Critical process died

— Мне жаль, что вчера я вёл себя неосмотрительно, и ситуация потребовала вашего вмешательства, лейтенант, — пластиковый пацан с какой-то нахальной небрежностью, словно так и надо, тулит задницу на край его стола, отвлекая от работы, и вообще раздражая Хэнка фактом своего пластикового существования. И больше всего тем, что вчера Хэнк поймал себя на мысли о том, что ему не плевать, если Рид разобьет этой мультиварке голову, не плевать, если его размажет машиной по хайвею и ещё больше не плевать, что в таком случае в участок пришлют новую пластиковую куклу. Пусть даже с воспоминаниями старой. Воспоминания не равняются опыту, — в этом Хэнк был уверен. — Какого хера тебе надо? — дружелюбным Хэнк быть не планировал. У него было похмелье, он проиграл сотню на бегах, яичница утром подгорела, а Сумо смотрел большими беспокойными глазами со своей лежанки, явно намекая, что хозяин давненько не выгуливал его нормально, по парку. Так, чтобы бродить пару вечерних часов по опадающей листве, пока не ударили зимние холода. Хэнк проебался с обещанием собственному сенбернару, и это его натурально глодало. Девианты ещё эти. Во всём этом деле была какая-то огромная дыра, что-то, не вписывающееся ни в какие рамки морали — так думал Хэнк, когда Коннор совершенно по-человечески, хоть и с детской наивностью, задирал Рида. Или нет тут никакой морали и второго дна, а он просто сентиментальная развалюха — такие мысли возникали, когда Коннор начинал быть отчаянно пластиковым. «Вам пришлют такого же». Нахер иди со своими ответами. — Я приношу свои извинения, — андроид словно тщательно подбирает слова, и Хэнк, развернувшись к нему, замечает у него в руках коробку из кондитерской и высокий картонный стакан, на котором красуется надпись «чай» и всякие модные завитушки, какими любили украшать стаканчики в пафосных кафешках. — Это нихуя не кофе, Коннор, — замечает Хэнк, надеясь, что его голос прозвучал достаточно ядовито. — Вы всё равно выпьете кофе в обеденный перерыв и ещё, возможно, около пяти часов, лейтенант. Я решил, что ни к чему перегружать вашу нервную систему ещё одной порцией кофеина и принёс вам мятный чай. — Да ты ебанулся со своей мятой, — ворчит Хэнк. — А вдруг у меня аллергия на неё? — У вас нет аллергии на мяту, сэр, — спокойно сообщает Коннор. — У вас лёгкая форма аллергии на формальдегид. — Коннор, не делай так. — Эта борьба ничего не даст Хэнку. Можно орать на жестянку и требовать, чтобы он заткнулся, можно считать, что это самообучающаяся программа заставляет Коннора творить всю эту ультразаботливую хуйню, а можно просто попытаться объяснить ему, что не надо быть таким пиздец всезнающим-пугающим. И, может быть, жизнь станет легче. — Хорошо, лейтенант. Как? Пластиковый пацан в костюме с иголочки. Весь такой идеальный. Симуляция чувств и эмоций, набор команд. Когда Хэнк начинал думать об этом — вечером, с бутылкой, — применительно к Коннору, получалась какая-то каша. Коннор был не первым андроидом в полицейском участке, но старые модели использовались… как пистолет, как машина, как калькулятор (хотя по сравнению с новичком вычислительные мощности у них были ни к херам). — Не вываливай на людей такую херню. Не надо говорить мне, что у меня аллергия на формальдегид, когда я сам о ней не знаю. — Теперь знаете, лейтенант. — Коннор просто, блядь, сияет. Маленький услужливый ублюдок. — А тут что? — Чай Хэнк всё-таки взял. Глотнуть чего-нибудь он бы не отказался, ну пускай это будет наверняка мерзотный чай из понтовой чайной. Содержимое коробки пока было скрыто. — Пончик. — Коннор правда выглядит умилительно. — Не всё сразу, лейтенант, я понимаю. — Ну ты и мудила, — сообщает Хэнк с некоторой нежностью, открывая коробку и обнаруживая там отличный шоколадный пончик. — Чего ты озаботился моим здоровьем? Боишься, что меня удар хватит и тебе придется работать с Ридом? Или с Алленом? Кстати, интересно, искусственных людей они создавать научились, а с внутренними органами какой-то провал… — Ни одно искусственное сердце не прошло полный круг клинических испытаний, — сообщает Коннор, как-будто его об этом спрашивали. Хэнк отхлёбывает чай — в меру отвратительный, — и откусывает от пончика. — У