Мечта

Андрей хнычет уже час и никак не хочет умолкать, Хесус проверил подгузник в сто пятый раз, пробовал покормить, но всё без толку. Он качает его и трясёт погремушкой, уже полностью погружённый в отчаянье. Братишкин лохматый и сонный останавливается в дверях и вздыхает, смотря на них. — Может у него что-то болит? — спрашивает Хес. — Мне позвонить педиатру? — Нет, Хес, он в порядке, просто ему скучно. — Вова забирает у него из рук Андрея и кружит по комнате. — Первые недели они все тихие, а потом как повезёт. Ты вот всё время ворчишь. — Но не ору же. Он не успокаивается, Вов! — Я делаю, что могу. Хесус хмурится, время уже три часа ночи, а он не спал часов пятнадцать, сначала мелкий начинал плакать, если его положить в кроватку, потом если просто отпустить, потом если перестать качать, теперь же он просто плачет. — Иди, попробуй поспать. Я с ним посижу. — говорит Братишкин и подталкивает Хеса в спину. — Это нереально. — Топай, давай. Хесу с каждым днём всё сильнее кажется, что у него никогда не получится, что он безнадёжен. Но, когда Андрюша тихо спит в своей коляске, пока он катит его по парку, всё становится не так ужасно. Морозный воздух щипает нос и щёки, но Хесус греется от чувства безграничного счастья. Братишкин дома, сегодня его очередь стримить, поэтому он отсыпается перед стримом. На улице всё в снегу, он хрустит под ногами, чистый и белый, свежевыпавший. Хесус сам себя не узнаёт, таким счастливым себя чувствует. Братишкин влетает в коридор, едва входная дверь закрывается. — Как вы долго. — Тихо ты, он уснул. — ворчит Хесус, сгружая свою одежду на вешалку. Вова вертится рядом, в основном мешаясь, расстёгивает коляску, откидывает капюшон и глядит на спящего Андрюшу. Хес тянет его за руку и целует холодными с улицы губами, Братишкин тут же его за плечи обхватывает. — Давно? — шёпотом спрашивает Вова. — Час, чуть меньше. — отвечает Хесус, прижимая его к стене. — Ну, нельзя же беспокоить сон ребёнка? — Нельзя, конечно. Хес отстраняется, но глянув на Вову, целует ещё раз, а потом уже осторожно распаковывает сына, снимает одеялко и комбинезон расстёгивает, чтобы не запарился, подкатывает коляску ближе к спальне, не запариваясь грязными колёсами. И Вова утягивает его в комнату, прикрывает дверь. — А мы точно можем оставить его так? — начинает сомневаться Хесус, оглядываясь. — Мы услышим, если заплачет, а вылезти не сможет ещё пару месяцев, ничего с ним не случится за пару минут. Ты мне обещал на новый год, помнишь? Он неделю как прошёл. — Стой, ты уверен? — Я не прошу больше, чем могу сам предложить. Я хочу свободно потрогать тебя везде, а не тайком украдкой ночью, когда в метре от нас кроватка. — сбивчиво бормочет Братишкин, стягивая с него одежду. У Вовы под халатом ничего нет, и Хес сдаётся, ложится с ним в кровать, держится на весу, чтобы не давить на живот, расцеловывает лицо, шею, ключицы. Как же скучал. Братишкин хватается за его плечи, прижимает к себе ближе, захлёбываясь вздохами, совсем ничего два месяца пиздец много. — Хес, петтинг, вся хуйня — здорово, но время поджимает. — бормочет Вова, выгибаясь за его поцелуями и вплетая пальцы в мягкую башню. Хесус не собирается отказывать себе в удовольствии поцеловать что захочет, каждый сантиметр любимого тела, оставляет засос чуть ниже шрама на животе и проводит языком по стоящем колом члену. — Блять, Хес. — дёргается Братишкин и мычит, задыхаясь. — Сука. — Сможешь выдержать? — уточняет Хесус, обдавая влажную головку горячим дыханием. — Нахуй, блять. Соси уже. — А если серьёзно? Живот не болит? — Сейчас у тебя заболит. Хес облизывает губы, сжимает в кольце пальцев его стояк, наблюдая, как Вову от этого размазывает. Он вслушивается в происходящее в коридоре, но там тихо, и Хесус хватает его за руку, прижимая её к постели, и всасывает его член в рот. Братишкин рвано толкается бёдрами