Бриллиант без оправы

      В ясную погоду это место воспринималось совсем иначе. Здесь красиво и, как ни странно, спокойно. Трава густая и зелёная, но не высокая, и очень много цветов. Ярких. Красных. И одно единственное могучее дерево. Но это не просто уединённая поляна. Кладбище, могила для самых страшных страхов и человека, который их породил.       Теперь Чонгук в каком-то роде свободен, он волен делать с собой и своей жизнью всё, что захочет, его главное предназначение исполнено. У него есть всё, что только может пожелать человек, и нет самого главного. В его жизни нет любви, той самой, которой его лишили насильно, отобрали, которую он до сих пор хранит на сердце и в памяти. И виновный должен сейчас гнить в земле, под этим одиноким деревом. А так ли это на самом деле? Мог ли он каким-то образом выжить? Уцелеть и спастись? Нет, точно нет. Чонгук своими глазами видел его холодный труп.       Разные мысли приходили в голову после той ночи, одна из них раскопать и проверить, убедиться наверняка, что, то помешательство, всего лишь дурной сон, кошмар. И в своих покоях он ни с кем не разговаривал и не дрался, хотя и дракой это не назвать, ведь никто ему и не противостоял, не наносил удары в ответ. Чонгук кричал, ругался, всё, что скопилось на душе, всю злобу, весь гнев и ярость на нём вымещал. Тигр же лишь молча и терпеливо всё сносил, а потом ушёл, исчез также незаметно и внезапно, как и появился, сразу после того, как Чонгук, опустошённый эмоционально и физически обессиленный, рухнул на колени. Это, пожалуй, была самая настоящая истерика. Он не плакал, нет, он ревел и выл, как раненый и отчаявшийся зверь. Так больно и плохо, как в ту ночь, ему уже не было очень и очень давно, с того самого дождливого дня. Проснулся же Чонгук всё также на полу в своих покоях, окружённый полной разрухой и беспорядком. Счастье, что ему ни перед кем не нужно объясняться.       И всё же той ночью кое-кто умер. Мысль о том, чтобы раньше времени покинуть этот свет. О таком Чонгук больше не думал. Он смирился, принял свою судьбу, и ему дышать стало легче. Тень больше не маячила за плечом, он не слышал ненавистный голос. Всё хорошо, он исцелён, спасён от безумия и сумасшествия.       Зачем сегодня он пришёл сюда? Зачем нарушал традиции? Нет у Чонгука ответа. Вначале он просто хотел прогуляться верхом, позволить коню размяться и неспешно насладиться погожим днём. Ну и вот он здесь, стоит под деревом и смотрит на цветы. Бессмыслица какая-то.       Совершенно себя Чонгук не понимал, злился от этого, но уходить не спешил. Всё с той же злостью уселся на землю под сосной, приминая цветы. Закрыв глаза, он прислушался, тишина, но не безмолвная. Спокойная, умиротворённая, природная, чистая, настоящая. — Могу я присесть рядом с тобой?       О, нет, нет, нет, нет… только не снова. Чонгук зажмурился сильнее, головой замотал, желая прочистить и встряхнуть сознание, чтобы всё там на свои места встало. И он ничего не собирался отвечать, он больше не будет потакать своей больной фантазии и миражам.       Совсем рядом послышались шорох и шелест, а его молчание приняли за ответ. Ненормально это всё, Чонгук же думал, что всё прошло, что он исцелился, а сейчас… открыв глаза, он снова его увидел. Мертвеца, на чьей могиле они вместе восседали. Только… только не могут покойники выглядеть настолько живыми и так робко улыбаться. Он точно сошёл с ума. — Я подумал, что тебе потребуется немного времени, чтобы успокоиться и прийти в себя.       