***
Он почувствовал пустоту в груди, которую тут же заполнила щемящая боль. Конец, итог жизни – он сразу понял, что произошло. Не думал только, что все случится так скоро. Когда Джереми и Арьяна узнали правду о себе, они приняли ее стойко. У них не было времени горевать, самое страшное уже было пережито в начале жизни. Подрастали Лемони и Ханна, которым предстояло узнать то же самое. Младшие сестры будто не осознавали услышанное, пока с Филом не случилось то же, что и с Джереми. Старший брат никогда не превращался в кота, испытывая отвращение к самому себе и к беспечным предкам. Никакие уговоры сестер не помогли убедить его хотя бы раз изменить облик, чтобы показать, чего Лемони и Ханне удалось избежать. Когда Ханна держала на коленях Фила, тот вдруг обернулся птицей, и девочка от неожиданности едва не сломала крыло, которое мгновение назад было маленькой ручкой, вложенной в ее пальцы. Только на примере младшего брата девочки увидели, каковы могут быть последствия таких бесконтрольных превращений. Фил не должен был родиться. Как любили пошутить Лунесса Стихийная и Рамора Литакторо, они не планировали мериться количеством детей, хотя и рожали их по очереди. Лунессе хватило мучений с наследственностью Джереми, горе обошло ее дочек стороной, и она не хотела больше рисковать. Но узнав, что носит под сердцем еще одного ребенка, Лунесса не отказалась от него. Она дала себе клятву, что будет любить малыша, каким бы он ни стал. Фил стал головной болью всей семьи. История Джереми повторилась с его младшим братом, но в его реакции не было ни смирения, ни ложной надежды на спасение. Была лишь глубокая обида на родителей, давших ему жизнь и обрекших на страдания, была обида на старших сестер и брата, вставших на сторону родителей, ни в чем не виноватых, по их мнению. Филу не нужна была ни материнская нежность, ни помощь отца, ни любовь сестер, ни уважение брата, ни дружба Литакторо или других соседских детей. Уже в детстве он превратился в брюзжащего старика. Глядя на него, справедливо мучавшегося, Арьяна в тайне от родителей собрала братьев и сестер и предложила покончить с бедами раз и навсегда. Никто из них пятерых не выйдет замуж и не женится, а если и встретит любовь, то не будет заводить детей. Их ветвь Стихийных прервется с их последним вздохом, но зато после них никто не пострадает. И все пятеро, уже достаточно подросшие или только начинавшие жить, никогда еще не думавшие о том, чтобы когда-то завести собственную семью, поклялись друг другу не продолжать род. Родители не знали об этой клятве долгие годы, друзья – тоже. Однажды Фил едва не выдал Джереми, возвращавшегося со свидания с Голди. Он чувствовал, но не мог объяснить, почему Арьяну и Квертингола никто не ругал за встречи, но того же нельзя было сказать о Джереми и Голдельмине. Наконец, он увидел разницу. Сестра и Тинг ни от кого не скрывались, к Арьяне был благосклонен придирчивый Боско Литакторо, а вот Джереми попал к нему в немилость. И старший брат, чтобы избежать наказаний и не нарваться на запреты, уходил из дома по ночам или, что в глазах Фила было еще хуже, днем по нелепым поручениям сестер, которые те придумывали ради вылазок брата. В глазах Фила тайные свидания приравнивались к нарушению горькой клятвы, на которую пошли все пятеро Стихийных. Фил подстерег Джереми и учинил ему ссору прямо на пороге дома. К Стихийным на обед как раз пришли старшие Литакторо, и Джереми никак не мог допустить, чтобы Фил надрывался о клятвах в присутствии взрослых. Фил получил подзатыльник, за которым последовала постыдная драка. Когда их разняли, мальчишки никому не признались, из-за чего вспыхнула ссора. Позже Джереми ради примирения дал младшему брату новое обещание. Между ним и Голдельминой зарождалась симпатия, выросшая