Исцеляющие

Ещё не открыв глаза, Кеманкеш по обыкновению провел правой рукой по другой половине кровати, которая и сегодня оказалась пустой. Ничего не изменилось. Её всё так же не было рядом. Пять месяцев прошло, но он так и не привык, не смирился. — Моя Кёсем…- сорвалось с пересохших губ. Через несколько минут мужчина сел за письменный стол, взял в руки перо, небольшую записную книгу в толстом кожаном переплёте, поставил дату и сделал запись: «Сто пятидесятое утро без тебя, любовь моя. Проснувшись, я снова не увидел твоей улыбки. Ты опять не будешь смеяться над моими шутками за ужином, а я не буду дразнить тебя, когда ты придираешься к Чичек по любой мелочи. Потом ты не положишь свои ладони на мои плечи, а я не возьму в руки гребень, чтобы помочь тебе с непослушными спутавшимися волосами. Засыпая, я не прижму тебя к себе, не вдохну твой аромат, а ты не будешь морщиться от прикосновения моей колючей бороды к своей щеке. Сегодня моя жизнь станет короче еще на один день, день, который я проживу вдали от тебя. Я не знаю, что уготовил нам Всевышний и суждено ли нам ещё когда-нибудь положить наши головы на одну подушку, но если этого не случится, если я уйду так и не ощутив больше твоего тепла, хочу, чтобы ты знала, что я любил только тебя одну, верил и ждал до последнего». Традиция делать записи в дневнике появилась примерно через месяц после расставания с женой. Будучи сильным мужчиной, Кеманкеш не мог вечно плакаться сыну, у которого было полно своих проблем и забот, и таким нехитрым способом каждое утро он облегчал свою душу. Все записи за четыре месяца слились в одно огромное любовное послание, полное тоски, отчаяния, ностальгии, сомнений и, всё-таки, надежды. Кесем проснулась и глубоко вдохнула запах, исходивший от хлопковой мужской рубахи, лежащей рядом на подушке. Эта ночная сорочка — одна из немногих вещей Кеманкеша, оставшаяся в доме. Сначала хотела её выбросить, но что-то остановило. Пролежав пару месяцев в шкафу, однажды она снова попалась на глаза. Глядя на неё Султанша вспомнила те дни, когда они с мужем были счастливы несмотря ни на что, время, когда родились и росли их дети, когда она доверяла ему как самой себе. Если было слишком тоскливо и одиноко, она тихонько плакала, уткнувшись лицом в кусок белой материи. Так было вчера. Это была боль, которую она не показывала никому, оставаясь для дочерей сильной и стойкой. Кесем знала наверняка, что также сильно страдает и Ягмур, носившая под сердцем ребенка от человека, который растоптал её любовь, и Нефес, ставшая вдовой ещё до свадьбы. Сейчас им нужно было держаться друг за друга, и она, мать семейства, была той опорой, которая не могла себе позволить ни пошатнуться, ни прогнуться. — Султанша, можно? — Чичек постучала в дверь, и Кесем поспешно спрятала рубаху под подушку. — Заходи. — Я принесла вам то коричневое платье, которое вы просили. — Положи на тахту. — Вы будете самой красивой на свадьбе Айлин Султан. — Главное, чтобы она стала счастливой. В моём роду для женщин это большая редкость. Впрочем, и для мужчин тоже. — Девушки, сегодня великий день и большой праздник! Всё должно пройти наилучшим образом! В гарем придет моя Валиде, Кесем Султан и её падчерицы. Будьте с ними почтительны. — раздавала указания регент. После известия о смерти Демира Айлин истерила несколько дней, обвиняя Мехмеда, мать, Нефес — всех. Однажды Атике застала её с бутыльком яда в руках, тогда и поняла, что нужно что-то срочно делать. — Я не пойду замуж, не хочу! — Дочка, я понимаю тебя, но ты должна жить, должна создать свою семью. Тебе ведь почти восемнадцать. — Значит, останусь старой девой! — Нельзя, Айлин. Ты женщина из династии, ты должна продолжать наш род. Если не получается по любви, значит я просто подыщу тебе выгодную партию. — Мне уже всё равно, делайте, что хотите! — ваза с цветами полетела на пол. Атике мечтала, чтобы дочь была счастлива, потому подошла к выбору жениха особенно тщательно. Он должен был быть не стар, умён, хорош собой. Кроме того, этот брак должен был укрепить отношения династии с одной из могущественных семей Стамбула. Те времена, когда большинство Пашей были из