Большой Секрет

До встречи с Аксарильмой Лекстар по пальцам одной руки мог пересчитать все случаи, когда был растерян. С утратой родителей он обрел свободу действий, выстроил план жизни на пару десятков лет вперед. Даже поиски злополучной шкатулки были включены в этот план. Но стоило Аксарильме и ее сестре объявиться в городе, как планы лишились всякой значимости. Его сбивали с толку собственные мысли и желания. Приходилось после каждого поступка и сказанного слова копаться в своих чувствах, выясняя, не повлияла ли на него ведьма. Присутствием или колдовством. Он тайком учился улавливать отдельные жесты Аксарильмы, чтобы определить, когда она вмешивалась в чужие мысли и поступки. Он учился определять те редкие случаи, когда в обычных диалогах двух сестер проскальзывали слова, обладавшие большой силой. Он не мог поначалу объяснить себе такой повышенный интерес к ведьмам. Конечно, отчасти дело было в том, что он надеялся, что они разыщут шкатулку. Отчасти дело было в том, что Аксарильма ему понравилась, привлекла с первых минут знакомства как ведьма и прежде всего как женщина. Уже позже он понял: Литакторо вызвали любопытство, потому что не были похожи на ведьм из описаний простых людей. Кого ни спроси, каждый знал, что ведьма – существо полудикое, распутное, в рукаве у нее припасен пузырек с ядом, на языке вертится с десяток проклятий, она беспрестанно колдует и может приворожить мужчину одним взглядом. В их первую, да и в последующие встречи Лекстар в глазах Аксарильмы видел лишь одно желание – чтобы он поскорее убрался. На людях сестры были осторожны, вежливы, опрятны и очень убедительно поражались всему столичному, притворяясь провинциалками. Но даже после маскарада меньше они стали следить только за речью, с одинаковой деловитостью обсуждая и поездку на рынок, и состав нового зелья. Он все ждал, когда же воочию увидит настоящее колдовство, губительное и в то же время прекрасное, такое, чтобы сердце забилось чаще от ужаса и восторга. А после, дождавшись желаемого, осознал, что прелесть колдовства Литакторо была в его мимолетности, в мелочах, без которых никто бы и не заподозрил в них ведьм. То самое «настоящее» колдовство отнимало у них массу сил и не приносило никакого удовольствия, еще и влекло за собой печальные последствия даже для них самих. Но главным потрясением, связанным с появлением Аксарильмы, были, конечно, вернувшиеся воспоминания о старой жизни. Все в его глазах разом рухнуло и иначе собралось воедино. Вопросы, которые он задавал себе, получили на все один ответ: он не был простым человеком. Отныне он знал, что смутные сны были не плодом воображения, а отголосками памяти о жизни, которую у него отобрали. Иные сущности влекли его не из любопытства, а потому что он родился среди них и принадлежал им. Он преуспевал там, где прочим не везло, пользуясь не только полученными в семье Колдбергов знаниями, связями и богатствами, но и неким предчувствием, теплившейся в нем искрой наследственного колдовства. Он был разбит, и чувствовал облегчение, и то и дело спрашивал себя, как бы складывалась его жизнь, не появись в ней Аксарильма. Она уехала, оставила город, оставила его наедине с многочисленными «что, если?..» и «как теперь?..». Квертингол Литакторо, спокойный, невозмутимый, будто не прощался только что с сестрами и возлюбленной, по пути в Кораллад расспрашивал Лекстара о дорогах между городами, нарочно отвлекая от мыслей о произошедшем в усадьбе. Глядя на него, Лекстар не сомневался, что Квертинголу достаточно закрыть глаза, и перед его внутренним взором возникнет карта королевства лучше той, что мог бы предоставить Лекстар. Квертингол был похож на якорь, удерживающий любовью и уверенностью все их большое «семейство». Растерянному Лекстару, впервые после смерти Колдбергов остро почувствовавшему одиночество, хотелось стать частью этого «семейства». Но он не находил слов, чтобы спросить у Квертингола, как попасть в Рассадник, и чтобы при этом не выглядеть жалким. Старший Литакторо знал, что Лекстар не может тотчас оставить Кораллад, но тот боялся услышать нечто вроде: «Попробуй сам найти Рассадник, ты же один из нас». Всем, на что из предложенного согласился Квертингол, был завтрак в «Завитке плюща». Но обоим кусок в горло не лез, и они только сверлили взглядом блюда и молчали. Госпожа Шейб, заболтавшая о городских новостях, быстро стихла, поняв, что ее гости не настроены на принужденные беседы. Она решилась осторожно спросить, не случилось ли что ужасное. Лекстар покачал головой. Прощались они здесь же, у ворот постоялого двора. – Передай Аксарильме… – Сам