Мечта

Едва они переступают порог Вовиной квартиры, как её хозяин скрывается в ванной. Хесус не решается его тревожить, посчитав, что ему нужно время, а сам добирается до дивана и занимается бардаком в своей голове, при этом рассматривая бардак на кухонном столе. Предстоит серьёзный разговор, а с ним самим бы кто-нибудь провёл такой. Ни в одной вселенной в своей голове он не размышлял, что будет делать с беременным соулмейтом, точнее решил, что ни за что, пусть с ним делает что хочет. Тогда как же всё стало так сложно? Почему так хочется его увидеть, подержать в руках, но так безумно страшно? Не может так просто перевернуться мировоззрение. Хесус смотрит на выходящего из ванной Братишкина, выглядит он пиздец поёбанно, расстроенный и мокрый. — Хес… Пиздец. — Содержательно. Чем помочь? — Хес хлопает по дивану рядом с собой. — У меня, блять, внутри всё крутит и вертит, я ебал. — Вова садится рядом с ним, держится за живот, который не даёт ему покоя уже месяц, а ведь ещё целых восемь впереди. Он резко напрягается и качает головой, вспоминая, что собирается от этого избавиться. — Ненавижу эту хуйню. — Тяжела участь родящих. — хмыкает Лёша, придвигается к нему ближе, накрывает ладонью живот и принимается наглаживать, согревая. — Почему я такой лох? — Таким родился. — Нахуй пошёл. — ворчит Вова, но ему слишком хорошо сейчас, чтобы разобидеться и уйти куда-нибудь, тут и идти-то некуда, в ванную если только обратно. Хесус молчит, хоть улыбку не сдерживает, и целует его в щёку, плавно переходя на шею. Братишкин окончательно плавится, ему тепло как никогда нужно и именно это, именно от одного конкретного человека. Но снова бросающая его из крайности в крайность нестабильность, даже не даёт минутку понаслаждаться. — Сука! Я знаю, что ты делаешь! — заявляет он, отталкивая от себя ошарашенного Хеса. — Хочешь выебать меня, чтобы я снова разомлел и заткнулся. Нихуя у тебя не выйдет. Зачем ты это делаешь? Ты ведь не любишь меня, так нахуя ты нас пытаешься удержать? — Вов… Ты не прав. — Да? Так расскажи мне, в чём я не прав. Что тебе семья не нужна? Что соулмейта ты уже давно нахуй послал? Где я ошибся, всё это твои слова. — Да, мне похуй на соулмейта. Блять, мне тридцать нахуй лет, думаешь я ещё надеялся его, тебя встретить? Я… — Хес спотыкается на словах, ему никогда ещё не приходилось рассказывать об этом вслух, и это так оказывается тяжело, что он невольно пялится в потолок, лишь бы глаза так не щипало. — Да я узнал, что мне в мире предназначен кто-то, когда ты ещё даже не родился. Я, блять, обжигался на этой хуйне, когда ты в пятый класс ходил. Да не верил, потому и не хотел, потому и говорил, что не нужно. Потому что нахуя хотеть того, чего у тебя никогда не будет? Лёша едва заканчивает этот монолог, как начинает хотеть стереть его из своей и Вовиной памяти, ну кому нужны его сопли? Нашёл кому о них рассказывать. Он опускает голову и слышит едва различимый шмыг чужого носа, посмотрев на Вову, он не сдерживает судорожный вздох. Этому дуриле теперь только и дай повод порыдать, в глазах так и стоят слёзы, только не проливаются. — Прости меня, Хес… Я не знал. — говорит Братишкин и трёт покрасневшие глаза. — Я такой уёбок. — Вов, мне плевать на соулмейта, но мне не плевать на тебя, ты не кто-то там с улицы. — Я придурок, который залетел от случайного секса. Как охуенно. — Реально лох. С ребёнком в двадцать два. — Хесус качает головой и всё же притягивает его к себе в объятия, хотя это грозит прорывом плотины. — Но мы тут два лоха, как-нибудь справимся. — Я не хочу как-нибудь, я хочу быть уверенным, хоть в чём-то. — бормочет Вова ему в плечо, цепляясь за него, как маленький зверёк. — Мы всегда можем продать твою халупу, как ты там говорил? Инвестиции, недвижимость? — Зато своя. — Своя, ты сам тут как, влезаешь? Втроём мы вряд ли сможем жить в такой лачуге ещё и в районе этом ссаном. — Втроём, Хес? — Братишкин доверчиво заглядывает в глаза, Хес вдруг думает, что не поумнеет он никогда, и в тридцать, и в сорок будет с мозгами школьника существовать. — Втроём. Раз судьба дала такой пинок, то я хочу доказать, что могу. Я столько в жизни пинков получал, я в Новокузнецке родился, да если бы не умел их переживать, то тебя бы никогда не встретил, так бы и скопытился в той дыре в одиночестве. — Стал стримером. — И отцом смогу стать, охуенным. — Бля, ржать хочется, как тебя отцом представляю, а потом вспоминаю, что ты отцом со мной станешь. Не до смеха