чужестранцев, поставленных на службу Империи, прошли. Кёпрюлю Мехмед Паша отменил девширме и теперь даже в янычарский корпус набирали мальчиков преимущественно из знатных мусульманских семей и каждый в последствие мечтал породниться с Османами, обеспечив себе положение в Топкапы. Перебрав массу кандидатов, Атике остановилась на Айясе Махмуде Паше. Ему было тридцать лет и он как никто другой отвечал всем многочисленным требованиям будущей родственницы. Отец Махмуда Айяс Намык-бей был выходцем из киликийских земель и долгие годы с успехом управлял отдаленными Османскими провинциями, чем заслужил уважение и почёт. Сейчас Намык-бею было шестьдесят, и он отошёл от политических дел, продвигая вперед единственного сына. — Моя дочь выросла во дворце, не зная ни в чём отказа, потому очень требовательна и, что кривить душой, избалована. Есть ли у вашего Махмуда должное терпение, чтобы вынести её непростой нрав? — Султанша, это большая честь для нашей семьи. Мой сын будет терпелив, заботлив и уважителен к юной Султанше. — Хорошо, тогда не будем тянуть. Свадьба состоится через месяц. Время пролетело быстро и этим утром в покоях Айлин уже лежало красное платье, расшитое драгоценными камнями. Сама невеста была печальна и тихо роняла слёзы, вспоминая не сложившуюся любовь и разбитые мечты. — Ты должна проявить покорность перед мужем, дочка. — давала последние наставления Атике. — Выбирая его для тебя, я думала в первую очередь о твоём будущем. — После смерти любимого мнё не важно, кто будет рядом. Никто не сравнится с Демиром. — Тише, не говори так, особенно при муже. Прояви почтительность и уважение. — Айлин сникла. — Почему вы приказали мне одеться? Разве я не должна готовиться к никяху? — Сейчас мы поедем с тобой в одно место. Перед вступлением в самостоятельную семейную жизнь я должна кое в чём признаться тебе, открыть тайну, которую храню двенадцать лет. Знаю, тебе будет непросто принять это, но после этого между нами ничего не изменится. Я всегда буду любить тебя, как любила, до последнего вздоха. Ягмур с неохотой рассматривала своё платье на свадьбу племянницы Айлин. Скромный бирюзовый наряд был свободным в талии, чтобы не подчеркивать её уже округлившийся в конце пятого месяца беременности живот. Ей не хотелось никаких праздников, как и Нефес, но сестра Атике настояла, чтобы они обе приехали, а отказать ей было нельзя. Малыш пошевелился и будущая мать заботливо погладила его рукой. — Видишь, как бывает, сестра. Ты должна была готовиться к свадьбе, а я думала, что теперь буду любима. Получается, что жизнь ничему меня не научила, и я опять одинокая с младенцем на руках. «Ты не одинокая. У тебя ребёнок под сердцем, думай о нём». — Ты ведь уже знаешь, кто там, не так ли? — Нефес утвердительно закивала головой и положила руку на живот сестры. — Не говори. Пусть будет сюрприз. Главное, чтобы был здоровым. Сейчас всё не так как шесть лет назад, я полна сил и уверенности воспитать его, поставить на ноги. У меня больше никогда в жизни не будет любви, пусть же дети станут её смыслом. Может, в этом ребенке я найду утешение? Нефес крепко обняла сестру и они начали собираться. — Джованни, ты чего разлёгся? Помоги нам с сестрой по хозяйству! — строгим тоном скомандовала четырнадцатилетняя Лючия, лицо которой обрамляли светлые волнистые волосы. В девочке было столько энергии и напора, что молодой мужчина не мог не улыбнуться. — Иду. Что нужно сделать? — Отнеси эти продукты в кладовку! А потом принеси воды из колодца. — руководила Лукреция, старшая из сестер. Девушке было двадцать пять. Её молодой муж, а также их с Лючией родители погибли пять лет назад от рук османской армии, когда шли бои за Ретимно. С тех пор они жили вдвоём. Когда четыре месяца назад в посёлке появился Джованни, они выделили ему комнату в своём обветшалом доме, довольные нежданному заработку и паре мужских рук в хозяйстве. — Ты откуда? — С деревни на юге острова. Мои все погибли. — Наши тоже. — опечалились. Первое время сёстры относились к чужаку с подозрением, но он довольно быстро завоевал их доверие. — Где ты вырос, Джованни? Ты словно никогда не заготавливал сено для