Когда я погасну

Из госпиталя Тобирама выбрался, когда с неба сходила клочками звёздная кожа и новые серо-голубые чешуйки прорастали сквозь раны, открывавшиеся каждое утро, стоило искрам осыпаться сверху прямо на траву, жёсткую или мягкую, на клевер или пастушьи подушечки, на ирисы или нарциссы, ромашки. Пугливая луна бледнела. Её лик дрожал на воде, потревоженной поцелуями ветра; среди зелёной ряски притихли лягушки. Из-за пурпурной полосы леса высовывалась макушка ленивого сонного солнца. Расписные фонарики ещё горели, точно алые и кремовые стражи уходившей ночи, космические пасынки ручной работы, они дарили тусклое золото, заигрывали с торфяно-чёрными тенями. Знаки, вывески, протоптанные тропинки, красные надписи на заборах, нависшие над рекой Нара ивы, шелест, шуршание, шёпот, близкие колыбельные цикад, притаившихся на крепких тёмных стволах деревьев — это всё была Коноха, такая трепетавшая и неоднозначная, хранимая кланами, которые раньше при любом случае грызлись и проливали кровь друг друга. Вместо сражений где-то открывались оружейные лавки, где-то — новые пекарни, маленькие забегаловки, мастерские портных, кожевников, в глубине же района клана Инузука и вовсе появилась целая больница для животных. Всё жило, даже во время войны, ибо Тобирама всеми силами пытался сохранить этот фарфоровый мир на своих ладонях. Цена его мало волновала: он готов был просидеть хоть тысячу лет в кабинете, хоть две, столько же раз отправиться на фронт, и ещё, и ещё... «Скажи, Тобирама, — Хаширама, точно опоссум, свешивался с крепкой ветви дуба, — ты веришь в судьбу?» — «Нет, — Тобирама взобрался на самую верхушку и набивал карманы созревшими желудями. — Судьба — это всего лишь выдумки взрослых, чтобы оправдать свою никчёмность, когда жизнь бьёт под дых». — «А я верю, — Хаширама сложил руки на груди, продолжая висеть на прежнем месте. — Многие вещи, которые с нами случаются, обязаны быть предначертаны, я считаю, иначе во всём этом попросту нет смысла...» — «Фаталист, — фыркнул Тобирама и со всего размаху бросил жёлудь прямо в бровь Хаширамы, услышав мгновенно возмущённое "ай". — Не страдай глупостями, брат, лучше отыщи, наконец, кабана, которого мы выслеживаем уже который день. По твоей вине он мог уже давно пересечь наши границы». — «Не понимаю, зачем нам охотиться, — Хаширама спрыгнул на землю, потёр лоб. — Еды у нас хватит на зиму». — «Отец считает, что это будет полезно для нас, — Тобирама начал спуск вниз, с ветки на ветку, — может быть, это как-то связано с навыком слежки, кто знает». — «Слежка, — Хаширама вздохнул, — да, пожалуй, в этом есть смысл, — он прошёлся вокруг дуба, выискивая среди рытвин старые кабаньи следы, — но я бы предпочёл обычную тренировку, чем...» — «Чем рассматривать звериное дерьмо, например, — Тобирама усмехнулся, сполз с последней дубовой ветви и оказался на земле; рогатка торчала из-под его пояса. — Кабан будет крупным, — он кивнул на ямы, — и не один». — «Значит, справимся мы с этим до вечера, — Хаширама выглядел уставшим, как, впрочем, и сам Тобирама: они не могли вернуться домой с пустыми руками. — Надеюсь, отец будет доволен». — «Он найдёт, к чему придраться, даже не сомневайся, и... — он запнулся, когда Хаширама заключил его в медвежьи объятия, трепля по белым жёстким волосам, — перестань!» — «А ты больше не швыряйся желудями, — невозмутимо ответили ему, — они нам могут ещё пригодиться». Тобирама хмыкнул про себя: кабана они тогда так и не поймали, зато получили отцовский выговор, пока Каварама с Итамой практиковались во дворе — бились на кунаях под взором тёти Токи, скрипела старательно наточенная сталь. Отец часто говорил короткими предложениями и смотрел строго, поправляя время от времени повязку на лбу; его голос напоминал горный ручей, пробивавшийся среди камней — где не было почти травы и цветов, только плакали скалы и клубились мягкие облака. Знакомая тёмно-красная крыша мелькнула среди прочих крыш, когда в клумбах стали появляться флоксы и гортензии, качавшиеся от вздохов утра. Светлели стены, бросались в глаза красочные буквы, следы от копыт волов и мулов, тогда как стайки мохнатых мотыльков по-прежнему стремились подлететь поближе, к самым фонарикам. Сменялись здания, заборы. Каменная дорожка, вдавленная в сухую землю, мчалась вперёд, между арками, оплетёнными персиковыми розами, мимо красных, вырезанных на дереве водоворотов, а в большой уличной клетке уже суетились певчие птицы: пёстрый южный амадин, канарейки, щеглы — их лично выбирал Хаширама на первую годовщину свадьбы. Квартал клана Узумаки всегда благоухал, точно огромная оранжерея, и в смеси его ароматов угадывались не только розы, не только гортензии, флоксы и гвоздики, но и розовый перец, специи, сушёные горные травы... Здесь любили готовить, любили праздновать и веселиться. Из окон дома Мито лились водопады бархатного света, тонкая золотая сеть растянулась на дороге охотничьими силками; на больших валунах справа и слева, среди бледных зарослей купены, сидели искусственные синие и жёлтые лягушки из обожжённой глины. Мирно стучало содзу в саду, где зрела крупная земляника. Вместо того чтобы освободиться от брони и уснуть, растянувшись на старом футоне, Тобирама взошёл на ступени и негромко, но достаточно чётко дал о себе знать. Прошла пара секунд, прежде чем дверь отворилась. Ашина ничуть не выглядел измученным или уставшим: он был по-прежнему в своей броне, аккуратный, с гордостью державший спину ровно, но между его пальцев появились цветные кляксы, а за поясом — пара листов бумаги и сточенный почти до основания карандаш. Даже в тёмных глазах его не нашлось ни намёка на жалобу. В стенах дома своей старшей дочери его присутствие выглядело чужеродным, при нём рождались разговоры об экономике; чужой, не Узушио, он поддерживал беседы на все темы, но вечно склонял их в сторону истории, предков, гордости и техник, как бы случайно осматривая убранство, окружавшее его, замечал слепленную вручную посуду и фигурки. — Она спит? — Тобирама стягивал сандалии, расслаблял ремешки. — Уже давно, — Ашина окинул его долгим нечитаемым взглядом, будто мог залезть в голову, порыться в мыслях или разглядеть будущее. — Мито всё же сумела уговорить тебя проследить за ней вместо меня, я прав? — он погладил белую ухоженную бороду. — Если бы это было не так, я бы не стоял на пороге, — Тобирама краем глаза заметил мелкую стальную цепь на его шее, скрытую доспехом. — Я мог бы, конечно, отказаться и найти кого-то другого, но обстоятельства сложились иначе. — Они так сложились потому, что это дочь твоего старшего брата, — Ашина прищурился, вновь коснулся бороды, седые брови его напоминали белые облака над тёмно-карими провалами глаз. — Оно и к лучшему: неотложных дел, судя по последнему посланию, накопилось более чем достаточно. К тому же не имеет смысла откровеннее показывать настырным племянникам, что они не решают в Узушио ничего. — До сих пор метят на ваше место, да? — Тобирама ступал по коридору, половицы под его ногами не скрипели. — Я думал, тот скандал сбил с них спесь. — Скандал или нет, но они по-прежнему настойчивы, — Ашина, несмотря на свой возраст, лишь слегка сутулил плечи, практически незаметно. — Всё-таки мы делим одну кровь, один дух и одних предков. Мало кто на их месте сдался бы так просто. — Он резко остановился, будто задумался, а после, качая головой, продолжил: — Ты скоро окажешься на моём месте, Тобирама, помяни моё слово: будут пить твою кровь все, кому не лень. «Возраст, — будут указывать они вновь и вновь, — пора бы вам подыскивать достойного приемника». Не успеешь моргнуть, как по улицам поползут слухи о назначении Третьего Хокаге. — Эти слухи поползли бы в любом случае, — Тобирама невольно притронулся к виску, который опять закололо, шея тоже напоминала о себе неприятным холодком и онемением, как бы он ни старался не обращать на это внимания. Они вместе двинулись в просторную столовую, где на столе расположился любимый чайник Мито и три чашечки вокруг него. Горели лампы, дразнили густой сумрак своими рыжими хохолками. На полу, к ножкам высокой тумбочки с вазой и нарциссами, припали мелкие осколки какой-то самодельной посуды, и в беспорядке валялись кисти, маленькие ёмкости с красками. В высоком стакане осталась окрашенная акварелью вода. Тени скакали вокруг позолоченных шапок света от конфетницы до повторявшихся орнаментов в форме красных водоворотов на стенах, а маленькие паучьи глазки ночи следили за ними сквозь прозрачное чистое стекло, не занавешенное шторами. Здесь до сих пор жил уют, пригревал своими пушистыми боками весь дом, и воздух был совсем иной, не такой, как на улице или на шумном деревенском рынке — нет, совершенно лёгкий, не мрачный, не злобный, не едкий. За этим домом, наверное, приглядывали. Приглядывал Хаширама, чей портрет Тобирама заметил лишь спустя пару секунд, как оказался перед трапезным местечком. Портрет рисовал явно Итама: именно ему принадлежали уверенные штрихи и игра красок. Палочка благовония рядом давно погасла. Тобирама отметил про себя, что его племянник обладал недюжинным талантом. Он понял это ещё тогда, когда тот впервые взялся за инструменты художника — первые кляксы, первые натюрморты, пейзажи... — Мы предпочитаем держаться обособленно в последнее время, — нарушил короткую тишину между ними Ашина, — но, с какой стороны ни посмотри, на внешнюю политическую ситуацию накладывает свой отпечаток наша прозрачная взаимовыручка. Так, к примеру, я выслал всех послов страны Воды на днях — впрочем, они и сами изъявляли жгучее желание покинуть нашу деревню... — он провёл указательным пальцем по спинке резного стула в стороне, застыв на месте, словно у себя в голове перебирал картотеку из воспоминаний. — Жалею лишь об одном: что не сделал этого раньше. — Думаю, это было излишним, — Тобирама пробежался пальцами по задней стороне шеи, потёр горло, задев белый воротник. — Я бы лучше сохранил видимость, будто ничего не заметил: ни кораблей без опознавательных знаков, идущих с востока на запад, к безопасной бухте страны Молний, ни оружия, которое, несомненно, ковали кирийские кузнецы, — они прошли мимо комнаты, где пахло краской и чернилами. — Мы могли бы сыграть на самонадеянности Второго Мизукаге в будущем. — Это не упущенная возможность, деверь, — Ашина медленно, держа воинскую осанку, ступал по коридорам, сцепив руки за спиной, — от послов к тому же мы бы не добились ничего, кроме ложных наводок, лести и лицемерного дружелюбия. — Пусть так, — Тобирама поправил хаппури, — наших дипломатов они выслали намного раньше, обвинили в шпионаже, а с Узушио у них были иные планы. — Заговаривали нам зубы и готовили почву для «взаимовыгодного» сотрудничества, — кивнул Ашина, остановившись напротив входа в детскую комнату. — Думали, смогут склонить нас на свою сторону, глупцы, а может, рассчитывали на то, что мы ослабим бдительность... В любом случае иметь с ними дело — бессмысленно. — Это настолько же очевидно, как и то, что даймё страны Воды по уши в долгах перед даймё страны Молнии, — Тобирама хмыкнул, — но их «союз» следовало бы расшатать... — И вот мы опять пришли к политике и войне, — Ашина улыбнулся, без лишнего шума приоткрывая дверь, и заглянул в спальню. — Это было неизбежно, — Тобирама последовал за ним, сразу замолчав. Чихару, завернувшись в тонкое пуховое одеяло, обнимала плюшевую акулу, уткнулась носиком в её мягкий спинной плавник и тихонько посапывала. Древний сборник легенд в дорогой кожаной обложке покоился на тумбочке, у ночника, зелёная кисточка-закладка торчала из его середины, а над кроватью порхали деревянные разукрашенные журавлики: они напоминали о небе, о весне, о жизни и детстве со вкусом ежевичного сиропа и льда, обжигавшего кончик языка. Игрушек на полках, тщательно протираемых изо дня в день, было столько, что любой другой ребёнок удавился бы от зависти: и шкатулки, и самураи, и танцоры, и свистульки, и целый набор для игры в го, много-много всего, как в гнезде белобокой сороки, однако в этой комнате царил совершенно недетский порядок — ни грязи, ни хаоса, ни скомканных дырявых тряпок. На стенах же застыли рисунки, напоминавшие небрежные татуировки на бледно-лиловых бумажных обоях. Люди, кошки, собаки, звёзды, солнце, облака и неразборчивые каракули. В углу притаился низкий, перепачканный акриловыми красками мольберт. Тобирама невольно вспомнил свою спальню из далёкого детства: пол там всегда холодил ступни (особенно зимой) и украшений практически не было — лишь старые чертежи оружия, выструганные из дерева фигурки на полках, удочка в углу, потёртые снасти... «И чем же ты здесь занимаешься, Каварама? — Тобирама вернулся домой раньше обычного, с пойманными окунями. — Я думал, ты опять ходил по нашим землям и хвастался свежими шрамами. Тебе ведь заняться больше нечем». — «Да ну тебя, — фыркнул Каварама, пряча что-то за спиной, однако щепки и древесные стружки выдали его с головой, — я вообще-то делом был занят, и теперь мне положен здоровый отдых». — «Снова рогатки свои стругаешь? — Тобирама поставил ведро на землю, рассматривая сначала коллекцию рогаток на стене, затем — растрёпанные светло-русые волосы своего брата, его возмущённо поджатые губы. — Лучше бы на кухне помогал, чем занимался подобной ерундой». — «Вот сам иди и готовь, что ты там готовить собирался, ты вообще-то и сам не подарок, чтоб ты знал! — Каварама насупился. — Всё время пристаёшь ко мне, как банный лист, даже Хаширама так не делает!» — «Так, слушай сюда, Каварама, — вздохнул Тобирама, — сегодня твоя очередь возиться с едой, не моя». — «Ещё скажи, что так отец приказал, — Каварама всё-таки вытянул новую рогатку из-за спины, погладил большим пальцем начатый рисунок на её корпусе. — Я только с миссии вчера вернулся». — «Вчера, сегодня, неделю назад — какая разница, — Тобирама опустил взгляд на окуней в ведре. — Думаешь, ты здесь один на миссии ходишь?» — «Нет, но я их выполняю безупречно, в отличие от тебя, — Каварама устроил заготовку на коленях. — Иди уже на кухню, и постарайся ничего не пересолить». — «Хорошо, тогда не удивляйся, почему в твоей порции соли в два раза больше, — гаденько усмехнулся Тобирама, — ты же обожаешь мою стряпню». — «Чего?!». Их спальня была не самой светлой, но и не самой тёмной, сквозь окна по утрам просачивался солнечный свет, а по ночам, когда небеса не хмурились облаками и тучами, — лунный; там пахло металлом и сырыми перьями, изредка долетал аромат крепкого кофе, привезённого из юго-восточных земель или со знойных островов; там их с раннего детства учили письму, чтению, манерам, достойным шиноби, строгие ящики хранили в себе традиционные одеяния и символы клана Сенджу, но облачались в них так же редко, как случался снегопад в начале лета... Тобирама взглянул на тёмно-вишнёвую растрёпанную макушку. Шёл шестой час. Лес зажигался пурпурным пожаром вдалеке, по реке расползались персиковые и розоватые разводы, шептал камыш, сдавленно трещала серая цапля в той стороне, где никто не возводил ни домов, ни стен, среди зарослей прятались лишь гнёзда, повидавшие уже не первое поколение птиц. Соловьи начинали свой концерт в зелёных кудрях аллей. Чихару перевернулась на другой бок, чуть-чуть поморщилась, прижимаясь к акуле сильнее, и пробормотала коротко: «Папочка, не уходи». Она ёрзала на месте, вздыхала, и слабый-слабый золотой луч боязливо касался её затылка, шеи с тёмными родинками. Заколка возле погасшего ночника отливала пламенной медью, а сам красный водоворот казался рубиновой слезой далёкого Узушио, окружённого неспокойными водами с сильным течением и усеянного холмами, которые покрывали густые смешанные леса. Тобирама лёгкой поступью приблизился к окнам и закрыл их короткими бархатными шторами фиолетового цвета, чтобы восстававшее из ночного пепла светило не тревожило детский сон. В очередной раз он не удержался, растёр немного шею, делая вид, будто крайне заинтересовался маленьким круглым аквариумом с золотыми рыбками, водорослями и улитками. Многостраничный учебник под новой редакцией дремал там же, возле разрисованных листов и свитков, стаканчика с цветными карандашами. Ашина почти незаметно вздохнул и покинул спальню, прошептав: «Она не проснётся прямо сейчас». Чихару в самом деле просыпаться не торопилась, всё сильнее сжимала в объятиях любимую игрушку, что-то бормоча себе под нос, то сбрасывала с себя одеяло, то куталась в него, цеплялась за край матраса пяткой. Тобирама в последний раз осмотрелся и тоже вышел в коридор, который вёл в спальню Мито и в спальню Итамы и Хиро. Он миновал столовую, пропитанную дымчатым утром, тёмно-бордовую ширму с райскими птицами, и приютом для него стал широкий зал с большими окнами, сразу под которыми расположились низкие столики с плавными углами, ящики: ещё книги, свитки, корзинка с мотками ниток и иголками, а в самом углу рос молодой бонсай. Ашина остановился там, напротив вычищенного стекла, по привычке сцепив руки за спиной и расправив плечи. — Неужели в Узушио настолько серьёзные проблемы, что вам необходимо мчаться туда немедленно? — Тобирама слегка прислонился к стене, не повышая голоса: в тишине его было прекрасно слышно. В такой тишине даже мотылёк звучал бы громче взрывных печатей. — Это касается вопроса о наследнике, верно? — Именно, — Ашина не спешил оборачиваться — так и стоял на месте, в своих серых доспехах без поразительного количества царапин. — Не все смирятся с моим решением. Это так же очевидно, как и то, что ночью темно, а яблоки с деревьев падают исключительно вниз, а не вверх, — он прищурил свои тёмные, но выразительные глаза, в которых возраст ещё не вывел блеска. — Будут недовольные, но такова судьба любого решения, верного или ложного. — Я так подозреваю, наследником вы хотите сделать Итаму? — Тобирама рассматривал теперь декоративную сеть ракушек, растянувшуюся от потолка до пола между окнами. — Разве это не очевидно? — Ашина, наверное, поднял