сразу. — А ты любишь поплакать. — соглашается Хесус, обнимая его за плечи крепче, и треплет по волосам. — Нет! Просто такой период. Хес только улыбается, потому что Вова байтится на раз два, сразу распаляется и пушится как котёнок. — А знаешь, что? — вдруг спрашивает Братишкин, отогревшись в объятиях. — Я так давно не стримил, пиздец, как скучаю по этому. — И ты что, запустишь прямо сейчас? — Да, а чо? Я могу, потому что хочу… А ты уйдёшь? — Как мы объясним, что я тут делаю? — Ты же мой соулмейт, у нас будет ребёнок, которого ты не хочешь. — Вова быстро проходится по комнате к компу и садится на стул. — Вов. Не говори так, это неправда. Но я не хочу раскрывать это так быстро. — Я не хочу скрывать. Знаешь, у меня глаза блестят. — Что? — Ну… — Вова разворачивается к нему лицом. — Мне так говорили. Даже мама, когда я приезжал домой, я хотел рассказать, как всё у меня плохо с… Тобой, а она спросила, что случилось такого хорошего, что у меня глаза блестят. Я не смог ей рассказать. Но иногда я ловлю себя на том, что улыбаюсь, просто без причины, тогда я всегда думаю о ребёнке. Хесус опускает голову, у него начинает так колотиться сердце, когда он ловит от него это чувство, оно способно сбить с ног. — Я не буду говорить о тебе, не волнуйся. — продолжает Вова. — Можешь вообще не появляться в кадре, сиди там, только не уходи. — И сколько ты стримить будешь? Час? — Не знаю, сейчас хочу, а потом перехочу и вырублю. — Ладно. Я не против, а не буду тебе мешать, если тут рядом буду? — Ты? Ты рядом никогда мне не помешаешь, в этом смысл соулмейтов. Хес ёрзает, скрывая улыбку в ребре ладони и ёкнувшее от этих слов сердце, устраивается удобнее и телефон на беззвучный ставит. Вова на него даже не смотрит, приготавливаясь к стриму. — Ку, ребята, я не сдох, прикиньте. — здоровается Братишкин, отключая заставку, смотрит на сообщения в чате, прежде чем включить камеру, и кидает взгляд на затихшего на диване Хесуса. — Сколько я не стримил? Месяц, наверное. Сообщения летят с неебейшей скоростью, и отвечает он, скорее предполагая вопросы, нежели читая их. — Нет, я не болел, точнее не совсем болел. Бля, можно ли сказать, что я болел? — Братишкин, не задумываясь, смотрит в сторону Хеса, который сначала пожимает плечами, а потом отмахивается и кивает. — Да, короче, в больнице я был, но не совсем из-за болезни. Такого объяснения даже самому отбитому пофигисту недостаточно, потому за секунду весь чат единым фронтом шлёт один вопрос «Что случилось?». Вова тянет улыбку, настроение у него такое охуенное, что он готов любить весь мир, а рассказывать о своей радости ещё большему, что там вообще больше мира? — Ой, короче, кое-что случилось, и это кое-что хорошее. — он бросает снова взгляд на Хесуса, тот выгибает брови и чуть улыбается ему. — Да, такое хорошее, что я иногда пиздец счастлив, а иногда в полнейшем ужасе. Угадаете? Хес не удерживается и открывает чат на телефоне, ему очень интересно посмотреть на реакцию. Вова пялится в экран и ждёт, прикидывая, сколько людей смогут предположить правильно. Почему-то целая куча народу считает, что это связано с машиной. Неужели он так много о ней говорит? Но пару раз он всё же ловит то самое слово. — Опа, есть всё же догадливые. Так… Я встретил своего соулмейта! Прикиньте? Да, это не Алина и… Пиздец, это просто пиздец. — Вова начинает смеяться, слыша тихий смешок с другого конца комнаты, микрофон конечно такое не уловит. — Нет! Я не скажу кто это, пока. Ясно вам, это не только мой выбор, но теперь вы знаете. Что ещё… Почему не стримил? Меня просто пиздец ебануло… Что? Что вы там несёте? Нихуя мы не ебались весь этот месяц! Братишкин возмущённо угрожает пальцем камере и откидывается на спинку стула, немного повертевшись и заодно посмотрев на Хеса. — Лучше бы ебались на самом деле, но нет. Ну… Мы не были уверены, что нам это нужно, мы не очень подходим друг другу. Но с чувствами ничего не поделать. — Вова закусывает губу, уловив фырканье со стороны дивана. — А ещё… У нас залёт, ребята. Вот так! Без гандона с гандоном ебётесь и раз, нахуй, и бейбик. Так что мужики и девочки не забывайте об резинке. Реакция чата пиздец неоднозначная: кто-то рад, кто-то в шоке, кто-то называет его долбаёбом, кто-то гандоном, но многие всё же поздравляют. А ещё Братишкин ловит особенно догадливого подписчика, который заявляет, что они прямо сейчас вместе, и он чертовски прав. — Хотите знать, почему я смотрю в сторону? — интересуется Вова