-
Джебом и Хонбин никогда не были лучшими в том, чтобы сидеть и разговаривать друг с другом напрямую, особенно когда это пространство настолько эмоционально заряжено и пропахло запахами Джебома и Джинёна, сплетёнными вместе так густо, что это слегка удушает. Сад — всегда вариант, но у Джебома такое чувство, что он, вероятно, забит слугами, пытающимися убрать остатки после фестиваля. Там тоже есть библиотека, но кажется более неправильным вести Хонбина туда, чем в комнату с его свадебной постелью. Близость, которую он разделил там, более жёсткая, режет глубже, и это похоже на то, что он должен держать в секрете и прятать, открывая только для своих и Джинёна глаз. Только когда Хонбин предлагает это, Джебом понимает, что ответ невероятно очевиден. — Я не занимался этим с тех пор, как уехал, — предупреждает он альфу, поднимая меч с тупым лезвием и осторожно размахивая им, проверяя на ощупь и баланс в своих руках. Вес защитного снаряжения на нём — толстый нагрудник на груди и тяжёлый шлем под мышкой — кажется больше, чем раньше, но у него всё ещё крепкое телосложение и естественная широта для этого. — Уже придумываешь оправдания? — поддразнивает Хонбин, когда они выходят во двор. — Просто признай, что ты всегда знал, что я сильнее тебя, — шипит он на выдохе, когда ветерок ерошит его волосы. — Чёрт возьми, здесь всё-таки так холодно. Джебом пожимает плечами. — Я действительно больше не обращаю на это внимания. Был бы ты здесь, когда я только приехал. Повсюду снег, как в тех книжках с картинками, которые я читал Ёндже. Сейчас же, по-моему, довольно-таки нормально. — Серьёзно? — недоверчиво спрашивает Хонбин. — Серьёзно, — подтверждает Джебом. — Не все из нас избалованы летом круглый год. Хонбин усмехается. — Правильно, ты «избалован». Вот почему я смог так легко одолеть тебя. — У меня были другие мысли на уме, — уклоняется Джебом. — У некоторых из нас есть цель в жизни, отличная от размахивания оружием. — О, точно, — поддразнивает Хонбин. — Я забыл о твоих уважаемых обязанностях королевского наездника на члене… — Я не… мы не… заткнись. — Джебом надевает шлем на голову и говорит себе, что это потому, что он устал тратить время впустую. Это не имеет ничего общего с жаром, приливающим к его щекам. — Займи позицию. — Это то, что он говорит тебе делать? — спрашивает Хонбин, следуя его примеру, надевая шлем и отступая подальше. — Он не говорит мне ничего делать, — упрямится Джебом, а затем не даёт Хонбину шанса ответить, прежде чем тот поднимает свой меч и замахивается на него. Оружие так странно неуклюже и знакомо одновременно. Их разговор на несколько мгновений прерывается из-за лязга их притупленных клинков. Звон металла, резкое эхо его собственного дыхания внутри шлема, стоны напряжения — они вытесняют любую мысль из его головы и оставляют достаточно места только для инстинкта, когда он отбивается от атак Хонбина. Всё возвращается на удивление легко, даже если его мышцы, похоже, не справляются с износом так хорошо, как раньше. Их шквал раскачиваний замедляется, когда они делают шаг назад и оценивают друг друга, пытаясь предугадать следующие движения. — Да, не похоже, что он делает это, — внезапно говорит Хонбин. — Что? — Не похоже, что твой альфа говорит тебе, что делать в целом, — отвечает он. — Я чувствую, что любой другой альфа разорвал бы мне горло за то, что я появился в твоей спальне без приглашения, не говоря уже о том, как именно я это сделал. Вместо ответа Джебом делает шаг вперёд и снова начинает замахиваться, заставляя Хонбина поднять свой клинок или получить сильные ушибы, когда Джебом атакует точки, которые были бы незначительными в бою, но жалят при ударе, даже с притупленным лезвием. Хонбин без труда встречает каждый его удар. Отработанная лёгкость его движений резко контрастирует с тем, как Джебом поднимает свой меч, больше похожий на булаву, на инструмент грубой силы, а не грации. Это всегда было различием между их стилями боя, но сейчас оно более выражено, чем когда-либо. Любая утончённость, которой обладал Джебом, была утрачена за недели застоя, единственным реальным упражнением, которое он получил, было лазание по деревьям и любые усилия, потраченные с Джинёном. Джебому становится всё труднее отвечать на каждый выпад Хонбина, и он обнаруживает, что ему приходится отступать и сдавать позиции больше, чем он хотел бы это признавать. Но ему невыносима мысль о том, чтобы сказать Хонбину отступить или притормозить, поэтому он стискивает зубы и собирает все силы, какие только может, в свои дрожащие мышцы, его руки ощущаются почти как вода от того, насколько тяжёл меч. Конечно, это должен быть утяжелённый меч для тренировки скорости и силы. Не может быть, чтобы он так быстро потерял все эти годы тренировок, правда? К счастью, Хонбин снова даёт ему отсрочку, и Джебому не нужно об этом просить. Он мечется между тем, чтобы подразнить Хонбина за то, что он уже заскучал и становится мягким по-своему, но затем решает, что предпочёл бы не получать мечом по нежным места, когда он плохо подготовлен для защиты. Хонбин опускает меч и снимает шлем, умудряясь выглядеть лихим, даже несмотря на то, что его кудри прилипли к вискам от пота. — Ты уверен, что он альфа? — с любопытством спрашивает парень. — Что это за вопрос? — требует Джебом, тяжело дыша, следуя его примеру и освобождается от шлема. — Конечно, он альфа. — Мне просто кажется… он такой… мягкий, вот и всё. — Хонбин расправляет плечи, чтобы справиться с болью. Джебом думает о остром, как бритва, юморе Джинёна, о том, как его слова могут быть такими острыми и меткими, о садистском блеске, который он может увидеть в его глазах. — Он не настолько мягок. — Ну, может быть, я просто недостаточно его видел, — допускает Хонбин. — Но я чертовски точно знаю, что он, по крайней мере, мягок с тобой. Джебом кашляет, чувствуя себя незащищённым, несмотря на шлем. — Я ничего не знаю об этом. Хонбин фыркает. — Ты бы видел, как он обнимал тебя, когда я вошёл. Альфы не должны быть такими нежными со своими омегами, особенно в постели. — Здесь всё по-другому, — возражает Джебом. — Ёнхён и Марк… ну, может быть, Марк другой, но это просто потому, что Джексон… неважно, дело не в этом. — Тогда к чему ты клонишь? — спрашивает Хонбин, выглядя удивлённым. — Просто так воспитывают альф в Серисейле, — говорит Джебом. — Они все ведут себя как беты. — А как ведут себя омеги? — с любопытством спрашивает Хонбин. Джебом думает о Джексоне и морщится. — Как дети. Альфа заливается смехом. — Значит, ты хорошо вписываешься. — Ох, заткнись ты, — огрызается Джебом, но не может удержаться от смущённого смешка и потирает затылок. Хонбин смотрит на него так, словно у него выросла ещё одна голова. — Ты такой… радостный. После того, что