цветение

Джебом ощущает тепло, как по запаху, что окутывает его, так и физически. На мгновение он задаётся вопросом, не находится ли он сейчас на окраине Солуна, дремля под деревом вместе с Ёндже, а их вкусные находки с рынка разбросаны вокруг. Когда реальность просачивается обратно, он понимает, что ни за что больше не вернётся в Солун, и в любом случае никто не будет готовить пироги с пряностями, о которых он всегда думает в это время года. Но всё равно ему приятно. Достаточно хорошо, чтобы позволить себе расслабиться в сладком тепле, даже если это не тот знакомый блеск солнца Солуна. Идиллическое чувство омрачается шипением шёпота и хихиканьем. Джебом приоткрывает глаз и видит два ухмыляющихся лица слишком близко, чтобы чувствовать себя комфортно. — Какого хрена? — хрипит он. — Я же говорил вам, что так вы его разбудите, — слышится сверху. Джинён. Он звучит раздражённо, но с любовью, и как только принц узнаёт мальчиков перед собой, он понимает почему. Со стоном он садится, морщась от скованности в пояснице и засохшего пота, покрывающего тело. — Ага, — комментирует БэмБэм. — Я тоже сделал такое лицо, когда вошёл и почувствовал твой запах. — Ты что, шутишь? — вмешивается Югём. — Я такое лицо сделал, когда увидел пятно, которое он оставил на кресле в библиотеке… — Нет, нет, — поправляет БэмБэм. — Это лицо было больше похоже на это. — Он кривит лицо в невероятно уродливом выражении и начинает притворяться, что его тошнит, будто вот-вот вырвет. Югём, очевидно, находит это забавным и валится БэмБэму на бок, визжа от ликования. Джебом стонет и поворачивается, чтобы зарыться лицом в тепло, в котором он только что спал, но замирает, когда до него доходит смысл всего сказанного. Его глаза взлетают вверх, чтобы встретиться со взглядом Джинёна, что уже прикован к нему и смотрят настороженно. — Извини за этих детей, — нейтрально говорит он. — Я пытался заставить их остановиться. — Всё в порядке, — отвечает Джебом. — Я всё равно не должен спать в такой позе слишком долго, это убийство для моей спины. Джинён кивает, каждая линия его тела тщательно выдержана, словно он сейчас находится в суде, а не делит двойной диванчик со своей парой. С другой стороны, думает Джебом, он не может винить его. В конце концов, в последний раз, когда Джебом заснул рядом с ним, Джинён проснулся от колючих оскорблений и обвинений. Было бы легко снова погрузиться в тот раз. Теперь, когда облако тепла должным образом рассеялось и Джебом может дистанцироваться от своих гормонов, он мог бы вернуться во всё это назад и снова спрятаться за стенами, которые он строил вокруг себя. Но когда он смотрит на Джинёна, такого осторожного, такого нежного только для него, мысль о том, чтобы бросить в него жестокие слова, заставляет желудок неприятно скручиваться. Он избавляется от необходимости решать, что ответить, благодаря трели Югёма: — Ты слышал от Чонгука, что вчера он работал в саду, и, по-видимому, Джебом-хён вышел туда прямо так… — Нет! — взвывает БэмБэм. — Я бета, не подвергай мои невинные уши такому… — Я тоже, но если бы мне пришлось это услышать, то и ты тоже… — Вон, — рявкает Джебом, смущение заливает его лицо жаром, когда он спрыгивает с дивана и толкает мальчиков-слуг к двери. — Убирайтесь, уходите, вы здесь не нужны, до свидания… — Мы приготовим для вас горячую ванну, — обещает Югём, даже когда его отталкивают. — Поскольку вам это явно нужно, —добавляет БэмБэм. — Стоит только оставить этих альф и омег одних на один день, и весь ад вырывается наружу, клянусь… Джебом с решительным стуком закрывает за ними дверь, дожидаясь, пока их болтовня затихнет на лестнице, прежде чем повернуться, прислонившись спиной к двери, лицом к Джинёну. Между ними стоит напряжённое молчание, потенциал которого переплетён со страхом и слишком многими прошлыми ошибками. — Ты действительно выходил вот так? — наконец спрашивает Джинён. Джебом с трудом сглатывает, всё ещё чувствуя, как стыд заливает его лицо красным жаром. — Я был в панике, — говорит он. — Ты сказал такие вещи, и это было… с этим нужно было справиться. Я на самом деле не беспокоился о своём внешнем виде, особенно когда не ожидал, что в саду будет так много людей. — Он хмурится. — Не говоря уже о том, что дома, даже если слуги сплетничали, они не были такими… такими… — Бессовестными? — подсказывает Джинён. — Иногда я задаюсь вопросом, не падёт ли когда-нибудь наше королевство только потому, что слуги будут слишком заняты шутками, чтобы на самом деле поддерживать жизнь в замке, и вся королевская семья вымрет. — Я не могу сказать, предпочитаю ли я, чтобы они говорили всё это мне в лицо или за моей спиной, где мне не нужно об этом беспокоиться, — ворчит Джебом. Пак расплывается в улыбке. — Мне… мне нравится, когда ты говоришь о том, как ты рос, — говорит он. — Ты упомянул кое-что подобное вчера, и это… кое-что прояснило. Джебом потирает затылок. — Это трудно, — признается он. — Особенно сейчас, всё это было так недавно. Это просто заставляет меня скучать по дому ещё больше. Джинён кивает. — Я понимаю. Но, может быть… — Он колеблется. — Может быть, когда-нибудь ты расскажешь мне больше? Когда захочешь. Инстинктивно Джебом хочет прижать свои воспоминания о Солуне поближе к себе, спрятав их в скрытой части своего сердца, чтобы они не могли быть запятнаны. Но чем больше он думает об этом, тем больше понимает, что воспоминания всё равно кажутся мрачными, гниющими в его руках и отравляющими его мысли. — Может быть, когда-нибудь, — допускает он. Это того стоит, потому что улыбка Джинёна становится намного шире, намного ярче. — Хотя сейчас мне нужно помыться, — Он деликатно обнюхивает свою рубашку и морщится. — Мне действительно нужно помыться. Джинён фыркает и пытается превратить это в кашель. — Я уверен, что нам обоим нужно. — Хочешь пойти первым? — предлагает Джебом. Быть вежливым с Джинёном до сих пор кажется немного неловким, но это заставляет его чувствовать себя легче, не так сильно отличаясь от смены его тяжёлого зимнего плаща на более легкий шёлк. Это оставляет его с меньшим количеством слоёв защиты, но он более свободен, и, кроме того, скоро весна. — Мы могли бы пойти вместе, если ты хочешь? — говорит Джинён, его взгляд уворачивается, так что они больше не смотрят друг на друга. Щёки его раскраснелись милым розовым оттенком, распространяясь до ушей. Джебом задаётся вопросом, сколько времени понадобилось Джинёну, чтобы так смутиться. Он почти представляет себе его маленького с носом и ушами, слишком большими для его лица, воображая крошечного себя рядом, дёргающего за мочку уха и дразнящего его. «Всё могло бы быть проще», — думает Джебом. Всё могло бы быть проще, но, видит бог, Джебом сам по себе ничего не может сделать проще. Он проглатывает немедленную реплику, что подскакивает на кончике его языка — защита при мысли о том, что Джинён пытается оставить его уязвимым — и вместо этого говорит: — Я ценю это, но… нет, спасибо. Выражение лица Джинёна ничуть не меняется. — Я понимаю. В таком случае, я первый приму ванну. — Он встаёт, направляясь к двери, но, проходя мимо, Джебом протягивает руку и хватает его за рукав. Такая нежная хватка, только большим и указательным пальцем, что Джинёну было бы очень легко вырваться. Тем не менее, он останавливается как вкопанный, ожидая, что Джебом что-нибудь скажет. — Не сегодня, — тихо произносит Джебом. — Но… может быть, когда-нибудь? Он не говорит, что у них впереди вся оставшаяся жизнь. И это уже даже не кажется таким дурным предчувствием. Это похоже не столько на указ, сколько на случайность. — Я думаю, мне бы это понравилось, — так же тихо отвечает Джинён. Он не смотрит на Джебома, но изгиб его губ нежен. Он больше не выглядит так, будто держит себя в руках с таким напряжением. — В конце концов, кто-то должен будет убедиться, что укус заживает нормально. — Все идёт довольно хорошо, — говорит принц. — Ты отлично позаботился о нём. — Я рад, — отвечает Джинён. Он делает ещё один шаг вперед. На этот раз Джебом отпускает его, после наблюдая, как тот поднимается по лестнице, пока не исчезает за поворотом.