ей все скажешь. Квертингол не дал ему закончить, и Лекстар был благодарен ему за это. Он и не знал толком, что же хотел передать Аксарильме. Он и без того признался ей в любви, чего от себя не ожидал. Эти слова не были пустыми, как если бы он обронил их в мимолетном увлечении любой другой девицей, но нужно ли было произносить их вслух? Он с самого их знакомства давал ей понять, что она ему нравится, и даже готов был бы признать, что на него повлияли ведьмовские чары, но от симпатии не отказался бы. Аксарильма долго избегала его общества, пряталась то за безразличием, то за холодной отстраненностью, этим лишь распаляя Лекстара. Глаза ему открыла Арьяна, мудрейшая из Стихийных, помогла ему еще до маскарада, после которого они перестали скрывать истинные лица. Арьяна напомнила ему, что Литакторо приехали в Кораллад лишь на время и по некоторым причинам не смогут осесть в столице, чем и кем – тогда она бросила на него лукавый взгляд, – ни прельщал бы их город. Конечно, она не могла сказать ему, что «некоторые причины» были их иными сущностями. И Лекстару показалось отличной идеей признаться, что ему известно о секрете Аксарильмы. В его воображении, подстегнутом намеком Арьяны, что не так уж он безразличен или противен девушке, Аксарильма облегченно вздыхала и отвечала ему взаимной симпатией. Он и представить себе не мог, что повлечет за собой тот праздничный вечер. Аксарильма поступила так же, как простая девушка и совсем не ведьма, то есть абсолютно противоположно логичным на взгляд Лекстара ожиданиям. Ее стремление держаться от Лекстара как можно дальше довело ее до тюремной повозки на дороге в Корицию. К такому Лекстар определенно не был готов. Он в тот день ни к чему не был готов: ни к сумасбродству Джереми Стихийного, ни к тому, что в его усадьбе в придачу к остальным живет облик, ни к спокойствию Фила Стихийного. «Вернем Аксу вместе, если уж вам так хочется побыть героем, – с усмешкой сказал он, – но если чему-то суждено произойти, можете вмешиваться хоть сотню раз, ничего не измените. Наш путь лежит в Кораллад. А ваш?». Тогда Лекстар решил, что речь шла об упрямстве Аксарильмы и сокрытой для его разума простого человека закономерности в ее поступках. Его впечатлила и безмятежность обычно задиристого Фила. Юноша будто воспринимал спасение Аксарильмы как этап чего-то большего и никому не подвластного. Потому, на мгновения обретя Аксарильму, Лекстар отпустил девушку вместе со Стихийными в Корицию. Но больше всего на свете он хотел увезти ее обратно в Кораллад, даже если ради этого пришлось бы подставиться под проклятья и кулаки. Взглядом провожая уезжавшего из города Квертингола, он гадал, как бы их история сложилась к этому несчастливому утру, если бы он тогда не поддался непривычным речам Фила Стихийного, а поступил по-своему. Следующие дни он не покидал дома, желая, чтобы вокруг него не происходило ничего. Он отдал распоряжение, чтобы нашли проклятого Талбота Шевелушского, но опоздал. Подверженный внушению Ромпера, тот вернулся в Кораллад и каждому встречному рассказывал о ведьмах в усадьбе. Талбота остановил верный помощник Бенедикт, внимательно выслушавший бедолагу и признавший, что теперь уж все в Коралладе знают о ведьмах. Талбот исчез с улиц, кому-то заплатили, кто-то отмахнулся от россказней. Но история, как снежный ком, обросла подробностями, слухами, и весть о том, что Литакторо – ведьмы, дошла до дворца. Лекстар лишь короне потрудился обстоятельно ответить, что ничего не знал об иных сущностях и призывал в усадьбу Марко Беллера только ради поимки ведьмы Заграи Пебры. Еще недавно он завтракал в городе с Квертинголом Литакторо, а теперь выходило, что он завтракал с колдуном и ни о чем не догадывался. Принц Ричард Роджер поручился за Лекстара, но тому от его доверия было лишь тошно. В его дом потянулись знакомые, каждый своим долгом считал спросить, действительно ли он поселил в Шевелушской усадьбе ведьм, мало городу было покойной графини, занимавшейся колдовством? Кто-то из этих гостей был возмущен, кто-то едва не подпрыгивал от желания узнать подробности: многие давно были наслышаны, что Колдберг увивается за одной из Литакторо. И Лекстар, глядя на своих гостей, про себя радовался, что ни с кем из них лично не познакомил Аксарильму, что у них не было ни крупицы знаний о ней, чтобы можно было сравнить их с вестью, что она оказалась ведьмой. И Лекстар ни в чем их не разуверял, он молчал. Ему нетрудно было изображать горе. С первых же минут, попрощавшись с Квертинголом, он тосковал по всему «семейству», и каждый визитер напоминал ему о причине его