я назвал тебя ребёнком. Что они с тобой сделали? — Просто потому, что у тебя нет чувства юмора, — парирует Джебом, но всё ещё улыбается. Отчасти это связано с лёгким общением с Хонбином, чего он никогда не достигал в Серисейле. По крайней мере, всё ещё. Джебом размышляет, что, с другой стороны, ему потребовались долгие годы, чтобы достичь этой точки с Хонбином. Если бы у него было больше времени, он мог бы представить, как его отношения с Джексоном, Ёнхёном, Марком, даже Хакёном расцветают и становятся всё ближе. Может быть, они не будут такими же, как у него и Хонбина в Солуне — чёрт, это почти гарантия, что они этого не сделают, учитывая непревзойденную язвительность Хонбина, — но, возможно, это не столько потеря, сколько просто перемена. — Алло? — Хонбин машет рукой перед его лицом. — Прекрати думать о членах альф и включись в разговор, идиотина. Джебом отмахивается от него. — Перестань представлять их себе. — О, вау, ты такой оригинальный. — Хонбин закатывает глаза, прежде чем заколебаться, прикусывая губу, смотря на Джебома. — Серьёзно, ты кажешься таким ненормальным и странным. Как будто ты пьян. — Не понимаю, о чём ты говоришь, — отмахивается он. — Серьёзно, Джебом, — настаивает парень. — Ты весь… Я не знаю, как будто раньше ты был таким острым, а теперь тебя отшлифовали, и ты явно больше не спаррингуешь, и когда я тебя оскорбляю, ты просто смеёшься. — Что ещё мне остаётся делать? — говорит Джебом, защищаясь. — Нет смысла с тобой не соглашаться, ты недостаточно умён, чтобы понять, о чём я говорю. Может быть, я смеюсь над тем, что ты придурок. — Нет, — говорит Хонбин, нехарактерно серьёзно. — Ты кажешься менее… сердитым. Это ставит Джебома в тупик. — Я? — Мне не так сильно кажется, что ты собираешься откусить мне голову, — подтверждает Хонбин. — Они не… плохо с тобой обращаются, верно? Как будто они не пытаются заставить тебя так себя вести? — Не… — Джебом делает паузу, чтобы подобрать следующие слова. Он не думает, что когда-либо делал это с Хонбином раньше. — Они не заставляют меня меняться, — медленно говорит он, и правда его слов оседает, слетая с губ. — Они просто… заставили меня понять, что я этого хочу. На мгновение воцаряется тишина. Джебом обдумывает изменения, которые он внёс, некоторые огромные и их невозможно игнорировать, некоторые почти незаметные, но все они кристаллизовались во что-то неоспоримое, когда он разговаривает со своим лучшим другом. Он всегда знал, что движется вперёд, но только сейчас осознал, как далеко он продвинулся. — Что ж, — наконец говорит Хонбин. — Это отвратительно.-
Джебом со вздохом погружается в ванну, которую Югём и БэмБэм приготовили для него. Прошло так много времени с тех пор, как он работал так напряжённо, и он не был таким потным и отвратительным с тех пор, как у него случилась течка. Он слегка ёрзает от смущения при воспоминании, заставляя воду плескаться по краям ванны. — Будь осторожен, хён, — мягко упрекает Югём. — Ах, точно. — Джебом всё глубже погружается в воду. Он забыл, что у него есть аудитория. — Знаете, вы двое можете уйти, если хотите. Я и сам знаю, как мыться. Наступает напряжённая тишина, и БэмБэм неловко покашливает. — Ну, — начинает Югём. — Мы могли бы просто… — Что происходит между тобой и Хонбином? — перебивает БэмБэм. Джебом поворачивается в ванне лицом к ним. — Что ты имеешь в виду, что между нами происходит? Югём и БэмБэм обмениваются взглядами, которые Джебом не может до конца расшифровать, но когда они поворачиваются к нему, взгляд Югём нервный, а БэмБэма проницательный. — Югём сказал, что вы с Джинёном обнимались этим утром, когда он тебя разбудил, — говорит БэмБэм. Тепло разливается по щекам Джебома. — Это личное. — Что? — спрашивает он. Югём пытается что-то сказать, но БэмБэм успокаивает его, прежде чем продолжить: — То, что ты делаешь с Джинёном, личное? Джебом хмурится. — Что это должно означать? — Ну, хён, — говорит Югём. — Ты действительно казался… очень близок с Хонбином, когда я вас увидел. — Гём сказал, что вы катались вместе по полу, — категорично говорит БэмБэм. — Тиская друг друга. То, что они пытаются подразумевать, поражает Джебома, как удар под дых, и это ударяет слишком близко к дому, в буквальном смысле — это вызывает горечь и гнев из-за потери своего единственного друга без всякой причины, кроме его статуса, напоминает ему о тех одиноких неделях, когда ему не к кому было обратиться, кроме своего младшего брата. Это подчёркивает тот факт, что в глазах многих людей он беспомощен перед ближайшим доступным альфой. Несправедливость этого мутно скручивается у него в животе. — Ну, может быть, Югёму следует постучать в двери, прежде чем он войдёт, — натянуто говорит он. — И тогда он не будет видеть такие вещи и совершенно неправильно истолковывать их для подачи сплетен. Югём вздрагивает от его резкого тона и резких слов. — Это не… Я просто волновался, хён… — Конечно, ты просто волновался, — говорит Джебом, сарказм проскальзывает в его тоне. — Боже упаси омеге быть наедине с альфой, верно? Может, нам стоило попросить сопровождающего? — Нет, — отвечает Югём в ужасе. — Это не так… — Может быть, один из вас двоих хотел бы стать добровольцем, — продолжает Джебом. — Поскольку вам так не терпится узнать всё до единого, поскольку очевидно, что парочка слуг-бет знает лучше, чем любой омега… — Это не то, что он имел в виду, — резко перебивает БэмБэм. — И не говори с ним так. Глаза Югёма широко распахнуты, он дёргает Бэма за рукав и шепчет: — Не надо… — Нет, продолжай, БэмБэм, — говорит Джебом. — Скажи мне, о чём ты думаешь. Если это не то, что вы имели в виду, тогда что вы имели в виду? — Он просто имеет в виду, что ты, кажется, действительно заботишься о Хонбине, — говорит БэмБэм. Прежде чем Джебом может вмешаться со своим обычным протестом, он продолжает: — И это прекрасно, но Джинён… он заслуживает того, чтобы знать. — Что, потому что он моя пара? — спрашивает Джебом. — Он сам сказал это, он мне не сторож. — И воспоминание об этих словах снова обжигает, заставляет Джебома хотеть погрузиться под поверхность воды и позволить стуку собственного пульса в ушах заглушить воспоминания. Эта мысль болела во время его течки, мысль о том, что Джинён может не хотеть его, но это было в значительной степени химическим, физическим ответом на мысль о том, что его пара отвергла его. Теперь это поселилось в сердце Джебома, корни глубоко укоренились в нежных местах, которые раньше не болели. По крайней мере, не так сильно. Югём смотрит на него с жалостью. — Нет, не потому, что он твоя пара. — Потому что ты должен видеть, как он смотрит на тебя, — говорит БэмБэм. — И ты причинил ему достаточно боли, не добавляя к этому то, что ты разбиваешь ему сердце. Самодовольство