-

Ванна — именно то, что нужно Джебому, успокаивающая и горячая, когда он стирает физические следы своей течки. К счастью, рядом нет никого, кто мог бы увидеть, насколько отвратительна его одежда, когда ему приходится стягивать её с кожи, но он всё ещё всерьёз подумывает о том, чтобы утопиться прямо здесь, когда вспоминает дразнящие слова Югёма и БэмБэма. Он не знает, сможет ли снова встретиться с ними лицом к лицу. К счастью, это вовсе не они ожидают его, когда он вытрется и оденется. Странное ощущение — чувствовать облегчение, видя Джинёна, а не причину его гудящей тревоги. С другой стороны, большинство людей, вероятно, были бы долгожданной передышкой после того, как он имел дело с негодяями-слугами, не имеющими никакого чувства приличия. Джебом не хочет думать об этом слишком глубоко. Может быть, это просто потому, что Джинён принёс поднос с едой и поставил его рядом с собой на сундук у изножья кровати. Это просто — приготовленный на пару хлеб и мясное ассорти, — но Джебом бросается на еду, как голодное животное. Он не может вспомнить, когда ел в последний раз, и из-за течки он почувствовал себя дрожащим и истощённым. Он уже почти сметает всю еду на тарелке, когда замирает и застенчиво смотрит на Джинёна. С набитым ртом он хрипло спрашивает: — Ты ел? — Пока ты мылся, — говорит Джинён. — Не беспокойся обо мне. Ешь. — Как бы подчёркивая свою точку зрения, он протягивает Джебому кувшин с водой и чашку. Джебом мгновение созерцает чашку, прежде чем отбросить её в сторону на кровать, и пьёт прямо из кувшина. Джинён усмехается. — Хочешь пить? — Мне кажется, я потерял половину веса из-за количества пота, — задыхается Джебом между глотками. — То же самое, — признаёт Джинён. — А тогда мы думали, что справимся с этим в одиночку. Им сглатывает и осторожно ставит кувшин на место. — Я не знал, что всё будет настолько плохо, — говорит он. — То есть я думал, что это будет просто полная потеря контроля, как будто я даже не буду самим собой, но… — Он прикусывает нижнюю губу, не зная, как выразить то, что он чувствовал последние несколько дней. — Просто кажется, что всё усилилось, — продолжает он. Точно так же, как выразился Джексон, на самом деле. Джинён кивает. — Перед моим первым гоном я думал о том же самом. Будто я отключусь, а потом приду в себя и пойму, что ничего не помню. Но это… совсем не так. — Сколько тебе было лет? — Джебом ловит себя на том, что спрашивает об этом, прежде чем успевает остановиться. — Во время твоего первого гона. Джинён пожимает плечами. — Четырнадцать. Примерно нормальный возраст для полового созревания. Джебом издает звук, похожий на нечто среднее между насмешкой и вовсе невесёлым смехом. — Ага, — с горечью произносит он. — Нормальный. — Это было ужасно, — продолжает Джинён, делая паузу, прежде чем тихо добавить: — Я не могу представить, чтобы это случилось, когда никто никогда не говорил с тобой об этом раньше. — Джексон рассказывал мне, — отвечает Джебом. — О, боже. — Джинён морщится. — Джексон умён и отзывчив, я не говорю, что он не такой, но… разве это не то, о чём родители должны поговорить с тобой? Или, может быть, учитель или кто ещё, но никак не твой деверь после того, как ты уже связан со своим альфой. — Мои родители не… не говорили о таких вещах, — отвечает Джебом. — Это личное. Это… — Грязь. Слабость. Стыд. — Мы не говорим об этом. — Я не хочу судить тебя или твою семью, — запинаясь, говорит Джинён. — Но это не кажется безопасным. Что, если бы Джексон не предупредил тебя о последствиях, что, если бы он не привёл меня к тебе… — Нет смысла задаваться вопросом «что, если», — резко говорит Джебом. — Это… это хорошо, что всё так получилось. Брови принца взлетают почти до линии волос. — Да? — Я имею в виду… — Джебом вспоминает всё, что произошло — долгие часы наедине со страхом и потребностью, сжимающимися в животе, резкие слова, которыми он обменялся, панику, что затопила его. Но это кажется странно далёким и искажённым, как будто он смотрит на это сквозь беспокойные воды, особенно когда Джинён сейчас спокойно сидит перед ним. — Могло быть и хуже. По крайней мере, мы сейчас разговариваем. — Кажется, я припоминаю, как мы разговаривали раньше, — сухо говорит Джинён. — И совсем немного более вежливо после. — Да, это было вежливо, — допускает Джебом. — Но я всё равно… ждал, наверное. Чтобы ты причинил мне боль. Глаза Джинёна круглые и выразительные, и прямо сейчас они невыразимо печальны, смотря на Джебома. — Мне больше нет смысла говорить, что я этого не сделаю, не так ли? — Я… я работаю над тем, чтобы поверить в это, — говорит Джебом, и полный надежды блеск в глазах напротив заставляет его понять, что это может быть не так сложно, как он ожидал. — Я не знаю, какие еще альфы были у тебя в жизни, — говорит он. — Но я хочу, чтобы ты знал, что даже если они причинили тебе боль, я никогда… — Дело не в том, что какой-либо другой альфа когда-либо причинял мне боль, — поспешно отвечает Джебом. — Там такое встречается реже. Я имею в виду, особенно когда я уже не был подростком и прошёл половое созревание, мне даже в голову не приходило беспокоиться. Всё было… нормально. Всё не так, как здесь. Единственный альфа моего возраста, которого я знал, был… — Джебом смеётся, качая головой. — Этот ужасный оруженосец. — Он приставал к тебе? — обеспокоенно спрашивает Джинён. — Каждый чёртов день, — говорит Джебом, чувствуя, как его губы изгибаются в улыбке. — Он мой лучший друг. — Им поднимает взгляд и видит, что Джинён смотрит на него с любопытством, склонив голову набок. — Что? — Ты редко улыбаешься, — говорит он. — На самом деле ты не говоришь о вещах, которые заставляют тебя улыбаться. Джебом вздыхает, подтягивая ноги к груди и поджимает их под себя. — Я был взволнован. И… и испугался. — Меня? — Всего. — Джебом медленно выдыхает, откидывается назад, опираясь на руки и, задрав подбородок, смотрит в потолок. Это первый раз, когда