Любовная адгезия

      День за днем, незаметно друг для друга, они становились все ближе и ближе. Настолько, что Драко после работы заезжал за Гермионой для обязательного вечернего променада по Лондонским улочкам. Чтобы потом зайти в ресторан, съесть чего-то ужасно калорийного и сладкого, а потом эти калории усердно сжигать в квартире: его или ее — не важно.       Гермиона даже сама не поняла, как это произошло, Малфой просто ворвался в ее жизнь как ураган, сметая все на своем пути: ее страхи, сомнения, усталость, нервозность от постоянных встреч с издателями. Девушка и без того не жаловалась на жизнь, но теперь ей удавалось ловить удовольствие буквально от каждого ее момента. Встать утром, подойти к кофеварке, приготовить крепкий эспрессо, который будет отдавать шоколадом на ее губах. Позавтракать в кафешке напротив ее дома, где пожилая официантка Луиза всегда давала ей на одну оладью больше положенного, убеждая Гермиону, что той нужно набирать жирок, а то мужчине не за что будет взяться. Гермиона с легкостью могла бы опровергнуть это заявление, за нее брались чуть ли не каждый день.       Это было чем-то новым, за все годы замужества Гермиона не узнала, что такое страсть, настоящее желание, чувства, сносящие крышу в своей необузданности. В их паре с Виктором Крамом все было чинно и благородно. Он очень долго убеждал ее, что все, о чем она читала в женских романах, — лишь выдумки женщин, у которых проблемы в постели, извращенок и нимфоманок. Нельзя было сказать, что девушка верила каждому его слову, но было в этом что-то рациональное, поэтому Гермиона приняла тот факт, что их интимная жизнь — не бушующая река, а скорее тихая заводь.       Зато сейчас она узнала, как злостно ее обманывали, потому что теперь она чувствовала себя желанной. В одежде и без, в вычурных платьях и простых джинсах, с макияжем и без оного. Драко всегда делал ей комплименты, такие искренние и честные, что Гермиона млела, не в силах остановить саму себя.       Но несмотря на отсутствие проблем с «приобретением жирка», Гермиона с удовольствием съедала все подчистую. Аппетит ее наконец наладился, она не боялась съесть лишнего, не подсчитывала истерически каждый грамм в своей тарелке, будто за него ее могут отправить на казнь.       Жизнь приносила ей удовольствие впервые, наверное, с первых лет в Хогвартсе. Вспоминая школу, она не могла не отметить тот факт, что изменилось в ее жизни все, кроме ее ДНК. Ее друзья, верные спутники в погоне за крестражами и противостоянии Волан-де-Морту, растворились во времени. Не так легко поддерживать связь на расстоянии. Так она объясняла всем, почему золотая тройка распалась. Сама-то она точно знала, что дело было совсем не в ее геолокации. Просто Виктор умудрился очень внятно и доходчиво объяснить, что его жене не нужны друзья-мужчины. Джинни же он лишь единожды назвал любопытной пронырой — и девчонке этого хватило. Так она осталась одна.       Виктор окружил ее людьми, с которыми ей было скучно, но которым нужно было улыбаться широкой, искренней, приветливой улыбкой. Часто, после посиделок с гостями, Гермиона долго потирала скулы и щеки, те затекали от прилипшей к лицу гримасе, в которой все вокруг видели радушие хозяйки и хранительницы домашнего очага. Девушка верила в то, что разница менталитетов стоит во главе непонимания, что стоит ей немного глубже нырнуть в культуру их народа — и все наладится. Но легче не становилось. Девушки, с которыми ей было позволено дружить, были без амбиций и желаний, без интересов в жизни, пересекающимися с ее личными. Они то и дело говорили о новых машинах, купленных их мужьями, о волшебных посохах новых моделей, в которых Гермиона даже не хотела разбираться, ей нравилось колдовать как все в Англии — волшебной палочкой. Ее подруги обсуждали готовку, словно у них не было кухарок, новые тенденции в волшебной косметологии, из-за которых Гермиона так и не смогла узнать возраст некоторых из жен олигархов.       