За кулисами

Мы переспали. Это не выходило ни на секунду из моих грязных мыслей, когда наши взгляды обезоруживающе испытующе сталкивались. Предвкушено радуясь началу совместных репетиций, мог ли я догадываться, какая атмосфера воцарится за кулисами, после первой же встречи с Мишель на сцене? Прежде меня бы это не стало заботить. Прежде я всегда выходил сухим из воды: мимолётные интрижки не имели на меня никакого влияния, разве что иногда я случайно связывался с девицами, состоявшими в отношениях с разъярёнными бугаями, угождая под их тяжёлую руку. Кажется, что хорошая физическая подготовка мне и нужна была только чтобы решать подобные вопросы на одном уровне с зачинщиками беспорядков в пивнушках... Но связь с Мишель била все рекорды доставленных мне когда-либо проблем. Потому что прежде всего это были проблемы эмоционального характера. Я мучался: секс случился, он был великолепен, да я и не прочь был его повторить и, возможно, имел бы наглость об этом даже спросить у лапули, только она сдержанно презренно молчала. Не выпытывала, хочу ли я отношений после того, что между нами было, не допрашивала, что это значит, не кричала, не называла козлом. Просто очень долго молчала, не оставляя шансов понимать, как теперь девушка ко мне относится. Я оказался впервые в подобной гнетущей ситуации, из которой не мог сбежать, так как мы оба продолжали работать не просто в одной труппе, а лицом к лицу ежедневно, прикасаясь друг к другу в танце, а потому я вынужденно задумывался о цене человеческих чувств и достоинства, которыми я поступился ради личной выгоды. Вот, что сделало со мной её тягостное молчание... Ещё недавно мы прекрасно с ней ладили, просто по-человечески. Я не желал отталкивать Мишель после близости, но и объяснять, почему не собираюсь вступать в отношения, которые почему-то обязательно должны следовать после интрижки, не намеревался. Может, я в глубине души ждал, когда она будет интересоваться сама, как это делают другие; тогда бы я привычно отмахнулся от женских неосторожных расспросов, оставляя девушке место для раздумий над моими возможными душевными травмами. В итоге задумывался над тем, какие травмы причинил ей я. Искренне и неподдельно меня мучал вопрос: как так случилось, что Мишель, такая умная, рассудительная девушка с твёрдой жизненной позицией не связываться с проходимцами, оказалась со мной обнаженной на полу Гершвинской сцены? Я знаю, что сам этого хотел, сорил остротами по этому поводу, а она отшучивалась, но теперь её молчание ― что это значит? В лучшем случае это было бы равнодушие... Принципы, отказы ― показная бравада на фоне не прекращающегося флирта, она таких же поверхностных взглядов как и я? Или это всё же пассивный способ защититься от произошедшего... Рассуждать было бесполезно, потому что в глубине души я неизбежно осознавал, что её принципы однозначно существовали, и они стояли мне поперёк горла. Я нестерпимо хотел заполучить этот трофей наперекор её щепетильной бережливости к собственным переживаниям, ведь для неё секс с мужчиной значил нечто больше, чем временное одноразовое наслаждение. Это так глупо ― месяц спустя старта подготовки к премьере, впереди практически те же полгода, и нам предстоит контактировать регулярно день за днём. Мне нужно играть влюблённость в неё, а мы в полном моральном раздрае. И то, что Мишель чувствует, остаётся для меня недоступной загадкой, ведь высказаться вслух она не решалась. Случилось то, что уже не исправишь ― с пустой досадой я признавался себе, что даже ощущая на себе всю ту боль, которую я, предположительно, причинял другим и ей, я бы не отказался от того, что делаю. Хотя, я всегда рассчитывал на то, что в половую связь вступаю добровольно и безвозмездно. Я не жалел о содеянном, смаковал мысли о недавней близости, но мучительно не мог определиться, как теперь себя вести: усугубить её обиду холодным ответным безразличием, как обычно я предпочитал делать, или, ещё хуже, дать призрачную надежду на отношения, чтобы потом не оправдать её. Мне не подходили оба варианта... Свою холостяцкую философию я в тайне не хранил, репутация бабника сопровождала меня по жизни в любом публичном месте, да и сомнений не вызывало то, что Мишель знала, на что добровольно идёт. Девушки, которые лелеяли фантазии перевоспитать бабника в паиньку всегда вызывали у меня неудержимый смех. И несмотря на это всё, я не мог поступить с ней также, как с остальными. Почему ― я не знаю. Что же было у неё на уме? Что она обо мне думала? Думала о том, что мужчина, ищущий отношений, не стал бы скрывать их от посторонних глаз, а заявил бы в открытую ― эту женщину он оприходовал. Чтобы она уж точно не досталась кому-то другому: но на Мишель я не претендовал. Думала о том, что ей жаль... Ей не нужно было отдаваться мне так опрометчиво. Я знал и предчувствовал эти мысли в щемящем молчании, и какого-то хрена меня нестерпимо интересовало, что же на самом деле стоит за пренебрежительной глухой тишиной. Танцовщица не здоровалась и не прощалась; сутки на сцене