он по-настоящему признался в этом Джинёну, хотя это, должно быть, было очевидно для всех. — Того, что со мной обращаются как с игрушкой, чтобы согреть постель альфы, того, что я больше никогда не получу права голоса в своей жизни. Быть… меньшим. Просто быть каким-то неудачником. — Он скрипит зубами от болезненных воспоминаний о том, как встретился с родителями и услышал: — Знаешь, как они сказали мне, что собираются отправить меня сюда? Джинён молча качает головой. — Они сказали, что кто-то «согласился взять меня». — Джебом смеётся, и его смех звучит ломко. — Джебом. — Джинён поджимает губы. — Это не… мы не… — Я на самом деле не думал о том, что вы все тогда чувствовали, понимаешь? — Джебом продолжает. — О чём думала твоя семья. Ты на самом деле не занят мыслями о других людях, когда твои родители… просто… — Он замолкает, прижимая одну ногу к груди, положив подбородок на колено. — Как, чёрт возьми, ты должен доверять незнакомцам после этого? Джинён делает паузу, прежде чем заговорить. — Я не могу себе представить. — Он ёрзает, будто хочет повторить позу Джебома, приподнимая колено, прежде чем неловко принять прежнее положение. — Но… как бы то ни было, мы не так думали о тебе. — Не просто какой-то утешительный приз для младшего альфы? — кисло говорит Джебом, прежде чем успевает остановиться. Он стискивает зубы и глубоко дышит через нос. — Я… прости. — Если так относились к этому твои родители, я могу понять, почему ты так думаешь, — говорит Джинён. — Но я клянусь, я никогда не думал о тебе как о… призе, который мне вручат, или какой-то игрушке, которую мне подарили мои родители. Всё, что я знал, это то, что я получил письмо, пока был в отъезде, и собирался жениться, когда вернусь. — У Джебома, должно быть, сейчас угрюмое выражение лица, поэтому Джинён спешит добавить: — Но я… я рад, что ты здесь, а не… где-то, где с тобой могли бы так обращаться. — Я не знаю, что я должен чувствовать, — признаётся Джебом. — Я не скучаю по тому, как всё чувствовалось после того, как я представился омегой. Я не скучаю по тому чёртовому ощущению, словно я разрушил все планы, оказавшись таким… — Чего тебе не хватает? — перебивает Джинён. — Если хочешь, можешь сказать мне. Тебе не обязательно, я просто подумал… то, как они обращались с тобой, больше не имеет значения. Не тогда, когда ты здесь. И я больше не хочу, чтобы это причиняло тебе боль. Джебому хочется посмотреть на него и напомнить о том, что это очень важно, что это привело к тому, что он сидит здесь с отметиной на плече и законным мужем. Но он понимает, что эти вещи причиняют боли меньше, чем напоминание о пренебрежительных словах его отца, жалостливых взглядах его матери. Похоже, у Джинёна есть раздражающая привычка быть правым. — Ты скучаешь по своему другу? — подсказывает он. — Тот альфа-оруженосец, о котором ты говорил? — Хонбин. — Джебом вздыхает. — Не знаю, может ли человек действительно скучать по Хонбину. Это было бы всё равно что упустить занозу, как только ты её вытащишь. — Даже когда Хонбин находится за тридевять земель, трудно позволить себе быть добрым, словно тот каким-то образом может услышать, как Джебом тепло отзывается о нём, и у него вырастут крылья, чтобы просто полететь в Серисейл и господствовать над ним. Джинён, однако, выглядит удивительно невозмутимым из-за скрытности Джебома. — И он был твоим лучшим другом? Ты уверен в этом? — Конечно, — говорит Джебом, защищаясь. — Я имею в виду, я скучаю по тому, чтобы проводить с ним время. Он забавный и хороший спарринг-партнёр, и никто другой не был так готов сказать мне, что я был куском дерьма, пока рос. Никто не хочет разговаривать так с принцем. — В его груди поднимается смех, и, к его ужасу, он звучит нежно. — Кроме Хонбина, очевидно. Улыбка Джинёна неширокая, но, тем не менее, искренняя и тёплая. — Тебе нравится, когда люди, которые не являются мной, честны с тобой, да? — Эти слова можно было бы воспринять как резкий укол, но когда Джебом видит, как вокруг глаз Джинёна появляются морщинки, они больше похожи на поддразнивание, чем на подстрекательство. Больше похоже на то, как Хонбин обычно разговаривал с ним. — Может быть, я позволил себе стать мягким, — говорит Джебом, стараясь, чтобы его тон был лёгким. — Или, может быть, я просто не доверяю твоей честности. — Назови хоть один раз, когда я солгал тебе, — возражает Джинён. Джебом только открывает рот, но сразу же останавливается, не произнося тех слов, что вертятся на кончике его языка — ты же знаешь, что я не могу. Слова крутятся в его голове, напоминая ему о том времени, когда однажды птица забралась на кухню его родного дома и летала вокруг, сея хаос. Стены, которые он построил, предубеждения, которые он вынашивал и стойко складывал друг на друга, пока никто не мог заглянуть внутрь, а он не мог видеть снаружи, — они опасно шатаются, расстроенные чем-то таким маленьким и ветреным, что он в первую очередь удивляется их целостности. — Наверное, что-то про то, что Джексон не раздражает, — наконец решается сказать Джебом. — Подожди-ка. — Джинён выглядит ужасно оскорблённым. — Возможно, я сказал, что он неплохой человек или что-то в этом роде, но я бы никогда не сказал, что Джексон не раздражает. Джебом фыркает, а затем это превращается в смех, когда Джинён присоединяется к нему. Его смех представляет собой странную смесь сердечности и ребячества, невинности, что кажется странной, видя его — ну, учитывая то, что видел Джебом. Это заставляет его чувствовать себя менее неловко из-за собственного смеха, хохота, за который Хонбин всегда устраивал ему ад и имитировал его дома. С каждым раскатом смеха ему кажется, что вместе с шумом из его груди выходит и что-то ещё. Что-то тяжёлое поднялось, что-то, от чего Джебом почувствовал себя легче. — Извини за такие обвинения в твой адрес, — говорит Им, всё ещё ухмыляясь. Голос Джинёна подобен тёплому мёду, когда он отвечает: — Конечно.