из детской дружбы. Голди, видя пример Тинга и Арьяны, беззастенчиво тянулась к Джереми. Строгость отца и его нелюбовь к Джереми только подстегивала ее, и Джереми Стихийный все глубже проникался к ней чувствами благодаря ее бесшабашности. Фил отчего-то вбил себе в голову, что Джереми непременно нарушит клятву. Чтобы заверить его в обратном, Джереми дал слово, что не будет давать Голди надежд. Об обещании не знали даже сестры. Фил будто бы успокоился, не задумываясь, что лишает старшего брата возможного счастья. Но оба знали, что он не откажется от привязанности к ней, он уже не мог держаться на расстоянии от нее. Теперь Джереми, и без того обладавший далеко не идеальным характером, не сдерживался, если Голди начинала о чем-то поспорить, не искал компромиссов. Каждое их препирательство, каждое ворчание Джереми ранило сердце юной ведьмы, но вместо того чтобы оттолкнуть Стихийного, Голди все больше привязывалась к нему и надеялась, что когда-нибудь они примут друг друга и будут жить в согласии. Наблюдая за ними и видя, что Голди вовсе не отдаляется от его брата, Фил снова стал ершистым, огрызался в ответ на замечания или шутки или сам зло шутил. Ведьмы называли его ходячей тьмой. Все соседские дети давно перестали с ним общаться, у Фила не осталось никого, кроме сестер и брата. Квертингол избегал встреч с ним, Голдельмина считала, что он всего лишь ревнует ее к Джереми, время с которым она отнимала у мальчика. Он ненавидел Гретту Ремнайшт за то, что девочка была ни от чего не зависимым обликом, а та научилась защищаться от него издевками. Джереми, встававшему на сторону брата в их перепалках, от своенравной девчонки тоже доставалось, и их вражда со старшим Стихийным тоже усиливалась. Если бы только Гретта знала, как была близка к разгадке, когда говорила, что братья чересчур выделяются из Стихийных, хотя способности у них не ахти какие. Многие говорили, что Джереми и Фил очень похожи друг на друга характером, что Фил во всем вторит старшему брату. Люди не знали, что делает их похожими не родство, а тлевшая ненависть друг к другу за то, что каждый из них относился к сковавшему семью проклятью иначе, чем его брат. Фил тянулся лишь к Аксарильме. Он быстро убедился, что для Джереми она не представляет интереса, а значит, с ней можно было дружить по-настоящему. Из-за него Акса вступала в жаркие споры с ведьмами, которые недолюбливали Фила, она отчитывала Гретту за драчливое поведение с мальчиками-Стихийными, искала возможность сгладить углы в общении Фила и его окружения. Вся семья, когда Аксы не было рядом, твердила ему, что он должен дорожить старшей подругой, терпение которой может однажды иссякнуть, но Фил и не думал меняться. Однажды ведьма из семьи Что-С-Востока шикнула на мальчишку, всего лишь шедшего мимо забора ее дома. Шедшая следом Акса, обычно готовая воззвать к совести обидчика, лишь отвела взгляд, сделав вид, что ничего не слышала. Джереми не знал, как достучаться до брата, как втолковать ему, что на всю жизнь таким угрюмым настроем не напасешься. В сердцах он сказал Филу, что вся семья устала от него. Что он не особенный, что другие страдают не меньше его. Фил посмотрел на него тогда спокойно, безмятежно и ответил, что им не придется долго терпеть такого неособенного родственника. Из Джереми тогда словно выбили весь дух. Фил умер. Он сразу это понял. Каким-то непостижимым образом Фил знал, что он будет тем, кто снимет проклятье, поколениями висевшее над их семьей. Когда другие решили уехать из Рассадника вслед за Литакторо, он сказал, что ему нужно быть там. У него было предчувствие насчет Кориции. Он рассказал Джереми, что, сидя в одной клетке с мертвецкой птицей, слышал ее голос в голове. Джереми ничего не знал о мертвецких птицах и спросил