Спокоен ли Чонгук сейчас? Хм… относительно. Пришёл ли он в себя? Ну очевидно же, что нет, раз видит перед собой вот это вот говорящее с ним существо. Кто он такой? Что он? Призрак, демон? — Мне всегда хотелось с тобой поговорить вот так, лицом к лицу, но я… мне нельзя вмешиваться, то есть… и я понимал, что слушать ты меня не станешь, не захочешь. А той ночью… я не хотел тебя пугать, но ты отчаялся, так устал… и у меня просто не осталось выбора, не мог допустить, чтобы случилось непоправимое, только не с тобой. Понимаю, что это сложно принять и поверить, но я реален, каким бы невероятным и безумным это ни казалось. Я здесь.       Всё сложнее не поверить. Руку протяни и можно коснуться. Совсем другие ощущения. Раньше, находясь так близко с ним, Чонгука пробирал озноб, становилось очень холодно и некомфортно. Тьма и пустота шагали за тигром по пятам. Сейчас этого нет, вообще ничего нет, никаких ощущений, точнее совсем другие. — А ещё мне всегда было интересно, почему ты каждый год приходишь сюда.       И сам Чонгук этим вопросом задавался уже больше двадцати лет. — Если бы я знал, то давно бы перестал. Возможно, меня греет мысль о том, что ты никому больше не причинишь зла, и таким образом я себе напоминаю, что сокрушил тебя. — Не вини себя, отпусти, — будто бы он чувствовал, что у Чонгука творилось на душе. — Я бы хотел сказать… извиниться, и это ничего не изменит, понимаю, но мне искренне жаль, я бы очень хотел всё исправить, но… — Ты не можешь! — Не могу.       И никому такое не по силам.       Его словам Чонгук не верил, но голос звучал так искренне, покаянно, смиренно. Истина в том, что прошлое не воротишь, а будущее… оно Чонгука больше не волновало. — Почему ты такой? — Какой? — Другой.       Отвернулся от Чонгука в сторону, всматривался вдаль, на вопрос не отвечал. — У него было сердце, — приглушённо произнёс, всё также не глядя. — Большое доброе сердце и чистая душа. — О ком ты? — О нём, — коснулся рукой земли, осторожно приглаживая траву, и, наконец, повернулся, в его взгляде скопилось столько боли.       Чонгук был уверен в обратном, но и возражать не стал. Какой смысл? Нельзя подпитывать своё безумие, или потакать демону, который почему-то решил отстраниться от своей истинной сущности.       Молчали оба. Чонгук украдкой рассматривал своего неожиданного компаньона, который совершенно не изменился внешне, а ведь он на десяток лет старше. Держится спокойно, не напряжён, и нет ощущения неминуемой угрозы или опасности. Это так странно, инстинкты тоже молчат, не бьют тревогу.       Чонгук уже собирался подняться на ноги и убраться отсюда, как можно дальше, но передумал, когда рядом с ним заговорили. — Он был добрым ребёнком. Нелюбимым, нежеланным, но очень добрым. Он появился на свет в неподходящее время, неурожаи, засуха, холодные зимы, голод, мор, ещё и из столицы приходили тревожные вести о мятеже. Времена тогда были неспокойные. Дети в деревне погибали один за одним, а он выжил на своё несчастье и чужую беду. Самый младший в семье, и несмотря на это, трудился он наравне со своими уже взрослыми старшими братьями от зари и до заката с самых малых лет. У него не было друзей среди деревенских, не было сверстников, у тех, кто постарше, свои дела и заботы, от него отмахивались, как от назойливой мухи, а в семье… в семье к нему относились, как к нахлебнику, ещё одному лишнему рту, который нужно прокормить. Но он не обращал на это внимание, радовался каждому новому дню, не отчаивался, не грустил, улыбался на каждое бранное слово в свою сторону, не обижался, старался изо всех сил, чтобы помочь родителям и братьям, находил что-то хорошее в мелочах. Восхищался красивым цветком, выросшим на грядке с редькой, и получал за это оплеухи, потому что, то был сорняк, который нужно вырывать, а не цветок, за которым ухаживать. Дружил он со скотиной, которую они держали. С коровами и курами разговаривал, делился секретами и обидами с единственной лошадью. Его не только домашние, но и вся деревня считала каким-то чудаком, ненормальным, дурачком, витающим в облаках. И он всё ещё был добрым и открытым мальчиком. Переломный момент… не помню, сколько ему было… ещё до презентации, незадолго до. Да, точно. С этого всё началось, что-то, действительно, тогда во мне сломалось, перевернулось. Его наивность часто выходила ему боком, а в тот раз и вовсе могла стоить жизни.       