Время — быстротечное, словно горная, шумно бурлящая река; медленно распадающееся на песочные крупицы; затягивающее все шрамы и раны своим целебным действием. Время — всегда что-то мучающее, невозможно терзающее, заставляющее лезть на стену, выть, часами захлёбываясь и, в конце концов, угасая с принятием. Время — всегда что-то лечащее, затягивающее в прозрачную гладь живописных воспоминаний, заживляющее и позволяющее устойчиво стоять на хрупком, совсем размашистом и верёвочном мосту жизни.
Время всегда плывёт по едва существующему течению одинокой лодкой в раскидистом, холодном и безграничном озере. Со временем меняется всё, и Акааши давно познал эту простую истину, ещё в средней школе. Когда первые друзья оказались предателями; когда его интересы резко поменялись; когда оценки из посредственных выросли в хорошие и отличные; когда проблемы ребёнка стали казаться смешными и отнюдь не серьёзными. Акааши рос и менялся со временем, равно как и все люди на Земле, обретал новые знакомства, новые эмоции и новое… вдохновение, переросшее во что-то больше. Конкретно — Акааши выплёскивал собственные мысли, ненарочно рифмующиеся эпитеты, сравнения, метафоры на обычный тетрадный листок.
Тема находилась быстро. И практически всегда была одной-единственной, неизменной, непобедимой, нескончаемой. Акааши думал, что выплеснул все слова, все чувства и эмоции ещё тогда, когда впервые решил написать стихотворение — небольшое, кое-где совсем не рифмующееся, причудливое, подобно лестнице, однако ошибся. Слова всегда находились, цеплялись друг за друга, создавая и описывая образ, будто нескончаемая атомная реакция, а ассоциации находились непозволимо легко, словно срастающиеся сквозь лиственную крону лианы, стоило Акааши хотя бы на мгновение задуматься.
Тема, муза, вдохновение, то, что заставляло трепетать и стремиться к чему-то, благодарно посвящать простые строчки в расклеенной и кое-где порванной тетради, с каждым разом изображало, выдавало, придумывало что-то новое. Бокуто являлся тем, кому посвящались строки; Бокуто с самого начала казался ларчиком, что просто открывался, а на деле — безграничным, кладоносным сундуком.
Напыщенное и, наверное, первое проведённое очень ярко, запоминающе лето и загруженный второй год в старшей школе пролетели незаметно. Недельные контрольные, тренировки, недолгие вечерние свидания с Бокуто, важные соревнования, подготовка к другим таким же немаловажным, посиделки у самого Акааши или Бокуто дома — подобным образом пролетали дни, недели и месяца. И теперь Акааши не заметил, как то время, которое так трепетно и долго ждут, восхищаются, представляют перед сном, загадывая и мечтая о наилучшем, настигло и его. Точнее говоря — настигло Бокуто, но Акааши чувствовал где-то там, на периферии, подавленность. Старшая школа не вечна, и ученики рано или поздно выпускаются, словно теперь уже приспособленные к самостоятельной жизни птенцы, намеревающиеся покинуть прежнее гнездо.
Акааши предпочитал безжалостно выбрасывать из своей головы мысли о том, что настанет время, когда он зайдёт в вычищенный перед тренировкой спортзал и не услышит прежнего совиного уханья-крика, не почувствует навалившихся на собственные плечи восьмидесяти килограммов и после нетерпеливого, витающего в воздухе, созданного Бокуто желания поскорее поиграть и попасовать ему. Выпуск не конец света, Акааши твердил себе это ещё в начале второго года обучения. Однако… Тоска поглощала, пожирая весь внутренний позитив и здравые мысли, преподносила нелучшие сцены и, словно включенная кинокассета на повтор, заставляла дивиться только ими.
Акааши бессмысленно глядел в окно, залипнув и выкатив из реальности совсем; изумрудные, матово-атласные, не выражающие абсолютно ничего глаза лишь иногда переводили взгляд с детской площадки на проезжую трассу, а веки, уставшие от напряжения, содрогались. Под руками связующего — под замотанными пластырем из-за перегруженных тренировок пальцами — лежала та самая неприметная зелёная тетрадка, исполосованная волнами из-за попавшей издавна воды, смятая по краям, изрисованная хаотичными мелкими элементами по всему периметру бумаги. Акааши изредка сжимал её пальцами, стараясь прийти в себя, убрать гнетущую подавленность, ведь сегодня нет времени на неё. Сегодня — важный день; сегодня — выпускается Бокуто; сегодня… Акааши чувствовал, что не должен всё испортить.