о них у пса Джомари. Тот ответил, что, по слухам, мертвецкую птицу слышат лишь те, кто близок к смерти или готов умереть. Фил знал, что умрет. Аксарильма чувствовала, что он не должен снова ехать в Корицию, и не хотела его отпускать. Джереми позволил ему сопровождать Лемони, хотя в глубине души знал, что не должен этого делать. – Останься с Голди, – прошептал ему брат на прощание. – Выбери ее, а не дурацкую Корицию. Прости, что я не разобрался с этим раньше. Прости, что не ушел раньше. Джереми так резко натянул поводья, что его лошадь едва не встала на дыбы. Он выбрался из седла, упал на колени и закричал от боли за Фила и за всю свою семью. Испуганная Голди рухнула рядом с ним и обхватила за плечи, не понимая, что произошло. Она почувствовала, что что-то изменилось, но и представить себе не могла… Весь прошедший день они не разговаривали после перепалки, но Голди в мгновение ока забыла о разногласиях. Она обхватила голову Джереми дрожащими руками и заставила посмотреть на себя. Джереми увидел свой страх в ее глазах. – Когда я все объясню, ты меня возненавидишь, – выдавил Стихийный.***
Арьяну возмущали ее предки. Пантелеймон, обманувший чувства ведьмы и ставший самым известным Стихийным в их ветви. Все последующие за ним поколения Стихийных, которые не могли удержаться от того, чтобы и дальше нести проклятье, но никак не искали решения и обходили ведьм стороной. У Арьяны уже давно был приготовлен собственный способ избавиться от проклятья, но для его исполнения ей требовалась поддержка всей семьи. Арьяна хотела стать тем, кто завершит терзания Стихийных, но она знала, что в их ветви некому будет слагать о ней легенды, как о Пантелеймоне: после нее и после ее братьев и сестер никого не должно было остаться. Когда Фил превратился в птицу, терпение юной Арьяны лопнуло. Она хотела подождать еще несколько лет, чтобы призвать родных и убедить их дать клятву не продолжать род. Но сначала родился пятый ребенок в их семье, затем Фил получил худшее от проклятья, как Джереми, и Арьяне пришлось лишь ждать, когда младший брат будет соображать самостоятельно в достаточной мере, чтобы присоединиться к клятве. Она намеревалась через несколько лет еще раз собрать Стихийных, чтобы повторить клятву, проверить, что все понимают, на что идут. Они поклялись друг другу, что не продолжат род, не будут искать себе семью, кроме той, что уже имеют. А через неделю Квертингол Литакторо зашел к ним в гости, серьезный и задумчивый. Он смотрел, как Арьяна разливает чай по чашкам, как легким ветерком перехватывает упавшую со стола ложку и со смехом возвращает ее в кашу Фила, как тут же принимается вплетать принесенные Тингом ромашки в волосы закапризничавшей Лемони и советуется с матерью о том, что приготовить на ужин. Тинг неотрывно смотрел на нее несколько минут, а затем вдруг сказал: – Арьяна, пойдешь со мной на морские танцы в Рыбу-Взят? Все на кухне затаили дыхание. Лунесса сияла от удовольствия. Тинга она любила, как собственного сына. Чувство вины перед мальчиком за случившееся много лет назад уже сгладилось в ее душе: Рамора не уставала уверять ее, что не держит на нее зла за происшествие с Джереми и Тингом, а сам Тинг ни о чем не помнил. Она уже давно заметила, что Тинг и ее старшая дочь неравнодушны друг к другу, и целиком одобряла их выбор. Она не знала, что Арьяна и прочие ее дети намеревались унести в могилу проклятье, чтобы наконец его разрушить. – Вода у берега уже достаточно прогрелась, – продолжил Тинг, чтобы заполнить повисшую паузу, – в этом году решили провести морские танцы раньше. Пойдешь... туда... со мной? Ханна тут же расплакалась и выскочила из-за стола. Квертингол проводил ее удивленным взглядом, на мгновение в его душе зашевелилось нехорошее сомнение, что