вверх, сжимает пальцами одеяло, но стонать старается потише. Хес катает головку его члена по рту языком, запихивает глубже, посасывает и начинает быстро двигаться. Вову приходится ловить, он стягивает к себе одеяло и выгибается, слишком резко толкаясь бёдрами вверх. — Хес! Хесус сглатывает сперму, утыкается носом ему в пах, додрачивая себе, и садится, тяжело дыша. Братишкин вытягивает ноги, находит его взглядом и тянет руку, переплетая их пальцы. — Блять, чуть не сдох. — бормочет Вова. — Ты охуенный, Хес. — Ага… Я только на такое способен. — соглашается Хесус, его резко накрывает переизбытком эмоций, он вытирает губы ладонью и прикрывает на секунду глаза, но плотину уже прорвало. — Хес? — Вов, у меня нихуя не получается. — В каком смысле? — Братишкин, громко сопя, неуклюже поднимается, накрывается одеялом и взволнованно всматривается в его лицо. — Ему плохо со мной, он всё время плачет, я не могу его успокоить. Сколько бы я ни старался, ничего не выходит. — жалуется Хес, закрывает лицо ладонями и оттягивает кончики волос спавшие на лоб. — Я не знаю, что с этим делать. — Блять, Хес, он же маленький, он всё время плачет, и это не из-за тебя. Он и со мной такой. — Нет, с тобой не так, он сразу успокаивается, когда я его к тебе приношу! — Так это не из-за меня, а потому что тогда он с нами, с нами обоими. — убеждает его Вова, притягивая к себе в объятия. — Солнышко, ну ты чего? — Я не понимаю почему всё так. Мне страшно находится с ним, вдруг я всё делаю неправильно? — Ты всё делаешь правильно, Хес. Ты его отец, он тебя любит, ты о нём заботишься, играешь с ним, даже сказки читаешь! Хотя он ещё вообще ничего не понимает. Ты… Блять, я тебя так люблю долбаёба своего. У кого тут должна быть послеродовая депрессия? Давай сходим, как врач советовала? Вместе? — Не хочу. У меня не депрессия. — Да? А когда она говорила о симптомах, сейчас они все на лицо, на твоём причём. — ворчит Братишкин, гладит его по спине и голове, целует в щёку. — Психолог не поможет с тем, что я ничего не умею и всё делаю не так. — Ты всё делаешь так, ты молодец. Хес, правда, ты лучше меня меняешь памперсы, у тебя получается сразу выбрать температуру воды в ванной. Это всё так важно, и ты прекрасно справляешься. А плакать он перестанет, он заговорит с тобой словами, и ты поймёшь, что всё было не зря. — А если нет? — Никаких если и никаких нет. Ты мне не веришь? — Верю. — бормочет Хесус и целует его в шею, обхватывая руками. — Ну так что? Если бы ты был плохим отцом, разве был бы ты его отцом? Он хороший мальчик, хоть и нытик. Не любит быть один, прям как я, и обожает, когда мы все вместе. — Он улыбается, когда мы смеёмся. — Вот видишь? Мы делаем это впервые и возможно косячим где-то, но мы всегда друг у друга на подхвате. Если тебе нужна помощь, я помогу. — А я помогу тебе. — Правильно! Только говори со мной. — Когда ты успел стать таким? — удивляется Хесус, отстраняясь. — А вот, ты и не заметил! — улыбаясь, хвастается Вова и тянется вперёд, целуя его в губы. — Я тебя люблю. — А я тебя, Вов. Братишкин гладит его по щекам и прижимается лбом ко лбу. — Сходим посмотреть, как он? — предлагает Хес и слезает с постели. — Конечно, и если спит, продолжим? Хесус уже натягивает трусы и футболку, кивает ему, Вове нужно накинуть лишь свой халат. Едва они выходят из комнаты, Андрюша лупит на них голубыми глазами, но от своего преступного занятия не отрывается, один носок уже стянут и валяется за головой, а второй он усердно тянет двумя руками. — Безобразие. — заключает Братишкин, на что ребёнок булькает слюной. — И ты думаешь ему плохо с нами? Хесус обвивает его со спины руками под рёбрами, чмокает в затылок и смеётся, волнение так резко отступает, а малыш тянет к ним руки и невозможно отказать. Они ещё двадцать минут валяются в постели втроём, накрывшись детским пледом и скинув испачканное одеяло на пол.