Он в очередной раз хотел написать что-то, чтобы стало легче, чтобы остался лишь прогнивший, сгоревший напрочь фитиль от этого пронизывающего чувства, однако рука не поднималась, а в голове мелькал лишь Бокуто, хорошо причёсанный, в деловом костюме, со своей широченной совиной улыбкой на лице. Мелькал, мелькал, мелькал — да так часто, столько моментов прокручивалось параллельно, что Акааши невольно, обессиленно упал на свои руки, уставше простонав и закрыв глаза от грёбаного проклятия-влюблённости. Конечно, влюблённость за проклятие он не считал, разве что за приятное и безобидное, но настолько сильно Бокуто ему ещё голову не кружил.
Он знал, что быть на торжестве он должен как минимум из-за уважения к своему парню, а потому в гостиной, на аккуратных плечиках, висел деловой тёмно-синий костюм, выглаженная мамой белая рубашка и лакированные ботинки. Время перевалило всего-навсего за одиннадцать утра, церемония была назначена в час, а значит — на подготовку и разборку со своими мыслями оставалось всего два часа. Акааши помнил, что Бокуто мимолётно заикнулся о том, что, возможно, заскочит к нему и они пойдут вместе до школы. Но не обещал, поэтому Акааши как-то не надеялся. Знал, что сейчас аса прихорашивают две его сестры, и не смел отвлекать своего парня от подготовки.
Ему, Акааши, тоже следовало бы позавтракать и начать собираться, однако… Он продолжал сидеть, уже поджав ноги к собственной груди, гипнотизировать почти до конца исписанную стихами тетрадь и периодически клювал носом в коленки. Наверное, стоило с самого начала подготовить себя к переменам, которые Акааши совсем не любил и дискомфортно переносил, сейчас было бы легче собраться и просто облегчённо выдохнуть.
За пеленой пустоты в гостиной послышались шорохи, и Акааши был уверен, что это мама встала, чтобы взять пульт и выключить надоедливый телевизор; но шаги стали более продолжительными, а после связующий вовсе услышал, как мама подошла к входной двери и повернула замок несколько раз. Акааши подозревал — знал, — кто пришёл, и почувствовал, как внутри всё задрожало, подобно взмахам крыльев бабочки. Сердце забилось чаще, а руки моментально озябли, напитавшись холодным потом, будто от страха — скорее от предвкушения. Акааши затаил дыхание и почувствовал, что находится здесь, в этой небольшой кухне, на невысоком стульчике около окна, не в тех счастливых воспоминаниях; всё потому, что его счастливое воспоминание прямо сейчас хохочет на пороге вместе с матерью связующего.
— Кейджи? Думала, ты уже спишь здесь, — Акааши-сан аккуратно заглянула на кухню и тепло улыбнулась, увидев спрятанные за коленями цветуще-зелёные глаза сына. — К тебе гость, выйди, пожалуйста, — она кивнула головой в сторону порога, засияв такими же изумрудными глазами.
— Да, я сейчас… — Акааши замешканно повозился, опуская босые ноги на пол, закрыл тетрадь, спрятав её за корзину с конфетами, и поспешно направился к порогу.
Он действительно не ожидал. Точнее, скрыто надеялся, что Бокуто придёт перед церемонией и они встретятся здесь, а не в школе, но понимал — это маловероятно. Но, к его счастью… В дверях стоял Бокуто. Акааши готов был поклясться, что буквально через мгновение провалится сквозь пол, через все этажи, прямо под землю, от неловкости и смущения. Бокуто не просто стоял на пороге, Бокуто сиял на пороге, распространяя и впитывая в стены, во все предметы в квартире свой еле сдерживаемый восторг. Бокуто выглядел сногсшибательно, и Акааши других слов в этот момент подобрать не мог — они все там, в тетради, все посвящены только ему, заботливо отогреты, тщательно подобраны, идеально подходящи для аса.
На плечах Бокуто идеально сидел чёрный расстёгнутый пиджак, грудь была облачена в белую рубашку, на груди виднелся аккуратно затянутый, длинный галстук — видимо, сестра завязала, ведь ранее Бокуто просил сделать это Акааши; бёдра обтягивали деловые брюки.
