Собачьи чувства

Антон никогда не был против домашних животных. Он в принципе не испытывал неприязни к какому-то конкретному виду питомцев. Даже наоборот. Вот все люди буквально делились на два лагеря: кошатников и собачников, но сам он себя ни к кому не относил. Зачем? Животных просто надо любить, зачем ещё для этого ненавидеть кого-то другого? Они все прекрасны, это же природа, жизнь, чьи-то друзья и члены семьи со своими историями и даже характерами. Их любят, им дарят всю свою ласку и заботу, а они готовы глотки чужие перегрызть за тех, кому бесконечно преданы, передавая своё тепло и безмолвное сообщение «Люблю тебя, и ты люби меня, пожалуйста!» Братья наши меньшие, да... Это же так удивительно, что природа настолько разнообразна в своём проявлении, предоставляя нам, таким же результатам естественного искусства, свои творения и ещё один повод ощущать тёплые, ни с чем не сравнимые чувства. Но прямо сейчас, жмурясь от разрывающей, животной боли в правой руке, Антон заваливается набок, подтягивая к груди согнутые колени, и прижимает к себе кровоточащую конечность, думая лишь о том, что в ближайшее время он даже на расстоянии километра будет шарахаться от каких-либо животных. Особенно от собак... Нахуй надо.

* * *

День в принципе начинался неплохо, даже несмотря на то, что Антон буквально подскакивает на кровати и, путаясь в одеяле и ватных ногах, спешит в другую комнату к подключённому к зарядке звонящему телефону на кухонном столе. К сожалению, взять трубку он не успевает — опаздывает всего на пару секунд и позволяет себе громко ругнуться на самого себя, открывая список десяти пропущенных звонков от всех ребят Импровизации. Два от Матвиенко, два от Попова, два от Позова, три опять от Попова, и в целом от него целых пять — ого, нихера себе! — и последний снова от Позова. И всё это за последний час! С хера ли он такой нужный стал в непробудную рань? Антон, всё ещё подслеповато щурясь, поднимает голову на настенные часы и, глупо хмыкнув, ворошит волосы на затылке. Ну да, «непроглядная рань» в 13:32. Между прочим, «когда встал, тогда и утро», так что всё вполне законно. Отъебитесь, ранние пташки-жаворонки. Непрочитанных sms-к оказывается чуть больше пропущенных звонков, но Антон, если честно, не особо вчитывается в них. Ладно, хорошо — он вообще не читает ни одной sms-ки, просто вслепую, ещё сквозь прикрытые сонные глаза, нажимает на диалог с Арсением и, бросив краткий взгляд на последнее сообщение от него «Шаст, что происходит??», отправляет абсолютно пофигистическое «Доброе утро, Арс». А что происходит? — Ничего. Просто дайте человеку спокойно поспать ещё хотя бы пол суток, пожалуйста. Медленно потянувшись, Шастун двигается в сторону чайника, чтобы вскипятить воду. Ему срочно нужен кофе, иначе он заснёт стоя, прямо по середине кухни, запрокинув голову к потолку и открыв рот. Странная картинка застывает перед глазами, и Антон негромко смеётся, рассеянно оглядываясь, а затем, пройдя в прихожую и забирая из кармана куртки пачку сигарет с зажигалкой, идёт на балкон вместе с телефоном. Что ж, кофе пока не готов, значит сначала — никотин, а потом всё остальное. «Полнейшая деградация, — буквально говорит ему открывшийся вид улицы, свежестью просыпающейся весны вспорхнувшей на карниз задорной птицей. — На себя только посмотри. Жуть жуткая». Антон не спорит. Абсолютно. Он успевает только зажать сигарету между губ, когда телефон снова оживает, высвечивая на экране имя Попова. Быстрая реакция, однако. Тогда что же не сразу после sms-ки Антона?.. Ой, ладно. Парню сейчас даже язвить лень, так что он просто промолчит. Не в его правах возмущаться