Исцеляющие

— Али, мы срочно едем к Кеманкешу. — Конечно, Султанша. Карета готова. — довольно улыбнулся. Вся эта история с разводом людей, которые так сильно любят друг друга, беспокоила всех, кому были дорога эта пара. Кесем была рассеяна и заметно нервничала. Зачем-то сняла с себя все украшения и надела жемчуг, подаренный когда-то мужем. Потом, переживая, что он неправильно поймёт этот жест, сняла и жемчуг. Снова надела. Все эти ненужные движения говорили о внутренних метаниях. Случись что с Кеманкешем, она никогда не простит себе гордыню и упрямство. Как она будет жить, если его вдруг не станет? Он же часть её души, её воздух. Пусть не рядом, пусть с другой, но его сердце должно биться, чтобы она могла дышать. Карета резко остановилась у небольшого невзрачного дома в Лалели, Али любезно помог Султанше выйти и открыл дверь своим ключом, что немало удивило женщину. Внутри было тихо. Кесем поднялась наверх, где располагались покои. Кеманкеш мирно спал, хотя был день. Видимо прилёг отдохнуть и отключился. Рядом в кожаном переплёте лежала открытая книга с какими-то записями. Заинтересовавшись, она взяла её в руки и стала изучать. «Сегодня я начинаю записывать свои мысли и чувства, чтобы не сойти с ума от переполняющей меня тоски по моей Кесем. До недавнего времени я не знал, что значит потерять часть себя, быть живым только наполовину, ходить и не чувствовать земли под ногами, смотреть и ничего не видеть, когда все мысли там, где она…» Кеманкеш зашевелился, и женщина торопливо спрятала дневник в плед, что лежал на диване. — Ты здесь? — удивился спросонку, увидев Кесем, стоящую рядом. — А где мне ещё быть? Ты ведь болен. — Ягмур рассказала? На самом деле, ничего страшного. Уже прошло. Она дала мне какой-то отвар, и я заснул. — Ты не должен так к себе относиться. Это уже не в первый раз. Когда узнал про Мустафу, тоже прихватило. — Всё хорошо, правда, не стоит обо мне так переживать. Но я очень рад, что ты пришла. Ключ в дверном замке повернулся несколько раз и оба удивлённо переглянулись. — Что это? Что происходит, Кеманкеш? — Не знаю. — встал, стал дёргать дверную ручку. — Нас заперли. Эй, что за детские шутки? Откройте немедленно! — ударил рукой по двери. Вместо ответа раздался скрежет, будто кто-то двигал что-то тяжёлое по полу. — Что там? — встревожилась Кесем. — Понятия не имею. Может происки Синем? — в глазах отразился испуг. — Она заперла нас и потом подожжёт дом! — Нет… — Придётся прыгать, но тут очень высоко. — подбежал к окну и распахнул его. Внизу во внутреннем дворе стояли довольные Ягмур, Нефес и Атике. Через минуту к ним присоединились Хасан и Али. Кеманкеш засмеялся, поняв в чём дело. — Ты только посмотри на них! Кесем подошла и онемела. — Что за выходка? Дети, вы совсем с ума сошли? Откройте немедленно! — Мы решили дать вам последний шанс. Клянусь, если вы выйдите отсюда и не передумаете разводиться, я подпишу согласие. — начала Атике. — Отец прости меня, но это воля моих сестёр, жены и регента Империи. Я не мог сопротивляться! Али тоже пал под таким напором. — неумело извинялся Хасан. — Кто это всё придумал? Когда я выйду отсюда, вам всем не поздоровится! — перешла к угрозам Султанша. — Мы все, а сестра Гевхерхан нас поддержала. Ну сколько можно?! Мама! Папа! Хватит! Миритесь и мы все снова будем счастливы. — Мы всё равно отсюда выйдем! — не унималась Кесем. — Это вряд ли, Султанша. Мы с Хасаном и Озгюром придвинули к двери тяжелейший шкаф. Он весит целую тонну. А если прыгать — сломаете ноги. — Али, я тебя уволю, клянусь. Ты уже уволен! — Я согласен. Только сначала помиритесь с хозяином. — И сколько нам тут сидеть? — Неделю, месяц, может больше. Сколько времени вам понадобилось в Багдаде, чтобы понять, что вы любите друг друга? — Ягмур! — Кесем с негодованием стукнула ладонью о подоконник. — Пока папа спал от моих настоев, мы принесли в покои всё необходимое. В шкафу вы увидите одежду и корзинку с продуктами. Также есть вода