Мечта

Хесус улавливает от Братишкина какой-то сладкий запах, один-два раза в неделю, но с завидным постоянством. Это не запах духов. Ему понадобилось пару раз, чтобы понять откуда пахнет сильнее всего, от губ и рук, и он уже догадывается, что происходит, но ничего не предпринимает. Пока не ловит Вову в одних трусах курящим в открытое окно на балконе. Хес подходит незаметно и в первую очередь накидывает ему на плечи плед, хоть в Москве снова стоит ебучая жара, но продуть может запросто. Потом уже изымает электронную сигарету из пальцев охуевшего парня. — Вов, что я говорил насчёт этого? — спрашивает Хесус. — Я… Ничего же не произойдёт страшного из-за пары раз? Мне очень надо. — Вова оборачивается с печальной мордашкой, красным носом, и Хес тут же плывёт, прижимает его спиной к себе. — Для чего? — Я не знаю, как объяснить, просто хочу, до зубного скрежета хочу. — Лучше бы ты меня так хотел. — Я и хочу, я разве отрицаю, но курить хочется пиздец. — жалуется Братишкин и тянет руку к электронке. — Ну-ка! — в моменте ярости Хес бросает её прямо в окно, не заботясь ни о чём. — Ты только поправился и мало того, что на балконе по ночам торчишь, ещё и лёгкие травишь, нашего ребёнка травишь? — Не преувеличивай! Я делаю пару затяжек не глубоких и просто смотрю в окно. Хесус старается не ворчать и не сердиться, утыкается носом ему в шею, заглушая свой бубнёж. Вова улыбается и гладит его по голове, не задумываясь, сминая башню, расчесывает её пальцами, откидывает голову на его плечо и прикрыв глаза смотрит на растущий месяц, он едва способен осветить тёмный балкон. — Если так хочешь сосать, то у меня есть предложение получше. — ухмыляясь, говорит Хесус и целует в шею, щекочет чуть влажными губами мягкую кожу. — Только ты, блять, можешь прийти, романтично накинуть плед и прошептать на ухо «Отсосёшь?». — смеётся Братишкин, выворачивается, накидывает ему на голову плед и убегает обратно в квартиру. — Если сможешь догнать! Хесус бы догнал без проблем, если бы не скрючивался от смеха каждый раз, как видел, как Вова сейчас бегает. Он как пингвинёнок качается из стороны в сторону и быстро переставляет ноги, и, не дойдя до двери в спальню, оборачивается, обиженно надувшись. — Хули ты угараешь, гандон? Ты так меня никогда не догонишь! И сосать будешь сам! — Но… Это пиздец! — Хесус уже садится на пол от смеха, утыкается в сложенные на коленях руки. — Ты такой… — Какой? Ужасный, да? — расстроенно спрашивает Вова и хлопает дверью в спальню. У Хеса только отсмеявшись получается встать на ноги, он утирает слезящиеся глаза и со вздохом идёт в комнату. Братишкин улёгся поперёк кровати, подложив под грудь подушку, а под бёдра одеяло, чтобы не давило на живот, и уткнулся лицом в подушку Хеса, стоит тому зайти, как он выставляет вверх руку и показывает ему средний палец. — Я нихуя не обижен. — заявляет Вова. — Обижен, и ты обижаешься на меня за то, что, когда я смотрю на тебя, мне хочется улыбаться, смеяться, становится так хорошо, я счастлив. — Хесус садится рядом и гладит его по спине, наклоняется и чмокает в лохматый затылок. — Ты всё время надо мной смеёшься. Хули я такое посмешище? — Вов, ты и раньше так ходил, хочу тебя расстроить. Ну… Вив, ты всегда прекрасен, когда смешной, когда крутой, злой или рассеянный. Понимаешь? — Нахуй иди, пиздабол. — Мне уйти? Хочешь, чтобы я ушёл? — спрашивает Хесус, ложась рядом, и пялится в потолок. — Куда? — испуганно уточняет Братишкин, поворачивая резко голову. — Спать на диване. Не хочу раздражать тебя одним своим видом, тем более я снова выкинул твою сосалку. — Хес, ты дурак. — Да-да. — с улыбкой соглашается Хес, поворачиваясь к нему лицом, и