Creep

Он не может контролировать то, что происходит в городе. Питер с новой силой захлёстывает нечистотами коррупции, на место старых слизней выползают новые, пожирнее. Этот неблагодарный город снова сдал себя в руки захватчикам, дорвавшимся до безнаказанности. Серёжа хмуро опускает глаза на панораму далёкого и чужого французского городишки с названием, напоминающим ему сюрреализм — Кон-Кур-сюр-Луар, его тянет назад. Ядовитыми поганками по Питеру стали произрастать новые, незаконные стройки, те, у кого карман пошире и пожаднее, взялись прибирать к рукам архитектурные ценности с пылом свиней, пачкающих грязью всё, до чего дорвутся. Первыми пострадали «разваливающиеся», как заверяют журналистов эти зажравшиеся сволочи, маленькие двухэтажные здания, датируемые ещё XIV веком... Их не останавливает даже надпись на табличке, что строго гласит: перед тобой, плюющий на всё гад, «культурная ценность»! В груди Разумовского глухо звенит ненависть и желание действовать. Люди в родном городе опустили руки. Никто больше не готов бороться. Чумной Доктор нужен им! Но... Есть одна коллизия, один страшный, оживший сон, не дающий Разумовскому покоя. Чумной Доктор следит за тем, как тени красками от серого до густо-чёрного сменяются на лице дремающего Олега, он поднимает глаза к французскому небу и видит мистически скоро бегущие облака. Это всё кажется нереальным. Серёжа смотрит на сон Олега. Но для него уже давно стёрлась грань между явью и по-язычески называемой навью. «Гражданин», как когда-то клеймили его в соцсетях, опускает руку в карман и сжимает ненавистный апельсиновый пластик с очищающими ум белыми таблетками. Рука сама тянется их принять... И останавливется. Он даже не знает больше, делают ли ему таблетки лучше или хуже. *** Пленники с расстройством личности были собраны под чистую в подвале новой временной базы в том же Кон-Кур-сюр-Луаре, их насильно увезли из лечебницы в это одноэтажное здание разваливающегося дома, всеми давно забытое и никому не интересное. Их оказалось не так уж и много — всего семеро. Как вырванные тепличные цветки, они ничего не понимали и широко оглядывались. Это доставляло мимолётное удовольствие Серёже. Как и туго стягивать их синие от уколов руки плотной верёвкой. Кто знал, что это далёкое, загнанное чувство принесёт такой забытый мефистофельский экстаз. Семеро «козлят» были усажены рядами: впереди двое с размножением личности — и закрывали молчаливое собрание украденных из пристанища для душевнобольных имени святой Марии пятеро с «обычным», банальным до известных шуточек в массовой поп-культуре раздвоением, у всех пестрили рыжие, тканевые кляпы во ртах. — И сколько же у них там внутри сидит?.. — поинтересовался Волков у Серёжи, выбрасывая звякнувший мешок на пол. На Разумовском был белый халат, он опасно занёс над головами несчастных нож, со стопкой медкарт в левой ладони. — У одного их целых одинадцать, — Серёжа с вдохновением читал, будто держал в руках захватывающий художественный роман. — Нехило, — Волков бросил взгляд на дёргающегося мужчину. Серёжа поднял взгляд от папки и посмотрел на жертву так, что тот закляк на месте с ошарашенным лицом человека, увидевшего свою неотвратимую кончину. — Продолжим, — Серёжа хлопнул папкой, заставляя сильнее вздрагивать женщину в углу и, как серийник в ночном парке, крадучись, подошёл к первой жертве. — Ты! — он указал на неё. Мария Розенберг, как пробудившаяся от долгого сна, подняла голову на своего мучителя, когда Разумовский сдавил ей шею, больная отражала его лицо в мутном взгляде стеклом давно немытого, заброшенного автомобиля. Серёжа видел своё лицо в по-овечьи глупых серых глазах женщины, смотрящей на него, его раздирало от злости. Собственное допущение того, что что-то незримое может роднить его со стекающей слюной швалью из психлечебницы, рождало в потаённых углах его души убийственную жажду. Но убивать её нельзя было. Пока что. Он сильнее впился пальцами в сухую кожу соракапятилетней Марии, двоюродной сестры некой Эстер из пригорода. — Ты видишь его?! — женщина затряслась — она видела разверзающийся перед собой мрак с оскалом безумца в главной роли, который держал нож у её жёлтой щеки, шероховатой от аллергии на коже. — М... мн... мны... — её рот булькал что-то, слабо отдающее логикой. Разумовский бросил взгляд на Серхио, стоящего тенью у стены, он терял терпение, рука сама резко подвинула за подбородок проклятую соломенную голову Марии к себе — хотелось её оторвать к чёртовой матери! Ворон молчал, но Серёжа улавливал, как ядовито злорадственно хлопают чёрные крылья за его спиной. И это доводило его до бешенства! — Серёжа, — Олег вдруг положил руку ему на локоть, останавливая от одного маленького красного пореза на её глотке, который мог бы стать ей украшением заместо колье. Серёжа повернул голову. — Давай, она