Вокруг все источало роскошь, богатство, успех. Гермиона видела в этом только фальшь, скуку и безграмотность. Деньги, заработанные на нечестном бизнесе, а в случае с Виктором — с помощью спорта и узнаваемого лица… Какой в них смысл? Что полезного делали они для общества? Что останется после них, кроме звенящих монет?       Тогда она начала писать. Гермиона находила отдушину в том, как ровно ее слова складывались в предложения, строка за строкой, словно кто-то свыше руководил ею, посылая картинки, которые ей оставалось лишь оставить на бумаге в виде слов. Когда Виктор впервые увидел это, то рассердился и уничтожил все исписанные ею листы. Гермиона была в ужасе, все ночные ее бдения над бумагой исчезли с помощью одного взмаха руки.       — Что не так? Разве я не имею права на хобби?       — Твое хобби — быть моей женой. Хочешь сказать, что тебе этого недостаточно?       Она не могла выговорить правду, потому что поднялся бы скандал, в котором было лишь два выхода: получение телесных повреждений и истерика, после которой она будет заикаться пару дней.       Гермиона подсела на успокоительные зелья и больше не возвращалась к письму. Ровно до того момента, когда не разозлилась на саму себя, решив поставить в их отношениях точку. Сняв себе отдельную квартиру, она первым делом взялась за перо и принялась писать.       Именно те страницы, изложенные в полубреду от собственной смелости, она пыталась «продать». Безрезультатно, издатели не верили, что кто-то захочет читать историю абьюза и того, как одна маленькая женщина смогла из нее выбраться. Гермиона же верила, знала, что эта тема коснулась не ее одной, а значит, женщины будут видеть себя в этой истории. И кто знает, быть может, таким образом она спасет не одну жизнь.       Но в последнее время дела стали обстоять куда лучше, жаль только, что некому порадоваться за ее успехи. Весь мир Гермионы Грейнджер свелся к одинокому существованию и мелким удовольствиям. До появления Малфоя, разумеется.       — Я так горжусь тобой! — говорил он, убирая волосы с ее лица, когда они лежали в ее кровати и смотрели глупый магловский фильм.       Гермионе долго не верилось, что все, происходящее между ними могло быть правдой. Когда-то давно они ненавидели друг друга до скрипа зубов, если бы им сказали, что спустя годы они окажутся в одной постели добровольно и не раз — они бы лишь покрутили пальцем у виска.       — Почему ты со мной? — спросила она в одну из звездных летних ночей.       Балконная дверь была открыта и впускала в комнату спасительную ночную прохладу с ароматным воздухом, который можно ощутить только летом. Они лежали на ее любимой кровати, одетые в легкие вещи, рассуждая о том, что где-то на островах даже об этих деталях гардероба можно забыть.       Драко вырисовывал узоры на ее оголенном плече и долго не отвечал. Гермиона не торопила его, понимая, что не каждый день тебе задают подобные вопросы.       — Потому что мне хорошо. И тебе хорошо. Разве нужны еще причины?       — Сначала я думала, что это все из-за постели, — откровенничает она и смотрит на него своими огромными глазами.       Драко отвечает на этот взгляд, пристально проникая в ее душу, там все нараспашку. Наклоняется к девушке и проводит длинными тонкими пальцами по линии ее челюсти, захватывая подбородок и притягивая к себе. Он целует ее в нос: нежно, ласково и мило. Без страсти и похоти, для Гермионы это значит даже больше.       — Я не знаю, как это произошло, думаю, и ты тоже. Никто не разберется в том, что за магнетизм образовался между нами. Я знаю только то, что с тобой хорошо все: говорить, есть, спать, принимать душ, петь песни, смотреть фильмы, ходить по магазинам. С тобой чертовски приятно мечтать, хоть я к этому и не привык.       — Разве ты не рисуешь себе каждый день планы на жизнь?       — Планы и мечты — вещи несопоставимые, радость моя, — он говорит это с видом умудренного жизнью философа, — потому что если тратить всю энергию на пустые фантазии, то совсем не останется времени и сил на их реализацию.       — Тогда почему ты мечтаешь сейчас? О тех же островах со мной.       — Потому что наши мечты я готов воплотить в реальность.       Гермионе от этих слов становится невыносимо спокойно. Она верит в то, что на этого человека можно положиться. Девушка не знает ни одного человека, кто изменился бы так сильно, как Драко Малфой. В нем не осталось ничего того, что прежде доводило ее до бешенства. Он стал спокойнее, уравновешеннее, тише. Жизнь заземлила его, видимо, это и было нужно избалованному отпрыску известного аристократического рода.       — Что бы сказали твои родители по поводу того, что ты якшаешься с грязнокровкой?       — Во-первых, моим родителям глубочайшим образом наплевать на мою жизнь, они откупились от меня и окунулись в свои проблемы. Меня это устраивает, так как я захотел изменится, а они — нет. Во-вторых, не говори больше так о себе, помнишь мои слова? Тогда, на выпускном?       — Ты сказал, что кровь в этой жизни не изменит ничего, если голова и душа пусты.       — Именно. Я был оболочкой, в которую впихнули ненависть и презрение вкупе с самовлюбленностью и избалованностью. Каким еще я мог быть?       — Сейчас ты другой…       — Было бы странно, если бы я не изменился вовсе.       — Это было бы стагнацией, — замечает Гермиона, зевая.       — Стагнация — это стоять на месте, а если ты долгие годы не меняешь в себе ничего, не развиваешь и даже не делаешь жалких попыток познать и улучшить себя — это не что иное как деградация. Мне так кажется.       Гермиона соглашается с ним, уже засыпая. Рядом с ним так тепло и уютно, так спокойно и светло, будто он — дементорский антипод. Как непредсказуема эта жизнь.              Незаметно приходит август, дни становятся все жарче и жарче, а людей на улице все меньше и меньше. Они с Драко встречаются преимущественно по ночам, выбираясь куда-то подальше от города, рассматривая звезды, любуясь видами и друг другом.       — Знаешь, какой сегодня день? — спрашивает он у Гермионы ранним утром, едва она успевает проснуться.       — День, когда ты разбудил меня ни свет ни заря ради глупого вопроса?       — По утрам ты невыносима.       — Ну так не выноси меня никуда, мне и тут хорошо, — она не до конца проснулась, поэтому закрывает глаза, чтобы вновь отправиться в царство Морфея.       — Нет-нет-нет, — он тянет ее на себя, заставляя разлепить глаза, — не время спать. Сегодня у меня праздник!       Гермиона задумывается, что там может быть пятого августа? В голову решительно ничего не приходит. Она смачно зевает, хлопает его по щеке и говорит:       — Поздравляю! — глаза снова закрываются.       — И с чем же ты меня поздравляешь, соня?       Даже с опущенными веками она слышит недовольство в его тоне и легкую ядовитость. Наверняка так он разговаривает на работе, когда чем-то раздосадован. Приходится сесть в кровати, чтобы обратно не заснуть.       — С праздником.       — С каким?       Она открывает глаза и видит, что на самом деле он усмехается. Гермиона зевает так, что аж челюсть щелкает, а глаза начинают слезиться. Бросает взгляд на стену с висящими на ней часами — пять утра.       — Ты с ума скатился? Пять утра! Мы заснули два часа назад!       — Мне пора идти, скоро встреча, но я хочу, чтобы ты разделила со мной этот день. Постарайся вечером надеть что-то симпатичное.       — Так что за праздник? — ей наконец становится интересно.       — День рождения!       — Что ты врешь, дурында? Я помню, что у тебя он пятого июня!       Невозможно не заметить, что этот факт ему безмерно льстит.       — Значит день рождения и два месяца. Видишь ли, я так и не отпраздновал его вовремя. Мне бы хотелось сделать это с тобой.       — Ты такой сентиментальный стал.       — Старею на глазах, так что поторопись, пока я еще не рассыпался.       — Дурень, — она легонько шлепает его плечу и поворачивается на подушке, оттопыривая задницу.       Спать Гермиона может только в такой смешной и нелепой позе, что невероятно забавляет Драко. Он кусает ее за выпирающую из коротких шорт попу и тут же получает шлепок по лбу.       — Ничего вкуснее в доме нет?       — Какие хочу булочки — такие и кусаю! — гордо возвещает он и с видом обиженного котика убирается прочь.       Гермиона улыбается. Часть утреннего ритуала исполнена.       День проходит медленно, рассеянно, Гермиона долго раздумывает над тем, стоит ли ей дарить подарок или нет? Хотя вопрос настолько глупый… Что она вообще могла бы подарить Драко Малфою, у которого все есть? Чашку и блокнотик с ручкой?       Вечером она сидит в кресле с книжкой в руках и даже не замечает, что держит ее вверх ногами. Мысли ее сосредоточены на предстоящем вечере. Драко не говорил, куда они пойдут, но, судя по загадочной физиономии, он затеял что-то интереснее, чем банальный поход в ресторан. На самом деле Гермиона это дело не любила, куда больше ей нравилось проводить тихие вечера вдвоем на диване разговаривая или смотря фильмы, читая друг другу книги вслух. В этом была, как бы это сказать, теплая интимность, по сравнению с которой секс — просто пошлая игра.       Раздается стук в дверь, и Гермиона подскакивает на месте, роняя книгу на пол. Она расправляет черное платье, легко скользит в туфли на тонкой шпильке и встречает Драко. Как всегда с иголочки. По обыкновению в строгом костюме, так как пришел к ней прямо с работы. Красивый до невозможности, даже не верится, что все это — ее.       — Я начинаю передумывать на счет своих планов, — его глаза плотоядно исследуют Гермиону, которая постаралась, чтобы платье скрывало только все необходимое, оставляя место для полета фантазии.       Девушка подхватывает Драко под руку, запирает дверь и вопросительно смотрит, как бы спрашивая: «Что дальше?», но он понимает все без слов.       — Сейчас все увидишь.       С помощью трансгрессии они оказываются в большом ресторанном зале, Гермиона даже разочарованно вздыхает, но не успевает высказаться, как ее прерывает Драко:       — Не надо упрекать меня в отсутствии оригинальности, это не все. Во-первых, весь зал сегодня наш.       Гермиона присвистнула, обходя столик за столиком. Ресторан был таким шикарным, что у нее буквально захватывало дух от каждой продуманной дизайнерской детали. Черные стены, лазурные люстры в виде капсул, сфер и многогранников. Большие картины с абстракциями, в которых каждый при желании увидел бы что-то свое. Дорогая, изысканная, модная посуда, натуральные ткани, начиная с драпировок, заканчивая салфетками, лежащими на столе. Но больше всего ее внимание приковывает вид из окна.       — А это то самое «во-вторых». Красиво, правда?       Этаж сотый, не меньше. Перед ними весь Лондон как на ладони. Сверкающие огни, образуя причудливую паутину, сводят с ума. Гермиона восторженно охает и переводит взгляд на Драко, а тот произносит:       — Ну, и в-третьих, все это здание — мое.       Гермиона сначала не верит. Многоэтажная махина, которую, только сейчас она это понимает, девушка не видела до этого. Но как так? Разве мог такой гигант укрыться от ее взгляда?       — Построенное «Malfoy Building Group». Сегодня оно еще не открыто для посторонних взглядов. Ты первая, кто сможет оценить масштабы.       — Это… Это невероятно! Как тебе удалось?       — Тот самый контракт, над которым мы потели весь прошлый месяц, был подписан. Это все, — он обводит пространство вокруг руками, — своего рода визитка моей деятельности.       — Я… Я поздравляю тебя! — на этот раз абсолютно искренне восклицает Гермиона, обнимая его и запечатлевая на губах долгий мягкий поцелуй.       Ужин проходит в восхищенных вопросах Гермионы. Она мимолетом замечает, что им приносят невероятно свежих гребешков под винным соусом с черной икрой, следом на стол попадает нежный и сочный камчатский краб, а на десерт им приносят мороженое из гуавы с маленькими желейными шариками из шампанского. Изысканно, вкусно, дорого, но Гермиону больше волнует то, что рассказывает Драко. Она испытывает необычайную гордость за него. Пусть у Малфоя и был стартовый капитал родителей, но сейчас все то, чем он обладал, было исключительно его заслугой. Драко добился всего, что имел, талантом, умом и трудолюбием. Гермиона любовалась парнем, понимая, что дело совсем не в его прелестном лице.       — Хочешь, покажу тебе свой кабинет?       Гермиона с готовностью вскакивает со своего места, берет Драко за руку и легкой походкой, со слышным цокотом каблуков, отправляется за ним. Ладонь его теплая, крепкая, надежная. Гермионе вдруг кажется, что она становится еще более миниатюрной и хрупкой рядом с ним.       Девушка ахает от того, что у Драко в кабинете есть цельное окно на всю стену. И огни ночного города сейчас сверкают сквозь него, освещая кабинет на пару с луной. Девушка не дает ему включить освещение, потому что так, в полумраке, все кажется еще более нереальным. Огромный стол, наверняка из какой-нибудь невероятно дорогой древесины, модное широкое кресло, полки, забитые папками с документами, крупные горшки с монстерами в углах комнаты. И все равно ее внимание возвращается к виду из окна. Каждый день он сможет откинуться на своем директорском кресле и смотреть на то, как живет город, как расцветает небо сотнями оттенков. Это было потрясающе.       — Кстати, Хитер я уволил.       Гермиона не смогла сдержать довольную улыбку, рвущуюся наружу. Она была в курсе его взаимоотношений с секретарем и успела словить сотню недовольных змеиных взглядов в свою сторону. Отобрали завидного жениха, как жаль, как жаль (нет).       — Больше похоже на то, что это ты мне делаешь подарок, а не я тебе, — замечает Гермиона, поворачиваясь к Драко и обнимая его за шею.       Голова у нее кружится от романтичности момента, от красоты, которая их окружает, от того, что рядом с ней стоит высокий, мужественный парень и его руки так крепко обнимают ее, что она чувствует, как плавится.       Гермиона отрывается от него, чтобы заглянуть в глаза — а там звезды, горят ярче, чем те, что на небе. И они вспыхивают еще сильнее, стоит ему опустить одну бретельку ее платья вниз. Пройтись губами по ее шее, опускаясь на ключицы. Гермиона дрожит и едва стоит на ногах, чувствуя, как те подкашиваются. Она чувствует, как сквозь поцелуи скользит его улыбка, вырывая стон из ее горла. Он нарушает эту тишину, разбивая ее и наполняя трещащей от напряжения энергией. Его руки находят молнию на ее спине, тянут вниз, чтобы платье упало на пол. Гермиона вздрагивает и отстраняется. На ее лице смесь из возбуждения, желания и… Страха.       Драко смотрит на нее испытующе, выжидающе и произносит тихо, но хрипло:       — Можешь довериться мне?       Выделяет последнее слово, и в этом так много значимости. Довериться ему, а не кому-то другому, кому-то, кто заставил ее стыдиться себя, бояться своих чувств и желаний. Кого-то, кто сумел убедить ее в том, что откровенность — порок, ее раскованность должна быть скрыта за маской невинности, а разврат, возникающий у нее в голове, — удел дешевых уличных шлюх. Сейчас все иначе. На нее смотрят не так, ее касаются по-другому, приглашают в другой мир, где удовольствие не порицается, а желание быть женщиной, а не безликой тенью, воспринимается с восхищением.       