мук. Остальные же считали, что он расстроен из-за величайшего обмана со стороны ведьм, вскруживших ему голову и ни монеты не плативших за проживание в усадьбе вместе со своими друзьями. Последним его гостем стала тетушка, которая не догадывалась, что не имела с Лекстаром никаких родственных связей. А быть может, наоборот подозревала брата в обмане и потому не дарила Лекстару ни намека на любовь, хотя всегда принимала деятельное участие в жизни Колдбергов, будто стояла на страже их благополучия, не имея собственной семьи, на которую могла бы тратить свое внимание. Несколько дней, что по городу ползли слухи, вовремя не отсеченные Бенедиктом, Мэри-Энн Колдберг отсутствовала в Коралладе, но, едва услышав «ужасные вести о ведьмах», поспешила к племяннику. Он не ждал ее, да и забыл про нее в целом, но явление громогласной тетушки на пороге дома напомнило ему о делах, которые стоило завершить, если он хотел оторваться от столицы и королевства. Без объяснений бросив тетушку в гостиной, он отправился в Шевелушскую усадьбу. Дом вновь был лишь опустевшей постройкой, затерянной в лесу. Литакторо и Стихийные ушли, и вместе с ними, как волна океана, отхлынула от усадьбы всякая жизнь. Сад увял и почернел, поддавшись холодам. Чуждые королевству растения, которые Лекстар просил Акарильму сберечь, без хозяек не погибли, но будто по последнему ведьмовскому приказу окружили себя сорняками, укрывшими и диковинные цветы, и листья, и ягоды. В доме потускнели краски, вновь откуда-то сквозило, что-то скрипело и осыпа́лось. Лекстар бродил от комнаты к комнате, пока не дошел до чердачной лестницы. В самом деле, сколько раз прежде он забирался в дом, его ни разу не привлекли эти ступеньки. Он встал на первую, вспоминая, как стоял здесь с Аксарильмой, чувствовал невероятную силу, пульсирующую между Квертинголом и его сестрами и передававшуюся через них Лекстару и Джереми. Лекстару показалось тогда, что сила откликнулась искрой в самом его естестве, как во время танца с Аксарильмой. Он поднялся на чердак и почти у самых дверей наткнулся на графа Шевелушского и пса Джомари. Оба, существа не живые, впали в подобие сна. Граф лежал на боку прямо на полу, под рукой у него свернулся калачиком пес. Полупрозрачные расплывчатые очертания призрака уже не пугали Лекстара, но он невольно вспомнил первый разговор с призраком-пиратом Мерлом, увязавшимся за ним по пути к ферме Пембертонов. – Я те так скажу, – Мерл говорил неторопливо, но ему будто не хватало сил выговаривать слова целиком. – Я папашей никому не был, а коль был, так я нича про то не знаю, ага. Но девки эти, ведьмы, как родны мне стали, слышь? Одна по те охи да ахи, а втора без ней чахнет. Ты смотри, обидишь их, я ее-то выну, – он похлопал по эфесу сабли, выдающемуся из груди. – Ты не знашь, а я знаю, как даж призрак может пырнуть. И он вполне ощутимо ткнул пальцем Лекстару под ребра. До конца дня он не мог избавиться от ощущения, что с ним произошло нечто противоестественное. Граф Шевелушский открыл один глаз и, заметив застывшего у дверей Лекстара, тут же встал, растолкав и Джомари. – Я говорил, что он вернется. Ты проиграл пари, пес, – с торжеством произнес граф. – На что же вам спорить? – спросил Лекстар, проходя вглубь чердака. Ему странно было находиться здесь, зная, что внизу нет никого из Литакторо или Стихийных, что никто из них не поднимется на чердак вслед за ним. – Если бы ты не пришел до конца недели, мы бы с псом остались жить в этой проклятой усадьбе. Но вот ты здесь, – граф хлопнул в ладоши, – и мы можем уйти. Пес отведет меня в Радталию. – Вы хотите уйти? – Чем же прикажешь здесь заниматься? Та рыжая девица, Лисианна, говорила, что их дикое племя скоро оставит усадьбу. Призрак обещал обучить меня кое-чему, да не сможет уже. Моя Лизабет не вернулась в этот мир, а я для чего-то нужен, видите ли, – граф всплеснул руками. – Вероятно, где-то окажусь полезным. Буду искать. – Отведите меня к фермам, – выпалил Лекстар, – к Каменному Кувшину. На своей ферме он ни разу не бывал. Не бывал с тех пор, как Колдберг его увез. Он получил ферму в числе прочего после смерти Колдберга, но прежде он унаследовал ее, когда погибли Кеннеты-от-Иасактов. Сколько раз ему рекомендовали избавиться от фермы как от дела неприбыльного, но он все держал ее с чувством, что она еще пригодится. Однажды он даже засобирался в дорогу, но неотложные дела удержали его в Коралладе. Что бы с ним произошло, доберись он до фермы? Вспомнил бы он что-то? Узнал бы его кто-нибудь из местных? Граф Шевелушский молчал. Воображавший, как отправится в Радталию, – и Лекстар не