малышка Ханна приревновала его к своей старшей сестре. Повернувшись к Арьяне, он обнаружил, что по ее щекам тоже катятся слезы. – Прогуляемся? – спросила Арьяна. Они вдвоем направились в лес, подальше от любопытных глаз. Уже на пороге дома Арьяна взяла Тинга за руку и всю дорогу сжимала его пальцы так, будто боялась потерять опору. Тинг был ни жив ни мертв, гадая, почему его вопрос восприняли так тяжело. Арьяна рассказала ему все, что знала сама. Многие из ее предков предпочитали молчать о проклятье, и жены и мужья лишь позже узнавали о том, с кем связали жизнь. Но Арьяна молчать не хотела. Она говорила о Пантелеймоне и Мене, об эгоистичных предках, об ошибках родителей, которых она любила и не могла не осуждать в глубине души. Она говорила о Джереми, о шрамах Тинга, о собственной клятве. – Танцы танцами, Тинг, ты зовешь меня в Рыбу-Взят, а не замуж. Но я не могу допустить, чтобы однажды ты разочаровался во мне, чтобы в твоей жизни была такая, как я. – Ты лучше их всех, – заявил Тинг, не раздумывая. – Я обрекла себя на одиночество, понимаешь ли ты? Я лучше посвящу себя какому-то делу, а не разрушению твоей жизни. Не хочу, чтобы ты даже увлекался мной понапрасну. – Ты опоздала, – сказал Квертингол. – Мне досталась самая смелая, самая великодушная, самая красивая девчонка во всем Рассаднике. А может, и во всех Пяти Океанах. И если эта девчонка перестанет плакать, то, надеюсь, пойдет со мной на танцы. Там, в морском прибое в Рыбу-Взяте, с головы до ног в соленых брызгах, застыв между пляшущими под звуки скрипки парами, Арьяна подарила Тингу первый поцелуй. Ей нравилось быть его невестой. Их то и дело кто-то спрашивал, почему они не двигаются дальше. И Тинг с Арьяной беззаботно отмахивались. Нужно было чем-то помочь родителям, планы расстраивались, дурные знамения требовали подождать еще немного, решили построить дом, чтобы сразу переехать туда... Отговорки были то нелепыми, то вескими, и в памяти соседей все смешалось, пока не пропал интерес к их паре. Рамора знала, в чем дело, – Арьяна доверила ей тайну принесенной клятвы, чтобы иметь хоть какую-то поддержку. Боско, Лунесса и Вайсмеш недоумевали, почему их дети обручились и на том остановились. Арьяна и Тинг пресекали все расспросы с их стороны. Им минуло уже по двадцать восемь лет. Джереми уже давно крутился подле Голдельмины, но знал, что, если открыто переступит черту, ему достанется и от сестры, и от Тинга. Квертингол не мешал Голди и Джереми, но надеялся, что однажды сестра устанет ждать Стихийного. Фил, средоточие отрешенности и мрака, держался в стороне от всех, и в нем сомневаться не приходилось. Арьяна не переставала жалеть Фила, которому правда далась тяжелее всех, но младший брат не принимал ее сочувствия и ласки. Ханна и Лемони, одинаково усмехаясь и отмахиваясь, едва ли не в один голос твердили, что в Рассаднике больше не из кого выбирать жениха, а покидать город-лес они не собираются. Арьяна знала, что так они успокаивали самих себя. Бывали дни, когда она у каждого из родных по сотне раз просила прощения за то, что вогнала их в клятву и лишила их личного счастья. – Ты счастлива в той жизни, которую ведешь. Почему ты боишься, что мы не можем жить так же счастливо? – говорила ей Ханна. Тинг должен был вот-вот закончить дом, он и Арьяна хотели забрать к себе Ханну и Лемони, чтобы и их никто не беспокоил. Арьяне казалось, что все складывается как нельзя лучше. Оставалось прожить всего-то несколько десятков лет. Когда Голди и Акса убежали из Рассадника, все перевернулось с ног на голову. Джереми будто с ума сошел, он рвался вслед за Голдельминой, как привязанный к ней. За возмущениями он прятал страх надолго расстаться с ведьмой, Арьяна это видела. – Вот она, колдовская любовь, – смеялась она наедине с