в моих руках не пробуждали в ней желание обмолвиться хоть словом, зато она покорно исполняла задания Крэга, отыгрывала эмоции и никогда более не получала за них выговоров. Я превратился в атрибут её танца, где хрупкая девушка оказалась морально сильнее "правителя страны", да и легкомысленного юбочника тоже. По соседству с желанием докопаться до её истинных переживаний всегда теплились ужасающие догадки: пока трепещущее страхом любопытство убивает во мне силы и время, может, Мишель совсем не волнует случившееся? Может, она живёт своей жизнью и даже не задумывается... Продолжает превосходно выполнять свою работу ― мы же здесь оба за этим... С момента начала подготовки к премьере прошёл сентябрь и приближался конец октября: каждый день был расписан по часам, мы разъезжали на такси то в один, то в другой зал. Страсти понемногу утихали, между мной и Мишель постепенно появлялся диалог. Тяжело было выбить время в театре, но сцена мне и лапуле доставалась довольно часто, хоть и сравнительно редко мы оставались наедине без присмотра хореографов. И даже в такие моменты я больше не позволял себе сексуального подтекста ― это было бы слишком опрометчиво по отношению к лапуле, да и слишком много посторонних ушей в коридорах и соседних репетиционных залах, остающихся допоздна в преддверии скорого дебюта. Как и обещал, я не распространялся в коллективе о нашей маленькой тайне. Честно говоря, мне давалось это слишком легко, ведь ближе пушечного выстрела я никого к себе не подпускал со времён предательства лучшего друга: легко держать язык за зубами, когда никто тебя не слушает. Единственная, с кем я общался более тесно, чем с остальными, как это ни странно, была Мишель. Пускай, это были дозированные пустые диалоги, которым я был безумно рад после ледяного безразличия в свой адрес. К нему я так и не смог привыкнуть, каждый день стараясь обнажить перед танцовщицей безобидное желание общаться на более доброй ноте. Постепенно лапуля перешагнула через свою гордость ― так я понял, что на продолжительное молчание у девушки действительно были веские причины, помимо показного равнодушия, и это от чего-то меня неумолимо ранило. Значит, эта пауза была ей нужна... Я стал ловить её редкое внимание и улыбки от моих шуток как нечто особо ценное после пережитого ею негативного по моей вине опыта. В стенах театра она оставалась единственной, с кем я мог практически свободно заговорить. С течением октября лапуля стала даже добра и приветлива ко мне, как будто я вовсе не делал ей больно. Я не знал, радоваться или грустить. Это просто вводило меня в транс: Мишель переступила через разочарование, сохраняя со мной дружеские отношения, оставляя позади наш потрясающий секс. Бывает, девушка не покидает головы до тех пор, пока не окажется в постели ― так я и думал о Грэхем, как о вожделенном объекте, возбуждающем мои мужские фантазии. Представлял, какая она горячая и узкая изнутри, как она двигается на мне между сочными поцелуями, и, когда представления эти превзошли все ожидания, я остался застигнутым врасплох воспоминаниями, которых мне до сих пор не хватало для утоления голода по ней. Сначала навязчивая страсть, теперь навязчивое сострадание к разбитому сердцу: большим откровением для меня стало то, что я снова желал танцовщицу. А ведь я думал, мы разок переспим, и мысли о ней как рукой снимет... Общение с ней теперь выходило само собой, почти как раньше, а я наблюдал за своим возрастающим желанием присутствия лапули в моей жизни. Мне было важно наладить с ней контакт... И я буду врать сам себе, если скажу, что мне было это нужно из дружелюбных помыслов. Если быть честным до конца, я бредил хоть когда-то приблизиться к тому доверительному состоянию, когда она смогла передо мной обнажиться. Мишель была какая-то странная или, как говорят, особенная: непоследовательная, честная перед кем бы то ни было, но лживая перед самой собой. Её реакция меня убила... Мы продолжали работать вместе, но когда она замолчала, образа танцовщицы между нами двоими будто больше не стало существовать. Не я сбежал от этой ситуации, а она сама... Я даже не успел что-то предпринять. В моих руках больше не было власти над человеческими взаимоотношениями: наверное, так разразился во мне дурацкий азарт заполучить недоступный трофей. Впервые это оказалось так гадко и тошнотворно, но в сознании стеналась новая цель ― реабилитироваться в женских, натрезво огорченных серых глазах. Не так давно я рассмотрел в её взгляде стальную, жгучую, как вечная мерзлота, голубизну, пока мы неприлично близко выписывали па на слишком огромной для двоих сцене. Ей были знакомы многочисленные потери и предательства, залёгшие пережитыми страданиями в её мерцающих глазах; Мишель как никто могла бы понять мою философию свободы, но сама она почему-то держалась за иллюзорные идеалы о человеческих отношениях и верности. В мире так много эгоистов ― кто как не ты позаботишься о самом себе? Кто, как не ты сам изживёшь доверие к людям, подменяя его сознательным принятием самолюбия