сомневался, что этот край графу пришелся бы по душе, – он не ожидал, что его позовут в совсем иную сторону. Еще и туда, куда он не хотел бы возвращаться. Это было видно по выражению его лица. – Я вернусь завтра, – сказал Лекстар. Когда он покидал чердак, граф так и стоял неподвижно у стены, а Джомари сидел у его ног, задрав к нему морду. Дома его с улыбкой встретил Бенедикт. Помощник сообщил, что тетушка просидела в гостиной еще два часа, рассчитывая, что племянник остудит голову и вернется. Однако, не дождавшись его и заодно извинений, она уехала с наказом, чтобы Лекстар немедленно явился к ней. Лекстар только устало отмахнулся. Ответный визит к тетушке в ближайшие дела не входил. Бенедикт выудил из кармана письмо. – Госпожа Аксарильма предусмотрительно оставила его в кабинете, но ваша тетушка порывалась ждать вас там, поэтому письмо могло стать сюрпризом для нее, а не для вас. Лекстар почти не слышал его, сжимая в руках желтоватые сложенные пополам листки. Аксарильма написала ему! У ее письма не было ни конверта, ни адреса, и Лекстар подозревал, что оно появилось из воздуха. Но эта загадка меркла перед знанием, что Аксарильма жива и, должно быть, добралась до Рассадника. Лекстар добежал до кабинета и заперся в нем. С первых строк письмо поразило его. После короткого сообщения, что она вернулась домой, Аксарильма перешла к страшной новости. Фил Стихийный был убит в Кориции, и это событие сильно ударило по всему «семейству». Из-за произошедшего Аксарильма и Арьяна сбились с пути, и небесный народ прогнал их со своих дорог, Голдельмина и Джереми рассорились, а Лемони пришлось скрываться в Кориции. «Теперь все в относительном порядке, – писала Аксарильма. – Мы вместе оплакиваем Фила, но нам придется долго идти к миру». Лекстар не понимал, как взаимосвязано все случившееся, но Аксарильма не давала никаких разъяснений. Вместо этого со всей серьезностью, чувствовавшейся в каждом следующем слове, она просила его сделать выбор: помочь или оставить все прожитое позади. Она говорила, что ее «семейство» не станет возвращаться домой через Радталию, так как к этому не готова была Лемони. Она спрашивала, готов ли Лекстар приютить их на пути к восточным границам королевства. Голдельмина позаботится, чтобы на короткий срок они стали неузнаваемы для горожан. Они могли бы поехать вдоль побережья, но заедут в Кораллад, если… если Лекстар пожелает поехать с ними. «Если ты предпочтешь нам Кораллад, я пойму. Твое молчание будет мне ответом. Но даже слова прощания утешили бы меня. Я объясню тебе, как отвечать на такие письма». Лекстар с трудом верил, что Аксарильма вдруг приготовилась проститься с ним, но общее чувство тоски, пронизывающее письмо после известий о смерти Фила, было понятно ему. Он считал знаком, что письмо пришло в тот момент, когда он просил графа Шевелушского отвести его на родительскую ферму. Он перечитал письмо три раза, а затем, как учила Аксарильма, оторвал от одного из листков полоску бумаги. Оторвал ту, где она писала о постигших их несчастьях. А затем принялся ребром ладони стирать строчки. Буквы выглядели чернильными, но Аксарильма говорила, что пишет, прикасаясь пальцем к бумаге. Тем не менее, Лекстар испачкал руки, размазывая ее слова по бумаге, пока она совсем не заплыла чернилами. В беспомощности он ударил кулаком по столу, глядя на ненавистную полоску бумаги. Вымыв руки, он снова сел за стол и самому себе напомнил: он был рожден в краях, где писать такие письма умели все, а в нем и вовсе текла колдовская кровь. Будь он человеком простым, он бы не смог даже размазать строчки. У него получилось стереть написанное, когда он сбился со счета попыток, а в кабинете стало так темно, что пришлось зажечь свет. Он устало потер слезящиеся глаза. Каждый час промедления по ощущениям все больше разделял их с Аксарильмой, хотя едва ли она ждала, что он с первого же раза отправит ей ответ. Стоило похвалить себя за маленькую победу, но он думал только о том, сколько силы у него ушло на такое простое с первого взгляда действие и сколько еще потребуется, чтобы отправить записку обратно в Рассадник. Он не собирался даже идти в спальню, готовый заснуть здесь же, за столом. Едва он наклонился к свечам, чтобы затушить их, как сквозь дверь кабинета проскользнул граф Шевелушский. От неожиданности Лекстар подскочил на месте и уронил стул, чудом не опрокинув свечи. Призрак деловито прошел к столу, будто не заметил хаоса, который принес своим появлением, и потребовал, чтобы Лекстар впустил в дом Джомари, ожидавшего под дверью со стороны двора. Пес сидел на пороге, черной шерстью