бровь. — Дитя, в чьих жилах течёт кровь Сенджу и Узумаки, мой внук, станет хранителем нашего общего будущего, даже спустя десятки лет, когда и тебя, и меня уже не станет, — он сжал ладони, — я с ним говорил. — Не думаю, что подобная весть его обрадовала, — Тобирама притянул к себе маленький диалектический словарик в жёлтой яркой обложке, пролистал несколько страниц с мелкими пометками карандашом. — Он никогда не проявлял интереса к власти. — Он отказался, — Ашина виртуозно развернулся, с такой лёгкостью, будто преклонный возраст его мало стеснял. Он нахмурил густые белые брови, однако рук не расцепил, так и продолжал сжимать их за спиной. — Ума не приложу, откуда в нём взялось столько эгоизма. Впрочем, он всегда был особенным ребёнком, кто бы что ни говорил. — Вы разглядели в его отказе эгоизм? — Тобирама вздёрнул бровь. — В самом деле? — Узушио в нём нуждается, с каждым годом всё сильнее, — Ашина всё-таки вздохнул, и Тобирама понял, что тот многого недоговаривал, показывал лишь верхушку айсберга. На самом деле проблем в Узушио было куда больше... — Я оттягивал это уже шестой год, непозволительно долгая задержка в данном вопросе — и всё потому, что я слишком хорошо понимаю, от чего Итама обязан отказаться, чтобы сохранить баланс. — Не самое лучшее время вы для этого выбрали, Ашина, — Тобирама покачал головой, смотря прямо в глаза человека, который скрывал многое, несмотря на связь их деревень. — Во-первых, идёт война — смена лидера в Узушио может повлечь за собой не самые приятные последствия, а во-вторых, Итама ожидает своего первенца. По-моему, глупо даже пытаться разлучить его с супругой именно сейчас. Хиро ведь не сможет в своём положении покинуть Коноху: слишком опасно, — он положил книжку на место. — Вы ожидаете, что он бросится на амбразуру по первому вашему слову, но этого не случится. — Я уже догадался, — Ашина поморщился, — но иного выбора нет. Чихару слишком мала, да и разве может девочка справиться со всеми политическими невзгодами? С другой стороны, побочные ветви не предназначены для этого, хоть мой племянник и прославился своими навыками далеко за пределами Узушио, — он прислушивался к соловьиным трелям, делал небольшие паузы между словами. — Да, Юта способный шиноби, вне всякого сомнения, но это не тот человек, который способен привести нашу деревню к процветанию. У него иные идеалы. — Я бы учитывал не кровное родство и не почётность той или иной ветви семьи, а способности, — Тобирама не мог представить, как Итама, тот самый Итама, который с детства терял всё, что только можно, руководил хоть кем-то. — Быть может, вам всё-таки следовало бы остановить выбор на вашем племяннике? — У Итамы больше потенциала, — Ашина не стал лукавить. — С этим никто не спорит, — Тобирама провёл пальцами по резьбе на столике с лампой. — Что об этом думает Мито? — Вытянуть её на откровенную беседу бывает временами сложнее, чем заставить ворона заговорить, — снова вздохнул Ашина, его борода и волосы серебрились при естественном свете. — Однако я убеждён, что она не отпустит своего сына в Узушио так просто, даже с учётом того, что там ему не будет грозить опасность. — Думаю, причина вовсе не в безопасности, — Тобирама отыскал взглядом разрисованную доску, с пометками и ошибками, с засечками и надписями. Ей было уже больше двадцати лет. — К тому же сам Итама никогда не рвался в Узушио по своей воле.       — Ему здесь страшно, — Итама сидел на скамейке, напротив большой клетки, и оттуда на него смотрела пара золотисто-болотных глаз; дымчатый леопард недоверчиво щурился и просовывал между толстыми стальными прутьями розовую подушечку носа.       — Не думаю, — Тобирама присел рядом, — он уже привык к Узушио.       — И я привыкну? — грустно уточнил Итама, возле него лежал альбом и целый набор карандашей разной твёрдости.       — Пока тебя никто не заставляет покидать Коноху, — Тобирама тоже стал пристально рассматривать большую кошку, которая с любопытством понюхала воздух, когда заметила онигири с угрём у маленького наблюдателя. — Тебе не нравится, когда на тебя направлено всё внимание вокруг? — он дождался утвердительного кивка и вздохнул. — Придётся к этому привыкнуть: даже в Конохе на тебя все будут смотреть так, словно ты либо сошедшее с небес божество, либо дьявол, выползший из самого тёмного уголка преисподней.       — Я ненавижу это, — Итама вздохнул и попробовал свою закуску. — Ко мне даже ровесники относятся не так, а здесь и подавно. Дядя, вы слышите, как они переговариваются за нашими спинами каждый раз, когда мы гуляем? — он поёжился, подзывая к себе жестом леопарда, но тот лишь фыркнул и отступил назад, нюхая пустые миски, на которых ещё остались кровавые разводы. — Я слышу.       — Людям свойственно распускать языки, — Тобирама пожал плечами, — тебе надо с этим свыкнуться, как и с поездками сюда: всё-таки Ашина тебе приходится родным дедом.       — Отец говорит то же самое, — понурил голову Итама, — и мама.       — Правильно говорят, — Тобирама опустил свою тяжёлую руку ему на макушку, — обо мне тоже многое говорили, говорят и будут говорить. Больше это меня не заботит.       — А ещё я никому не нравлюсь, — добавил Итама и прекратил говорить, только смотрел полными грусти глазами на запертого зверя, который взобрался на деревянные балки и улёгся на них, свесив длинный хвост вниз.       В смежных клетках бесновались краснохвостые мартышки, чуть дальше — крупные какаду с розовыми хохолками. Тобирама вздохнул, отстраняясь. Взглядом он исследовал давно знакомые ему пейзажи Узушио и маленького зоопарка, где томились в заточении экзотические животные; солнце оставляло золотые отпечатки своих босых ног на молодой сочной траве; чуть дальше раскинулся большой пруд, на поверхности которого плавали утки-мандаринки, изгибавшие короткие шеи вопросительным знаком, а под ними, виляя хвостом, двигалась радужная форель, блиставшая своей чешуёй. Голосили райские птахи с роскошным золотисто-бордовым оперением, словно дорогие шелка. Кое-где между тропинками торчали невысокие каменные выступы, и только в центре зоопарка возвышалась настоящая тёмная скала с налётом мха. Здесь всегда было тепло, и при каждом вдохе с непривычки щипало в носу от морской соли, въевшейся в воздух.       Это был послеобеденный час. Весенняя свежая листва висела малахитовыми гирляндами над головами, цвели майские ландыши, жужжали пчёлы вокруг сахарных тюльпанов, покладистый же ветер приносил с собой редкие командные выкрики и суету простых рыбаков на берегу, от зоопарка до порта было рукой подать, а с возвышенности, где и находилась резиденция главы клана, открывался вид на тёмное море, на поверхности которого, точно на ладонях, покачивались кораблики, маленькие и чуть побольше. Тобирама и сам не любил эти места. Слишком много постороннего. Акцент необычный. Люди другие. Техники другие. Заботы другие. Всюду кроваво-красные водовороты. Построенная вокруг древнего храма, деревня хранила в себе много тайн, но гостеприимностью одаривали здесь далеко не всех: чужаки держались вместе и действовали очень осторожно. Тобирама не раз становился свидетелем того, как чужеземцев отказывались, например, обслуживать в лавках. На Хашираму, однако, многие смотрели с благоговением и почтенно склоняли головы. «Зять господина Ашины, — говорили они, — муж госпожи Мито, — повторяли они, — отец наследника». Рыжая ребятня впитывала в себя настроение толпы куда лучше и всё присматривалась к гостям, словно искала в них слабости. Итама напрягал плечи каждый раз, когда на него тоже обращали внимание: заикался, начиная говорить, краснел, услышав приглашение от мальчишек присоединиться к игре. Он предпочитал тишину — а дети, как лягушки, скакали по улицам, швыряли кожаные мячи. Он прятался в комнатах за ширмами — а дети до позднего вечера не расходились по домам. Хаширама явно пытался вдохновить его собственным примером, излучая приветливость, сверкая улыбками, посмеиваясь над местными шутками и пробуя вина из островных сортов винограда... Это не помогало.       Итама, закончив с лакомством и отряхнув ладони, притянул к груди коленки, обхватил их руками и опустил взгляд окончательно, будто потерял все слова разом. Тобирама заметил эту перемену, однако не знал, как ему следовало бы поступить. Он неловко почесал затылок и вздохнул. Так они сидели в безмолвии до тех пор, пока из-за декоративных кустиков рыжей облепихи не показались Хаширама и Мито, которые ступали нога в ногу по каменным тропинкам, через высокие арки пурпурных и синих клематисов. Их разговор не переходил границу ласкового полушёпота, слова лились подобно таинственному заклинанию, песне, может быть, даже колыбельной. Гибискус алел в рубиновых волосах, и Мито улыбалась, придерживая Хашираму за локоть; иногда в воздухе звенел её тихий смех, исходивший от сердца, уединение словно бы развязывало или, по крайней мере, ослабляло узлы на её тонких запястьях, позволяло ей приподнять забрало своей брони, которую она носила ежедневно. Броня сдержанности, учтивости, броня старшей дочери Ашины и супруги Первого Хокаге. Хаширама явно намеревался прижаться губами к её бледной щеке, но Мито остановила его, кивнув вперёд. Итама к тому времени уже взялся за карандаш и увлечённо стал рисовать дымчатого леопарда, что задремал на нагретом месте.       — Вижу, вы нашли здесь уютное место, — Хаширама повёл рукой, указывая на весь зоопарк, солнце играло в его распущенных волосах. — Я тоже принёс кое-что, — он вытянул из простейшей тряпичной сумки пару сдобных булочек, завёрнутых в бумагу; Мито молча взглянула на пруд. — Покормим уток?       — Дались тебе эти утки, — фыркнул Тобирама, — лучше бы решили все вопросы с Ашиной, и мы бы могли вернуться в Коноху.       — Мы провели здесь всего два дня, — возразил Хаширама.       — За которые ты успел развлечься как следует, — Тобирама покосился на Итаму, который сильнее нажал на карандаш, будто волновался. — Всё это можно было бы решить за день, не больше.       — Уезжать так рано из Узушио некультурно, мы давно готовились к этой поездке, к тому же Мито... — Хаширама перевёл тёплый взгляд на свою супругу и обратился к ней напрямую: — Я думаю, ты скучала по своей родине. Я бы скучал.       — Это не тоска, а необходимость, любовь моя, — исправила его Мито, изящно поправив гибискус в своих волосах, — вам уже давно было пора подписать данные договоры: без них между нашими деревнями продолжали бы возникать спорные ситуации, связанные с новыми торговыми путями.       — Я о том же твержу ему уже не первый месяц, — устало вздохнул Тобирама; эти разговоры начинали его утомлять. — Это не семейная поездка, чтобы задерживаться здесь дольше положенного: в первую очередь необходимо решить эти вопросы с торговцами, а потом с чистой душой отбыть обратно. Думаешь, наша деревня в тебе нуждается меньше?       — А можно, я вернусь в Коноху с дядей, отец? — Итама неотрывно выводил новые линии, перечёркивал, дополнял, изредка кусал кончик карандаша, он не поднимал своих чёрных глаз вверх, будто боялся встретиться с чётким «нет».       — Дядя тоже никуда не собирается, — Хаширама взглянул на зверей в клетках. — Правда ведь, Тобирама?       — Действительно, такого дуралея невозможно оставить без присмотра, — достаточно громко и отчётливо проворчал Тобирама, сложив руки на груди в привычном жесте, и поднялся с места. — Надеюсь, ты не забыл о собрании сегодня в четыре?       — Даже если бы я забыл, ты бы не повременил мне об этом напомнить, — улыбнулся Хаширама своей ласковой улыбкой, а затем перевёл взгляд на изрисованный карандашом альбом. — Итама, ты с первого дня всё отдаляешься от людей, в чём дело? — он разломал булочку и бросил кусочек в пруд, так что пёстрые уточки всполошились. Мито устроилась возле своего сына на скамейке, разглядывая его черновик с множеством исправлений, она по-матерински пригладила его такие же алые волосы, а затем шепнула: «Я знаю, тебе здесь не нравится. Расскажи».       — Здесь всё... странное, и говорят о странном, — признался Итама вполне честно, не став привирать ни на грамм, — почему дедушка сам почти не приезжает к нам домой, а мы должны это делать? — он всё-таки поднял глаза на Хашираму. — Нет же никакой разницы, правда?.. Я люблю дедушку, но мне здесь как-то не по себе... я не знаю, я здесь как все эти звери.       — Это вежливость, Итама, — поправил его Хаширама, пока Тобирама расправлял складки своего тёмного торжественного хаори. — Нас зовут — мы приходим, зовём мы — приходят они. В этот раз мы приняли приглашение твоего дедушки.       — Я понял, — кивнул Итама, — дело в приглашении.       — А чем же тебе не нравится здесь? — Хаширама бросил ещё один кусочек булочки в пруд и тоже устроился рядом со скамейкой. — Я не заметил, чтобы тебе не выказывали должного уважения, и странных разговоров я не слышал. Возможно, тебе кажется?       — Может быть, — Итама отложил в сторону свой альбом, закрыв его. — Ты, верно, забываешь, что Итама уже давно не ребёнок, — с достоинством возразил Ашина. — Он должен как можно скорее осознать, где от него будет больше пользы. Третьим Хокаге он не станет, даже если на него надеть вашу форму, советником ему не быть в силу своего возраста, аналитик — но его никогда не интересовала ни торговля, ни война, в вашем хвалёном АНБУ ему не место, как блохе нет места на спине акулы. — Думаете, занять ваше место в Узушио — это его судьба? — Тобирама завернул немного горло своего поддоспешника. — Даже если бы он согласился, он бы не стал разумным правителем всего за одну ночь или даже за пару недель. Вы и сами знаете, что для этого необходимо время. Много времени, — он невольно прислушался к дому: на мгновение ему показалось, что со стороны коридора что-то зашуршало. — В самом деле, тебе лучше знать, деверь, — без особого выражения усмехнулся Ашина, подошедший к одному из трёх шкафов с книгами: хокку, хайку, рассказы, пара объёмных словарей. — На фронт ты ему идти запретил по той же причине, благополучно позабыв про его способности? — он взял с полки маленький сборник, написанный от руки. Стихотворения Мито, не иначе. — Тебе не следовало бы поддаваться чувствам только потому, что мальчик является сыном твоего покойного брата. Общее благо куда важнее. — Не советую вам меня учить, господин Ашина, — Тобирама сузил глаза. — Это всего лишь наблюдение, не урок, — Ашина отложил книжечку в сторону и на этот раз обратил внимание на письменные кисти, дорогие, из набора, который Хаширама подарил давным-давно Мито. — Принимать мои наблюдения во внимание или игнорировать их — решать тебе. Всё-таки ты в данном случае занимаешь пост Хокаге, не я. — С тем же успехом я мог бы отправить на фронт Мито, — Тобирама всё ещё прислонялся к стене: спать с каждой минутой он хотел только сильнее, а нить разговора удержать в руках было всё сложнее, она почти выскальзывала из его сжатых кулаков. — В конце концов, Скрытое Облако не гнушается использовать хвостатых. — Девятихвостый — это другое дело, — Ашина вытянул из стакана одну из кистей, рассмотрел её, поставил обратно, — мы же с тобой говорим о мокутоне. — Итама не освоил его до конца, — Тобирама следил за его пальцами, они были уже не так гибки, как в молодости, и суставы загрубели, словно болезненные шишки. — Пусть так, — Ашина снова обратил взор в окно, где открывался вид на домашний сад с молодыми яблонями и вишнями, с грядками клубники и кустами золотисто-белой малины; там же, на древнем клёне, раскинувшем свои длани, как распятый на кресте преступник, среди листьев показывался сколоченный на скорую руку скворечник, в кроне же запутался чей-то порванный воздушный змей. — Но ты ведь не станешь отрицать, что своё звание он завоевал не красивыми глазами? Джоунинами так просто не становятся, особенно при тебе. — На мокутон нацелятся в первую очередь, — Тобирама потёр висок: неужели ему требовалось разжёвывать ещё и это? — Вам и без меня это прекрасно известно. Чего вы добиваетесь? Чтобы я послал его либо на передовую, либо к вам, в Узушио? Ашина хрипло рассмеялся. — Всего лишь направить его в нужную сторону, — он, уняв грубый смех, поднял уголки губ едва-едва, так же, как это делала Мито. Досталась ли эта привычка ей от него? — Поверь, это будет благом для всех. — Вы куда-то торопитесь? — Тобирама прищурился. — К чему всё это? — Заметил всё-таки, — Ашина, казалось, не был удивлён тому, что его намёк разгадали, а Тобирама лишь пытался раскусить очередную загадку, которая начинала его нервировать где-то в глубине души. — Могу лишь сказать, что у меня... есть причины для спешки, — он не стал отвечать прямо на вопрос, — и я предпочту умолчать об этих причинах. — С чего бы? — Тобирама пытался найти ответ на сухом строгом лице, но натыкался лишь на сдержанный жест — Ашина легко провёл по своим серебристым волосам пятернёй. — Это никак не касается политики или лично тебя, — он опять прятал руки за спиной, — а потому нет смысла этого озвучивать, во всяком случае, сейчас, — его голос звучал ровно, будто его не волновало ничего, кроме Узушио. На самом деле это было всего-навсего ещё одно слепое пятно Тобирамы: они с Ашиной знали друг друга больше по письмам и редким деловым встречам, чем по семейным вечерам и обоюдному волнению. — Что же касается твоей привязанности... — Это не привязанность, — прервал его Тобирама. — Я прожил на свете достаточно долгое время, чтобы не путаться в значении сказанных слов, — парировал Ашина, смахнув седые пряди с крепких, но слегка ссутуленных от тяжести брони плеч. — То, что ты испытываешь к семье своего брата, по-иному не описать, — его слова — это щелчок по носу. — Или ты скажешь, что я к своим годам успел ослепнуть настолько, что не смог бы этого различить? — Не знаю, что вы там различаете, — Тобирама отстранился от стены, скрестив руки на груди, — но не вам меня отчитывать в том, в чём вы не понимаете... — он хотел