, связка ниток и недошитый красный носок, висевший на спинке стула. Хиро сделала короткий вдох, когда старшая акушерка, склонившись над ней, стала со всей внимательностью выслушивать биение сердца её ребёнка, стояла долго на месте, хмурилась, глубокая морщина врезалась глубже в её открытый широкий лоб. Итама от нервов начал кусать ноготь на указательном пальце, Мито терпеливо ждала, придерживаясь за спинку кушетки, а Тобирама не двигался вовсе, только следил за фетоскопом. Он не хотел услышать короткое «сожалеем», он не хотел, чтобы им сказали, что внук или внучка Хаширамы никогда не сделает свой первый вздох, и меньше всего он желал стать свидетелем слёз матери, потерявшей светлую мечту о девочке с пшеничными волосами. Вокруг не было ни одних часов — а минуты всё тянулись и тянулись, приставали к ладоням, точно сосновая ржавая смола, и стальной свет рябью ложился на зелёное ночное платье, застывал на белых губах, блестел пот, скатывавшийся по влажным вискам. Акушерка отстранилась, поставила фетоскоп на тумбочку и заговорила: — Ребёнок ещё жив, — она перевела взгляд на Таду, которая снова взялась за бумаги, вписывая туда что-то карандашом, — но вам желательно остаться здесь, чтобы мы могли оказать вам немедленную помощь, если что-то произойдёт. Ближе к утру мы проверим, в каком состоянии находится плод, чтобы исключить развитие каких-либо болезней. — Какое облегчение, — слабо улыбнулась Хиро. — Я же говорил, что всё будет хорошо, — Итама вновь сжал её руку, — я буду рядом. — Я останусь здесь приглядывать за вами, — продолжила акушерка, — если ваше состояние начнёт меняться, говорите об этом сразу, чтобы мы не упустили драгоценное время. Молчание не приводит обычно ни к чему хорошему, — она поправила выбившуюся из причёски светло-рыжую прядь, прищурила бледно-жёлтые глаза, которые слово давно потеряли былой цвет. У неё был большой нос с неаккуратной горбинкой. — Меня зовут Узумаки Масако. — Спасибо, — благодарно пробормотала Хиро, — я не доставлю вам проблем. — Даже если доставите, это наша работа — с ними разбираться, — Масако не улыбалась. — Вас направил Ясуши? — Тобирама подозрительно прищурился, он не чувствовал в этой Масако особых способностей, кроме заметной выдержки, да и не принадлежала она к главной ветви семьи. — Вы точно сможете оказать помощь, если что-то пойдёт не так? — Конечно, господин Хокаге, — она смотрела выгоревшими глазами, в них не проскользнуло даже недовольства, что её не поставили на вес золота. — Я помогаю женщинам, сколько себя помню, училась у лучших акушерок, но вы, конечно, имеете право сомневаться во мне, так бывает всегда, когда нам передают в руки чужие жизни. — Так вас направил Ясуши? — сухо переспросил Тобирама, когда Мито положила ладонь на его плечо, как бы говоря, что всё в порядке, что они в безопасности, под тщательным надзором. — Он ведь уже в курсе о том, что произошло. — Господин Хокаге, он доверяет мне сложные случаи уже несколько лет подряд, — Масако передала в руки Хиро ещё одну чашку с травяной настойкой. — Можете убедиться в этом сами, если не верите мне на слово, — она перевела взгляд на других женщин, которые уже не пытались заснуть, только с интересом рассматривали Тобираму вблизи. — Тобирама, — Мито опустила на него взгляд своих проницательных чёрных глаз, — нам нужно поговорить. Итама пока побудет здесь без нас, но не думаю, что из-за этого возникнут какие-то проблемы. Пойдём. — За пять минут ничего не произойдёт, будьте уверены, — Масако заглянула в бумаги, которые теперь перепроверяла Тада, тыкнула пальцем в пару мест, которые та быстро перечеркнула и дополнила. — Я