***

Братишкин хмурит напряжённо брови и пытается что-то понять в инструкции, но пожав плечами кидает её за спину, та падает на пол невостребованная. Вова бьётся над детским манежем уже минут десять, но ни стенки, ни дно на свои места вставать не хотят. — Хуйня какая-то. — решает Вова и пинает отвёртку. — Эй! Не ругайся. — возникает с дивана Хесус, который катает по стопам Андрея массажный мячик, от которого тот в восторге. — А как тут не ругаться? Что с этой штукой не так? — Может у кого-то руки из жопы? — Э! Не ругайся, блять. — А я предлагал нанять мастера. — невозмутимо напоминает Хесус, не концентрируя внимание на очередном матном слове. — Да это же не может быть сложно! Просто тут что-то сломано. — заявляет Братишкин и снова берёт инструкцию. — Я не понимаю. — Надеюсь, он никогда не захочет играть с кукольными домиками, мы его будем собирать до совершеннолетия. — Думаешь, железную дорогу и трассу хот вилс легче собирать? — Знать не хочу. Братишкин садится на пол и перебирает детали в сто, сука, тридцатый раз, но ничего. — Позвоним моему бате? Может он умеет? — Потому что он батя? — уточняет Хес и передаёт мячик сыну в руки, поднимая его на руки, идёт к Вове и садится с ним рядом. — Покажи мне. Надувшись, Вова разворачивает перед ним инструкцию, Хесус вчитывается в слова, а сидящий у него в ногах Андрей беззубо грызёт мяч и разглядывает картинки. Даже втроём они ни к чему не приходят. — Так… — задумчиво кивая, говорит Хес. — Что так? Ты же ничего не понял! — возмущается Вова. — Да подожди ты, не тряси так. — Вот вы как спелись, так с вами сразу невозможно стало иметь дело. Будто подтверждая его слова, Андрюша бросает мяч в листок, ему уже наскучило это дело. Хесус, дотянувшись до стола, берёт погремушку, даёт её ребёнку и кладёт его на плед рядом с собой. — Ну-ка, сейчас мы соберём. — уверенно говорит Хес, подняв инструкцию. Вова фыркает, и они вместе возятся с манежем, под аккомпанемент погремушки. Каким-то чудом он оказывается собран, и Андрей вместе со своими игрушками отправляется в него. — Ха! Всего лишь какой-то час! — хмыкает Братишкин, шмыгая носом. — В следующий раз мы зовём того, кто это умеет. — говорит Хесус, приобнимая его за плечи. — Зачем, если мы сами можем? — Не можем! — Зато ему нравится. — замечает Вова, наблюдая, как Андрей заинтересовался сеткой. — Ему тут же разонравится, когда он поймёт, что это тюрьма. Братишкин смеётся и лезет обниматься, его чертовски утомили все эти инструкции и работа. Жизнь течёт своим чередом, и она быстротечна, иногда даже кажется, что слишком.