добавить «ни черта», но сдержался. — Куда более меня настораживают ваши «причины». Вы что же, при смерти, раз пытаетесь повенчать Итаму с Узушио так скоро? Ашина криво усмехнулся. — Нет, не при смерти, — только и ответил он. — Лучше ответь, Кико в добром здравии? Я знаю, что она решила остановиться у тебя. Надеюсь, ты наслаждаешься её обществом, она завидная невеста, — он даже издал что-то, похожее на сухой смешок, словно знал, с чем теперь имел дело Тобирама. — У вас, должно быть, много общего, а если нет — что ж, времени узнать друг друга у вас будет достаточно. — Что же вы не нашли для неё кого-то другого, раз она такая завидная невеста? — всё же не сдержался Тобирама, незаметно потирая пальцами налокотники. — С нашей деревней у вас и без этого брака крепкий союз. — Покажи мне более подходящего жениха, чем Второй Хокаге, — Ашина постучал пальцами по письменному столу, — к тому же с тобой она наконец-то сможет найти покой. Это была ложь. — Хотите, чтобы я за ней приглядывал вместо вас? — Тобирама поймал посыл. — Наймите в таком случае богатую няньку, а не меня, такого счастья мне не нужно. Спихивайте её на кого-то другого, а я сейчас занят и после войны буду занят тоже. — У тебя был бы доступ к нашим техникам, — Ашина ковырнул ногтем ладонь, — ко всем. Скрипнула тяжёлая дверь за их спинами, и в изящной арке возникла Чихару, придерживавшая плюшевую акулу одной рукой, а другой — стирая с глаз остатки песка после сладкого детского сна. Тёмно-вишнёвые волосы её были примяты с одной стороны, её свободное ночное платье, блёкло-жёлтое, с набивными узорами на рукавах и подоле, напоминало юбку тропической медузы. Она зевнула, широко и так сладко, что Тобирама едва сдержался, чтобы тоже не зевнуть. Просторный зал превратился в островок утренней безмятежности, детских грёз и вопросов; солнце всё смелее выглядывало из-за лесных крепостей: его рогатое темя вонзалось бесшумно в небесную бледную плоть, точно трезубец, впивавшийся в спину гигантского кита, о которых писали в энциклопедиях и которых описывали моряки в своих размокших от сырости и соли дневниках, а потом — на рынках и около пристаней. Ашина приоткрыл окно, раздвинув занавески шире, — и света стало намного больше, теперь он, этот свет, точно весёлые огненные горностаи, носился по стенам, оставался на полу, на столе, заглядывал в шкафы. Улицы ещё утопали в остатках ночного колдовства, изредка где-то вдалеке поскрипывали колёса повозок, кричали петухи, шуршали сеном мулы и волы в загонах. Чихару удивлённо и немного растерянно осматривалась по сторонам, будто что-то искала или потеряла; её бровки взметнулись вверх, стоило ей обратить внимание на Ашину, она потёрла левый глаз и только после этого прижала к груди зубастую серую игрушку, купленную не так давно, не больше трёх месяцев назад, в Танзаку. Тобирама стоял на месте и ждал. — А папа уже вернулся с небес? — первым делом спросила Чихару, взгляд её забегал. — Уже прошло... один, два... два с половиной... Мама считает дни, она говорила, кажется... — она подняла взгляд вверх, к потолку. — Кажется... — Похоже, у тебя проблемы не только с теорией, но и с устным счётом, — Тобирама присел перед ней на корточки, так что тихонько клацнули пластины его доспехов, и Чихару смотрела теперь на него, всё ещё немного сонно. — Я поговорю с твоим сенсеем, чтобы он помог тебе научиться работать с числами и цифрами. — Не надо!.. — Чихару уткнулась подбородком в акулий нос. — Дядя, у меня и без того совсем-совсем нет времени, а Итама-вредина меня до сих пор не научил швырять сюрикены, вот! — она немного насупилась. — Папа просто обязан вернуться с небес, мне скучно без него, и мама грустит, я знаю, что грустит, даже меньше теперь улыбается... Может быть, он на нас обиделся, поэтому не хочет возвращаться?.. — А ты сделала что-то, что могло его обидеть? — Тобирама пытался придумать ответ. — Нет, — Чихару опустила глаза в пол, — почти ничего. — «Почти» — это как? — Тобирама переглянулся с Ашиной, который всё ещё стоял возле окна, разглядывая квадратный ящичек-шкатулку, в котором хранились ещё мотки ниток, иголки, спицы — всё. — Ты всё-таки сделала что-то плохое? — На моей памяти за все свои годы она успела устроить много детских пакостей, — подал голос Ашина, — например, прятала в чучело белки мои письма, когда была в Узушио, или подменила — не знаю, намеренно ли — соус на клей, когда у нас был большой ужин, а главным блюдом были мидии, к которым этот соус предназначался... — он явно решил припомнить каждый её грех, но затем резко остановился и улыбнулся, — но Хаширама никогда не обижался на подобные шутки. — Да, чаще всего он смеялся и смотрел на светлую сторону, — добавил Тобирама чуть тише, убрав тёмно-вишнёвую прядку за ухо Чихару. — Нет, он на вас не обиделся. — Тогда я сделаю всё-всё, чтобы папа мной гордился — может быть, тогда он решит, что с нами лучше, чем на небесах, — она улыбнулась слегка, — там же только облака, солнце, луна и звёзды — наверное, это грустно. Он обязательно вернётся... — она резко отскочила назад, когда Тобирама щёлкнул её по носу. — Дядя, так нечестно! — Меньше думай об этом, — сказал своё наставление Тобирама. — Дедушка, а вы ещё побудете здесь? — она потёрла кончик носа. — Вы же обещали научить меня какой-то супер крутой технике, которую знаете вы, а до этого знал ваш папа, ваш дедушка, ваш прадедушка... и дальше... Вы покажете? — Когда повзрослеешь, — Ашина направился к выходу, — тогда, может быть, покажу. — Так тоже нечестно! Почему взрослым можно знать всё, а мне даже техники теневого клонирования выучить нельзя? — она выразительно взглянула на Тобираму, уже почти окончательно проснулась. — Я уже многое умею и всему хочу научиться, чтобы быть сильной, вот! — Ты ещё совсем шмакодявка, — Ашина обернулся, доставая из своей сумки конфету в красочной обёртке, и подозвал Чихару к себе жестом, пока поднявшийся Тобирама следил за ними, периодически глядя на часы. — Вот когда подрастёшь и поумнеешь, тогда я тебе всё расскажу, а пока держи. Это ириска, особая. — Ириска? — Чихару взяла конфету, сжала её в кулачке. — А почему она особая? — Потому что она очень вкусная, — Ашина усмехнулся, — это лучше любой техники. — А может быть, вы останетесь, дедушка? — Чихару побрела за Ашиной, взяла его за ладонь, сжала её слегка, а Тобирама вздохнул, идя позади них. — Пожалуйста, побудьте здесь ещё немного, пока мамы, Итамы-вредины и тёти Хиро нет. — Нет, мне нельзя, — покачал головой Ашина, уже надевая сандалии у порога. — Даже Итама так не вредничает, — надула щёки Чихару, обнимая акулу. — Но вы же придёте к нам ещё? Через... один... два... четыре... через десять, — она растопырила пальцы свободной руки, когда Ашина уже открыл дверь и собирался уходить, — через неделю? — Нет, — Ашина опять качал головой, — но я приду к вам снова, скорее, чем ты думаешь. Ашина отдалялся от дома, не поднимая даже дорожной пыли, не шаркая, не оглядываясь. Одинокий, словно чёлн в спокойной чистой реке с песчаными берегами, он двигался в сторону главной улицы, которая вела прямо к главным воротам; он был почти единственным прохожим, только парой минут позднее за ним увязался бродячий рыжий кот. Лозы, вымахавшие до уровня древних дубов, провожали его шелестом, ветер катил между домами сорванные листовки и объявления, занимавшие раньше место на заборах и зданиях. Чихару погрустнела, всё махала рукой, вздыхала, повторяя: «Пока-пока, дедушка». Когда же серый доспех клана Узумаки пропал из виду, она отступила от выхода, вздохнула и потянула тяжёлую дверь за ручку, чтобы закрыть её. Тобирама ей помог. Лишь после этого они вернулись в детскую спальню с журавликами и игрушками, расставленными батальонами на полках. В спальне было по-прежнему тепло, удивительно по-летнему и мирно, как в наземном гнезде глухаря, свитом у заброшенных тропинок. Чихару, не смотря на часовые стрелки, присела на кровать и, зевнув, завернулась в одеяло, устроив акулу на своих коленках. Её глаза только-только прояснились после сна. — Дядя, ну вы же со мной останетесь? И, может быть, покажете какую-нибудь технику? — Чихару высунула нос из своего мягкого кокона. — Я хочу глянуть на неё, хоть одним глазком, я никому-никому не расскажу об этом, честно! — Так не пойдёт, — Тобирама поискал место, куда себя деть; отыскал лиловое кресло в углу, возле большого деревянного замка, который, однако, собирала не Чихару, а Итама, много лет назад, будучи ещё подростком. — Техника теневого клонирования тебе не подойдёт, Чи, ты ещё плохо управляешь своей чакрой, что может сыграть с тобой злую шутку однажды. Особенно при использовании техники теневого клонирования. — Тогда, может, покажете суперские водные техники? — не отставала Чихару. — Нет, Чи, — Тобирама опустился в кресло, — я тебя не буду сейчас учить. — А завтра? — продолжала гнуть свою линию девочка. — А послезавтра? — она глядела на Тобираму, интерес и энтузиазм заставлял её ёрзать на месте, а глаза — полыхать. — А... может быть, на следующих выходных? Пожалуйста-пожалуйста! — Нет, — опять отказал ей Тобирама, — тебе рано изучать мои техники, Чи. — Это всё потому, что вы Хокаге и суперкрутой, — она печально улыбнулась. — Я слышала, как мама говорила, что вы уходите куда-то в воскресенье. Куда? — Ты задаёшь слишком много вопросов, Чи, — Тобирама прикрыл глаза на мгновение. — Дядя, — сказала она не очень уверенно, потирая лоб, — но шиноби обязан задавать много вопросов. Так говорит сенсей, вот, — её прояснившиеся глаза напоминали два чёрных осколка эбонита. — Сенсей не врёт. — А ещё шиноби должны знать, когда задавать лишние вопросы — опасно, — проговорил Тобирама учительским тоном. — Сегодня ты побудешь со мной, пока все остальные заняты, — он заметил, что Чихару хотела задать ещё один вопрос, но только вздохнула в итоге. — Сегодня у вас будет тест в Академии, ты к нему готова? — Тест? — Чихару растерянно заморгала. — Тест, — повторил за ней Тобирама. — Я не... там несложно, там... Я не знаю, я не помню, — сокрушённо выдохнула она, пряча лицо от стыда за спиной серой мягкой акулы. — Я даже не знаю темы! Дядя, а можно я останусь дома, мне сегодня как-то нехорошо... — Скоро будет семь утра. Покажи свой учебник. — Когда Чихару кивнула и исчезла в полумраке коридора, он размял плечо и шею. Чихару перелопачивала все свои вещи кругом, поднимала коробки, перебирала книги, вздыхала, вертя головой, пока вдруг не наткнулась на новый фолиант, нахмурилась и озадаченно погрызла нижнюю губу. Надпись на книге гласила: «Гендзюцу, ниндзюцу, тайдзюцу — пособие для будущих генинов». Тобирама усмехнулся. Он знал текст каждой страницы чуть ли не наизусть, ведь её писали при нём, каждый день, целый год, спрашивали мнение, советы. «Значит, вы говорите, нужно включить в этот раздел подробное описание способностей каждого подкласса гендзюцу? — Айуму, тогда моложе на несколько лет, с горящим взглядом, вопросительно перечитывал свой черновик с пометками и замечаниями. — Не слишком ли это будет сложно для детей в диапазоне от четырёх до семи лет?» — «Я бы многое отдал в таком возрасте за подобную информацию, — Тобирама наблюдал за нервозной дёрганой походкой своего протеже. — Поверь, это лучше знать раньше, чем выяснить все тонкости потом, заработав не один шрам». — «Я понял, — быстро кивнул Айуму, вписывая в черновик несколько новых строк, — значит, я дополню эту секцию...» — «Я бы на твоём месте поговорил с Токой, — Тобирама заметил промедление со стороны своего собеседника и добавил: — Я замолвлю за тебя словечко». — «Думаете, она раскроет свои секреты? — уточнил Айуму. — Мы с ней никогда не ладили». — «Теперь у вас попросту нет иного выбора, кроме как привыкнуть к острым углам друг друга, — Тобирама прищурился. — Без её помощи ты далеко с этим разделом не уедешь». — «Как скажете, господин Тобирама, — Айуму отвесил почтительный поклон, — я попытаюсь найти с ней общий язык. Мы всё-таки уже далеко не дети...» Чихару задумчиво листала страницу за страницей, игрушечная акула с мягкими зубами лежала рядом; шелест, шуршание и тихое бормотание заполнили собой тёплую спальню. Другие книги, к которым притрагивались даже реже, чем к пособию для генинов, с завистью наблюдали за ними своими опрятными аккуратными корешками. Тобирама сидел на мягком лиловом кресле возле бельевого шкафчика, куда складывали одежду, постельное белье, наволочки, всякую мелочь, включая ремни и пояса. Над ним висела расшитая крестиком картина: высокие серые сосны, пастушки и белые, точно облака, овцы. Занавески зашевелились от слабого сквозняка, как от призрачных змей. А в доме было тихо. — Я ничего не понимаю, — призналась Чихару, тыкая разочарованно в буквы, — я много-много раз читала одну и ту же строчку, но так и не поняла, о чём в ней говорилось... — Значит, плохо читала, Чи, — Тобирама почти прикрыл глаза, почти заснул, — будь внимательнее, никто ведь не прочтёт за тебя учебники. Как ты будешь браться за миссии, если не выучила простейшие правила и справки из учебника для начинающих? — А вы читали такие книжки раньше? — Чихару перевела въедливый пытливый взгляд на Тобираму, который вытянул зашифрованный дневник и предпринял пару попыток найти закономерность в словах и предложениях. Вопрос заставил его задуматься. — Раньше не было таких справочников, — после короткого молчания ответил он. — А жаль. — Но вы всё равно очень умный, — Чихару улыбнулась. — Даже без таких книжек. — Это не причина для тебя не учить теорию, — сделал ей замечание Тобирама. — Но мне она правда не даётся, дядя! — у Чихару загорелись щёки. — Я ведь не какая-то зазнайка, как Нен-тихушник. Он только и умеет, что бросаться умными... умными... — она задумалась, — словечками, вот. Я зато лучшая в практических занятиях. — Теория может однажды спасти тебе жизнь, — Тобирама закрыл дневник-блокнот, когда Чихару решила в него заглянуть, оставив учебник на полу, а акулу — прижимая к груди. — Чи, это важно, особенно сейчас. На тебя будут рассчитывать твои товарищи по команде. — Мне они не нужны, — Чихару гордо вздёрнула свой маленький подбородок, — я буду работать одна, чтобы... — она задумалась, набрала побольше воздуха в грудь и выпалила: — Потому что я хочу быть как папа, он никогда не подвергал кого-то опасности. Поэтому я стану сильной сама, вот, — у неё загорелись глаза, — а потом я стану Третьим Хокаге! — Чи, — Тобирама вздохнул, тяжело, — ты должна научиться работать в команде. — Но дядя... — она разглядывала обложку зашифрованного дневника, но не спрашивала о нём, словом даже не коснулась этой темы. — Учи, у тебя ещё есть время, — Тобирама небрежно потрепал её по волосам — тёмно-вишнёвые пряди были на удивление мягкими и непослушными, — и, когда Чихару отступила, насупившись, снова погрузился в чтение. Он видел рисунки, сделанные явно рукой не самого одарённого художника-самоучки. — До восьми часов осталось чуть меньше часа. — А вы меня отведёте в Академию? — Чихару снова подняла на него взгляд. — Да. — Тобирама, сидевший в тепле и уюте, то и дело щипал себя за руки, лишь бы не заснуть прямо в кресле, а соблазн такой был. — Ты сегодня будешь со мной весь день, Чи. — Правда? — Чихару легко отвлекалась от своей теории. — Я думала, вы скажете «нет». — Я до сих пор сомневаюсь, что ты сможешь со мной просидеть весь день в кабинете, — Тобирама убрал руку с тёмно-вишнёвой макушки и сразу заметил честную детскую улыбку с пролётами вместо пары зубов. — Наедине с бумагами без картинок, Чи. — Раз картинок не будет, я нарисую их сама, — звонко засмеялась Чихару, — возьму с собой свои карандаши цветные, и я придумаю, у меня столько картинок в голове, я даже смогу... — она задумалась, — я вот умею рисовать всё-всё, лучше Итамы. — И скромности тебе не занимать, — всё-таки не сумел сдержать усмешки Тобирама. Они сидели в спальне одни, в большом доме, построенном с любовью и расчётом, каждая возведённая стена — это дыхание мечты, это клочок памяти, каждый уголок — это биение сердца и сказанные вслух обещания. Коридоры, спальни, кухня, столовая, гостевые, зал... Чихару вернулась к учебнику, взяла его покрепче и, радостно улыбаясь, взобралась на колени Тобирамы, а тот, отложив дневник на ближайший столик, устроился удобнее на своём месте, откинулся полностью на спинку кресла и уложил руки на подлокотники, то и дело бросая сонные взгляды на часы: они шли урывками, минута — десять минут, двадцать минут — тридцать пять... Утренний свет опускался на свежие страницы, едва ли знавшие прикосновения пальцев. От них тянуло новизной: будто книга сошла с печати совсем недавно. Маленькие пальчики скользили по выверенным строкам и схемам, изображениям каналов чакры, там же Айуму выделял материал, нуждавшийся в повторении — боевые печати и простейшие техники. Птицы начинали подниматься к перинам облаков, мелькать серыми штрихами между ними, и их голоса подзывали солнце, манили его к себе, и солнце всплывало на поверхность — раздувшееся и оранжевое, так что каждая ветвь, каждый цветок были одарены атласными лентами рассвета. Тобирама ломал голову над шифром, а Чихару — над прописными истинами, которые должен был знать каждый шиноби с малых лет. Тобирама постукивал временами пальцами по подлокотнику, рассматривая иногда учебник, Чихару же ёрзала у него на коленях, всё тяжко вздыхала, словно её пытали, и косилась на таинственный дневник, вопросы зрели у неё на кончике языка, готовые сорваться в любой момент. Она бы не поняла и половины, даже верно переведённой, она бы удивлённо округлила глаза и несомненно спросила бы: «А Скрытое Облако — это очень-очень далеко от нас, дядя?». Ей была чужда война, от войны её хранили, точно хрустальную статуэтку, ибо война — это не для детей. — Ты не читаешь, — заметил Тобирама, когда Чихару быстро перелистнула пару страниц. — Я быстро читаю, дядя, — невинно захлопала она ресницами, — осталось немножко, и мы пойдём в Академию, правда? — Давай-ка