Не упадёшь – не взлетишь

Напевая какую-то песню про себя, Вика аккуратно выставляла на поднос чашечки кофе, попутно заливая в одну из них вспененное молоко. Когда кофейные чашки встали так, как требовал порядок, созданный у Скрябиной в голове, она поставила рядом с ними маленькую прозрачную миску, наполненную лимонными дольками. Удовлетворившись расположением чашек на подносе, она наконец взяла его в руки и просеменила уже к знакомому помещению. Разумовский как обычно закрылся в своей мастерской с утра пораньше и даже не спустился к завтраку, а потом и к обеду. Конечно, Вика бы не стала просто так его беспокоить и вламываться к нему в личное пространство, но Серёжа сам разрешал отвлекать его от работы и иногда даже самолично настаивал на том, чтобы Скрябина развлекала его в процессе создания очередного шедевра. Виктория почти не пользовалась этим "разрешением" и всегда находила себе занятие по душе, но сегодня она чувствовала себя особенно одиноко наедине со своим по необычному весёлым настроением. Постучав достаточно громко, для того, чтобы Сергей услышал, майор выждала секунду и, ментально почувствовав разрешение войти, грациозно выплыла в комнату, держа на руках деревянный поднос с кофе. В нос тут же ударил знакомый запах, пусть не едкой, но хорошо ощутимой для непривыкшего организма краски, а глаза тут же разбежались от огромного количества цветов, присутствовавших в комнате. Особенного антуража помещению придавала и мельная пыль, спокойно летающая по всему пространству, а потом вальяжно опускающаяся на любые предметы в комнате, в том числе и на потолок со стенами. По всюду были расставлены разнообразные шкафчики, полочки, табуретки, сделанные из светлого дерева и, что удивительно, для их обилия, ни капли не мешавшие. Однажды, войдя в это помещении, Вика сильно растерялась, так как стулья, банки с красками, полотна и референсы для лепки из глины, хаотично расставленные по всей комнате, сильно смущали и дезориентировали её. Она терпеть не могла беспорядок и такое положение предметов очень расдражало её. Ровно до того момента, пока она не поняла хозяина этой мастерской. Такой же не постоянный, немного растерянный и неповторимый Серёжа расставил здесь всё так, как было нужно ему. Он адаптировал этот райский уголок здания "Vmeste" под себя и казалось, мог бы оставаться здесь неделями, если бы не его рабочие обязанности программиста. Не смотря на то, что эта комната была для него вторым (возможно даже первым) домом, он всё равно ходил здесь в дорогих костюмах, рубашках и был всегда, как говорится в народе, при параде. Эта черта была особенностью Разумовского – дорогой, элегантный стиль одежды независимо от места прибывания. Вика иногда даже шутила над этом, говоря, что не понимает, как Серёжа вообще соглашается носить пижаму или домашние хлопковые брюки и футболку, ведь они сделаны не из шелковых или атласных тканей. Шутила она так, конечно, не чтобы уколоть Сергея. Вика любила его в любой одежде и в любом виде. Он был для неё эталоном красоты, даже когда не укладывал с особой осторожностью и чопорностью волосы или ходил по дому в разношенном немного протёртом свитере. Сейчас на Разумовском был строгий чёрный костюм, под которым красовалась тёмно-малиновая, почти фиолетовая атласная рубашка. Волосы были заботливо убраны в хвостик, и лишь некоторые рыжие пряди непослушно выбивались из общей массы, падая на голубые, чуткие и всё подмечающие глаза. Вика благодарно вздохнула своей интуиции, когда с утра решила надеть бирюзовое, выходное бархатное платье. Однако даже в этом парадном платье девушка не могла конкурировать с эстетической красотой Сергея: — Доставка кофе! — улыбнулась Скрябина, встретившись с потерянным взглядом Разумовского. Серёжа, быстро сориентировавшись, миловидно улыбнулся в ответ, приглашая девушку присесть недалеко от себя на покрытый клеёнкой стул. Майор, наконец почувствовав себя в своей тарелке, вновь в приподнятом настроение приземлилась на любезно предоставленное место и водрузила поднос на свободный стол: — Ммм... Мой любимый! — протянул довольно программист, наслаждаясь ароматом свежесваренного кофе. Пока он отвлекался на дегустацию бодрящего напитка с молоком, Вика стала рассматривать творения Разумовского. На мольберте, прямо перед мужчиной, красовались немного неясные для Виктории наброски, но явно символизирующие что-то особенное для Серёжи. Скрябина смогла разглядеть лишь десяток чёрных перьев, которые вместе, кажется, являлись крылом птицы: — Обычно художники не