за всем прослежу. Вместо ответа Тобирама смерил её тяжёлым взглядом, поджал губы и последовал за Мито в просторный коридор. Они остановились возле пары передвижных столиков, на которых находились склянки с травяными настойками и прочими лекарствами, бежевая плитка под ногами была начищена до зеркальной чистоты, тишина вертелась водоворотом между светлыми стенами, вдоль них стояли новые неудобные стулья, где, растянувшись от сиденья до сиденья, лежал мужчина, едва слышно похрапывавший, длинная его рука свисала до пола, чёрные волосы топорщились на затылке, стальной протектор лежал под его небритой щекой. Несколько раз мимо проходила стайка медиков, они с уважением склоняли головы и скрывались за дверями кабинетов и палат, проверяли пациенток. Возле квадратного окошка висело длинное овальное зеркало — и в нём отражалось всё: двери с табличками, тележка, ещё стулья, подставка с цветочными горшками, выдвижной ящик, пара медицинских анатомических справочников, настенные лампы, точно маленькие факелы... Мито провела пальцами по столу, присмотрелась к сосудам и неторопливо поправила заколки в волосах, идеально уложенных, будто она не спала вовсе. В чёрных глазах звёздами отражались золотые огоньки. Тобирама защитно скрестил руки на груди, пытаясь подавить в себе вспышку беспокойства, скрыть усталость и лишние мысли, которые наваливались на его плечи, словно многотонные булыжники, и давили, тянули к земле. Он бросил быстрый взгляд на зеркало — в заученной за долгие годы стойке не было бреши, которая могла бы намекнуть, что даже второй Хокаге способен вымотаться. — Не беспокойся, с Хиро всё будет хорошо, — Мито мягко улыбнулась, — она сильная. — Я не беспокоюсь, — Тобирама посмотрел на дверь, которая вела в палату. — Поэтому ты предпочёл госпиталь кабинету? — Мито заглянула ему в глаза. — Я не вытягиваю из тебя слова, но всё же хотела бы, чтобы ты был честен по крайней мере с собой, — она помолчала. — Ты раздосадован чем-то ещё. — Тебе кажется, — отмахнулся Тобирама. — Хотела бы я в это верить, Тобирама, — Мито, казалось, видела его насквозь, за эти годы они научились читать между строк, а может, этому поспособствовал ещё и Хаширама. — Твоё сердце сейчас не на месте, и я это чувствую так же отчётливо, как собственный пульс. — Чувства тебя обманывают, Мито, — Тобирама показательно приложил свою ладонь к нагруднику в том месте, где неспешно, заторможенно билось его сердце, или то, что от него осталось — ошмёток, перегонявший кровь. — Сердечный удар мне пока не грозит. — Закрывшись от всех в своём панцире, ты рискуешь однажды к нему прирасти, — Мито не оценила его вранья, но даже бровью не повела, не показала ему ничего, кроме прежней вежливой улыбки — не верилось, что в ней таилась дикая необузданная чакра, как бедствие, лесной пожар. Она была её тюрьмой, надёжной и непоколебимой. — Будь осторожен, на этой тропе в одиночку гораздо проще заплутать, чем тебе кажется. — Я как-нибудь справлюсь, — Тобирама оторвал ладонь от нагрудника и поправил хаппури. — Ты звала меня только за тем, чтобы спросить о моём самочувствии? — Частично, — Мито взяла в руки пузырёк с пилюлями, осмотрела его со всех сторон, — я хотела попросить тебя об одной услуге. Я не имею права настаивать, но всё же надеюсь, что ты не откажешься. Чихару осталась одна, а доверить я её не могу никому. Ты ведь помнишь, как она неоднократно сбегала от всех наших людей, и находили её уже с Хаширамой, когда они вместе пили чай в его кабинете? — её голос потеплел на мгновение, видимо, в памяти промелькнула короткая светлая картинка из прошлого, и Тобирама тоже это увидел, он