начинай сначала, вслух, — Тобирама вернул её к предисловию перед главой. — Но я ведь читала, дядя, это нечестно! — Чихару повысила голос, затем затихла. — Я так буду читать целую вечность, и мы ничего не успеем, а сенсей за опоздания заставляет нас учить стихотворения, потому что они, он говорит, развивают мышление, вот. — В стихотворениях нет ничего плохого, — Тобирама направил её палец к первой строке, в которой рассказывалось про потоки чакры немного подробнее, — а вот в проваленных тестах — есть. Думаешь, твоя мать будет тобой гордиться, если ты принесёшь плохую оценку? К тому же шиноби с низкими баллами не становятся. — Я стану, — Чихару надулась, — и у меня ведь высшие баллы по практике, правда! — На тесте тебя это не спасёт, — Тобирама покачал головой, — читаем вслух. Чихару затихла, уставившись на текст. — В чём дело? — Тобирама взглянул на учебник. — Первое слово — чакра, Чи. — А, да, чакра, точно-точно, дядя, — запнулась Чихару, — а дальше... Она читала по слогам, очень медленно, постоянно заикалась и хмурилась, перечитывала слова по несколько раз, потом замечала это и прыгала на три-четыре строки ниже, после чего ритуал повторялся: запинки, слоги, прыжок. Тобирама терпеливо её поправлял. В одной из комнат зазвенел будильник; зов утра длился пару минут, после чего опять наступила тишина, нарушаемая мелодиями золотистых дроздов, построивших гнездо не так далеко от дома с тёмно-красной крышей. Синяя небесная бездна с завистью смотрела на зелёные просторы, дороги, пропускной пункт у главных ворот, пустовавшие пока тренировочные площадки, ларьки, забегаловки... Синяя бездна молчала. Недалеко от квартала клана Узумаки распевались музыканты, репетировали перед приближавшейся годовщиной основания деревни: там были и сякухати, и кокю, и древние хитирики — всего и не разобрать. «Раз, два, три! — восклицали они. — Нужный настрой, ребята, нам необходимо его найти, мы же не хотим опозорить нас и, куда важнее, наше музыкальное ремесло!» — «Мы репетируем уже не первый день, — возмущались другие голоса, — с восьми утра и до позднего вечера! Это немыслимо! Мы ведь уже давно не новички». — «Даже мастер может допустить ошибку без тренировок, — продолжали с другой стороны, — нас будет слушать сам господин Хокаге, а он не любит фальшивую музыку!» — «Я слышал, он в музыке не разбирается». — «Да-да, есть такие слухи, но не нужно быть музыкантом, чтобы заметить откровенную халтуру, поэтому — цыц, продолжаем». Многие надеялись, что праздник не омрачит война. Тобирама был в этом не так уверен: надежды его таяли так же быстро, как скользила по документам письменная кисть. Он читал учебник всё медленнее и медленнее, чаще делал паузы, иногда и вовсе замолкал на несколько секунд, не оказывая больше поддержку Чихару, и та, заметив это, с ленцой тянула уже знакомые слоги, очертания которых видела в самом начале. Она увела палец со страницы на длинную царапину на синем наруче и затихла. Молчание затягивалось в то время, как спальня напитывалась светом, втягивала его в себя, точно губка, на светлых бумажных обоях стали более заметными рисунки, сделанные мелками. Чтение вслух довольно быстро утомило Чихару. Она охотно сползла с колен Тобирамы (он не стал её останавливать), по-хозяйски поправила одеяло, уселась на кровати, отчаянно делая вид, будто заинтересовалась учебником, для вида водила пальцем по строкам и листала страницы не так быстро, как раньше. «Этот шифр явно не создали за день-два, — размышлял тем временем Тобирама, пытавшийся вывести алгоритм зашифрованных посланий, — таким не пользовался даже Рейзо, впрочем, Рейзо не вёл никогда дневников, только мог послание оставить в шуточной форме, — от воспоминания Тобирама поморщился. — Этот Банри был куда хитрее». Он несколько раз проверял обложку, чтобы удостовериться, что в ней не спрятали подсказок или дополнительных страниц. Ничего. «Если человек хочет что-то спрятать, он прячет это на самом видном месте, — Рейзо провёл указательным пальцем от своего локтя до ладони, отпил из своей фляги ещё глоток чего-то — Тобирама не был уверен, чего: запах был слишком слабый. — Хотя я вот, например, предпочитаю ничего не прятать: какой в этом смысл, если рано или поздно кто-то сможет всё отыскать сам? Вообще вся эта таинственность и игра в шпионов — всего-навсего фарс». — «Ну да, тебе легко об этом рассуждать, — Тобирама фыркнул: он хотел уйти, несмотря на все попытки Хаширамы их сблизить. — Твои-то техники не нужны будут даже побитой дворняге». — «Бьёшь в самое больное место, волчонок? Уважаю, — кивнул одобрительно Рейзо и откинулся на траву, подложив под голову руки. — Знаешь, я создаю техники для того, чтобы ими мог пользоваться только я». — «Как эгоистично, — усмехнулся Тобирама, — вот умрёшь ты, умрут и все твои техники, о них забудут, как, впрочем, и о тебе самом, будто тебя и не существовало вовсе. Техники — это способ как-то влиять на мир, даже находясь в могиле несколько столетий спустя». — «Твоими техниками могут убивать и калечить, — Рейзо пожал плечами, — ты об этом никогда не думал? Даже если их заклеймить запретными». — «Тогда люди ничему не научатся, — Тобирама сорвал ромашку, скомкал её между пальцами. — Если бы все следовали твоему примеру, никто бы даже огонь не научился зажигать толком». — «Мудрость поколений — это немного другое, — Рейзо смотрел на него из-под коротких опалённых ресниц, — а техники, в отличие от знания, как потрошить дичь, всё же способны изменить многое, ход истории даже, если как следует постараться, но не факт, что эти изменения будут благими». — «С таким подходом лучше бы ты сидел где-нибудь в пещере, — Тобирама окинул взглядом поляну, где они остановились, — и вообще, поднимайся уже, иначе мы опоздаем к ужину. — И добавил тише: — И что только брат в тебе нашёл, трусливый сказочник». Тобирама вспомнил его улыбку, широкую, открытую, с пролётом вместо одного переднего зуба, затем тряхнул головой, вернулся к дневнику-блокноту, оценивая грубый почерк, бежавший по страницам, словно татуировки, на самих же страницах ещё остались небрежные кляксы, исправления и мелкие пятна от жира или масла. Он даже не заметил, как начал клевать носом, наблюдая сквозь мутное стекло глаз, как змеились перед ним слова. Иоши нашёл бы ответы быстрее. Иоши жил шифрами и таинственными кодовыми переписками, это была его стихия, а стихия Тобирамы — дзюцу. — Дядя, — Чихару оставила учебник и акулу на постели, а сама юркнула к правому подлокотнику кресла, тронула маленькими пальчиками наручную пластину, и Тобирама, оклемавшись, перевёл на неё свой усталый взгляд. — Уже скоро восемь. — Восемь? — Тобирама потёр глаза и взглянул на часы, после — на самодельные вазочки, кружки, миски и краски рядом с ними. Солнце царапало пористое бирюзовое небо, уродовало и без того побледневшую луну. — У тебя есть пятнадцать минут на сборы. — Пятнадцать? — Чихару пригладила топорщившиеся волосы и состроила ангельские глазки. — А может, мне можно пропустить тест в этот раз? — Нет, — Тобирама сунул дневник обратно в свою сумку, потянулся, — одевайся, я буду ждать тебя у выхода. — Ну вот, — Чихару разочарованно перевела дух, — я же всё завалю... — Пересдашь в следующий раз, — Тобирама поднялся и вернулся в коридор, когда Чихару стала рыться в бельевом шкафчике, вытягивать из него вещи: кофты, футболки, кимоно, накидки, пояса... Тобирама простоял там, рассматривая деревянную коробку, в которой хранились ключи — самые разные на первый взгляд: одни были маленькими, вторые — большими, третьи — ровными, четвёртые — кривыми, в коридоре ещё горели лампы, пусть и не так ярко, как в середине ночи; на большой тумбе стояла декоративная бутылка, служившая теперь подставкой для горсточки золотистых нарциссов, а раньше в ней хранили дорогое сакэ. На деревянном полу, от начала и до самой двери в спальню, расползался узкий ковёр с мягким тёмно-бордовым ворсом, он щекотал подошвы ног при каждом шаге. Тобирама сонно прислушивался к шуму, доносившемуся из спальни: шуршание одежды, шёпот, стук ящиков, звон потёртых от прикосновений ручек, — а в голове вращал другое: он всё ещё пытался отделаться от вязкого неприятного чувства, которое засело в его груди, прилипло к рёбрам, застыло на них клеем, давило на солнечное сплетение, и этому чувству он пытался дать название, продолжая убеждать себя, что иного выбора не было. Даже если бы его слова сломали что-то в Кагами — тот бы всё выдержал, и это пошло бы ему только на пользу: когда отказываешься от воздушных замков в небесах, всегда бывает... неприятно, однако позднее на смену им приходит смирение и спокойствие. Все раны затягиваются. Все раны грубеют. Все раны болят. Что было бы, если бы Кагами не услышал отказа? Несомненно, сплошные проблемы для обоих. По всей деревне поползли бы слухи, рано или поздно, Кагами так бы и жил своей кипящей влюблённостью, искал бы моментов для близости, грезил бы о поцелуях и больше, больше... Это не привело бы ни к чему хорошему. Подобная привязанность, если её не избегать, всегда кончается одним: всё надо уметь отпускать, нельзя цепляться, нельзя надеяться на вечность, надо всего лишь разжать окоченевшие пальцы, которыми ты хватаешься за что-то ценное, родное, тёплое. Тобирама устал отпускать тех, кто был ему когда-то дорог. Из спальни тем временем выскользнула Чихару: на ней была тёмно-синяя жилетка с красным водоворотом на спине и плечах, футболка — кремовая, штаны — серые, заколка — на своём месте, в волосах, и никаких других украшений. Она тихой мышиной походкой приблизилась к погружённому в свои мысли Тобираме сбоку и тронула за расслабленную ладонь. Он стоял возле двери, уже надел сандалии, затянул ремни на них и рассматривал теперь маленькую графитовую зарисовку — на ней был мотылёк. — Пойдёмте? — спросила Чихару, заглядывая в его лицо. — Пойдём, — Тобирама кивнул, когда Чихару широко ему улыбнулась. Они двигались быстрым шагом по улицам, покинув квартал клана Узумаки, улицы медленно наполнялись прохожими и патрулями, которые изредка останавливались, чтобы отвесить уважительный поклон или два. Деревня пробуждалась после короткой ночи. Прихорашивалась. Румянила киноварью стены и крыши, блистала ослепительным золотом в окнах, плела утренние мотивы, дёргала за невидимые струнки, скользила по ним ногтями, тревожила мраморно-зелёный ворс. Медленно оживали лавочки и забегаловки, лапшичная, с дверей которой бодрая Шизука снимала объявление о подработке. Гасли фонарики. Раскрывали свои бархатные веки дома. Поскрипывали деревянные вывески и двери, чирикали стайки наглых воробьёв, сидевших на замаранных заборах. Ветер то появлялся, то пропадал. На небесном потолке застыла лепнина из снежно-белых облаков, раньше прятавших звёздных сверчков, а теперь — сизые дали. Сжимая крепко ладонь, Чихару осматривалась по сторонам с таким трепетным восторгом, будто видела эти улицы впервые, но стоило ей приблизиться к Академии, как весь её настрой пошёл на убыль. Дубки, высаженные несколько лет назад, перешёптывались между собой, молодые сплетники; на синие ирисы, росшие рядками, садились мотыльки и бабочки, иногда, жужжа, прилетали и пчёлы, и мохнатые шмели. Глаза Тобирамы уже щипало от переизбытка света и недостатка отдыха, а сам он с некоторой завистью смотрел на незнакомку, застывшую на скамейке в объятиях сна: она сидела, раскинув руки в стороны и запрокинув голову назад. Он вздохнул. Ещё несколько раз их встречали уважительными кивками свежие патрули — утренняя смена, — и Чихару семенила следом, точно маленькая перепёлка, она едва поспевала за шагами Тобирамы, но не жаловалась. В главные двери Академии влетали разношёрстные ученики, сонные, зевавшие, тащившие за спинами рюкзаки с выданными им учебниками. — Дядя, а можно, я всё-таки пропущу тест? Всего один разочек? — уточнила Чихару, когда они уже находились у крыльца главного входа в Академию. Ирисы здесь источали пряную сладость, свежесть ранних часов, на траве маячками блестели слёзы росы. — Нельзя, — отрезал Тобирама. — Ты же хочешь стать шиноби? — Хочу, — моментально кивнула Чихару и покосилась на проскользнувшего мимо них беловолосого парнишку, который мгновенно скукожился, напряг плечи и скрылся за дверью. — Но вы же с папой не зубрили теорию, как мы, а всё равно стали суперкрутыми, вот! — она нехотя отпустила ладонь, поправила лямку своего новенького рюкзака. — Поверь, мы бы предпочли зубрить теорию, чем учиться на собственных ошибках, Чи, — Тобирама покачал головой, чувствуя всем телом, как на него устремляли взгляды и ученики, и их родители. — Я бы на твоём месте постарался сдать с первой попытки. — Я не сдам, — поникла Чихару, — я не помню... — Сдашь, — Тобирама развернул её в сторону массивной деревянной двери, где висели свежие объявления о наборе учеников на дополнительные занятия, — а если не сдашь, будешь оставаться после занятий со своим сенсеем до тех пор, пока не сможешь получить высший балл, — он с удовольствием заметил, как Чихару развернулась на пятках назад, едва не задохнувшись от возмущения, такая живая. — Ну дядя! — она пискнула. — Я... — Это не обсуждается, — Тобирама жестом указал на дверь. — Беги, ты уже опаздываешь. Тобирама убедился, что Чихару в потоке других учеников пересекла порог Академии, а дальше — уже была в надёжных руках Айуму и других учителей. Он постоял несколько секунд на месте, вдыхая прохладный воздух, когда заметил знакомый силуэт Коты, встрёпанного, в измятой одежде, с ворохом на голове, будто на его макушке сороки свили гнездо из позолоченной проволоки. Кота торопился, но Тобираму он даже в спешке разглядел, помедлил, прежде чем влететь в здание, отстранённо кивнул и сгинул за дверью. Тобирама хмыкнул про себя: «Он ещё доставит проблем, если его не выпрут из Академии через полчаса». Он отступил, возвращаясь на главную улицу. На некоторых балкончиках жилых домов цвели пёстрые петунии в плетёных горшках. Постепенно жизнь, кипевшая за их окнами, вытекала наружу — как будто кто-то сделал глубокие надрезы в каждой стене, и теперь они кровоточили. Люди закрывали двери на ключ, причёсанные и прилизанные, готовые к новому трудовому дню: одни спешили в госпиталь, другие — на рынок, третьи — на стройки, четвёртые — на миссии, приносившие деревне доход. У каждого было своё дело. Тобирама направлялся в здание администрации, несколько раз запнулся на ровном месте, едва не оступился у всех на виду: его по-прежнему клонило в сон, и мысли неотвратимо возвращались к резиденции, манили к разобранному на полу футону и к тишине... Поэтому он пришёл к выводу, что, раз ни того ни другого ему не видать по крайней мере до вечера, единственным способом не заснуть прямо за столом был свежий кофе, две чашки или три... Дорога привела его сначала к аллее, затем — к городскому фонтану, после городского фонтана мелькнули вывески булочной и кондитерской (обе открылись совсем недавно). Чуть южнее обосновалась семья Намикадзе: они устроили свой магазин «Всякая всячина» между парой антикварных лавочек, продавали мелочи для ремонта и декора, подержанное оружие, одежду второй и первой свежести, бижутерию, много бижутерии, на любой вкус... Тобирама невольно засмотрелся на жёлтую вывеску с красными буквами и остановился возле посудной лавки «Тайны фарфоровой черепахи». Чакру Кагами он ощущал через стены, хотел пройти мимо, затем сам себя одёрнул с мыслью: «Мне нужен кофе». На входе его встретили щелчки ракушек. За прилавком стоял Кагами, одетый в форму: кремовая рубаха, поверх неё — коричневый жилет, ниже — тоже коричневые, правда, на тон темнее, штаны, от его привычного вида остался лишь протектор на лбу — даже волосы он затянул в низкий крысиный хвостик на затылке. Ему шло. Взгляд графитово-чёрных глаз тут же устремился в сторону Тобирамы, затем, моментом позже, метнулся обратно к Асами, которая, тягуче мурлыкая слова, раздавала ему указания, ведя пальцем по страницам каталога. Она обернулась на шум практически сразу и улыбнулась, слегка прищурившись и поправив длинные перчатки. На ней тоже была форма, только вместо тёмных штанов — строгая юбка-карандаш. Кагами выглядел частью магазина, вписывался в интерьер, точно уютный пуфик, впечатление портили разве что свежие тонкие повязки на ладонях. Короткое замешательство отразилось на нём единственным жестом — он потянулся к воротнику, чтобы оттянуть его немного по своей старинной привычке, но потом взял себя в руки и продолжил смотреть прямо. Слишком прямо — и во взгляде его на этот раз было что-то такое, от чего не возникало никаких вопросов, только странное утверждение — «со мной всё в порядке, правда». Многие на его месте предпочли бы ощериться, оскорблённо поджать губы, развернуться и уйти. Однако Кагами даже не шелохнулся. Тобирама сделал пару размеренных шагов к прилавку, мельком оценивая товары: какие-то чайники напоминали молчаливых скромных монахов, какие-то — расфуфыренных шутов с бубенчиками на колпаке; нестерпимо пахло кофе, этот запах перебивал всё: утреннюю негу, травы, свежие страницы... Асами устроила свою руку на крепком плече Кагами и шепнула ему едва слышно: «Вот твой первый посетитель, обслужи его, дорогой, будь добр». Тот моргнул, помялся на месте и только после этого приблизился к кассе, пока она разливала по чашкам сваренный кофе. — Что-нибудь желаете? — спросил Кагами, глядя прямо, в глазах его не было привычного блеска. — Я мог бы вам что-то подсказать, если вас интересует нечто конкретное. Может быть, новый сервиз? У нас ещё остались образцы тонкой работы с прошлых поставок... — он не улыбался и, когда появилась возможность, увёл взгляд в сторону, за дверь. — У нас сегодня действуют скидки на вон те чайники, кстати говоря. — Мне нужен только кофе, — Тобирама оценивал поведение своего ученика. — Кофе, — повторил Кагами и нагнулся, доставая из-под прилавка пару баночек. Расставил их перед носом Тобирамы, повернул названиями