показывают свои ещё незаконченные работы, — проследив за взглядом майора, отметил Сергей: — Поверь, это не страшно, что я увидела твой набросок, — улыбнулась девушка, — Я всё равно ничего не смыслю в искусстве. — В искусстве не надо смыслить, в искусстве надо чувствовать. Разве ты не умеешь чувствовать? — вернув карандаш в ладонь, спросил Разумовский. Он искоса посмотрел на тут же изменившееся с ропотной радости на мрачную задумчивость лицо Виктории. Она и вправду задумалась, услышав такой неожиданный вопрос от Серёжи и на пару секунд провалилась в себя, забывая вновь о том, что сейчас сидит в этой комнате не одна: — Каждый находит для себя в искусстве разное, — сделав пару штрихов по белоснежной, немного шершавой бумаге, продолжил развивать мысль Сергей, — Потому что каждый чувствует разное. Смотреть за тем, как Разумовский ловко управляется с карандашом, как из под его лёгкой руки выходят настоящие произведения искусства Вика могла вечно. Она с нескрываемым детским восторгом следила за каждым его движением: как он поджимает губы, когда пишет что-то посложнее, как смахивает невесомые рыжие пряди назад, как отглаженный дорогой костюм подминается под порывами креатива и воображения Серёжи. Скрябина смотрела за ним, затаив дыхание, будто боясь спугнуть этот самый порыв вдохновения, который улавливал Разумовский. Она по началу считала себя лишней в такие моменты, но когда пришло осознание, что находясь рядом с ним, она лишь помогает настроиться и направить мысли в нужное русло – сидела уже уверенная в своей необходимости присутствия в данный момент: — У меня всегда были трудности с "искусством", — заговорила Вика, когда Сергей отпустил мысль, погрузившись в работу над картиной, — То охранника музея покалечат, то реликвии из Эрмитажа вытащут... — Серёжа, не скрывая своего удивления, вздёрнул брови, а потом легко рассмеялся: — Как можно жить в культурной столице России и быть равнодушной к искусству? Тем более, что ты переехала сюда из другого города, – он медленно перевёл взгляд на полотно и плавным движением что-то подправил карандашом, когда цепкие глаза критически оценили увиденное. Вика не знала, что отвечать, поэтому просто пожала плечами. Она никогда не задумывалась на эту тему, просто шла к цели, а достигнув её, ставила новую и так по кругу... Словно ей не хватало сил остановиться хотя бы на секунду и разрешить этот вопрос. В присутствии другого человека, Скрябина не стала бы показывать своего хорошего расположения духа, своей уязвимости и уж тем более незнания чего-то. Но рядом с Серёжей она спокойно улыбалась, не задумываясь не о чём, могла открыться и вправду попытаться порассуждать на такие темы, не стараясь делать вид, что её ничего не волнует: — Наверное, просто город понравился, — говорит она, мысленно удивляясь тому, что может перед кем-то так открыться, перестать скрываться и просто поговорить по душам. Такого ей сильно не хватало. Особенно душевных разговоров с Разумовским, как тогда, в офисе полиции: — То есть ты хочешь сказать, что решила переехать в Питер просто по тому, что он тебе "понравился"? — не верил словам Скрябиной Серёжа, — Извини, Вик. Но ты, по моим соображениям, последний человек, который так мог бы поступить, — майор прыснула. Это было правдой. Достаточно смешной и абсурдной, но правдой. Она действительно переехала в Санкт-Петербург, потому что он ей понравился: — Всё не совсем так просто, — тут же попыталась оправдаться она, но с каждым словом её доводы звучали всё неувереннее, — Здесь неплохая академия полиции, а у меня была цель поступить в неё, — Разумовский на секунду задумался со слов Вики: — То есть ты переехала сюда с какой-то целью? — Скрябина утвердительно кивнула, — Тогда мне ясно, почему, как ты говоришь, у тебя "трудности с искусством", — милая улыбка, которой он часто улыбался и покорял неравнодушных, украсила лицо Серёжи. Сейчас это робкое выражение лица смотрелось очень нелепо с пафосным костюмом мужчины. Майор не могла не улыбнуться в ответ, пусть и смущенная его фразой: — В каком смысле? — Творец не пытается достичь какой-то цели, — мягко пояснил Разумовский, — Он не ставит себе никаких установок, если, конечно, не тренируется какой-то новой технике. Искусство создаётся с помощью вдохновения, с открытой душой. Иначе – это уже не искусство, — сейчас, находясь в своей мастерской, Сергей говорил убедительно. У него никогда не проявлялись хорошие ораторские данные, однако наедине с близким человеком, он поражал глубиной своих познаний, вызывал слёзы