и дрова для камина на первое время. Но Али будет приходить каждый день и пополнять ваши запасы. Если вы спустите корзинку на верёвке, получите свежую еду, ведро — чистую воду. — Но…- Кесем хотела что-то сказать, но не находила слов. — Ну всё, мы пошли. Не скучайте! — Хасан дал знак, все развернулись и направились в сторону изгороди. — Стойте! Так нельзя! Вернитесь! — Султаншу уже никто не слушал. Она развернулась и увидела довольное лицо мужа. — А ты что смеёшься? Смешно тебе, да? Может ты с ними тоже заодно? Болеет он, как же! Заманили меня в ловушку, как какую-то девчонку пятнадцатилетнюю! — А ты и есть девчонка, строптивая и упрямая. Даже твои седины не переубедят меня в обратном. Но я всё равно тебя люблю! — Кеманкеш! Ты думаешь, если я буду сидеть здесь, с тобой, что-то изменится? Вы все считаете, что я возьму и просто так прощу измену? — Не считаю и не думаю. Не простишь. Потому что меня не за что прощать. Ты мне поверишь. Просто так. На слово. Без доказательств и оправданий. Уже давно поверила, просто боишься признаться в этом. Наши дети знают, через что мы прошли, чтобы быть вместе, знают, как сильно мы любим друг друга, как нуждаемся друг в друге. Неужели мы позволим, чтобы ложь, чужая злоба, ненависть, разлучили нас? Неужели это всё важнее и сильнее наших чувств, нашего обоюдного уважения и доверия? — Кеманкеш…- опустила глаза. — Если ты выйдешь из этой комнаты так и не поняв всего того, что я только что сказал, значит разлюбила меня и все мои дальнейшие попытки что-то сделать, доказать бессмысленны. Я не тороплю. Твоё место на кровати как всегда справа, она большая. Атике вернулась во дворец, а Ягмур с Нефес и Хасаном отправились к Гевхерхан. Султанша была рада сёстрам, но на мужа поглядывала с недоверием. — Как всё прошло? — Как и планировали. Всё будет хорошо, я уверена, сестра. — Да поможет им Аллах. Ягмур, посмотри пожалуйста мою Сибель. Она мучается с животиком. Колики замучили. — Конечно. Мы с Нефес пойдём и полечим нашу племянницу. А заодно поцелуем её пухлые щёчки. Девушки ушли и Гевхерхан осталась наедине с Хасаном. — Я бы тоже хотел увидеть детей. Где Мустафа? — Я позову. — собралась уходить, но он её остановил. — Подожди. — Что ты хочешь мне сказать? Мы же давно уже всё обсудили. — Мы сейчас почти в таком же положении, как мой отец и твоя мать. Может и мы заслуживаем ещё одного шанса? Я скучаю без тебя, без детей. Я тебя очень люблю. — Но Сафие… — Уже прошло больше двух недель, она даже не подходит к ребёнку. Он целый день на руках няньки и кормилицы, как сирота какой-то, без любви, без ласки, без внимания. Тахир ей не нужен. Он лишь средство давления на нас. Зачем я буду жениться на ней? Я уже несчастен. И мой сын тоже будет несчастен в этой семье. — Хасан, мы не можем так поступить с моей дочкой. — А как же Сибель? Мустафа? С ними мы может так поступить? Я понимаю твои материнские чувства, но ты должна думать и о младших детях. Они в чём виноваты? — Прошу тебя… — Несмотря ни на что, я признаю свою вину. Я молю о твоём прощении. Прими меня обратно. Нас прими. Потому что сына я заберу с собой. — встал на колени. — Хасан, дорогой, ну почему всё так?..- Гевхерхан прижала к своей груди голову любимого мужа, утопив ладони в тёмных густых волосах, от которых исходил запах душистых масел. Он крепко обнял её и, не сдерживая слёз, через платье стал целовать тело, от которого исходило до боли родное тепло. — Ещё есть время, чтобы всё исправить. Давай остановим это безумие пока не поздно. Я не хочу жить без тебя. — Прошу к ужину! — Кеманкеш накрыл на стол, положив на тарелки то, что им оставили: сыр, вяленый говяжий окорок, тушёного ягнёнка, овощи. — Я не буду, ешь один. — отвернулась, сидя на кровати. — Не глупи. У тебя сахар, нельзя пропускать приёмы пищи. — Может, если мне станет плохо, они выпустят нас. — Кому ты сделаешь хуже? Иди сюда, очень вкусно. — Я сказала, что пойду! — ответила с раздражением. — Ну хорошо, как