к нему, потряс сначала одну, затем другую. — В зёрнах, я подозреваю, да? — Верно, — Тобирама прищурился, читая названия. — Какое посоветуешь? — Для вас или для вашей невесты? — уточнил Кагами совсем тускло, затем опомнился и прокашлялся. — Простите, горло. — Пока для меня, — не стал одёргивать его Тобирама. — Обычно я беру этот сорт, — он указал на банку синего цвета, и Кагами кивнул, готовясь отсыпать около двухсот грамм в баночку поменьше, тоже расписную, с красивыми надписями. — Но сегодня я бы выбрал что-нибудь новое. — Учитывая ваши вкусы... — Кагами провёл пальцем по крышке второй, бело-зелёной банки, встряхнул её и дал понюхать концентрированный аромат, который всё больше и больше захватывал воздух в посудной лавке. — У этого сорта острое и терпкое послевкусие и есть незначительный запах дыма, который вы наверняка заметили. — Я чувствую, — Тобирама взглянул на остальные банки, — есть ещё варианты? — Сладковатое я вам предлагать не стану, — Кагами приложил указательный палец к подбородку, отвернулся назад, встал на невысокую деревянную ступеньку и достал с полки другую банку, серую, старую на вид. — Есть такое, с ореховыми нотками, в нём нет ни чётко выраженной сладости, ни горечи. Можно сказать, он нейтральнее остальных. — Как давно ты разбираешься в кофе? — задал интересовавший его вопрос Тобирама. — Пару часов, — улыбка Кагами вышла кривой и непривычной. — Я мог бы заварить вам понравившийся сорт на пробу... если вы этого хотите, конечно, — он поставил банку на прилавок, отодвинув в сторону каталог с глянцевыми листами. — Хотите? — Заваривай, — Тобирама кивнул. Кагами поспешно подхватил нужную банку и приблизился к кофемолке, хотел уже засыпать в неё зёрна, но Асами остановила его прикосновением руки — мол, не торопись — и сказала: «Я уже заварила его, дай чашку на пробу господину Хокаге». Он забрал простейший поднос с жёлтыми однотонными чашечками, без сколов и царапин, за ними, должно быть, смотрели тщательно и обращались бережно. Белый пар поднимался над их солнечными бортиками, кружился в воздухе драконьими вихрями. Кагами поставил поднос на прилавок и отступил, поправив нервно протектор. Тобирама забрал одну порцию кофе и осторожно, принюхавшись, сделал маленький глоток. Оценивая бархат вкусов на своём языке, он медленно, с наслаждением опустошал чашку, разглядывая мельком мягкие волны чёрных волос и совсем чуть-чуть загоревшее лицо. Кагами всё чаще показывал ему спину, будто избегал взглядов, расхаживал от одной полки к другой: смахивал невидимую пыль, делал всё, чтобы казаться занятым — чёрный крысиный хвостик на затылке вилял из стороны в сторону, следуя резким поворотам его головы. Кофе закончился, и Тобирама поставил чашечку обратно на поднос, заметив только сейчас на коричневом жилете гордый символ клана Учиха. — Как вам? — спросил Кагами, а сам, судя по тону, думал о своём. — Сойдёт, — Тобирама вытянул из своей сумки старый простой кошелёк, без опознавательных знаков: просто кусок кожи на застёжке, в котором позвякивали иногда от движения монеты. — Сколько я должен за триста граммов? — Для вас мы сделаем скидку, господин Хокаге! — вмешалась Асами, снова устроив свою ладонь на плече Кагами, отчего тот поёжился, но не сказал ни слова. — Двадцать процентов, а ещё вы могли бы посмотреть на наши сервизы, не пожалеете... — Триста граммов, с вас... сорок пять рё, — Кагами ловко взял банку с зёрнами, убрал крышку и осторожно отсыпал нужное количество в другую банку, поменьше, затем поставил кофе на маленькие весы, кивнул, придвигая товар к Тобираме. — Не желаете что-нибудь ещё? — Больше ничего, — Тобирама убрал баночку в свою сумку, к кошельку, из которого он ранее достал нужную сумму и положил на прилавок, и Асами охотно забрала купюры, пересчитывая их только для вида, потому что Хокаге не стал бы их обманывать. — Кагами, не забудь, я буду ждать тебя в десять у себя в кабинете. — Да, сенсей, — бесцветно ответил Кагами и отступил в тени, расставляя банки с кофе по своим местам. Делал он это медленно и осторожно, будто тянул время, и Тобирама с облегчением выдохнул про себя: может быть, вся эта игра в чувства завершилась? Тобирама покинул лавку, услышав позади короткое «до свидания». После выпитой чашки кофе в голове у него многое прояснилось, сон отступил ещё на несколько шагов назад, пусть глаза и горели от его отсутствия. Этот отрезок дороги до администрации окружали россыпи неприхотливых гортензий, пурпурных и бирюзовых, над которыми порхали золотистые бабочки, дубовые шелкопряды. Всё больше людей, бодрых и сонных, высыпалось на улицы: строители, пекари, уборщики, повара... Одни художники-передвижники искали вдохновение в разных уголках Конохи, зарисовывали цветы, скалу, переулки, фонтан, рыночные просторы, выставляли свои картины на виду. Небеса тревожили крыльями ястребы, рвавшиеся в сторону «скворечника», за спинами они несли новые послания с фронта. Тобирама ускорил шаг. Администрация стала для него вторым домом за всё это время — превратилась в место, где сосредоточились его мысли и где была его ответственность, его воспоминания. В архивах Минори уже носился с документами, бегал по ступенькам вверх и вниз, точно паук, проверял старые фолианты и новые наброски, свитки, распиханные по секциям в особом порядке, и всё косился на широкие столы, тоже заваленные бумагами, за одним из которых сидела Эри. Она уже пребывала в полудрёме, прикрыв глаза, а рядом с ней покачивался на стуле Хибики, её двоюродный брат, бодрый, видный белокурый парень с большими бледными глазами цвета лиловых фиалок. У него было треугольное лицо, крапинка на кончике носа, тупой подбородок и слегка оттопыренные уши, проколотые дважды, не очень удачно. Пока ему везло. Миссии не оставили на его коже ни грубых уродливых шрамов, ни ожогов, впрочем, родинками природа его также не одарила. Носил Хибики тёмно-зелёную накидку, доходившую до середины бёдер, поверх светлой свежей футболки. Эри непроизвольно наморщила нос, пробормотала что-то неразборчиво, и её дыхание вновь выровнялось, Хибики же усердно вчитывался в свиток, оставленный в архиве вчера. Ещё он грыз короткий карандаш, делал какие-то заметки в своём небольшом черновике, соединял пальцы в печати, тренируясь, и насмешливо глядел на Минори, который, тайком рассматривая Эри, краснел и фыркал каждый раз, когда Хибики с ленивой улыбкой подкалывал его: «Спящих красавиц будят обычно поцелуем, ты не знал?» — на что получал красноречивое шипение: «Завались, придурок!». В гибельные для флоры чертоги свет прокрадывался на цыпочках, осторожно пригревая страницы разного происхождения и качества, он застывал прямо на них ослепительной белизной, омрачённый лишь тёмными вязями букв, а в стены, казалось, впитался аромат книг, мятного чая и — отчего-то — корицы. Тобирама миновал высокую дверную арку и удостоился практически мгновенно жгучего взгляда со стороны Минори, скривившего губы в раздражении и поспешившего скрыться глубже в архивах, среди тысяч и тысяч полок, укатив за собой лестницу на колёсиках. Только после этого Хибики, следивший за вынужденным побегом своего товарища, вдруг оторопел, тонкие его губы, с которых слетали шутки, вдруг стали ровной линией, ни намёка на улыбку. Он растолкал Эри, и вместе они, раскрыв широко глаза, обратили внимание на Тобираму, который поставил баночку с кофе на стол и без особого выражения осмотрел рабочие столы. Остальные работники архивов суетились не меньше: тоже перебирали послания, доставляемые из «скворечника», сортировали их. — Господин Второй Хокаге... — начал Хибики, недоуменно уставившись на баночку. — Мы с Эри как раз разбирались с техникой, вместе, — он даже кивнул второй раз, взял в руки свой черновик, постучал карандашом по столу. — Мне уже рассказала обо всём бабуля Башира, я отправляюсь с вами на эту несомненно важную миссию, большая честь, правда, большая, поэтому... — Подлиза, — донеслось до них вместе с нетактичным кашлем. — Прости, Минори, не тебе ли надо разбираться со вчерашними торговыми декларациями? — почти гавкнул Хибики на нарушителя спокойствия и прочистил горло, заметив, как вздёрнул бровь Тобирама. — Так вот, господин Второй Хокаге, я делаю успехи с этой техникой, Эри подтвердит, — он посмотрел на свою двоюродную сестру, и та незамедлительно кивнула. — Конечно, чтобы освоить её идеально, я должен потратить хотя бы дней пять, но поскольку сроки нас ставят в определённые рамки... — До воскресенья ещё есть время, пусть и не так много, — Тобирама ужасно хотел выпить ещё кофе, чашку-другую. — Не вижу среди вас ни Данзо, ни Хирузена. Они ещё не пожаловали? — Немного опаздывают, — не сдержала зевок Эри и тут же смутилась. — Непозволительная роскошь — эти опоздания, должен я вам сказать, — покачал головой Хибики, будто вовсе не он оказался в архивах только из-за того, что его притащила с собой сестра, чтобы обучить тому немногому, что могло бы помочь на фронте. — Я бы сократил им выходные, пускай бы работали не покладая рук... — Хибики, — Тобирама одарил его прохладным взглядом, — я бы на твоём месте сосредоточился на технике. Что же до моих учеников — у них уже нет выходных в этом месяце, — он заметил, что Хибики умерил свой пыл и тут же заводил карандашом по черновику усерднее. — Эри, не могла бы ты вместо чая в этот раз заварить мне кофе? — Конечно, господин Хокаге, — Эри устало улыбнулась, — чашечку? — Две, — Тобирама заметил, что стопок документов не становилось меньше. Эри словила его взгляд, придвинула к себе одну из бумажных гор, расправила один из листов перед собой быстрым движением, и её сонные припухшие глаза забегали по тексту. — Сегодня меньше отчётов и куда больше запросов на миссии, — сказала она, выдернув карандаш из рук Хибики, который, впрочем, никак не возмутился подобному жесту. — Я уже распределила их по рангам, чтобы не возникло никакой путаницы... Они будут у вас на столе, когда вы этого пожелаете. — Хорошо, — Тобирама прислушался к чакре, которая оплетала всё здание администрации, словно пурпурная лоза. — Я так понимаю, Иоши ещё не объявился? — Нет-нет, — Эри покачала головой, — кабинет господина Иоши пока пуст. Я бы предположила, что он скоро придёт, в одиннадцать-двенадцать часов, так обычно случается... — она моргнула. — Мы получили несколько писем от Имы... — В таком случае я их заберу, а остальное буду ждать в кабинете, — взяв письма со стола, Тобирама в последний раз оценил загруженность в архивах, становившихся всё более и более оживлёнными, будто большое сердце администрации стало быстрее перегонять чернильную кровь. В кабинете царил порядок, и всё потому, что вчера Тобирама разобрался почти со всеми документами, даже место между стопками освободил. Несколько минут он просидел в коконе утренней тишины, письма с подробным отчётом лежали перед ним. «Номура Цугуру — капитан отряда "Чёрная молния", также известен как Секач, — почерк у Имы был разборчивый и ровный, почти печатный, — нам удалось узнать, что в их планах было объединиться с отрядом "Клыки" в деревне Широи, что находится в данный момент под полным контролем Скрытого Облака, оттуда они должны были двинуться в сторону ближайшего к Юи города, Нетсу, чтобы создать очевидное давление на гражданских, но мы успели перехватить их раньше, чем это произошло, — Има поставила вопросительный знак ниже. — Цугуру изначально вёл себя на допросе развязно и уверенно, до поры до времени, но с помощью моей техники я узнала о нём всё, включая год его рождения и имена родителей... Возвращаюсь к теме. Теперь нам известно, что "Клыки" действительно планируют нанести удар по Нетсу, а затем и по Юи, всё-таки отряд их весьма многочисленный даже без людей "Чёрной молнии". Цугуру уверял, что в нём состоит тридцать два человека, и все — отменные шиноби Скрытого Облака, тренировавшиеся денно и нощно до войны и оттачивавшие свои навыки. В основном в нём состоят люди из клана Шимо, но есть среди них и обладатели кецурьюгана... Клан Шимо, конечно, не так известен, как, к примеру, другие крупные кланы, но их способности ещё могут доставить нам проблемы, про их техники тайдзюцу известно, конечно, не так много, но ясно одно: недооценивать таких противников нельзя, — тут почерк стал мельче. — Я отправила семнадцатый и двадцать второй отряды на поддержку Нетсу. Остальные следуют нашему плану — освобождают позиции севернее. Информацию о самом Цугуру прикрепляю ко второму своему письму, думаю, вам оно будет тоже полезно». Тобирама придвинул к себе второе письмо, развернул и стал читать про себя, когда дверь тихонько открылась, а затем на стол со стуком опустились две чашки с кофе. Он оторвался на мгновение от чтения, заметив Эри, которая явно хотела что-то спросить, но так и не решилась открыть рта — удалилась молча, не проронив ни слова. Тобирама вчитывался в текст:       «Номура Цугуру. Тридцать семь лет, рост — метр девяносто восемь, короткие чёрные волосы, на лице — три шрама: один изогнут, словно крюк, идёт от середины щеки до левой ноздри, второй — пересекает лоб наискосок, а третий, вырезанный на правой скуле, напоминает больше клеймо в форме мотылька. Карие глаза. Тяжёлое телосложение. Вёл себя расслабленно с первой встречи, всё требовал закурить, редко раскрывал рот и никогда не говорил правды; вероятно, он уже бывал в допросных комнатах — и не раз. О техниках Яманака, возможно, слышал, поэтому заметно занервничал, когда понял, что эти техники применят на нём. Пытался сбежать до сеанса, неудачно. Привожу подробное описание того, что удалось вытянуть из его сознания.       Эй сидит в своём богатом кресле за стратегическим столом, тёмная кожа его лоснится от масел, линия от кончика носа до самого лба привычно прячется под серым головным убором; он смотрит на фигурки, вырезанные из оникса, поглаживая тёмную бороду, пальцы у него длинные, узловатые. Цугуру в последнее время часто видит его таким: расслабленным и тихим, передвигающим пешки по нарисованному материку с границами и названиями; по одну руку от него лежат письма и отчёты разведчиков, по другую — курительная резная трубка. Он отрывает, наконец, глаза от карты, когда слышит: «Мы потеряли связь с четырьмя отрядами, господин Второй, а Юи по-прежнему кажется непреодолимым бастионом: силы противника там велики». Цугуру тоже обращает внимание на светленького юркого юношу-гонца с фронта, в бело-серых одеждах, который мнёт нервно конверт тонкими сбитыми пальцами. Цугуру знает, что эти новости не радуют никого: ни фавориток, ни Райкаге, ни его самого. Эй устало вздыхает, прикрывая свои чёрные глаза, сидит так несколько секунд, заставляя гонца переминаться на месте в ожидании новых приказов, и только потом громыхает словами:       — Они думают, что преимущество на их стороне, — он улыбается, убирая ровно четыре фигурки с карты, — ну что же, преподнесём им сюрприз. Цугуру, — жестом подзывает к себе, — мне понадобятся твои люди и ты в том числе, нужно расшатать почву под их ногами. Пусть «Чёрная молния» выбьет для нас немного времени для следующего хода. Направляйтесь к востоку, там сосредоточено больше всего деревень, которые Скрытый Лист защитить будет не в состоянии — там их силы не так сконцентрированы, как на западе.       — Мы можем таким образом запугать ещё и гражданских, — кивает Цугуру; он был готов к этому уже не первую неделю, хотя сам бы предпочёл ещё немного посидеть в деревне, всё-таки на нём висела ответственность за дочь Первого и за безродного непоседу с шилом в одном месте. — К тому же они ещё не знают, каким путём мы пользуемся, чтобы попасть в страну Горячих Источников, это тоже играет нам на руку: наши караваны с припасами будут в относительной безопасности...       — В относительной безопасности, — лицо Эя пересекает усмешка, — это вряд ли.       — Мы сделали всё, чтобы... — Цугуру вдруг запинается, когда замечает лёгкий насмешливый взгляд Второго Райкаге, он понимает лучше остальных, что повторять прежнюю тему они не намерены, ни один из присутствующих. — Я понял.       — Заодно присмотришь за нашей величайшей проблемой, — Эй передвигает ониксового слона с края карты ближе к востоку, к тем границам, где море кусало каменистые берега, куда пафосно и вальяжно причаливали их корабли. Их паруса — белее горного снега.       — Вы доверяете его мне? — Цугуру ничуть не удивляется. Он знает, что Второй осведомлён лучше него самого, с кем они имеют дело: явно не с дураком, который не раз уже подрезал их планам крылья, как дети подрезают в шутку крылья крупным воронам.       — Ты его взял под крылышко семь лет назад — тебя можно было бы назвать его духовным наставником, если бы ты принимал все наши звания и все наши правила, — он вертит перед своим приплюснутым носом короля. — Ты единственный, кто способен обуздать его нрав, как бы забавно это ни было. Другие от него отказались бы.       — Этот парень без мозгов, — вздыхает всё-таки Цугуру, когда парочка молодых фавориток дарит ему тихие смешки, скрытые за веерами, вышитыми золотыми и серебряными нитями.       — Он что, снова напакостничал в своём отряде?       — Не то слово, — смеётся Эй, для него это забавное занятие — точно наблюдение за муравьями. — Он выставил посмешищем главу отряда «Рубиновые», к которому я его приставил. Действительно, у него своеобразное представление о дисциплине.       — Думаете, на востоке от него будет больше пользы? — Цугуру прощупывает почву.       — Нет, но не бросать же лучшую карту сразу? — Эй сцепляет пальцы в замок.       — Мы могли бы уничтожить их преимущество за один миг, — подаёт голос стриженная под мальчишку девушка; у неё тёмная кожа, кольцо в нижней пухлой губе, глаза — оливковый цирконий, внимательные, маленькие, быстрые. Взгляд её так похож на взгляд жены Первого Райкаге, такой же колючий. — Если вы отправите ещё и меня, им тоже придётся лишиться пары своих козырей...       — Похвально, что ты рвёшься в бой, Момоко, но для этого пока рано, — Эй придвигает к себе курительную трубку, поджигает её и втягивает дым, все ждут его следующих слов, и только Цугуру понимает, что тот уже всё решил. — Пусть почувствуют себя победителями на несколько секунд, прежде чем мы утопим их в грязи...       — Вы всерьёз послали Нобу на передовую, а меня оставили... для чего? Чтобы я вам помогала пальцы растирать или, может, пыль с ваших драгоценных коллекций сбивать? — злость Момоко не чувствует в такие моменты разве что совсем безмозглый голубь, который сидит на балке, спрятав голову под крыло. Её чакра бурлит под кожей, жалит, как крапива, давит, плющит. — Он младше меня на два года!       — В отличие от него, твой стиль ведения боя нуждается в корректировке, причём довольно серьёзной: ты легко срываешься, легко теряешь контроль, бесишься и причиняешь вред всему, что тебя окружает, — Цугуру говорит вместо Второго, который выпускает изо рта дым, как угольная печка. — Момо, твоя сила может быть использована против нас в бою — а это может повлечь за собой серьёзные последствия.       — Сенсей, — она явно недовольна, дует губы, фыркает, но слова сенсея для неё — закон, который она ещё ни разу не посмела нарушить. — Я хотя бы раз смогу принести пользу своей деревне? Я устала просиживать штаны в своей комнате за этими идиотскими... — она бросает взгляд на игровые фигурки, — идиотскими шахматами.       — Шахматы развивают ум и стратегическое мышление, — Цугуру сам не разбирается в шахматах, но говорит так, потому что хочет увидеть одобрение в чёрных глазах Второго, будто верный сторожевой пёс. И он видит это — всего на секунду. — Тебе не будет лишним научиться думать наперёд, а не бросаться сломя голову в самое пекло.       — Я не хочу быть как мой отец, — всё-таки шипит Момоко, — он только и делал, что сидел за этой дурацкой игрой, но так и не смог защититься от... — она прикусывает губу, едва заметно, бросает вороватый взгляд на Второго и продолжает. — Я сбегу, если вы меня не отправите на фронт. И никто меня не сможет остановить.       — Беги, — пожимает плечами Второй, — но потом ты не сможешь вернуться назад.       — Что? — Момоко яростно вскидывает взгляд. — Это ещё почему?       — Я назначу награду за твою голову, — смеётся слишком легко Второй.       — Награду?.. — Момоко едва не открывает рот, удивлённая. — Я дочь Первого Райкаге, вы не посмеете сделать меня отступницей! — она давит на больное, на свою связь с Первым, морщится даже при этих словах, но её загнали в тот угол, где только подобный ответ имел хоть какую-то силу.       — Момо, умерь пыл, — морщится Цугуру, когда Второй вновь устремляет взгляд прямо на них, смотрит с обманчивой весёлостью, едва сдерживает хохот, который вот-вот мог вырваться из его широкой грудины. Все знали, что, будь его воля, вся деревня уже превратилась бы во что-то иное: в его комнате висят плакаты, все стены ими завешаны, и слова «враги ближе, чем вам кажется» живут на каждой улице деревни Скрытого Облака. Момоко фыркает опять, громко, но не уходит — только садится возле стекла, сквозь которое пробиваются маслянистые солнечные пряди, комья, блики; она смотрит на деревню свысока: большое матовое здание, предназначенное для Райкаге, возвышается над остальными постройками, с его макушки сползают цветущие лианы, белые и нежно-розовые, в них находят приют райские птицы, среди зарослей, почти джунглей, в самом центре деревни, опутанной вуалью густых облаков. Цугуру облегчённо выдыхает и прячет руки за спиной, когда Второй подзывает к себе свистом коричневого юркого сокола, который без промедления садится на его наплечник с левой стороны. Глаза у сокола — как две золотые монеты, острые когти вцепляются в кожу.       — Второй Хокаге хочет поиграть с нами, — почти нашёптывает Райкаге своему соколу, а тот молчит, плотно сомкнув изогнутый клюв, — и мы поиграем с ним, не в нашем стиле отказываться от заманчивого предложения... — жестом правой руки он подзывает к себе слугу, который, уловив этот сигнал, несёт бутыль сливовой настойки, наливает в чёрную чашечку и отступает с заметным кивком. — Цугуру, ты ведь говорил с нашим достопочтенным Нагахару? Он готов организовать новые поставки?       — Я в политике, конечно, не разбираюсь, — Цугуру сжимает руки за спиной, — но Скрытый Туман будет оказывать нам поддержку, пусть и не так открыто, как принято считать. Поставки будут, Нагахару дал своё слово. Ещё к нам, возможно, направят наёмников... — он тоже усмехается, когда Эй отпускает сокола и снова закуривает.       — Наёмники из Киригакуре всегда славились своими навыками, но у нас хватает и своих специалистов, — пожимает плечами тот, — впрочем, отказываться от подобного дружественного жеста было бы верхом неуважения.       Би всё это время стоит в стороне, следит за окружающими своими светло-карими, почти янтарными глазами; она — высокая, такая же темнокожая, светлые волосы её напоминают жгуты... Цугуру видит, как её пробирает на смех от того, что Момо всё же отступила, надула губы и теперь сохраняет деланное равнодушие, пока за окном моросит дождь. Большая чёрная крыса вертится у её ног». Тобирама перевернул страницу, измял немного края и столкнулся с оставшейся частью отчёта: подробная роспись всех ходов Цугуру в стране Горячих Источников, приложенная карта с пометками; они действительно действовали на востоке, переплыли залив Двенадцати Копий на кораблях, высадились в порту Акулий Зуб, где установили свой контроль, но с Нобу, джинчурики двухвостого, так и не встретились. Тобирама отложил отчёт, сделал глубокий вдох, прикрыл глаза и несколько секунд сидел так, неподвижно, укладывая в голове всё, что удалось узнать Име во время «допроса», после чего в несколько глотков, жадно, выпил из одной чашки кофе. «Значит, Скрытый Туман действительно поддерживает их настолько сильно, — сделал он очевидный вывод, — а делают вид, будто им неинтересна наша война... — он вернулся к карте, разглядывая захваченные противником территории, и взялся за карандаш. — Пока мы контролируем восток, но это не продлится долго, если они направят туда большинство своих шиноби, чтобы выбить нас оттуда. Сообщение там сложное, местность — тоже, а у них к тому же выход к морю, — Тобирама обвёл город Нетсу и с подозрением посмотрел на Драконье Ущелье между горными хребтами, которые были естественной преградой для Скрытого Облака, чьи силы пока прижимались к северным границам, откусывая деревню за деревней в отдалении. — Нам действительно нельзя потерять Нетсу сейчас, но манёвр мы всё равно сможем совершить, отступим к городским стенам, выманим их на выгодную для нас местность...» Тобирама осилил и третью чашку кофе, но через двадцать минут об этом пожалел сотню раз: сердце его стало безумно биться о рёбра, оно едва не выпрыгивало из груди, пальцы дрожали, так что из них выпал карандаш. Сначала он откинулся на спинку своего стула, попытался успокоить быстрый пульс, затем понял, что это было бесполезно, и поднялся с места, начал расхаживать по кабинету, что также ему не помогало. Открыл окно, пытаясь перебить кофейную горечь утренней свежестью, запахами цветов и росы, но лишь отсрочил головокружение, которое заставило его опереться руками о раму, сцепив зубы. Его мало теперь заботили птицы, ветер, люди, небо, облака, хотя снаружи совсем распогодилось: всё вспыхивало солнечным золотом, всё пело, всё сообщало тайком о низких ценах, о свежих поставках из страны Травы. Из кабинета открывался вид на края крыш госпиталя и Академии, липовые и кленовые кроны... Тобирама не считал минуты, проведённые у окна. Возможно, так прошло полчаса, может, немного меньше или больше, но, обернувшись, он первым делом взглянул на часы: те показывали без двадцати десять утра. Быстрая печать — и теневой клон возник перед рабочим столом, во всём своём привычном обмундировании. Алые глаза его были такими же нездорово блестящими, как и у оригинала; Тобирама успел оценить масштаб катастрофы: бледная кожа даже вспыхнула слабым румянцем на щеках, слегка покраснели и уши из-за проклятого кофе, который перебивал прочие запахи. Он тяжело вздохнул, проведя ладонью по лицу, пока клон терпеливо дожидался команды. — Забери Чи из Академии, — сказал Тобирама приказным тоном, а сам опустился на стул, чтобы его не повело в сторону от того, как кружилась его голова. — Она будет ждать тебя у главного входа, она всегда там ждала Хашираму. — Я знаю, — клон сложил руки на груди, — будет сделано. Клон быстро исчез, а Тобирама, вздохнув, хотел взяться за новую кипу бумаг, но передумал. Он только с тоской взглянул на ящик, откуда ранее выбросил весь табак и самокрутки, и поморщился — горло сушило. Пёстрые маски глазели со стены. Они напоминали о фестивалях в Узушио, где ценили актёрское мастерство и театры: ныне Мито редко говорила о своей родине, но раньше, много лет назад, она тосковала — это читалось в её чёрных глазах, в жестах, в выбранных словах, творчество превратилось на время в её зеркало. «Я вижу, она грустит, — Хаширама устроил подбородок на кулаке, вращая письменную сухую кисть и так, и сяк. — Может быть, мне стоило бы привезти для неё кусочек Узушио?» — «Как ты собрался это сделать? — хмыкнул Тобирама, перечитывая очередной торговый договор. — Как по мне, это бессмысленно: она должна привыкнуть к новой жизни, а тоска пройдёт со временем, так всегда бывает». — «Она любит певчих птиц, там их было много, — протянул Хаширама, пропустив мимо ушей слова Тобирамы. — Точно, почему бы не устроить в нашем доме место для птиц?» — «А слонов ты привести ещё не хочешь? — усмехнулся Тобирама и затем нахмурился из-за не очень удачной формулировки на бумаге. — Прекрати, нет смысла так гоняться за её одобрением: ваш брак и без того крепок». — «Нет смысла ждать дождя в пустыне, — вздохнул Хаширама, — а это нечто другое. Я просто-напросто хочу, чтобы она чаще улыбалась». Несколько секунд Тобирама бездумно комкал записку Хирузена, ещё несколько секунд стоял возле окна, надеясь, что лишний цвет сойдёт с его лица — и лишь после он наконец отыскал покой за рабочим столом, когда Эри заглянула снова, скользнула коротким сонным взглядом по его рукам, затем — по заполненным документам. Она положила на стол ещё донесения и новые миссии, готовые на подпись Хокаге, и беззвучно удалилась прочь, забрав с собой опустевшие чашки. Дверь тихо закрылась. Тобирама взялся за письменную кисть, до сих пор чувствуя бешеный пульс в ушах — всё тук-тук-тук, будто по его вискам стучали молотками, методично вбивая в них колья. Сердце не успокаивалось, и головная боль нарастала с каждой пройденной секундой. «По крайней мере, не засну, — ловил он себя на подобной мысли. — Но кофе больше пить нельзя, иначе Ясуши от меня потом не отвяжется, или Иоши, что более вероятно». Описания миссий, заметки, короткие пожелания и прочие мелочи проходили через его руки опять и опять, а в голове собирались воедино пазлы предположений на тему того, кто мог бы справиться безукоризненно с заданием, в зависимости от своих способностей: генины, чуунины или джоунины, ещё находившиеся в резерве. Сбоку, на краю стола, лежал отчёт Мамору о беженках: ничего нового там не было, кроме разве что короткой приписки: «Мы напали на след шиноби из Скрытого Тумана благодаря сведениям, которые предоставил для нас Кота». По странице плыл осторожный красивый почерк Мамору без исправлений и помарок, он вообще редко допускал ошибки, а если допускал — переделывал всё целиком из раза в раз. Сквознячок, пробившийся через щель приоткрытого окна, зашевелил краешки донесения о том, что противник затих на несколько часов. «Затишье перед бурей, не иначе». Солнце ещё не пекло ни спину, ни затылок, гнало тускневшие тени из подворотен, чувствуя свою власть над всем миром, над всей страной Огня и деревней Скрытого Листа, ограниченную волей облаков, которые изредка заслоняли его на пару секунд. Шум оклемавшейся Конохи выдёргивал из мыслей каждый раз, когда там, за стенами, под надзором скалы Хокаге, раздавались задорные смешки и рыночные выкрики: это делали те горстки людей, что привыкли бороться с печалью и чувством сосущей желудок тревоги смехом, улыбками, шутками, другие же ходили с угрюмыми лицами — слишком много мыслей они держали в своих головах и на каждую ждали ответы, а иногда — не ждали, бежали прочь от них, словно от пожара: не каждый был готов услышать, что их сын, дочь, отец или мать, лучшие друзья или любовники сгинули в чужой стране, на чужой земле, растерзанные дикими лисами и волками, воронами. Музыканты, звучавшие сначала где-то в тихом квартале Узумаки, сменили место репетиции. Перешли поближе к главной улице, подставляя посудины для сбора пожертвований — всего несколько монет, в лучшем случае — купюр. Голоса их инструментов заглушали разносчиков газет, которые оглашали последние новости. Тобирама подозрительно прищурился и отодвинул от себя отчёт: в нём не было больше ничего важного — одни наблюдения и подозрительные заметки о том, что Сора чаще всего скрывала чакру от остальных, да и сама она мало походила на кого-то, кого связывали обязательства со Скрытым Облаком, но внешность бывает обманчивой. Часы неумолимо отсчитывали минуту за минутой. Чихару влетела в кабинет алой молнией, взбудоражив тонкие листки разведчиков на столе, за ней следовал клон — угрюмее, чем был до этого, секундой позднее он растворился в белом паре, исчезнув с лица земли. Ничего особенного в его памяти не осталось, кроме восхищённых детских взглядов и шепотков: «Это Хокаге? Точно? Ничего себе, круто!». Вереница учеников Академии постарше стояла подальше, оценивала и тоже шушукалась, кивая в его сторону и тут же уводя взгляды. Чихару жадно оглядела комнату, где решались судьбы и исходы, слегка вздёрнула подбородок, словно считала солнечных зайчиков на потолке, а затем с широченной улыбкой посмотрела на Тобираму, пряча за спиной что-то. Тобирама снова прищурился, но не спешил улыбнуться ей в ответ — хотя временами хотелось: она слишком напоминала своего отца, порой это было пугающее сходство, но каждый раз его возвращали на землю тягучие слова-паразиты и взрывы красок в чёрных живых глазах. Он сложил руки на столе и всё дожидался, когда Чихару заговорила бы первой. Так и случилось. Всего пара секунд — и холодная стена молчания растопилась под теплом детской наивной улыбки. — Дядя, а мы сегодня проходили цвета чакры, вот! — призналась она, поковыряв носком своей сандалии пол. — Я чувствовала всё-всё, даже Нен мне стал сильнее завидовать, потому что... — она помолчала и рассмеялась, — потому что я круче него! — А как же тест? — Тобирама решил не поддаваться. — Ты его сдала? — Это неважно, дядя, правда! — вспыхнула Чихару. — Главное, я теперь чувствую... чувствую... — Ты не сдала тест, — изрёк он проницательно. — Почему? — Я не помню, — она опустила нос, — там были какие-то закорючки, странные. — Это иероглифы, Чи, — Тобирама заметил, как Чихару стыдливо отвернулась и протянула скомканный лист бумаги ему прямо в руки, приблизившись к столу. Затем её внимание привлекло что-то другое — маски и копилка. — Что же, теперь тебя ждёт отработка. — Но я не понимаю, — сокрушённо вздохнула Чихару, — ни капельки. — Неуд, — Тобирама рассмотрел прямой прочерк и все зачёркнутые ответы, включая рисунок с каким-то невиданным зверем, похожим на кошку и собаку одновременно. — Ты не пробовала хотя бы не рисовать вокруг своих ответов, Чи? — Но с рисунками веселее, — Чихару насупилась, — вам же тоже нравится, дядя? — Айуму уже назвал время для отработки? — поинтересовался Тобирама сдержанно. — Завтра, сразу после занятий, — Чихару задумалась, переведя взгляд снова на Тобираму, который сложил листок с оценкой надвое и убрал в сторону, а потом вдруг выдала, задумчиво наклонив голову набок: — Дядя, а почему вы такой голубой? — Что ты имеешь в виду? — Тобирама вопросительно приподнял бровь. — Ну, у вас чакра такая голубая, потому что вы любите море? — охотно пояснила Чихару. — Цвет чакры никак не зависит от того, что мне нравится или что мне не нравится, разве вам этого не говорили в Академии? — Тобирама взялся за лист бумаги со списком команд, отправленных на фронт, перечитал его несколько раз. — Или ты опять не слушала? — Я всегда слушаю, — Чихару приблизилась к картотекам, которые возвышались перед ней, как серые склоны с белыми бирками, поднялась на цыпочках немного и потянула за красную ленточку, торчавшую из приоткрытого шкафчика. — Дядя, мы же пойдём с вами на миссию, правда? — Нет, не пойдём, — Тобирама скосил на неё взгляд, — не трогай ничего там, Чи. — Хорошо, — Чихару послушно отстранилась от серых нагромождений, чьи брюхи были набиты делами и папками, только после этого она придвинула с разрешения стул к столу рядом с Тобирамой и уселась на него, подогнув ноги. — Дядя, а что у вас с лицом? — она провела ладошками по собственным щекам. — Вам жарко? — Нет, не жарко, — Тобирама невольно потёр скулу, коснувшись алой отметины. — Тогда... — она отвлеклась на бело-красный головной убор Хокаге на особой подставке, смотрела на него неотрывно и очень внимательно, после чего затараторила снова: — Дядя, дядя, а можно примерить? Папа ведь такой носил и вы носите, точно? Я тоже хочу, вот. — А как же документы и работа, Чи? — пожурил её Тобирама. — Думаешь, они сами со всем разберутся без надёжной руки Хокаге? — Нет, но шапку я всё равно хочу примерить, — Чихару улыбнулась, показывая неровный ряд молочных зубов с брешью, — можно? Пожалуйста-пожалуйста? Тобирама тяжело вздохнул, приблизился к подставке, снял с неё головной убор и одним движением накинул его на голову Чихару, так что та радостно взвизгнула, затем притихла, прокашлялась, подняла подбородок и улыбнулась шире. «Никогда не нравились все эти формальности, — говорил Хаширама, впервые примеряя свою форму, и улыбался он абсолютно так же: растерянно, но широко, лишь бы скрыть, как от волнения у