в окружающих... От них другого ждать не приходится; здесь только и остаётся вести себя подобающе им, ведь иначе о тебе и задуматься будет некому. И всё же, о Мишель я стал задумываться... По редким выходным я, неожиданно для себя, перечитывал сценарий, всё реже выбирался в поисках алкоголя и бессодержательных знакомств, к которым резко охладел, зато частенько оказывался в дверях Гершвинской сцены, заглядывая ненароком на репетиции других танцоров. Я не знаю, чего я искал среди многочисленных ролей и привезённых декораций, но порой засиживался на дальнем бархатном ряду, не снимая влажного от дождя пальто, и откидывался в кресле, наблюдая за очередным дублем. Огромные балконы, словно раковины, нависали над креслами, сверкая в жёлтом, простирающемся по залу освещении. В густой шипящей тишине погрязали звуки и крики, доносившиеся от первых рядов и копошащихся артистов на сцене. Атмосфера величия и возрастающего беспокойства перед продажами билетов баюкала во мне приятное чувство причастности к этой истории. Впервые я чувствовал себя на своём месте и с удовольствием примерял роль какого-то почётного титулованного аристократа среди множества актёров, проживающих эту постановку, как свою личную жизнь. Когда я видел среди них Мишель, это приносило мне особо трепетное и вместе с тем сладостное расстройство. Последний уикенд лапуля провела в Сан-Франциско со своей сестрой, а я бездумно бродил по Бродвею, не находя смысла напиваться в свой единственный выходной перед неделей изнурительных репетиций. Я всё думал, как так вышло, что я попал в театр... Амплуа правителя несуществующей страны танцоров, которое дал мне Макарти, не вызвало у меня поначалу ничего, кроме насмешек. Я тогда уставился в обескураженном тупом молчании на исписанный заметками блокнот, не понимая, чем стриптизёр со стажем может помочь Крэгу в его сумасшедшей идее. Потом он и его хореографы так много объясняли мне суть, возились со мной так, что мне стало неловко, и я слегка стал прислушиваться к длинным речам наставника, пока вдруг случайно не нашёл их реалистичными и правильными. Мысленно я уже прозвал Крэга нудилой... Так много было сказано, что я невольно попробовал танцевать с идеями, на которые меня натолкнули Макарти и Жак. За эти пару месяцев я настолько смирился с неподъёмной ответственностью за подданных, с желанием делать страну лучше, что напрочь забыл о том, что её вовсе не существует. Зато я стал вспоминать, к чему стремился всю свою танцевальную карьеру, ведь эта роль ― именно то, что на самом деле мне было нужно. С любопытством я заключил, что на первых порах занимался отторжением того, о чём мечтал всю жизнь: настолько заигрался в стриптизёра, что забыл, к чему шёл. И только появление моей будущей упрямой напарницы заставило обратить на меня внимание Крэга Макарти... И по сценарию ведь принц влюблялся в Мишель, готовый бросить к её ногам свою собственную корону. Это раздувало острое влечение и интерес к театральной постановке ещё сильнее, потому что именно танцовщица засела в подкорках, заставив меня переосмыслить отношение к театральному будущему. Работа и общение с ней стали неразрывны. ”Просто я знаю, что ты достоин этой роли, каким бы придурком ты ни был. Ты превосходный танцор. Не дай себя сожрать, хорошо?” Я ведь был благодарен ей. Хоть, может по поступкам этого не было видно...

***

Танцоры складировали верхнюю одежду и личные вещи на первые ряды концертных кресел, кучкуясь около сцены для приветствия. Мишель ещё не появилась ― это был первый день после её возвращения из Сан-Франциско. Обычно я предпочитал держаться от всех подальше, но сегодняшний настрой сделал из злой нахальной морды подобие дружелюбного лица. Тридцать первое октября ― день всех святых я начал с горького перезаваренного чая и едва успел побриться, глядя в унылое зеркало в ванной. Но несмотря на не совсем гладкое начало дня, празднично-тоскливое настроение, подмывающее на кривую ухмылку, от которой я уже успел отвыкнуть, придавало мне безнадёжное желание отмотать этот день на самый вечер, чтобы неторопливо пройтись по Таймс-сквер и понаблюдать за чудаками в нелепо устрашающих костюмах. Я кисло улыбнулся своим мыслям ― так странно, мне, желать трезвых прогулок в компании. У меня и друзей-то нет... Последний раз я испытывал праздничное предвкушенное настроение лет в восемь, когда отец ещё был жив. ― Доброе утро, ― парочка юных девушек искосо и с подозрением осмотрели мой взлохмаченный внешний вид. Да, Брэндон Форд здоровался далеко не со всеми и редко, отдавая предпочтение томной агрессивной грусти. Всё по тому, что я ненавидел притворяться, а поводы для счастья напрочь отсутствовали. К тому же, все артисты наверняка до сих пор осуждали меня за спиной за компрометирующие прошлое, а после предупреждения Мишель, я это знал наверняка. Но сейчас меня волновало это меньше всего... ― Доброе утро, ― я обошёл всех мужчин в коллективе, пожав каждому присутствующему руку, пока не добрался до Макарти, оставив за спиной толпу слегка