Тингом. – Он найдет способ разыскать Голди и испортить ей настроение. Отправимся к ним вместе? – Пригляди за братом, дай Рассаднику от него отдохнуть, – сказал Квертингол. – Пока он крутится рядом, я не могу сосредоточиться на нашем с тобой доме. Родителей Стихийных не страшило, что их дети отправляются в Людское королевство. Чем старше становилась Арьяна, тем чаще замечала, что Вайсмеш и Лунесса воспринимают любое событие в жизни как само собой разумеющееся. Она вдруг ясно увидела то, что пытался до нее и остальных донести Фил. Родители с первыми же детьми проиграли проклятью и не остановились на этом, отдав все будущие события на волю судьбы. Рамора Литакторо честно искала способ снять проклятье, но не сумела, и Стихийные быстро сдались, предоставив пятерым отпрыскам самим разбираться с последствиями. Прежде жалевшая их из-за незавидной участи, Арьяна теперь едва сдерживалась, чтобы не спросить их, почему они и сестра Вайсмеша сбросили ответственность на следующее поколение. Но она молчала, держала горькие вопросы при себе, как и держала в тайне клятву, что никогда не заведет детей, пока проклятье не разрушится. Она не говорила Филу, что уже давно встала на его сторону. Она еще по его детским годам знала: едва он заручался чьей-то поддержкой, как становился совсем неуправляемым. И Арьяна боялась, как бы Фил не начал открыто воевать с родителями и не рассорился с ними в пух и прах. – В чем удивительное свойство Стихийных, – говорила однажды тетя Маврина, сестра Вайсмеша, – они и плодовиты, и живучи. Скорее, мы кого-то изведем, чем изведут нас. В этом наша отдельная сила. Фил позже сказал, если уж захочется скорее избавиться от проклятья, придется извести самих себя. Филу это удалось. Арьяна, скакавшая бок о бок с Аксарильмой, думала о разбросанных по разным краям родным, о том, как придется возвращаться к обычному домашнему укладу, о том, как скоро Тингу удастся попасть в земли Пяти Океанов. Размышления помогали ей скоротать время в пути и не обращать внимание на небесных людей, с открытым недоверием провожавших их от города к городу. Живот ее вдруг скрутило спазмом, боль поднялась к горлу и вырвалась наружу воплем незнакомого Арьяне голоса. Акса испуганно обернулась к ней, но и она уже поняла, что произошло нечто ужасное. Арьяна отпустила поводья и начала заваливаться на бок, и Аксарильма склонилась к ее лошади, схватив ее за гриву и заставив остановиться вместе со своей. Арьяна лбом уткнулась подруге в плечо и завыла, Акса тоже плакала, положив голову ей на макушку, но так и не спросила, в чем дело. Она отговаривала Фила от Кориции, но ее знаний, ее предчувствий, ее страха не хватило на то, чтобы прочие Стихийные взяли Фила за шиворот и увели вместе с собой в любое другое место. Себе они объяснили поведение Аксарильмы страхом перед расставанием. Но если бы не Фил, что сталось бы в Кориции с Лемони? Арьяна знала ответ: ничего. Фил добровольно шагнул в свою могилу. И помогла ему в этом собственная семья.***
Мерное покачивание крытого экипажа убаюкивало Ханну, позволяя ей забыться. Ударившись спиной о ступени в усадьбе, она и не думала, что после ей будет тяжело сидеть в седле. Она с трудом, глотая слезы от боли, вытерпела всего полчаса езды верхом и продолжала молчать, пока Голдельмина не потребовала остановки ради нее. – У меня нет возможности здесь же приготовить для тебя отвар или мазь, – извиняющимся тоном сказала подруга. – Могу облегчить боль заклинаниями. С тобой вряд ли произошло что-то серьезное, но я не могу осмотреть тебя посреди дороги. На выезде из Кораллада Марко Беллера поджидали два экипажа и несколько всадников. Беллер предложил Ханне ехать в экипаже вместе с ним. Бо́льшая часть сопровождающих должна была направиться в Штрогкам, но Беллер