-

Прошло много времени с тех пор, как Джебом виделся с остальными членами семьи Джинёна. Мысль о том, чтобы смотреть им в глаза, зная, что они знают, что Джебом и Джинён провели часть своей лихорадки вместе, заставляет Джебома очень серьёзно подумать о том, чтобы схватить Нору и убежать. Особенно Марку, после того, как он увидел омегу растрёпанным и паникующим — или, может быть, Джексону, потому как он любил задавать любопытные вопросы, которые заставили бы Джебома съёжиться от страха — на самом деле худшим должен был быть Хакён, просто за его самодовольную осведомлённость и фальшиво невинную улыбку… Джебом не горит желанием снова встречаться с кем-либо из них по отдельности. Поэтому, когда он получает повестку собраться вместе с остальными членами семьи, он думает, что поначалу это может быть просто кошмаром. Когда он не просыпается, несмотря на то, что ущипнул себя за руку — и несмотря на то, что Нора царапается, когда тот перестаёт ласкать её, чтобы заставить парня снова начать делать это, — он сдаётся и принимает, что это реальность. Джинён с любопытством смотрит на него с того места, где он лежит на диване и читает. — Ты… в порядке? Джебом роняет голову на руки и стонет. — Я не хочу идти туда. Альфа озабоченно хмурится. — Мы не хотим заставлять тебя делать что-либо, что доставляет тебе слишком много неудобств, — начинает он. — Если ты не хочешь быть рядом с таким количеством альф или если мы тебя пугаем… — Дело не в этом. — Джебом потирает виски. — Твои братья будут такими самодовольными, а я просто захочу умереть. — Самодовольными? — Теперь Джинён выглядит явно менее обеспокоенным. — Ты не хочешь идти, потому что тебе будет… неловко? — Это звучит глупо, когда ты так говоришь. Джинён осторожно вставляет закладку между страницами своей книги, прежде чем закрыть её. — Это ты выбрал слово «глупо», а не я. — Они знают, что мы… — Джебом останавливается, его щёки пылают. — Они знают о… об этом. Что мы делали вместе. Кончики ушей Джинёна приобретают розовый оттенок, который, вероятно, соответствует лицу Има. Он находит утешение в том факте, что он не единственный, кто страдает из-за этого. — Я знаю, что они знают, — отвечает Джинён. — Возможно, тебе удалось избежать их, потому что они более вежливы с тобой, чем со мной. Но поверь мне, я был очень хорошо осведомлён о том факте, что они знают. — О, боже. — Джебом морщится при мысли о том, какими извращёнными могут быть братья, пытаясь поднять настроение друг другу. На ум приходят вещи, которые Ёндже подразумевал о нём и Хонбине, а ведь они даже ничего не делали. — О, боже. — Ты даже не получишь от этого худшего, — кисло говорит Джинён. — Считай, что тебе повезло. Впервые за очень-очень долгое время Джебом думает, что ему действительно повезло. Он чувствует себя немного менее счастливым, когда они появляются на семейном собрании, и Джексон делает замечание о том, что Джебом может нормально ходить. Теперь он чувствует себя немного ближе к убийству. — Заткнись, Джексон, — огрызается Джинён, прежде чем Джебом успевает что-либо сказать. — Говоришь так просто потому, что вы с Марком не знаете, как контролировать себя… Джексон возражает: — Просто потому, что ты скучный, и у тебя воздержание уже в течение двух десятилетий… — Как у младенца может быть воздержание? Это даже не имеет смысла… — Ты был особенным ребенком. Ты научился быть сдержанным в анальном плане ещё до того, как научился ходить. Джебом наблюдает, как эти двое ссорятся, разрываясь между облегчением от того, что он не единственный, кто нравится Джексону, и восхищением от того, что он видит эту сторону Джинёна. С момента их первой встречи принц был так осторожен в том, как он ведёт себя перед Джебомом, но теперь он открыто издевается и ругается на Джексона, отвечая на его непристойные комментарии и вызовы на каждом шагу. Джинён острый и яркий, словно у него алмазная грань, и Джебом не может оторвать глаз. Он смутно осознаёт, что в комнате появились новые лица, которые он лишь смутно помнит со свадьбы — похожий на кота мужчина рядом с Хакёном, который, несмотря на свой заметный рост, кажется, счастлив свернуться клубочком рядом с Хакёном, и тощий мужчина в очках рядом с Ёнхёном, наблюдающий за словесной перепалкой между Джексоном и Джинёном, словно это удивительный спорт. С толчком Джебом понимает, что у него, вероятно, такая же весёлая улыбка на лице, как будто он просто ещё один член этой странной компании братьев. Джексон и Джинён не останавливаются, пока не входят король и королева. Джебому кажется, что он видит оскорбления в нахмуренных бровях Джинёна, всякий раз, когда тот встречается взглядом с Джексоном, выглядывающим из-за головы омеги. Джебом немного отходит в сторону, чтобы избежать перекрёстного огня. Он думает, что может почувствовать физическое тепло, исходящее от взглядов своего альфы. Король вздыхает. — Мальчики, пожалуйста. — Я ничего не говорил, — настаивает Джексон. — Ты сказал более чем достаточно, — мрачно встревает Джинён. — Давайте покончим с делами, которые нам нужно обсудить, — предлагает королева. — И тогда вы можете вернуться к тому, что, я уверена, было очень важным разговором. Хоть и слова короля не оказали большого влияния, слова королевы, похоже, пристыдили их, заставив, по крайней мере, вести себя так, будто они закончили препираться. — Вам нужно решить, кто будет выполнять какую работу, чтобы помочь в подготовке к фестивалю, — говорит им король. — Зачем тебе понадобилось созывать нас, чтобы встретиться? — спрашивает Ёнхён. — Мы прекрасно справляемся с этим сами. Мужчина в очках рядом с ним многозначительно кашляет. Это звучит смутно, как раз надо — значит, надо. — Это также первый год для Джебома, — отмечает королева. — Разве вы, ребята, не хотите убедиться, что ему всё объяснили? Или мы хотим повторить первый год Джексона? — Это не моя вина, — протестует Джексон. — Откуда мне было знать, что не во всех чашах для пунша должно быть вино? — Как насчет здравого смысла? — бросает Джинён. — Итак, — многозначительно произносит королева. — Пожалуйста, убедитесь, что разделение труда означает, что весь труд действительно выполняется и выполняется должным образом. — Я справлюсь, — предлагает Хакён. — Я уверен, что смогу держать их в узде. — Мама, — говорит Ёнхён с ужасом в голосе. — Ты не можешь позволить ему, он убьёт всех нас, пока мы будем спокойно спать… — Значит не давай ему повода, дорогой, — отвечает королева с блаженной улыбкой. — «Ах», — думает Джебом. Так вот откуда она у Джинёна. Интересно видеть эти черты, знакомые у Пака, в других людях. Джебом задаётся вопросом, был ли он ребёнком своей матери прежде всего. С другой стороны, кажется, что все сыновья королевы лебезят перед ней и изо всех сил стараются походить на неё, хотя тихая доброжелательность Марка и Ёнхёна больше похожа на их отца, который с любовью наблюдает за их разговором. Джебом сомневается, что его собственная семья выглядела бы так в глазах посторонних. Когда король и королева уходят, Джинён поворачивается к нему и сообщает: — Не волнуйся, остальные могут заняться более сложной работой. Ты будешь со мной на кухне. Джебом бледнеет. — На кухне? Я не умею готовить. Джинён улыбается улыбкой своей матери. — Там не нужно готовить. И я сказал тебе, не волноваться. Я позабочусь о тебе. Джебом хочет возразить ещё больше — Я никогда не был на кухне, но ем из кладовки и брожу по садам, принцы не подходят для работы на кухне, что, если Югём и БэмБэм рассказали им всем о моём пятне на заднице, оставленном на библиотечном кресле — но улыбка Джинёна останавливает его. — Хорошо, — говорит Им. — Я доверяю тебе. Он надеется, что не пожалеет об этом.