о чём-то. Чиркнув зажигалкой, он принимает вызов, и из трубки тут же раздаётся довольно громкое: — Шастун, ты ёбнулся вообще? Блин, если после пробуждения первые слова, адресованные вам, не попадают один в один с этими, то даже не смейте считать это нормальным утром. — Чё сразу ёбнулся? — с непривычки хрипит Антон и с удовольствием затягивается, пропитывая губы плотным слоем никотина. — Потому что это риторический вопрос. На звонки надо отвечать, придурок! — голос Арсения на мгновенье замолкает, теряясь на фоне глухих звуков улицы и сбившегося дыхания. Куда-то ведь спешит. — Какого хрена вообще ты трубки не берёшь, а потом спокойно пишешь про доброе утро? — А это риторический вопрос? — хмыкает парень, неожиданно для самого себя поперхнувшись едким дымом и сквозь удушливый кашель и экстренные попытки восстановить дыхание выдавливая еле слышное: — Тьфу... твою мать. Попов некоторое время молчит, видимо, слушая, как задыхается Шастун — садист, не иначе! — и затем, уловив долгожданный глубокий вдох коллеги через трубку, с досадой бросает: — Я так и знал. — Антон вопросительно мычит, делая новую затяжку. — Ты заболел. А впрочем — сам виноват, не фиг без шапки ходить целый февраль. Это было ожидаемо. Почти объясняет твой слишком крепкий сон, но ты всё равно бесишь... — Так, стоп. Чё? — вконец потеряв смысловую нить разговора, останавливает Арсения Антон, рассеянно выкашливая остатки никотинового дыма. — Во-первых, я не болею, я курю, представляешь? А во-вторых, я заснул поздно, вот и проснулся тоже поздно. Как будто ты меня до этого не знал. — Ты вообще с сигаретами не расстаёшься, да? — с каким-то нервным облегчением спрашивает Арсений, тяжело вздыхая и не ожидая ответа на свой вопрос. И так всё понятно. — Смотри, Шаст, организм однажды скажет: «Задолбал сразу после пробуждения курить» и подведёт тебя. Антон закатывает глаза и, прочистив горло, в последний раз затягивается, туша сигарету о карниз и выкидывая её в окно. Минус сто миллионов очков из его кармы по отношению к экологии, но похер, если честно. — Возможно, — не отрицает Шастун, вытряхивая маленькие комочки пепла с подоконника на улицу. — Так чё случилось-то? Что вы мне все обзвонились? — Есть предложение посидеть где-нибудь, пока все в Москве и не на туре. Сбор в 15:00 у Серёги, небольшие опоздания принимаются, — в голосе Попова звучит ласковая, доброжелательная улыбка, и от неё Антон тут же тает, расслабляясь всем телом и свободно облокачиваясь локтями о подоконник. — Что думаешь? — Немного опоздаю, — с весельем отвечает тот и слышит тихий смех, пробирающий до тёплых, колких мурашек по спине, из динамика телефона. — Я ещё даже кофе не выпил, про собраться даже нечего говорить. — Тогда опоздаем, — мягко поправляет Арсений и поясняет в ответ на непонимающую тишину в трубке, — мы с тобой вместе опоздаем. Я на полпути к тебе. — Дурной совсем? — Антон теряется, выпрямляясь и оборачиваясь в сторону кухни, прикидывая, как быстро он сможет убрать хотя бы тысячную часть того беспорядка, который царит сейчас в его квартире. — Ты зачем ко мне?.. — Чтобы вместе поехать к Серёже. — Но ты же ночевал у него... — Да. — И ты сейчас идёшь от него? — Да. — Так смысл ты туда-сюда мотаешься? — не выдерживает Шастун, чуть ли не нервничая и не видя ни малейшей логичной логики в действиях своего коллеги. — Что за лишние телодвижения? — Он быстро выходит с балкона и с ещё большей безысходностью оценивает масштабы домашнего хаоса. Чёрт, вот же не вовремя. Совершенно не вовремя, Попов! В какой-то момент Антон осознаёт, что в трубке стоит подозрительная тишина, и невольно останавливается взглядом