скота! Всё, что ты делаешь, очень забавно! — смеялась Лукреция и её раскатистый смех, казалось, был слышен на окраине деревни. Старшая из сестёр была невероятно хороша собой: выгоревшие на солнце кудрявые волосы, отливавшие медным оттенком, аккуратные правильные черты лица, узкие, от природы ярко розовые губы, стройная фигура, кожа, ставшая почти смуглой под палящим критским солнцем. Иногда Джованни невольно засматривался на неё, когда при работе на поле струйки пота бесстыдно стекали по её груди в ложбинку, прикрытую тонкой материей хлопкового платья. Но, опомнившись, он тут же корил себя за это, переключая внимание на что-то другое. — Ты идёшь вечером в церковь? — спросила Лукреция, когда два ведра воды были принесены в дом и стояли прямо перед ней. — Нет, что-то как-то нездоровится. — Я заметила, что ты часто отлыниваешь от мессы. Негоже для христианина. — Я пойду… Потом… В воскресенье. Обязательно пойду. Джованни плотно закрыл дверь в свою комнату и достал небольшой кусок овечьей шкуры для намаза. Боясь быть раскрытым, он совершал молитву всего один-два раза в день, когда все спали или наверняка были заняты домашними делами. «Аллах, убереги мой разум от искушений. Дай силы выполнить своё предназначение и вернуться туда, где осталось моё сердце». Бои за Кандию шли уже второй месяц. Обе стороны несли большие потери. Османы то приближались к крепости вплотную, то их снова откидывало назад. Морозини не жалел пушечных ядер и патронов, ежедневно унося к Аллаху сотни, а порой и тысячи жизней противника. Венецианцам шло подкрепление из Европы, тюркам — с Балкан. Бывали дни, когда Фазыл Ахмед, лично руководивший осадой и атаками, падал без сил в своём шатре, чтобы поспать хотя бы пару часов. Все были измотаны, и оставалось дождаться, у кого силы и терпение закончится быстрее. — Визирь, это принесли только что для вас. — воин протянул письмо. — Оставь меня. «Людовик XIV, отправил подкрепление. Двадцать гружёных кораблей и пятнадцать тысяч воинов. Они подойдут к Ретимно и Кандии на рассвете через неделю. Д.». — Демир, брат, ты молодец. Что ж, встретим с почестями караван Короля Солнце! — Мама, зачем мы приехали в тюрбе? — недоуменно спросила Айлин, когда они зашли в гробницу при Голубой мечети. — Я хочу показать тебе могилу твоего отца. — Разве вы не говорили, что он похоронен далеко от Стамбула? И почему мой отец покоится среди членов династии? — Потому что он был Султаном. — глаза девушки округлились. — Султан Мурад Хан твой родной отец. — Но как? Я не понимаю! А как же… Вы же с ним брат и сестра! — Тебя родила не я, а его наложница Айше. Она похоронена на старом мусульманском кладбище. — Но как же так?! — То что Айше беременна выяснилось уже после смерти Мурада. У нас не было наследников, и на трон претендовал крымский хан. Все молились и ждали рождения шехзаде. Но родилась ты. Мой сын Осман появился на свет в тот же день в Летнем дворце. И тогда твоя родная мать приказала лекарям поменять детей. Вероятно, она делала это из лучших побуждений, чтобы её и вас с Исмихан не отправили в Старый дворец. Через время забыли бы даже ваши имена. Так ты оказалась у меня. Когда я узнала, двенадцать лет назад, было уже поздно, Осман умер от астмы, а Айше от горя и позора покончила с собой. — И вы молчали двенадцать лет?! Как вы могли? — Какое это имело значение? Ты моя дочь, я тебя люблю! У меня нет других детей. — Как это какое значение? Я дочь Султана! Понимаете? Дочь! Если бы Демир знал, он не посмел бы отказаться от меня. Мы бы поженились, и он был бы сейчас жив! — Айлин! Ничего не вернуть и не изменить! Он любил другую и любил бы её кем бы ты не была! — Нет! Это вы виноваты, что я несчастна! Вы виноваты, что я выхожу за нелюбимого! Решили мою судьбу, а сами мне никто! — Замолчи! Я растила тебя восемнадцать лет как родную! Я отдала тебе всё, что могла. Но видимо этого было мало! — Теперь я понимаю, что вы меня никогда не любили настолько, чтобы помочь бороться за счастье. Вам падчерица вашей Валиде была дороже, чем я. — Не говори так, дочка. — немного смягчилась. — Ты для меня всё, я люблю тебя. Кесем снова вернулась в Топкапы. Каждое посещение