готов был ехать вместе со Стихийными и Голдельминой к границе. Ханна согласилась, но Джереми, не желавший ни на минуту упускать ее из виду, запротестовал, и все закончилось ссорой Джереми и вставшей на сторону его сестры Голди. Она отстояла выбор Ханны и какое-то время даже ехала вместе с ней и Беллером в экипаже, пока другие всадники вели их лошадей. Возле границы со Сценнацией они решили разделиться. Брат с подругой снова ссорились, но Джереми все уже уступил и вместе с Голди отправился в Сценнацию на поиски коридора в Бесчестных горах, а Ханна поехала с Беллером в его приграничное имение, чтобы дождаться там родных. – Если что-то пойдет не так, утопи его, – наставлял Джереми сестру и тут же сурово глядел на Беллера. – Если я узнаю, что ты ей навредил, я вернусь и утоплю тебя обычным способом. Мы не задержимся. – Я даю тебе слово, что твоей сестре ничего не будет угрожать, – холодно ответил Марко Беллер. Ханна слишком устала, чтобы волноваться, или бояться, или радоваться, что осталась с Беллером наедине. Она ехала, откинувшись на подушки, облегчавшие ноющую боль в спине. Ей не было интересно, как выглядит старое имение, каким взглядом на нее смотрит Беллер и о чем думает. Прикрыв глаза, она последние силы мысленно посылала родным, чтобы они скорее воссоединились и вместе вернулись домой. Ей снилась Лемони, будто бы тоже ехавшая в экипаже и следившая, чтобы Марко Беллер сидел на своем месте и даже взгляда не поднимал на Ханну. Сиди Лемони рядом с ней в самом деле, она бы действительно контролировала каждое движение молодого человека. Когда они узнали, что Беллер оказался охотником на иные сущности, Лемони, дав сестре выплакать все слезы на своем плече, сказала: «Если только пожелаешь, я с ним разберусь и не посмотрю, чем он занят и какое положение в обществе занимает». Для убедительности она зажгла на ладони огонек, словно в тот же миг готова была запустить его в Беллера. Ханна не сомневалась, что Лемони не причинила бы ему вреда. Сестра не была трусихой, но пустые однообразные угрозы составляли часть образа, который она придумала и поддерживала годами. В раннем детстве сестер невозможно было отличить друг от друга, как настоящих близнецов. Затем на девочек обрушилась правда о проклятии и о том, как оно коснулось каждого в их семье. После того, как Фил изменил облик у нее в руках, Ханна долго переживала, что в следующий раз точно навредит младшему брату или же растеряется и позволит ему убежать. И Лемони, чтобы поддержать сестру, предложила ей необычный выход. – Я буду смелой за нас двоих, а ты будешь любить и жалеть за нас двоих, – решила она. – Когда тебе станет страшно, ты вспомнишь, что я уже не боюсь вместо тебя, а значит, волноваться не о чем. Распределенные роли так прочно засели у них в голове, что Ханна так и осталась тихой, кроткой девочкой с безгранично любящим сердцем, а Лемони едва не вышла на тропу войны со всем миром, чтобы показать ему свое бесстрашие. Ханна сдерживала Лемони в ее порыве воевать с каждым мнением и событием, идущим вразрез с ее видением мира. Ее душевных сил не хватало на то, чтобы сдерживать еще и Фила, гораздо более ершистого, чем Лемони. Ханна и Лемони по возрасту были к Филу ближе, чем Арьяна и Джереми, и Ханна рассчитывала смягчить сердце брата этой близостью, найти взаимопонимание между младшими в семье детьми. Но Фил видел в ней только еще одну сестру, у которой всего лишь отросли клыки длиннее обычных. Озлобленность и нелюдимость Фила пугала Ханну. Ей представлялось, что однажды, когда они разъедутся, оставив родительский дом, Фил совсем пропадет из их жизни, будто его никогда не существовало. Она поделилась новой страшной мыслью с Лемони, а та только фыркнула: – Если мы ничего не будем о нем слышать, значит, он