И Акааши попытался бы смириться с внешним видом парня, принять и унять псевдоинфаркт внутри, но увы, сегодня не его день. Бокуто, так же пытавшийся сдержать порыв эмоций при себе, держал в руке огромный букет самых разных, но гармонирующих, сочетающихся между собой цветов. Глазные изумруды ответно засияли, заряжаясь условным током Бокуто, когда Акааши растерянно и шокированно взглянул в глаза парня. Акааши хотел было что-то сказать, однако у него не вышло — вышло лишь прикрыть застывшей рукой губы и неуверенно потянуться другой к асу, к его предплечью.
— Бокуто-сан, не нужно-
— Я оставлю вас, мальчики… — негромко проговорила Акааши-сан, наполовину скрываясь за стеной кухни. — Я сделаю чай. Бокуто-сан, какой чай Вы любите? — она едва уловимо усмехнулась, скрыто наблюдая за тем, как замешался, непозволимо растерялся её сын.
— Я-я?.. — Бокуто тоже на секунду смешался, оступившись и не ожидав обращения к себе. Мама Акааши сдержанно, прямо как её сын, улыбнулась.
— Зелёный, мам, — связующий обернулся, неловко расплывшись в улыбке. — Мы пойдём ко мне, ладно?..
— Я принесу чай через пять минут.
Она скрылась за стеной, и Акааши повернул голову обратно, судорожно бегая малахитовыми глазами то по красочному букету, то по широкой фигуре Бокуто — по груди, шее, выразительному и острому кадыку; Акааши смотрел куда угодно, но не в глаза Бокуто. Тот наверняка выглядел мило и смешно, а ещё красиво — да, очень красиво. Типичная повседневная школьная форма, безусловно, шла ему, однако этот чёрный деловой смокинг смотрелся по-иному… Бокуто наивно округлил глаза, похлопал светло-снежными ресницами и наконец установил зрительный контакт с Акааши.
— Я очень хотел увидеть тебя, — начал он, протягивая букет вперёд, тому, кому изначально хотелось сделать приятно, тому, чью пусть и неширокую, но искреннюю улыбку хотелось увидеть перед церемонией. — Точнее, я не мог ждать и терпеть до школы, потому что очень хотел увидеть тебя. Чёрт, я повторяюсь!.. Я не знаю твоих любимых цветов, поэтому консультантка помогла мне выбрать их… Прости? В следующий раз я подарю твои любимые? — Бокуто искоса, словно боясь недовольного ответа своего парня, взглянул на Акааши, откровенно походя на в чём-то провинившегося кота. Хотя в его случае, скорее на сову.
— Всё хорошо, Бокуто-сан, я тоже хотел… увидеться. А цветы мне очень нравятся.
Акааши, внимательно рассмотрев протянутый букет, оформленный ярко-фиолетовыми, белыми, тускло-розовыми цветами сирени, принял его, прижимая к своей груди. Связующий был поражён и даже приятно удивлён. Сиреневый цвет ведь означает… первую любовь. Акааши смутно помнил, откуда знал такие подробности, кажется, мама невзначай рассказала ему значения цветов, и он зацепился за это — его память зацепила, примостив незамысловатый факт в дальнюю полочку, на лучшие времена.
И вот они, кажется, лучшие времена.
— Я так хочу поцеловать тебя! — Бокуто суетливо снял ботинки, аккуратно, как и принято дома у Акааши, поставив их вдоль стены. — Ещё со вчерашнего вечера на самом деле…
— Но мы ведь вчера вечером и разошлись по домам, Бокуто-сан, — едва слышимо напомнил Акааши, не зная, куда ему глядеть.
— В этом-то и проблема… — ас на секунду задумался, сощурив глаза. — Я не целовал тебя целых четырнадцать часов! — недовольно возгласил Бокуто, слегка надувая губы и опуская широкие плечи под властью грусти.
— Пятнадцать, Бокуто-сан, — исправил его Акааши и заулыбался, развернувшись спиной к асу и направившись к своей комнате. Не на пороге им ведь разговаривать, верно?
— Это ещё хуже! Как можно не целовать тебя пятнадцать часов? Я сейчас с ума сойду! — Бокуто поплёлся за ним позади, надутый и разобиженный — шуточно: как это так, Акааши что, не хочет целоваться с ним? Быть такого не может!
