Critical process died

Заебать Гэвина могло буквально что угодно: он утром с постели поднимался заёбанный жизнью в девятьсот девяносто девяти случаях из тысячи, так что у дальнейших событий, череда которых составляла его рабочий день, не было шансов сделать его жизнь лучше. Был ещё тот самый один случай на тысячу, те утра, когда жизнь давала ему обухом по башке часа на полтора-два позже пробуждения, но, серьезно, эти случаи за последние почти пятнадцать лет, с памятного года его двадцатидвухлетия, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Девиз Гэвина по жизни: всегда может стать ещё хуже. Всегда. Не бывает абсолютного дна, снизу всегда постучат. Ему же становилось всё хуже и хуже с каждым годом, несмотря на звания, награды, признания заслуг и прочие финтифлюшки, на хуй ему не сдавшиеся. Работа, конечно, пиздец, но это был его родной пиздец, который в том или ином смысле Гэвину нравился. А ещё его мозги могли легко размазать по обблёванной стене подворотни, потому что Гэвин всегда брал дела, которые у нормального человека вызывали здоровое отторжение - и это тоже был своеобразный плюс. Гэвин превозмогал, и так и не сдох, а ему ведь уже тридцать шесть, но так и не сделал этот ебучий город хоть чуточку менее омерзительным. Он никогда не мечтал стать грёбанным Бэтменом или ещё каким сраным супером в трико, не мечтал наносить справедливость и причинять добро, просто хотел, чтобы мир был чуть менее пиздецовым. Это у них, наверное, семейное. Хотя Элайджа мог бы пойти в жопу со своими ебучими пластиковыми тостерами, они-то жизнь Гэвину ни капли не облегчали, особенно в последнее время. Идеальный пластиковый Коннор - прическа, костюмчик, благожелательная улыбочка, вычислительная мощность, наверное, на порядок выше, чем у всех компьютеров участка вместе взятых. Такая, блядь, ебучая копия Элайджи, кисло улыбающегося на последнем семейном сборище, куда родственникам удалось затащить их обоих: мои андроиды будут выполнять твою работу намного эффективнее тебя, дубина. Если бы не угроза совершенно неподъемного многомиллионного штрафа, Гэвин с удовольствием бы взял эту пластиковую куклу за волосы и долбил лбом об край стола, пока не расхерачил бы ему голову в кашу. Элайджа не был прав - андроиды не будут делать его работу лучше, мозгов им не хватит, воображения, умения рисковать и идти ва-банк, в этом Гэвин был уверен. Но они будут делать её дешевле. Когда купить андроида станет дешевле, чем обучить курсанта - всё, пиздец. Всему пиздец. Вот Аллену не приходилось работать с ебучими роботами. Ну, почти никогда. Он относился к ним как к пистолету или винтовке - должны исправно функционировать, и ничего больше. Ничего личного. В жизни капитана Аллена вообще не было места личному. Если бы Гэвин не знал наверняка, то подумал бы, что Дэвид - самый первый девиант, лишенный человеческих эмоций и потребностей, и ночью подзаражающийся от спецрозетки. Но Дэвид, конечно, был человеком. Конченным отморозком, не лишенным ни потребностей, ни эмоций. Ебучим пиздецом он был, обрушившимся на жизнь Гэвина, в рождество двадцать четвертого года. Гэвин к тому времени уже лет пять не делал из этого выходного семейный праздник. Родители давно погибли, с Элайджей они разосрались в пух и прах, немногочисленные тётушки откровенно не любили их обоих - и мрачного мудака Гэвина, и ебанутого технофила Эла, так что после того раза, когда они чуть не вцепились друг другу в глотки - Эл только на вид был хлюпиком, а на самом деле - изворотливым пиздюком, так что свернуть ему шею оказалось делом не на две секунды, - больше не предпринимали попыток притащить их обоих в