на дырке от гвоздя в стене его комнаты. Там совсем недавно висела подаренная Ирой на его день рождения их совместная фотография в бежевой, с оттенками кофе с молоком рамке со стеклом. Она постаралась тогда, подарок действительно хорошо вышел. Жаль, что зря. И это не только про подарок. — Арс? — Ты не хочешь, чтобы я к тебе приходил? — спрашивает после глубокого вздоха Арсений, и Антон понимает, что тот остановился на улице. Лёгкий ветерок во время ходьбы больше не вибрирует в динамиках устройства. Парень качает головой. Попов всегда такой — неожиданный, непредсказуемый, выбивающий из колеи. Одним словом, типичный. «Как будто я его до этого не знал». Хотя нет, скорее, типично необыкновенный. Антона невозможно удивить больше, чем это делает Арсений. — Нет, не в этом дело, Арс, — парень проводит по лицу ладонью. — Просто... блин, я всё ещё сплю, походу. Арсений громко смеётся, и причина для этого так и останется загадкой для Антона. — Соня ты, Антон, — судя по звукам, мужчина возобновляет ходьбу, и его телефон задорно шуршит о воротник куртки. — Во сколько спать хоть лёг? — Не помню точно, — честно говорит тот, с удовольствием ощущая спад некого напряжения между ними. — Где-то в начале шестого, наверное. Из трубки раздаётся громкий звук искреннего, возмущённого вздоха, и парень почти видит, как расширяет в негодовании свои пронзительные глаза Арсений. Он закусывает губу, впутывая свободную руку в свои волосы и прекрасно понимая, какая на него сейчас обрушится нравоучительная тирада о пользе сна и бла-бла-бла. — Ты обалдел совсем, Шастун? — Ну что ж, хоть что-то парень может предугадать в поведении коллеги. Он даже имеет право гордиться этим, жаль, что за это не награждают или не дают никакой медали. А стоило бы, между прочим. — У тебя выходные, надо этим пользоваться, отсыпаться во всю, а ты проёбываешь, Господи-прости, ценное время, которое можно было бы потратить на полноценный отдых. Что это такое вообще? — Ну, норму же я проспал... — пытается хоть как-то оправдаться Антон, но, кажется, Арсений слышит в его голосе весёлые нотки и раздражается ещё больше. — Какую норму ещё? — Восемь часов. Ну... плюс-минус, десять-пятнадцать минут. — Придурок, да? Нет, это точно, я в этом не сомневаюсь, блин. Сто пудов! — судя по звукам, Попов ещё больше ускоряется и дышит чаще, и на мгновенье Антон жалеет, что вообще позволил себе веселье в такой «серьёзной тематике, Шаст, задолбал, сколько можно так относиться к своему здоровью?!» — Ложиться в начале шестого — нездорово. Даже капельку, слышишь? Блин, да какой там «слышишь»? Сколько тебе об этом повторять надо? Кто ещё должен тебе поджопники давать, чтобы вовремя загонять тебя под одеялко? — Да мне твоих хватает, спасибо, — не удерживается и прыскает в кулак Шастун, прислоняясь плечом к стене и с непередаваемым счастливо-радостным чувством и каким-то беззаботным детским азартом глядя на яркие солнечные зайчики, скачущие на тонкие занавески с улицы от проезжающих под окнами машин. Арсений старается удержать подольше серьёзную паузу взрослого человека, заботящегося о благополучии беспокойного и непослушного ребёнка, и в итоге смеётся в ответ, заражаясь тихими смешками парня. Этот момент растворяется в груди у обоих импровизаторов, как самое мягкое и тёплое на язык парное молоко, пропитываясь до самого сердца и оставаясь там приторным, но неимоверно приятным ощущением домашнего уюта. Нарушить родившуюся секунду гармонии никто из них сразу не решается, боясь, что разговор после не склеится, но Попов берёт обязанность поддержать или хотя бы мирно и ловко завершить диалог на себя, спрашивая наигранно