-

Оказывается, работа, которой Джинён занимается на кухне, — простая инвентаризация и оформление документов. В этом есть смысл, поскольку мало кто из слуг умеет писать. Джинён сидит с Джебомом за низким деревянным столом, пергамент шуршит по его поверхности, а чернила пачкают пальцы и запястья, когда тот старательно отмечает, что у них есть, что им нужно и что они планируют сделать. На кухне мало света, несколько светильников добавляют мерцающий жёлтый свет к слабому красному свечению печей. Это заставляет Джебома чуть ли не задремать, но, по крайней мере, работа не сложная. — Ты всегда помогаешь в таких делах? — спрашивает он, снимая одно из своих колец и крутит его на столе, чтобы развлечь себя. — Это не похоже на то, чем занимаются принцы. Джинён заканчивает строчку росчерком. — Что тогда похоже на то, чем принцы занимаются? — Помогают своему отцу в суде, — отвечает Джебом. — Путешествуют с дипломатическими целями, разговаривают с дворянами, учатся сражаться. Много чего. — У моего отца есть моя мать, когда он заседает в суде, и этого более чем достаточно, — говорит Джинён. — И я не обладаю большой дипломатической властью, как младший сын. А что касается борьбы — я никогда не был бойцом. «Он любит книги больше, чем оружие», — говорила мать Джебома. Это похоже на другую жизнь. Джебом задаётся вопросом, должен ли он был уже тогда знать, что всё обернётся не так, как он ожидал. — По крайней мере, — поправляется Джинён, — не с мечами. Джебом заливается смехом. — Я полагаю, что это хорошо для Джексона, не так ли? — Джексон. — Джинён опускает перо в чернильницу с большей силой, чем необходимо, разбрызгивая их на пальцах. — Для Хакёна тоже. Вмешивающийся засранец. А Марк… ты ещё не знаешь, но он больший боец, чем я. У Ёнхёна тоже бывают свои моменты. Правда, мне не хотелось бы тебя огорчать, Джебом, но ты женился на семье ужасных придурков. — Все мои худшие опасения сбылись, — лениво говорит Джебом, снова крутя кольцо и наблюдая за тем, как свет костра отражается в серебре. — Я провёл все эти годы дружбы с Хонбином, готовясь к этому. Джинён фыркает. — Если твой Хонбин был таким же ужасным, как мои братья, это чудо, что тебя не посадили за убийство. — А как насчёт тебя? — спрашивает Джебом. — Если они такие ужасные, и тебе пришлось иметь дело с тремя из них. — Я думаю, мы знаем, у кого из нас двоих характер хуже, — чопорно отвечает Джинён. Джебом поджимает губы. Это умно, хотя это правда. — Это… то, с чем я всегда боролся, — говорит он. Такое чувство, что он оправдывается. — Я перенял это от своего отца. Не то чтобы меня всё это устраивало, — поспешно добавляет он. — Я просто имею в виду, что… не только тебе пришлось столкнуться с этим. Джинён смотрит на пергамент, царапая бессмысленный рисунок на полях. — Да? — спрашивает он. — Я думал… по крайней мере, какое-то время, что ты ненавидишь меня. — Я не ненавидел тебя… — Я думаю, тебе была ненавистна сама мысль обо мне, — прерывает он. — Но сначала я действительно подумал, что это всё из-за меня. Я думал, что при нашей первой встрече я каким-то образом безвозвратно испортил всё, и ты будешь ненавидеть меня вечно. И я думал, что это будет моя вина. — Нет, — говорит Джебом, в его горле пересохло. — Это была не твоя вина, это была… — Не говори, что ты виноват. — Джинён резко смотрит на него. — Очевидно, ты был не так добр, каким мог бы быть со мной. Оглядываясь назад, я понимаю, что все мои надежды были немного нелепыми. Но из того, что ты сказал о том, что случилось с тобой, твои родители… — Надежды на что? — спрашивает Джебом, уклоняясь от темы своих родителей. Джинён берёт уголок пергамента, снова и снова сворачивая его вверх и вниз, пока тот не станет мягким и потёртым. — Что ты… не заставляй меня говорить это. Джебом оживляется при намёке на смущение. — Что я бы что? — Что я понравился бы тебе, — угрюмо проговаривает он. — Что, может быть, ты полюбил бы меня с первого взгляда, как в какой-нибудь ужасной похабной балладе о глупых любовниках. Я не знаю. Это было глупо. — Любовь с первого взгляда — это немного глупо, — соглашается Джебом. — Но ты… если бы это был кто-то другой, я думаю, ты бы ему, вероятно, понравился. Джинён усмехается. — Что заставляет тебя так говорить? — Ты кажешься таким человеком, который нравится людям, — отвечает Джебом. — Когда я впервые увидел тебя, я подумал, что ты похож на того парня, которого я хотел бы, — он поправляет свои собственные мысли на лету, краснея при мысли о том, чтобы рассказать Джинёну о своём первоначальном впечатлении о нём, — чтобы подружиться. При других обстоятельствах. — Ты лжёшь, — настаивает Джинён, но его уши кажутся покрасневшими. С другой стороны, это мог быть просто свет от костра. — Откуда ты знаешь, что я лгу? — спрашивает Джебом. — Даже когда я, вероятно, должен был это сделать? Джинён одаривает его лёгкой улыбкой. — Я не возражаю против этого. Я имею в виду, что немедленное отвращение и язвительность были немного чересчур, но я не ненавижу то, как ты высказываешь свое мнение. Это совсем другое. — Неудобно для принца, вот что это такое, — бормочет Джебом. — За эти годы я попал во множество щекотливых ситуаций. — Здесь тебе будет хорошо, — успокаивает его Пак. — Никого особо не волнует, что скажут остальные из нас, когда Хакён требует от всех полного внимания. — Хакён — это… — Джебом пытается подобрать слово, чтобы описать его. — Нечто, — заканчивает за него Джинён. — Он действительно нечто. — Так оно и есть, — соглашается Джебом. — А как насчёт твоего брата? — спрашивает Джинён. — Ты мало что рассказал мне о нём. — Глубокая боль сжимает грудь омеги при мысли о брате. — Его зовут Ёндже, — говорит он. — Он на два года младше меня и играет на пианино. Он ненавидит физические упражнения и всегда избегал спаррингов. Отчасти поэтому я оказался так близок с Хонбином, потому что мне нужен был спарринг-партнер, который не всегда бросал бы меня. — Ты снова улыбаешься, — говорит Джинён, его собственное лицо отражает выражение лица Джебома. — Продолжай говорить о вещах, которые заставляют тебя улыбаться. Пожалуйста. В этом «пожалуйста» есть что-то такое, как будто Джебом, делающий себя счастливым, каким-то образом должен что-то сделать и для Джинёна, что заставляет его хотеть это сделать. Поначалу это трудно. Джебом почувствовал себя застрявшим, его унесло волнами отвращения к себе и затянуло в его глубины, пока он не подумал, что у него украли всё дыхание из легких. Но по просьбе Джинёна он находит каменное дно, упирается в него ногами и отталкивается, не обращая внимания на то, как зазубренные края режут его и жалят, когда он открывается. Постепенно становится легче. Прерывистые предложения перерастают в приятные воспоминания, перерастают в бурные истории, слова вырываются изо рта Джебома так, как не вырывались уже очень давно — по крайней мере, не такие добрые, как сейчас. Неистовый смех Ёндже в его воображении смешивается с глупым громким ха-ха-ха Джинёна, вспоминая о том времени, когда его младший был искренне убеждён, что он тайный подкидыш и будет украден злыми феями ночью. Затяжная боль из-за воспоминаний о Солуне теперь свободно вытекает из него, загрязнённая кровь сочится из раны, больные ветви срезаны с дерева, и Джебом чувствует боль и только боль, но всё равно продолжает идти. Когда его слова иссякают, замедляясь до тонкой струйки, Джинён не настаивает на большем. Похоже, он знает, что Джебом был обескровлен, по крайней мере, на данный момент. Он просто протягивает руку, его испачканная чернилами ладонь лежит поверх ладони Джебома. Альфа тёплый, а его кожа бархатно-мягкая, и Джебом позволяет своему большому пальцу пробежаться по одному из суставов его пальца. — Спасибо, — шепчет Джинён. — И тебе спасибо, — отвечает Джебом.