сливаясь с сумерками, с пасти у него свисала цепочка, которую в призрачных пальцах не мог удержать граф. Внеся пса в кабинет, чтобы он не успел привлечь ничьего внимания в доме, Лекстар забрал у него цепочку. На ней висел медальон, внутри которого оказался спрятан портрет Лизабет Шевелушской. – Раньше не нужно было учиться носить его с собой, – граф задумчиво перебрал пальцами в воздухе. – Готов вести тебя на ферму. К чему ждать, когда ты снова придешь в усадьбу? Я только что был у Лизабет… и у себя. Рад был узнать, что ее похоронили в семейном склепе рядом со мной. Пебра говорила, что ее оставили в безымянной могиле, как ведьму. – Не оставили, – тихо отозвался Лекстар. – Я не позволил. Я знал, что она не была ведьмой. Граф со стоном упал в кресло. – С фермой нам придется подождать. К нам должен кое-кто приехать. Спокойной ночи, Альфред. Никто, включая его самого, не посещал могилы Шевелушских, и он мог только догадываться, в каком запустении было их последнее пристанище. Его единственный добрый жест, сделанный для этой семьи, примирил их уже после смерти графа. Утром, наскоро позавтракав и запретив прислуге даже подходить к кабинету, он вновь закрылся в нем, теперь в компании графа и Джомари. На свежую голову первый успех с запиской уже не казался ему ничтожным. Оставалось лишь написать несколько слов и отправить их Аксарильме. Текст он составил еще за завтраком и, едва сев за стол, тут же схватился за чернила. «Пиши, чем пожелаешь», – наставляла его Аксарильма. Если бы он мог, он бы тут же послал ей лишь свои мысли, не тратя времени на письма. «Я жду Голдельмину. Мы ни за что не прощаемся. Л. К.». Он задумался и добавил к семейному имени еще несколько символов, впервые изменив подпись: «Л. К.-о.-И.». На отправку записки ушел час, бо́льшую часть которого Лекстар безуспешно пытался призвать к тишине графа Шевелушского. Аксарильма говорила, что нужно сдуть с ладони бумагу, думая о том, кто получит послание, а уж этот клочок, оторванный от первого письма, должен был отправиться еще легче. Но от попытки Лекстара, закрывшего глаза, чтобы лучше представить Аксарильму, и с силой дунувшего на сложенный кусочек бумаги, тот лишь улетел со стола куда-то под кресло. Забыв об осторожности, граф расхохотался так, что Лекстар испугался, как бы призрак не выдал своего присутствия. Когда записка исчезла по-настоящему, граф стих и посмотрел на Лекстара с примесью уважения. Самого же Лекстара бросило в дрожь. Ему в самом деле было подвластно колдовство. Оставалось лишь надеяться, что записку получит именно Аксарильма, что она не пропадет в пути. Он дал себе три часа на ожидание, по истечении которых повторил бы попытку. А пока стоило заняться остальными делами. Теми, которые он не мог бросить, просто так исчезнув из города. Если бы не разрушивший все Ромпер, у него было бы время выполнить все постепенно. Он не знал, сколько дней придется ждать Голдельмину и часть «семейства», не знал, сколько успеет сделать. И, достав чистые листы бумаги, принялся писать. Новое письмо появилось перед ним еще до истекшего срока, но принадлежало руке Голдельмины. Она парой слов поблагодарила его за согласие, указала, сколько дней осталось до их приезда и попросила держать готовыми три комнаты в его доме и еще две снять на постоялом дворе как можно ближе к его дому. «Не в «Завитке плюща», прошу, – уточнила она. – Не все из нас готовы к напору госпожи Шейб». К той ночи, когда «семейство» добралось до его дома, он был вымотан собственными ожиданиями. У него вновь был составлен план на ближайшее время, он почти закончил дела в Коралладе, сумев избежать излишнего внимания со стороны знакомых. Но он так и не придумал, что скажет Стихийным, потерявшим брата, и скорая встреча с ними занимала все его мысли. Собственные переживания, как он думал, не шли ни в какое сравнение с тем, какая трагедия случилась на глазах у Лемони, рядом с которой не было никого из семьи. Лекстар успел разглядеть, что за юной храбрившейся воительницей скрывалась ранимая, заботливая девушка, и он не представлял, как она справилась с гибелью Фила. После того, как он получил письмо от Голдельмины, в его дом дважды пытались проникнуть воры. Подобное на памяти Лекстара случалось раз или два, когда были живы старшие Колдберги, но, пока шкатулки не было в доме, богатство их семьи никого не привлекало. Как только Лекстар, перевезя шкатулку в Кораллад и проведя несколько дней наедине с собой, начал снова выходить из дома, всевозможное отребье потянулось к его нежеланному наследству. Возле дома часто крутились незнакомцы, но проникнуть внутрь