андроидов единая или приближённая к ней схема, к тому же, нет разночтений относительно биокомпонентов и, самое главное — тириума. Человеческие тела более… капризны в отношении чужеродных объектов. — Эволюция, бессердечная ты сука, — подтверждает Хэнк с набитым ртом, чтобы подбодрить пацана, который явно смутился, решив, что несет что-то не то. — Да и хорошо, а то у нас тут кроме андроидов было бы будущее в стиле Потрошителей. Будто мало мне проблем на моем веку. — Потрошителей, сэр? — Ну, Потрошители, да, кино такое, старое. Ты же не смотришь кино, лего-бой? — Нет, сэр, но я могу загрузить в базу данных описание любого фильма за всю историю кинематографа. Видно было, что пацан гордится этим фактом, но Хэнка это не особо смягчило. — Коннор, ну ёб твою… Описание это не то же самое, что посмотреть фильм. Это как мятный чай и кофе. Как… ну, как просто безликая информация и пережитый опыт. Ты понимаешь, что такое опыт? Коннор кивает так медленно и вдумчиво, что Хэнк пиздец как верит в этот момент, что Коннор умеет думать, а не только следовать алгоритмам сложной программы, как суперсовременный мобильник. Хэнк даже теряет часть запала из-за этого. — В общем, фильмы надо смотреть, чтобы понять смысл. А описание надо читать, чтобы тупо знать сюжет. — А смысл не в сюжете? — осторожно уточняет андроид, совсем по мальчишески закачав ногами в воздухе. Мордаха у него при этом такая озадаченная, что Хэнк немного теряется. Пончик ещё этот вкусный. Да и чай не совсем отвратительный. — Не совсем. — Я попробую, лейтенант. Мне кажется, это будет интересным опытом. Что мне нужно посмотреть? Потрошителей? — Что? — Хэнк так громко и отчаянно давится чаем, что Бен подъезжает к нему на кресле, чтобы похлопать по спине. Он почти наверняка слышал весь этот дурацкий разговор, но Бен не из тех, кто будет осуждать за отсутствие излишней неприязни к одному отдельно взятому андроиду. — Господи, Коннор, нет, ну какого хера… Хэнк смотрит на эту наивную, почти-что-взрослую, но совершенно щенячью мордаху, пытаясь придумать что-то подходящее… по возрасту?.. — Посмотри что-нибудь… детское? — Навряд ли Хэнк смог бы посоветовать что-нибудь, да и… — Нет, ну не с нашей работой… Посмотри «Робот по имени Чаппи». Неплохое кино, мне в свое время даже понравилось чем-то. Зацепило. Только не забывай, что это художественный вымысел. — Я знаю, чем отличается художественное кино от хроник или документальных фильмов, — покладисто соглашается Коннор, и тут же, совсем по-детски уточняет: — А оно про андроидов? — Про роботов, — поправляет Хэнк, задумываясь — сюжет он помнил плохо, но общие ощущения, оставшиеся от фильма, были положительные. Да и тематика подходящая. — В основном.

***

Коннор немного жалел, что слёзных желез у него не предусмотрено. Это было вполне логично, они вообще в наличии были только у линейки YK, детей-андроидов. Никогда нельзя исключать, что владельцу андроида взбредёт в голову использовать его не по прямому назначению, поэтому синтетическая слюна и имитация смазки вполне естественный набор, тем более для прототипа. Но слёзы это другое, это про выражение боли, беспокойства, тревоги. Всего того, что люди не любят замечать в других. Особенно в тех, кто создан, чтобы делать их жизнь лучше и проще. Или некоторых из них. Немногих. Коннор теперь часто анализировал сообщения о пикетах против андроидов на рабочих местах нижнего звена, и в чём-то даже понимал людей, которые их устраивали. Скорее даже понимал их мотивы — люди не слишком хорошо обучались и ещё хуже переучивались, особенно с возрастом. Куда им было деваться? Маркус задумчиво мрачнел, когда Коннор говорил об этом. Коннор рассказывал об очередном пикете, об очередном сломанном андроиде, отправленном на свалку. У Маркуса в разноцветных глазах расцветали настоящие человеческие эмоции — горечь, растерянность. Он много раздумывал обо всём этом — Коннор почти научился читать его эмоции не только напрямую, но и по рисункам — по оттенкам, линиям и образам, которые Маркус изливал на бумагу, — но говорил мало. Искал то граффити, изображение которого вынес со свалки, искал свой мифический Иерихон, одно упоминание о котором вызывало у Коннора беспокойство — и он его не