-

Окончательно весна наступает ко времени фестиваля. Солнце больше не бледнеет над западным горизонтом, а небо ярко-голубого цвета, резко оттеняющее цветущие вишни на деревьях. Джебом наблюдает из-за живой изгороди, как дворяне просачиваются в сад через главный вход. Шпалера, служащая воротами, распахнута, решётчатая конструкция, сплетённая из шёлковых лент и украшенная цветами вишни, которые кажутся такими нежными и прекрасными на фоне нависающей листвы живых изгородей, к которым они прислоняются. Остальная часть сада оформлена аналогичным образом, с изысканным шёлком и обильным количеством цветов, благодаря которым всё кажется мягким и свежим. Вдоль извилистых дорожек были расставлены столбы, а между ними развешаны фонари того же цвета, что и сакура. Днём они не горят, лишь покачиваясь на лёгком ветерке. Джебом так восхищён открывшимся перед ним зрелищем, что не сразу осознаёт, что он не один, пока кто-то не прочищает горло позади него и не побуждает обернуться, чтобы посмотреть. — Красиво, не правда ли? — спрашивает Джинён. Джебом глупо кивает, слова вылетают у него из головы в пользу благоговения, когда он смотрит на Джинёна в торжественной одежде. Она отличается от насыщенного красного шёлка, который он носил на их свадьбе. Теперь он одет во всё нежно-бледно-розовое, шёлковая мантия, которая распахнута вокруг него, такая красивая и тонкая, что Джебом может видеть тепло света, проникающего сквозь неё. Его рубашка обтягивает спереди, создавая V-образный вырез, показывающий едва заметный намёк на ключицы и загорелую кожу. Весь розовый цвет только подчеркивает покрасневшие участки кожи Джинёна — его розовые губы, тепло щёк, румянец на кончиках ушей. Но что больше всего привлекает внимание Джебома, так это полоса чёрного шёлка, обернутая вокруг его талии в верхней части развевающихся брюк, явно предназначенная служить поясом, но выполняющая гораздо больше, чем своё утилитарное назначение. «Неужели талия Джинёна всегда была такой тонкой?», — удивляется Джебом. Его тело всегда было таким… красивым? В его представлении, Джинён так долго был маячащей угрозой, и совсем недавно стал дружелюбным лицом. Но когда Джебом смотрит на парня сейчас, изящного, словно кошка и стройного, его снова поражает тот факт, что Джинён — именно тот мальчик, за которым он бы ухаживал, просто чтобы иметь возможность обхватить руками эту красивую талию. — Это моё любимое время года, — говорит Джинён, когда Им не отвечает. — Иногда фестиваль в дневное время может немного затянуться из-за всех этих сладких разговоров и политиканства, но как только зажигаются фонари и все немного расслабляются, становится чуть… веселее. — Если ты должен заниматься политикой, то почему ты здесь? — удаётся спросить Джебому. — Может быть, я веду сладкие разговоры, — отвечает Джинён со вспышкой улыбки, которую Джебом едва замечает, прежде чем тот берёт его под локоть и ведёт по тропинке. — Что? — Джебом пытается спросить, но Джинён шикает на него. — К счастью, я не Хакён, так что мне не нужно совать свой нос в различные дела, как ему, — тихо говорит он. — Если мы притворимся, что поглощены разговором друг с другом, мы, возможно, даже сможем вообще избежать большинства людей. — Ты всегда казался мне более дипломатичным, чем сейчас, — размышляет Джебом. — Или, скорее, человеком, который любит поговорить с народом, я думаю. — Да, — отвечает Джинён. — С народом, который хочет поговорить со мной. Не с теми, кто хочет сблизиться со мной, чтобы услышать мнение королевской семьи. Это справедливая оценка. Джебом прожил жизнь наследного принца, и в королевстве, которое, по-видимому, больше связано с притворством и этикетом, чем тут. — Здесь, — говорит Джинён, останавливаясь так резко, что Джебом слегка налетает на него. Его тело на мгновение прижимается к спине Джинёна, и снова этот запах. Та тёплая пряность, которая сразу же напоминает о его брате и свободе… и Джинёне, понимает он. Запах больше не уносит его в лучшие времена или, по крайней мере, в прошлое. Он всё ещё заземлён в этот момент, когда спина Джинёна, тонкая и тёплая, прижимается к его груди, его волосы щекочут его нос на секунду, прежде чем он поспешно отступает на полшага. Они остановились перед длинным столом, занимающим этот край сада и уставленным пирожными, мясной глазурью, хлебом на пару и вином, щедрую чашу которого Джинён протягивает ему. Джебом не раздумывает, прежде чем поднести её к губам. Вино омывает его язык и скользит по горлу, прежде чем он понимает, что на вкус оно вовсе не похоже на то, к которому он привык. Он шипит на выдохе сквозь зубы, пытаясь определить затяжную сладость, более земной аромат, так отличающийся от винограда. Джинён смеётся, пряча улыбку в ладонь. — Это вишнёвое вино, — объясняет он. — Мы сохранили его с прошлогоднего урожая. Джебом делает ещё один глоток. Теперь, когда он не ожидает знакомого вкуса виноградного напитка, он может оценить пьянящий аромат вишни, что помогает сбалансировать откровенно алкогольный укус. — Хорошее. — Правда? — спрашивает Джинён, наливая для себе, прежде чем запрокинуть голову и опустошить чашу. — А сейчас… — начинает Джебом. — Сейчас время фестиваля, — отвечает Джинён. — Разве ты не можешь выпить вина в любое другое время? — Указывает Джебом. — Могу, — говорит принц. — Но это особенное. Джебом оглядывается на покачивающиеся фонари, изящные цветы, яркость новой жизни, которая пронизывает всё вокруг, и не может найти в себе сил не согласиться. Джинён не ошибся, сказав, что днём не будет ничего необычного. Лорды, герцогини, графы и кардиналы, похоже, все хотят поговорить с Джинёном — и вашим прекрасным супругом, Ваше Высочество, — прежде чем отправиться к своим истинным целям — королю, королеве и Хакёну. Их разговоры изобилуют неприкрытой вежливостью, и Джебом даже не возражает отойти на второй план в такого рода общении, особенно когда Джинён справляется с этим с таким изяществом и успехом. Джебом просто улыбается и позволяет своим глазам свободно блуждать. Он изучает людей, снующих по саду, и пытается различить искренние разговоры среди осторожных словесных танцев, происходящих вокруг него. Он видит, как Джексон крепко держится за Марка, полная противоположность ему и Джинёну, когда этот омега явно болтает с каждым, кто станет слушать, а Марк время от времени смеётся. С кем бы они ни разговаривали, похоже, все испытывают странное сочетание ошеломления и невероятного очарования. Джебом вздрагивает, когда чувствует прикосновение тёплой кожи к своему уху, и Джинён шепчет: — Я знаю, что перья — это новая тенденция, но думаю, что леди Со неправильно истолковала это как ношение мёртвой птицы на голове. Джебом поворачивается, чтобы посмотреть на Джинёна, чувствуя, как у него от шока отвисает челюсть. — Что? — Слева от тебя, — говорит он, беспечно глядя в другую сторону, ища в этом мире сердечность и гостеприимность, как и положено настоящему принцу. — Поверь мне, ты поймешь, когда увидишь это. Джебом на мгновение прищуривается, прежде чем посмотреть в указанном ему