дворца давалось ей тяжело. Но пока в этих стенах оставались те, в чьих жилах текла её кровь: дети, внуки, правнуки, она была неразрывно с ними связана. Дочки сразу прошли в гарем, её же привлекла статная мужская фигура, пристально смотрящая со стороны. — Айяс Намык-бей! Как же давно я тебя не видела! — Султанша! — поклонился. — Вы ничуть не изменились с момента нашей последней встречи. Сколько лет прошло? Пятнадцать? — Да, много. Твой сын женится на моей внучке. Кто бы знал, что однажды мы породнимся? — Пусть всё, что делается по воле Аллаха, будет во благо. Ваш муж тоже будет на торжестве? — Нет, он не приглашен. Да и к тому же он мне почти уже не муж. Через месяц состоится наш развод. — Какая удача! — растерялся. — То есть я хотел сказать, что очень печально, что ваш брак распался. Все считали его крепким. — По-разному жизнь складывается. — Я держу собственную лавку тканей в Фатихе, доставшуюся от покойной супруги. Бархат, порча, шёлк — всё лучшего качества. Буду рад, если вы и ваши падчерицы посетите её. Сделаю вам хорошую скидку, как новым родственникам. — Благодарю. Непременно воспользуемся вашим приглашением. Как раз, есть необходимость сшить новые платья для Ягмур Ханым. Кесем ушла, а Намык загадочно улыбнулся. Султанша всегда ему очень нравилась, но в годы, когда она была Валиде, мужчинам даже думать о ней запрещалось, а потом она внезапно вышла замуж за бывшего Великого Визиря, чем бей был очень удручён. — А ведь это шанс и его нельзя упустить. Свадьба прошла спокойно. Айлин была юна, свежа и хороша собой, как все невесты. В её взгляде не было ни радости, ни счастья, но она старалась держаться достойно. Заметно располневшие Бейхан и Гюльнуш, до родов которых осталось меньше двух месяцев, расположились на диване среди подушек, Кесем Султан с дочерьми, Атике Султан и Турхан Султан сидели вместе с невестой. По традиции в разгар праздника в гарем вошёл единственный мужчина, имевший на это право — Султан Мехмед. Он что-то говорил, преподносил подарки, но на самом деле всё его внимание было приковано в хрупкой фигурке глухонемой девушки в сиреневом платье. После известия о гибели Демира душа Падишаха успокоилась. Никто больше не претендовал на его Нефес. Вопреки законам и канонам религии, запрещавшим обожествлять кого-либо кроме Аллаха, дочь Кесем Султан стала для него чем-то вроде идола, ради которого он жил и которому служил. Да, он не мог к ней прикоснуться, но это правило стало правилом и для всех остальных. Оберегая её чистоту, он чувствовал себя счастливым. Возможно, это чувство имело что-то общее с тем, что чувствовал его предшественник Мурад Хан по отношению к своей матери, не терпевший даже мысли, что к его святыне кто-то может дотронуться с грязными помыслами. На следующий день Ягмур с сестрой отправились в Анадолу. Ребенок сестры Гевхерхан должен был родиться со дня на день и девушки не хотели пропустить это событие. Нефес, видевшая рождение нового человека только дважды, в госпитале, в котором училась, теперь должна была во всём помогать сестре. — Бейхан Султан надеется, что я смогу принять у неё роды. Она доверяет мне, видимо, чувствует родную кровь. А я доверяю тебе, твоему чутью. Когда-то я стояла рядом с Ферихой и смотрела как родился не один десяток детей, прежде чем самостоятельно приняла своего первого младенца. И ты учись. Нефес послушно закивала. — Как хорошо, что вы приехали! — Что такое, сестра? — Чувствую, уже скоро. Тянет спину и живот, а сегодня утром были выделения, какие случаются незадолго до родов. — Всё верно. Отходит слизь, закрывающая матку от попадания внутриутробной инфекции. Твоё тело готовится к рождению ребёнка. — Всё будет хорошо, ведь правда? — Конечно. Всё самое страшное уже позади. Схватки начались ночью в тот же день. Роды прошли без осложнений и уже к рассвету Нефес протянула сестре девочку, закутанную в белую простынь. Гевхерхан заплакала и приложила малышку к своей груди. — Кажется, племянница пошла в отца. Похожа на брата Хасана, дедушку Кеманкеша и Нефес одновременно. — Она как ангел, посмотрите! — показала младенца растроганная мать. — Надеюсь, ты будешь счастливой, доченька.