него мелко дрожали запястья. — Лучше бы это место занял Мадара...» — «Не будь дураком, это почётно, — Тобирама тогда тяжело вздохнул, покачивая головой, — ты привыкнешь». — «Главное, чтобы мне не отлили золотую статую в центре деревни... — Хаширама рассмеялся, вроде бы так же, а вроде бы и не совсем, эту призрачную нервозность мог уловить лишь тот, кто знал его с далёких детских времён. — Это было бы перебором». — «У меня, в таком случае, для тебя плохие новости, — Тобирама не сдержал усмешки, — твоё лицо запечатлеют на скале, навечно». — «Ты шутишь?» — «Могу чертежи принести, хочешь? — Тобирама отвернулся, чтобы сдержать смешок. — Это уже оговорено». — «К чему же всё это? — деланно недоумевал он, переводя всё в подобие шутки. — Меня и так все знают в лицо, кого ни спроси». — «Не забудь про свою речь, — Тобирама сунул ему в руки исправленный вариант, — постарайся не отклоняться от плана». — «Ты уже всё продумал на тысячу лет вперёд, — Хаширама всё же не удержался и потрепал Тобираму по белым жёстким волосам — он давно так не делал, чем вызвал недоумённый взгляд. — А ты всё угробить себя пытался раньше». — «Честно говоря, я в тебя не верил, — признался Тобирама, когда они направились к месту сбора, — наверное, это наилучший исход». — «Мир — это практически всегда наилучший исход, — Хаширама поправил воротник формы, уняв незаметную дрожь. — Надеюсь, мы сможем его сохранить надолго...» Тобирама тряхнул головой: из-за проклятой бессонницы граница между прошлым и настоящим размывалась, истончалась, точно лёд, плавившийся от весеннего солнца. Он дотошно поправил головной убор, в котором Чихару почти утонула, из-под обилия белой ткани высовывался лишь аккуратный подбородок, доставшийся ей от Мито, и губы. Она вся светилась, приподняв белой ручкой поля, такая довольная, словно отыскала бочонок с золотом на другом конце радуги. Тобирама вздохнул, прикрыл на миг глаза, пытаясь отделаться от неприятной скребущейся скорби, которую он давил ежедневно, а когда поднял веки, непоседа с копной тёмно-вишнёвых волос отыскала на одной из полок, самой низкой, маленькое круглое зеркальце в синей оправе. Она подносила его к самому носу, щурилась, затем поднимала его повыше, запрокидывала голову назад, затем опускала её вновь, поправляла головной убор уже сама, поставила зеркальце на место. — Дядя, мне идёт? — Чихару потёрла глаза. — Ты ещё маловата, чтобы его носить, — Тобирама взглянул мельком на остальную часть формы. — Может быть, лет так через пятнадцать... — Это так до-о-олго! Я же умру, не дождусь! — Чихару даже на эмоциях притопнула ножкой, но после заливисто рассмеялась. — Я стану Хокаге быстрее, потому что я буду суперсильной, лучшей в деревне, вот, — она перестала хохотать, положив зеркальце обратно. — А что бы сказал папа, дядя? Он бы тоже мне не поверил? — Он сказал бы, что тебе идёт, — Тобирама присел на корточки, скрипнув пластинами своего доспеха. — И вместо бумаг отправился бы с тобой в магазин сладостей. — Правда? — Чихару вдруг всхлипнула, пряча глаза под краем головного убора. — Я по нему скучаю. Очень скучаю, — она зажмурилась, пытаясь спрятать слёзы, но ресницы её всё равно увлажнились. — Он, наверное, злится, что я не сдала тест. Злится же? — Не злится, — Тобирама рассматривал исказившееся от озадаченности и растерянности детское лицо, хотел бы сдвинуться с места и сделать что-то, но не знал, что могло бы успокоить его горе-племянницу. В голову пришла только одна мысль. — Но он действительно никак не может вернуться. Тебе нужно свыкнуться с этим. — Я не хочу, — Чихару заплакала, вытирая старательно глаза, — я хочу, чтобы папа был рядом, потому что все грустят, и... и... и как он будет мной гордиться, если он не с нами? На небесах его, может быть, держат в плену, и... и он не может из него вырваться? Или... у него там секретное задание? — она придумывала на ходу, захлёбывалась собственными слезами. — А как попасть на небеса, дядя? Для этого ведь правда нужны крылья? — Туда так просто не попасть, — Тобирама потёр висок, — и твой отец не хотел бы, чтобы ты отправилась туда тоже, Чи. Ты понимаешь, что такое смерть? — Да, — кивнула Чихару, — это когда птички и зверьки перестают двигаться и засыпают надолго? Вот, мы с Оми и Ио много раз такое видели, а ещё видели, как деревянные закрытые гробы кладут в ямки и засыпают их землёй. Почему никто не ждёт, когда те, кто заснул, вновь проснутся? — она озадаченно глядела на пол. — И папа не засыпал, он не мог заснуть, он же сильный-сильный, но я не понимаю, почему он оставил нас. Почему он не сказал, что вернётся и не обнял на прощание? — Потому что мало кто знает, когда он умрёт, — Тобирама поднялся, — но твой отец успел кое-что написать перед тем, как... заснуть. — Папа что-то оставил? — Чихару всхлипнула. — Правда? — Правда, — Тобирама вернулся к рабочему столу, поманив к себе Чихару, которая придвинула к нему поближе табурет. Он открыл ящик и вытянул оттуда совершенно случайное письмо. — Я прочитаю. — А это письмо в самом деле писал папа? — она взглянула в глаза Тобирамы. — Слово Хокаге, — Тобирама расправил письмо, прочистил горло и, щурясь, стал придумывать из воздуха последнее послание своего старшего брата: — «Доченька, возможно, это будут мои последние тебе слова. Но что бы ни случилось завтра, я хотел сказать ещё раз: я люблю тебя. Я не могу описать, насколько вы все мне дороги, поэтому, ради вас и всех жителей деревни, я иду на этот рискованный шаг. Если что-то пойдёт не так, я хочу, чтобы вы знали: я всегда с вами. Расти собой, Чи, я уверен, ты станешь чудесной девушкой, куноичи, которая сможет сделать нашу деревню намного лучше, чем твой старик. Хотел бы видеть, как ты растёшь и меняешься». — Тобирама выдохнул, заметив, как у Чихару на глаза вновь навернулись слёзы, и нахмурился. — Ни к чему плакать, Чи, мы должны быть сильными, все, чтобы твой отец, мой старший брат, мог гордиться нами. — Он никогда не вернётся к нам, да? — Чихару глядела на него с детским непониманием. — Никогда, — Тобирама положил ладонь на её макушку, — с этим нужно смириться. — А вы смирились, дядя? — Чихару потянула любопытные пальчики к письму. — Да, — солгал Тобирама, ложь во благо, но Чихару только нахмурилась. — Почему тогда ходите всегда такой тёмный и не улыбаетесь? — Чихару потянулась к письму, намереваясь его забрать с такой осторожностью, будто имела дело с тончайшим хрусталём, способным потрескаться от малейшего неровного вздоха, но Тобирама не позволил. — Дядя, можно взять письмо, пожалуйста-пожалуйста? — Вот когда научишься хорошо читать, тогда я тебе его отдам, — Тобирама спрятал липовое письмо обратно в стол, надеясь, что обман его сработал. Во всяком случае, Чихару перестала плакать. — Теперь нам пора бы заняться делами. Мы и так потратили достаточно времени на баловство. — Но... но... — Чихару явно недоумевала. — Но я всего лишь спрячу письмо! Маме покажу! — Нет, — Тобирама был непреклонен, — когда придёт время, тогда и передам его тебе. — Тогда я научусь читать за неделю, вот! — Чихару нахмурилась. — И тогда... — Посмотрим, — Тобирама помог ей снять головной убор, отложил его в сторону и не повременил щёлкнуть её снова по кончику носа. — А теперь вернёмся к отчётам, — он отметил про себя, что его уже практически не мутило от привкуса кофе, румянец с щёк почти сошёл, и только сердце продолжало трепыхаться под рёбрами. — Итак... Когда раздался тихий стук, Чихару мигом встрепенулась, стерев остатки влаги под веками, натянула на своё личико улыбку. Дверь открылась. Первым в кабинет прошёл Кагами, сменивший коричневую форму: теперь на нём была чёрная жилетка на молнии с символом клана, тёмно-бордовая футболка под ней, тёмные штаны, подвязанные у голеностопных суставов, тканевый браслет на его запястье никуда не пропал. Знакомый рюкзак за спиной. Вторым пересёк границу между коридором и рабочим местом Второго Хокаге незнакомец с неряшливыми светлыми волосами, искрившимися от прикосновений утреннего солнца, шею его украшал кожаный тёмный чокер. Не редкость в последнее время. Возле их ног вертелась белая лисица с чёрными лапами и ушами, стоявшими торчком. Очень знакомая лисица... Все трое остановились перед невидимой чертой — перед рабочим столом. На них пялились маски своими пустыми прорезями для глаз. Кагами выглядел так, словно он потерялся в собственных мыслях: всё теребил тканевый браслет на запястье, всего раз посмотрев на Тобираму прямо, а остальное время молча рассматривал рассортированные документы, белые дали, чёрные узоры чернил, печати. При нём даже не было оружия: ни кунаев, ни сюрикенов, ни нитей — ничего. Незнакомец, который обязан был быть Дайго, осматривался куда смелее, но взгляд его пустых голубых глаз вызывал больше вопросов, чем предоставлял ответов. Его одежда выдавала в нём простого горожанина города Неру, из страны Травы: зелёная кофта с рукавом в три четверти, бинты, скрывавшие его руки от локтя до запястья, символ деревни на плече, чёрные штаны со старой, тоже чёрной, заплаткой на левом колене... Закончив его поверхностную оценку, Тобирама обратил взор на белую лисицу, которая тоже смотрела на него в упор. Тишина тянулась, словно приторная нуга, пока Кагами не склонил слегка голову и не заговорил первым. — Ещё раз доброго утра, сенсей, — Кагами говорил тише обычного, — простите, мы немного... припозднились. Надеюсь, это никак не отразилось на ваших планах, — он всё ещё не встречался с Тобирамой взглядами. — Мы готовы ответить на все ваши вопросы касательно миссии. — Братец Кагами! — Чихару мгновенно подскочила с места и через пару секунд юркнула к озадаченному Кагами, обняла его крепко и затараторила: — Братец Минори говорил, что ты пошёл сражаться со страшными монстрами куда-то далеко-далеко, это правда? А какие это были монстры? У них было несколько голов? Или... или... или они плевались ядом?.. — Поверь, Чи, это была обычная миссия, — Кагами не решался двинуться. — Минори просто любит придумывать всякую околесицу: однажды он уверял меня, что молоко с нашей кухни ворует дзасики-вараси, но я ему, конечно же, не поверил, — он сумел улыбнуться — не так ярко, как раньше. — А кто это? — она повернула голову в сторону спутника Кагами. — Твой новый друг? — Чи, — позвал её Тобирама, и она мигом отлепилась от Кагами, — я жду их отчёта. Сядь. — Хорошо, дядя... — Чихару явно хотела потрогать ещё и лисицу, но та показала зубы. — Начнём с самого начала, — Тобирама сцепил пальцы в замок, следил за малейшей переменой на светлом лице Дайго, явно дорогие очки на переносице бликовали от солнца. — Что вас связывало с господином Банри всё это время? — Мы вместе спали, — просто брякнул Дайго. — И... — Спали вместе? — Чихару задумчиво посмотрела на Тобираму, который готов был одним взглядом испепелить за подобную оговорку. Кагами, явно уловивший это настроение, попытался закрыть рот своему новому знакомому. — Это же не плохо! Вот папа рассказывал, что вы в детстве тоже спали вместе, дядя, только вы брыкались, так что у папы оставались синяки на боках и животе, вот! — она придвинулась поближе к Тобираме. — Вы до сих пор брыкаетесь? — Чи, — Тобирама едва не уронил вымученно лицо в ладони. — Значит, брыкаетесь? — Чихару не отставала. — У кого-то будут синяки! — Чи, ты мешаешь, — Тобирама хотел опять щёлкнуть легонько её по носу. — Если будешь и дальше так себя вести, я отправлю тебя в архивы, к Эри. — Не хочу в архивы, — покачала головой Чихару, — я больше не буду говорить, ни словечка, правда-правда, — она сделала глазки, — не прогоняйте, дядя, пожалуйста. — Продолжайте, — кивнул Тобирама Кагами и Дайго, — значит, вы были близки. — Близки, — повторил за ним Дайго, поправив чокер на шее. — Он мне доверял. — То есть ты знал о том, что он связан со Скрытым Облаком? — Тобирама прищурился. — Я... — голубые глаза забегали, — я не знал, я знаю только, что он был лекарем, хотел отойти от дел, мы направлялись в Танзаку, чтобы купить там дом, небольшой дом, завести огромную собаку... ещё была девочка какого-то знатного господина, её нужно было вылечить любой ценой, за это нам бы выплатили большую сумму... — он говорил медленно, и взгляд у него остекленел. — Я не знал... — В таком случае задам другой вопрос, — Тобирама тихо присвистнул и поманил к себе жестом лисицу, которая тут же насторожилась и, принюхавшись, хромая, приблизилась к рабочему столу, а затем — к самому Тобираме. Она села возле него, вильнув хвостом. — Как ты связан с Рики? — Вы... — Дайго сразу напрягся. — Откуда вы знаете её имя? — Ты не ответил на вопрос, — он потрепал лисицу по голове, и она зажмурилась, пока Чихару восхищённо следила за ними, тоже хотела протянуть руки, чтобы потрогать мягкую белую шерсть и потрепать чёрные уши. — Как? — Никак, — Дайго явно лгал, Тобирама чувствовал это слишком отчётливо. — Если хочешь найти укрытие в Конохе, ты должен говорить правду, — Тобирама успевал также наблюдать за Кагами, который мялся на месте то так, то этак, жужжа тихонько молнией на своей чёрной жилетке. — Такие лисы за незнакомцами не ходят. — Эта лисица принадлежала моему отцу, — выдавил из себя Дайго, будто слова рвали его сердце в клочья. — Но потом многое случилось, и я потерял Рики. — Твой отец был шиноби, — Тобирама сложил руки на груди, — из клана Кагуя. Я прав? Дайго промолчал, взволнованно поправив очки на переносице. Его губы дрогнули, цвет отхлынул от лица, но в глазах осталось прежнее бирюзовое ничто, безликие затуманенные зеркала. Рики засопела, мурлыкнула и ткнулась носом в ногу Тобирамы, требуя внимания, затем поморщилась, заметив восторг в чёрных глазах Чихару, и отвернула морду в сторону. Кабинет превратился в суд. На трибуне перед рабочим столом стояли оба: его ученик и любовник отравителя. Оба не могли подобрать нужных слов: один — из-за того, что не знал, пропустил все знаки мимо своего хвалёного шарингана, а второй не особо желал вываливать комья грязи из своего прошлого перед незнакомцами, ибо прошлое имеет свойство пачкать настоящее и омрачать будущее... однако Тобирама уже намётанным взглядом оценивал всё, взвешивал в голове то, что слышал, и то, что замечал. Осанка, голос, манера держаться, кожаный чокер, выцветавшие следы от засосов, которые выглянули всего на секунду из-под воротника кофты. Перебинтованные руки также вызывали множество вопросов. Кагами виновато рассматривал пол под своими сандалиями, для него даже та крупица, которую вычислил Тобирама, будто бы вылезла из сундука с тринадцатью замками, покоившегося на дне мёртвого озера, где и рыбы не водилось. Чихару ёрзала на стуле, внимательно разглядывая всё и вся в кабинете, ей не сиделось на месте. Она покачивала ногами, постукивала ими по табурету и поджимала губы, не позволяя себе заговорить. Детское нетерпение. — Так я прав? — Тобирама вздёрнул вопросительно бровь, ожидая ответа, но ответа не последовало: Дайго лишь спрятал руки в карманы, скрыв за тканью отчётливые следы бурных ночей на коже. — Надеюсь, тебе известно, что я могу решить, что ты скрываешь от меня важную информацию, и направить прямиком в допросную комнату, где из тебя вытянут сведения с невообразимой лёгкостью, — пригрозил он. — Либо ты рассказываешь всё сейчас, либо ты пожалеешь о том, что Кагами проявил к тебе доброту и тактичность. Дайго, окончательно опустивший плечи, сделал глубокий вдох, устремил мутный взгляд на Тобираму и показательно приподнял низ своей зелёной кофты. Зрелище открылось не самое приятное. Поперёк всего его бледного живота застыло уродливое выжженное слово «ошибка», а вокруг ещё неразборчивые фразы, написанные словно бы на черновике. Кожа во многих местах обесцветилась, превратилась в пародию. Чихару любопытно уставилась прямо на шрамы и, тронув Тобираму за руку, спросила: «Дядя, это ведь больно?» Она получила в ответ утвердительный кивок и опять замолчала, вращая в голове загадочные детские мысли. «Ошибка» — именно это слово резонировало в воздухе вместо тысячи криков: «Я невиновен! Отпустите!», — оно выражало стыд, неуверенность, старую засечку в сознании... и оно не было чуждым Тобираме. Хаширама никогда не рассказывал о том, что о нём говорили в далёком детстве, о младшем наследнике-альбиносе, который, казалось, мог умереть в младенчестве от любого порыва ветра, болел часто, но почти никогда не кричал и не звал на помощь, будто бы не был и сам уверен в ценности своего существования. Ошибкой его перестали называть лишь тогда, когда он впервые вернулся после миссии с окровавленными руками, лицом и белыми волосами. Отец впервые сказал ему: «Молодец, сын». Дайго, выдавив из себя всё-таки искусственную улыбку, опустил кофту и покосился незаметно на Кагами, который тоже не мог сообразить, что ответить. — Это оставил мой отец, — заговорил, наконец, Дайго, — на день рождения, прежде чем исчезнуть из моей жизни навсегда. — Я так понимаю, он был разочарован, — Тобирама прищурился, — тебе не передался его Кеккей Генкай, и поэтому ты предпочитаешь умалчивать об этом, — он был убеждён, что под бинтами тоже что-то скрывалось. — Клан Кагуя никогда не славился терпением. — Я не считаю клан своей семьёй, не теперь, — Дайго обнял себя руками, словно замёрз. — Дядя, а что это за клан такой? — Чихару спросила шёпотом, смотря тем не менее на Кагами, который улыбнулся ей, почти ободрительно, почти правильно, как улыбался раньше, но был в этой улыбке дефект. Тобирама не видел в ней былой жизни. — Клан вечных бродяг, — Тобирама не заметил никакого протеста в голубых глазах Дайго. — И ещё безумцев, — Дайго переступил нервно с ноги на ногу. — Вы забыли об этом упомянуть, господин Хокаге. Их клан — это сплошные проблемы. Кровожадные дикари. — Дикари, — повторил Тобирама и смерил его долгим взглядом. — Ты знал, что эти лисы особенные, Дайго? — он скосил взгляд на Рики, которая тихонько сидела возле рабочего стола, всё ещё подёргивая кончиком хвоста. — Они редко заключают договоры