хочешь. — с этими словами он отломил кусок свежевыпеченного Чичек ароматного хлеба. Запахи стали гулять по покоям и Кесем почувствовала, что очень голодна. Ещё и Кеманкеш ел с таким аппетитом, будто никогда ничего вкуснее не пробовал. — Больные так не едят, обманщик! — Не я. Наша дочь. — Тем более. Напугала меня, я подумала, что ты умираешь. — Мне и правда было плохо, но она лекарь от Всевышнего, смогла вылечить меня, достав самое чудодейственное и труднодоступное лекарство. Ты со мной и я совершенно здоров и счастлив. Не выдержав, Кесем встала и отломила кусок хлеба. — А ты способна на разумные решения! Ещё немного и я бы съел всё. — съязвил, наблюдая, как жена тщательно пережёвывает небольшой кусочек сыра. — Помолчи, ради Аллаха. Убрав всё после ужина, Султанша стала отодвигать ящики комода, обнаружив там свои вещи: халат, ночную рубашку, тёплую накидку, даже гребень для волос. — Нет, ты посмотри! Когда они успели всё это организовать? — У нас чудесные дети. Все в меня. Умные, рассудительные, терпеливые, заботливые… — Смотрю, ты сама добродетель. А я вообще не причем. — Ну, от тебя дочкам досталась красота. А Ягмур ещё немного вредности перехватила, как бы я её не воспитывал. — Значит, я вредная? — Очень. Вредная, упёртая, несносная, ревнивая, придирчивая… — Что же тебе тогда от меня нужно? — сверкнула глазами. — Я тебя такой встретил, такой полюбил и другая мне не нужна. — Аллах, пошли мне терпения! Отвернись, я переоденусь. — С каких пор? Ты моя жена. Не слово больше не говоря, Кесем стала снимать с себя платье, с психу запуталась в завязках корсета и стала тянуть что есть силы. — Дай сюда! — Отойди! — Всемогущий, если ты дашь этой женщине то, что она просит, дай мне того же, но вдвойне, чтобы всё это вынести! — произнёс, сложив руки у подбородка. Она уступила и позволила себе помочь. Засыпая, хоть и спиной друг к другу, но рядом впервые за шесть месяцев, оба были абсолютно счастливы. Крепость Кандия и находившийся за её стенами Ираклион лежали в руинах. За две недели большинство венецианцев с острова выехали, погрузив на корабли все свои пожитки. Фазыл Ахмед приказал не препятствовать этому, как и не чинить преграды тем, кто захочет остаться. — Пусть живут, только по нашим правилам и законам. Все католические церкви будут превращены в мечети, колокольни разрушены, а вместо них пристроены минареты. В больших городах оставьте по одной действующей церкви. Пусть народ из деревень переселяется в города, всё нужно отстроить, всё поднять. Никакой принудительной исламизации, всё будет мягко и постепенно. Пройдёт время и народ сам придёт в мечети, но не под дулом пистолета, а по велению сердца. Только так. Фазыл Ахмед вспоминал тот день, когда Франческо Морозини покинул остров, и они подняли Османские флаги над побеждённым городом. После того как подобрали всех убитых и похоронили мусульман по исламской традиции, христиан — по католической, несколько десятков тысяч воинов одновременно опустились на колени на намаз, в праздничной молитве прославляя Аллаха за то, что он даровал им победу. — Ещё много дел. Нужно назначить губернаторов, восстановить торговые связи, чтобы снова продавать виноград и оливковое масло за пределы острова и этим наполнять казну. — Сколько мы ещё здесь пробудем? — спросил Демир. Всё это время он жил отдельно, в небольшой палатке далеко от города и от военного лагеря. О том, что он остался жив, знали лишь единицы. — Думаю, две-три недели нам хватит. Я больше не могу ждать, жена вот-вот родит, может, успею к радостному событию. И ты должен успеть… Я не хотел говорить, но наш отец очень болен. Он не должен покинуть нас, не узнав, что его младший сын-герой жив. — Папа, как же так… — Мы должны принять это, брат. Он всю жизнь старался ради нас и ради государства. Теперь мы возьмём это знамя из его рук и будем гордо нести, пока хватит сил. Я хочу, чтобы он всё узнал, чтобы гордился нами. — Какое там… Я чуть всё не испортил. — Думаешь, я