своей открытостью и доброжелательностью. У Вики снова пронеслась в голове мысль, что человека, сидящего перед ней не существует. Уж слишком он идеальный! Таких не бывает, была уверена в этом Скрябина, пока не встретила Разумовского: — А если я не могу без цели? — не понимала майор, — Как можно что-то сделать, не имея для этого каких-то представлений или ожиданий? Ведь цель – это наша мотивация. Без цели нет мотивации, а значит и сил с ресурсами. Да и если у тебя получится достичь чего-то, как ты поймёшь, что это то самое, что должно было получиться? Ведь перед тобой не было цели, и ты не знаешь чего ожидать! — Кажется, на факультетах по уголовному делу уделяется несколько курсов изучению психологии людей. Неужели вас там не научили тому, что сознание у всех работает по разному? — спросил Разумовский, повергнув девушку в ступор: — Проходили, но- — Тогда ты должна понимать, что некоторые более чувствительны к тонкому, и что таким людям не нужны никакие цели, чтобы получить желаемое и понять, что это оно самое, — продолжал отстаивать свою позицию Серёжа, совершенно забыв про свой кофе, впрочем, как и Вика: — Такие люди обычно умалишённые, — криво и как-то нервно усмехнулась Скрябина, будто она не хотела этого говорить, но должна была: — Пусть так, — кивнул, рассмеявшись Разумовский, — Умалишённые или нет, это уже забота не следователей, верно? — Да, это уже немного не наша компетенция, однако мы должны уметь тесно взаимодействовать с человеком, знать, как выявить у него психологические травмы, чтобы не подставить себя и чтобы кто-то ещё не пострадал, — констатировала Вика, — Или должны уметь определять какие темы для человека болезненны и как правильно стоит надавить на него, чтобы он раскололся. — А бывало такое, что задержанный наоборот раскаловал следователя? — вопрос Разумовского поставил Скрябину на несколько секунд в тупик, так как он прозвучал достаточно неожиданно и прямо. Заметив на лице девушки недоумение, Серёжа поспешил дополнить: — Уверен, что с тобой такого не случалось. А если и было, то навряд ли преступник собственными мозгами доходил до этого. — С чего такие выводы? — искренне удивилась Вика, перескакивая с темы, зная, что так можно поступать с Сергеем, ведь он не станет потом, как предатель нападать со спины: — Ты слишком закрыта от людей. Ты им не доверяешь. Даже в компании своих коллег или своего ближнего окружения ты не можешь быть полностью открытой, будто боишься чего-то. — В этом мы похожи, — решила не лукавить Виктория, выкладывая всё, как есть: — Да. Только ты, в отличие от меня, не избегаешь общества. Тебе хватает сил лишь закрыться в себе и наблюдать из далека, чего не могу позволить себе я, — Разумовский никогда ничего не скрывал и говорил всё, как есть. Он не умел врать или лукавить, а саркастично шутить у него не получалось от слова совсем. Ещё одной особенностью Серёжи была способность говорить самые страшные, серьёзные вещи таким размеренным и динамичным голосом, что его нельзя было воспринимать всерьёз. Все проблемы, что он озвучивал казались тут же решаемыми, а взволнованность парня была непонятной окружающим. Вика сначала не понимала этого явления, но, приспособившись, стала обращать внимание не на мягкий и часто тихий голос Разумовского, а на составляющую суть сказанного и то, как себя ведёт мужчина. Да, Сергей часто драматизировал в силу своей излишней чувствительности и повышенной тревожности, но всё же его переживания никогда не были беспочвенны: — Выходит, мы оба обиженные обществом ребёнка? — усмехнулась Вика, но усмешка эта была какой-то горькой и грустной, будто девушка сожалела об утрате: — Угу, и оба страдаем из-за плохих коммуникативных навыков, — подвёл итог Серёжа: — Психологи говорят, что коммуникативные навыки развиваются в первые пять лет жизни ребёнка. После пяти лет можно уже сделать примерный вывод, какой вырастет человек, — решила спустя пару секунд неловкого молчания развить тему Скрябина, — Лично для меня, это звучит, как чепуха, — Разумовский прыснул с такого резкого заявления, — Личность складывается не до скольки то лет. Каждый устроен по своему. И вообще, общество сложно по своему устройство и находится в постоянном развитии. Как и личность. Поэтому говорить о каких-то возрастных рамках – глупо. Помню, как на парах спорила на эту тему с преподавателем, — зачем-то добавила последнее предложение уже более размеренным голосом Вика, но Серёжа оценил эту откровенность, — На сколько себя помню, лет до двенадцати-четырнадцати никогда не