попытались лишь двое. К приезду «семейства» у Лекстара из помощников остались только конюх и Бенедикт, единственный из домочадцев знавший о шкатулке, призрак и говорящий пес, и они, отчасти не догадываясь о существовании друг друга, дежурили денно и нощно, пресекая чужие попытки забрать хозяйское имущество. Лекстар гадал, что́ только могло бы начаться в землях Пяти Океанов, окажись он по ту сторону границы со шкатулкой в руках. В назначенный час, когда дом опустел и все слуги, за исключением Бенедикта, покинули его с вещами, рекомендациями или новыми назначениями в других семьях, Лекстар сам открыл дверь со стороны двора, впуская последних коралладских гостей. Голдельмина перескочила порог, как маленькая молния, стиснула пальцы Лекстара и проскользнула вглубь дома, ничего не сказав. Следом зашел Джереми. Лекстар готовился к его появлению и все же едва не задохнулся при виде старшего Стихийного. Словно почувствовав его растерянность, Джереми сам кивнул ему в знак приветствия и тут же уставился на дверь, будто сомневался, зайдет ли кто-нибудь еще. Лекстар невольно последовал его примеру. Он не узнал прежнюю Лемони. Она зашла вместе с Ханной, и различия между сестрами-близнецами еще ни разу не бросались Лекстару в глаза с такой отчетливостью. Ханна не изменилась, но Лемони стала похожа лишь на собственную тень. Она шла, тяжело опираясь на руку сестры, будто вместо отдельных дней прожила целые годы. Она была закутана в черные одежды, лицо было спрятано под объемным капюшоном накидки. Оказавшись под крышей и сделав несколько шагов навстречу Лекстару, она остановилась и медленно сняла капюшон. Черты ее лица заострились, под глазами пролегли глубокие тени. Слева волосы были неровно обрезаны до плеч, а справа над ухом рос только новый рыжий пух. Тут и там на голове и шее виднелись маленькие шрамы, уходившие под край накидки. Несмотря на изможденный вид, Лемони с вызовом впилась в Лекстара взглядом, будто ждала испуга или осуждения, но тот только протянул ей руку. Ханна замерла, ожидая, что пожелает сделать сестра. Но Лемони вновь спряталась под капюшоном и теснее прижалась к сестре. Вздохнув, та повела ее вперед и коснулась плеча Лекстара, поравнявшись с ним. За Стихийными прошел молодой мужчина, которого Лекстар прежде не видел. На мгновение он подумал, не была ли это Гретта, облик, вернувшаяся в город в новом образе. Но смущенный незнакомец скрестил руки на груди и, отведя взгляд, пробормотал: – Я Мьюро Палли. Я... мне разрешили прийти. Лекстар пожал плечами. С Литакторо и Стихийными нечему было удивляться, а мысли его все еще были заняты состоянием Лемони. Мьюро Палли торопливо обогнул хозяина дома, чтобы догнать остальных. Последним зашел Марко Беллер. Его приход стал для Лекстара неожиданностью, в письме Голдельмина не упомянула его, как, в прочем, и нового знакомца. Приятель, печально улыбаясь, пожал Лекстару руку. – А, тот самый Беллер, – протянул граф Шевелушский, выглядывая из-за угла. – И ты вернулся? – Я поеду вместе с вами, – Марко пожал плечами. – Долго ли ты там продержишься, охотник? – фыркнул граф. – Я справлюсь. И вы не все обо мне знаете, кое-какие секреты есть у всех. По одному его взгляду Лекстар понял, что друг уже что-то знает о нем и его происхождении, но оба предпочли промолчать. Голдельмина помогала Лемони и Ханне обустроиться в одной из комнат, что-то перебирала во взявшихся ниоткуда вещах. Джереми и Мьюро крутились здесь же, ловя каждый взгляд Лемони и пытаясь предугадать ее желания. Лемони выглядела, как тяжелобольная, над которой вилась переживающая родня. Сгорбленная, она сидела на краю кровати и лишь иногда кивала или качала головой. Заметив в дверях Лекстара, она медленно стянула перчатки и положила руки на колени. Так, чтобы он увидел, что правая ее кисть была будто оплавлена, вытащенная прямиком из огня. – Сообщите, если вам что-то потребуется, – сказал Лекстар, только чтобы не разглядывать Лемони. – Слуги разъехались, так что комнат стало больше. Если вы захотите… – Все в порядке, Лекстар, – подала голос Ханна. – Я подойду в гостиную для разговора, если не возражаете. Лекстар, чувствуя, что его вежливо прогоняют, покорно пошел в гостиную, где уже сидел Марко и расхаживал граф. Джомари снова спрятался, чтобы не встречаться с Беллером. – Кто это? – Лекстар кивком головы указал на дверь. – Мьюро Палли, часовой из Кориции, – проговорил Марко. – Верный слуга Лемони. Он был с ней, когда ее брат… И не отходит ни на шаг. Лемони даже не смотрит на него. Голдельмина просила тебя снять комнаты для нас с ним, чтобы семья могла отдохнуть от его