с людьми, потому что видят их насквозь, так говорится во многих источниках, — Тобирама пригладил мягкую шерсть на макушке лисицы. — На моей памяти был всего один человек из клана Кагуя, которому удалось добиться их доверия. Ты ведь не заключал с Рики договора, не так ли? — Нет, я не... шиноби, — последнее слово Дайго вытолкнул из себя с трудом. — Начнём опять сначала, — вздохнул Тобирама. — Ты Дайго, отщепенец клана Кагуя, не унаследовавший никаких способностей, связался с господином Банри, чтобы сделать что конкретно? — он слегка откинулся на спинку стула. — Ты не мог не заметить странности в его общении или намёки на его настоящие планы. Начиная от его способностей и заканчивая тем, какими средствами он обладал. Неужели у тебя никогда не закрадывался в голову вопрос, откуда все эти рё, которыми он оперировал? — Я был убеждён, что способные лекари всегда были на вес золота, — Дайго явно волновался, он всё не мог найти одного места, куда смотреть: глядел то на маски, то на окно, то всячески пытался найти поддержку в стане Кагами, который вряд ли мог помочь ему в этот раз, не перед Тобирамой. — Особенно у аристократов. В Неру он не раз оказывал помощь людям голубых кровей или их приближённым, у кого были деньги... — Ближе к делу, — поморщился Тобирама. — Хорошо, — покорно кивнул Дайго, — его знания ядов меня поразили лишь тогда, когда я едва не погиб от одного такого яда. Он за несколько секунд спас меня от неминуемой смерти, и я был ему благодарен... очень... — его глаза снова напомнили Тобираме выкрашенный в дымчато-голубой оттенок хрусталь. — Спасителей стараешься не подозревать во всех смертных грехах... — он внезапно прикусил губу. — Ты знаешь, что он собирался делать в Танзаку? — Тобирама удивлялся тому, что Чихару их внимательно слушала, пусть она и добралась до пустого свитка и принялась его разрисовывать цветными карандашами. — Выполнить пару поручений, так он говорил, — Дайго вдруг улыбнулся, — мы бы осели где-нибудь в стране Чая, где нет войны, я ему даже поверил... нет, даже не так, мне просто нужно было во что-нибудь верить, после всего, что случилось в моей жизни. Я ни в коем случае не жалуюсь, но порой так и хочется спрятать солнечный лучик в банку, чтобы он грел в тёмные времена... — он взъерошил волосы, — каждому это необходимо временами. — Про яды ты знал? — Тобирама продолжал выцеплять факты. — Нет, — Дайго покачал головой, — хотя даже если бы знал, я бы не покинул Хьюго. — Банри, — поправил его Тобирама, — Бандо Хьюго был всего лишь прикрытием. — Я об этом забываю, — сконфуженно улыбнулся Дайго, — я привык к этому имени. — И про шифр, — Тобирама достал дневник, — ты тоже ничего не знаешь? — Не могу разобрать в нём ни слова, — Дайго вновь убрал руки в карманы. — В таком случае, — Тобирама хрустнул пальцами, — Мамору, можешь уже зайти. В главные чертоги Второго Хокаге прошла маленькая полицейская делегация, которую возглавлял Мамору, державший осанку, облачённый в рабочую форму и почтенно склонивший в приветствии голову, в его глазах горел шаринган. Он остановился по левую сторону от своего сына, чьё лицо окончательно окаменело, один только взгляд напоминал сумерки, которые опускались на деревню после небесного пожара. Губы Кагами превратились в тонкую нить, плечи напряглись, ноги — на ширине плеч, а руки оттягивали заметно горловину тёмно-бордовой футболки. Дайго тоже теперь напоминал натянутую до предела струну. Рики клацнула зубами, заворчала, недовольная наплывом посетителей. Чихару оторвалась от своих рисунков — на свитке она рисовала лисицу, только рыжую — и во все глаза стала наблюдать за происходящим, очень редко моргая и вертя между пальчиками красный карандаш. Ещё двое полицейских (Садао и Тайсей, задержавшие ночью Коту), как конвой, сопровождали неожиданного гостя — человека с протектором деревни Скрытого Тумана на лбу и в синей маске, что скрывала нижнюю часть лица. У него были почти бесцветные мутные глаза, как после долгого сна, выбитый символ на левой щеке, точно на собственности, такие же жидкие короткие волосы цвета сырой коры осины. Тайсей нёс в руках причудливый меч с широкой рукояткой и зазубринами вдоль лезвия, сломанные его уши порозовели, хотя ни в администрации, ни на улице солнце ещё не пекло. Садао же, потиравший иногда потные ладони, следил за путами на запястьях неизвестного шиноби, который осматривался спокойно по сторонам, не выдавая ни единой эмоции, и не переставал что-то жевать. Тобирама оценил его одежду мельком: не потрёпанная, славно сшитая, особенно плотный сыромятный жилет, такой непривычный для страны Воды, на руках поблёскивали бронзовые недорогие наручи. Широкий лоб незнакомца пересекали плавные морщины. Кагами и Дайго отступили в сторону, прижавшись практически к самой стене, где находились три квадратных стола и полки с перечитанными тысячу раз книгами о политике, стратегии и экономике. Они не торопились уходить: Тобирама дал им знак остаться. Мамору снова прокашлялся и заговорил. — Господин Хокаге, мы нашли его, — с некоторым облегчением выдохнул он, поправляя волнистые пряди, скрывавшие его уши наполовину. — Шиноби из Скрытого Тумана. Он назвался Харада Намио, и... — Я могу и сам представиться, — нахмурился Намио, его голос был каким-то слабым и сиплым, он прокашлялся, влажно, моргнул пару раз, втянул носом воздух. Взгляд его прояснился. — В чём бы вы меня ни обвиняли, я этого не делал. Белую ворону всегда проще всего найти среди клина чёрных и повесить на неё все грехи, — он смотрел в потолок, — я не помню ничего. — Не помнишь, говоришь? — Мамору возмутился. — Тебя видели на месте преступления. — Я вообще не знаю, как я оказался в вашей дрянной деревеньке, — фыркнул Намио, опять закашлялся, с такой силой, что его едва не согнуло пополам. — Последнее, что я помню — это вспышка света, когда я возвращался с задания, а дальше — блаженная пустота. Я даже не знаю, сколько времени прошло с того момента. День? Два? Три? — Чушь, — Мамору с самого начала не отключал шарингана, — ты не находишься под действием каких-либо гендзюцу, чтобы так безбожно врать не только мне, но и господину Хокаге, — он говорил чётко, с расстановкой. — На твоём месте я бы проявил должное уважение. — А с каких пор в кресле Хокаге сидит белобрысый? — вдруг удивился Намио. — Разве ваш Хокаге это не тот... как же его... бог шиноби, чтоб его, Хаширама, точно, — он даже щёлкнул пальцами, отыскав догадку. — Сенджу Хаширама, Первый Хокаге. И с чего такие подозрения и вопросы? Война у вас, что ли, в самом разгаре? — Война, — Тобирама прищурился, не способный пока разобрать, стояло ли за этой клоунадой и неосведомлённостью нечто больше, чем обычная попытка показать собственную несгибаемость и небрежность — как разговаривал бы любой, за кем стояла сила, чакра или характер. — Белобрысого очень интересует, какое нынче время года. — Февраль же, — кашлянул Намио, — или вы ослепли? — Июнь, — Тобирама заметил удивление в глазах шиноби. — Уже почти его конец. — Этого быть не может, — наверное, Намио усмехнулся за своей тканевой маской. — Ты не заметил этого, когда шёл сюда? — Тобирама не скрывал своего недоверия. — В Кири был снег, насколько помню я, — он прикрыл глаза. — Вы мне лжёте, это точно. — Мамору, направляйся в допросную вместе с нашим гостем, — вздохнул всё-таки Тобирама, тронул затылок, в который будто втыкали острые тонкие спицы, раскалённые спицы. — Удостоверьтесь, есть ли оправдание подобной неосведомлённости о состоянии мира. Отчёт буду ждать до воскресенья. И ещё, — он кивнул в сторону Дайго, — выясни, насколько правдив в своих словах Кагуя Дайго. Забирайте их. Тобирама двинул рукой и вернулся к бумагам, пока Чихару ёжилась и не отводила взгляда от шиноби Скрытого Тумана, следила за ним как заворожённая. «Он классный», — шепнула она почти так же тихо, как шепчет ветер, и Намио вдруг весело подмигнул всем, перед тем как развернуться на пятках ровно на сто восемьдесят градусов и направиться прочь, следуя за своими надзирателями. Шагал он всё увереннее. Молчавший всё это время, Тасей одобрительно промурлыкал похвалу кузнецу, кто выковал меч, а Садао решил рассказать старый анекдот про то, как встретились однажды в баре шиноби Скрытого Тумана, Скрытого Камня и три гадалки... Дайго не стал сопротивляться, когда Мамору, коротко кивнув, повёл его тоже вон из светлого, ещё прохладного кабинета, куда с каждой пройденной секундой заливалась и заливалась солнечная латунь. Рики повернула нос в сторону двери, лизнула тыльную сторону ладони Тобирамы и юркнула в коридор, затем — побежала, прихрамывая, по лестнице, пока не исчезла совсем. Тобирама вздохнул: эта лисица всегда была себе на уме. Один Кагами остался на месте. — Мне тоже уходить, сенсей? — уточнил он. Ничего не ответив, Тобирама перевёл усталый взгляд на него, потёр глаза. — А можно, братец Кагами побудет с нами? — обратила на себя внимание Чихару, начав покачиваться на своём табурете. — Чуть-чуть? Он расскажет мне про то, как он пробудил шаринган, и... и... и про цветы разные расскажет, я люблю цветы, всякие, вот. — Чи, я могу побыть с тобой завтра, — Кагами смутился, опустил глаза вниз, — сегодня... — Ты не пытался разгадать шифр сам? — Тобирама обратился к нему напрямую впервые за всё время, сколько он находился в его кабинете. Кагами осмелился встретиться с ним взглядом, но не смог скрыть волнения — щипнул себя за руку, почти до синяка. — Нет, сенсей, — Кагами смотрел на него и в то же время — сквозь. — Ты открывал дневник? — Тобирама открыл самую середину, исписанную небрежным почерком, будто всё записывали в спешке, неосторожно. — Да, открывал, сенсей, — ответил Кагами. — Но не понял ничего. Никогда не видел подобного шифра, даже когда... — он замолчал, — в общем, нет, я такого раньше не встречал. — Я так понимаю, о происхождении Дайго ты тоже не догадывался, — Тобирама вздохнул выразительно, когда заметил утвердительный кивок. — С таким вниманием тебя на грядущем задании не спасёт даже шаринган, что означает одно: ты станешь обузой. — Нет, сенсей, не стану, — Кагами быстро отреагировал, наконец посмотрев прямо. — Хочется в это верить, — Тобирама спрятал блокнот-дневник в сумку. — Я не чувствую чакры Иоши в администрации. Предполагаю, он так и не пришёл на работу вовремя. Надеюсь, у него есть на то причины, иначе вычту это из его зарплаты. — Мы пойдём к дяде Иоши? — Чихару навострила уши. — Правда? — Да, я уже сделал большую часть своей работы ещё вчера, но своего клона я, тем не менее, оставлю здесь на случай, если случится что-то непредвиденное, — Тобирама привычным движением сложил печать, после чего из воздуха появилась его точная копия, с менее красным лицом, чем некоторое время назад — свежий воздух, проникавший через приоткрытое окно, всё-таки позволил ему немного оклематься. Сердце уже не дрожало так сильно, как раньше. Клон осмотрелся по сторонам, нахмурился, заметив Кагами, и взглянул на свой оригинал, ожидая приказа. — Оставайся здесь, больше ничего не подписывай. — Я всё понял, — клон слегка наклонил голову, делая вид, что внимательно слушает. Тобирама поднялся с места, Кагами же нерешительно помялся поблизости, явно не зная, куда себя деть — исчезнуть или всё-таки остаться, он больше не смотрел перед собой, слегка опустил голову, словно задумался о чём-то, перебирая между пальцами ленточку из тканевого браслета, и, поникший, стоял так до тех пор, пока Чихару в несколько прыжков не оказалась возле него. Она ухватила его за руку, сжала крепко ладонь, заглядывая в похожие чернильные глаза, таившие в себе фамильную опасность, и улыбнулась совершенно отцовской, широкой улыбкой. Это была её привычка — заглядывать в лица, не уводить взгляда, наивная простота. Прошлое опять помахало ручкой, когда текла ещё иная эпоха. Тобирама и его клон следили за ними внимательно: одна готовилась разразиться речью, со своим извечным словом-паразитом «вот», а второй, как гаснущий уголёк, также улыбнулся ей, даже не пытаясь выпутаться из детской хватки. — Тебе понравится у дяди Иоши, он такой весёлый, а ещё знает всякие загадки и скороговорки, — Чихару снизила тон, — мне кажется, он сам их все придумывает, но ты ему не говори об этом, а то обидится, правда. А ещё он умеет очень красиво писать, вот! — У Кагами наверняка есть свои дела, Чи, — Тобирама проницательно взглянул на Кагами, к которому Чихару теперь прицепилась со своими объятиями, впрочем, тот даже не стал вырываться, лишь вздохнул едва заметно и погладил её тёмно-вишнёвые волосы. — На самом деле... — Кагами помедлил с ответом. — У тебя такие холодные руки, — заметила Чихару, — у меня тоже! — Чи, я правда... — Кагами попытался отговориться. — Братец Кагами, — Чихару перебила его снова, — от тебя так вкусно пахнет... Дядя как-то говорил, что ему нравятся такие запахи. Это же... это так свежо и круто! Кажется, это ци-тру-сы, цитрусы и мята, а ещё, — она засмеялась, — морская соль, вот! — Чи, — Тобирама решил вмешаться, — собирайся, иначе мы никуда не пойдём вовсе. — Дядя, — вздохнула Чихару разочарованно, — а можно, когда мы придём, я съем большущую чашку клубники в белом шоколаде? — она отвлеклась на мгновение и выпустила смущённого Кагами из объятий. — Сейчас она такая вкусная!.. — Сенсей, мне точно следует идти с вами? — задал вопрос Кагами, продолжая теребить ленточку своего браслета. — Я мог бы... заняться своими делами, они, конечно же, у меня есть, завтра будет тяжёлый день, — он зевнул, — да и вам я буду только мешать. — Ты поможешь Иоши с шифром, — Тобирама опередил Чихару. — Ты ведь не раз помогал своей матери с её работой. Тобирама вдруг понял, что впервые за долгое время упомянул Ринако. Он хорошо помнил её последние дни, в госпитале, помнил Кагами, который с хрупкой надеждой каждый раз приносил с собой эдельвейсы, садился возле больничной койки и ловил едва заметные улыбки своей угасавшей матери, из последних сил карабкавшейся и цеплявшейся за жизнь. Она требовала, чтобы в палату приносили шифры, новые. К ней приходил даже Иоши, на тот момент её помощник, пусть он был старше на несколько лет, слушал её очень внимательно, запоминал каждое движение карандаша, скользившего по белой бумаге. Болезнь пожирала Ринако с невообразимой скоростью, но даже в таком состоянии она выполняла свои обязанности, пусть от них её и освободили, как только она потеряла сознание в собственном кабинете — тогда ещё никто не догадывался, каким серьёзным знамением это было. Тобирама в те долгие недели тайком сваливал все попадавшиеся миссии, предназначенные для Кагами, на Данзо, Хирузена, Торифу, Хомуру, Кохару — кого угодно из их большой команды, и никто не жаловался. Даже Данзо молчал, будто в рот воды набрал, хотя возвращался всегда побитый и порезанный. — Господин Иоши больше меня во всём этом понимает, сенсей, — Кагами всё-таки хотел найти устойчивую льдинку среди всего ледохода, чтобы улизнуть. Тобирама не удивлялся. — Ты помог разгадать шифр контрабандистов в своё время, — напомнил ему Тобирама, — а он был по уровню примерно похожим. Тогда у вас тоже не было ни одной зацепки. — Мы знали, что работали с контрабандистами, — Кагами опять потянул ворот тёмно-бордовой футболки по своей старой привычке, от которой всё никак не мог отказаться, — в этот раз мы знаем и того меньше — только то, что Банри был специалистом по ядам и работал на Скрытое Облако... но если вы, конечно, настаиваете, разве я могу отказаться. — Не можешь, — Тобирама пропустил Кагами и Чихару вперёд, оставив клона сидеть в кабинете вместо себя. По пути им встретилась Эри, которая, казалось, спала на ходу. Она встрепенулась, только когда увидела Хокаге, даже протёрла глаза и крайне смутилась. — Данзо и Хирузен пришли, — отрапортовала она, — они занимаются разделом поставок. — На сколько же они опоздали? — с прищуром поинтересовался Тобирама. — На тридцать минут, господин Хокаге... — пролепетала она тише, оглядываясь назад. — Данзо мог бы опоздать и на два часа, — вздохнул Тобирама, — видимо, Хирузен на него положительно влияет в последнее время, — он продолжил спуск по лестнице, пока Чихару, держа за руку Кагами, перескакивала ступеньку за ступенькой. Деревня встречала их оживлённым гулом: прибыли торговцы шёлком, привезли с собой лоснящиеся на солнце рулоны драгоценной ткани; тёмные лошаки, с отметинами на лбах, тащили повозки — и все они напоминали настоящий караван, ставшие редкостью для военного времени. Люди выходили из домов, лишь бы посмотреть на странников из страны Земли, из далёких её уголков, где обитали тутовые шелкопряды. Союзные шиноби, охранявшие торжество политических связей на колёсах, либо приветственно кивали, поправляя повязки с символом деревни Скрытого Камня, либо игнорировали приветливые мановения рук — не замечали их и шушукались между собой. Возможно, потому, что за каждым следила не одна пара глаз АНБУ. Полицейские патрулировали зелёные улицы, аллеи, площадь с фонтаном, охраняли общий порядок. Чихару вдруг отвлеклась на загорелую девчонку-подростка, которая сидела на краю повозки и чертила что-то в свитке. Она даже помахала ей ручкой, но чужестранка не заметила её жеста, так как они свернули на следующем повороте: Тобирама решил пойти по другому пути. Слишком много внимания. Кагами беспрекословно следовал его воле. — Братец Кагами, — Чихару потянула его за руку, несильно, когда они уже проходили мимо невысокого холма, внутри которого скрывалось старое хранилище, где уже давно ничего не хранили, в него пустили корни тысячелистник и ромашки. — А почему ты носишь этот браслетик не снимая? Он волшебный? По лицу Кагами пробежалась знакомая тень, всего на миг, но он смог выдавить из себя улыбку. — Волшебный, — ответил он. — Мама говорила, он приносит удачу, как кроличьи лапки. — Но ты всё равно грустный, — буркнула Чихару, — тебе не повезло? — Мне всегда везёт, — Кагами мельком посмотрел на Тобираму, — даже когда не везёт.