помнил, как ему после этого приходилось разбирать испорченные документы, а брат на его ворчание только виновато улыбался: «Она ведь ещё ребёнок, не злись». — Не мог бы ты сегодня за ней присмотреть? — Мито, я разве похож на няньку? — Тобирама нахмурился. — Я мог бы найти надёжного человека, который позаботится о Чихару. Деревня у нас большая, и от прямых поручений Хокаге так просто не отказываются, — он задумался и осёкся, подумав первым делом о Кагами. Надёжный человек, который никогда бы его не предал и которого он самолично затоптал. — К тому же Чихару ведь будет сегодня в Академии до конца занятий. — Да, будет, но всего лишь до десяти часов, а после у них экспериментальное задание, его придумал Айуму, — она поставила пузырёк обратно. — Детям разрешили провести день со специалистами своего дела, чтобы в будущем им было проще выбрать свою дорогу в жизни. Ты и без меня догадываешься, к кому напросилась моя маленькая лисица. — Ко мне, — Тобирама всё-таки вздохнул, потирая переносицу, — и почему она не захотела приглядеться к работе медиков или архитекторов? Я бы даже согласился, если бы она полезла в допросную клана Яманака, выписал бы особый пропуск... — Она тянется к тебе, как к солнцу, Тобирама, — Мито заговорила немного тише, когда шиноби на стульях зашевелился и стал бормотать что-то во сне. — Ты для неё герой. — В сияющих доспехах и с чакрой, бьющей через край? — Тобирама снова смотрел на дверь в палату: если эта Масако оплошает, он лично выкинет её из госпиталя, близкие Хаширамы должны быть всегда — всегда — в лучших руках. — Когда она станет старше, она поймёт, что это не так. Я не герой, я просто выполняю свои обязанности. Которые он дал слово выполнять. Это обещание, что дороже его жизни и золота. — С возрастом мировоззрение неизбежно меняется, — Мито проследила за его взглядом, и опять тень улыбки легла на её аккуратные губы. Она понимала. Не читала мысли, а всего лишь привычно полагалась на свои ощущения. — Однако герои детства не всегда перестают ими быть. Для меня таковым героем до сих пор остаётся моя прабабушка, — она мимолётно повела левым плечом, — она пережила столько смертей, но блеск у неё в глазах не пропал даже с годами. До самого последнего мига её улыбка придавала мне силы. — Лучше бы она выбрала себе другого героя, — вздохнул Тобирама, — надеюсь, бумажная волокита в моём кабинете отобьёт у неё всякое желание стремиться к посту Хокаге. — Ты бы не хотел, чтобы её лицо высекли на скале однажды в далёком будущем? — Мито прислонилась спиной к передвижным столикам, зацепившись за них изящными гибкими пальцами. Немного склонила голову, смотрела с едва уловимым интересом. — Действительно, не хотел бы, — Тобирама на мгновение представил Чихару, взрослую, с гордо вздёрнутым подбородком, посреди океана донесений и писем, в красно-белой форме, которые носил сначала её отец, а после — он сам. — Не думаю, что эта должность предназначена ей, к тому же... — он задумался, — она ещё слишком мала. — Пусть немного помечтает, — она прислушивалась к госпиталю, — с ней дома остался мой отец, но ему уже пора возвращаться обратно в Узушио, он не рассчитывал задерживаться в Конохе дольше, несмотря на тёплый приём, — мимо прошли молодые ирьёнины, только один из них замедлился, явно хотел сделать замечание, но прикусил язык, когда понял, кого встретил в светлом, пронизанном ароматами травяных настоек коридоре. — Я говорила с ним, чтобы он отложил своё возвращение, но ты и сам знаешь, что его планы редко подвергаются сильным изменениям. — Значит, Ашина сейчас с Чи, — Тобирама потёр подбородок и хмыкнул. — Мог бы и остаться ради