Пока Акааши и Бокуто проходили мимо кухни, первый услышал сдержанные смешки матери и окончательно смутился, едва съёжившись в плечах. Она знает, давно знает об их отношениях, однако как минимум неловко проявлять свои чувства перед ней. Бокуто всё равно — он готов на всю школу прокричать о том, что Акааши ему чертовски нравится; Акааши вряд ли решится на подобное, однако это не значит, что у него совсем нет чувств к асу. Он проявляет их иначе: скромно целует в щёку при встрече, следит за растрепавшимся воротником и поправляет его вовремя, любуется улыбкой и пишет-пишет-пишет, выплёскивая восхищение кляксой, а после — корректируя, преображая в прекрасное произведение.
Руки связующего едва продолжали подрагивать, разряжаясь током после каждого движения — Акааши волновался из-за выпускного, из-за того, что ему впервые подарили цветы, из-за того, что Бокуто, которого он хотел увидеть всё утро, здесь. Акааши волновался, что влюблённость так окрылённо и крышесносно влияет на него, однако препятствовать этому отнюдь не смел. Попросту не мог противиться чувствам, которые его могучий, воспитанный и проверенный временем контроль легко сламывали напрочь.
В затылок ударялся, впечатывался и впитывался насквозь пристальный взгляд золотистых глаз — Бокуто залип, завороженный домашним видом Акааши.
Акааши, по правде, и самому хотелось прижать Бокуто к своей груди, заплестись руками в его волосы и так успокаивающе, не спеша, убаюкивающе ворошить непослушные пряди; хотелось видеть расслабленного аса, прикрывшего глаза и приоткрывшего рот в полусне, однако сейчас было не самое подходящее время.
— Извините, у меня здесь немного не убрано… — Акааши осмотрел комнату на наличие свободной вазы или какой-либо ёмкости для цветов. И высмотрел — поставил букет в вазу на окне. — Поэтому не обращайте внимания, я не ожидал, что-
Бокуто был абсолютно честен в том, что очень хотел поцеловать Акааши, и несколько мгновений назад даже не драматизировал и не утрировал, а говорил чистую правду — даже факт. Акааши не успел оглянуться — его попросту нетерпеливо заткнули. Губами, родными, скучающими, едва припухлыми и мягкими. Бокуто схватил его за воротник растянутой до невозможности футболки, прежде чем поцеловать, притянул к себе и прямо сейчас нервно сжимал ткань в своих пальцах.
Бокуто был чертовски горяч, словно только что искупался в лаве и прибежал к Акааши; он обжигал каждым своим движением, каждым звуком, вздохом, хрипом — связующий чувствовал, как от этой неожиданности кружит голову, потому что ему взаправду нравятся подобные спонтанности Бокуто. Ас ослабил хватку, обнял связующего за талию, прижимая к своему телу. Акааши ощущал некую порывистость в действиях Бокуто; поцелуй получался быстрым, едва грубым, ненасытным и, казалось, нескончаемым.
Позади находился неубранный футон Акааши, и Бокуто изначально высмотрел его, как отличный вариант для того, чтобы повалить связующего туда и зацеловать до смерти. Акааши неконтролируемо, едва слышно и судорожно выдохнул, когда Бокуто, теперь уже возвышающийся над ним, отстранился и попытался оттянуть галстук вниз. Вышло плохо. Бокуто совсем не умел справляться с галстуками, считая их заклятыми врагами. Даже сейчас подвели; сейчас, когда сердце бешено рвётся, словно у него пылающая тахикардия и прямо сейчас придётся откачивать от шока; сейчас, когда Акааши под ним выглядит настолько привлекательно и интимно, пытаясь закрыть заалевшее лицо ладонями и отвернуть голову; сейчас, когда осталось так мало времени до выпускного. Бокуто был ненасытен простыми поцелуями, а потому порвал бы этот галстук к чертям, если бы не Акааши.
— Бокуто-сан, Вы не должны так… — он медленно ослабил галстук, оттянув его ниже. — Так бездумно расправляться с вещами. В этом ещё на выпускной идти, — закончил связующий, лишь на мгновение взглянув в полыхающие огнём глаза, внимательно высматривающие, поглощённые непроглядной тьмой зрачка.