застывает в груди Джебома. Разбивает сердце? Кажется, это слишком личная фраза для брака по договоренности. С другой стороны, думает он, не является ли многое из того, что он сделал с Джинёном, более личным, чем он когда-либо думал, что достигнет здесь? БэмБэм издаёт многострадальный вздох. — Видишь? — говорит он Югёму. — Я же говорил тебе, что нам нужно поговорить с ним об этом, иначе он просто закончит тем, что будет барахтаться в конвульсиях и игнорировать всё вокруг. — Что, простите? — требует Джебом. — Я не барахтаюсь в конвульсиях. — Немного, — говорит Югём, похоже, успокоившись теперь, когда Джебом, похоже, не находится в непосредственной опасности откусить им обоим головы. — Эмоционально, я имею в виду. — Очевидно, не физически, — добавляет БэмБэм. — Иначе нам пришлось бы накричать на тебя за то, что ты повсюду разбрызгиваешь воду из ванны. — У тебя действительно есть талант устраивать беспорядок, — соглашается Югём. — Как физически, так и эмоционально. — Заткнитесь, — бормочет Джебом, обливая их мыльной водой. БэмБэм визжит и толкает Югёма перед собой. — Убирайтесь и дайте человеку спокойно искупаться. Мальчики пододвигают табуретку с его полотенцем и одеждой ближе к ванне — чтобы предотвратить вышеупомянутые беспорядки, — БэмБэм напоминает ему, как только оказывается на расстоянии брызг, — прежде чем исчезнуть за дверью. Их настроение определённо улучшилось теперь, когда они высказали свои мысли Джебому, словно с них сбросили тяжёлый груз. Проблема в том, что вес этот перенесён на плечи Джебома, и он со стоном откидывает голову на край ванны. Он разбивает ему сердце. Зимой, когда он приехал, он бы рассмеялся. В конце концов, он изо всех сил старался быть настолько упрямым и свирепым, насколько это было возможно, когда он только прибыл. Конечно, Джинён никак не мог позволить ему проникнуть достаточно глубоко в своё сердце, чтобы причинить себе какой-либо вред. Но зимой Джебом не извинился. Он не поделился крошечными кусочками информации о своей семье, своём детстве, своих страхах. Он не сцеловывал вкус вишнёвого вина с мягких губ Джинёна и не обнимал его за узкую талию, он не просил его остаться. Он набирает воду в ладони и трёт ими лицо, прежде чем зачесать волосы назад. Он набирает ещё одну пригоршню и смотрит, как вода стекает между пальцами, не оставляя после себя ничего, кроме кожи его рук. Он решает, что поговорит с Джинёном, встаёт и тянется за полотенцем. Сегодня вечером.-
Джебом проводит остаток вечера, умудряясь вывести Хонбина на прогулку по садам, не задушив его собственным ремнём, что он считает победой. Длинные столы, на которых стояло вишнёвое вино, исчезли, как и многие ленты и украшения на шпалерах, но фонари остались. Они отбрасывают мягкое розовое сияние на запрокинутое лицо Хонбина, улавливают резкость его черт, подчеркивают умный блеск в его круглых глазах. Если бы Джебом когда-нибудь что-то и почувствовал к нему, он думает, что это произошло бы именно сейчас. Идя в тишине в смешанном свете свечей и звёзд по месту, которое Джебом считает самым дорогим, переполняясь радостью видеть кого-то, кого давно не было рядом, скрытого бархатным одеялом ночного неба. Вместо этого он думает о том, как сверкали глаза Джинёна, когда он обнял его и сказал: «Пойдём, я тебе покажу».-
Джебом лежит на кровати с книгой, когда Джинён возвращается, свежевымытый, с влажными волосами и в длинном бордовом халате, обернутом вокруг него. — Ох, — удивлённо произносит Джинён, останавливаясь перед кроватью. — Ты здесь. — Где ещё бы я мог спать? — спрашивает Джебом. Джинён открывает рот, а затем прикусывает губу, сначала собираясь ответить, но потом передумывает. — Думаю, нигде, — в конце концов говорит он. — Забудь, что я что-то сказал. Это напоминает ему сегодняшнее утро. Та дипломатическая улыбка Джинёна в их свадебной постели, пренебрежительный взмах руки, и «я ему не сторож». — Не делай этого, — шепчет Джебом. — Что не делать? — Джинён отводит взгляд и уставляется в одну точку в стене. — Не… закрывайся от меня, — отвечает он. Джинён фыркает. — Не слишком ли щедро с твоей стороны? — Я работал над этим, — говорит Джебом. — Мы вместе работали над этим. И это того стоило, верно? Напряжённая линия рта Джинёна смягчается, и он снова встречается с ним взглядом. — Полагаю, да. Джебом похлопывает по краю кровати. — Иди сюда. Джинён медленно шаркает к кровати, крепко обхватив руками халат. Когда он забирается к нему, дюймы между их телами кажутся милями. С трудом сглотнув, Джебом разглаживает одеяло на своих коленях. — БэмБэм сказал несколько, э-э, интересных вещей. — О боже, — отвечает Джинён. — Что на этот раз? — Ничего страшного, — говорит Джебом, прежде чем тот мог бы начать расспрашивать о юноше и отвлечься от обсуждаемой темы. В любое другое время он жаждал бы острого языка Джинёна и умных слов, но сейчас всё, на чём он может сосредоточиться, — это пространство между ними и тем, что сказал БэмБэм, висящее у него в голове. — Он сказал, что я должен поговорить с тобой о Хонбине. — Джебом неловко смеётся. — Ты можешь в это поверить? — Что в этом такого невероятного? — спрашивает Джинён. — Ну, я имею в виду… — запинается Джебом. — Ты понимаешь. Джинён медленно выдыхает. — Это из-за того, что нам не о чем говорить больше? — спрашивает он. — Или дело в том, что ты не хочешь говорить об этом со мной? Джебом чувствует, как его глаза расширяются. — Нет, нам… нам есть о чём говорить. — Когда он не получает ответа, он тихо продолжает: — Джинён, пожалуйста. Услышав слегка отчаянный тон голоса Джебома, тот слегка наклоняет голову в его сторону. — Просто ты казался… счастливым, когда разговаривал с ним, — тихо говорит он. — Между вами есть химия. — Химия? — недоверчиво спрашивает Джебом. — Мы постоянно грызём друг другу глотки. — Это просто похоже на флирт. Который… — Джинён втягивает воздух сквозь зубы. — Всё в порядке. Джебом прищуривается. — Не похоже, что всё в порядке. — «Почему всё должно быть в порядке?» — хочется спросить ему. — «Почему тебе кажется, что это не имеет значения?» — Всё должно быть в порядке, — говорит Джинён, но чем дольше он встречается взглядом с Джебомом, тем менее уверенным в себе он кажется. Джебом сдаётся. — Почему? — Мы ещё не говорили о кое-чём на самом деле. — отвечает Джинён. — О том, когда мы… кое-что сделаем. — Я думал, мы достаточно говорили об этом, — говорит Джебом. — Мы оба знаем, чего хотим. — Но разве мы делаем это? — Джинён сцепляет пальцы рук вместе и тут же развязывает их. Сжимает вместе так сильно, что розовые следы на его костяшках вытесняются в пользу холодного белого. — Я… я говорил тебе прошлой ночью, что ты всегда можешь получить здесь близость. И я имел в виду это, я имел в виду, я просто не понимал, что