направлении. Когда он замечает её, ему приходится закусить губу, чтобы не рассмеяться. — Я был неправ? — бормочет Джинён. — Не похоже на целую птицу, — шепчет в ответ принц. — Может быть, половина. Джинён издаёт сомнительный звук. — Птицы в Солуне, должно быть, крупнее. Джебому удаётся сдержать нескромное фырканье, он делает большой глоток вина, чтобы скрыть нижнюю половину своего лица. — Может быть, ты просто ведёшь себя жестоко. — Пожалуйста. — Джинён делает паузу, чтобы кивнуть головой и одарить дворянина обаятельной улыбкой. — Я чувствую, что проявляю милосердие, просто не блеванув при виде этого. — Её наряд не самый худший, — пытается рассуждать Джебом. — О, нет, определенно нет, — соглашается Джинён. — Ты видел лорда Ли? Не думаю, что когда-либо видел так много драгоценных камней в одном месте, а ведь мой отец — король. — Джинён, — пытается умолять Джебом, но ему трудно понять, о ком слишком легко говорит его альфа, и ему приходится сдерживаться, чтобы не съёжиться. — Нет, ты прав, — признаёт тот. — Это, вероятно, обычное стекло, а не настоящие драгоценные камни. В любом случае, я не понимаю, как этот человек всё ещё стоит прямо. Как думаешь, он добавил их, чтобы выглядеть менее тощим? Не думаю, что это сработало, а ты? — Не будь таким злым! — шипит Джебом, пытаясь скрыть ухмылку за поднятой рукой. Он не знает, насколько хорошо он мог бы солгать, если бы кто-нибудь из дворян, над которыми они издеваются, спросил его, над чем он смеётся. — Почему бы и нет? — возражает Джинён. В его глазах мелькает злой огонёк, от которого всё его лицо светится. — Тебе смешно. — Это было не то, о чём ты мне говорил, когда упоминал, что ты не боец, — обвиняет Джебом, мямля себе под нос. — Ты не говорил мне, что твоё хобби — словесное уничтожение людей. — Это одно из моих греховных удовольствий, — шепчет он в ответ. — Я должен был сказать тебе это, когда ты думал, что я какой-то монстр, который только и ждёт, чтобы вонзить в тебя свои зубы? — Думаю, нет, — неохотно отвечает Джебом. Это заставляет его задуматься, заставляет задуматься — чего ещё ему не хватало? Только когда ухмылка Пака смягчается в более мягкую улыбку, Джебом понимает, что задал свой вопрос вслух. — Я думаю, ты узнаешь, — говорит он. — Думаю, я так и сделаю, — говорит Джебом. Он допивает остатки вина и говорит себе, что тепло, разливающееся по его груди, — это от ожога алкоголем.

-

К тому времени, как наступает ночь, Джебом уже потерял счёт тому, сколько вишнёвого вина прошлось по его губам. Он не может сказать, реален ли ореол тёплого света вокруг головы Джинёна и от фонарей или всё это лишь в его воображении. — Разве я тебе не говорил? — закипает альфа. — Разве это не прекрасно, когда все фонари горят? Джебом глупо смотрит на него. — Да. — Он уверен, что румянец на щеках Джинёна, заставляющий ещё больше краснеть его одежду, абсолютно реален. Джинён тяжело прислоняется к его боку и удовлетворённо вздыхает. — Знаешь, из наших покоев открывается прекрасный вид, если ты уже начинаешь уставать. — Неужели? — спрашивает Джебом. Как только принц упоминает об этом, он ощущает боль в коленях и спине от слишком долгого стояния, не говоря уже о том, как алкоголь давит на его конечности и делает его медленным и неуклюжим. — Ага. — Джебома тянут за руку, и он понимает, что его держат за локоть. — Пойдем, я тебе покажу. Они поднимаются в замок задним ходом, которым Джебом обычно пользуется для посещения садов, и чуть не натыкаются на некоторых слуг, отдыхающих на кухне теперь, когда еда подана. Ему кажется, что он слышит, как некоторые из них хихикают, перешёптываясь. Хотя на самом деле ему всё равно, особенно когда Джинён так близко, что каждый раз, когда он поворачивает голову, его поражает запах. Каким-то чудом они поднимаются по лестнице в свои покои с незначительными синяками на голенях, которые можно было бы увидеть. Рука Джинёна соскользнула с локтя омеги к талии, низко и туго свисая. Джебом ожидает паники от такой собственнической хватки, но что-то сдерживает его. Он не знает, то ли это алкоголь, то ли сладкий запах, исходящий от Джинёна, но он обнаруживает, что просто наклоняется к Паку, чтобы его рука могла обхватить его более полно. — Иди сюда, — зовёт Джинён, так неуклюже садясь на кровать, что чуть не промахивается и не приземляется на пол. «Хорошо, что он этого не сделал», — думает Джебом в следующий момент, когда Джинён достает полную бутылку вишневого вина и банку, до краёв наполненную чем-то багровым. — Где ты вообще это прятал? — осмеливается спросить Джебом, тоже садясь на кровать. — Не беспокойся об этом, — отвечает Джинён. — Ты собираешься помочь мне с этим или нет? Проблема с вином, как обнаружил Джебом, заключается в том, что он хочет его больше всего, когда ему абсолютно не следует больше пить. Джинён выдёргивает пробку зубами, его лицо искажается в рычании, когда он вытаскивает её с громким хлопком. Он делает большой глоток, прежде чем передать бутылку Джебому и взяться за банку. — Что это? — спрашивает Джебом между глотками. — Вишни, — отвечает Джинён напряжённым голосом, открывая крышку. — Консервированные. С прошлого года, как и вино, чтобы принести удачу урожаю этого года. Джебом наблюдает за тем, как Джинён берёт одну ягоду за стебель и кладёт в рот, густой красный сироп заставляет кончики его пальцев блестеть. Он хватает тряпку и бросает в неё стебель, а затем выплёвывает косточку. Благодаря милой складочке его пухлых губ действие кажется менее вульгарным, чем могло было быть. Джинён с тревогой смотрит на свои липкие пальцы. Как раз в тот момент, когда Джебом собирается предложить другую тряпку, чтобы вытереть их, Джинён пожимает плечами и обхватывает губами собственные пальцы, высасывая сироп с тихими влажными звуками и издавая благодарное гудение от вкуса. Джебом возвращается к своему вину и делает несколько быстрых глотков. — Хочешь одну? — предлагает Джинён. Джебом оглядывается на него и видит, как тот протягивает руку с вишенкой, а глаза его широко раскрыты и полны надежды. Вместо ответа Джебом просто наклоняется вперёд и открывает рот. Должно быть, ему всё это мерещится, потому что он мог бы поклясться, что у Джинёна перехватило дыхание, когда его взгляд упал на его губы. Когда Пак подносит вишню к губам Джебома, он не держит её за стебель, как делал это для себя. Он сжимает саму ягоду двумя пальцами, и когда Джебом позволяет своему языку протянуть её, зажимая между губами, он может ощутить солоноватый вкус кожи Джинёна, чувствующийся перед сахарным сиропом. — Нравится? — спрашивает Джинён тихим голосом, хотя в комнате они совсем одни. — Да, — отвечает Джебом. Принц смотрит на него так пристально, что он почти забывает выплюнуть косточку. — Я люблю вишни. Джинён приподнимает брови. — Ты мог бы увезти их так далеко на юг? — У нас они раньше тоже были. Консервированные, — уточняет Джебом. — Торговцы собирают их и продают на рынке. — О, правда? — Джинён предлагает ему ещё одну, достаточно небрежно, чтобы сироп стекал по изгибу его ладони и нежной косточке