сразу таким стал? В твоём возрасте тоже совершал множество ошибок и нелепых промахов, как и любой. Никто не рождается безупречным. Но я всегда с тобой, всегда рядом, чтобы помочь, чтобы научить. Ты показал себя как отважный и мужественный воин, и я хочу, чтобы ты сопровождал меня на этом тернистом пути. Мы прославим наш род великими делами. — А что будет, когда Повелитель узнает о том, что я жив? — Я много думал об этом, брат. Твоя жизнь всё ещё в опасности и мы в очень непростой ситуации. Ты вернёшься в Стамбул отдельно от меня, на другом корабле, где тебя никто не будет знать. Это судно прибудет в столицу на несколько дней позже, чем все остальные. Ты должен будешь как можно быстрее тайно жениться на Нефес до того, как Султан Мехмед всё узнает. Потом ему ничего не останется, как смириться. Я представлю твоё спасение как чудо и расскажу о твоей доблести, проявленной в сражении. Никто не посмеет пальцем тебя тронуть, даже Повелитель. — Брат, что бы я без тебя делал? — Хвала Аллаху за то, что мы есть друг у друга. Скажи, тебя что-то связывало с той погибшей венецианской девушкой? Уж больно она переживала за тебя. — Нет. Но могло… — Понимаю. Иногда мужчине сложно контролировать свои желания. Это ещё один повод поскорее жениться на той, кого любишь, чтобы не попасться в сети греха. — Мне очень жаль Лукрецию, она спасла мне жизнь. Что будет с её сестрой? — Девушка очень красива. Мы отвезём её в Стамбул и передадим в руки Турхан Султан. Она знает, что делать. — Лючия попадёт в гарем? Мне бы не хотелось такой участи для неё. Она очень умная, образованная, сама пишет стихи, представляешь? — Вот и прекрасно. Если Повелитель со временем увлечётся другой, то забудет о твоей Нефес. Но эта девушка должна быть особенной, как Лючия, понимаешь? — Да, ты прав. Кесем проснулась раньше Кеманкеша и потихоньку встала с кровати. Дневник всё ещё лежал на месте, под пледом. Она пролистала несколько страниц от начала и остановилась на одной из записей: «Вчера был у Кепрюлю, хотел поддержать его в горе потери сына. В их саду расцвели дивные розы, какие ты любишь, моя Кесем. Они пахнут как твоя кожа. Я сразу вспомнил о тебе. Фериде засуетилась и, как обычно, откопала мне одну, не зная, что мне некому больше нести цветы. Я попросил садовника в доме сына посадить её под окном моей комнаты, чтобы каждое утро, чувствуя аромат, я вспоминал о моей любимой. Теперь я сам хожу её поливать, ведь боюсь, что она завянет, как увяла твоя любовь ко мне…» «Сегодня три месяца как я один. Хатун принесла на завтрак пахлаву, как ты любишь. Тебе ведь нельзя, но ты всё равно всегда воруешь один кусочек, думая, что я не вижу. Иногда я специально отворачивался или уходил на балкон, чтобы дать тебе возможность провести меня. Я всегда замечал, что не хватает, но молчал, видя в уголках твоих губ предательски прилипшие крошки…» «Четыре месяца. Ты снова приснилась мне. В тонком белом шёлковом платье, с каштановыми волосами, развивающимися по ветру. Я не хотел просыпаться в мир, где тебя нет рядом, только пустота и одиночество…» «Сто пятидесятое утро без тебя, любовь моя. Проснувшись, я снова не увидел твоей улыбки. Ты опять не будешь смеяться над моими шутками за ужином, а я не буду дразнить тебя, когда ты придираешься к Чичек по любой мелочи. Потом ты не положишь свои ладони на мои плечи, а я не возьму в руки гребень, чтобы помочь тебе с непослушными спутавшимися волосами. Засыпая, я не прижму тебя к себе, не вдохну твой аромат, а ты не будешь морщиться от прикосновения моей колючей бороды к своей щеке. Сегодня моя жизнь станет короче еще на один день, день, который я проживу вдали от тебя…» — Кеманкеш…- слезы упали на страницы. Она читала долго, страницу за страницей и всё сильнее плакала. — Хвала Аллаху, Бейхан, твой муж скоро вернётся с победой! — девушка светилась от счастья от слов Атике Султан, но не менее довольной была её Валиде. — Значит всё, опасность миновала? — выдохнула