я… как сильно это будет… — Он прерывается с приступом безрадостного смеха. — Я не понимал, что ты, возможно, захочешь быть рядом со мной, не будучи… моим. — Твоим? — спрашивает Джебом. Слово тяжело давит ему на язык. — Я знаю, что твоё представление о том, чтобы быть моим, или идея, с которой ты вырос, не… не то, чего ты хочешь, — поспешно уточняет Джинён. — Но это не обязательно должно означать это. Это может означать… всё, что мы захотим, на самом деле. Мы можем это выяснить. — Он облизывает губы, и глаза Джебома следят за этим движением. — Я… пока не знаю, что я хочу, чтобы это значило, — признаётся Джебом. Он видит, как вытягивается лицо Джинёна, и поспешно добавляет: — Хотя это не означает «нет». Глаза Джинёна поднимаются, чтобы встретиться с его, болезненно уязвимые таким образом, что Джебом чувствует себя обнажённым, просто глядя на него. — Тогда в чём же дело? — Это… — Джебом закусывает губу, подыскивая слова, чтобы успокоить страхи Джинёна, не обещая больше, чем он может ему дать. Он не уверен, был ли БэмБэм прав, если он вообще обладает силой разбить сердце Джинёна. Но он слишком ясно помнит тот день, когда он впервые извинился перед ним, прежнюю холодность, которую Джебом не видел до сегодняшнего утра, и он знает, как опасно давать Джинёну слишком много, а потом пытаться забрать это обратно. Дело не в том, что он не хочет потерять близость, которую они создали, или, по крайней мере, дело не только в этом. Но мысль о том, что Джинён будет страдать из-за него, — то, что он делал реальностью слишком много раз, чтобы хотеть когда-либо возвращаться к этому. Джинён терпелив с ним, так бесконечно терпелив. Он ждёт, когда Джебом найдёт слова, но также и ждёт, когда он сам придёт в себя, чтобы извиниться. Наконец, Джебом говорит: — Я пока не знаю, что бы это значило для меня — быть твоим, или смогу ли я когда-нибудь стать таковым. Но… но я думаю, что не возражал бы… поработать над этим. Изучая это. С тобой. Если ты не против. — Ему очень хочется сказать: «Ты заставляешь меня бояться меньше. Ты заставляешь меня чувствовать, что мир вокруг меня не так страшен. Ты заставляешь меня чувствовать себя сильным». Но он не говорит это. Ещё нет. Он нерешительно позволяет своей руке скользнуть по кровати, преодолевая расстояние между ними с помощью собственных пальцев, скользящих по ткани, пока не достигает пальцев Джинёна, сложенных на коленях. Он не пытается разъединить их, просто кладёт свою руку поверх его руки. Когда он поднимает глаза, Джинён с любопытством смотрит на него. — Ты теперь гораздо осторожнее, понимаешь? — говорит он. — Более внимателен. Джебом фыркает. — Наконец достоин быть наследным принцем, да? Джинён выглядит неуверенным в том, как ему следует реагировать, но когда Джебом печально смеётся, он следует его примеру с сочувственной улыбкой. — Как бы то ни было, — мягко говорит он, — я думаю, что ты стал принцем в десять раз больше, чем был. — Представь, что ты сказал мне это, когда я впервые прибыл сюда, — отвечает Джебом. — Я думаю, ты мог бы убить меня во сне, — отвечает Джинён с удивительно нежной улыбкой, учитывая, что он говорит о своей собственной смерти. — Но посмотри на себя сейчас. — Посмотри на меня сейчас, — соглашается Джебом. Джинён задумчиво смотрит на него. — Я знаю, что здесь всё по-другому, и я надеюсь, что это к лучшему, но… ты бы хотел посетить Солун? Если мог бы? Сама мысль об этом заставляет сердце Джебома подпрыгнуть. — Конечно, —немедленно отвечает он. — Мне нужно снова увидеть Ёндже, и, полагаю, Хонбина тоже, даже если мы действительно выполнили нашу квоту на проведение с ним времени в течение года, вероятно, уже сегодня… Джинён смеётся, и его пальцы, наконец, разжимаются под пальцами Джебома только для того, чтобы сплести их вместе, крепко сжав руки. — Получается, это «да», — поддразнивает он. — Да, — подтверждает Джебом, сжимая его руку. — Боже, да. — Ты… — Джинён колеблется. — Ты хочешь поехать один, или… или, может быть, кому-нибудь из нас стоит… не знаю… — Хочешь поехать со мной? — спрашивает Джебом. Тёплый румянец окрашивает щёки Джинёна, и Джебом чувствует, что невольно улыбается при виде этого. — Мне бы хотелось, — говорит он. — Потому что одно дело слушать, как ты рассказываешь обо всём, что у тебя было в детстве, но я хочу увидеть это. И… — он поджимает губы, — не сердись на меня за то, что я собираюсь сказать. — Хорошо, — медленно отвечает Джебом. Похоже, это мера предосторожности, которую Джинён научился держать с собой, и от этой фамильярности становится на удивление приятно. — Я думаю, что им было бы хорошо увидеть нас, — говорит Джинён. — Чтобы понять, что ты… ты мне ровня. Его слова странно подействовали на Джебома. С одной стороны, немедленное головокружение при мысли о том, чтобы увидеть Ёндже и вернуться в Солун, рассеивается, как сахар в воде, холодная реальность того, как он ушёл, снова омывает его. Но, с другой стороны, есть Джинён, и статус омеги, который так болезненно терзал Джебома в последние дни его пребывания в Солуне, ощущается не как бремя, а скорее как состояние бытия. Он не знает, будет ли он когда-нибудь таким, как Джексон, вызывающе гордиться этим и носить свой статус как знак почёта, но он действительно думает, что это то существование, которое он не против прожить. — Думаю, да. Им было бы полезно это увидеть, — говорит он. — И мне кажется, Ёндже попытается надрать мне задницу, если я не привезу тебя. Джинён смеётся. — Я не могу сказать, чего от него ожидать. Иногда ты говоришь о нём, как о маленьком ребёнке, а иногда как об абсолютном злюке. — Он дитя вулкана, — бормочет Джебом. — Настоящее солнце. — Я с нетерпением жду встречи с ним, — говорит Джинён, и теплота в его голосе заставляет Джебома улыбнуться и провести большим пальцем по костяшкам его пальцев. — Я никогда не думал, что буду так разговаривать со своей парой. — Джебом вздыхает. — Я вроде как думал, что просто застряну здесь навсегда с… ну, ты знаешь, чего я от тебя ожидал. — Да, ты совершенно ясно дал это понять, — усмехается Джинён. — Но мне нравится думать, что я умею быть непредсказуемым. Джебом чувствует себя опьянённым при виде него, нежные черты лица и острый язычок, миловидное лицо и мягкие щёки, его халат распахивается, открывая гладкую золотистую кожу и стройное, сильное тело. — Ты определённо такой, — бормочет Джебом. Он наблюдает, как румянец растекается по шее Джинёна и под его халатом. — Я бы никогда не согласился даже попробовать всё это, если бы это был не ты. Джинён прикусывает губу, такую пухлую и красивую. — Что ты хочешь попробовать? Не по большому счёту или что-то в этом роде, но… только сегодня вечером? — Сегодня вечером? — Джебом не может оторвать глаз от того, как блестит губа