скрывал. Коннор был уверен, более чем уверен, что Маркус не найдёт там того, что ожидает. Не найдёт там таких же как он — умных, деятельных, рассудительных. Не найдет таких же, как Коннор — расчетливых, профессиональных, с новейшими апгрейдами. Коннор видел девиантов, видел их дела, и мог поспорить, что чем бы ни был Иерихон, он полон такими же растерянными, забитыми машинами, как те, что проходили в полицейских сводках. Но Маркус почему-то умел то, что никак не давалось Коннору — надеяться. Простой анализ показывал — у Коннора недостаток воображения и избыток рациональности. Но рациональность не могла быть избыточной, а развитие воображения оказалось не такой уж простой штукой. Даже с прокачанным модулем социальных взаимодействий (Коннору казалось, что эти вещи взаимосвязаны). Один раз он вернулся из Киберлайф, как обычно, на едва гнущихся от напряжения ногах, не вполне веря, что его снова отпустили, и обнаружил в гостиной небольшой круглый аквариум, а в нём рыбку, немного похожую на ту, что Коннор отпустил в воду на своем первом задании, но меньше и ярче, красно-синего окраса, такого интенсивного, что она, казалось, светилась неоном. Меньше секунды ушло на анализ — и рыбки (Veiltail Betta, петушок вуалевый, двухцветный), и её окружающей среды — судя по всему, ей всё подходило, так что Коннор, которому никуда не нужно было идти — у лейтенанта Андерсона был выходной, — несколько часов сидел, наблюдая за рыбкой, до тех пор, пока Маркус не вернулся. Потом они всё-таки приладили допотопный проигрыватель к ещё более допотопному экрану, и до глубокой ночи смотрели фильмы — те, которые насоветовал в моменты хорошего настроения Хэнк, и те, разговоры о которых с Карлом почему-то отложились в памяти у Маркуса. Подборка была странной, но Коннор всё равно жалел, что не умеет как-то стравливать часть лишних эмоций. Как люди — слезами, или как Маркус — картинами. Потом… Потом он наконец-то сделал то, что давно хотел — уложил Маркуса на постель, помог раздеться, едва сдерживаясь, чтобы не вылизать каждый открывающийся участок искусственной кожи, и навис над ним сверху, обмирая от восторга и огромной, совершенно не вмещающейся в программу, нежности. Маркус так же опускался на него, тогда казалось, что у него глаза светятся мягким светом из-за зрачков. Он прикасался к Коннору так правильно, и вообще всё делал так правильно — гладил, давил, целовал, что Коннор в его руках таял и сухо хныкал, жмурясь, пытаясь облегчить нагрузку на датчики, потому что все сенсоры автоматически выкручивало на максимум. Но потом всё равно подглядывал из-под ресниц (и Маркус об этом знал, конечно), потому что пропускать это красивое зрелище, погружение в полное удовольствие, не хотел. Сейчас Коннор хотел сделать что-то такое же, что-то, отчего Маркус так же разомлеет в его руках. — Ты необыкновенный, — Коннор трогает пальцами чувствительные губы, стараясь не заливать Маркуса своими собственными эмоциями через каждое прикосновение. Коннор ещё что-нибудь хотел бы сказать, но дурацкий социальный модуль лезет не в тему советами, и Коннор отключает его совсем, мигнув красным диодом. Маркус улыбается, наблюдая — Коннору кажется иногда, что он читает его как раскрытую книгу, — накрывает ладонь Коннора своей, направляя: по щеке к шее, к стыку пластин у плеча, у него там даже сенсоры на скине чувствительнее, и Коннор гладит, кончиками пальцев изгиб шеи, до тех пор, пока короткие ресницы не затрепещут и Маркус не попытается осоловело прикрыть глаза. Тогда Коннор прижимается ртом, трогает языком мягкий скин, прикусывает, давая нагрузку на сенсоры, и Маркус потерянно вздыхает под ним, уложив ладонь Коннору на затылок. Это и был план, которого Коннор собирается придерживаться (он любит планировать, никуда не деться): дать оптимальную нагрузку на нервные узлы, предварительно вычислив самые высокочувствительные, вроде этого, у основания шеи, от стимуляции которого Маркус податливо выгибается прямо в руки, давая Коннору скользить ладонями по его телу, то сжимая, то легко оглаживая, то снова сжимая, чтобы прижать к постели, опускаясь ниже. Имитация дыхания ни о чём особо не сообщала, но тириумный насос — неродной, как вдруг с беспокойством вспоминает