Снова. Почему отгораживается от своего прошлого? — Нечасто, но когда выпадало немного свободного времени, он уходил из деревни в лес или на речку, там он мог спокойно насладиться тишиной и покоем. Там его не судили, никто на него косо не смотрел, никто не кричал и не ругал, никто его не трогал и не обижал. Он собирал грибы и ягоды, полезные травы, которые в хозяйстве могли пригодиться, красивые цветы, чтобы папе подарить, порадовать, но почему-то никто его старания не ценил и ни разу не благодарил. Вместо этого ему всучили в руки лук и нож, велели учиться охоте, раз всё равно без толку по лесу шатается, так хоть какая-то польза будет. Ягодами и травой семью же не прокормишь. А он не хотел никого убивать, возвращался с пустыми руками, получал ещё больше упрёков. И вот однажды, он наткнулся в лесу на раненого и измождённого пса. У того была перебита передняя лапа, морда вся в порезах и крови. Пёс скалился, рычал, никак не хотел к себе подпускать, но был настолько обессилен, что и шевелиться-то уже не мог, не то, что накинуться. И я… он долго с псом говорил, уговаривал, постепенно приближался, обещал помочь, просил не ругаться и довериться. Пёс ему поверил, позволил подойти, промыть и обработать раны. Травы пригодились. И ведь его лекарству никто не учил, это всё само пришло, он интуитивно знал, что поможет, у него было какое-то чутьё на такие вещи. Как-то раз он случайно в заготовленном сене заметил цветки очень ядовитого растения, вся скотина бы полегла, если бы их этим накормили, так он всё это сено переворошил и перебрал, каждую травину опасную вытащил, все руки себе исколол в кровь, но вся животина смогла благополучно пережить ту зиму. И этот его поступок тоже остался без внимания, никто ему спасибо не сказал, он и не ждал благодарности, но всё же надеялся на толику внимания и любви. А тот пёс… он его долго выхаживал, еду тайком носил, причём сам недоедал, свою порцию с ним делил. Пёс был очень сильно истощён и измучен, поэтому и уйти никуда далеко не мог, а потом привык, наверное. Когда окреп, всё равно возвращался, показывался, когда к нему в лес добрый мальчик приходил. Его уже не нужно было подкармливать, он сам себе еду добывал, и это просто невероятно, но в благодарность он и мне добычу приносил. Зайцы, дикие кролики, какие-то птицы. Он оказался таким умным, слушал внимательно, когда ему что-то говоришь, ласковый такой, игривый, а ещё шерсть у него густая и так вкусно пахла лесом. Это была настоящая дружба, взаимопонимание и бескорыстная забота. И нужно было всё так и оставить, не звать пса с собой в деревню. И он ведь пошёл, настолько доверился, что пошёл за человеком. Я хотел, как лучше, чтобы он не был один в лесу, чтобы ему не было страшно и одиноко, и даже речь для родителей подготовил, чтобы позволили псу остаться, ведь это же он добытчик, он всю ту дичь поймал, которую они с аппетитом съели, что мы с ним вместе на охоту будем ходить. Только… я этого не знал, но это был не приблудившийся пёс, а самый настоящий дикий зверь. Волк. Огромный серый волк, который пришёл в деревню вместе с чудаковатым мальчиком, всполошив всех. И он же ничего плохого не сделал, ни на кого не напал, никому не причинил вреда, а его поймали, связали верёвками, а меня… того доброго наивного глупого мальчика заставили вспороть ему горло, убить единственного друга, который даже будучи зверем, знал, что такое благодарность, забота, что такое человечность. Никто не слушал