в очередной раз тонет в его глазах. — Моя злая булка. — Булка? Тогда ты багет, ясно? — Похуй. Главное, что одна семья хлебобулочных. Засмущавшись Вова прячет нос в сгибе локтя, но Хесус успевает заметить улыбку. — Так мне уйти? — снова спрашивает он, тыкая его пальцем в щёку. — Не уходи. — бурчит Братишкин, ещё сильнее прячась. — Я ведь проиграл. — Не поэтому, а потому что я не хочу, чтобы ты уходил. — Посмотри на меня, пожалуйста, и скажи нормально. — слишком серьёзно просит Хес, и стоит тому поднять недовольную мордашку, наклоняется и целует. И так можно вечно, попеременно целовать друг друга, ласкать языками, улыбаться в поцелуи и шептать имена друг друга. Хесус притягивает Вову к себе, позволяет забраться на себя сверху, проходится пальцами по обнажённой коже и сжимает бедро ладонью. Братишкин резко больно прикусывает его язык, утыкается лицом ему в грудную клетку и стягивает ткань футболки, только обращает на неё внимание, Хес как и он спал лишь в трусах, но надел его футболку, чтобы выйти на балкон. — Что такое? — спрашивает обескураженный Хесус, нахмурившись, касается своих губ пальцами, а другой рукой зарываясь в его волосы. — Хес… Я… Пиздец хочу курить. — Братишкин садится, прекрасно понимая, что рыпаться куда-то бессмысленно, разглаживает смятую своими руками футболку и поникши смотрит на свои руки, вздыхает, останавливаясь, и поднимает взгляд на ожидающего объяснений Хеса. — Я… Хес, я просто хочу… Блять! Ну хули ты мямлишь, сука?! — Успокойся, сосредоточься, давай вдох-выдох… — Хес показательно дышит вместе с ним и гладит его по предплечьям. — И мы опять играем в любимых… Сука! Я же не рожаю ещё! — Что-то сейчас точно будет, так что сосредоточься, любимый. Вова заметно краснеет и поджимает губы, и Хесусу ужасно тяжело сдержать улыбку и не начать умиляться, доведя его ещё сильнее. — Ты никогда не называл меня любимым. — Ты сам сказал, что мы играем. — Придурок. — Ты снова расстроился? Ты у меня такая истеричка. — Всё потому что ты у меня долбаёб с дурацкими шутками. — Ты хотел что-то рассказать? — намекает Хесус, незаметно для приводящего мысли в порядок парня, переставляет его руки по обе стороны от своей головы, заставляя нагнуться сильнее, гладит обнажённую поясницу, прогнув в спине, и чуть изгибается сам, потираясь пахом об его ягодицы. — Я хочу быть сверху. — выпаливает Братишкин, словно всех манипуляций вокруг и вовсе не было. — Я… Долго думал, как тебе сказать, поэтому нервничал. — Тебе нельзя нервничать, придурок. — растерянно порицает Хесус и хмурится. — Так ты, об этом пытался сказать? Хочешь, чтобы и я залетел? Вова фыркает сердито и неуклюже сползает с него, заваливаясь набок. — Пошёл нахуй, нахуй, нахуй! — Только на твой. Ну, эй, я же шучу. — Хес успевает схватить его за руку, не давая встать с кровати. — Я знаю, и меня бесит, что я, блять, серьёзно с тобой разговариваю, а ты шутник ебучий, клоун нахуй. Я, блять, нахуй, волнуюсь, переживаю о наших отношениях, боюсь тебя расстроить, а тебе похуй, лишь бы поржать с меня. — Так нахуя ты волнуешься? О чём? Если ты хочешь мне в жопу член вставить, так и скажи. Мы… Что нам скрывать друг от друга? — И ты типа не против? — недоверчиво спрашивает Вова, прищурившись. — Но про залететь я серьёзно, не хотелось бы рисковать. — смутившись, Хес отводит взгляд и чешет затылок. — Хес, ты уверен? — Это был вопрос времени, мы оба парни, и я понимаю. — отвечает Хесус и, вздохнув, подсаживается к нему ближе. — Понятное дело с другим бы я не смог, но с тобой по-другому всё. — И даже с этим? — Вова опускает взгляд на свой живот. — Не называй его «этим», он нихуя не этот. Он очень важная часть нашей