внучки ненадолго, — он знал, что не мог: в последнее время Узушио был особенно увлечён экономической стороной отношений с другими деревнями и странами, из-за чего встречи с лидерами, послами и известными торговцами перестали казаться редкостью. Мито тоже это прекрасно понимала, она получала письма от отца время от времени — шелковистая качественная бумага, дорогие чернила... — Конечно, он мог бы остаться, однако в нашем клане сейчас... неспокойно, — Мито отстранилась от передвижного столика. — Я слышал, — Тобирама кивнул, — но с наследником, возможно, потайная буря утихнет. — Или разразится с новой силой, — дополнила его Мито, сделала осознанную короткую паузу, поправив лёгким движением пояс своего кимоно. — Я бы взяла Чихару с собой, но в лаборатории Ясуши ей находиться опасно: будет некому следить за тем, чтобы она не перепутала безобидные настойки от, допустим, бронхита с сильнодействующим ядом в похожем пузырьке. Такое однажды было, — она посмотрела на золотистую лампу. Тобирама сделал глубокий вдох. — Сегодня её занятия начинаются в восемь тридцать, а заканчиваются в девять сорок пять, быть может, даже немного раньше, — Мито о чём-то задумалась. — Если что-то случится, ты всегда сможешь найти меня у Ясуши: мы как раз работали над таблетками, которые повышают запас чакры. Отыскали старинный рецепт и пытаемся вывести новую формулу. — Восемь тридцать, — Тобирама взглянул на скромные часы на противоположной стене, под ними была невысокая узкая картотека с повязанными белыми ленточками на ручках, блестевших сталью. — Значит, у меня ещё есть время поговорить с самим Ясуши. — Он, должно быть, у себя в кабинете, — Мито задумчиво взглянула на сумку, в которой лежал и яд, и дневник, явно хотела задать прямой вопрос, но не стала, лишь покачала головой и подцепила пальцами пояс своего кимоно. — Спасибо тебе, Тобирама. — Не благодари, это лишнее, — Тобирама опять потянулся к своему хаппури, чтобы поправить его, но быстро опустил руки и кинул раздражённый взгляд в сторону спящего посетителя, который по-прежнему лежал на стульях и всё бубнил себе под нос «милая, солнышко, люблю тебя, давай заведём кота...» — Если что-то произойдёт, сразу зови меня. — Мы справимся, у тебя и без нас собственных забот более чем достаточно, — Мито расслабила пальцы на поясе и спрятала руки в широкие рукава своего кимоно. — Будет куда лучше, если ты отдохнёшь, ведь начиная с воскресенья у тебя, вероятно, едва ли найдётся время на сон и отдых, — свет меркнувшей луны окроплял серебром её кроваво-алые волосы, блестели заколки и скромные круглые серьги в ушах; близился рассвет. — Сколько ты уже не спал? — Я не считал, — Тобирама потёр шею, соврал: шёл уже третий день. — Считал, — Мито проницательно всматривалась в его лицо, — этого от меня не скрыть. — Без разницы, — Тобирама поморщился: он до сих пор не мог привыкнуть к тому, как Мито легко распознавала его ложь, на которую покупались все остальные. — Мне просто нужна чашка крепкого кофе, — он сонно потёр слипавшиеся глаза, — или две чашки. — Я бы посоветовала тебе отложить свои дела до утра, — Мито теперь рассматривала засуетившихся целителей: они всё трясли кулаками и о чём-то оживлённо спорили, так что их полушёпот разносился по воздуху подобно призрачному туману. — Решения лучше принимать на трезвую голову, с какой стороны ни посмотри. — Так обо мне не пеклась даже родная мать, — Тобирама попытался вспомнить её лицо, но оно всегда от него ускользало, точно изворотливый аспид. — Поверь, Мито, у меня есть дела гораздо важнее сна, — он вздохнул, оглядывая коридор. Мито слегка склонила голову. — Я в этом