— Я хочу, чтобы сегодня ты пришёл ко мне домой, — Акааши непонимающе свёл линии бровей к переносице. — Мама и сёстры готовят семейный ужин, и я хочу, чтобы ты пришёл на него, а потом остался на ночёвку, — он не сводил взгляд, внимательно наблюдал за Акааши, будто боялся увидеть хоть какой-то намёк на отказ.
— Мама сегодня уйдёт в гости, поэтому, думаю, она не будет против, — Акааши, к удивлению, ответил вполне спокойно, пусть щёки и сверкали пунцовым оттенком.
Выражение лица Бокуто мгновенно преобразилось: от серьёзного, пытливого взгляда не осталось и следа.
— Отлично! — ас уткнулся в шею связующего, пряча нос и едва прикрывая глаза. — Ты что, только помылся? — он показушно вдохнул, потираясь носом о гладкую шею.
— Нет, вчера вечером, — кратко оповестил Акааши, запуская пятерню в непослушные, но именно сегодня по-особому уложенные волосы.
— Так вкусно пахнешь, — прохрипел Бокуто.
Акааши лишь хмыкнул, насколько смог повернул голову и нежно тыкнул губами в лоб Бокуто. Ранее дома он себе такое не позволял, но сегодня ведь — исключение, правильно?
— Если Вы хотите видеть меня на своём выпускном, то мне нужно одеться, — спустя время, незадолго до того, как зашла Акааши-сан, проговорил связующий.
— Очень хочу! Я выйду, поговорю с Акааши-сан, как раз отпрошу тебя ко мне, ладно? — Бокуто моментально подскочил, хлопая глазами.
Связующий согласился, кивнув, и поцеловал аса напоследок, едва коснувшись уголка губ. Теперь Бокуто был убеждён: Акааши точно хочет целоваться с ним.
***
Бокуто, казалось, совсем не волновался насчёт своего выпуска в отличие от Акааши. Хотя, скорее всего, должен, как человек, ступивший на истоптанную тропу взрослой жизни. На лице аса полыхала счастливая, широченная улыбка, оранжевые сапфиры любопытно разглядывали украшенную школьную поляну, специально отведённую для выпускного торжества.
На небольшом деревянном причале, расположенном вдалеке, находилось несколько привязанных связок с белыми, голубыми и серыми шарами; на самой зазеленевшей поляне были специально отведённые сиденья для выпускников и гостей; играла фоновая небыстрая музыка, а народ так и прибавлялся. Акааши невольно остановился перед тем, как переступить так называемый порог места проведения торжества. Он взглянул на спину Бокуто, от которого связующий отстал на несколько шагов, и выдохнул, видя перед глазами тёплую, греющую изнутри картину. Он видел первогодку, не совсем уверенную, неумелую, но горевшую и дышавшую игрой. Он видел, как Бокуто возмужал за всё время в старшей школе. Он видел и хотел видеть дальше, его будущее, его успехи и достижения — просто видеть
его рядом.
Бокуто встревоженно оглянулся, не заметив рядом с собой Акааши; неужто сбежал? Связующий быстро сократил дистанцию, встав вровень с асом, и покрутил головой, стараясь выкинуть из головы всё ненужное. Сейчас церемония — не пугающее будущее, а окончание старшей школы Бокуто.
Бокуто, заметив некоторое замешательство в опущенных глазах, заглянул в лицо Акааши, а после аккуратно коснулся его пальцев сначала мизинцем, потом — безымянным и средним пальцами, вскоре — успокаивающе обхватил всю ладонь рукой, немного сжав её. Он уверенно ступил на выросшую, здоровую и ровную траву-газон, утягивая Акааши за собой — утягивая Акааши с собой — крепко держа чужую ладонь в своей, чувствуя себя самым счастливым человеком.
Вдали, около скромной музыкальной аппаратуры, Бокуто разглядел свой класс и незамедлительно направился туда. В его голове было… Пусто? Скорее ею полностью завладел расчётливый, сдержанный, неподвластный, казалось, ничему связующий. Бокуто не волновался, потому что Акааши был с ним — его присутствие убаюкивало новую волну паники, навязчивых мыслей и полного сыр-бора в голове.
— О, — раздался знакомый голос выпускника, — совень! Даже не опоздал сегодня. Это потому, что Акааши тебя поторопил, ага? — нахальный голос Конохи звучал непозволимо громко, словно он пытался перекричать и так негромкую музыку.