строго и по-настоящему нежно одновременно: — Ну, а если серьёзно, Шаст, то почему так долго не ложился? Сам же как-то хотел настроить свой график сна. Парень согласно хмыкает, но не спешит отвечать, не зная, что можно сказать вместо того, чтобы признаться в полуночном и многочасовом пересмотре старых выпусков Импровизации, где на кадрах он вместе с Арсением каждый раз по-новому раскрывается, шутит, прыгает, бегает, смеётся и вообще живёт, как никогда до шоу не жил. Может, и жизни вообще не было до знакомства с коллегой? Кто знает. Даже Поз не знает, наверное, Матвиенко и подавно. И Арсений не скажет точно. Это должен знать только сам Антон, но он без понятия. Абсолютно. — Антон? Ты там не заснул? Шастун передёргивает плечами, сгоняя с них напряжение и проснувшуюся было тоску, пропитанную тухлыми сигаретами вперемешку с одинокой горечью смешков на самых забавных моментах с Арсением из выпусков. Не стоит забывать, что он как бы по телефону разговаривает, а нарочно не вгоняет себя в депрессию и состояние душевного выгорания. — Нет, говорю же, восьмичасовой сон был. Я бодрячком. Ну да, ну да. Истинная истина. Особенно про «бодрячком». — Что ж ты на вопросы нормально не отвечаешь? — с лёгкой досадой в голосе говорит Попов, еле слышно цокая языком. — Так бы сразу и сказал, что проводил ночь... вместе с Ирой. Взрослые уже, нет смысла стесняться разговоров на такую тему... — На какую тему? — резко выдаёт Шастун и, прикрыв глаза, тут же извиняется. — Блин, Арс, какого хр... Почему я вообще должен с тобой о ней разговаривать? — неосознанно вырывается у него, и он протяжно выдыхает, на мгновенье позволяя себе запутаться в собственных мыслях, чтобы продлить момент тишины между ними. Разговаривать про Иру Антон готов с кем угодно, правда, но только не с Арсением. Почему-то это кажется ему чем-то неправильным, неэтическим. Он не хочет слышать имя своей бывшей девушки из уст того, кому он уже давно продал свою душу и отдал на бессрочное пользование своё сердце, как самая жалкая и грустная в мире собака. Пусть крутит им, как ему угодно. И вообще — пусть делает, что хочет, но только пусть ничего не говорит про Иру. «Да тебе просто стыдно вспоминать о человеке, которого ты сделал несчастным», — тактично поправляет внутренний голос, и в этих словах слишком много смысла, чтобы быть неправдой. — Шаст, — голос Попова звучит слишком тихо, и Антон понимает, что своими словами опять делает больно, но уже другому человеку. Он не заслуживает такого обращения к себе. Чёрт! — Слушай, я не хотел тебя как-то обидеть. Не хочешь говорить — не говори, ради Бога. «Боже мой, Арс! Нет, ты не обидел меня! Ты нихуя не сделал, это я! Нахер ты такой... такой?» — Нет, стой, я... я такой долбоёб, Арс. — Антон. — Прости меня, пожалуйста. Я просто не говорил ничего, а теперь пожинаю плоды своего молчания. Ты не обидел меня, это я... такой. Вот. — Не говорил чего? Глубокий вдох. Антон должен уже отпустить эту ситуацию, чтобы не злиться самому и не чувствовать злость по отношению к кому-то ещё. Почему это он вдруг решил, что Арсений не должен говорить про Иру? Он такой же человек, как и все остальные. Это Антон какое-то недосущество. Глубокий выдох. Ошибки должны учитываться, ошибки должны учить. Это же ему всю жизнь вводили нескончаемой правдой в вену, не так ли? — Мы с Ирой расстались, Арс. — Он откашливается, неловко почесав свой затылок, и продолжает говорить никому не нужную сейчас чепуху, чтобы заполнить тишину. — А ночью я просто видосы на ютубе смотрел и, видимо, засиделся. Ну, как «видимо», так оно и есть. А потом так спать захотел, что забыл телефон на кухне, поэтому