нисколько не сомневаюсь, — после паузы ответила она. — Но надеюсь, ты полностью осознаёшь, что подобный подход ведёт лишь к спорному успеху. — Я знаю, — Тобирама тронул свой подбородок, — но иного выбора у меня нет. — Не забывай, что чем дольше ты не спишь, тем хуже тебе становится. Бессонница, даже вынужденная, редко приводит к благим последствиям, — предупредила его Мито, обручальное кольцо на её пальце блестело, с ним она практически не расставалась. — Раздражительность, забывчивость, общая вялость, сонливость — мне даже не нужно всматриваться, чтобы почувствовать это в тебе. — Я раньше... — Тобирама скрыл откровенный зевок за ладонью, поджал тут же губы и сделал вид, будто был заинтересован в старой гравюре на стене возле зеркала. — Я мог раньше и дольше трёх дней быть на ногах, и ничего со мной не происходило. — Мы не молодеем, Тобирама, в этом нет ничего удивительного, — Мито тоже прислушивалась к переменчивому молчанию госпиталя. — Не молодеем, — повторил за ней Тобирама: глупо было отрицать очевидное. — Когда состояние Хиро изменится, сообщи мне. Если эта Масако не будет справляться, Ясуши придётся напрячься и назначить на её место кого-то другого. Я об этом позабочусь, — он знал, что одно его слово могло переменить многое, раньше это сбивало его с толку, теперь же эта власть в его руках ошпаривала ладони раскалённой проволокой, но он держался за неё, крепко, не отпуская. — Ясуши, кстати говоря, меня уже заждался. — Надеюсь, вы сможете решить все свои вопросы быстрее, чем обычно, — Мито сделала шаг к противоположной стене, возле двери. — И ещё кое-что, — она прищурилась, — что бы ни выбило тебя из привычного расположения духа, будь терпимее, немного. — Всё зависит от обстоятельств, — небрежно пожав плечами, Тобирама отступил, зашагал прочь из женского отделения, хотя сам бы остался дольше, если бы не проклятый яд. Мито, точно близкая родственница, бросила ему вслед: «Береги себя». Он невольно вспомнил, как нарезал круги по этим же коридорам взволнованный Хаширама, желавший услышать долгожданное: «У вас сын» или «У вас дочь». Строго построенный госпиталь повидал на своём веку слишком многое: был судьёй и молчаливым свидетелем, был первым глотком воздуха в лёгких младенцев и кровью, стывшей в венах стариков, был надеждой и вечной утратой, был белыми пелёнками и таким же белым саваном. По бокам висели лампы, они напоминали бронзовых бабочек, и их отражения пускались в пляс на начищенной до блеска плитке — рассыпались на искры и тут же гасли под подошвами сандалий. Ночные работники суетились, бегали от одной двери к другой, переговаривались так, словно это шелестели листья древней сакуры за окнами, а когда замечали посетителя, торопливо кланялись и исчезали — как тени в полдень. Поскрипывали изредка колёса передвижных столиков, щёлкали медицинские ножницы, затягивались с треском свежие бинты и текли слова — сначала тихие, доносившиеся из нескольких палат, а потом всё более и более громкие, за ними был приглушённый заразительный смех. Второй этаж, как и первый, пустовал. Тобирама ускорил шаг, когда заметил сначала пустовавшую коляску возле угла, а затем — сидевшего на широком подоконнике Хирузена, который раскуривал дорогой табак в своей резной красивой трубке, дымок вился седыми кошачьими усами вверх-вверх, вылетал из приоткрытого окошка, и приятная горечь манила так сильно, что во рту стало сухо. Рядом возвышалась деревянная доска, куда крепили информацию для пациентов и посетителей: план здания, правила поведения, иногда проскакивали маленькие записки с поручениями и списками персонала. Заметив дым и курительную