недоумевающих моим приветливым поведением танцоров. ― Доброе, ― Крэг, как обычно, приезжал в зал первый, но уезжал раньше всех. Я невольно оценил очередную его строгую рубашку, распахнутую на несколько пуговиц, протягивая ладонь для рукопожатия. Мужчина недоверчиво отложил кипу исполосованных ручкой бумаг со сценарием, попутно сдвигая очки с переносицы. ― Самый страшный день в году начинается с твоего "доброго утра". Рядом стоящие танцоры разразились смехом, попутно расходясь в пролёты между сидениями, чтобы переодеться, а уже готовые к репетиции артисты запрыгивали на подмостки сцены. Неожиданный подкол от наставника застал меня врасплох, и, не успев толком разозлиться, я потерянно улыбнулся ему в ответ. ― Как резко подобрел. Влюбился? ― Макарти заговорчески широко распахнул глаза, продолжая сиять улыбкой, и склонился над своей неприметной чёрной курткой, ощупывая карманы в поисках пачки сигарет. От подобного вопроса я слегка опешил, пропустив по телу гадкую мелкую дрожь, уже не сумев спрятать от взгляда мужчины бессильное брезгливое раздражение. ― Эй, Брэндон, расслабься. Я же шучу! Наставник пихнул меня в плечо и беззвучно проследовал по широкому пролёту, устланному алым ковром, в сторону одного из выходов. Его исчерпывающий ответ на все мигом пролетевшие в голове неловкие вопросы ввёл меня в растерянное состояние. Обитая вышивкой дверь с привычным скрипом раскрылась под спокойные неразборчивые голоса за спиной: Макарти вышёл из зала, за ним внутрь проследовала стройная русоволосая девушка, торопливо шагая и шурша многочисленными пакетами. Завидев покрасневшее от холода личико Мишель я испытал резкое облегчение от её прибытия и сдержанное тихое ликование, не сразу направившись навстречу, чтобы помочь принять вещи. Такая лохматая, замёрзшая, суетная: пока я рассматривал её внешний вид, некоторые танцоры двинулись поприветствовать девушку, зачем-то достав из-под концертных сидений плотные пакеты. Грэхем были рады видеть явно охотнее, чем меня, быстро следуя в средние ряды и окружая лапулю своим любопытством. Я недоумённо обернулся, заключив, что позади на подмостках остались лишь немногие, но и они не выглядели удивлённо, слабо поглядывая в сторону стихийно организовавшегося собрания. Мишель стала причиной гудящих неразборчивых разговоров, и мне начинало казаться, что один я не в курсе происходящего. Это они так приветствуют её из поездки? Я проследовал в центр зала, просачиваясь между людей и разложенных кресел в сторону шепчущихся танцоров во главе с русоволосой девушкой. Моему взору открылось множество сумок, которые танцоры сначала принялись укладывать под сидения, но скрип двери заставил их испуганно всполошиться. Мгновением позже толпа быстро потеряла интерес к входной зоне, когда в зал проследовал очередной артист труппы. ― Тихо! Лучше в заброшенную гримёрку, ― танцоры быстро подхватили свой загадочный клад, унося свёртки в сторону выхода за сцену. Один из пакетов, проплывающих мимо меня, недвусмысленно загремел, выдавая владельца нескольких стеклянных бутылок, судя по размерам, крепкого алкоголя. На происходящее стал проливаться свет. Я скептически проводил взглядом соучастников грядущей пьянки в сторону гримёрок, терпеливо дожидаясь, когда вокруг Мишель спадёт ажиотаж. Девушка выглядела довольно весёлой, раздавала что-то своим знакомым и мило перешёптывалась, даря театральным подружкам добродушные улыбки. Мне хотелось верить в то, что девушка простила мне гадкую выходку и не вспоминает об этом каждый раз при встрече со мной, как это делаю я... От одного взгляда на неё я как будто сам себе не мог этого простить. ― Привет, лапуля, ― осторожно обратившись к Мишель, я едва коснулся её холодного плечика, укутанного в вязаный свитер, неловко обращая на себя внимание. Девушка настороженно обернулась, неохотно закончив разговор со знакомой из массовки, быстро оставившей нас наедине. ― А, это ты... Привет, ― Мишель едва ласково и сдержано улыбнулась, тут же опустив взгляд в шуршащий под её ищущими движениями пакет. Я не мог не рассмотреть румянец, залёгший на скулах от уличного холода, нетерпеливо изучая нежное лицо и шею, в которые угождали месяц назад мои поцелуи. Что же там такое... Она сосредоточенно искала что-то конкретное в мешке. ― Держи, Брэндон. В моих руках оказалась дешёвая чёрная маска супергероя на тонкой резинке, и я не удержал смешок, подняв взгляд на артистов у сцены, натягивающих с энтузиазмом картонки на свои лица. Герои мультиков, животные, ведьмы и гномы. ― Очень мило, ― я недоумевающе, но искренне радостно принял её сувенир, как если бы это было приглашение на сегодняшнюю вечеринку за кулисами в отсутствие хореографов. Так же всё было спланировано? Макарти за порог по своим неотложным делам, а массовка с артистами за пластиковые стаканы, припасённые в одной из её раскрытых сумок. ― Спасибо. ― Оставайся сегодня после репетиции... Тоже, ― Мишель сдержанно и с едва уловимой ноткой кислого сожаления улыбнулась, а потом забрала кое-какие вещи и собиралась двинуться