компании. Зря ты сказал о лишних комнатах. Лекстар фыркнул. Мьюро, очевидно, намеревался сопровождать Лемони до самого Рассадника, если она не прогонит его, и пусть. За его пребывание в Коралладе хотя бы не нужно было переживать. Но граф был прав в своих сомнениях, разумно ли было Марко ездить по землям Пяти Океанов. Неизвестно было, какие способности могли оказаться у встреченных ими людей и как незнакомцы могли отреагировать, узнав, кто перед ними стоит. – Зачем тебе ехать в Рассадник? – спросил Лекстар. – Проводить даму сердца – дело благородное, но это не Маннмания, там все будет иным. – Как и для тебя, – Марко сощурился. – Кем бы ты ни был, и для тебя все будет иным. Лекстар не ожидал приезда Марко и не придумал короткого и безболезненного объяснения, кем оказался. Не представлял, как может измениться о нем мнение друга. Впрочем, когда они раскрывали карты в усадьбе, Марко уже увидел, что Лекстар многое знает о своих арендаторах и ко многому относится, не как простой человек. – Ты знаешь, кто он? – подал голос граф Шевелушский. – В общих чертах, Ханна рассказала, – протянул Марко, не отрывая взгляда от Лекстара, – мне очень жаль. Я всегда чувствовал, что ты отличаешься от других. – То же самое мне говорила Аксарильма. – И твоя сущность ничего не меняет. – То же самое я говорил Аксарильме. – Вот так история, – Марко протяжно вздохнул и на несколько мгновений закрыл глаза. – Хорошо. Зачем мне ехать до Рассадника? Ханна не знает, но я хочу увезти ее оттуда. Сейчас Стихийные нужны друг другу, им нужно время для скорби. Я подожду и затем предложу ей вернуться вместе со мной в Штрогкам. – Притворяться и дальше? Они привыкли к Коралладу, но тосковали по дому, даже если себе не признавались. – Ханна сама не осознает, как ей подходит жизнь среди нас. – Вы еще не видели меня дома, – послышалось от дверей. Ханна неторопливо вошла в гостиную, и Лекстар не мог не согласиться с Марко, наблюдая за ней. Девушка действительно держалась так, будто родилась среди простых людей. Ее робость и осторожность можно было принять за скромность и строгое воспитание, на людях она инстинктивно чувствовала, когда стоило промолчать или улыбнуться, ее движения были аккуратны и изящны. Но и Ханна была права – Марко не видел ее в Рассаднике, где не было человеческих границ. Хотя едва ли в землях Пяти Океанов Ханна становилась такой же задирой, как ее старший брат, или острой на язык, как Лемони или ведьмы. За Ханной пришел Мьюро и тут же опустился на пол, привалившись спиной к стене и уткнувшись лбом в согнутые колени. Лекстар хотел предложить ему место на диване, но Ханна вскинула руку, остановив его. Какое-то время она напряженно всматривалась в пол под ногами, так и не опустив руку и будто прислушиваясь к дому. А затем повела плечами, оглядела собравшихся в гостиной мужчин и произнесла: – Еще никто из вас не знает в полной мере, что с нами произошло. Ни мне, ни Джереми не хватило бы сил повторять нашу историю вновь и вновь. Она принялась бродить по комнате, снова смотря только под ноги, и начала свой рассказ. Она поведала о своем предке и мстительной ведьме, о проклятых поколениях, о принесенном друг другу обещании, о многолетнем молчании, о жертве Фила. У Лекстара внутри все похолодело. Слушая ее, он едва держался, чтобы не засыпать ее вопросами. А как же Арьяна и Квертингол, которые казались образцовой будущей семьей? Как же Джереми и Голдельмина, которые изводили друг друга, но поодиночке не могли жить? Он покосился на ошарашенного Марко. Как же сама Ханна? Теперь было ясно, что ее сдержанность шла не от чувств или характера, не от страха перед тем, что Марко был охотником на иные сущности. Она не могла по-настоящему связать свою жизнь с его. Стало понятным каждое слово из письма Аксарильмы. Пока все «семейство» притворялось простыми людьми, Стихийные притворялись... простыми Стихийными? – Нам нет оправдания, – подытожила Ханна и вдруг посмотрела на Марко с тем же вызовом, с каким Лемони смотрела на Лекстара, проверяя, выдержит ли он ее новый, изувеченный вид. – У нас было лишь одно стремление: прекратить то, на что у других не нашлось сил. Мы чувствуем, что проклятье разрушено. А наша жизнь... – она развела руками. – Но откуда вы знаете, что одолели проклятье? – Лекстар всплеснул руками. – Ваша семья – не единственные потомки Пантелеймона. Ханна словно ждала этот вопрос. Она встала у стены, той, где сидел Мьюро, перевернула руку ладонью вверх. Над ее пальцами появилась огромная мерцающая капля. От капли вверх потянулись три ручейка и стали разветвляться дальше. В двух местах ручьи даже