мальчика, когда он в слезах умолял отпустить, не трогать волка, он же очень долго уже в этих краях обитал, а в лесу зверья много, он не вернётся в деревню. Они оба плакали, и мальчик, и волк, у него так блестели глаза… такие добрые и смиренные, он даже вырываться перестал. А я отказывался, отбросил нож, который мне в руку всунули, но отец… он намеревался преподать урок, чтобы раз и навсегда дурь из головы выбить у глупого мальчишки. За каждое «нет» он бил меня, со всей силы, не жалея. Вся деревня смотрела, они наблюдали и никто не вмешался, никто его не остановил, и я… я в итоге сдался, не смог больше терпеть, мне было так больно…       Что-то и на сердце у Чонгука заболело, защемило от услышанного. — Да, именно тогда всё и случилось, он впервые испачкал руки в чужой крови. Звериной, волчьей. И он очень долго болел после, на теле живого места не осталось. Сколько-то дней дома в горячке метался, а когда в себя пришёл, отец принёс волчью шкуру и кинул к нему в угол. «Подарок тебе от друга», так он сказал. Я сбежал в тот же день, точнее уполз, это вернее будет, я еле ходить мог. Сколько пробыл в лесу и с очередной горячкой, сложно сказать, я этого не помню. Снаружи раны постепенно заживали, а внутри что-то умирало. Я был в бреду, мне виделись кошмары, как надо мной смеются, как унижают, бьют, оскорбляют, постоянно кричат, вечно чем-то недовольные, и кровь… повсюду кровь и потом тьма. И снова всё повторялось, крики, удары, кровь тёмная. Всё, что он терпел за эти годы, игнорируя и не обращая внимания, он всё под другим углом увидел. Жестокость, ненависть, пренебрежение. Оказалось, что в его жизни ничего хорошего, светлого, доброго, чистого и не было никогда, а то единственное, что было, заставили своими же руками погубить. Когда сознание прояснилось окончательно, это уже был совсем другой человек. Не мальчик. Альфа. Голодный, обессиленный, обозлённый, ослеплённый тьмой, которая поселилась в сердце и на душе. Он больше не боялся убивать, наоборот, он жаждал крови.       На время повисла тишина, рассказчик взял паузу, дух переводил, с мыслями собирался, чтобы продолжить. — Его желанием, навязчивой идеей даже, стала мысль вырваться из этой деревни, от этих жалких и жестоких людей, тупой скотины, нищеты. Возможно, добраться до крупного города или даже столицы, вступить в ряды армии Дракона, утолить ту жажду и прославиться, всем и каждому доказать, что он не пустое место, что он заслуживает уважения, и если не словами и добрыми делами, то силой взять своё. Он всё решил для себя, нужно вернуться в деревню, собрать свои пожитки и в путь, как можно дальше от места, где ему не рады, которое никогда не являлось его домом, он с самого рождения был здесь чужаком, белой вороной, даже для своей кровной родни. И всё могло сложиться иначе, если бы он в тот день, выбираясь из лесной чащи, не встретил незнакомую неместную омегу. Совсем юную, и как позже выяснилось, ненамного старшего его самого. Таких красивых людей он никогда не встречал. А сам он выглядел, как самый настоящий зверь, чудовище, грязный, заросший. Таких, как он, безумцев, сторонятся, от таких убегают без оглядки, с криками о помощи. А омега не испугалась и не убежала, улыбнулась так ярко и тепло, как самое настоящее солнце, помощь свою предложила и даже угостила рисовой лепёшкой. Ему никто и никогда так не улыбался, и никто так не смотрел на него. Без презрения, участливо, открыто, с теплотой и добротой. Ненормальный, вот что он тогда подумал, глупая и доверчивая омега, слабая, наивная, беззащитная, такую очень легко сломать, ведь его самого сломали… но лепёшку взял, есть сильно хотел. Наивная и глупая омега оказалась ещё и очень болтливой. Пока он там в лесу умирал и возрождался, становился альфой, в деревню пришли двое. Это