-
Ему душно. Он чувствует, как пот стекает по его шее и капает на спину, но он обнаруживает, что на самом деле это его не сильно беспокоит. Он не может заставить себя заботиться о течке, когда каждый раз, когда он вдыхает, в него просачивается густая сладость, прогоняющая напряжение в его теле. Он придвигается ближе к запаху, его нос скользит по влажной от пота коже, и у него над головой возникает мягкий вздох… Джебом замирает, шок охватывает его, словно лёд, в болезненном контрасте с ленивым тёплым удовлетворением, в котором он только что купался. Джинён, должно быть, проснулся. Он осознаёт, как напрягся Джебом в его объятиях, в то время как его собственное сердце колотится под чужим прикосновением. Они застряли в тупике, и когда реальность возвращается, ни один из них не горит желанием сделать первый шаг. Наконец, разум Джебома вновь воссоединяется с его телом, и он дёргается назад, распутывая их конечности и почти падая с матраса в спешке, чтобы уйти. Он избегает взгляда Джинёна, хотя и чувствует его на себе, тяжёлый и выжидающий. Движение снова привлекает внимание к его телу, и теперь, когда он проснулся и не давится запахом альфы, он понимает, насколько отвратителен он сейчас. На каждом дюйме его тела пот, либо неприятно скапливающийся на коже, либо наполовину высохший липкой плёнкой. Беспорядок в его штанах безбожен. Вялый член, бёдра и бока покрыты спермой, и ощущение, что ткань штанов словно приклеилась к коже. Его волосы жёсткие от пота и отсутствия ванны, а его собственные феромоны достаточно густые, что их трудно переварить даже вместе с запахом Джинёна, снимающим остроту с тошнотворной сладости. Джинён. Чёрт. — Джебом, — его голос хриплый, от сна, или от последствий гона, или, может быть, от стресса, Джебом не уверен. — Ты куда? Он мог бы солгать и сказать, что он просто собирается умыться, а затем исчезнуть. На самом деле он мог бы делать всё, что угодно, но обнаружил, что делает то, что даётся легче всего. Он кривит губы в оскале и рявкает: — Прочь. — Куда? — Простыни шуршат, когда принц садится, но не решается придвинуться ближе в его сторону. — Тебе не следует бродить по замку одному в течку. Я имею в виду, что у Джексона никогда не было проблем, но всё же лучше перестраховаться, чем потом сожалеть… — Что, если я уже сожалею? — бросает Джебом. — Не могу же я на самом деле облажаться ещё больше, чем уже сделал, не так ли? Джинён на мгновение замолкает, оставляя того бороться со странной, уродливой эмоцией, что скручивается у него в животе, и он не может понять, откуда она взялась. — Облажаться, мм? — наконец спрашивает Джинён. Слова заставляют Джебома вздрогнуть, перекидывая его обратно во времена в Солуне, когда он стоял перед своим отцом и с ним обращались как с проблемой, которую нужно решить. — Что в этом нового? — грубо говорит он. Джинён издает резкий звук, который, вероятно, должен быть смехом, но он кажется плоским и острым, как лезвие, проходящееся по ушам Джебома. — Я думал, что всё, наконец, пошло в правильном направлении. — Верно, — усмехается Джебом. — Нет ничего лучше глупого гормонального траха, чтобы взять омегу под свой контроль. — Ты серьёзно? — спрашивает Джинён, и Джебом улавливает это, ту искру, что лежит в основе его холодного поведения. — А как насчёт всего этого… сближения? — Джебом слышит смущение в его голосе. — У тебя создалось впечатление, что я пытаюсь «контролировать» тебя? — Он ёрзает на кровати, двигаясь чуть ближе к Джебому, но даже этот маленький жест заставляет сердце бешено биться в груди. — На самом деле, что в случившемся создало у тебя впечатление, что у меня было что-то вроде контроля над тобой? — Ты… — Джебом стискивает зубы. — Тогда, может быть, тебе стоило взять себя в руки. Может быть, тогда я бы не стал трахаться… — Он обрывает себя глубоким, разочарованным полустоном, но мысль завершается в его голове: Может быть, я бы не хотел этого так сильно. Его поражает смутное воспоминание о том, как он бросился на Джинёна, как он умолял и сгибал ногу, как собака. Боже, он назвал Джинёна альфой, простонал