испытывала чувства одиночества или невозможности завязать общение с кем-то. Да, возможно, первая знакомиться я не лезла, но поддержать разговор всегда могла. Так что чёрт его знает, когда всё не так пошло!.. — с отчаянием добавила Скрябина. Она и вправду не знала, в какой момент стала закрываться от людей людей, прятать своё настоящее "я", прикрываясь защитными реакциями или подстраиваясь под вкусы и желания других. Это началось ещё точно до изнасилования, только после него стало более выражено. Вика после этого не выдержила и сбежала в Питер в надежде, что в новом городе всё позабудется. Так думал и надеялся каждый, кто сталкивался с насилием в жизни. Только вот эти надежды были пустыми. Смирилась Скрябина с тем, что ей жить так до конца дней, только на втором курсе, когда как раз началась психология у будущих полицейских. Тогда она окончательно закрылась от людей, думая, что так они больше не принесут ей боли. Девушка думала, что своей угрюмостью, неразговорчивостью никогда не привлечёт к себе внимание. Ведь она знала, что быть улыбчивой, яркой и весёлой – опасно. Но жизнь складывалась иначе. Сокурсники всё равно обращали немалое внимание на Вику, она почему-то поддерживала их разговоры, пусть и сильно не распространяясь о себе и своей жизни, и у неё даже получилось не надолго влиться в одну компанию, за это надо сказать спасибо Олегу Нестерову, который до последнего боролся с комплексами Скрябиной. Познакомилась Виктория с Громом не в этой компании. Игорь, как и она, был не очень общителен. А так как выражение его лица было более суровое и пугающее, чем у девушки, и так как рядом не было нужного Олега, парень так и не обзавёлся какой-либо компанией в институте. А сошёлся он с Викой удивительным для них обоих образом. *** Однажды Игоря оставил особенно бесячий преподаватель после пар на несколько часов писать зачёт, который до этого Гром благополучно прогулял. Ему, конечно, не хотелось до позднего часа оставаться в институте, но делать было нечего – препод бы тогда пошёл в деканат и пожаловался бы на Игоря, а тот, в свою очередь, вылетел бы из академии. Так Грому и пришлось остаться после занятий писать контрольную. Какого было его удивление, когда в свободной аудитории он нашёл вместо учителя Скрябину, одиноко стоящую среди безжизненных парт. Она что-то читала с кипы бумаг, что лежала у неё в руках. Гром и Вика учились на одном потоке. По нескольким пересекающимся парам Игорь знал, что Скрябина была отличницей, чуть ли не любимицей учителей, если бы не её мрачноватый, немного упрямый характер. Поэтому он сильно удивился, когда увидел её здесь: — Неужели зачёт завалила? — от сильного удивления и отсутствия кого-либо в аудитории спросил Игорь. Настроение, немного взволнованное из-за того, что он ничего не учил перед предстоящей контрольной, и знание о том, что девушка тоже была не очень общительная и достаточно скрытная для своих одногруппников располагали к тому, чтобы задать этот глупый вопрос. Гром, не успея и моргнуть, наткнулся на полный скептицизма и высокомерия взгляд. Настрой тут же подпортился. Игорь тогда вспомнил, за что ещё Вика не могла стать любимицей ни у учителей, ни у учащихся – за её часто высокомерное выражение лица, которое лишь иногда сменялось брезгливой холодностью. Парень подумал что-то в стиле "ну, и катись куда подальше со своими замашками", в то время как Скрябина всё же ответила на его вопрос, пусть и не без стали в голосе: — Я пишу работу у Георгия Виссарионовича. Он попросил меня остаться, чтобы обсудить детали, — Гром попытался на манер девушки состроить такое же, как у неё высокомерно-презрительное выражение лица, но получилось не очень. Но как бы Игорь не любил девушку за рисованную холодность, всё равно считал, что больше всех на роль полицейского идёт именно она, со своей сталью в голосе и вышколенным характером. Когда Георгий Виссарионович пришёл, то Гром тут же принялся за зачёт, а сам преподаватель устроился вместе с девушкой за своим столом, чтобы обсудить ту самую работу. В этот момент Игорь проклинал себя за то, что не соизволил вечером хотя бы почитать материал. Он уже смирился с тем, что провалит зачёт, как препод вышел из аудитории под предлогом звонка коллеге. Тогда у парня появилась надежда списать и не вылетить из академии. Однако если бы он полез за шпорами или за ответами, лежащимина учительском столу, то это заметила бы отличница Вика и, как думал Гром, непременно его бы сдала. Тогда он болезненно закусил губу, уже представляя, как его выкинут из