Глаза сокомандника преемственно опустились на скрещенные в замке руки товарищей, и Коноха тут же довольно заулыбался. Ничего не сказал, даже не подмигнул, что было ему вполне свойственно, лишь встретился взглядом с Акааши, не завидев в них никакого намёка. Бокуто невольно прошёлся подушечкой большого пальца по гладкой коже, намереваясь буднично поздороваться, а Акааши это мимолётное действие без внимания не оставил. Смутился, разгорелся, радуясь невинной заботе, и махнул другой рукой в знак приветствия.
— Подошли не все, хотя уже почти час дня, — задумчиво заметил Сарукуй. — И Сузу-чан ещё нет…
— А что, хочешь пригласить её провести выпускной с тобой? — Харуки заёрничал, самодовольно хихикая и играя бровями. Коноха тут же пихнул его локтем в бок, издевающе смеясь и готовясь к ответному удару. — Эй, я тоже хотел позвать с собой Сузу-чан!
— Акааши, не хочешь присесть? — Бокуто был, к удивлению, спокоен и невозмутим, словно удав; Акааши едва узнал в нём своего возлюбленного, крикливого, чересчур эмоционального, принимающего всё близко к сердцу, горящего волейболом.
— Нет, не хочу, — связующий обернулся, скорее от безделья, нежели в надежде встретить кого-то знакомого. — О, здравствуйте, Широфоку-сан. Вы прекрасно выглядите.
— Спасибо, Акааши, — Широфоку приветственно взмахнула ладонью. — Привет!
Вторая менеджер волейбольной команды, и правда, выглядела сегодня по-особенному красиво. Прямые каштановые волосы сегодня были аккуратно уложены, залакированы, а тонкую фигуру обтягивала школьная традиционная юбка и выглаженная рубашка. Широфоку была, по обыкновению, улыбчива и отзывчива к одноклассникам и ребятам из команды, аккуратно поправляла и заправляла выпадающую чёлку и обсуждала церемонию, что должна была вот-вот начаться.
— Ты, на удивление, сегодня очень спокоен, — заметила менеджер, поглядывая то на Бокуто, то на Акааши. — Ты и вправду не волнуешься, или к вечеру нам ждать атомного взрыва? — она по-доброму усмехнулась, едва прикрыв глаза.
— Нет, я не боюсь… Со мной ведь Акааши, — не спеша проговорил Бокуто. — И вы, ребята, — он улыбнулся, глядя вдаль, сквозь своих товарищей. — Мы хорошо поработали за эти три года, вам так не кажется? И я бы хотел поиграть с вами подольше…
— Наш капитан расчувствовался, — Коноха скрестил руки на груди и беззлобно хмыкнул.
— На самом деле, в вашей успешной работе есть и твоя заслуга, — Широфоку как-то по-своему заботливо расплылась в улыбке. — Не будь у нас такого взбалмошного капитана, Фукуродани была бы не той.
— Я думал, что принёс много проблем, — честно сознался Бокуто, — я знаю, что принёс их и-
— Но мы ведь всё равно выигрывали. Выигрывали Некому, Карасуно, Сакаву, Морикаву, помнишь? Я горжусь тем, что мне удалось поиграть в одной команде с таким асом, — перебил его Коноха, впервые за три года откровенничая и в принципе говоря честно, без сарказма и шуток. — Мы считали Акааши странным тогда, когда были первогодками, но он первый, кто увидел твой потенциал, первый, кто схватился за него, и первый, кто решил дать тебе взлететь.
Акааши, слушая Коноху, невольно расплылся в улыбке. Акааши помнил каждый успех Бокуто, каждый его взлёт, каждое падение; помнил, как назвал Бокуто «звездой» — в шутку, в переносном смысле, но ас действительно сиял, как Солнце, порхал над сеткой, вколачивая мячи и проговаривая Акааши «Твои пасы лучше всех!»; Акааши помнил, и слова Конохи грели его, как широченные объятия Бокуто. Акааши нескончаемо гордился асом и знал: это не последняя высота — Бокуто взберётся ещё выше, и связующий искренне в это верил.