это для него, умоляя позволить ему кончить. Он резко встаёт с пола. Он не может находиться здесь, не может, чтобы его голова больше была затуманена Джинёном, не может выносить подавляющих омежьих мыслей, правящих его телом, заставляя его хотеть снова прижаться к Джинёну, несмотря на то, что он должен испытывать отвращение, ему должно быть противно… Он пытается уйти, но слышит, как Джинён выбирается из постели, по-видимому, чтобы последовать за ним. Джебом резко оборачивается, готовый проклясть его, готовый сразиться с ним, если это то, что он должен сделать, чтобы его оставили в покое. Но Джинён держится на расстоянии, и он не выглядит сердитым или таким, словно собирается поставить Джебома на место. Он же понимает, что это первый раз, когда он действительно смотрит Джинёну в лицо с тех пор, как они проснулись, и принц выглядит совсем не так, как он ожидал. Джинён выглядит жутко уставшим, несмотря на то, что они просто спали, и Джебом вспоминает, что раньше, до этого, альфа вовсе не спал. У него мешки под глазами, и он зажат, выглядя измученным и маленьким. — Джебом, — снова говорит он, и на этот раз в его голосе звучит мольба. — Не уходи. Джебом стоит на пороге, не уверенный в том, чего именно хочет от него его тело. На самом деле, он очень хорошо знает, чего хочет его тело — оно хочет вернуться к Джинёну и спрятаться в изгибе его шеи до тех пор, пока ему не придётся больше думать, пока единственное, что будет проходить через его мозг, — это покой, приносимый запахом альфы. Джебом с трудом сглатывает. Он очень хорошо знает, чего хочет его тело. Он просто не уверен, он ли это или…что-то другое. А потом кто-то касается его пальцев, и он понимает, что Джинён тянется к нему. Джебом отдергивает руку, а Джинёт замирает со своей вытянутой и не сводит глаз. Им инстинктивно пятится, чуть не спотыкаясь о собственные ноги в спешке, чтобы отступить в угол и оскалить зубы. Он, должно быть, представляет собой ужасную картину — как раненое животное, дикое и безмозглое. «Вероятно», — думает он с отвращением к себе, обрушивающимся на него, не так уж сильно отличающимся от того, как он выглядел, когда умолял Джинёна прикоснуться к нему во время течки. Боже, он отвратителен. — Джебом, пожалуйста, — умоляет Джинён, поднимая руки, сллвно пытается успокоить напуганного зверя. — Я не пытаюсь сделать тебе больно… — Ты уже сделал достаточно, — раздражается Джебом, крепко обхватив себя руками. Как будто есть какой-то смысл пытаться спрятаться. Как будто это может заставить Джинёна не видеть каждую его часть, которую он уже так отчаянно открыл для него. — Я сделал только то, о чём ты меня просил, — раздражённо замечает принц. И разве это не самое худшее? Что Джебом зашёл так далеко, настолько подчиняясь какой-то извращенной шутке физиологии, что сам напросился на это? — У меня… у меня была течка, я не… — Голос Джебома прерывается, прежде чем он повторяет: — У меня была течка. — А у меня был гон, — отвечает Джинён, наконец повышая голос. — Ты думал, я просто… просто ждал, когда ты станешь уязвимым, чтобы я мог… Что я сделал, чтобы заслужить такое отношение к себе? — Разве этого было недостаточно? — Тогда прости меня, — холодно говорит Джинён, — за то, что я принял твои слова за чистую монету. Прости меня за то, что я думал, что мы равны и что я могу доверять твоему суждению. — Это… это не то, что я имел в виду, — протестует Джебом. — Ты знаешь, что я не это имел в виду. — Тогда что ты имел в виду, Джебом? — огрызается он. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь. Я не… — Он издаёт тихий, побеждённый звук и опускает голову в ладони. — Скажи мне, что я делаю не так. Скажи мне, как это исправить и сделать лучше, потому что я ни черта не понимаю. — Вы… вы все относитесь ко мне как к жалкому существу, — выплёвывает Джебом. — Нет, — резко отвечает принц. — Ты же знаешь, что нет. — Но… — Джебом с трудом подыскивает слова, чтобы выразить угрюмые, искажённые эмоции, угрожающие задушить его. — Ты смотришь на меня так, будто тебе жаль меня и… — Я не могу жалеть тебя? — недоверчиво спрашивает Джинён. — Что, значит, только тебе позволено это делать? — Нет, — отрицает он, но может сказать, что они оба знают, что это пустые слова. Джинён смеётся, но смех этот неровный, слегка сумасшедший. — Тебе не обязательно любить, или хотеть меня, или… вообще ничего, — говорит он устало, — но, пожалуйста… будь честен со мной. Или, по крайней мере, будьте честен с самим собой. — Как? — требует Джебом, дискомфорт пробегает по нему волнами от того, что на него обращают внимание. — Ты ненавидишь быть омегой, — категорично произносит Джинён. — Да, я терпеть не могу это дерьмо, — отвечает Джебом. — На моём месте ты бы тоже ненавидел это. — Ты этого не знаешь, — говорит Джинён. Джебом фыркает. — Почти уверен, что знаю… — Прекрати, — выпаливает он. — Перестань просто… предполагать что-то обо мне. Перестань думать, что мы все считаем тебя ниже себя. Перестань относиться ко мне как к козлу отпущения за своё отвращение к себе. Рот Джебома закрывается. Джинён сжимает губы в линию, но его глаза по-прежнему дерзки. — Перестань думать, что мы все тебя ненавидим, — тихо говорит он, — только потому, что ты ненавидишь себя. Джебом отшатывается, словно ему нанесли физический удар. — Это… ты не можешь… так говорить, — отвечает он, но его голос срывается, и он звучит неуверенно даже для собственных ушей. — Что, если это нужно было сказать? — спрашивает Джинён. — Нет, — хрипит он. — Заткнись, это… Слова подводят его. Какая-то часть его хочет наброситься на альфу, заскрежетать зубами, сжать кулаки, выпустив когти и разорвать его на части своими руками так, как Джинён крепко разорвал его на части своими словами. Но всё это далеко, словно под водой, словно эта знакомая, лёгкая ярость тонет под потоком чего-то другого, чего-то нового. Она давит ему на грудь, его дыхание прерывается, когда он, пошатываясь, возвращается к двери. На этот раз Пак не делает ничего, чтобы остановить его, когда Джебом вырывается из комнаты.-
Воспоминание о словах Джинёна, кажется, въезжает в мозг, проникает под кожу и гудит в голове, когда Джебом спотыкается. Прочь — единственное направление, которое он имеет в виду, пойманный в ловушку своих собственных мыслей, когда его ноги ведут его вслепую. Поэтому его не должно удивлять то, что он оказывается в знакомом окружении садов. Хотя сейчас оно ему не так знакомо. Его обычно спокойное убежище кишит людьми, вооруженными инструментами для покоса травы, столбами и тяжёлыми рулонами розовой ткани, и он смотрит на это в ужасе. Он измотан от… всего, на самом деле, и это странное вторжение в его пространство — просто ещё один груз на его плечах. Он смотрит на своё дерево, цветы которого осторожно раскрываются в лучах весеннего солнца, и думает о своём разговоре с Ёнхёном. Думает о том, как Ёнхён велел ему поговорить с Джинёном, думает о том, как Джинён умолял его сделать то же самое, думает о чувстве вины, что терзало его и росло в груди. Он достаточно вырос, чтобы бороться с отвращением, глубоко засевшим у него в животе. Ненависть к себе, думает Джебом, которую Джинён так точно определил и вызвал. Он уворачивается от слуг, пробираясь в сад, не обращая внимания на откровенные взгляды и неловкие прерванные приветствия, которые следуют за ним. Однако, добравшись до своего дерева, он резко останавливается. Ствол украшен, обёрнут толстыми полосами шёлковых лент в замысловатые узлы, совершенно неприступен, если только Джебом не хочет навлечь на себя гнев того бедного слуги, что обвязал его в первую очередь. Он проводит рукой по шёлку, чувствуя шероховатость ствола сквозь ткань. Он пытается игнорировать гул разговоров вокруг себя, в котором отчётливо слышится шиканье, дающие ему понять, что они говорят именно о нём. Однако он замечает, когда шум резко обрывается, и он напрягается, ожидая, что произойдет. — Эй, там, — слышится голос, пиля память Джебома, но является недостаточно знакомым, чтобы он мог его узнать. Лёгкие шаги приближаются, пока кто-то не встаёт рядом. Его окутывает запах альфы, но он не чувствует ничего, кроме отдалённого притяжения. — Что