один дом. Гэвин в двадцать четвёртом был подающим надежды курсантом полицейской академии Детройта. Он сменил фамилию и самым наглым образом замолчал в анкете родство с Камски. То, что ему это удалось, говорило в большей степени о халатности, огромных дырах в безопасности и везучести Гэвина, чем о его умении шифроваться. Рождество в том году он встречал в баре, втайне радуясь, что многочисленные факультативы, которые он набрал, лишь бы не иметь лишнего повода уезжать из академии на каникулы, обязывали его уже на следующий день появиться на учёбе. Один день нихуянеделания он вполне мог пережить, хотя настроение всё равно было стрёмным. Нет, Гэвину нравилось жить в общаге. Он полжизни провел с блаженным братцем-близнецом, общага, по сравнению с комнатой заваленной обрывками проводов, сенсорных блоков и хрен знает ещё какой лютой фигни, была отличным вариантом. Гэвину нравилась учёба, и перспективы. Гэвину не нравилось одиночество и, одновременно с этим, не нравились люди, которые пытались его заполнить. Гэвина хватало на пару-тройку часов в неделю. Девчонки считали, что это маловато для их высоких требований, поэтому менялись чаще, чем перчатки. С друзьями было, конечно, лучше, но рождество это как раз тот день, когда в баре остаются только ну самые отмороженные мудаки. Один такой без лишних церемоний подсел к Гэвину, заказал ему повтор вискаря, который Гэв хмуро цедил, глядя на экран на стене - там крутили какое-то шоу, состоящее в основном из блёсток, голых жоп и фонограммы, - и, когда Гэвин повернулся, чтобы послать его нахуй, ответил таким спокойным, каким-то, блядь, даже равнодушным, взглядом, что Гэв на секундочку заткнулся. Этой роковой секунды хватило: Гэвин позорно залип на чувственном изгибе губ, на зелёных глазах, на широких запястьях и длинных пальцах, обхватывающих такой же стакан с вискарём, как тот, что стоял перед Гэвином. Также взгляд выхватил военную выправку, уставную стрижку, еще полдюжины мелких деталей, указывающих на то, что подкатывает к Гэвину не офисный клерк и даже не тренер из местного спортклуба. - Ко мне, я так понимаю? - спросил отмороженный мудак, когда Гэвин допил свой виски и принялся за его презент. Гэвин всей шкурой чувствовал, что у него есть ещё шанс развернуться и уйти, но он, почти наверняка, последний. Дальше только падение на дно, то самое, в котором Гэвин бухается на колени так, что трещат коленные чашечки, и со смаком отсасывает мудаку, который даже не удосужился представиться. Рот непроизвольно наполняется слюной. - Дэвид. - Гэвин, - прохрипел Гэв, попытавшись нагло ухмыльнуться. - К тебе. Ухмылка выходит если и не жалкой, то не убедительной. Излишняя бравада, попытка удержать хотя бы видимость контроля над ситуацией. Показать, что он весь такой… привыкший. Опытный. И вообще ещё неизвестно, кто кого трахать будет! Глупости, конечно, Гэвин не отсосал Дэйву в такси только потому, что тогда ещё не были распространены роботакси, а пожилой араб за рулём, хоть и смотрел исключительно на дорогу, Гэвина всё равно смущал. Поэтому он, сидя рядом с Дэвидом, с жадной осторожностью лапал его за колено, бедро и член, рельефные контуры которого не особо были скрыты тонкой джинсовой тканью. Дэвид казался совершенно расслабленным, поглядывал из-под ресниц на водилу, на дорогу и иногда на Гэвина, но никаких домогательств не предпринимал, предоставив его рукам полную свободу. Гэвин даже не знал чего ожидать, и, хотя такое положение дел его только раззадоривало, почти уверен был, что за дверью небольшого, не особо ухоженного дома, всё продолжится в таком же ключе. Гэвин лапает - Дэвид позволяет. Перспективы