лучащееся светом чудо и его старенький дедушка искали себе новый дом. Кто-то из жителей их пожалел и приютил. И вот теперь омега исследует окрестности, гуляет, ягоды и цветочки собирает. Бесполезное создание. И тогда внутри у него вскипела злость и ярость, потому что к чужакам они, эти мерзкие твари, проявили сострадание и сочувствие, а к нему… его никто не пожалел. И он тоже никого жалеть не станет. Никогда. Он преподаст им всем урок. Свой побег он на время решил отложить, набраться сил и всё тщательно обдумать. Дома ему вновь досталось, снова крики, его хотели наказать, но он молчать не стал, ответил, откуда-то даже силы нашлись. Собрал всё своё немногочисленное имущество, забрал волчью шкуру и ушёл, куда, и сам не знал сначала. Пока шёл в никуда, вспомнил о полуразвалившемся доме за границей деревни. То место считали проклятым и боялись подходить. Все, кто когда-либо селился в нём, вскоре умирали. Невелика беда, он больше не боялся смерти, скорее отчаянно её искал. Вот так он по-настоящему стал изгоем, одиночкой. И в тот же день глупая омега снова проявила свою глупость, пришла к нему, к странному и страшному альфе в проклятый дом, и принесла еду. Продолжала улыбаться и говорить обо всём, что за день увидел и сделал. Раньше бы он обязательно поддержал беседу, сам бы с радостью поделился своим чудесным новым днём, но теперь он не слушал, он смотрел, в нём просыпался голод совсем иного рода. Зверь охотится, зверь выжидает, зверь наслаждается погоней, зверь торжествует, разрывая жертве горло. Он приручил волка, он подождёт, он научит, он покажет омеге, как люди платят за добро.       Так не мыслит человек, так рассуждает чудовище. — Без хозяйских забот, родительских криков и тычков, соседских смешков жить ему стало легче, свободнее. Он занимался собой и всё делал только для себя. Лес его кормил, охотиться с каждым днём получалось всё лучше и лучше, природное, звериное чутьё ему в этом помогало. Этот дом, теперь уже его дом, так и обходили стороной, кроме глупой омеги, которая каждый день приходила, иногда даже в лес за ним таскалась, всё ещё не боялась. Если бы… если бы тогда он хотя бы раз задумался, если бы заглушил ярость и злобу, обиду на весь белый свет, если бы смог вспомнить тот самый первый миг, когда они только встретились, то тепло, которое на себе ощутил, он бы понял, что в его руках уже было самое дорогое и ценное сокровище, он уже стал самым важным и значимым человеком, его полюбили, искренне, всем сердцем, просто так, не за что-то, без причин. А он лишь принимал и брал, всё что ему дарили, ничего не отдавая в ответ, не ценил, но наслаждался своей властью, позволял себя ублажать, разрешал собой восхищаться. Его так сильно любили, что доверили самое сокровенное. Очень важный секрет, тайну, которую хранили, берегли ото всех. Глупая омега могла жить в роскоши, не зная печали и забот, купаться в золоте, но узнав правду о своём происхождении, добровольно от этого отказалась, потому что та жизнь, которой она жила, ей нравилась. Не беззаботная, но простая. Омега счастлива здесь и сейчас, с ним, и больше ей ничего не нужно. После того откровения он решил с умом распорядиться этими сведениями. Только новорождённые младенцы не знали историю трагедии, произошедшей в императорской семье. На деле же, похищенный брат императора был похищен дважды, в каком-то роде даже спасён от той страшной участи, которая его ждала. Его вырастили, как самого обычного деревенского ребёнка, и лишь перед смертью приёмный отец рассказал правду. А глупая омега свой шанс на счастье решила упустить, отказаться от лучшей жизни. Тогда же он окончательно решил, каким будет горький урок, который он преподаст омеге. Отказываешься от дворца, значит, попадёшь туда, куда и должен был попасть. Не хочешь быть принцем, значит, будешь рабом. Он был так сильно разбит внутри, ослеплён, ничего не видел и не замечал, он горел возмездием и ненавистью. Когда-то в нём было так много любви, и он радушно ей делился, только его любовь никому была не нужна. Теперь же он сам от неё отказался. А дальше… ты и так знаешь, что случилось дальше.       