Бокуто застыл, ошарашенный потоком благодарных слов, едва сжал чужую руку в своей и опустил голову. От Конохи дождаться подобного было практически невозможно — всё равно, что дать Бокуто заполнять ответственный бланк на национальные соревнования. Но слышать это было… Приятно. Это не та похвала, благодаря которой он встал, начинал играть дальше, воспылав духом. Это та похвала, которую совсем не ожидаешь, которая заряжает тебя ещё сильнее. Бокуто глупо заулыбался, часто моргая глазами.
— Бокуто-сан, ты отлично справился. Я могу вытащить лишь часть Ваших способностей, но все согласятся, Ваша успешная игра приятна глазу, — Акааши осторожно заглянул в лицо Бокуто и продолжил: — Помните, что Вы сказали на последнем матче?..
— Что нужно выложиться не на сто, а на сто двадцать процентов… Я сказал это, чтобы ты-
— Верно, — вновь подхватил Коноха. — Ты выложился тогда на все двести.
— Коноха, ты бесишь своей похвалой! — шутливо возмутился Харуки. — Когда в последний раз ты хвалил нашего аса вместо ёрничества? — он подошёл ближе к Бокуто, хлопнул его по плечу. — Он говорит правду, но все мы должны благодарить Акааши, не думаете? Мне кажется, если бы не он, в конце концов, наша команда трещала бы по швам!
— Да! — Бокуто моментально согласился. Он поспешно повернулся к связующему, расставил руки в стороны, открывая их для объятий. — Если бы не ты, кто знает, играли бы мы сейчас в волейбол!
Бокуто обнял его, соединив руки за спиной, прижал к собственной груди, понимая — последний матч сыгран, последний учебный день исчерпан, однако это ведь не конец, верно? Коноха, Сарукуй, Харуки и Широфоку также подошли чуть ближе, утягивая связующего и аса в свои объятия. Условно — в последние, значимые, вскоре хорошо отпечатавшиеся в памяти. Каждый понимал, что как ранее поиграть, поучиться, просто провести будничный школьный день вместе уже вряд ли получится. Каждый чувствовал порог взрослой жизни перед собой — обязанности, дела, работа, находившиеся там, вероятно, утягивали. Это отнюдь не радовало — печалило. Объятия были крепкие, долгожданные, искренние.
— Спасибо вам за всё, — наконец проговорил связующий, со всех сторон прижатый к Бокуто. — Я буду скучать, — и Акааши не слукавил ни капли.
Он будет скучать по утренним и вечерним тренировкам с этим составом, будет вспоминать пляжные тренировки, песочные утяжелители на ногах, кричащего — естественно, в шутку — Коноху на Харуки или Бокуто, товарищеские матчи с Некомой и Карасуно — то, как Бокуто и Куроо сцеплялись посреди площадки, то ещё зрелище, — выездные соревнования в Мияги. Акааши будет помнить и скучать, забьёт молоточком гвоздь воспоминаний, пометив как «самое дорогое».
— Эй, чего вы сопли развели? Мы как будто умираем! Где мой роскошный гроб в таком случае, а? — Коноха отстранился первым. Видимо, лимит откровенностей у него иссяк совсем — сарказм так и норовился вылезти наружу.
— Дурак? Ты первый развёл это, ещё и возмущаешься! — Харуки не всерьёз ударил его по плечу, и команда мгновенно расхохоталась.
На фоне зазвучала торжественная мелодия, походившая скорее на гимн, и все присутствующие ребята и гости мгновенно выпрямились в спине, перевели взгляд в самый центр поляны, где, по обыкновению, выступает директор школы Фукуродани. Акааши ещё раз взглянул на Бокуто искоса, пытаясь убедиться, что всё хорошо. Бокуто широченно улыбался, слушая мелодию и непринуждённо поглядывая по сторонам; он уверенно держал его ладонь в своей, иногда сжимая и поглаживая кожу.
Акааши понял. Всё и вправду хорошо.
***
Церемония длилась отнюдь не долго, зато эмоций принесла пуще прежнего. Драматичность ситуации зашкаливала, и одноклассницы Бокуто уже после вручения документов об окончании старшей школы залились хрустальными слезами, прикрыв милое лицо ладонями. Парни как-то обречённо улыбались, поглядывая друг на друга и на директора, читающего речь — скорее, ещё не до конца приняли то, что это конец.
Волнение, страх перед будущим, хлопоты и заботы дурманили голову только выпустившимся старшеклассникам. Дурманили, кружили — да только проблемы эти ещё не наступили, лишь припугнули ребят собственным существованием и слиняли куда подальше, злорадствуя и дожидаясь своего часа.