ж, гон протекакает отлично, да? — Фантастически, — говорит Джебом. Когда он поворачивается, он сталкивается с мужчиной ниже его ростом, с чертами лица столь же резкими, сколь и красивыми. — Марк? — Джебом, — признает мужчина. — Знаешь, я чувствовал твой запах из библиотеки. Смущение разгорается на щеках принца. — Это… течка, понимаешь… — Даже сейчас его тело кажется липким и неприятным, будто он ждёт предлога, чтобы снова погрузиться в несвязность и потребность. Проведя это время с Джинёном, даже спя рядом с ним, у него, кажется, унесло, по крайней мере, часть отчаяния, но это кажется робким и ненадёжным. — О, я не об этом, — пренебрежительно говорит Марк. — Я о том, что ты чертовски сильно пахнешь. — Это… да, — смущённо отвечет Джебом. — Знаешь, тебе действительно не следует сейчас находиться вдали от него, — говорит Марк, его тон тщательно балансирует между отчитыванием и нежностью. — Пошли, давай отведём тебя обратно в замок. — Что с вами, братья? — Джебом недовольно ворчит, но следует примеру Марка, когда они направляются обратно через сады к замку. Слуги расступаются перед ними, как море расступается перед штурвалом корабля, плавно сохраняя безопасную дистанцию, что Джебом ценит. — Вы что, ребята, все просто ждёте, пока я совершу ошибку, а потом набрасываетесь на меня? — Хакён хотел, чтобы мы особенно внимательно следили за происходящим сейчас, — признаётся Марк. — Но по большей части, тебя просто… очень легко понять, что касается твоего плохого настроения. — Серьёзно? — При этих словах Джебом опускает подбородок. Он всегда думал, что ему лучше удаётся усваивать свои проблемы, но если то, как все, от Хакёна до Марка, реагировали на него, свидетельствует о чём-то, это, вероятно, неправда. Он думает об обиженном выражении лица Джинёна. На самом деле это определённо неправда. — Да, — говорит Марк. — Но всё в порядке, ты сейчас имеешь дело с большим количеством проблем. Хакён действительно хочет взять над тобой опекунство, мне кажется. — Не думаю, что девери так работают, — отвечает Джебом. Марк пожимает плечами, прежде чем открыть вход в башню, и жестом приглашает Джебома войти. — Я обычно не мешаю Хакёну получать то, что он хочет, независимо от того, «как всё работает». — Он задумчиво смотрит на Джебома. — Ты ему действительно нравишься. Но ты должен перестать причинять боль Джинёну. Я имею в виду, независимо от того, как сильно ты ему нравишься, это его младший брат. Джебом хотел бы свернуться в клубок при напоминании о том, что он причинил Джинёну боль. Он хотел бы цепляться за свои старые представления о том, что Джинён причиняет ему боль, просто будучи альфой, будучи его альфой. Но чем больше он думает об этом, тем больше он не видит ничего, кроме широко раскрытых глаз Джинёна, приоткрытых губ и дрожащих рук. Он не может перестать слышать боль в его голосе и не может перестать чувствовать, как колотится его сердце под его прикосновением. — Я не… знаю как, — тихо говорит Джебом, — перестать причинять ему боль. Марк приподнимает бровь. — Думаю, может быть, не кричать на него было бы хорошим началом. — Но всякое случается, — отвечает Джебом. — Всякое случается, и мне становится страшно, и я просто… я не знаю, что делаю. Всё чертовски страшно, и я не… — Джебом? — перебивает Марк. — Что? — Это всё, что ты мне сейчас рассказываешь? — Марк ждёт, когда Джебом отрывисто кивнёт ему. — Скажи это ему, а не мне. То, что ты рассказывал Ёнхёну раньше? Скажи это и Джинёну тоже. — Это… другое, — говорит Джебом. — Это сложнее. — Неужели? — Марк задумывается. — Или ты сам просто усложняешь ситуацию больше, чем нужно? Он не может ответить на это. Он даже не знает, с чего начать, поэтому они продолжают свой путь вверх по лестнице в тишине. Марк, похоже, доволен тем, что позволил Джебому погрузиться в свои мысли, вместо того чтобы продолжать разговор. Он останавливается, прежде чем они достигают площадки, где находятся покои Джинёна — их покои, как предполагает Джебом, — вместо этого он останавливается перед дверями в библиотеку. Джебом почти уже спрашивает, почему, но