Creep

Первым, что Серёжа услышал, был голос Олега. Приятный, тёплый, похрипывающий — он был рад ему. Просыпаться, избежав лап смерти, и попадать в бережные, олеговы, — самое желанное и воодушевляющее, что может быть. Руки Олега заставляют хотеть жить. Он избежал смерти. Вновь. Жёсткое потряхивание за плечи — сейчас Разумовский простит ему всё что угодно за то, что он очнулся и снова видит лицо Волкова, и эту комнату с серыми обоями, и... Нож. Он вспомнил, как эта вещь оказалась на полу. — Серёг, очнись, у тебя не сердечный приступ! Олег вдавливает пальцы, делая пять точных нажатий на бицепс — в голову ударяет боль в затылке вместе с дерущимся наружу воспоминанием о других пяти точных движениях... траектории пуль в грудную клетку Олега. Серёжа открывает голубые глаза, которые, возможно, только он и видит в своём отражении какими-то ехидно-ореховыми или золотистыми и жестокими. Серхио цыкает языком и уходит. Серёжа слышит этот звук. — Я... — Разумовский поднимается и, чувствуя боль, хмурится, трогая голову. Олег отпускает его плечи и хмыкает более расслабленно, как будто он с того света вернулся. Может, так и было, Птица его знает... Волков тянется к столу, забирает графин с виски и наливает себе в стакан, смотрит на Серёжу, еле заметно вздыхает и берёт со стола ещё один, поместив графин у себя между ног. — Держи, — Разумовский смотрит на протянутый стакан с триггерящей янтарной, как глаза Птицы, горячительной. — С-спасибо, — он пытается прийти в себя и залпом выпивает дурманящую жидкость. Волков откуда-то достаёт белую тряпку и выливает на неё виски, зачем-то тянется к нему и с холодящим движением по коже вытирает шею Серёже оказавшимся на проверку фокуса зрения платком. — За... — Серёжа хочет спросить Волкова, зачем, но память сама подбрасывает едкие моменты до того, как он пришёл в себя вместе с их причинами. — Спасибо... — Серёжа отводит глаза, пока Олег протирает спиртом его неглубокую рану на шее. — Можешь не извиняться, — Олег знает, что «спасибо» для Серёжи — всё равно, что «извини». Разумовский смотрит на него, Олег переводит взгляд на свой стакан и отдаёт его Серёже. — Тебе это нужнее сейчас. *** Серёжа сидит на полу, с осоловелыми глазами, раскинув ноги, в его руках — почти допитый графин виски. — Я испугался, что Гром заставит меня снова пойти в тюрьму, — слова слетают излишне честно, пьяно сцепливая зубы. Рука Олега ложится на плечи. — Знаю, Серёж. Серёжа благодарен Олегу за понимание. Олегу ненужно ничего рассказывать — он и так знает и понимает. Хотя, иногда у Серёжи возникают сомнения... Например, тот поцелуй. Олег же так выразил свою дружескую симпатию?.. В детдоме путаешь такие вещи, как любовь, дружба — тут лишь бы хоть кто-то был рядом. Серёжа для него этот «лишь бы кто-то»?.. Серёже могло бы стать грустно, но чувства будто все испарились вместе с испарением алкоголя в крови — он мог только думать, что это чертовски грустно. Только рационально думать мозгом. Серёжа вдруг искренне посмотрел на Олега и признался: — Я больше не могу пить, у меня болит живот, и, в целом, знаешь, нехорошо... — Можешь не объяснять. Тебя провести в ванную? — Да. Олег помогает Серёже подняться и проводит к белой двери и «белому другу», опирается на дешёвое ДСП с другой стороны и скрещивает руки на чёрной, обтягивающей водолазке, сводит скулы. — А ещё не мог бы ты принести мне... — начинает Серёжа, и накачанная рука протягивает именно то, что он хотел, или, может, не хотел, но в чём нуждается — бутылку воды. — Спа... — Можешь не извиняться. Олег слышит, как нарочно открывается кран раковины. В планировании Серёжи это должно заглушить мерзкий, стыдливый звук, слабый и беспомощный. Звук человека, который нуждается в поддержке, но отчаянно это скрывает. Олег верно ждёт у двери, дверь вдруг ударяется ему в спину. Олег отходит, чтобы пропустить бледного Серёжу к себе. Блеск в глазах, приоткрытые губы... и Серёжа хватается своими руками за пуговицы на чёрных джинсах Волкова, медленным движением тянет за ширинку. — Серёж... — Олег смотрит в его хмельные глаза, как коктейль «Голубая лагуна». — Ты очень пьян... Серёжа вдруг останавливается, несколько раз подряд моргает и поднимает лицо на Олега, убирает руки, с сожалением. — Да, я... слишком напился, извини... Идём спать. Ночью Олег обнимает своей горячей родной рукой крутящий желудок, а Серёжа прокручивает в голове, какие мягкие у Олега губы и почему он больше его не целует. Но не смеет этого сделать сам. *** — Добрался! — Гром хлопает дверцей такси и потягивает затёкшую спину под рюкзаком. — Ну, что, Серёжа, пора закрывать твою лавочку... Кстати, о лавочках, в этом французском захолустье есть где-то шаурма? Ты как думаешь? — Игорь нагнулся к сидящему на кусте чёрному дрозду, чтобы уж точно не разговаривать с самим собой. Птица бросила на него высокомерный взгляд и улетела. На долю секунды Грому показалось, что это был сам Разумовский. — Кажется, с птицами мне не везёт... Игорь выдохнул и решил в ближайшее время ни с кем не говорить — даже с птицами, по крайней мере, пока не доберётся до нужного места. *** — Едрён батон, ты опять голый! — Игорь отвернулся от ожидающего его экзорциста, чтобы не лицезреть наготу немолодого Витторио, которая то и дело пробиралась в поле зрения. — Ты же в пальто — что ли, застегнул бы пуговицы... — Не положено! — ответил Витторио. — Где этот твой рыжий одержимый? — Да знал бы я сам... — почесал затылок Гром. — Слушай, ну ты же этот, как его, колдун... Может, и забацаешь нам волшебный компас? — Гром ощутил на себе взгляд Витторио. — А шавуху хоть материализовать можешь? Что ты так смотришь — между прочим вон этот, Доктор Стрэндж, мог...