Бокуто, по правде, уже после вручения документа думал о семейном вечере и пропускал мимо ушей речь директора — да, слова важные, нужные, да только такое говорили уже уйму раз. Акааши, в отличие от аса, хоть немного прислушивался, изредка разглядывал обложку документа Бокуто и содержимое в нём, читал предметы и сосчитывал количество тех или иных оценок. Их руки сейчас не были сцеплены в замок — теперь Бокуто держал руку рядом с коленкой Акааши, будто боялся в случае чего потерять его так просто. Глупо, по-детски, да даже нелепо, но доверие в этом есть своеобразное — они оба это знали.
— Мы должны зайти ко мне домой перед тем, как пойти к Вам на ужин, — Акааши наклонился, тихо прошептав, чтобы никого не отвлечь, и вновь вернулся к рассмотрению документа.
— Мы что-то забыли? — так же негромко проговорил Бокуто, непонимающе хлопая золотистыми глазами.
— Да, кое-что важное для меня, — незамедлительно ответил связующий.
Если кое-что важное для Акааши, то у Бокуто вопросов никаких не возникало. Ему не лень лишний раз дойти до его дома, поздороваться с Акааши-сан и поболтать о всякой ерунде. Да и вообще важные вещи Акааши — автоматически важные вещи и Бокуто. У аса всё было довольно просто.
Когда церемония наконец кончилась, ребята собрались около спортзала, чтобы сфотографироваться — запечатлеть значимый момент на снимке, чтобы потом через десять лет любоваться им и ностальгировать. Спортзал непримечательный, совсем не изменившийся за три года; зато ребята — да, и даже очень. Вместо нелепых причёсок теперь аккуратно уложенные, отросшие волосы; вместо спортивной рубашки — деловой костюм выпускника; вместо удручённого и замученного выражения лица — улыбка и сверкающие глаза.
Цветы аккуратно выстраивались вдоль здания спортзала, и девчонки-менеджеры присели, хватаясь за молодые васильки на очередной фотографии. Дальнейшие снимки выходили самые разные, начиная от глупых кривляний, заканчивая серьёзными, созревшими улыбками. Ребята смеялись, просматривая их, позабыв о всяких невзгодах, о ссорах за это время. И Акааши смотрел. Акааши любовался, дивился, восхищался тем, как на самом деле были близки эти люди, которых, казалось, связывал только общий класс и волейбол. Наверное, это и называется сплочённостью, человеческой привязанностью и беззаботным временем, которое все упускают.
— Эй, — Сузумеда положила руку Акааши на плечо, — ты тоже должен сфотографироваться с нами!
— Зачем? Это ведь…
— Акааши! — Бокуто подбежал и потянул его внутрь спортзала. — Давай сделаем снимок паса и нападения, пока тренер не пришёл? Будет классно и… памятно? Я правильно сказал? — он на мгновение остановился у порога, задумываясь над правильностью своих слов. — Я хочу, чтобы в старости я плакал, глядя на неё! — нескромно выдал ас и, подобно совиному уханью, низко засмеялся.
— Прямо-таки заливался слезами? — Коноха подошёл сзади, намереваясь зайти в спортивный зал следом. — Это так ми-ило, будешь скучать по гениальному связующему! И по мне, — он нарочно и шутливо протянул гласные.
— По тебе не буду, — махнув рукой, проговорил Бокуто.
Сетка оставалась натянутой ещё со вчерашнего вечера, мячи стояли в подсобке, а лучи яркого солнца, проходившие через прозрачное стекло, украшали деревянный пол собственными светящимися узорами. Акааши встал на своё место, Бокуто — на четвёртую позицию, а Коноха, намеревающийся фотографировать ребят, — чуть позади.
Задумка была яркая и действительно запоминающаяся, значимая для них двоих, поэтому Акааши не засомневался ни на секунду. Фотография была сделана и распечатана в ту же секунду. Бокуто так же взмахивал крыльями-руками, вбивал мяч в деревянный пол; Акааши мастерски пасовал, предугадывая — зная — нужную траекторию. Связующий, не раздумывая, понял, куда именно стоит прикрепить этот снимок. Бесспорно, несомненно, совершенно точно. Она подойдёт туда и станет украшением подарка.