сегодня до меня нельзя было дозвониться. Хах, я та ещё глухомань, да? А ещё у меня дома полный срач, потому что кто-то — ты, Арс, а кто-то — я, самый ленивый человек на свете, не способный ровно повесить рубашку на вешалку и элементарно расправить рукава, чтобы на плечиках не остались складки. — Как «расстались»? — серьёзным, чуть ли не строгим голосом перебивает мужчина, и парень устало выдыхает. Обычный телефонный разговор внезапно превращается во что-то непонятное, нечто промежуточное между исповедью и отчётом, требующим самых мельчайших деталей. Антону это не нравится. Даже если ему самому не так больно от этой темы, как, например, Ире, он очень «за» то, чтобы прекратить диалог, которому выбрали абсолютно неправильный вектор. А ещё Антон не любит этих откровенных бесед по телефону или переписке. Наиболее удобный способ — и наименее неловкий, смущающий, болезненный — да, но... нет. Так нельзя. Нельзя говорить какие-то серьёзные вещи, не видя глаз своего собеседника, не имея возможности замечать реакцию на слова и то, как изменяется выражение лица напротив. Ну, по крайней мере, Антон так не может. Больше нет. — Ну, вот так вот, — парень неопределённо взмахивает рукой, неестественно улыбнувшись самому себе. «Заврался», — с противным скрежетом шипит внутренний голос. — Взяли и расстались. — Нет-нет, не говори так. Не говори по типу «Как? — Просто». Ни хрена же не правда, — раздражённо перебивает его Арсений, и в Антоне ещё сильнее разгорается желание завершить разговор резким броском трубки. — Почему вы... расстались? Ты действительно именно это имеешь в виду? Антон озадаченно хмурится, слыша, как Арсений с шумом выдыхает. — В смысле? — Может, вы просто поссорились, и теперь ты сгоряча так говоришь... — Нет, — жёстко отвечает Шастун, крепко сжимая телефон пальцами и еле сдерживаясь, чтобы не сказать что-нибудь грубое. Арсений всё-таки ни в чём не виноват, успокойся, блин, уже! — Мы не ругались. Мы расстались. На совсем, ясно? — Тяжёлый вздох. — Этого было не избежать. — Так, стоп-стоп-стоп, в каком смысле «было не избежать»? — В самом прямом, Арс. В самом прямом. — Я не понимаю, Шаст. Вы часто вместе время проводили, в кино ходили, в гости к друзьям, на какие-то ещё мероприятия ездили, путешествовали, все дела... У вас же всё хорошо было, ты сам так говорил. — Тут Попов резко замолкает, и парень понимает, что тот начинает догадываться. — Антон, ты врал? Бинго. Те сто миллионов очков, которые Антон просрал за экологию, автоматически летят в копилочку Арсения. Он, в крайнем случае, и подкинуть свои оставшиеся может, если, конечно, в его полупустом бюджете хоть что-то ещё осталось. Для Попова ему ничего не жалко. — Как же так?.. — Парень молчит, не зная, что вообще можно ответить на такой риторически направленный вопрос, и лишь пожимает плечами. Хотя нахера? Всё равно же никто не видит. — Почему? Вот здесь я хочу услышать ответ, Антон. Я серьёзно. — Верю. — И? — Почему что? Почему с Ирой расстались? — Это тоже интересно, но для начала: почему врал нам? — У Арсения дыхания частое-частое, и непонятно, это от спешной ходьбы или от эмоций, которые он сейчас совсем не сдерживает. Что ж, имеет на это право, Антон не против. Не против этого, но против продолжения разговора по телефону. — Потому что проблему в наших отношениях видел только я. Больше никто, всех остальных всё устраивало, и все верили в то, что у нас вообще может быть что-то, ориентированное на будущее. — Шастун неожиданно для себя ощущает, как что-то громко лопается в нём, прорывая всё скопленное за долгие... сколько? Два месяца? Три? Или вообще, может, год? Он не знает. Даже