С последним его словом и терпение у Чонгука закончилось. Он вскипел, вскочил на ноги, смотрел сверху вниз в тёмные глаза, которые не отводили, не прятали, и которые блестели, в них не было той пустоты, что раньше, в них было столько всего, что невозможно выделить что-то одно. Чонгук моргнул, сбросил наваждение. — Для чего ты мне это вообще рассказал? Чтобы я проникся к тебе сочувствием? Бедного, несчастного мальчика никто не любил, любимую зверушку заставили убить. Мне тебя пожалеть, что ли? Ты потом всех в той деревне перерезал. Разве эти поступки сопоставимы? Разве можно их вровень ставить? Те люди заслужили такой жестокой участи? Кто ты такой, чтобы решать, кому жить, а кому умереть? Ты никто! А то, что ты сделал с омегой… со своей омегой, у меня слов не хватает выразить весь свой гнев и отвращение к тебе. Я не хороший человек и сотворил зла достаточно, но я всегда старался поступать правильно, справедливо. Думаешь моё детство было лёгким и беззаботным? Моих родителей убили у меня на глазах! Я всё детство и юность убегал, перебивался подачками, выживал. И друзей у меня тоже не было! Меня унижали, оскорбляли, били, несколько раз чуть не изнасиловали, но я научился себя защищать, отвечать равноценно. Я не хотел мести и не желал никому смерти, я просто хотел тихой и спокойной жизни, чтобы не нужно было бежать, не нужно было оглядываться. И когда я, наконец, перестал убегать, когда смог довериться единственному человеку, который был ко мне добр с самой первой встречи, который полюбил меня всем сердцем, больше своей собственной жизни… я был с ним так счастлив, я его так сильно любил… а ты! Ты всё разрушил! Мне плевать на то, кем ты был или мог стать когда-то, ты не проймёшь меня своими жалкими слезливыми историями. Я в крови искупался с головы до пят уже не раз. Жить нелегко, это очень сложно. Жизнь вообще трудна и зачастую жестока, несправедлива. Свой выбор ты сделал, так не строй из себя невинность. Как был трусливым никчёмным слабаком, так ты им и остался.       Выдох. Нужно дышать и успокоиться, нельзя снова потерять контроль над собой. — Я не жду от тебя сочувствия, нет. Не теряю надежду на прощение, да, но я понимаю, понимаю, как тебе больно, поверь. Я просто хотел, чтобы ты знал, он не всегда был чудовищем.       Все взрослые люди когда-то были детьми, а дети, как правило, чисты. — Почему ты так говоришь? Почему отстраняешься? Ты и есть он. — Не совсем. Прости, это сложно, я… я не он… и в тоже время, я знаю его лучше, чем кто-либо другой, и в какой-то мере им являюсь. — Что ты за существо? Кто ты такой? — Я не знаю. — Ты живой? Настоящий? — Настоящий? Да, я есть. Живой ли… нет, но и не мёртвый.

***

      Где я?       Просыпаться и возвращаться в реальность тяжело. И неприятно, потому что в постели Чонгук один. Опять Юнги куда-то сбежал.       Немного полежав, стараясь прогнать остатки тревожного сна, Чонгук поднялся, заглянул на пару минут в ванну, умылся. Вчера ему было так плохо, под конец дня, конечно, очень хорошо, но сейчас он себя чувствовал разбито. Хотелось представить, что вчерашний день был всего лишь сном, а Рождество только-только наступило. Реальность не собиралась потакать прихотям маленьких и глупеньких трусливых кроликов. Печально и обидно.       В студии Юнги не оказалось и ни в одной из комнат на втором этаже. Тани, кстати, тоже в спальне не было. Они его бросили и сбежали куда-то вместе? Глупо, конечно, так думать, но всё равно такая мысль проскользнула.       