института... Перед ним на стол шлёпнулась пара листов формата А4. Это были те самые ответы с учительского стола. Над ними возвышалась фигура Скрябиной, такая уверенная в том, что её помощь нужна была Игорю. Он первые секунды попытался доказать, что знает материал и что ответы ему не нужны, но все его попытки были вновь перечёркнуты недобро настроенным на такое поведение парня взглядом Вики. Грому теперь оставалось лишь пробурчать невнятное "спасибо", а девушке молча удалиться. На этом их знакомство не окончилось. Буквально через неделю, Викторию переселили на квартиру в общежитии двумя этажами выше, где по счастливой случайности её соседом оказался Игорь. В тот вечер парень завалился к ней на квартиру с тортом в руках под предлогом новоселья и благодарности за спасённую шкуру Грома на зачёте. Девушка, конечно, не хотела его по началу пускать и была достаточно недружелюбно настроена, но, ощупав почву и поняв, что опасности Игорь не представляет, стала более мягкой и открытой. А потом уже были первые минуты радости вместе, дружеские ночевки друг у друга и совместные прогулки под дождём. *** Доверять кому-то – это значит подставлять себя под удар, ведь ты открываешься перед кем-то, показывая свои внутренние слабости. Этого не умели и не могли делать ни Разумовский, ни Скрябина. Один убегал от всего опасного и предварительно опасного, другая закрывалась от этого, превращаясь в безэмоциональную, бездушную вещь. Каждый страдал от недоверия, и открывался болезненно по своему. Однако и радость была общая, одинаково чистая, когда наконец-таки удавалось пересилить себя и открыться кому-то. Отчаянные попытки Серёжи найти замену Волкову, совершенно лишившаяся какой-либо надежды найти родственную душу Вика – странным образом объединились в ещё более странный дуэт. Разумовский потерял друга, ещё когда тот ушёл на войну, Скрябиной не хватало Грома, ведь тот сам был озабочен проблемами. Им не хватало понимания в жизни, не хватало тепла и заботы рядом, не хватало друг друга. Поэтому сейчас, сидя рядом и смотря друг другу в глаза, им не верилось, что это реально. Как можно на столько сильно загнать себя в асоциальные рамки? Эти двое не знали, как так получилось, но верили лишь в то, что спасение заключается в друг в друге. Они могли часами сидеть рядом и наслаждаться просто присутствием друг друга. Хватало просто понимания того, что рядом кто-то есть. Кто-то, кто поддержит. Кто-то, кто выслушает. Кто-то, с кем можно поделиться своими самыми страшным опасениями и переживаниями. В современном мире – это явление самое редкое по своему существу. Найти родственную душу или просто того, кто сможет тебя понять почти нереально. Большинство попыток найти такого человека просто провалятся. Но если приложить больше усилий или прогнать себя через ту мясорубку собственных терзаний, через которую в своё время прошли Разумовский и Скрябина, можно было встретить достойного человека. Это и есть любовь? Спорно. Тут всё ещё более сложнее, чем родственная душа. Набор химическим реакций, понимание, доверие, согласие обоих сторон, большая ответственность – вот лишь малая часть того, как должна выглядеть настоящая любовь. Крупица в море. Истина, которую, так ищет каждый из нас и, вероятно, не находит. Мы часто ошибаемся и обманываемся, выбираем не тех и не то. Но что делать? Без этих печальных моментов жизни у нас не будет опыта. А без него мы не сможем понять любовь это или нет. Вот что такое родственные души или любовь. Сильные чувства, которые часто очень легко спутать с их плохой иллюзией и так легко поддаться их соблазну. В присутствии человека, которому ты полностью доверяешь – не боишься заглянуть в себя, поразмышлять, что в слух, не боишься остаться незащищённым. Разумовский и Скрябина задумываются. Каждый о своём, но снова на одинаковые темы. Думают, сколько они пережили вместе со своими друзьями, перебирают по косточкам своих знакомых, с которыми могли бы также, как сейчас посидеть и помолчать, понимают, что таких больше нет и даже самые близкие люди всё же могут вызвать дискомфорт при их присутствии, когда размышляешь на подобные сложные и важные мысли. Потом ловят себя на мысли, что совершенно не беспокоятся сейчас об этом, когда находятся в присутствии друг друга и с неким ужасом осознают то, что думая сейчас о чем-то очень личном и важном, очень по-детски наивно держаться за руки, смотря прямо друг другу в глаза. Синхронно смущаются, но рук не отпускают, потому что приятно обоим и прерывать такой миг – значит прерывать