лучше всех нас исполняет обязательства клятвы. Фил говорил, что не переживал из-за того, что не сможет завести свою семью. Он уверял, что ему никто не нужен. Он потешался над тоской Ханны по несбыточным мечтам иметь мужа, детей и свой домик с садом. Ее единственным новым домом мог стать только тот, который Тинг строил для Арьяны и в который старшая сестра хотела забрать младших девочек. Ханна думала, что Фил смеялся над ее мечтами и горячо отнекивался от возможности иметь семью, потому что в глубине души хотел то, чего не мог себе позволить. От этого Ханна жалела его еще больше, а Фил, чувствуя, что вызывает жалость, лишь вновь ощетинивался в ответ. Во сне Ханны Марко Беллер не изменился, но девушка знала теперь, что напротив нее сидел Фил. Брат насмешливо оглядел экипаж, в котором они ехали, повернулся к Ханне и произнес: – Все равно ты для него очередной зверь. – Неправда! – воскликнула Ханна. Ее голос звучал плаксиво, обиженно, как в детстве, когда Фил дразнил ее, пока его не ловили брат или сестры. Обычно Фил знал, что неправ, и намеренно доводил Ханну до слез. Но зачем он взялся за старое, зачем решил разбить ей сердце в ее же сне? – Ты зверь, он охотник, – кивнул брат с ухмылкой. – Я не зверь! Ханна выкрикнула эти слова во сне и наяву. Ее сердце бешено колотилось, дыхание сбилось. Марко Беллер сидел, наклонившись вперед, готовый подать ей руку. Но Ханна вжалась в подушки, чтобы отстраниться от него. В кои-то веки она соглашалась с Филом, пусть и благодаря сну. Беллер был охотником, а она чувствовала себя загнанной в угол добычей. Отчего-то захотелось бежать, и драться, и плакать, и уничтожить… всех? Ханна зажмурилась. Да, она беспокоилась о семействе, ей было страшно. Но отчаянная жажда борьбы ей не принадлежала. Между близнецами не существовало особенной, почти колдовской связи, о которой толкуют по незнанию, но как Стихийная Ханна чувствовала ближних отлично. Она ощущала, как Лемони переживает бурю чувств. – Я не вижу в вас зверя, – сказал Беллер тихо. Ханна не ответила. Паника, какой она еще не испытывала, сдавила грудь и требовала бежать без оглядки. Она была сильнее того ужаса, что девушка испытала, глядя, как проклятье Заграи Пебры убивает Лисианну и Ромпера. Что-то явно было не в порядке. Ханна припала к окну экипажа. Снаружи стояла глубокая ночь, и закрепленные на крыше фонари выхватывали лишь отдельные деревья, камни и низкие ограды, мимо которых проносился экипаж. Со всеми остановками и перерывами на беспокойный сон Ханна потеряла счет времени. Почему сестра не спала в такой поздний час? – Я дам распоряжение, вам выделят лучшие комнаты, когда мы приедем. Или самые уединенные, если пожелаете, – Беллер попытался привлечь ее внимание. – Вам придется не один день прождать возвращения родных, прежде чем они разыщут коридор и приедут за вами. Последние слова он произнес с сожалением, будто заранее готовился к расставанию. Ханна уловила его настрой, но думала совсем об ином. Что-то случилось. – Этот коридор небесного народа существует? – спросила она, даже не пытаясь спрятать рвущийся наружу страх. – Я слышал о нем не раз. Я уверен, что им удастся его найти. Вам не нужно так переживать за них, Ханна. Ваш настырный брат что угодно отыщет. – Дело не в Джереми, – Ханна снова откинулась на подушки. – Что-то… что-то… Она подняла на Беллера взгляд и вспомнила еще державшийся за край сознания сон, в котором Фил в образе Беллера называл ее зверем. Ханна спрятала лицо в ладонях и часто задышала. – Не бойтесь меня, – с мольбой сказал Беллер. – Я бы ни за что не навредил вам. Страх сковал Ханну. Беллер говорил о чем-то постороннем, не имевшем никакого смысла. Он был рядом с ней, но сама Ханна унеслась далеко, в самое сердце неизвестной ей трагедии. Она попыталась