этого, блядь, не знает, о чём вы вообще? — Хах, Ира тоже верила. И даже больше — она всё делала для того, чтобы у нас что-то получилось. Она медленно, но уверенно обживала каждый уголочек пространства, где чувствовалось хотя бы самая ничтожная часть моего присутствия, а я всё это видел и понимал, что не могу сделать то же самое в ответ. Хотя столько было возможностей — и поехать в гости к её друзьям, и на какой-нибудь праздник к её родителям, и просто в магазин с ней лишний раз сходить, чтобы... Блядь. — Антон устало проводит рукой по лицу, теряя последние остатки сонливости, и упирается лбом в стену, прикрывая глаза. — Я жалею только о том, что не прекратил всё это раньше. Всё сомневался, всё думал, что, может, действительно, твою мать, одумаюсь, забуду и просто поплыву по течению... Но нет. У меня не получилось. Просто не смог ей дальше врать. Ира заслуживает какого-то продвижения в своей личной жизни, а со мной она застыла, потому что я нихера не делал. И блин, я так много и часто говорил, что у нас с ней всё хорошо, что мне, если честно, не пришло в голову просто взять и сказать: «А знаете, мы с ней расстались. Так что не знаю, ок у нас или не ок». Посыпались бы вопросы. А я и на половину из них не отвечу, потому что не могу. Я даже не представляю, как отвечаю на них. В какой-нибудь параллельной вселенной — да, но не в этой, не в России, наверное, даже. Хах, какой у тебя там был второй вопрос, Арс? «Почему расстались?»? Веришь? — Всё ещё не могу точно ответить на него. И не из-за отсутствия доверия или ещё какой-нибудь такой хуйни. Просто не могу. Но пусть будет «Не сошлись характерами», ладно? Когда соберусь с мыслями и силами, я обязательно честно отвечу, Арс, обещаю. Но не сейчас... Антон выдыхает с таким шумом, что на секунду оглушает самого себя, и с усилием потирает указательным пальцем начинающий пульсировать висок. Надо таблетку от головы выпить, а то под конец дня он превратится в овощ. Будет неловко. Хах, ладно, кого Антон обманывает, когда говорит про неловкость? Что это вообще такое? — Короче, мы расстались с Ирой две недели назад. Мы поговорили, пусть и не спокойно — это понятно — но всё обсудили, что и как, и почему, а зачем, ну и так далее. Всё. С этим покончено. И я рад этому. Я рад, что решился и сам всё остановил. Поздно, но всё-таки. Надо было хоть когда-нибудь это сделать, и я сделал, — Антон грустно хмыкает себе под нос, с некой досадой глядя на свои трясущиеся от переизбытка раскрытых и высказанных вслух болезненных мыслей пальцы и ощущая бешено стучащее в глотке сердце. — Чёрт, Арс, знал бы ты, как я ненавижу эти откровенные разговоры по телефону, а сейчас именно это и произошло. Ты там не заснул ещё? В трубке слышны лишь пищащий звук светофоров и скрип шин тормозящих перед зеброй машин. И всё — больше ничего. Создаётся впечатление, что Антон все две минуты бесконечной исповеди посылал свои слова в пустоту, которая не способна элементарно выслушать, про отпущение грехов парень вообще молчит. Хотя последнего он и от Арсения не ждал. Он вообще не хотел об этом всём говорить в ближайшее время. Максимум — вкратце сказать, что он больше не вместе с Ирой и всё. Но когда в последний раз всё происходит именно так, как он сам хочет? Действительно, что-то Шастун размечтался. — Тох, как ты сейчас? Вот такого вопроса парень точно не ожидал. Он резко втягивает воздух и боится его выдохнуть, боится, что получится слишком громко для краткой тишины после сказанных слов... Боже, о чём он только думает, а? Кто-нибудь знает? — Что? — Как ты сейчас? — повторяет спокойно, с ноткой тихой заботы Арсений, и звуки мира снова