Она сглатывает и кивает в согласии. Этого достаточно для Драко, потому что он тут же подхватывает ее на руки, сажает на стол, лицом к горящему разноцветными огнями городу. Дрожь никуда не исчезает, но трансформируется, Гермиона откидывает голову назад, чтобы ее волосы легко скользнули по обнаженной спине.       Подальше от нее летит кружевной лиф, и холод помещения пронизывает ее, неожиданно успокаивая, остужая разгоряченное тело. Драко стоит напротив нее, опираясь на стол, рассматривает так, будто перед ним произведение искусства, а не человек из плоти и крови. Этот момент хочется оставить в виде татуировки где-то под сердцем, которое готово вылететь наружу как птица.       Гермиона тянется к Драко, снимает пиджак, откидывает в сторону. Что-то демоническое проглядывает на ее лице, будто та, которую годами заталкивали подальше в глубины ее сознания, медленно, но так чертовски уверенно прорывается наружу. Галстук летит следом. Пуговица за пуговицей она расстегивает его белоснежную рубашку, любуясь рельефом тела, которое по-особенному красиво в лунном сиянии. Гермиона облизывает пересохшие губы, и ее рот тут же грубо и властно накрывает волнительный поцелуй. Обхватывая за шею, Гермиона вплотную прижимается к нему, не оставляя ни миллиметра пространства, чувствуя, что вот-вот сойдет с ума. Она готова за это умереть.       Драко отрывается от нее, чтобы опустить поцелуи все ниже и ниже, оставляя влажные дорожки на коже, заставляя выгибаться дугой и нетерпеливо ерзать на месте. Она подавляет желание прикрыть свое обнаженное тело, потому что он попросил ему довериться. И нет ничего невыполнимого сейчас, вселенная сузилась до одной единственной комнаты с окном, открывающий ей мир. Она на его вершине.       Гермиона не помнит себя, чувствуя, как Драко стаскивает жалкие остатки белья и становится перед ней на колени. Ему не нужно даже прикасаться к ней, чтобы вызвать новый оглушительный стон. Он. Перед ней. На коленях. Разве есть в мире женщина могущественнее ее самой? Прямо сейчас? В этот самый миг? Вот это вряд ли.       Она закрывает глаза лишь на секунду, потому что они тут же распахиваются от легкого, но настойчивого прикосновения. Никогда. Никто никогда и не думал о том, чтобы доставить удовольствие ей, а не ею. Это взрывает ее внутренний мирок, тогда как весь Лондон горит перед ее глазами. Это грешно настолько, что она краснеет, но она могла бы рехнуться, если бы он остановился хотя бы на секунду, прекратив свою сладкую пытку.       Он этого не делает, а Гермионе приходится с силой ухватиться за краешек стола, чтобы не упасть безвольной куклой на его поверхность. Потому что она хочет видеть все, что происходит. Чувствовать. Знать, что она этого достойна. И волна наслаждения скручивается тугой спиралью снова и снова, доводя ее до беспамятства. Она шепчет имя Драко, просит, чтобы тот не останавливался, умоляет. Его имя на ее губах сейчас сродни сложному заклинанию. Между ними магия, химия, волшебство в первозданном виде. Оно взрывается перед ее глазами, освещая перед ней все сущее. Больше не стыдно, не совестно от того, что она может позволить себе быть развязной и делать то, от чего она сама покрывается неизменным румянцем.       Драко не успевает ничего сказать, потому что Гермиона, с новообретенной уверенностью в себе, толкает его на кресло. И вот уже она на коленях, а его голова запрокинута назад. И теперь он проговаривает ее имя по-особенному, как никто другой. И ей все еще не стыдно за то, чем она занимается перед всем Лондоном. Перед всем миром. Догадка простреливает ее моментально: она не делает ничего постыдного, потому что это — любовь. Возникшая из ниоткуда, горячая как лава, обжигающая, сжигающая все на своем пути. Меняющая их обоих. И пусть они не говорят эти слова вслух. Все и без того становится простым и понятным.       Впереди у них целая ночь, чтобы исследовать то, кем они становятся с каждым новым прикосновением друг к другу.