трубку, уборщица, хрупкая темноволосая женщина с гаркающим голосом, поставила руки в боки, перестав катить тележку со швабрами, мётлами, губками, и шикнула: «Здесь курить запрещено, чтоб вы знали. Возвращайтесь в свою палату, немедленно!» Хирузен обезоруживающе улыбнулся ей, кивнул несколько раз, показательно всё затушил и сунул обратно в деревянный футляр с вязью символов, но в палату возвращаться не спешил, только ещё внимательнее стал рассматривать поредевшие струпья ночных облаков. Уборщица вздохнула — и колёсики её тележки вновь заскрипели. — Скоро рассвет, — не оборачиваясь, проговорил Хирузен, — люблю это время... а вы? — Иногда, — уклончиво ответил Тобирама. — Почему ты не в палате? — Не смог заснуть, — признался он довольно легко, — а отсюда видны угасающие звёзды. — Только ли в звёздах дело? — Тобирама подозрительно прищурил глаза. — Не только, — Хирузен широко улыбнулся, похлопав по тонкой книжке возле своего бедра, обложка была новенькая, тёмно-зелёная, с красивыми пропечатанными буквами. — Там, — он кивнул в сторону палаты, — мне бы не дали спокойно прочитать второй том. — «Мёртвое озеро»? — Тобирама смог рассмотреть название, и Хирузен охотно кивнул. — Книга вышла три месяца назад, и её было не достать, но у Данзо были кое-какие связи в сети книжных лавок и библиотек... — он замолк на мгновение и засмеялся, когда Тобирама вздёрнул удивлённо бровь. — Сенсей, я тоже удивился, когда он принёс мне эту копию, совсем новую. Никогда в жизни не видел, чтобы он сам притрагивался к страницам. — Данзо и художественная литература? — Тобирама хмыкнул. — Ну надо же. — Да, возможно, завтра же нашу деревню сметёт ураган, — тихо хохотнул Хирузен, повернув лицо в сторону бледной ночной лампы на небесах. — Знаете, а книга ведь действительно интересная: там рассказывается про самураев и про страну Железа. Конечно, не без романтики, но увлекательно читать подобное, — он постучал пальцами по коленям. — Я уже дошёл где-то до середины, думаю, к воскресенью дочитаю. — Слишком не увлекайся, — Тобирама не знал ни автора, ни сюжета, но был уверен, что это «Мёртвое озеро» не представляло из себя ничего интересного. — И больше в госпитале не кури — во всяком случае, внутри. — Безусловно, сенсей, больше такого не повторится, — Хирузен неловко сполз в свою коляску, устроился на ней поудобнее, затем перетянул к себе на колени и коробочку с курительной трубкой, и книгу, из середины которой он вытащил исписанный клочок бумаги и передал его прямо в руки Тобирамы. — К тому же я умею расставлять свои приоритеты: сначала задания, потом — развлечения, — он понизил голос. — Уже поздно, я всё-таки попытаюсь уснуть. До утра. — До утра, — Тобирама сжал измятую записку, стоило Хирузену отъехать и скрыться в своей бледно-больничной обители. На заляпанной чернилами бумаге застыли его слова: «Остерегайтесь крыс». Дверь в кабинет Сенджу Ясуши мало чем отличалась от сотен других дверей: такая же белая, высокая, с простой медной ручкой и блестящей табличкой. Рядом с ней совсем недавно поставили несколько скамеек с мягкими бордовыми сиденьями и анатомический манекен, разодетый в больничный белый халат. Цветов не было, как и картин, а строгие светлые тона задавали такое настроение, будто сердце госпиталя никогда не покидала седая зима: обернись, прикрой глаза, вдохни полной грудью — и, возможно, пойдёт снег, посыпется белой штукатуркой с потолка. Не хватало только мороза. В маленьких лампах с обеих сторон таились космические золотые слёзы, капавшие на светло-голубую краску, на плитку без единого грязного следа. Тобирама мог бы легко отыскать Ясуши даже не открывая