в гримёрки, но я никак не мог насладиться её практически свободным со мной диалогом. ― Хорошо. А какую себе оставила? ― Танцовщица растерянно замерла с сумками в руках, поворачиваясь медленно в мою сторону и не понимая, о чём я спрашиваю. Я подошёл поближе, занырнув рукой в один из её пакетов, и нащупал парочку оставшихся атрибутов сегодняшнего вечера. Пара кошачих ушей, ведьменский крюкообразный нос, несколько масок... ― Возьми эту, тебе подойдёт. ― Не дожидаясь ответа, я натянул ей на голову резинку с зелёной маской, и постарался улыбнуться как можно более непринуждённо. Разве ли это не забавно ― два солиста труппы в образе летучей мыши и его верного помощника? Девушка в очередной раз натянула добродушное выражение лица, оставляя практически без внимания мою безобидную шутку, и стремительно направилась вниз по пролёту. Только что-то невыразимо постылое будто захрустело от плотно сомкнутых челюстей, как если горсть раздавленного стекла. Эта выходка обошлась мне ценой проскрипевшей обидой женской благородности: я опешил от промелькнувшей злобы, растерянно замерев у пустых кресел. Наверное, мне не стоило так делать... Сегодня предстояло внедрить в наши номера взаимодействие с передвижными лестницами, трансформирующимся в водопад замком, начать ставить переходы между некоторыми склеенными выходами. Полный состав со всеми главными, второстепенными ролями, массовкой и спецгруппой; Макарти, Жак и ещё несколько хореографов, с которыми я пересекался, наверное, только единожды... Пожалуй, я видел всё это действо одновременно и вместе первый раз, а под налётом хэллоуинской праздничной атмосферы, масок, громких разговоров и припрятанного алкоголя в излюбленной мной заброшенной гримерке рабочий процесс ещё больше походил на неорганизованный базар. Тем не менее, Крэгу всегда удавалось контролировать ход репетиции и влиять на положительный результат: в назначенное время мы все столпились у подмостков, наблюдая, как на сцену выкатывают трехэтажный передвижной постамент, декорированный под неприступный тяжеловесный замок. Спецгруппа показала нам, как устроены створки, трансформирующие башню дворца в широкую лестницу, а затем отвернули её лицевую часть в задние кулисы, демонстрируя неровную скалистую поверхность, изображающую отвесную гору. При помощи света на неё проецировалась картинка журчащего ниспадающего потока воды: всё это производило удивительное впечатление от существующих ныне технологий и фантазии нашего режиссёра. ― Обозначим начальной и финальной точками сцены с первым выходом принца и его свиты, затем танец Брэндона и Изабель. Тут всё ясно. Пока работаем без света и дыма, но покажите мне сам переход между номерами, ― нас наверняка ожидало несколько дублей, пока пытливый наставник наконец не добьётся идеала из представленной им картинки. ― Затем от и до я хочу увидеть массовый танец подданных. Сегодня я подумаю, как его подвязать к сольнику принца и служанки. И после массовки сразу идёт выход Мишель, как мы и планировали: оставим время на затемнение, на снятие верхнего слоя тюлей с платья, и в этот момент прошу быть внимательными спецгруппу. Здесь идёт первая смена передвижных декораций. Из первого положения сразу же в третье, в водопад, ― коллектив внимательно слушал Крэга, среди них и Мишель, поглощённая рабочим процессом, кусала нижнюю губу, вдумчиво рассматривая наставника. Я невольно теперь наблюдал за каждым проявлением её эмоций, пытаясь изучить мимику или укрепить свои приторные воспоминания новыми деталями. ― Нужно начать трансформировать замок как только задний план будет затемнён, Мишель в этот момент отыгрывает актёркой перенос в воспоминаниях. Не забудь пожалуйста сегодня оставить достаточно времени спецгруппе, заодно проверим, сколько уйдёт на это секунд. Далее идёт номер Мишель и Карлоса, и завершаем его аналогичным приёмом, где Мишель стоит у края сцены, закрывая лицо руками. Спецгруппа помогает ей вернуть верхние слои тюли, приводя её в первоначальный облик, и, внимание, все участники массовки помогают сложить водопад обратно в замок. На затемнение уходит буквально несколько секунд. Возвращаемся в точку перед массовым танцем. И... На данную минуту пока что всё, далее ориентируемся по факту. И ещё один очень важный момент: попрошу никого не расходиться, не разбредаться в туалет, не кушать, не курить, а ожидать терпеливо своей очереди за кулисами. Если кого-то не окажется в нужный момент на сцене - уволю сразу. Крэг увенчал свою речь угрожающим и в то же время шутливым жестом, проведя большим пальцем по шее, а затем торопливо захлопал, подгоняя труппу зайти за кулисы, чтобы быстрее приступить к работе. Озвученный план выглядел не так объёмно, как обычно в будние дни, даже бедно: или же мне так только казалось, ведь никогда не знаешь, на чём застопорится репетиция, когда как её ход зависит от множества людей и факторов. Но я почему-то подумал, что Крэг собирался отпустить коллектив раньше положенного времени в честь праздника. Действие постановки начиналось сразу