Джинёна. — Мы могли бы просто начать, как вчера? Тогда это было так… хорошо. — Да? — Уголки рта Джинёна приподнимаются в мягкой улыбке. Джебом вспоминает как он целовал его, сминая его губы собственным и громко сглатывает. — Просто хорошо? — Ну… — Глаза Джебома поднимаются, чтобы встретиться с его и увидеть в них игривость. — Моя память немного затуманена. Может быть, ты должен помочь мне вспомнить. Джинён наклоняет голову и придвигается ближе, глаза его озорно мерцают. — Должен ли я? — поддразнивает он. — Джинён. — Имя звучит чуть больше, чем дыхание на его губах — почти шёпот, но он всё же может заметить, как Джинён вздрагивает при этом звуке. — Ведёшь себя как ребёнок. — Кто ещё здесь ребёнок? — невинно говорит Джинён. — Уж точно не… Терпение Джебома иссякает, и он поднимает свободную руку к его затылку, наклоняется вперёд и целует во всё ещё открытый рот. Он цепляется больше за его зубы, чем губы, отчего тот смеётся, и Джебом чувствует крошечные вздохи с каждым сладким раскатом его смеха. Пальцы впиваются в шею сзади, хватка становится крепче, и смешки Джинёна превращаются в тихие стоны, а рот становится таким мягким под его губами, таким влажным и таким открытым для него. Джебом использует преимущество, которое у него есть, обхватывая шею Джинёна одной рукой и распутывая другую, чтобы он мог обернуть её вокруг его талии. Их тела находят друг друга, тёплые и крепкие груди прижаты друг к другу, и нога Джинёна скользит вверх по ноге Джебома, пока его колено не оказывается на бедре Има. Джебом прекрасно осознаёт каждый дюйм их соприкосновения, шорох простыней и мягкие влажные звуки их губ, прижатых друг к другу, такие громкие в тихой комнате. И Джинён прижимается всё ближе, ближе, ближе, пока не перемещается чуть вверх, садясь на коленях Джебома, широко расставив бёдра вокруг его ног. Это противоположно их положению во время той течки, но Джебом до сих пор чувствует себя таким же безнадёжно потерянным в прикосновениях альфы, как и в тот день. Джинён решил прервать поцелуй, чтобы сменить позу, так что рот Джебома освободился и… Что ж, передняя часть халата Пака дразнила его с тех пор, как они начали этот разговор, открывая ему достаточно тёплую кожу, намекая на то, как прекрасно Джинён должен выглядеть без одежды. Джебом просовывает руку ему под халат, чувствуя, какой он гладкий и мягкий, когда пальцы скользят по коже, цепляя ткань с собой и стягивая её с его плеча. Даже в таком виде, до сих пор почти одетый, в нём есть что-то почти болезненно чувственное, от чего у Джебома перехватывает дыхание. Он проводит губами по его руке, уделяя внимание каждому вновь открывшемуся местечку. Нежная кожа шеи, неглубокая впадина ключицы, изгиб плеча — Джинён весь такой тёплый под его губами, и каждый поцелуй вызывает крошечный вздох или заставляет его бёдра крепко сжиматься вокруг бёдер Джебома. Его запах такой густой и пьянящий, и Джебом наслаждается этим. Это дальше, чем они когда-либо заходили друг с другом, но Джебому это кажется таким знакомым. Это тот вид секса, к которому он привык, даже если обычно он не занимается им с мужчинами-альфами, и он чувствует, что его уверенность вновь начинает подниматься. Джинён настолько отзывчив, что трудно не быть довольным собой при его реакции. Он позволяет своему рту двигаться дальше вниз, по выпуклости груди Джинёна, пока не достигает… — Ох. — Джинён звучит потрясённо, задыхаясь, за мгновение до того, как Джебом мягко берёт его сосок в рот и нежно посасывает. — Ох, чёрт возьми, Джебом. — На затылке Има появляется призрачное прикосновение, будто Джинён собирался прижать его к груди, но передумал. Джебом слышит глухой удар о спинку кровати позади себя и понимает, что Джинён, должно быть, опирается на неё руками, давая Джебому возможность делать всё, что ему заблагорассудится. Джебом держит рот влажным и податливым, медленно лаская сосок Джинёна, позволяя тому почувствовать прикосновение его языка к чувствительной коже, и Джинён выгибается в его руках, грязно ругаясь. Невозможно устоять перед желанием обхватить руками спину Пака и крепко прижать его к себе, посасывая чуть более резко, чувствуя, как сосок твердеет у него во рту. Им щёлкает по нему кончиком языка, и это заставляет все тело Джинёна содрогнуться от удовольствия. Когда он отрывается и смотрит вверх, Джинён смотрит на него стеклянными глазами и излизанными раскрасневшимися губами, словно он их кусал. Он невероятно красив, распластавшись на коленях у Джебома, и румянец распространяется вниз, туда, где сосок, над которым Джебом работал, такой влажный и слегка припухший. Руки Джебома соскальзывают с его поясницы, пока он не обхватывает ладонью его задницу, и крепко сжимает, притягивая Джинёна ближе. Это заставляет его бёдра раздвигаться ещё шире вокруг, халат расползается и обнажает всё больше и больше кожи. — Джинён, — хрипит Джебом, не сводя глаз с оголённого тела. — Джинён, ты… — Я только что искупался, — говорит он, отказываясь отвести взгляд, хотя щёки его ярко-розовые. — Я собирался одеться здесь, я не знал, что ты будешь ждать… Джебом не даёт ему закончить, руки скользят под подол его халата и разглаживают заднюю часть бёдер, пока он снова не находит его задницу, обнаженную под его хваткой. Он сжимает её, и ему интересно, есть ли хоть какая-то часть Джинёна, которая не чувствительна, потому что одно это прикосновение заставляет его таять напротив него, находить его губы своими и соединять их во влажном поцелуе. — Ты можешь, — выдыхает Джинён около его губ. — Если хочешь. — Что могу? — спрашивает Джебом, слегка легкомысленно, лаская его кожу, проводя кончиками пальцев по самой нижней части его ягодиц, где она встречается с бедром. Джинён, затаив дыхание, смеётся. — Подумай о том, где твои руки, Джебом. Он клянётся, что слышит, как шестерёнки в его собственном мозгу скрежещут до болезненной остановки. Возможно, у него из ушей идёт дым. Он не уверен. Всё, что он знает, это то, что прямо сейчас у него на коленях сидит его пара, его альфа, и он думает — боже, он надеется, — что ему только что разрешили трахнуть самого красивого парня, которого он когда-либо видел. — Ты… Боже, Джинён, правда? — Джебом опускает голову ему на грудь и издаёт тихий стон, погружаясь в него с головой. — Ты уверен? — Да, я уверен, — говорит тот со смехом. — Мне это нравится. — Тебе… тебе это нравится, — слабо повторяет Джебом. Он поднимает голову, чтобы снова взглянуть на парня, чьё лицо разрисовано весельем. — Значит, ты… ты делал это раньше. — Ммм, — протягивает он. — Может быть. Разве тебе не хотелось бы знать? — Чёрт, — почти скулит Джебом. Вероятно, здесь должно быть какое-то чувство собственничества, думает он, но, похоже, он не может его вызвать. Всё, что даёт ему