потом чувствует сильный запах Джинёна, притягивающий его, прямо здесь. Марк не даёт принцу ничего, кроме безмолвного кивка, прежде чем они расходятся. Он остаётся один на пороге библиотеки — на самом деле это нейтральная территория, но ему кажется, что он рискует войти в пространство Джинёна, несмотря на то, что сам он проводил здесь целые дни. Заманчиво развернуться на пятках и уйти теперь, когда Марка нет. Он мог бы просто спрятаться в их спальне, отодвинуть трудный разговор, который у них скоро произойдёт, как можно дальше, но мысль о том, чтобы оставить Джинёна в библиотеке, зализывать свои раны, возможно, размышлять над словами Джебома так же, как Джебом размышлял над словами Джинёна, — ему не нравится. Не в свете его разговора с Марком, или разговора с Ёнхёном, или вины, которая выросла до такой степени, что почти задушила его. Поэтому Джебом делает глубокий вдох и толкает тяжелую деревянную дверь, чтобы проскользнуть внутрь. Взмах двери по ковру, должно быть, предупредил Джинёна о его появлении, потому что, к тому времени, когда Джебом закрывает за собой дверь, он уже смотрит вверх. Альфа свернулся клубком на одном из диванчиков с увесистой книгой на коленях, выглядя маленьким и юным. Это только усиливает чувство вины в животе Има. — Джебом, — натянуто говорит принц. — Я… я разговаривал с Марком, — неловко произносит тот. — Я знаю, — отвечает Джинён и задумывается, но больше ничего не говорит. Его взгляд возвращается к книге, лежащей у него на коленях, и Джебом остается стоять перед ним, чувствуя себя неловко и брошено. — Тогда, — пытается продолжить он. — Что ты читаешь? Джинён тяжело вздыхает. — Почему ты спрашиваешь? — Выглядит интересно, вот и всё, — уклоняется Джебом. Это звучит лучше, чем давай поговорим о странном сексе, подпитываемом гормонами, и последующей ссоре, которая у нас была. — Ты даже название не видишь, — резко отрезает Джинён. — Я просто хотел спросить, — говорит Джебом, защищаясь. Джинён фыркает. — Конечно. Ты ведь так заботишься о моих увлечениях. — Он потирает висок, словно пытается унять головную боль. — Джебом, — говорит он твёрдо. — Если ты здесь только для того, чтобы снова наорать на меня и обращаться со мной, как с каким-то огромным плохим волком, который охотится на тебя, у меня действительно сейчас нет сил. Давай отложим это на следующую неделю, когда я не буду чувствовать себя… вот так. — Несмотря на небольшую неловкость в конце, он удивительно спокоен и отстранён, говоря это. Джебом не знает, говорил ли он когда-нибудь так сам. Он не может немного не позавидовать Джинёну за его природное самообладание. — Я не хочу кричать, — неуверенно говорит принц. — То есть, я всё ещё вроде как хочу, но я не собираюсь. — Впервые, — холодно отвечает Джинён, прежде чем тот успевает огрызнуться на это — и, боже, он этого хочет, — Джинён возвращается к своей книге и больше ничего ему не говорит. В животе у омеги скручивается ком разочарования из-за того, что его не слушают, из-за того, как Джинён так пренебрежительно относится к нему, когда он стоит прямо перед ним и пытается, чёрт возьми, что ещё может сделать Джебом, кроме как попытаться… Ох. Эта… эта боль, этот гнев, эта бурлящая несправедливость под его кожей. Должно быть, именно так чувствовал себя Джинён с тех пор, как они встретились. Он так сильно хочет, чтобы Джинён послушал его прямо сейчас, понял, что его неуклюжие попытки исправить ситуацию — это всё, что он может сделать. Он хочет этого так сильно, что у него болит живот, желание не так сильно отличается от того, которое привело его в объятия Джинёна. Но сейчас, в этом желании нет никаких гормонов, которые можно было бы винить в этом. Это Джебом, сам по себе, мучимый чувством вины и смертельно уставший, и перед ним так много ошибок, что он не знает, как начать исправляться. — Джинён, — тихо говорит он. Сначала он думает, что просто ещё больше разозлит альфу, но в его голосе должно быть что-то от этого болезненного осознания, которое просочилось, потому что Джинён делает глубокий вдох, закрывает книгу с лёгким