же с моего присутствия на сцене. В её середине уже разместили трон, украшенный переливающимся серым шифоном и громоздкими многогранными камнями, вставленными в золотые перилла королевского кресла. Вместе с этим вдоль крайних кулис появились высокие фигурные канделябры в каком-то постмодернистском чудаковатом стиле, а остальное дело оставалось за проецируемыми на заднюю кулису изображениями резных колонн и пышных складок богатых сиреневых тюлей. Но сегодня мы работали без световых эффектов, поэтому отсутствие вспомогательных элементов единой картинки могли здорово оголить огрехи плохой игры перед Макарти. Последний день октября ― как будто в театре горела отчётность, ведь Крэг снова напрашивался на моё нелюбимое для него прозвище нудилы. ― Брэндон, присаживайся снова! Почему знать опоздала в кадр? ― Полный состав актёров и спецгруппы за кулисами: чтобы обратить на себя внимание наставнику приходится на нас орать до тех пор, пока звукорежиссёр не выдает ему микрофон. И даже тогда Крэг надрывается, игнорируя прелести современной техники. ― Вы там совсем обалдели? Мы ещё даже не приступили к работе! Чёрт возьми, он действительно был страшен в гневе. Стоит оказаться в свете прожекторов под лавиной его отчаянных комментариев, начинаешь только и молиться на то, чтобы сделать всё правильно. Для закрепления и выплеска остаточного раздражения Крэга мы повторяем выход и заход на наш с Изабель сольник ещё несколько бессчетных раз, пока, наконец, Макарти не отпускает сборище рассинхроненных танцоров в роли свиты принца, добившись от них единовременного ухода со сцены. Она действительно была слишком большая, чтобы артисты могли контролировать скорость шагов даже соседних танцоров, но всем предстояло привыкнуть. Для этого и проводили репетиции в самом театре. В первом номере Крэг был уверен; в нашем танце с Изабель ― не очень. Поэтому я знал, что он захочет увидеть его сегодня от и до на сцене, но одновременно боялся крика на публику, так как понимал, что от скорости нашей работы будет зависеть выход последующих танцоров, вынужденных сидеть за кулисами всё время без еды и сигарет. Я непомерно старался поспеть за всеми известными мне комментариями, удержать в голове и на лице все необходимые чувства важности, задумчивости, полётности и совершенной безучастности к служанке. Уже не раз мы слышали о том, что по отдельности мы были хороши, но в общем номере не сходились в темпераментах. Макарти всё время чего-то не хватало от нашего взаимодействия, из-за этого мы прогоняли танец миллиарды раз в поисках той самой изюминки, а мне это жутко трепало нервы. Мне с Изабель было невозможно находиться подолгу вместе... По известным причинам и каким-то мне неведомым. Она наседала на меня морально, как саранча, даже если мы не спорили шёпотом о том, как нужно сделать тот или иной элемент, раздражение проскальзывало будто без повода, и после совместных с ней репетиций я был просто обессилен. Опасения сбылись, но не совсем так, как я предполагал. Крэг остановил нас где-то на середине с немногословным комментарием: "не то", и мы просто сделали финальную точку, чтобы на сегодня разойтись и вблизи больше не видеться. Я измученно ухватился за голову, отворачиваясь от служанки и вбегая по узким ступенькам замка, а та отбежала в сторону другой кулисы, едва удерживая в груди слезливые всхлипы. Драматичная пауза перед тем, как я отвернусь от маленького, подсвеченного софитами окошка. ― Всё, переходим к массовке. С вами будем переделывать номер, ― последняя фраза вогнала меня в противную внутреннюю дрожь. Столько затрачено сил на сопротивление её издевкам и заучивание лживых эмоций, что меня не на шутку начинала бесить предстоящая свежая порция общения с Изабель. Она и сама была вопиюще огорчена, злобно покосившись на меня, как на единственного виновника нашей общей неудачи. Ну и дерьмо... Брюнетка осталась на сцене, под затемнение к ней высыпало большинство артистов, томящихся всё это время за кулисами, а я наоборот, скрылся от надоевшего пронзительного света софит в темноту, покоившуюся в бархатных тканях, и вышел в коридор, чтобы посмотреть на грядущий танец Мишель и Карлоса из зала. Настроение было испорчено практически основательно: я спускался по лестницам в сторону одного из боковых входов у сцены под отдаленно дребезжащие басы в бодрой повседневной песне и гулкие синхронные шаги десятков артистов. За распахнутой дверью на меня вылилась вся густота звука, пока я торопливо закрыл створку, чтобы не пропускать в тёмный зал свет из коридора. В пути до бархатного зрительного кресла в средних рядах я не мог отделаться от всей душевной тяжести накатившей с новой силой, которую мне приносили репетиции с Изабель. Я даже начинал задумываться о том, что несправедливо то, сколько я трачу на них времени. Нехотя подняв глаза к пестрившей танцорами сцене, я вдруг немного отвлёкся от мрачных мыслей, вникая в драматургию номера. Среди артистов танцевала и Мишель, пока что в дальних рядах, незаметно для будущего зрителя приближаясь