и расплывается довольной улыбкой на удивлённые смайлы. — Да… Соулмейтик тут, со мной. Сложно мутить со стримером, да? Хесус отвечает наигранным недоумением, будто вообще не понимает, как это и что такое вообще стримы. Братишкин хмыкает, поворачивается обратно к экрану и первое же сообщение, что он видит его приводит в шок. — Свадьба? — Хес ему руками крест показывает — категорически против. — Не хочет свадьбы… Я? Нет, я не против… Бля, мне нужно же сделать предложение? Хесус снова отрицательно машет головой. — Мы обсудим этот вопрос. — обещает Вова, только непонятно кому чату или Хесу. — Какие ещё вопросы?.. А! Ребёнок… Теми чувствами, что заполняют Хеса при взгляде на его улыбку, можно захлебнуться. Сам Вова невольно прижимает руку к животу, но старается не слишком явно это делать. — Ребёнок, здоров, растёт и уже сантиметр в росте. — он прыскает в кулак, увидев очередное сообщение. — Ну, откуда пол-то я вам узнаю? На каком там месяце это говорят? Хесус задумывается, зря что ли столько выпусков беременной смотрел, но нихуя не помнит и, пожав плечами, наугад показывает пять. — Говорит, что на пятом месяце, так? — уточняет Вова у чата, в первую очередь, конечно, летят нули, но большинство всё же присылают пятёрки и шестёрки. — О, нихуя угадано. Реально пятый. Двадцатая неделя, а у нас пока только пятая. Я… Мы не были уверены, что оставим его, хотя я очень хочу, я правда хочу. Хесус возмущённо машет руками, ведь он никогда не говорил обратного и был против аборта, но Вова разводит руки, как он может сказать, что сомневался лишь он один, и не выглядеть при этом мудаком, который отправил девушку на аборт, не спрашивая, потому что действительно не спрашивал, а палиться прямо сейчас он не готов. — Не знаю… Блять, так надеюсь, что мама стрим не смотрит, я ей ещё не сказал. Пизда. Хотя она в такое время занята. — Вова вертится и не может найти телефон. — Наверное оставил на диване, посмотри. Есть там сообщение от неё? Хесус оглядывается и нащупывает его телефон, который видимо выпал из кармана, на экране, что удивительно, вообще ни одного уведомления, он показывает ему экран оттуда и качает головой. — Класс, вы ей только не говорите, я хочу сам её с соулмейтом познакомить, родители от меня это должны услышать. Так ссыкую, на самом деле. — Вова во все глаза смотрит на смеющийся чат в сердечках и поворачивается к Хесу. — А ты? Хесус качает ладонью, он ещё не успел проникнуться мыслями, что кому-то нужно об этом говорить. — Тебе, блять, бывает не похуй? Хес кивает и ухмыляется, указывая на него. — Что это значит? Тебе не похуй на меня? — чтобы не расплыться кавайной лужицей ещё нужно постараться, поэтому Вова натягивает на лицо строгость и обращается к чату. — Это сейчас так говорит, потому что вы тут, и расстраивать не хочет. А вообще больше новостей нет, можно видосики глянуть. Хесусу почему-то так спокойно видеть его таким, весёлым и увлечённо что-то обсуждающим, постоянно перепрыгивая с темы на тему. А ещё так странно сидеть по эту сторону экрана, с такого ракурса. Он решает сделать чай и тихо, стараясь не отвлекать, идёт на кухню, но Вова всё равно замечает его, когда он проходит мимо. — Ты куда? Хес таращится на него, не зная, как ответить, а потом ставит ладонь лежачей буквой «С», будто держит кружку, и макает в неё невидимый пакетик чая. — О! Чай? Там в правом шкафчике стоит. — Братишкин в восторге, что так просто угадал. Он продолжает заниматься своими делами, пока Хесус хозяйничает на кухне, он заваривает сразу две чашки и осторожно ставит одну на край Вовиного стола, стараясь не попасть в камеру, выходит удачно. — Это мне? — умиляется Вова, двигая чашку к себе, и приподнимает её, показывая чату. — Обо мне заботятся, чаёк сделали, видали чат? — он улыбается, читая чат. — Тебя благодарят. Хес кивает и посылает воздушный поцелуй, но вместо чата его ловит Вова. — А настоящий? Лёша указывает на экран и выгибает в удивлении брови. — Нахуя им? Мне! Хесус закатывает глаза и приманивает его рукой. — Секунду, народ, не бунтуем, я ща. — Вова срывает наушники, тянется к нему, пропадая из кадра, и получает свой поцелуй в щёку, чем остаётся недовольным, но Хес тут же сбегает на кухню. — Чат! Меня наебали, пиздец, что за жизнь? Хес сидит на кухне, пьёт мелкими глотками горячий чай и слушает болтовню Братишкина за стенкой. Почему-то у них всё хорошо, только когда они вместе, потом разъедутся и снова кто-то из них загонит себя в угол мыслями.