пыхтением и откладывает её в сторону. Но ничего не говорит. Ещё нет. Джебом топчется ногами на одном месте, ощущая податливость мягкого коврика под ними и желая, чтобы Джинён был таким же мягким. С другой стороны, Джинён таким и был. Он не виноват, что Джебому потребовалось так много времени, чтобы осознать упущенную возможность. Он прочищает горло. — Я всё испортил, Джинён. Принц почти незаметно напрягается, словно надевая маску на лицо. Джебом не осознавал, насколько открытым был Пак с ним в последнее время, пока не увидел, как дверь захлопнулась у него перед носом. — Всё нормально, — оживленно говорит Джинён. — Давай не будем об этом. — Это так контрастирует с их последним разговором, когда Джинён недвусмысленно сказал ему, что он облажался, но был так готов слушать. Прямо сейчас Джебому кажется, что он колотит кулаками по кирпичной стене и молится, чтобы она сдвинулась. — Нет, — настаивает Джебом. — Это не нормально. Нам нужно поговорить… — Нам не нужно, Джебом, — говорит он, и его голос становится резким. Его взгляд твёрд, как кремень, а рот сжат в тонкую линию. «То, что ты мне сейчас рассказываешь», — сказал Марк. «Скажи это ему, а не мне». Джебом прерывисто вздыхает. — Там, откуда я родом, — начинает он, — всё по-другому. Так по-другому, Джинён. И я знаю, что говорил тебе это, но… не знаю. Когда я рос, мои родители были моим единственным реальным примером отношений альфа-омега, которые я смог увидеть вблизи. Я имею в виду, что дворяне были бы связаны узами и всё такое, но омеги никогда не общались с настоящими королевскими особами. Нет, если только они не оказывали… определенные услуги, я полагаю. — Он тяжело сглатывает, глядя на Джинёна, что застыл в своём кресле. — Зачем ты мне это рассказываешь? — спрашивает он. — Потому что Марк велел мне, — отвечает Джебом. — И ты… не ошибся, тогда. Когда ты сказал, что я не хочу быть омегой. Джинён вздрагивают при упоминании их последнего разговора. — Я был… резок, — неохотно говорит он. — Да, был, — соглашается Джебом. — Но ты не ошибся. — Это больно признавать, это напоминает ему то, как он возвращался домой из сада и ему приходилось выковыривать занозы из своих чувствительных ладоней. Но в это же время наступало и облегчение, что приходит от изгнания того, что терзало его всё время. — Я не должен был… я должен был понять, — продолжает он, не в силах остановить слова сейчас. — Я должен был понять, что причинил тебе боль, что причинил тебе боль и… — Эмоции болезненно подступают к его горлу, и он неловко откашливается, глядя себе под ноги. — Это было неправильно с моей стороны говорить все эти вещи. Или предполагать что-то о тебе. Это самое большее, что он смог сделать, чтобы взять назад всё, что он сказал и сделал с Джинёном с тех пор, как сюда приехал. Он ожидает почувствовать себя трусливым, безвольным или потерявшим что-то. Вместо этого кажется, что он движется вперёд впервые за долгое время, опустошая карманы на ходу и чувствуя себя легче с каждым шагом. Джинён принес Джебому столько извинений, а Джебом отталкивал их столько же раз, но теперь он понимает, что ему не хватает, что ему нужно сказать. — Прости, — шепчет он сухим и потрескивающим, как старый пергамент, голосом. — Прости меня, Джинён. Так же быстро, как Пак надел на лицо маску, так же быстро она ускользает. Будто он ждал, будто он хочет впустить Джебома, вместо того, чтобы держать на расстоянии. Его глаза смягчаются, губы приоткрываются, и он выглядит таким милым, что чувство вины снова пронзает грудь. Но становится не так больно, когда Джинён тихо говорит: — Спасибо. Совсем не больно. — Ты прав, — продолжает он приглушённым голосом. — Это… это не нормально. Всё было не так хорошо. — Я знаю, — говорит Джебом, и теперь, когда он начал, кажется, что он уже не может остановиться, потому что следующие слова, которые срываются с его губ: — Мне действительно жаль. — Сейчас я верю тебе, — отвечает Джинён. — Это просто тяжело, потому что… Я не знаю, чего ты хочешь, Джебом. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Им. Однако он не пытается защититься. Он тщательно сохраняет свой мягкий тон, оставляя место для Джинёна, чтобы протянуть руку и встретить его на полпути. — С тех пор, как я увидел тебя, я… я хотел, чтобы ты был настолько счастлив, насколько я мог сделать это для тебя. — Джинён смотрит в пол, не встречаясь с ним глазами. Джебом благодарен за это. Он не знает, сможет ли справиться с этим, пока Джинён так излагает свои эмоции. — Но мне показалось, что ты возненавидел меня ещё до того, как я поздоровался. И я… я думаю, я могу понять, почему. Почему тебе всё равно не понравилась бы мысль обо мне. Но я не думал… я надеялся… — Он издаёт разочарованный стон в глубине горла, запинаясь в своих словах. — Я думал, ты увидишь. Я думал, что если я просто постараюсь достаточно сильно, чтобы ты понял, что я не… что тебе не нужно меня ненавидеть. Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня, Джебом. Голос Има кажется сухим и болезненным, когда ему удаётся сказать: — Тогда чего ты хочешь? — Я хочу, чтобы ты дал мне шанс, — отвечает Джинён. — Я хочу, чтобы ты позволил мне попробовать. Это всё, чего я хочу. В его голосе звучит отчаяние, чувство, которое Джебом слишком хорошо знает. Стыд омывает жгучую боль, которую он так долго носил в груди, слегка смягчает её, ровно настолько, чтобы Джебом перестал видеть стены, которые он построил вокруг себя, и начал видеть Джинёна. Джинён, сидящий перед ним, эмоции пробегают по его лицу более дико, чем когда-либо видел Джебом. Разочарование, боль, отчаяние — даже если Джебом не мог ясно уловить это, написанное на лице принца, он мог чувствовать это в угрюмом оттенке, витающем вокруг запаха Джинёна. Однако видя его таким, видя лицо Джинёна таким открытым для него, просто ожидая, пока Джебом прочтёт это, он чувствует себя… лучше. Такое чувство, что Джебом сделал шаг вперёд в разрешённый воздух и падает, падает, падает. Но Джинён находится прямо здесь, тихо повторяя: — Пожалуйста… дай мне попробовать. И Джебом, впервые за долгое время, вновь ощущает землю под ногами. Он непредсказуемо смещается, его опора неуверенна, но, по крайней мере… по крайней мере, он может снова сделать ещё один шаг. По крайней мере, он может продолжать двигаться вперёд. — Я хочу, чтобы ты попробовал, — неуверенно произносит Джебом. — И я знаю, что не давал тебе много места для этого. Я знаю, что… пытался прогнать тебя. И мне очень жаль. — Тебе не нужно повторять это снова и снова, — бормочет Джинён. — Я хочу, — говорит Джебом, его упрямая черта просвечивает насквозь. — Мне нужно многое наверстать. Джинён фыркает от смеха. Это такая редкость, когда Джебом действительно мог издавать счастливые звуки, но это кажется большим прогрессом, чем что-либо другое, просто этот простой, сладкий звук. — Ты действительно так думаешь, — соглашается Джинён. — Однако у нас есть время. «Так и есть», — понимает Джебом. На самом деле у них есть столько времени, сколько им нужно. Слова Ёнхёна о том, что он проведёт остаток своей жизни, злясь на кого-то, звучат в его голове, когда он смотрит на Джинёна. Тот свернулся на мягком диване, но сейчас не выглядит таким уставшим. Он устал, конечно, но теперь в линии его плеч появилась лёгкость, отсутствие напряжения, с которым Джебом может быть связан. Его разум покидает комнату, понимает Джебом. Не нужно предполагать слишком многого и вдаваться в его пространство. В том, как Джинён обращается с Джебомом, есть характерная осторожность. Поначалу Им предполагал, что это из-за его статуса, но чем больше он наблюдал за ним, тем больше понимал, что Джинён просто осторожный человек. Это заставляет Джебома чувствовать себя немного глупо, думая, что это как-то связано с тем, что он был омегой. Джинён, похоже, имеет склонность заставлять Джебома чувствовать себя немного глупо в целом. Ему придётся поработать над этим. Но прямо сейчас он видит пространство, которое покидает Джинён, и… не обижается на это, точно, но есть первобытная часть его, которая была отодвинута в сторону для этого рационального разговора. Затяжные струйки его угасающей течки всё ещё