семьи. Наша крошка, Хестишка. — Блять! Ты шутишь? Крошка, блять? У булки и багета, крошка нахуй! — смеётся Братишкин, так заразительно, и падает на спину, прижимая ко лбу ладонь. — Ты меня убьёшь когда-нибудь, это пиздец! Хесус довольно улыбается и выцеловывает ему во весь живот большое сердечко, а потом тянется вперёд и увлекает в поцелуй. — И, когда ты хочешь, прямо сейчас? — интересуется Хес, выводя узоры пальцем у него на груди, на которой разлёгся. — Прямо сейчас? Ну… — Вова тянет руку к его заднице, но её перехватывают по пути. — Стой! Сначала я в душ. Хесус сваливает в душ, выкроив себе несколько минут на подумать, подготовиться, да и вообще осознать. Всё же нормально? Хес делал это с Вовой множество раз и вроде его всё устраивало, значит это не так плохо или больно? Стоит ли ему себя самому подготовить? Нужно было у Вовы спросить, хочет ли он это сам сделать. Решает действовать по обстоятельствам и, помывшись, возвращается в спальню. Вова улёгся под одеяло на свою половину кровати, сама невинность, будто это его здесь ебать собираются. Хесус скидывает с себя полотенце и к нему под одеяло ныряет уже полностью обнажённым. — И чего ты в угол забился? — спрашивает Хес, двигаясь к нему ближе. — Девочку из себя строишь? — Я подумал, что ты передумаешь. — отвечает Братишкин и тянет руки обвивая его шею, мелко вздрагивая. — А ты чего такой холодный? — Чтобы ты меня согрел. — Сука, ты специально издеваешься? — Нет. — Раздвигай ноги. — приказным тоном требует Вова, хлопая его по бедру, усаживается между разведённых коленей и распаковывает новый флакончик смазки, который неведомым образом уже у него в руках находится. — Ты таким властным ещё никогда не был. — сообщает Хесус, облизывается и ёрзает тесно зажатый между спинкой кровати и Вовой. — А… Как лучше будет, как мы обычно или со спины? — О, раком меня поставить хочешь, нихуя себе! — Я… Не об этом придурок. Знаешь же, что мне неудобно. — ворчит Братишкин, опуская голову с нещадно покрасневшим лицом. — Раз ты хочешь воткнуть меня лицом в подушку, то еби сразу жёстко, чего ты стесняешься? — Не собираюсь я так! — А как? Ты же что-то представлял? — Так! Будешь меня сбивать, и я тебя тресну, так что завали. — Вова решившись выливает на ладонь смазку. — О, ещё и насилие, хочешь может меня связать? Стянуть запястья за головой, чтобы не рыпался? — Сука! — резко вскрикивает Братишкин, поднимая на него взгляд, если он краснеет от одной мысли о том, что они собираются сделать, то у Хеса сверкают взволнованно глаза. Вова вздыхает, осторожно, чтобы ничего не испачкать, тянется к нему и целует успокаивающе. — Хес, всё хорошо, я буду аккуратным, тебе не нужно так переживать, и скрывать свои чувства этими пошлыми высказываниями. Говори мне прямо, что я делаю не так. Хесус и не подозревал, насколько он ещё не готов. Он вытаскивает из-за спины подушку, всё ещё сидит, облокотившись на мягкую стенку кровати, сжимает Вовино лицо в ладонях, целует, и заставляет его отодвинутся назад, чтобы самому уже лечь. — Всё хорошо, Вов. Тебе я доверяю. — Хесус берёт его ладонь в свою и направляет, помогает ему правильно вставить пальцы. — И… Держи меня крепче, хорошо? Если я дернусь и заеду тебе чем-то в живот, я… — Конечно, я буду осторожным. — Вова сглатывает, закусывая губу, сейчас Хес выглядит таким до невозможного хрупким и нежным, каким никогда не был, а ощущать свои пальцы в чьей-то заднице, вообще неописуемо. Хес старается не зажиматься, он прекрасно знает, чего ожидать, в конце концов не впервые ему простату массируют, но всё же после одного пальца с опаской ожидает следующего и следующего. Он прикусывает заднюю часть