были соблазнительные. Чего Гэвин не ожидал, так это того, что едва дверь закроется, его прижмут к стене, протащив лопатками по шершавым обоям, и трахнут языком в рот так, что любая попытка глотнуть воздуха будет обречена на провал. Гэвин задыхался, плавился, возбуждался ещё больше, хоть и уверен был, что это уже почти его предел, нелепо дрыгал руками, пока наконец не вцепился Дэвиду в волосы, и вообще позорно барахтался, прижатый к стене мощным, тренированным и тяжёлым телом. - Бля, - успевает выдохнуть он и глотнуть воздуха, прежде чем всё начинается по-новой, только на этот раз его ещё и над полом за бёдра приподнимают, с таким намёком, мол, держись. Гэвин никогда такой хуйни не позволял. Ни себе, ни с собой, ни вообще. А тут выбора не было - играй по правилам или уёбывай, а уёбывать от горячего мужика, который не трахал сейчас Гэвина у стены только потому, что они не успели раздеться, Гэвин не хотел. Обхватил послушно ногами за пояс, повис, невнятно замычав, когда Дэйв отошёл от стены, удерживая его на весу. Гэвин, вообще-то никогда дрищом не был, мышцы, все дела, но Дэвиду, казалось, вообще похуй на дополнительный вес. В спальню он Гэвина оттащил весьма уверенно, даже не отрываясь от вылизывания его рта. У Гэвина губы ныли как никогда в жизни, и вообще всё было - как никогда в жизни. Охуительно. Он даже против засосов на шее возникать не стал, да и не получилось бы - в изгиб плеча Дэвид впился губами одновременно с тем, как опустил руку Гэвину на пах, и всё, тот поплыл и потёк, матерясь и постанывая на выдохах. Гэвин хотел бы в своих мемуарах написать, что они трахались всю ночь, но это было таким вопиющим искажением правды, что он бы не посмел - даже если бы совсем двинулся крышей и начал писать мемуары. Нет, его ебали всю ночь, то мордой в подушку, то лицом к лицу, то натягивая ртом на большой, тяжёлый член, а Гэвин только подмахивал задницей, цеплялся пальцами за плечи и сосал, захлёбываясь слюной, смазкой и собственной жадностью. Несмотря на это, и на образ совершенного отморозка, Дэвид оказался чутким. Не в смысле нежной ромашкой, а в смысле, что он натягивал Гэвина ровно до пределов его возможностей. Давал передохнуть, когда это было нужно, смотрел в глаза, когда это было нужно, целовал, пусть грубо и собственнически, но охуеть как горячо, когда это было нужно. Глубоко заполночь, когда Гэвин растекся бесформенным дрожащим желе по чужой постели, обессиленно облизывая пересохшие губы, Дэвид, вернувшийся из душа, принес ему воды, дождался, пока Гэв допьет, и, не обращая внимания на вялое и неубедительное сопротивление, трахнул его снова, на этот раз медленно, навалившись всем телом, и толкаясь так глубоко и сильно, что Гэвин начинал сомневаться в правдивости учебников анатомии. Это был полный пиздец, это было просто ебучее начало конца. Гэвин не был уверен, что назавтра сможет ходить, сидеть и издавать членораздельные звуки, но всё это было как-то похуй: остаток ночи он проспал как убитый и, откровенно говоря не был бы против, если бы Дэвид, который как с сексуальной голодовки вернулся, трахнул его спящего. Хрен бы Гэвин это заметил, так-то, у него было смутное ощущение, что в его растраханную задницу не то что член, а кулак можно засунуть. Утро должно было быть неловким. Всякие утренние разговоры вкупе с легким похмельем. Гэвин предпочел бы еблю. Поэтому едва открыв глаза он предложил шёпотом: хочешь, отсосу? Дэвид то ли не спал, то ли спал крайне чутко: вместо ответа положил Гэвину ладонь на затылок, и толкнул вниз. Гэв без лишних слов стёк пониже и принялся с сонным, но голодным энтузиазмом вылизывать стремительно