возвращаются на свои места, будто до этого их кто-то поставил на несколько уровней ниже, чтобы не мешали, а теперь вернули в прежнее состояние, приводя в чувство реальности. Очень резкий переход, и Антон теряется, не зная, как правильно реагировать, и всё-таки с шумом выдыхает. — Я даже не видел никаких перемен, Тох, в том, что у тебя что-то так кардинально... Чёрт. Я ни разу не задавал правильных вопросов, чтобы ты смог хотя бы частично ответить честно и так, как чувствуешь. Прости, мы обязаны были увидеть, что что-то меняется в твоей жизни. Нет-нет-нет! Антон не хотел этого, Боже, блядь, он этого не хотел! — Стоп, Арс, подожди, вы ничего не обязаны были, слышишь? И ты ничего не обязан был видеть, в какой-то степени я всё сделал для того, чтобы никто ничего не понял. Только не извиняйся ни за что, пожалуйста, блядь. — Антон нервно проходит к своей кровати, а затем тут же круто разворачивается на носках, взглядом снова упираясь в дырку на стене. Всё было не зря. Он уверен в этом. — Со мной сейчас всё хорошо, мне сейчас намного лучше, чем было с Ирой. Потому что я больше не тяну её за собой. Я уверен, и ей будет хорошо, даже если она не до конца понимает этого сейчас. Я в порядке, Арс. Правда. — Сука. Шастун еле слышно усмехается. — Согласен. — Молодец, что соглашаешься с этим. Потому что, блядь, Антох, когда ты научился быть таким партизаном? — Я учусь этому всё время, что знаю вас, мистер Таинственность. — Херовый выбрал пример для подражания. Антон весело качает головой, ощущая, как напряжение медленно сходит на нет. — Самый лучший, по-моему. — В плане скрытности — возможно, да. — Попов выдаёт тихий смешок, который тут же смешивается с усилившимся уличным сквозняком, засвистевшим в динамиках телефона, и Антон невольно передёргивает плечами. Блин, ему уже холодно, что с ним будет, когда он выйдет из дома? — Ну, а если серьёзно, то... Антон. Я хочу, чтобы ты знал, что всегда можешь обратиться к нам за помощью. И ко мне тоже. Даже если в чём-то сомневаешься, чего-то не понимаешь, ты можешь просто рассказать. Вдруг мы сможем тебе помочь, а ещё ты сам не будешь в этом плане один, понимаешь? — Антон кивает, всё ещё забывая, что разговор ведётся по телефону, и выдавливает глухое «Угу». Он не заслуживает никого из ребят Импровизации. Он не заслуживает Арсения. — Это хорошо, Антох. Это правда хорошо. Я не заставляю тебя говорить обо всём подряд, конечно, ты имеешь право умалчивать о чём тебе угодно. Просто, знаешь, если что-то становится слишком невыносимым, об этом стоит разговаривать. Шастун с трудом сглатывает. О да. — Согласен. — Тогда не молчи, ладно? Не обязательно ведь говорить всем нам. Я уверен, в случае чего, тебя с удовольствием выслушает Димка. Серёжа тоже хороший слушатель, хоть таким и не кажется, но ты уж мне поверь, — парень еле заметно улыбается. — И... ты со стопроцентной вероятностью доброжелательной аудитории можешь поговорить со мной. Кажется, что сердце Антона не могло сжаться ещё сильнее от этих простых, но таких правильно звучащих слов, но сегодня, видимо, бьются рекорды, и грудь парня сильно ноет от боли, от чего тянет присесть куда-нибудь и раствориться в моменте, чтобы целиком пропитаться им и навсегда запечатлеть у себя в памяти. Ему сейчас невероятно хорошо. — Спасибо. Шёпот настолько тихий, что парень сначала не уверен в том, что его вообще можно было услышать даже в самом глубоком молчании. Но его слышат. И это ещё лучше. — Не за что, Тох, — голос Арсения мягкий, нежный, лучистый даже, и Антона беспричинно — или всё-таки причинно — накрывает от раздирающей существо ласки, преданной и до тошноты