к переднему плану. Танцевала девушка без весёлого энтузиазма, как ей было положено по сценарию, но от этого не менее привлекательно и даже элегантно. Группы людей по двое-трое человек походили на механизмы часов, вымерено и асинхронно выполняя одни и те же действия. Это выглядело как нескончаемый танцевальный конвейер в перемешку с широкими периодическими улыбками и странными жестами мольбы, направленными к небу. Если бы я был далёк от расшифровки этого действа, я бы подумал, что на сцене собралась группа сектантов. Ломанная хореография, выражающая тяжёлый труд и упование на какие-то высшие силы, которые вознаградят усилия, вобрала в себя собирательный образ современных работников или древних земледельцев, поклоняющихся языческим богам ― перед залом представала система, где люди ― её будто безжизненные элементы. Завораживающая картинка, как калейдоскоп, одурманила мой разум, но не отнимала в голове места для Мишель: я всё следил за её попытками соответствовать этой системе, за нарочно грязными разворотами, выбивающихся из ровных линий, но более живыми и эмоциональными. И снова Макарти заставлял меня мысленно поразиться его особенному видению и незамысловатой фантазии. Массовый танец не просто двигал сюжет, а придавал постановке устрашающую глубокую атмосферу, заставляя задуматься даже таких, как я. ― Я думал, будет хуже. Вы впечатлили меня! ― По окончании одурманивающей весёлой мелодии, под конец номера казавшейся саундтреком к фильму ужасов, Мишель замерла у края сцены, тяжело вбирая воздух, будто всхлипывая. ― Повторим ещё пару раз для закрепления с учетом замечаний... Вторые линии, держитесь поближе к первым, чтобы не было такого большого прогала. В моменты, когда люди по одному забегают в кулису, а из другой выбегают произошёл рассинхрон, внимательнее пожалуйста. По музыке очень хорошо слышно, когда нужно шагать, так что, не торопитесь с этим, картинка смазывается. По хореографии, пожалуйста, Жак, ― Крэг передал микрофон в руки рыжеволосого мужчины и сел в своё кресло. Тихое незаметное зрительство в зале стало моим излюбленным времяпрепровождением последнее время ― меня это даже успокаивало. Наблюдая за работой театра, я старался контролировать дыхание, учащающееся от злости на Изабель, пока оно совсем не пришло в норму. Хореограф поимённо возился с каждым танцором, щедро раздавая замечания, а я облокотился руками и головой на ближающую спинку кресла, рассматривая стройную знакомую фигурку в свете прожекторов. Мишель была довольно небольшого роста по сравнению со всей этой толпой: такая аккуратная, терпеливая, ждёт своей очереди, потирая ладонями локти от едва заметного волнения. С собранными волосами она была совсем не такая, как та, что я узнал наедине.

***

Мы отпахали весь намеченный утром план, затем каждый танцор обучился трансформировать створки замка: Крэгу было важно, чтобы артисты по максимуму могли заменять спецгруппу в экстренных ситуациях. Во второй половине дня накал страстей утих, и находиться на сцене становилось не так опасно для самолюбия. Макарти, как ему было свойственно, покинул нас в три часа дня, и это уже никого не удивляло, но всё ещё подмывало меня задуматься над тем, что это может значить. Жак и оставшиеся хореографы разучили с нами несколько танцевальных связок с передвижными лестницами, сверху которых нам предстояло восседать. Удерживаться наверху оказалось сложной задачей с учётом приличной высоты до пола, но каждый главный персонаж в ходе хореографии задействовал эти необычные декорации. На это мы потратили ещё несколько быстро пролетевших часов, затем был объявлен отдых на несколько дней, что в зале встретило шумное радостное ликование. Лично я был в замешательстве, так как совсем недавно не знал, на что потратить свой единственный выходной. Танцоры направились к своим личным вещам, а некоторые одарённые и сразу за кулисы, пропав без вести на ближайшие полчаса; пока громкие довольные возгласы и несмолкающие диалоги не утихали, а уходившим хореографам было довольно легко заподозрить то, что коллектив не планирует собираться по домам, выжидающие их ухода артисты мысленно потирали ручки перед принятием крепкого алкоголя. Тогда взволнованный Жак попросил у скручивающего провода звукооператора микрофон на последнее предупредительное слово. ― Слушайте, мы взрослые люди с вами, все всё понимают. После вашего ухода здесь должна быть безукоризненная чистота. Хорошего уикенда, ― рыжий мужчина махнул на прощание словившему неловкую тишину коллективу и поспешно направился к выходу, за чем последовали затяжной одобрительный свист и демонстративное надевание картонных масок. Я выудил из сумки праздничный реквизит, подаренный Мишель, и проследил за тем, как последний человек из команды организаторов - звукооператор - покинул зал. Так труппа танцевальной постановки Макарти получила практически официальное разрешение на попойку в стенах именитой Бродвейской сцены. Так значит, среди подчинённых Макарти отсутствовал сухой закон: о таких вещах в лицо и не