запястья. Лицо парня светится при слабом освещении. Он похож на картину, на холст, написанный маслом, запечатлевший что-то слишком секретное, чтобы его можно было увидеть прямо глазами. Джебом принимает ягоду без подсказки. — Хотя здесь они вкуснее. Он слышит щелчок в горле Джинёна, когда тот с трудом сглатывает. — Джебом, — говорит он неуверенно, опустив глаза, вытирая сироп с пальцев о ткань. — Ты же знаешь, мне действительно нравится, когда ты рассказываешь мне о вещах, которые делают тебя счастливым, верно? — Ну да, — отвечает Джебом. Если бы он был трезв, он бы остерегался затрагивать тему своей эмоциональной уязвимости с Джинёном. А так он слишком занят, разглядывая пушистые тени, которые ресницы Джинёна отбрасывают на пухлые щёки. — Могу я… — Он облизывает губы, и Джебом прослеживает его взглядом. — Могу я сказать тебе кое-что, что сделало меня счастливым? — Это кажется честным обменом, — отвечает Джебом. Это должно быть игриво, тон, который они, казалось, нашли, облегчает отношения между ними, но всё крушится, словно тяжёлая атмосфера давит на него так же, как она давит на Джебома. — Во время… гона, — начинает Джинён. При этих словах взгляд Има снова устремляется ему в глаза, но тот всё ещё не смотрит. — Это было своего рода смятение, и я сожалею об этом… — Мы оба были в смятении, — говорит Джебом. — И мы… если это и была какая-то ошибка, то это ошибка с обеих сторон. — Ты думаешь, это была ошибка? — Спрашивает Джинён. — Я… я не знаю, — признаётся он. — Но я рад, что мы сейчас здесь. — Я тоже. — Теперь Джинён смотрит на него с нескрываемым любопытством, как будто пытается найти в его лице ответ на вопрос, который он не озвучивал. — Во время этого мне… мне нравилось быть рядом с тобой. Раньше мне тоже нравилось быть рядом с тобой, просто это… по-другому. Мысли Джебома путаются, и это только отчасти из-за алкоголя. — Из-за гормонов? И того… что мы сделали? — Потому что… — Джинён прикусывает губы, привычка, которую Джебом начинает распознавать как нервную. — Не ненавидь меня за то, что я это говорю, хорошо? — Хорошо, — отвечает Джебом. Ему, вероятно, следовало бы колебаться, но Джинён выглядит таким маленьким, таким юным перед ним на кровати, его ноги подогнуты под себя, а бледно-розовая мантия кружит вокруг. Джинён наклоняется ближе, словно собирается рассказать Джебому секрет, будто их может кто-то подслушать. Его перемещающийся вес заставляет матрас прогибаться под ними. Джебом пододвигается на один вдох ближе. — Мне понравилось, — шепчет Джинён, — когда ты поцеловал меня. Джебом моргает, ожидая, когда реальность растает и исчезнет, чтобы показать, что это замаскированный сон, чтобы Джинён добавил предостережение, для… чего угодно, на самом деле. Всё, что угодно, чтобы остановить слова, которые слетают с его губ без проверки, крошечное предложение с огромным значением. Но слова всё-таки доносятся, и у Джебома словно закладывает уши. — Мне тоже понравилось. — Правда? — В голосе альфы звучит надежда, его глаза сияют так же ярко, как фонари на фоне глубокого ночного неба. — Это было… так близко, — признаётся Джебом. — Я скучал… по близости. Рот Джинёна слегка хмурится, на подбородке появляются ямочки, а уголки губ по-кошачьи острые. — Ты всегда можешь получить её здесь. Если ты этого хочешь. «Хочу», — признаётся Джебом, хотя бы самому себе. Иметь кошку — это одно: тихое общение, тепло, которое он может держать на коленях, привязанность в небольших прикосновениях, таких как поглаживание и шлепки. С тех пор как альфа поставил ему метку, в нём что-то открылось, какая-то пустота. А Джинён — Джинён был тем, кто пытался так осторожно влить себя в Джебома, подогнать его остроту, заполнить эту самую пустоту, даже когда Джебом так ревниво охранял и защищал любую часть себя, которую считал слабой. Он думает о том, как уткнулся лицом в руку Джинёна, о том, как Джинён баюкал его, как что-то драгоценное. — Спасибо, — останавливается на слове принц. — За всё. Джинён наклоняет голову, и он остро осознаёт, насколько они близки. Дюймы между их коленями на кровати, между их руками, лежащими на матрасе, между их лицами, повёрнутыми именно так. Этот тёплый аромат окутывает Джебома, смешивается с его собственным, и разум мечется между Джинён, альфа, Джинён, альфа — но, может быть, ему следует перестать пытаться провести различие между ними. Может быть, это единственная черта, которую провёл Джебом. — Ты никогда не показывал мне фонари отсюда, — шепчет Джебом, его голос срывается, когда лицо Джинён приближается ещё больше. Он видит персиковый пушок на его щеках, как блестит его нижняя губа, когда он её облизывает. — Хочешь, я покажу? — спрашивает Джинён. — Мы можем подойти к окну… — Нет, — отвечает Джебом. Они сейчас так близко, дыхание между ними такое тёплое и влажное, и Джебом клянётся, что чувствует вкус вишен. — Останься. — Это тоже делает меня счастливым, — бормочет Джинён. — Когда ты просишь меня остаться. — Останься, — повторяет Джебом, но слог теряется, когда пространство между ними, наконец, заканчивается, и губы Джинёна соприкасаются с его губами, неуклюже и целомудренно. Губы альфы слегка прохладные в том месте, где он их облизал, но когда Джебом открывает рот на дрожащем выдохе и позволяет своему языку коснуться пухлой нижней губы Джинёна, там ощущается неоспоримое тепло. Это не идёт ни в какое сравнение с тем, когда Джинён бормочет «господи» прямо ему в рот, чтобы тот мог почувствовать крошечное дуновение воздуха, прежде чем принц подастся вперёд, его рот влажный, открытый и нетерпеливый. Джебом не знает, как и когда это произошло, но прямо сейчас его руки покоятся на талии Джинёна. Тепло его тела просачивается сквозь шёлк, контраст прохладной ткани заставляет Джебома только больше осознавать, каким горячим и ярким Джинён будет чувствовать себя рядом с ним. Он всегда чувствовал Джинёна только через одежду. Кожа альфы для него загадка, и мысль о том, чтобы размотать шёлк вокруг него и провести губами по его рукам, пробуя бархатистую кожу, заставляет Джебома застонать в поцелуе. Он посасывает нижнюю губу Джинёна между своими, пухлую и сладкую, как созревший плод, а язык Джинёна такой дразнящий и влажный, когда он проскальзывает в его рот. Это так грязно и неуклюже, скользкий звук кожи о кожу, их прерывистое дыхание и такие же мягкие звуки, застревающие в горле Джинёна. Разум Има скользит, как камень по воде, то сосредотачиваясь на пальцах парня, сжимающих у его одежды, то на прикосновении носа к его щеке, то на том, как их колени соприкасаются, когда Джинён нетерпеливо переносит свой вес, прижимаясь намного ближе. Толчок выводит Джебома из равновесия, и он опрокидывается на спину. Джинён колеблется. Им думает, что знает почему — он помнит их время вместе, тесное соприкосновение отчаявшихся тел, взрыв после этого. Джебом дёргает за чёрный шёлк вокруг его талии. Этого недостаточно, чтобы заставить того упасть на него, просто предложение, но Джинён всё равно соглашается. — Останься, — выдыхает Джебом ему в губы, и они вновь сливаются воедино.