закричать, но вышел только сдавленный звук, будто ее лишили голоса. Округлив глаза, девушка схватилась за горло. Нужно было спасаться, убегать, но кто этого хотел – она или Лемони? – Ханна, вы в порядке? – О, Марко… – просипела она. Словно это послужило сигналом, Марко Беллер тут же поднялся со своего места, чтобы пересесть к Ханне. Но она, подчинившись порыву, вдруг юркнула ему под руку, дернула дверную задвижку и выпрыгнула из экипажа, везущего ее к имению Беллера. Она знала, что ей действительно не нужно его бояться. Она боялась чего-то другого, боялась вместе с сестрой. В этих краях зима еще не отступила, и Ханна угодила в сугроб, наметенный у дороги и смягчивший ее падение. Скинув мешавший ей плащ, она выбралась из сугроба и устремилась на сверкавшее под луной заснеженное поле. Ломая тонкий наст, Ханна снова и снова спотыкалась, поднималась и продолжала бежать. Экипаж остановился, перекрикивались следовавшие за ним всадники, Беллер приказывал им ехать дальше и дожидаться его в имении. Ханна в очередной раз оступилась и упала на колени. Завалившись на бок, она притянула колени к груди и горько заплакала. Пока она бежала, чужой страх сменился яростью и болью. По крайней мере, Лемони была жива. Но Фил? Марко Беллер настиг ее в одно мгновение. Он заставил ее подняться, не обращая внимания на слезы и мольбы уйти. Отряхнув снег с одежды и волос девушки, Беллер накинул ей на плечи свой плащ. Ханна содрогалась от холода, от рыданий, пока Беллер не попытался заключить ее в объятья. Тогда она снова вывернулась из его рук и сделала шаг назад. Наступив на полу слишком длинного для нее плаща, Ханна опять упала в снег. Беллер тяжело вздохнул и завалился на бок рядом с ней, повернувшись к ней лицом. – Вы самая удивительная девушка из тех, что я встречал, – заявил он. – Я ничтожна, Марко, – прошептала Ханна. Беллер перевернулся на спину и уставился на небо, сложив руки на груди. Сквозь слезы Стихийная видела, что он хмурится и не может подобрать слов, чтобы переубедить ее. Он был невыносимо похож на Фила, когда тот был чем-то сильно расстроен. Она только что потеряла Фила, несомненно. Лемони была с ним, она видела его конец и ничем не могла помочь. Кто-то заставил их страдать, и Ханна легко могла предположить, что это был Лоренцо Серра и его люди. Она вспомнила последние жалкие минуты, что провела с братом, вспомнила, как Фил прощался с ними, как отреагировала на его уход Аксарильма. Ханна резко села и схватилась за голову. Фил все уже знал. Ярость Лемони шла не от того, что она не спасла брата, а от того, что она не смогла помешать ему самому, его последнему капризу. Фил, меньше всех выказывающий любовь к семье, освободил их всех. Марко Беллер снова встал и подал ей руку. – Я знаю, как вы забираете боль друг друга, когда вам это нужно, – сказал он. – О чем вы? – Станцуете со мной, Ханна? Он чуть пошевелил пальцами, призывая взять его за руку и подняться. – Вы шутите? – девушка сердито вытерла слезы и обняла себя, пытаясь не показывать, как сильно успела замерзнуть. Марко завел левую руку за спину и поклонился, шагнул вправо, сделал оборот вокруг себя и вновь поклонился. Он начинал Дар Жизни. – Музыки нет, – буркнула Ханна. Шмыгнув носом и выпутавшись из плаща Беллера, она поднялась на ноги. Молодой человек широким жестом провел перед собой рукой ладонью вверх, собрал пальцы в кулак и прижал его к сердцу. Замечание Ханны ничуть его не смутило. – Когда я смотрю на вас, я слышу музыку, как на том маскараде. Когда я смотрел на вас в танцевальном зале, я не видел и не слышал ничего, кроме вас. Глаза защипало от новых слез, но Ханна не обратила на них внимание. Уже через секунду она зеркально повторяла каждое движение танца. Даром Жизни можно было чужую жизнь проводить.