Ладно, хоть одна пропажа обнаружена. Тани очень приглянулось празднично украшенное дерево, он спал под ёлкой на обустроенной специально для него лежанке. Без Юнги. Негромкие звуки с кухни намекнули, что и вторая сейчас найдётся. Возможно, Юнги просто проголодался?       На часы Чонгук не додумался посмотреть, поэтому сколько сейчас времени, даже не догадывался. Ну, на улице всё ещё темно, так себе ориентир.       На кухне негромко работал телевизор, транслируя какой-то очередной рождественский фильм. Юнги что-то помешивал на плите. Речевые функции у Чонгука в сознании ещё не подключились, поэтому он молча подошёл, обнял со спины, голову на плечо ему пристроил, заглядывая и рассматривая, чем он там занимался. На одной сковороде обжаривалась морковь, а на второй яичный блинчик с какой-то зеленью. — Бэмби, — мягко отозвался на эту внезапную атаку и захват. — Что ты делаешь? — пришлось приложить огромные усилия, чтобы разборчиво задать вопрос, глаза слипались, и рот не хотел открываться, выдавать какие-либо звуки, тем более осознанные предложения. — Да вот решил перекус нам в дорогу приготовить, — пожал плечами, продолжая следить, чтобы ничего не подгорело. — Кимпаб с ветчиной. И сэндвичи, наверное. С чем ты хочешь? — А что есть? — Ну, так, ветчина однозначно. Индейка, сыр и, кажется, тунец. — Ммм, всё хочу. — Ты проголодался? — Я не проснулся, — истинная правда, если бы они не говорили, он бы тут же задремал у Юнги на плече. — Иди, поспи ещё немного. Сейчас слишком рано. — А ты? — А я выспался. — Серьёзно? Не помню, чтобы ты вообще ложился. — Ты очень быстро уснул.       И за это было стыдно, потому что ну не так должен был закончиться тот день, у Чонгука были очень большие планы по его продолжению. — Сколько сейчас? — Думаю, около шести. Возвращайся в постель, я разбужу тебя через пару часов.       Всё в организме Чонгука бунтовало против того, чтобы отцепляться и возвращаться наверх одному. Нужно вот так в тандеме и пойти обратно, или вообще взять и без дозволения просто унести Юнги отсюда. Хм, забавное бы было зрелище, пожалуй. Не каждый день драконов носят на руках. Чонгук всё это мысленно представил, похихикал Юнги в шею и куснул напоследок, потому что очень захотелось. Ну, Юнги и не протестовал, рукой по щеке погладил и в лоб поцеловал.       Уже уходя, Чонгук остановился, будто бы окончательно проснувшись. — Юнги, можно я задам дурацкий вопрос?       Ответ последовал незамедлительно, Юнги оторвался от плиты, повернулся к нему лицом и кивнул. — Как ты?       Да, это ужасно глупый вопрос. Вряд ли найдутся слова, которые способны передать истинное состояние души. — Честно? — Честно. — Волнуюсь немного… нет, я ужасно волнуюсь.       Не такого ответа Чонгук ожидал. — Почему? — Потому что сегодня лично встречусь с твоими родителями и хочу им понравиться. — Ты им уже нравишься. — Это не особо помогает, у меня превосходно получается всё портить буквально одним словом. — Юнги… не говори так.       Самое время для обнимательно-целовательной терапии. Чонгук, конечно, тоже очень волновался перед знакомством с Сунхи и Дживоном, но всё прошло отлично. А его родители очень добрые и хорошие, более того, контакт с Юнги уже налажен, они даже о чём-то там общались между собой без участия Чонгука. — У тебя волосы отросли, — такие мягкие, Чонгук не удержался, рукой перебирал, сквозь пальцы пропускал. — Хвостик даже можно завязать. — Да, напряжённый декабрь, много дел, совсем времени не было. — Мне нравится. — Так мне не стричься?       Сложно однозначно определиться со своими желаниями. — Как хочешь, но лучше подожди ещё немного.       Терапия так затянулась, что морковка с блином чуть не сгорели. Юнги отправил таки Чонгука досыпать, а сам продолжил подготовку ингредиентов.       