твердеющий член, вбирая в рот головку и лениво отдрачивая себе в процессе. Потом ему ещё достался поцелуй. Губы вмиг заныли снова, и Гэвину вдруг стало интересно, как он выглядит сейчас, выебанный, с припухшим ртом, чумными глазами, засосом на шее, который Дэвид не забыл обновить между поцелуями. Время только поджимало - прогуливать занятия, которые сам себе выбил сверх предела нагрузки, было бы тупо, так что Гэвин с сожалением оторвался от самого горячего мужика в своей недлинной жизни, и, наскоро сполоснувшись под душем, принялся собирать разбросанные по комнате шмотки. Дэвид нихуя не помогал, смотрел странным взглядом, одновременно сытым и голодным, словно Гэвин был той самой лишней, но охуеть какой вкусной пироженкой на банкете, вот только не дрочил, глядя на Гэвина, натягивающего трусы и джинсы. Не то чтобы Гэвин ему запретил. Гэвин вообще не вякал и не собирался. Добрался до зеркала, притаившегося между книжным шкафом и полупустой полкой - пара фотографий в рамках, стаканчик с ручками и ножницами, всякая мелочь, - полюбовался на себя, пытаясь пригладить волосы и приподнять ворот рубашки так, чтобы не было видно всей красоты и мощи разливающегося на шее синяка. Пока вертелся, зацепился взглядом за одну из фотографий, отметил, что Дэвиду охуеть как идёт форма. - Так мы с тобой коллеги, получается, - сообщил Гэвин, поглядывая на часы и натягивая куртку. Он ещё собирается поинтересоваться, как насчёт потрахаться вместо ужина, но не успевает. - Я не трахаюсь с копами, - отрезает Дэвид раньше, чем Гэв откроет рот. - Золотое правило: не гадь там, где работаешь. Тебе тоже советую его придерживаться. Если не хочешь проблем. Гэвин так и замирает с приоткрытым ртом, охуев от резкой смены температуры - отморозок он и есть ебанутый отморозок. - Да пошел ты нахер, - вообще единственное, что приходит в голову, и что он может выговорить. Он, блядь, не ждал романтического ужина, потрахушек при свечах или ещё какой ванильной хуйни. Он даже нормальной хуйни не ждал, просто почему не повторить, если обоим было охренительно хорошо? Планета сойдет с оси? Небо ебанется на землю? Что, блядь, случится, если Гэвин урвёт немножко хорошего для себя в жизни, пусть даже это хорошее - ебля? Не тот вопрос, на который ему суждено узнать ответ. Более того, жизнь продолжает идти по пизде дальше, когда в обед Гэв понимает, что где-то посеял ксиву. Да, удостоверение не требовали на входе в академию, и вообще доставать его приходилось не часто, но носить его при себе нужно было всегда, а утеря влекла за собой только один вид наказания. Ебучее отчисление из академии без права на восстановление. Поговаривали, что и на любой другой вид службы после такого проёба устроиться было проблематично. Разве что пушечным мясом в армию, туда-то, так или иначе, берут почти всех. Гэвин не больно хотел в армию. С его говённым характером он долго бы там не протянул. Тут, в академии, у него была какая-никакая репутация, и какие-то перспективы (хоть и не очень высокие, спасибо, блядь, Элайдже, из-за которого Гэв фальсифицировал свою биографию). И перспективам пришла пизда, потому что мест, где он мог обронить ксиву было дохера и больше. В конце концов, через пару дней, выяснилось, что судьба решила не добивать и без того лежащего и блюющего кровью Гэвина - охрана на входе в корпус сунула ему при входе запечатанный конверт, пожав плечами на вопрос Гэвина об “отправителе”. Внутри оказалось удостоверение и записка. Довольно лаконичная, всего одно слово: придурок. - Сам придурок, - обиженно шмыгнул Гэвин и в тот же вечер нажрался в сопли, предусмотрительно оставив удостоверение в общаге.