эти трудные и личные размышления внутри себя. Делают хватку сильнее, полностью уверенные в том, что так только лучше получиться подумать на эти темы и что так им будет только удобнее – чувствуя родное тепло и поддержку. Находится в присутствии друг друга – одно удовольствие для них. Потому что с родственной душой всё равно, как со своей душой: по домашнему уютно и свободно. Ты не стесняешь себя каким-то соображениями или внутреннем правилами, потому что негласные правила составляете вы вместе, и главное из них это – быть свободным от всяких ограничений. Только тогда ты чувствуешь себя по-настоящему счастливым, когда полностью свободен и можешь эту свободу разделить с самым любимым человеком, который, в свою очередь, испытывает то же самое. Любить и быть любимым – одно дело. Любить безумно и знать, что тебя любят в ответ такой же безумной любовью – другое дело. Разумовский не стал долго о чем-то размышлять и ходить вокруг да около. Он давно для себя решил, что секреты между ними должны исчезнуть. Ну, может быть какие-то должны остаться в соображении безопасности обеих сторон: — Проблемы с доверием говоришь... — немного грустно, но как всегда обворожительно, улыбнулся он, — У меня, что не удивительно их было немало. Ведь я вырос в детдоме, где мне пришлось несладко, — он поправил выбившиеся пряди за ухо, — Но несмотря на это всегда тянулся к общению, ждал, когда позовут играть, делился и помогал всем без разбора. — Сейчас, я смотрю, мало что изменилось, — мягко усмехнулась Вика, бережно сжимая руку Разумовского в своих ладонях. Серёжа улыбнулся, точно подмеченной детали: — Да. Сейчас это, наверное, только сильнее обострилось. Я понимаю, что способен дать этому миру и делаю всё возможное для этого. — Ты и вправду многим облегчаешь жизнь. — Как и ты, — тоже добавил Сергей, но, увидев, что Скрябина изменилась в лице, немного стушевался: — Мне до тебя далеко, Серёж, — шёпотом, с грустной усмешкой произнесла Вика, — Даже если захочу, то никогда не смогу встать рядом с тобой. Мы слишком разные. — Нет, — в унисон девушке, также шепотом проговорил Разумовский, — Мы оба стараемся сделать этот мир лучше. — Но только мотивы у нас разные, — эта вещь, сказанная сейчас Скрябиной, никогда не произносилась вслух, никогда не была оговорена между ними. И вот сейчас, произнеся эту фразу, майор опустила, как ей казалось, топор над своей головой. Потому что в следующую же секунду глаза Серёжи заблестели. Он вдруг понял, что никогда не задавался этим вопросом, никогда не думал о том, как Вика пришла к такой жизни, что побудило её на это. Ему вдруг стало стыдно, что он никогда не интересовался этим и никогда не проявлял к этому внимание, хотя всегда находился рядом. Каждый бы на его месте начал копать. Но он этого не делал, что странно. Даже сама девушка была осведомлена о жизни Серёжи, о его детстве, о его планах и пережитом горе. Но сама почему-то скрывала все свои переживания в себе, пытаясь спасти то их самих, то Серёжу. — Это неважно, — на собственное удивление и удивление Вики произнёс Разумовский. Скрябина тут же со скептицизмом заглянула ему в глаза, не понимая ни слова, как когда слушала его размышления о высоком искусстве и тоже мало чего понимала: — Как это?.. — искренне не понимала она. Или понимала, но не хотела произносить это вслух, страшась собственных мыслей и догадок: — Не важно как, главное для чего, — Серёжа понимал, что разговор ушёл не в то русло и что сейчас он может выдать и себя, и Олега с потрохами, поэтому не на шутку занервничал и попытался скрыть это за чашкой кофе. Вика пару секунд с подозрениями косилась на него, прожигая своим стальным полицейским взглядом, сама того не понимая, на сколько ужасен взгляд опытного следователя. А потом выбросила странные мысли из головы, коря себя за то, о чём подумала. Разумовский не видел того, что видела она, он сто процентов не подумал о тех ужасах, что пришли ей на ум. И Скрябиной стало немного стыдно, что она сейчас с негодованием приняла его позицию, такую чистую и невинную. Он, наверное, и вправду не догадывался, о чем в тот момент подумала Вика: — Знаешь, — вдруг сменил тему Серёжа, — Мы слишком хорошо сидим. Нам надо запечатлеть этот момент! — девушка уже закатила глаза, представляя, как Сергей потянется за своим излюбленным полароидом и будет делать кучу фотографий на память, на которых придётся позировать и улыбаться, как он поднялся со своего очень комфортного места (на самом деле с обычной коробки из под чего-то) и пошёл в другой конец комнаты