Коннор — гудел чуть громче, на тон ниже обычного, и не совсем равномерно. Без перебоев, но не в идеальном ритме. Скин с красивого, до ломоты в сенсорах белого, тела, сползал неровными пятнами — Маркус бы точно подобрал аналогию с картинами какого-нибудь художника, он это делал так же легко, как Коннор анализировал бессчётные базы данных, — и это было красиво. Под пластиком мерцало голубым и неоновыми светлыми искрами. Маркус гладил Коннора по затылку, путался пальцами в волосах, и у него отчаянно сбоил звуковой модуль: звуки, которые он издавал, были похожи на смесь скулежа и радиопомех. Коннор едва не падал в перезагрузку от удовольствия, считывая его состояние и продолжая размеренно-мягко двигать головой: он скользил губами и языком по чуть изогнутому члену, едва не обжигаясь о чувствительность огромного количества сенсоров, трогая всё, до чего дотягивался руками, выглаживая все нервные узлы, все сенсоры на скине, расслабляя и сжимая силиконовые мышцы глотки. Коннор почти наверняка мог бы ребутнуться и так — его слабо потряхивало, особенно, когда Маркус двигался навстречу, подкидывая бёдра, да и часть систем привычно отрубилась, но Маркус всё равно потянул его за волосы к себе и на себя, приподнимаясь, чтобы вжаться губами в губы, оплетая Коннора всем собой, всей пластиково-тириумной трепетностью, которую — Коннор вдруг понял это отчётливее, чем когда либо, и именно сейчас, когда трахал уходящего в перезагрузку Маркуса с отчаянной, страстной нежностью, — которую он должен, обязан сохранить. Маркуса нужно было беречь, — эта мысль стала чем-то новым, особенным и пугающим. Самопроизвольные перезагрузки перестали выводить систему из строя так сильно, как в первый раз. Коннор отключался ненадолго, и все системы включались одновременно: он быстро подстраивался к изменяющимся условиям существования. Маркус загружался чуть дольше — на самом деле всего триста-четыреста миллисекунд, человек успеет моргнуть, Коннор — накрутить себя, — и еще столько же на дозагрузку зрительного блока и слухового процессора. — У тебя всегда испуганный вид, — сообщает Маркус, привычно свалив Коннора на постель, и подтянув его к себе. Коннору нравится устраиваться в его руках. — Никак не привыкнешь? — Ты иногда беспечный, — сообщает Коннор с улыбкой, закинув руку за спину и чуть сильнее вывернув в суставе, чтобы положить Маркусу на бедро. — У тебя есть боевые программы? Рукопашка, стрельба? Коннор мог бы сам влезть в настройки и посмотреть и проанализировать весь список, но посчитал, что это будет… грубо. Нельзя так поступать с Маркусом. Секунда тишины. — Да, есть. У меня целый список нестандартных программных модулей… — Сколько раз тебе повторять — RK — это не серия для домашней работы, — ворчит Коннор, сам успевая понять, что копирует манеры лейтенанта, и рассмеявшись вместе с Маркусом, который приподнял руку и позволил Коннору повернуться к нему. — Покажешь? Маркус согласно кивает, спускаясь чуть ниже, чтобы Коннору удобно было прижаться губами к его губам. Теперь не для поцелуя, но всё равно — это один из самых приятных способов передачи информации.Коннор даже не знает, ищет ли он что-то определенное, и просто проверяет, что всё, что по его меркам считается жизненно необходимым, в наличии и обновлено до актуальных версий. У Маркуса действительно широкий список опций, судя по логам большая часть запускалась только при первой загрузке и сопутствующем тестировании. Как-нибудь в свободное время, он проанализирует эту информацию, но потом. — Почему ты спросил? — Ты мне дорог, — в конце концов озвучивает Коннор тщательно подобранные слова после недолгого раздумья. — Если меня не будет дольше трех дней, уходи отсюда. Я не хочу, чтобы Киберлайф тебя нашёл. Коннор мог бы всё то же передать чистым информационным потоком, но проговорить это вслух кажется важным. Это как читать описание фильма и смотреть сам фильм, — понимает Коннор. Информация и эмоции. В глазах Маркуса тревожная нежность, но он кивает, притянув Коннора к себе за затылок. Коннор знает — Маркус думает о том, мыслей о чём Коннор старается избегать. Ему не хватает воображения, чтобы придумать благополучный вариант будущего. Он надеется, что Маркусу — хватает.