спросишь, а отважиться проверить на деле ― может стоить роли в постановке. Но если закон нарушает вся труппа, значит, нарушение нарекается исключением. Наставник же не станет увольнять всех работников одновременно... Мы окончательно подписали себе приговор, когда Карлос составил список участников, сбросивших ему на карту символическую сумму на затраты. Сменив роль принца на маску супергероя я вместе с предвкушающей разгоряченной толпой направился в заброшенное техническое помещение за сценой, где сегодня было устроено форменное безобразие. На несколько мгновений меня увлекло упование на алкогольные изыски: что же они прикупили на сегодняшний вечер? Когда я вошёл в прокуренное помещение с заколоченным окном и раскиданным поломанным реквизитом, послужившим импровизированными сидениями, Изабель наливала в полулитровый пластиковый стакан бесцветный напиток умопомрачительно резкого запаха поверх фруктового сока. Водка... ― Вы все тут фанаты страшного похмелья? ― Я осмотрелся вокруг, заглядывая в чужие стаканчики и слабо принюхиваясь, но в воздухе воцарился нескромный жгучий спиртовой запах, перебивающий любые другие приятные и неприятные ароматы. Не хотелось казаться брюзгой, но я был в большей степени фанатом благородного спиртного напитка с хорошей выдержкой солода в дубовых душистых бочках - виски, например, но точно не был фанатом этанола, безыскусно разбавленного водой. ― Пей, что дают, ― парень из массовки с пышной кудрявой шевелюрой и поднятой на лоб розовой маской, в которой я признал мультяшного героя, плеснул в пустой стакан остатки из распитой бутылки и бесцеремонно вручил мне. ― На сегодня наша цель - нажраться. Не отрывайся от коллектива, это будет не хорошо. Где-то я потерял свой алкогольный запал, наверное, на задворках театрального будущего: глядя на этого парнишку я невольно заключил, что, видимо, староват я уже для таких мероприятий. Хотя, это может быть единственной здравой мыслью за сегодняшний день после новости об очередных изменениях в сольном с Изабель номере, да и просто осточертело думать о всяком... Я даже растерялся немного, но не забыл понятливо кивнуть прежде, чем отправиться на поиски не испитой коробки сока под шумные, поддерживающие и уже довольно пьяные аплодисменты.

***

После нескольких стаканов чудодейственного коктейля я начал понимать смысл наличия масок: с ними пьяные лица, которые я даже не всегда узнавал, выглядели не так убого. Я таскался по коридору между действующей и брошенной гримёркой, пристраиваясь к чужим компаниям, молча посасывал через трубочку намешенное пойло и вслушивался в свежие сплетни буквально из первых уст: кого считают выскочкой, кого прикрывали во время опозданий, кто с кем перепихнулся. В какой-то момент обо мне случайно обмолвились, не заметив молчаливого присутствия, но я был такой поддатый, что даже не поблагодарил совершенно незнакомого человека, замолвившего за меня словечко. Что-то вроде: "он не так плох, старается влиться в коллектив..." Прогуливаясь на своих двух в сторону концертного зала, наверное, последний раз за сегодня, я играл с искусанной трубочкой во рту и думал о том, что я никого здесь не знаю. Кроме Карлоса, Изабель и, конечно, Мишель... Лица знакомые, мы пересекаемся, но я так и не запомнил ни одного из участника труппы, а ведь тем временем они все были талантливы... Наверное. Кругом одни ведьмы, зайчики, зелёные страшные морды. Я продолжал небрежно прогуливаться мимо всего этого зверинца и осознавать, что все они считают меня снобом, как бы я не старался сделать вид, что являюсь частью этого мероприятия. Возможно, я сильно прибеднялся, ведь я и не старался особо к ним примкнуть... А может, стоило это сделать... Женская шевелюра виднелась в одном из алых крайних концертных кресел. Девушка сидела одна в среднем ряду, ближе к сцене расположилась небольшая компания из человек пяти, неумело напевающих песни Бейонсе, периодически переходя на пьяный стеклянный визг. Я шёл по пролёту в сторону сцены, подходя всё ближе к одинокой инкогнито в маске, собираясь дерзко нарушить её одиночество. В конце концов, пора тряхнуть стариной и завести новые непринуждённые знакомства: это всегда помогало мне освободить дурную голову. Я даже не прочь был дать лишний повод местным светским сплетникам поддержать изъезженные усталые разговоры: одна навязчивая гадкая мысль приводила меня в опьяняющее поверх водки самодовольство. Она бы точно раскрасила свежими эмоциями эту заунывную вечеринку; я натянул маску плотнее. Не дожидаясь, когда незнакомка успеет понять, что рядом с ней возник человек, я бесцеремонно наклонился за поцелуем, притягивая её за непослушную голову, и настойчиво проник ей в рот влажным языком, ощущая, как от нас двоих разит спиртом, тепло обжигающим наши соприкоснувшиеся губы. Глубокий смачный поцелуй состоялся под свист и одобряющие визги немногочисленных зрителей: от неизъяснимо лакомого удовольствия, я ошеломлённо распахнул глаза, столкнувшись с зелёной маской, что вручил Мишель утром собственноручно.