ладони, прижимая её к лицу, заглушает по возможности вырывающиеся мычания. Но в конечном счёте это не получается сдержать и стон вырывается без разрешения, когда смазанные любимые пальцы неумело толкаются в простату, елозит ступнями по простыни и выгибает спину, насаживаясь сильнее. Братишкин хоть и знает, что именно он чувствует, но всё же удивляется, что он так реагирует на его действия. Вова наклоняется вперёд, чмокает его в губы, проходится поцелуями ниже, сейчас ему хочется доставить Хесу максимальное удовольствие, сделать всё, что приходило ему в фантазиях и во снах. Поэтому он обводит языком его соски, кусает, скользит всё ниже, горячее, два его пальца внутри Хеса растягивают, толкаются всё глубже, а губы всё ниже, пока подбородок не упирается в стоящий член. И без того шумно глотающий воздух Хесус теперь и вовсе вскрикивает, чуть не зажимает его коленками и дрожит. — Сука, предупреждать нужно. — ворчит Хес, приподнимая голову, и хитрая улыбка Братишкина не сулит ничего хорошего, а потом он ещё облизывает пошло покрасневшие губы и обхватывает ими его член, сразу толкаясь кончиком горячего языка в головку. — Во-ва! Бля, ты… Столько было этих шуток про отсосы, но до них самих они так и не решились дойти, кто ж мог подумать, что Вова будет первым, что будет так страстно работать ртом, что об его уже четвёртом пальце Хес и не вспоминает. Хесус вплетает пальцы в его волосы, толкается бёдрами чуть сильнее, но нужно держаться, нельзя после этого оставить Вову без того, чего он так сильно хочет, иначе он и не представляет зачем ему заглатывать так глубоко. — Вов! Вова! Я… Хочу, давай, еби! — подгоняет Хесус, дёргая его за волосы. Братишкин с громким мокрым чмоком отрывается от его члена, высунув кончик языка, по подбородку стекает вязкая слюна, и его всего трясёт от сдерживаемого смеха. — Ну и хуйло ты, пожилой. — всё же срывает пару смешков, хотя задыхается, он вытирает рот рукой и тянется за презервативом, никаких вытащить вовремя во избежание, он кончит внутри и точка. — Ну же, я хочу кончить с тобой. — Хес тянет к нему руки, но не знает, как притянуть его ближе, не доставив дискомфорт. — Вов… — Да-да, солнышко, я понимаю, уже натягиваю, сначала резинку, а потом сразу тебя. — Сука… Я же отомщу тебе, ты не забывай. От тона и взгляда у Вовы собственный член в руках дёргается, и он спешит продолжить, входит сразу наполовину, но на болезненном стоне Хеса останавливается и даёт привыкнуть. — П-подушка. — вспоминает Хесус, и подтаскивает её к себе, Вова очень ловко приподнимает ему поясницу, схватив под коленками, пока он всовывает её под себя. — Никогда так больше не делай. — Ладно тебе, ты пушинка. — ухмыляется Вова, от манипуляций входит уже до конца, и они замирают на секунду, смотря друг на друга. — Я начинаю… Ебать? — Еблан, на самом деле только и можешь, что любить меня. — Тогда любить буду жёстко. Не смешно. А когда Вова качает тазом резко, сам же первый всхлипывает, захлёбываясь воздухом вперемешку с чувствами, сжимает в кулаки простынь и толкается сильнее, выгибаясь. Такой бесконечный кайф охватывает, и ему хочется ещё быстрее и глубже, при взгляде в разгорячённое лицо Хесуса, слушая его глухие стоны, хочется, чтобы он смотрел только на него. Хесус ловит на себе его жадный взгляд, тает ещё сильнее, тянет руки и впивается пальцами в его ягодицы, направляя и помогая двигаться. Они вместе каждый раз заполняются этим всепоглощающим счастьем, синхронно доводят друг друга, хоть сейчас и роли поменялись. Братишкин заполняет его полностью не только физически, он повсюду: в его жизни, голове, в каждой мысли, в доме, спальне, под одним одеялом, всегда