к художественным, ещё неиспользованным холстам разных размеров. Вика с интересом и удивлением наблюдала за ним, всё ещё не привыкнув к тому, что Серёжа творческая и непредсказуемая личность. Разумовский всё что-то усердно искал среди своего храма творчества и искусства и вскоре что-то нашёл. Этим чем-то оказался маленький, размером может двадцать на двадцать холст, полностью закрашенный с одной стороны чёрной гуашью. Или не гуашью, просто Вика знала только такую краску, похожую по консистенции. Сергей, довольный своей находкой, чуть придвинув к Скрябиной свой "стул", присел на него и всучил девушке этот самый холст: — Серёж, а что это? — не без удивления спросила майор: — Сейчас увидишь, — многообещающе ответил Разумовский, а сам полез за чем-то в близстоящую тумбочку. Виктория тем временем внимательно обследовала объект, что ей дали. Не прошло и минуты, как подающий надежды художник вытащил две баночки с краской: — Вот! — поставил он на стол перед Скрябиной эти два экземпляра. Вика перевела недоумевающий взгляд на парня, а тот с энтузиазмом забрал у неё холстик, расположив его на столе, а сам откуда не возьми взял кисточки: — Та-ак, — протянула девушка, — Кажется, я понимаю к чему идёт дело, но вынуждена отказаться, — она хотела встать и уже пятиться назад, как Разумовский перехватил её руку, не давая уйти. Вика тут же стала сопротивляться: — Я же говорила, что не умею рисовать и что совершенно ничего не смыслю в искусстве! — А ничего "смыслить" в искусстве и не надо. Его надо чувствовать! — Серёж, так как раз говорят те, кто прочитали все статьи про знаменитых художников, выучили "от" и "до" их биографию и практикуют живопись уже несколько десятков лет! — Сергей ухмыльнулся тому, что скорее всего так и было, но Скрябину не отпустил, — Всё, что угодно, но не рисование! Станцевать, спеть, возможно, что-то написать, но не живопись. Ни-ког-да! — всё противилась Вика: — Ты ещё даже не услышала, что я придумал, а уже так сильно испугалась? — Мне хватило перед носом у себя красок с кистями, чтобы понять, к чем ты клонишь, — упёрто сказала Виктория, не соглашаясь. Разумовскому было смешно со всей ситуации и поведения майора, но вида он не подавал: — Давай ты сначала послушаешь, что я предложу, а потом решишь надо тебе это или нет, — увидев, что Серёжа решительно настроен на приобщение Вики к живописи, она всё же согласилась и примирительно опустилась на стул: — Ну, терзай, Пикассо, — показательно устало сказала Скрябина, а он тут же принялся рассказывать: — Когда я был совсем маленьким и не мог держать кисточку в руках, чтобы изобразить хоть что-то похожее на реально существующий объект, я любил рисовать ладонями. Честно признаться, я до сих пор люблю прикасаться к своим творениям в процессе создания. То глину лишний раз помять, то кисточкой или карандашом по руке провести – так лучше вдохновение приходит. Ты будто ловишь его в ладонь, — Разумовский покрутил перед собой рукой, пару раз проведя по пальцам пока чистой кистью, а потом неожиданно сжал пальцы в кулак, — Вот так, — Вика внимательно наблюдала за ним, не пытаясь запомнить что-то или понять, а пытаясь насладиться тем самым Серёжей с блеском в глазах, который постоянно о чем-то, как ребёнок, без остановки говорит, заглядывает искренне в глаза и улыбается так, что ты начинаешь улыбаться ему в ответ. Скрябина называла такую улыбку Серёжи "магией Разумовского": — Поэтому, — он отвлёкся, поочерёдно открывая баночки с краской, — ...тебе какой больше нравится? Серебро или золото? — Серебро, — Вика взяла маленькую баночку из рук Сергея, внимательно наблюдая за тем, что и как он будет делать дальше: — Хорошо... Бери кисть, — девушка послушалась, а Серёжа пока открыл баночку с золотой краской. Потом он передвинул свой "стул" за спину майора, вызвав снова удивление на её лице: — Так нам будет удобнее, — немного приобнимая её сзади, произнёс Разумовский. Вика тут же почувствовала на своём плече подбородок парня и его тихое дыхание: — А что дальше? — сбитая с толку таким неожиданным перемещением, спросила Скрябина. В ответ ей Сергей лишь указал на банку с краской и раскрыл свою ладонь перед её удивлённым лицом: — Ты всерьёз? — усомнилась она, думая, что это всё шутка: — Вполне, — Серёжа снизу вверх взглянул своими голубыми глазами на Вику, которая сейчас сильно смутилась своему успеху в своеобразной живописи, — Давай, — нежно поцеловав девушку в шею, поддержал её Разумовский, свободной рукой, приобнимая за талию. Скрябина ещё пару раз покосилась на