глаз — слишком уж часто обязанности гнали его волнами сюда, к месту, где начинались и кончались человеческие жизни. Он не ворочал головой и поэтому не обратил внимания ни на новый красочный плакат, ни на памятку для пациентов, ни на доску с портретами лекарей. Лунный свет тоже расползался лужами из чистейшего серебра прямо под ногами, внизу, каждый раз тёмные сандалии тревожили их спокойную поверхность, и они перетекали с пола на обувные ремешки и застёжки, бледный подъём ноги. Все ароматы лета здесь, в этих бесконечных угрюмых коридорах, перебивали запахи спирта, бинтов, едких травяных настоек, которые скрывали зловоние гангрен и гниющих ран. Из палат изредка доносились болезненные стоны, которые почти сразу затихали в ночи. Бывало, госпиталь пронизывали крики. Раз дежурившие лекари провозили на каталке закусившего палку шиноби, у которого вся рука превратилась в фиолетовое месиво, он всё скулил, слёзы катились по впалым грязным щекам, и плечи часто вздрагивали. Добравшись до кабинета, Тобирама учтиво постучался — ровно дважды — и стал ждать ответа, пока за дверью не сказали: «Проходите, господин Тобирама». Ясуши стоял возле окна, сложив руки за спиной, словно любовался последними мгновениями перед бегством чёрных батальонов ночи; его седые, слегка волнистые на кончиках, волосы доходили до плеч, не слишком широких и не слишком узких. Мозолистыми пальцами он часто перебирал узлы на тонкой верёвочке, на которой висела серая кроличья лапка, и разговора сам предпочитал не заводить. Сбоку к массивному шкафу со всевозможными папками и записями прислонялась рогатая вешалка, на ней, точно пойманные преступники, висели старые кожаные куртки, много кожаных курток, с воротниками и без, с мехом и без, тёмные и посветлее. Там же, в углу, пряталась деревянная скульптура — скульптура молодой девушки с корзинкой цветов. Работа Хаширамы. Ещё дальше находился другой шкаф, не для бумаг, а для лекарств и всяческих склянок. — У меня к тебе срочное дело, Ясуши, — Тобирама решил обойтись без лишних расшаркиваний: от времени у них оставалась всего-навсего горсточка. — Мне нужно противоядие от новой разновидности яда, которое Скрытое Облако хотело использовать в Танзаку, чтобы отвлечь наше внимание, — он проследил, как Ясуши медленно-медленно повернулся к нему, втянув по привычке воздух приплюснутым носом. — Яд у меня. — Я так полагаю, изобрёл его Ринха Банри? — предположил Ясуши, прищурив свои золотисто-зелёные глаза и опускаясь за рабочий стол, чтобы не смущать второго Хокаге разницей в росте в целых шестнадцать сантиметров. — Для меня это, впрочем, не новость. Когда мы учились с ним у одного сенсея, он уже тогда проявлял себя... слишком хорошо. Особенно когда речь шла об отраве разного рода. Я помню, как он тайком забирался в лабораторию и там уже сам пытался выводить новые соединения и формулы, — он, казалось, на миг поддался воспоминаниям, а затем быстро их сморгнул. — Банри мёртв? — Да, — Тобирама положил три фиала на стол и подвинул их к справочнику, открытому на странице о болезнях печени. — Было бы куда проще, если бы он остался жив, но обстоятельства сложились по-иному. Ты сможешь создать противоядие? — Безусловно, но на это потребуется некоторое время, — Ясуши склонил слегка маленькую голову на тонкой, как гвоздь, шее. — Мне, впрочем, всегда нравилось работать с неизвестными ядами. Это своего рода искусство, — он притянул к себе все три склянки с таинственным содержимым. — При Банри было что-нибудь ещё, кроме самих образцов? Может быть, какая-то запись, обрывок бумаги, подсказка? — Зашифрованный дневник, — Тобирама протянул ему книжечку