натуральной. Такого он ни к кому не чувствовал. Даже к Ире. Жаль её. — Это же работает в обратную сторону, Арс? — полувопросительно, полуутвердительно произносит Антон, крепче сжимая телефон, и слышит добрый смешок. — Я серьёзно. Давай это будет обоюдное откровение, иначе хуйня это всё. — Ладно-ладно, так уж и быть, — улица снова радостно свистит в ухо. — Придётся приспустить завесу таинственности и загадочности. Всё ради тебя, Тох. — Так ты всё-таки таинственный и этого не скрываешь? — Мне просто ни к чему противостоять трём людям. Пусть верят в это, раз жизнь так сложилась. — Антон громко смеётся, прикрывая глаза рукой. Господи, что ж это за человек такой, честное слово? — Арс, ты просто... я не знаю, невероятный. Тебе кто-нибудь когда-нибудь об этом говорил? Что ты, блин, вообще такое?.. — Подожди, тебе лучше остановиться, — наигранно серьёзно предупреждает Арсений. — А-то ведь поверю, и тогда уже просто держите меня семеро. — Воу-воу, что ж, это весомый аргумент, — прыскает Антон, снова уходя на кухню и глядя на то, как пузырьки кипящей воды поднимаются к крышке чайника. Скоро уже можно будет, наконец, выпить кофе и немного отойти от этого супер странного разговора. Которому парень, впрочем, всё равно очень рад. Что бы он сам себе там не думал. К тому же, с ним болтает Арсений! — Ладно, ты понял меня, я надеюсь. Да ведь? — Попов откашливается и делает многозначительную паузу, давая парню возможность показать осознанность сказанных слов. Тот тяжело вздыхает, но согласно угукает. — Отлично. Значит, ты знаешь, что я всегда на связи, если что? Антон закатывает глаза. Господи, как мамочка. — Да, Арс, да, я понял. — Вот и умничка. Всё, мне не так много осталось идти, так что... Вот зараза, — судя по звукам, доносящимся из динамиков, мужчину за что-то ругают водители машин, раздражённо бибикая ему вслед. — Да заткнитесь, все здесь переходят... В общем, ты, это, завтракай и собирайся. Не волнуйся, к тебе подниматься не буду, раз там бардак. Не буду тебя смущать. Против воли Антон краснеет и незлобно фыркает. — Нахрена я вообще про бардак заикнулся, — Арсений в ответ легонько посмеивается, и парень снова не понимает, как можно на своего коллегу сердиться. — Слушай, это реально неловко, так что может, зайдёшь и тоже выпьешь чай-кофе? — Или чего-нибудь покрепче? — игриво интересуются в трубке, и Антон буквально видит, как волной гуляют брови Арсения. Нет, он не человек, такими просто не бывают. — Спасибо, Тох, но нет. Во-первых, недавно поел у Серёги. Во-вторых, лишь потеряем время. В-третьих, попьём ещё сегодня все вместе. А в-четвёртых, ну, не хочу смущать батончика, который не успел вовремя смахнуть свои крошечки под коврик... Антон откровенно ржёт с «батончика», «крошечек» и «коврика». Вся ситуация с разговором слишком резко становится не просто странной, но ещё и мега-глупой и от того какой-то карикатурной, прямо списанной из книжки самых дурацких и непонятных комедий. Почему «батон» именно с «чик»? Почему именно под коврик? Почему... ГосподичтоАрснесётвообще?! А потом парень вспоминает про Батона Шастуна на футболке Попова и ещё громче срывает голос в оглушающем смехе. — Ладно, буду отключаться, — продолжает, как ни в чём не бывало, Арсений с ярко выраженной ухмылкой в голосе. — А-то ещё при мне задохнёшься, и меня привлекут к ответственности. До свидания. Будешь выходить — напиши. И Арсений действительно бросает вызов, оставляя задыхающегося диким хохотом от бессмыслицы происходящего Антона наедине с медленно крадущейся к его лёгким смертью и наконец окончательно закипевшим чайником. Кофепитие автоматически переносится на пять минут позже.