мозг, — вспышки образов Джинёна. Джинёна, выгибающего спину, чтобы принять член так глубоко, как только он может, Джинёна, подтянувшего колени к ушам и почти рыдающего от этого, Джинёна, что подпрыгивает на чьих-то бёдрах, запрокинув голову и его прекрасное лицо искажено от удовольствия. — Кто? Кому ты позволил… сделать это с тобой? — Некоторым людям здесь и там, — неопределённо говорит Джинён, а затем прикусывает губу, прежде чем добавить: — Почти Джексону однажды, давным-давно. Джебом думает о головокружительной радости Джексона всякий раз, когда он говорит о том, чтобы позволить Марку заявить на него права, и фыркает. — Удачи в том, чтобы заставить его согласиться… на это. — О, ну не знаю. — Уголки губ Джинёна приподнимаются в кошачьей улыбке, и он позволяет халату соскользнуть с другого его плеча. Шёлк теперь едва свисает с его тела, пояс на талии едва сохраняет то немногое, что у него осталось от скромности. — Я думаю, что могу быть довольно убедительным. — Я… — Джебом сглатывает, в его горле так пересохло, что становится больно. — Я в этом не сомневаюсь. — Тогда, что скажешь? — Джинён поднимает голову. — Ты хочешь? — Да, — немедленно отвечает Джебом. — Хочу. Очень сильно. Джинён смеётся, и он выглядит таким счастливым, таким довольным собой, что Джебом требует его. Это заставляет Джебома хотеть стереть улыбку со своего лица, но это также наполняет его собственным удовлетворением от того, что Джинён так счастлив в его объятиях. Он находит золотую середину, стаскивает Джинёна с колен и опускает его на матрас, целуя эту самодовольную ухмылку, пока она не превращается в задыхающийся вздох. — Ты когда-нибудь делал это с… с кем-то вроде меня? — спрашивает Джинён. Им уткнулся лицом ему в шею, мягко посасывая кожу, из-за чего слова Джинёна звучат тихо и интимно прямо над его ухом. — Нет, — признаёт Джебом. — Только… ты же знаешь. — Я знаю, — говорит альфа, облегчая ему задачу. Он всегда делает это так легко для Джебома, преодолевает разрывы между ними и встречается с Джебомом более чем на полпути. Даже сейчас, лежа здесь для него таким образом, позволяя ему провести ладонями по своей груди и потянуть за пояс халата, пока он полностью не обнажится перед ним — он дал Джебому так много. Благодарность переполняет парня, как за действия Джинёна, так и за то, что космическая сила дала ему этого мужчину в качестве пары. Он распахивает его халат и наклоняется, чтобы поцеловать в область сердце. — Покажи мне, как это сделать. Джинён вздрагивает. — Хорошо. — Он приподнимается на локтях и указывает на сундук у кровати. — В первом ящике. Там должна быть маленькая баночка с крышкой… Прежде чем он успевает закончить фразу, Джебом пытается следовать его указаниям, легко находит маленький горшочек, откладывает крышку в сторону и вычерпывает часть его содержимого. Масло легко тает, соприкасаясь с теплом его кожи, и он ловит себя на том, что торопливо потирает большой и указательный пальцы вместе, пытаясь размазать его по руке, распределив так, чтобы ничего не стекало. Тем не менее, он всё равно заканчивает тем, что устраивает полный беспорядок и смущённо смотрит на Джинёна. Дыхание вырывается из его легких, когда он видит ту мягкость, с которой Джинён улыбается ему. — Дурак, — с нежностью проговаривает он. — Ты ещё даже штаны не снял, а уже взял и испачкал руки. — О, — глупо выдаёт Джебом. — Ладно. Думаю, мы можем начать с тебя. — Звучит неплохо. — Джинён укладывается на кровать и раздвигает бёдра. Его ноги согнуты в коленях, и Джебом не может устоять перед желанием наклонить лицо и поцеловать розовую кожу прямо там. Он прижимается щекой к внутренней стороне бедра Джинёна, когда замечает, какая она мягкая и тёплая. Он понимает, что это первый раз, когда он действительно видит его член. Во время своего гона Джинён даже не расстегнул брюки, и с тех пор они не выходили за рамки поцелуев. Но теперь он полностью перед ним, и Джебом должен признать, что вид его твёрдой и полной эрекции у живота вызывает дрожь возбуждения по телу. «Значит, это правда, что говорят об альфах», — туманно думает он. Боже, ствол и так достаточно большой, у основания ещё толще. Он знает, где образуется узел во время течки, когда они сцепятся, но всё равно страшно видеть его перед собой. — Эй. Глаза Има виновато поднимаются, чтобы посмотреть на Джинёна. — А? — Тебе не нужно, — смущённо говорит Пак, впервые с тех пор, как он это предложил. — Мы можем просто… поцеловаться ещё немного, если хочешь. — Нет, — поспешно отвечает Джебом. — Я… я действительно хочу. Я действительно хочу этого, Джинён, ты даже не представляешь. Он улыбается. — Да? — Я просто… новичок в этом, понимаешь? — Парень импульсивно наклоняется вперёд и проводит двумя скользкими пальцами по нижней части ствола. Он слышит, как у парня перехватывает дыхание, но ещё более очевидно, что он видит, как его член дёргается у него на животе. Это заставляет Джебома чувствовать себя странно могущественным, так ясно видеть, какое влияние он может оказать на Джинёна. — Да, — отвечает принц сдавленным голосом. — Просто совет: масло предназначено для мест, отличных от… этого. Джебом фыркает. — Да что ты? Я и понятия не имел. — Ну, тогда, умник, — говорит Джинён, — позволь мне помочь тебе. А затем тонкие пальцы обхватывают запястье Джебома, и он обнаруживает, что его рука направляется между бёдер Джинёна и — чёрт. — Сколько? — спрашивает Им, чувствуя себя неопытным, как не бывало уже много лет. — Я никогда… Большой палец Джинёна поглаживает его запястье, удивительно мило, учитывая, что он пытается научить парня, как растянуть его пальцами. — Один или два. Я просто… я не могу намокнуть. — Он немного смущённо смеётся. — Очевидно. Джебом позволяет подушечкам пальцев обвести отверстие, размазывая по нему масло, и смех Пака замирает у него в горле. Джебом чувствует, как мышцы трепещут под его пальцами, и ему кажется естественным вставить один из них внутрь, словно тело Джинёна только и просит его об этом. Альфа сразу же выгибается на матрасе и вздыхает. — Ох, так хорошо. — Хорошо? — с любопытством спрашивает Джебом. Нет никаких причин для того, чтобы Джинёну было хорошо, на самом деле, не так, как девушкам, которых он трахал дома, или как… ну, как Джебому, предположительно. — Ага, — Джинён слегка кружит бёдрами, и у него пересыхает во рту от того, как горячо внутри, как тесно. Он отводит руку назад и снова толкает, добавляя второй палец, вдавливая в него смазку и делая его влажным. Джинён задыхается и прикусывает губу, его брови слегка хмурятся каждый раз, когда пальцы Джебома проникают глубже. — Ты так хорошо их принимаешь, — бормочет Джебом, в восторге от того, как легко тело Джинёна открывается для него. Альфа издаёт хриплый смешок. — Подожди, пока