с заметками покойного отравителя, а сам заметил на стене новые рисунки, сделанные неумелыми детскими руками: «Это пёсик, гав-гав, это котик, мяу-мяу». — Этого будет достаточно? Ясуши сосредоточенно начал листать страницу за страницей, щуриться и пытаться расшифровать смысл на ходу, но вскоре сдался, обезоруживающе улыбнувшись. — Мы с Банри никогда не ладили, — признался он, откладывая в сторону дневник, — но его шифровку я однажды подсмотрел. Думал, он до сих пор мог использовать её, но нет, она, эта шифровка, стала во много раз сложнее, мне её не разгадать, — он провёл пальцами по жёсткой обложке. — Нет, шпионские игры всё-таки немного не для меня. — Иоши нам в этом поможет, — Тобирама согласился с ним, проведя ладонью по шее, которая снова ныла, боль стреляла по позвонкам. — Собери команду сегодня же, и начинайте работать над противоядием. Заодно найдите способ этот яд воссоздать. — Будет сделано, господин Тобирама, — Ясуши вернулся к документам. — Планируете воевать огнём с огнём, верно я понимаю? — он не удержался и всё же поднёс один из фиалов почти к самым очкам, повертел его из стороны в сторону. — Правильный подход вы выбираете, ведь Скрытое Облако наверняка как-то сообщалось с нашим покойным Банри, и у них, я уверен, уже есть все его последние разработки... поэтому будет не лишним подготовиться, — Ясуши положил фиал обратно и на этот раз стал всматриваться в лицо Тобирамы со всем вниманием: — По нездоровому оттенку кожи могу предположить, что спите вы через раз, а то и реже. В вашем возрасте я бы был с этим осторожнее. Сердце, давление, память, банальная работоспособность — всё это связано. — Я ещё не дряхлый старик, Ясуши, чтобы обо мне пеклись подобным образом, — поморщился Тобирама, — я жду твоих отчётов в ближайшее время, до воскресенья, а после воскресенья тебе придётся связываться со мной через Эри. — Вы уходите, слышал, слышал, — кивал Ясуши, — что же, в таком случае я в срочном порядке назначу исследовательскую команду, чтобы выявить антидот от этого яда и... — он замолчал на пару секунд, когда заметил, что Тобирама пристально смотрел на рисунки. — Это нарисовала моя Ио, старшая дочка, — он улыбнулся, — она мнит себя художником в свои семь с половиной, а младшенькая, Мачи, грезит о причёсках... Тобирама лишь кивнул. — Дочери — это счастье, — продолжал Ясуши, разглядывая прозрачные фиалы с таким вниманием, будто держал в руках чужую жизнь, нить, которая связывала прошлое, настоящее и будущее, тонкая-тонкая. — Только волосы вечно страдают. Представляете, я однажды проснулся в зале, а на голове у меня — сплошные косы, — он улыбался. — У Мачи уже ручки умелые, она ещё и рукодельничает, мой отец её учит всем премудростям, а Ио — помимо того, что рисует — всегда сдаёт на отлично все тесты. — Ясуши, — одёрнул его Тобирама, — мне пора идти. — Да? — Ясуши положил три фиала на стол. — Да, конечно, я слишком увлёкся. — Слишком, — кивнул Тобирама, сунув дневник в сумку, — когда будут результаты, сообщи, они могут сыграть нам на руку в этой войне, — он приостановился, — занимайся. — Буду, господин Хокаге, буду работать, — Ясуши приложил ребро ладони ко лбу. — А вы не перетрудитесь, иначе свидимся мы с вами скорее, чем вы этого ожидаете, — он улыбнулся, а тёмные глаза остались неподвижными, он почти не моргал, смотрел, словно змей. — До свидания и берегите себя. Даже гранит может покрыться трещинами, а после раскрошиться в пыль, — он развернулся на стуле к окну, где стояли поделки из солёного теста — разукрашенные на разный лад, все красивые, искренние, настоящие. — Гранит бывает разным, — бросил Тобирама напоследок.