пронизывают его, и даже несмотря на то, что худшая из сексуальных потребностей прошла, всё ещё есть то глубокое желание быть рядом. В Джебоме всё ещё есть часть, которая отступает от этой потребности. Он задаётся вопросом, всегда ли так будет. Но есть также часть, которая помнит успокаивающее тепло рта Джинёна на его метке, то, как он баюкал его лицо, то, как он обещал ему всё, что тот хотел, даже когда был в агонии, и эта часть его хочет преследовать Джинёна и сократить расстояние между ними. Джебом довольствуется тем, что говорит: — Если бы ты снова хотел подрочить в библиотеке, ты мог бы просто сказать мне. Джинён захлопывает книгу так быстро, что его пальцы почти причиняют побочный ущерб. — Прошу прощения? — Шипит он, сузив глаза до щёлочек, но его уши горят ярко-красным, что выдает его смущение. — Это… это другое, когда у тебя гон, ты же знаешь, что… Джебом не может удержаться от смеха, громкого и яркого, и он видит, как на лице Пака появляется шок, прежде чем он тоже начинает смеяться. — Я никогда не слышал, чтобы ты так смеялся, — говорит Джинён, его губы изогнуты в улыбке, от которой уголки его глаз морщатся таким прекрасным искренним образом. Джебом потирает затылок. — В последнее время я был немного напряжён. — Немного, — вторит Джинён. — Да что ты говоришь? Джебом фыркает. — Да, совсем чуть-чуть. Улыбка всё ещё цепляется за уголки рта альфы, теперь она мягче, но не менее очаровательна. — Правда, ты хочешь, чтобы я встретился с тобой позже в спальне? Его глаза расширяются, когда он осознает предполагаемое значение своих слов. — Не… не обязательно для секса, я просто имел в виду, что, поскольку это наши общие покои, знаешь, наше жилое пространство… — Я не хочу, чтобы ты встречался со мной там позже, — перебивает Джебом. Он устал, и любимое кресло Джинёна выглядит уютным, а его пара пахнет комфортом, в котором он остро нуждается после стресса последних нескольких дней. — Ох, — выдыхает Джинён, опуская лицо. — Всё в порядке, я просто останусь здесь… — Можно я посижу с тобой? — спрашивает Джебом. — Ох, — вновь издаёт звук Джинён, но на этот раз совсем по-другому, приятно удивленный и тёплый. Джебом думает, что, возможно, он мог бы привыкнуть к тому, что Джинён так реагирует, разговаривая с ним. Забавно, как застенчиво чувствует себя Джебом, сидя рядом с Джинёном на диванчике. Это почти похоже на ханжество, то, как он не сидит слишком близко и не полностью расслабляется, откинувшись на спинку дивана, держа руки на коленях, чтобы те не блуждали. Они достали друг друга, чёрт возьми. Но Джебом знает, как выглядит Джинён, когда кончает, каков он на вкус, когда стонет его имя… И это ужасный ход мыслей для развлечения. Джебом логически осознает это, но в нём осталось достаточно тех гормонов, что привели их в этот беспорядок, чтобы он позволил себе придвинуться ближе, прижимаясь к Джинёну бедром. Он слышит, как дыхание Джинёна прерывается от одного этого невинного прикосновения. Его запах усиливается, и Джебом не может удержаться, чтобы не прислониться к альфе, и теперь его висок покоится на его плече. Он до сих пор не может поверить, насколько сильно этот простой контакт может повлиять на него, но он сразу же чувствует это — напряжение спадает с него так же уверенно, как если бы он погрузился в тёплую ванну, беспокойство вылетает из головы, удовлетворённость проникает в самые его кости. Рядом с ним он тоже может почувствовать своё влияние на Джинёна. Пак ощущает себя мягким, податливым, когда омега всё больше и больше облокачивается ему на бок. С каждым вдохом их запахи смешиваются всё больше и больше, пока не становятся неотличимыми друг от друга. Аромат окутывает Джебома, как одеяло, тёплое и толстое, но на этот раз не удушающее. Вместо того, чтобы наполнять Джебома отвращением, это успокаивает его. На этот раз он не чувствует себя опьянённым. Он не чувствует себя обескураженным, измученным или бредящим от гормонов. Хотя это всё ещё легко. И когда он засыпает, снова окутанный присутствием Джинёна, он думает, что, возможно, всё это очень просто. Как сейчас.