снова слились, какие-то остановили свое движение и испарились в воздухе, оставив место для других. Затаив дыхание, все завороженно смотрели, как семейное древо Стихийных разрасталось и увядало на глазах, пока на его вершине – даже Ханне пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть ее, – не осталось четыре семьи. – Арьяна проследила за каждой ветвью, она держит связь с каждой из семей, – в голосе Ханны послышалась гордость за сестру, но она тут же сникла. – У Фила все получилось. Ханна расплакалась, и вся вода разом полетела на пол. Мьюро еще не успел встать, а Марко уже оказался возле Ханны и обнимал ее, шепча слова успокоения ей в волосы. Лекстар подумал, что его ненастоящее проклятье было ничтожным по сравнению с тем, в чем жили Стихийные.

***

Вещи были собраны. Тетушка еще не знала, что старый дом в Штрогкаме отныне принадлежал лишь ей одной. Бенедикт получал в права дело Лекстара по перестройке домов. Шевелушская усадьба была переписана на своих соседей, фермеров Пембертонов. Прочие мелкие вопросы были решены еще до того, как Голдельмина первой зашла в его дом. Шкатулку Голдельмина спрятала так же, как скрывала остальные вещи, взмахнув пером. Они надеялись, что таким образом в пути их никто не потревожит и не попытается покуситься на шкатулку. Лекстар думал, что простые люди напрасно держались в стороне от колдовства, лишая себя удовольствия пользоваться такими мелочами, как спрятанное пером имущество. Ведьма и прочие гости Лекстара ждали в конце улицы, а сам он стоял напротив своего дома в компании Лемони. – Уверен? – спросила она. Лемони мало говорила, и голос ее стал совсем хриплым. – Пути назад не будет. – На это я и рассчитываю. Ты справишься? Лемони позволила себе фыркнуть, как делала это в прежней жизни, и Лекстар решил, что это хороший знак. Стихийная начала идти на поправку. Она сняла перчатки и протянула их Лекстару. «Их Мьюро купил, – призналась она, – не сжечь бы». А затем она развела руки, будто кого-то приветствовала, и крыша дома вспыхнула ярким огнем. Она повела правой рукой, левой, и в окнах в разных частях дома тоже заплясали языки пламени. Будь это обычный огонь, ему бы потребовалось время, чтобы охватить весь дом, но прошла всего минута, и пожар уже бушевал всюду, скромно держась у стен и не перекидываясь на соседние дома. Лекстар не мог оторвать взгляда от зарева, поднимавшегося к ночному небу. Соседи уже забили тревогу, всюду раздавались крики, просили воды. Но никто не обращал внимания на две темные фигуры напротив дома, почти с детским восторгом разглядывающие учиненный ими пожар. Лекстар ожидал каких-нибудь изменений, когда Голдельмина заколдовала его, сделав незаметным. Но вся разница состояла в том, что никто не смотрел в его сторону, а если и скользил по нему взгляду, то не узнавал и тут же забывал о его присутствии. Бенедикт был здесь же, он просил никого не бросаться в огонь: его хозяин как раз вчера уехал в Штрогкам и дом пустовал. Лишь он со всей улицы обернулся на то место, где стоял Лекстар, и кивнул ему, прощаясь. Лемони увлеченно перебирала пальцами в воздухе, на расстоянии разыскивая то, что еще могло уцелеть внутри дома. Портреты, документы, записи отца и вышивки матери, подарки, безделушки, мебель, ковры, посуда – Лемони ничего не обходила стороной. То, что могло представлять ценность лично для Лекстара, он забрал с собой, что-то оставил себе Бенедикт, что-то было позволено унести слугам при расчете. В доме не осталось ничего, о чем он мог бы жалеть. Огонь метался из комнаты в комнату, по стене переполз на пустую конюшню и занялся ею, с удовольствием пожирая и дерево, и камень. – Я закончила. Пожар сам стихнет, когда мы уйдем, – объявила Лемони. Мьюро рассказал им, что видел сам. Лемони в порыве ярости и боли сожгла весь сад Лоренцо Серра, а вместе с ним и правителя Кориции, досталось сбегавшим часовым и соседним домам, пока Лемони не пришла в себя. Тем не менее, готовый к рискам, Лекстар обратился к ней с предложением сжечь его дом. Лемони раздумывала над ответом несколько часов. – Как ты себя чувствуешь? – спросил он. Лемони подняла глаза к небу, прислушиваясь к собственным ощущениям. Она сжала руки в кулаки, набрала воздух в легкие и закричала что есть силы: – С нас хватит! Огонь вырвался наружу, разбив окна и заставив распахнуться двери. Пытавшиеся спасти дом люди разом отпрянули от него. На краю улицы задвигались обеспокоенные тени, наблюдавшие за родными. Лемони повернулась к Лекстару. – Пожалуй, мне понравилось. – Мне тоже. Он подал ей руку и повел к их компании, чувствуя приятную легкость на сердце.