ты действительно не трахнешь меня. — Боже, — шипит Джебом, чувствуя, как его собственный член пульсирует в штанах при мысли о том, чтобы оказаться внутри влажного тепла, которое он сейчас ощупывает. Теперь он начинает трахать Джинёна как следует, засовывая пальцы до костяшек при каждом толчке. Парень каждый раз издаёт тихий стон, прикусывая губу. — Не могу дождаться, чтобы почувствовать тебя, Джинён. — Тогда сделай это, — выдыхает он. — Смажь немного… себя… Джебом делает, как ему говорят, спуская брюки до середины бедра и совершенно не обращая внимания на беспорядок. Он смазывает себя ещё большим количеством масла и стонет, на мгновение толкаясь в свой кулак. Он не упускает из виду, как взгляд Джинёна прикован к блестящей головке его члена, скользящей между пальцами. Джинён хватает его за рубашку спереди и тянет к себе между ног, уже обхватывая его бёдра, словно пытаясь, чтобы тот как можно быстрее вошёл. Это кажется так неуклюже и нетерпеливо, как в первый раз. В каком-то смысле так оно и есть, но Джебом уже много лет так не возился, просто пытаясь проникнуть в кого-то. Он не может сказать, это из-за того, что они делают, или из-за того, что это Джинён. Честно говоря, скорее всего, и то, и другое. Головка его члена беспорядочно скользит по скользкой поверхности между ног альфы, и Джебому требуется несколько попыток, чтобы скользнуть и упереться в мягкие внутренности его бёдер. Наконец, однако, он берёт свои дрожащие руки под контроль, направляется ко входу и медленно толкается внутрь. Он не может перестать смотреть, как отверстие Джинёна растягивается вокруг его члена. Джинён хнычет, закрывая лицо рукой. — Господи, Джебом, — выдыхает он. Слова полностью ускользают от принца. Из Джебома вырывается гортанный стон, и он сжимает его бёдра, вгоняя член дальше. Это так туго, туже, чем что-либо, что Джебом чувствовал раньше, как будто тело Джинёна засасывает его, и когда он оказывается полностью внутри, то прерывисто выдыхает. Джинён снова тянет его за рубашку, и Джебом наклоняется над ним, устраиваясь на локтях и заключая Джинёна в клетку. — Хорошо? — задыхается он. — Идеально, — шепчет Джинён. — Хотя было бы ещё лучше, если бы ты уже нормально трахнул меня. Джебом отстраняется и толкается обратно с намерением заставить Джинёна проглотить свои слова. В некотором смысле это работает, потому что Джинён скулит и выгибается под ним. Но для Джебома это также не обходится без последствий: он ругается и вцепляется в простыни, проталкивая свой член так глубоко в Джинёна, насколько это возможно. С Джинёном всё чувствуется намного лучше. Может быть, это потому, что они связаны, может быть потому, что Джебом никогда никого так не трахал раньше, может быть потому, что Джинён стонет, наслаждаясь ощущением члена Джебома внутри себя. Всё живо, от горячего сжатия тела альфы вокруг него до икоты его стонов и грязных звуков от скольжения масла каждый раз, когда Джебом въезжает в него с новой силой. Джебом с содроганием понимает, что вся та влага, на самом деле, не только из-за масла, которое он размазал между ног Джинёна и втиснул в него пальцами. С него снова капает, странно и инстинктивно знакомо, несмотря на то, что это случалось так мало раз. Это неудивительно, учитывая, насколько болезненно его возбуждает Джинён, но это всё равно заставляет его на мгновение остановиться, замедляя толчки. — Джинён, — шепчет он, не зная, что сказать или сделать. — Это… я… Одна из рук парня скользит по его спине и находит то место, где он мокрый. Он не пытается просунуть пальцы внутрь, даже не прижимает подушечки к отверстию. Он просто проводит пальцами по скользкому участку, заставляя Джебома ещё больше осознавать, как там много. Он встречается с ним взглядом, когда подносит мокрые пальцы к собственным губам и слизывает их с глубоким стоном. Джебом зачарованно смотрит, как маленький розовый язычок Джинёна выглядывает у него изо рта и впитывает каждую каплю, пробегаясь между красивыми пальцами, когда он жадно глотает. — Чёрт, Джебом, — выдыхает он, когда заканчивает, его голова откидывается на подушку, а глаза закрываются. — Боже, ты такой горячий. Джебом чувствует, что может умереть. Но на этот раз это не из-за унижения или ненависти к своему телу. «Нет», — думает он. Он, вероятно, мог бы умереть счастливым человеком или, по крайней мере, очень возбуждённым, просто увидев язык Джинёна, облизывающий пальцы. Джебом утыкается лицом в его шею, и когда он вдыхает, его переполняет альфа, альфа, альфа. Теперь, когда он осознаёт это, он чувствует, как становится влажнее от запаха своей пары. Он отчётливо осознаёт ту часть своего тела, на которую никогда не обращал внимания, по крайней мере, в сексуальном плане, пока его не накачали гормонами. Это причиняет глубокую боль, которая отличается от желания погрузить член во что-то тёплое и влажное, пульсируя от потребности быть наполненным. Это заманчиво, но страшно, и Джебом ещё не готов встретиться с этим лицом к лицу. Поэтому он просовывает руки под плечи Джинёна, крепко сжимает их и использует свою хватку, чтобы трахнуть его достаточно сильно, чтобы каждый толчок вырывал крик с его губ. — Джебом, — мурлычет он, вцепляясь в его руки, когда его трахают так сильно, что он сползает по простыням. — Джебом, боже, прикоснись ко мне, прикоснись ко мне, прикоснись ко мне… И Джебом должен подумать, должен сделать паузу, должен вспомнить тот факт, что он никогда раньше так не прикасался к другому мужчине. Но думать трудно, когда он по самые яйца внутри своей пары, которая просит, чтобы её коснулись, и в его подсознании присутствует голод, желающий вытянуть из Джинёна все возможные стоны и скулёж, которые только возможны. Поэтому он переносит свой вес, чтобы как можно лучше обхватить одной рукой член Джинёна, пытаясь игнорировать то, какой огромный он в его руках и как он пульсирует, отчего ещё больше влаги стекает по внутренней стороне его бёдер. Он сосредотачивается на том, как прерывается дыхание Джинёна, когда он проводит большим пальцем прямо под головкой, оттягивает крайнюю плоть и чувствует, как предэякулят стекает по его руке. Он так зациклен на том, чтобы доставить Джинёну удовольствие, что даже не осознаёт, что одна из рук парня перемещается от руки Джебома к его спине, пока не ощущает тёплое давление на его метку, и он издаёт стон так громко, что это звучит почти как всхлип. Прикосновение вызывает покалывающее удовольствие, проходящее через него, и разжигает огонь в его животе, заставляя бёдра сбиваться с ритма, когда он опускает свой вес обратно на локти и дико врезается в Джинёна. Удовольствие нарастает слишком быстро, настолько внезапно, что оно должно быть неудовлетворительным, за исключением того, что Джебом чувствует