нарисует. Дадим ей в зубы маркер, — Волков уже подкладывал ей на колени белые листы и тянулся ко рту студенческим маркером. — Решил всё за меня?! — Серёжа дерзко склонил голову на бок, его глаза, казалось, мысленно жгут Волкова, оставляя только кучку пепла от бывшего человека. — Не кипятись, ты же сам хотел всё выяснить, — Олег обернулся, он слишком доверчиво стоял к нему и лезвию в его руках спиной, но эти слова вернули к действительности с той целью, которую они ставили перед собой изначально, когда везли этих людей сюда. — Будь по-твоему, — Серёжа не мог в этом состоянии признать своей неправоты. Мария Розенберг принялась водить чёрными кругами по бумаге своим слюнявым ртом с маркером в зубах, её слюна капала на рисунок и размазывала и без того непонятные каракули. — Бесполезно, мы теряем время, — Чумной Доктор, вымотавшись, с характерным ему раздражением, заломал руки, отойдя от неё, он не сдержался и перевёл взгляд в сторону тёмного сырого угла, где над ним потешался Ворон. Его разочаровавшееся в эксперименте внимание вдруг привлёкло движение с передних двух стульев. Один мужчина, до того не подающий признаков жизни, выпрямил тело с вытянутым лицом и с ужасом ананке смотрел прямо перед собой. Серёжа проследил за линией его глаз и понял, что он смотрит на Ворона. Серхио заметно занервничал. Разумовский улыбнулся. «Поймался, да, Птица? — мелькает довольная мысль в подогретом торжеством мозге. — Думал, только ты можешь мною управлять и хватать за жабры?!» — Пауки! — пасть Джона Тарлинга открылась, изрыгнув из себя противный писклявый голос, в подвале раздавался ор ягнёнка на закланье. — Пауки! Пауки! Пауки! Все остальные больные, поймав какую-то единую психическую волну, как паразитирующий на планете организм, подняли мычание и дикий вой за сдерживающей плотной тканью своих завязанных, истекающих слюной ртов. — Нам надо закопать их, — в конец разочарованно, Разумовский пнул ботинком мешок с лопатами к ногам своего наёмника. Волков поймал его подошвой. Серёжа с досадой отмечал, как самодовольно, тёмным ветром сжимая победу в когтях, исчезает с арены их личной битвы Ворон. *** Яркая белая луна освещала невинное, юношеское лицо Серёжи, с нажимом он вспорол живот сырой земле и безучастно отбросил чёрную россыпь песка. Волков вдруг остановился, поставив ногу на свой курган, и опёрся правым локтём на деревянный черенок лопаты. — Знаешь, Серёж, если бы не то, чем мы сейчас занимаемся, это было бы похоже на свидание, — задумчиво потянул Волков, сарказм или серьёзно — было не отличить в его голосе. Это подозрительно напоминало Серёже неотличимый вымысел его больной головы от реальности. Развернувшись к Олегу, он ощущал, как вновь его предаёт собственное тело — оно горело щеками, будто ему признавалась в любви соседка по парте. Или сосед. И в такой миг. Выбрал же он момент. Или это всё ему причудилось, и нет никаких чувств в этом, ставшим за время родным голосе Олега?.. — Полная луна, знаешь, ночь, мы вдвоём в маленьком городке, во Франции. Романтика? — улыбался Волков, смотревший на него своими сливающимися с окружающим миром чёрными глазами. Разумовский пытался поднять в голове всю литературу по психологии мимики человека, но спотыкался о выражение лица Олега — мысли разбегались, как семенящие лапками пауки в сознании больного Джона. Он не мог прошибить, долезть до сердцевины Волка, урвать и посмотреть, впитать взглядом, изучить — разве что если бы вырвал ему живое, бьющееся сердце — может быть, тогда бы на него снизошло озарение происходящего, инсайт о том, что прячет этот ухмыляющийся ублюдок с животной фамилией в груди. — Да, похоже, — частое дыхание выдавало его, Серёжа отвёл задумчивый взгляд, устремляясь в сторону могилы. *** «... Вчера, в маленьком городке-коммуне на востоке Франции, Кон-Кур-сюр-Луаре... Местная жительница, Эстер Розенберг, подняла журналистов на поиск своей, пропавшей сестры... Мария Розенберг страдала раздвоением личности... Персонал лечебницы имени святой Марии так же сообщил журналистам о том, что без вести пропало ещё шесть человек... У всех пропавших был диагноз, связанный с расстройством раздвоения личности или множественной личности... Какие отличия у этих двух... на связи эксперт, психиатр...» Игорь Гром выключил расследование одной из итальянских блоггеров, которых он прошерстил, будь здоров, человек триста. — Что ж ты так палишься-то, а, Доктор чумных дел? Значит, во Францию решил податься, Разумовский? — Гром налил масло из-под местных, венецианских, шпрот на их белый хлеб. Кстати, неплохой. — Собираешь своих на вечеринку? Игорь вдруг осознал, что обсуждать действия преступника вслух с самим собой тоже попахивает нездоровьем и удручённо высыпал на тарелку, рядом с бутербродом, приписанные ещё питерским доктором таблетки. — И где, прикажите, мне брать денег на билет?!