рядом, всегда, лишь протянуть руку. И сейчас его это осознание почему-то бьёт сильнее всего, это не просто любовь, это вся его жизнь в каждой секунде. И все те дни, которые топили его в осознании того, что он никогда не встретить того самого, своего соулмейта, столько лет, и всё ради вот этого момента. Братишкин не выдерживает, он прячет лицо уткнувшись носом ему между рёбер, находит ладонью его член и яростно надрачивает, чтобы спустили они всё-таки одновременно. И это взрыв, очередной взрыв в его голове, и позиция ничуть не хуже. Вова с трудом двигается снова, рука в сперме и лучше бы её вытереть хотя бы об одежду, а не об постельное бельё, с Хеса нужно слезть, но собравшись с силами он лишь перекатывается на спину. А повернув голову замечает, как Хесус утирает влажные глаза. — Эй, ты плачешь? Всё же прошло хорошо. Хес? — взволновавшись Вова поворачивается на бок и с трудом приподнимается на локте. — Ну ты чего? Хесус качает головой, но от его жалостливого тона слёзы только сильнее текут, он прижимает ладони к лицу и шмыгает носом. — Блять, что я сделал не так? Ну Хес, пожалуйста, скажи. — Братишкин садится и сжимает его запястья, отрывая их от его лица, и прижимает руки к постели, чтобы ничего не мешало, наклониться и сцеловать каждую слезинку. — Ты пугаешь меня. Хес резко обвивает его плечи руками и утыкается мокрым лицом в шею. — Я люблю тебя, пиздец как. Как никогда и никого. Ты всё, ты моё всё, Вов. — И поэтому ты тут разрыдался? Ну ты вообще! Я чуть… — Братишкин расплывается счастливой улыбкой и обнимает его в ответ, гладит нежно по голове. — Я тоже тебя люблю, безумно люблю. Хочу ворчать с тобой рядом как два деда всю жизнь. Хесус даёт волю чувствам и эмоциям, только потому что может, потому что знает, что его примут, даже таким нюней. Братишкин не представляет, как его маленькое желание превратилось в то, что Хесус, выплакавшись в его объятиях, вырубился моментально, и теперь сопит заложенным носом. Курить больше не хочется, наверное, действительно стоило пососать что-то другое.

***

Хесус потом всячески старается избегать тему своих слёз, устроив самый романтичный завтрак в мире, как самая довольная в мире выебанная жопка. Братишкин и рта открыть не успевает, как ему в него всовывают очередной свежий фрукт и впихивают стакан со свежевыжатым соком. — Хес, да я сейчас лопну, мне и той обалденной яичницы хватило. — отбивается Вова. — Тебе нужны витамины, не всё же таблетки глотать. — поучительно говорит Хесус и подкладывает в его тарелку больше клубники. — А может поговорим? О вчерашнем? — Есть что обсуждать разве? Мы вроде каждый наш секс не обсуждаем. — Секс был пиздатый, но дело в другом… — вздохнув, Вова бросает вилку на стол и отодвигает тарелку от себя. — Но раз ты, видимо, лишь в порыве страсти сказал те слова, то я забуду, не буду спрашивать. — Нет, стой. Я… Блять, да, я расчувствовался, потому что это правда, и я счастлив, и… В общем… — смутившись Хесус утыкается взглядом в стол и молчит. Братишкин улыбается, тянется через стол и чмокает его в лоб. — А я просто хотел доставить тебе удовольствие, как мог, потому что мы есть друг у друга. Потому что я люблю тебя. Хесу всегда легче выражать это не словами, а чем угодно другим, он приподнимается со своего стула, и они целуются прямо над столом. — Прости, что напугал, я и сам не ожидал. — шепчет Хесус. — Всё хорошо, не стыдись этого, я знаю, что ты можешь и так. Нам ведь нечего скрывать друг от друга, да? Хесус кивает, улыбнувшись, обходит стол и притягивает Вову в объятия. Вместе, они всё вместе смогут. И даже выбрать ребёнку имя без споров и скандалов, потому что уже на днях идти выяснять пол.