В следующий раз Чонгук просыпался от мягких и нежных прикосновений, а за окном уже совсем светло. Юнги позволил ему поспать чуть дольше, чем полагалось.       Путешествие заняло около десяти часов и выдалось весёлым и увлекательным, потому что остановок в их маршруте было очень много. Они создавали новые воспоминания, делали фотографии, ели на природе, гуляли, смеялись, играли в дорожные игры, считали красные и жёлтые машины, говорили о многом, но темы Мун Хесона больше не касались. Если честно, Чонгук даже не знал, какие бы он хотел задать Юнги вопросы о его биологическом отце, что бы ещё хотел узнать. Юнги рассказал достаточно, и он даже думать о Хесон не хотел, Чонгук уважал чужие чувства, поэтому никаких намёков и подводок не делал.       Дома у Чонгука они оказались уже почти совсем вечером. Усталые, но довольные и счастливые.       Неловкостей не было. Их встретили тепло и радушно. И как будто бы Чонгук уже не в первый раз приезжает на праздники вместе со своим альфой, будто бы всё так и должно быть. Родители были рады видеть их обоих и Ёнтана, разумеется, тоже. Как же Чонгук по ним скучал.       То, что Юнги сделал… устроил эту поездку, привёз его домой, отказался от своей работы, перенёс важные встречи и всё своё внимание и время посвятил ему… это самый дорогой подарок, который Чонгук получал когда-либо на Рождество.       Тему размещения, расселения, если можно так сказать, они с Юнги затронули ещё в пути. — А где я буду спать?       Какой же глупый вопрос. — Со мной. В моей комнате, конечно. — Твои родители… — Не считают меня ребёнком, ну то есть, конечно, я на всю жизнь их крошка Гуки, но, Юнги, у них достаточно прогрессивный взгляд на многие вещи. Они всегда давали мне достаточно пространства и свободы действий, никогда ни в чём не ограничивали. У меня совершенно нет желания их обманывать и показывать своё недоверие. Ты серьёзно думаешь, что они не знают или не понимают, что мы спим вместе? Мы уже восемь месяцев встречаемся, а сейчас я вообще практически живу у тебя. — И всё же… — Нет.       На этом и определились с местом для сна. О чём Чонгук не подумал, так это о том, что в его комнате очень много всего личного и, возможно, не горел он желанием во все свои маленькие детские секретики посвящать крутого и взрослого альфу Мин Юнги.       Игрушки, там, мягкие, например, фигурки всякие, комиксы под кроватью, незавершённый до конца портрет Юнги. Ну а что? Летом Чонгук очень скучал по нему, вот и рисовал, когда Чимин немного сбавлял обороты и не тащил куда-нибудь гулять.       Юнги так внимательно всё осматривал, улыбался мягко и никак не прокомментировал большого розового кролика на кровати.       Никаких грандиозных планов или суеты на протяжении всех праздников. Много прогулок и свежего воздуха, домашняя и уличная еда, ленивый и спокойный отдых, много разговоров и уютного молчания. И даже одна случайная и весьма комичная встреча.       Не только Чонгук вернулся домой на каникулы, Ли Джесон тоже, видимо, решил навестить своих родителей. Они с Юнги тогда из магазина пешком возвращались, а Джесон шёл им на встречу, но когда увидел, а по мере приближения ещё и узнал, тут же перешёл на противоположную сторону улицы, игнорируя отсутствие пешеходного перехода. Что ж, кажется, слова Юнги он воспринял чересчур буквально.       Относительность времени очень похожа на несправедливость, потому что душевное и хорошее времяпровождение летит слишком быстро, и затормозить его никак не получается.       Обратная дорога заняла гораздо меньше времени, но и настроение уже совсем другое, почему-то немного грустно и тоскливо. Прошлый Новый год принёс в жизнь Чонгука перемены, много счастья и любви. Что его ждёт в этом? Каким он будет?