себя изнутри раздетым и зажатым между рукой Джинёна на его спине и его задницей на члене. Издалека ему кажется, что он слышит себя: «Чёрт, господи, Джинён, пожалуйста». Но его мозг гудит так громко, что он снова чувствует себя опьянённым. А затем, сквозь ошеломляющее ощущение, раздался голос Джинёна, густой, сладкий и совершенный. — Кончи для меня, Джебом. Парень не думает, что смог бы остановиться, даже если бы захотел. Джинён, альфа, что бы это ни было, это слишком много, и это прекрасно. Он прижимается лицом к мягкой коже между его шеей и плечом, впитывает запах своей пары, когда его толчки прерываются и останавливаются, пока он не погружается в Джинёна так глубоко, как только может, и входит в него, мелко покачивая бёдрами с каждым импульсом оргазма. Джинён держится за него, свободно обвив руками его шею, обхватывая коленями узкую талию Джебома, словно они там и должны быть. Он бормочет что-то, чего Джебом не может разобрать, слова сливаются во что-то неразборчивое, но успокаивающее, что омывает его и заставляет чувствовать себя так, будто он вот-вот развалится на части. Джебом приподнимается на дрожащих руках и смотрит вниз между ними, когда выскальзывает из Джинёна, громко выдыхая от чрезмерной чувствительности. Он с трудом сглатывает при виде того, как вход Джинёна остаётся сияющим от его оргазма. — Ты не кончил, — хрипло говорит он. — Нет, — отвечает Джинён, сам выглядя измученным. — Но тебе не обязательно… — Хочешь, я сделаю? — перебивает Джебом. Джинён так много отдал, был готов сделать это с ним, хотя было бы проще наоборот, хоть и тело Джебома буквально создано для этого — отчасти потому, что ему это нравится, очевидно, но отчасти для того, чтобы дать Джебому ту близость, которую он так жаждет, не заставляя его противостоять тем частям себя, к которым он не готов. Меньшее, что может сделать Джебом, — это удовлетворить его взамен. И до сих пор его преследует та часть его мозга, та его животная часть, которая ничего так не хочет, как слышать стоны своей пары и знать, что именно он их причина. Поэтому, когда Джинён слегка кивает ему, Джебом немедленно опускается и целует головку его члена. — Ох, — голос Джинён срывается на одном слоге. — Ты не… Ты можешь просто использовать свои руки. Джебом игнорирует его слова и нежно облизывает нежную кожу прямо под головкой, наслаждаясь прерывистым вздохом, который издает Джинён. Он обхватывает ладонью основание, направляя член к себе, чтобы взять его в рот. Ствол альфы достаточно толст, что даже это заставило Джебома усомниться в своих амбициях. Но когда он позволяет своему языку неуклюже поработать над тем, что может поместиться у него во рту, когда он заглатывает ещё несколько дюймов, а затем медленно проводит губами по всей длине и позволяет головке выскользнуть изо рта с небольшим влажным хлопком, он открывает глаза и видит, что Джинён смотрит на него с открытым ртом и благоговением. — Ты так хорошо справляешься, — стонет он, и это, вероятно, должно быть покровительственно, но прошло так много времени с тех пор, как Джебом чувствовал себя хорошо в чём-либо, что слова только укрепляют его решимость заставить Джинёна чувствовать себя так же хорошо, как он чувствовал себя. Джебом удваивает свои усилия. Он не утруждает себя попытками взять в рот слишком много. Сколько бы он ни практиковался, он никогда не сможет вместить всё. Вместо этого он делает так, как любит сам, и пытается воспроизвести это на Джинёне. Язык тянется снизу вверх к щели, рот находится прямо на кончике, а щёки впали, и Джебом старается сосать как можно лучше. В каком-то смысле это завораживает, и он обнаруживает, что теряется в покачивании головы и скольжении члена Джинёна по его языку и между губами. Несмотря на всё это, альфа ему отвечает. Похвала так легко срывается с его губ, и Джебом цепляется за неё. Это само по себе удовольствие, отличное от того, как он заботится о Джинёне, но всё равно приносит глубокое удовлетворение. Он может сказать, когда Джинён приближается, та же самая чувствительность, которая появилась у него самого в начале, заставила его бёдра напрячься, а голос задрожать. Каждый вздох Джинёна прерывается стоном, и он наклоняется, гладя омегу по волосам, чтобы предупредить: — Я скоро… Джебом… Джебом всегда доводит дело до конца, что заставляет его хотеть продолжать, подарить Джинёну оргазм своим ртом. Но это пугает, мысль о том, чтобы позволить альфе наполнить его, когда челюсть и так уже болит от всех этих ощущений. Поэтому он отрывается от него, немного краснея, когда ниточка слюны протягивается между его чувствительными губами и головкой члена, и он изо всех сил старается, чтобы Джинён чувствовал себя так хорошо, как только может, своими руками. Его поглаживания влажные и небрежные, чему способствуют его собственная слюна и предэякулят Джинёна. Это должно быть отвратительно, но он не может заставить себя мыслить здраво, когда Джинён откидывает голову назад и издаёт сдавленный стон. — Джебом, — стонет он, напрягаясь и наклоняясь вперёд, когда натыкается на руку парня и свой собственный живот, горячее и скользкое месиво, капающее между пальцами Джебома. Он кусает губу, нахмурив брови и зажмурив глаза, и выглядит так, словно ему почти больно, если бы не тихие стоны, которые он издаёт с каждым выстрелом. Джебом никогда не думал, что увидит такое прекрасное зрелище, но Джинён был прав — он очень хорошо умеет быть непредсказуемым. После этого Джебом не совсем уверен, что с собой делать. Он грязный, его член весь в масле, а на ладонях сперма, и он почти боится пошевелиться на кровати, чтобы не размазать этот ужас по простыням. Джинён наклоняется к кувшину с водой на сундуке, смачивает уголок своего халата и подзывает Джебома ближе. Они молчат, если не считать их затруднённого дыхания, когда Джинён осторожно проводит тканью по руке Джебома, а затем вниз между его ног. Он касается его лёгкими и быстрыми, но тщательными движениями, и Джебом от этого расслабляется. Как только они оба вытерлись, Джинён с усталым вздохом откидывается на постель. Джебом неловко возится на месте. Он разрывается между тем, чего хочет его тело, и какими-то далёким оговорками, которые он не может вспомнить прямо сейчас, что-то о гордости или защите себя или… — Я думаю, — мягко начинает Джинён, — первые слова, которые он произнес с тех пор, как простонал имя Джебома, — что если ты хочешь быть моим таким, как я, я был бы очень счастлив. Это заставляет Джебома смеяться, и все его опасения ускользают, как тающий снег. Он карабкается по кровати и зарывается лицом Джинёну в шею, глубоко вдыхая и растворяясь в запахе своей пары. Тело Джинёна обжигает его, но Джебом перебрасывает через него ногу, чтобы быть ещё ближе. — Думаю, я бы тоже.