парня, но всё же, пусть и немного неуверенно, потянулась кистью к баночке с краской. Потом аккуратно прикоснулась к прохладной ладони Сергея, в очередной раз убедившись в том, что он внимательно следит за её движениями и крепко прижимает к себе в знак поддержки. Немного смущенная Вика сделала свой первый мазок кисти, пройдясь по указательному пальцу Разумовского и покрывая его благородной позолотой. Потом она повела кисть обратно, выравнивая слой краски на белоснежной коже, и сама не поняла, как увлеклась процессом, аккуратно управляя краской на кисточке. Краска прохладная, и поначалу от ладони до самой макушки пробирал холодок, а потом стало приятно. Приятно ощущать тепло уже знакомого тела, приятно наблюдать за тем, как Вика, стараясь, сводит брови и хмурится, чуть прикусывая язык – очень сильно стараясь, как она, словно освоившись, управляет ладонью Разумовского, подстраивая её под себя, так как ей удобнее, и как блестящая краска покрывает поверхность ладони. Работа быстрая и даже слишком. Но Скрябина не торопится, наслаждаясь момент единения, зная, что её желание разделяет Серёжа. Он тоже вовсе не хочет, чтобы девушка перестала превращать его ладонь в золото, продолжая чувствовать как быстро бьётся её сердце и продолжать опалять её шею сбивчивым и тихим дыханием. Но вскоре Вика заканчивает работу, подкрашивая последний палец. Разумовский, когда майор отпускает его руку, предельно внимательно разглядывает всё на своей золотой ладони. Он, кажется, зависает дольше необходимого, потому что Виктория напоминает ему: — Ставь свои отпечатки пальцев, пока краска не засохла, — ухмыляется девушка: — А ты ведь у нас спец по отпечаткам пальцев, — язвит в ответ Серёжа и аккуратно прикладывает раскрашенную ладонь к чёрному полотну. Он держит руку пару секунд, а затем отпускает. На тёмном фоне теперь красуется золотой отпечаток руки Разумовского: — Вот ты вроде бы просто пальцы в краске испачкал, а всё равно выглядит, как искусство, — сказала вдруг девушка, когда они оба засмотрелись на золотое творение: — Сейчас будет ещё красивее, — Сергей взял в руки кисточку, не беспокоясь о том, что краска у него на ладони ещё не засохла и что сейчас он испачкал этой краской кисть. Мокнув в серебряную краску кисточку, он поднёс её к ладони Скрябиной, что та любезно приготовила её для него: — Учти, что если эта краска не отмоется, то я полностью окуну тебя в неё, — предупредила не без улыбки Вика, а Серёжа рассмеялся с того, что девушка оставалось такой, какая она была всегда – отзывчивой и доброй, но готовой заломить руку и не только руку тому, кто попытается ей как-то навредить. Разумовский сделал пару мазков кистью, наблюдая за реакцией майора и, увидев, что она полностью увлечена тем, что происходит у неё на ладони, аккуратно мазнул её по носу кистью, полной серебряной краской. Тут же послышалось недовольное "эй", а в следующую секунду, пока Серёжа от души смеялся, Вика хитро улыбнулась и своим "серебряным" носом провела по щеке парня. Тогда они расхохотались ещё сильнее: — Заслужил, — справедливо кивнул Сергей, наблюдая за смеющейся девушкой: — Мы сидим с тобой тут наряженные, как петухи – хоть сейчас в Мариинку на балет, – и раскрашиваем друг другу руки, а кто-то додумался мне и нос раскрасить! — вдруг сказала Скрябина: — Я должен был вечером пойти на важную встречу и вообще люблю посещать свою мастерскую в изящных костюмах – так вдохновение лучше приходит. А вот ты по какому поводу так роскошно выглядишь? — Не знаю, — пожала плечами Вика, — Настроение хорошее было – вот и повод надеть это платье. — "Было"? — зацепился за формулировку Разумовский: — Да, было, — кивнула Скрябина, — Сейчас ещё лучше, — и как Чеширский кот улыбнулась, — Предлагаю закончить начатое, — указала она на свою ладонь, а Серёжа, пусть и не без печали, вынужден был оторваться от разговора с Викой и закончить покрывать серебром её ладонь. Работа была кончена, когда девушка поставила свой отпечаток прямо поверх отпечатка Сергея. Выглядело серебро и золото на чёрном фоне очень гармонично, прямо как и Вика с Серёжей на фоне всей серости жизни. Они оба не без удовольствия смотрели на получившуюся картинку и, кажется, она стала для них одной из самых дорогих вещей, пусть эта и была довольно простая поделка: — Как бы хотелось остаться здесь навсегда, — вдруг сказала Скрябина, переплетя их измазанные краской руки. Разумовский поцеловал её в макушку, соглашаясь с содержанием слов и продолжил, как и Вика, с упоением глядеть на картину серебра и золота.