Султанша. — Турхан, такое чувство, что это твой муж возвращается из похода, ты так взволнована. — тихо сказала регент, пока племянница не слышала, заставив молодую женщину покраснеть и опустить глаза. — Вам показалось, Султанша. Я просто радуюсь за Бейхан. — Жаль, что вместе с радостью и почестями Фазыла Ахмеда ждёт большое горе. Мехмед Паша уходит от нас. Я разрешила ему работать дома, видя, как он слабеет с каждым днём. Дорога во дворец стала для него слишком тяжела. Турхан нахмурилась. Что ждало её впереди? Она была рада, что тот, кто мил её сердцу жив и скоро будет рядом. Но вместе с тем это означало начало новой пытки для них двоих. Она не сможет утешить его в горе, не сможет разделить его радость. Надежда на то, что всё пройдёт, забудется за долгую разлуку, растаяла как дым. Не пройдёт и не забудется. Будет только тяжелее. — Почему ты всё время молчишь сегодня? У тебя что-нибудь болит? — недоверчиво посмотрел на жену Кеманкеш. Она не ответила. Не знала что сказать, с чего начать. На дворе стоял февраль, дом был холодным. Он затопил камин, стало уютней. — Помнишь, как в Багдаде я спалил стул, когда не было дров и ты болела? — ответа снова не последовало. Потом пришёл Али и, покричав внизу, потребовал корзинку для еды. Кеманкеш наклонился вниз и Али поинтересовался, как идут дела, на что получил ответ в виде пожатия плечами, что с его точки зрения было не таким уж и плохим знаком. — Дети решили поить нас вином вместо щербета. — в корзинке лежала зелёная бутылка с тёмно-рубиновым содержимым. — Налей. — раздался тихий голос со стороны дивана. Он удивился, но просьбу выполнил. Кесем выпила, не проронив ни слова, и попросила налить ещё. На этот раз он выпил вместе с ней. Стало тепло и внутри. Бутылка незаметно закончилась. — Скажи же что-нибудь. Эта тишина меня пугает. Мне больше по душе, когда ты кричишь, ругаешься, угрожаешь. — Я не знаю, как выразить всё, что я сейчас чувствую. Ты как-то находил слова, а у меня их просто нет. — он заметил, что она держала в одной руке его дневник. — Ты прочитала? Я ведь для тебя всё это писал все эти долгие месяцы, день за днём… — Кеманкеш, я…- отвернулась на минуту, стыдясь своих слёз. Он опустился на пол рядом и обнял её ноги. — Знала бы ты, как сильно я тебя люблю. — положил голову на колени. — Я знаю. — Клянусь всеми своими детьми и внуками, у меня никогда ничего не было и не могло быть не с теми девушками из таверны, ни с кем другим. Я всегда думаю только о тебе. — Я верю. Не надо ничего доказывать. Просто верю. Я тоже очень сильно люблю тебя. — рука легла на его седеющие волосы и дальше, опустилась до шеи. Он поднял на неё счастливые глаза. — Ты не пьяна? Ты повторишь это утром, когда мы проснёмся? Хотя, я попрошу у Али ещё вина. Пусть это наваждение длится подольше. — Болтун! Вместо того чтобы шутить, мог бы уже воспользоваться тем, что я слаба, плохо соображаю и контролирую себя. Кеманкеш принял эти слова как руководство к действию. Его губы заскользили по её рукам по направлению к шее. Они оба словно помолодели на двадцать пять лет и вернулись в те дни, когда любое прикосновение друг к другу было по-новому обжигающим и желанным. Разливающееся по венам вино давало о себе знать расслабленностью до предела. Она сама сняла с себя халат, а потом ночную рубашку и он потерял последние капли рассудка, как семнадцатилетний мальчишка. — Что ты делаешь со мной? Она только улыбнулась и поманила его за собой. В камине потрескивали дрова и искры разлетались в разные стороны. Но что тот огонь и те искры были в сравнении с тем, что происходило между двумя безумно влюблёнными друг в друга людьми? — Моя Кесем…- пальцы впивались в белоснежные бёдра. — Мой Кеманкеш…- губы оставили отметину на его плече. Потом, когда они лежали в объятьях друг друга, она громко засмеялась: — Мы оба ненормальные. Старые дураки. Так можно умереть от остановки сердца! — Лучше умереть от любви, чем от тоски по ней. — крепко прижал её к себе.