Исцеляющие

Фазыл Ахмед встал и важно прошёл туда-сюда мимо посла, покорно склонившего голову. В походке, жестах Великого Визиря было абсолютное превосходство, какое обычно демонстрируют сильнейшие, победители. Бархатный чёрный кафтан, белый тюрбан с лентой на голове, перстни с драгоценными камнями на пальцах говорили о высочайшем положении мужчины в государственной иерархии, его бесспорном авторитете и власти. — Как же вы докатились до такой жизни, дон Франческо? — усмехнулся. — Из главнокомандующего всей критской армией опустились до простого посла? Не сильно ли мелко для вас? Или, может, так вы искупаете свой промах, свою неудачу? — В каждой войне есть свои победители и свои проигравшие. На моём счету немало заслуг перед Отчизной. Мы бились достойно и до последнего, но в тот раз удача была на вашей стороне, значит, для вас эта победа была нужнее. — Видимо, похищение моего брата и шантаж ты считаешь «достойным». Но, как говорят, на войне все средства хороши. Только здесь ты на моей территории, на моей земле и никакие грязные игры не пройдут, учти. Напомню, твой предшественник много лет томился взаперти в Эдирне, не желая идти на уступки, а его предшественник и того хуже — трагически погиб. Не боишься разделить их участь? — Никак нет, Визирь! Я приехал с добром. Его Святейшество, Великий Дож Венецианской республики, желает подписать мирный договор по Криту, дабы в дальнейшем объединить наши усилия, направленные на противостояние австрийцам и полякам. — Ах, вот вы как заговорили. Что ж, мир будет подписан только на наших условиях, и они Дожу не понравятся, будь уверен. Что до дальнейшего сотрудничества, время покажет. Пока я не доверяю ни Венеции, ни её Дожу, ни её послу. Франческо покинул резиденцию Великого Визиря в подавленном состоянии, хоть и не подал виду. Столько унижений, сколько он испытал после досадного поражения на Крите, не приходилось на его долю за всю остальную жизнь. «Чтобы искупить свою вину, ты отправишься в стан врага, в самое сердце Османской Империи. Опустишь перед ним голову, если потребуется. Но если не сможешь выполнить то, что я тебе поручу, живым можешь не возвращаться» — звучали в голове слова Дожа. Перед тем как впервые открыть глаза с тёмном незнакомом помещении, Нефес много дней провела без сознания, блуждая по глубинам своей памяти. Вот она маленькая пытается выводить аккуратные символы на бумаге, тщательно копируя их из писем отца. Вот сестра учит её разным словам, много раз повторяя названия предметов и действий, до тех пор, пока девочка не запомнит малейшее движение губ, означающее их. Мама, папа, дом… Всё такое близкое. Потом она видит тёмные волосы и глаза молодого мужчины, который улыбается и протягивает к ней свой руки. Она оборачивается, смотрит на молящие взгляды родных, но всё равно уходит, оставляя их всех далеко за спиной. У неё нет другого выхода, нет выбора. Впереди лишь пустота и неизвестность. Зрачки расширились до предела, пытаясь привыкнуть к темноте, разглядеть обстановку комнаты, в которой она оказалась. Затылок сковала резкая боль. Нет, она не умерла, она всё ещё чувствует, значит, живёт. Попыталась встать, но тело непокорно застыло и не реагировало на команды разума. Выдохнула и обессилено упала на подушку. Сон вот-вот поглотил бы её снова, если бы не тени в тусклом отсвете масляной лампы, стоявшей на столе. Это был мужчина, видимо, средних лет, крепкого телосложения, в маске, почти полностью закрывавшей лицо. Нефес содрогнулась. Наверное, так должна выглядеть смерть. — Не бойся меня. — сказал человек, но она его не слышала и толком не видела, потому не могла понять и просто закрыла глаза с мыслью «будь что будет». Он подошёл и сел рядом, на край кровати, пристально посмотрел на девушку. С первой минуты, когда Кузгун только вытащил её раненую из воды, поразился, насколько совершенной может быть женщина, как гармонично Творец умеет наделять своих детей внешней красотой. «Ангел» — подумал он в тот момент. Сейчас же он не мог сдержаться, чтобы не прикоснуться к её тёплой руке. Она распахнула ресницы и покинула его внимательным взглядом. — Я не причиню тебе зла, в этом доме ты в безопасности. Маска не давала разглядеть движение губ и тогда она протянула руку, чтобы снять её, обнажить лицо. Кузгун перехватил тонкое запястье и замер, заворожено всматриваясь в длинные белые пальцы. — Нельзя. Не время. Скажи, как тебя зовут, Ангел. — она испуганно молчала в ответ, не находя поблизости таких привычных бумаги и пера. Он повторил свой вопрос несколько раз, и не услышав от таинственной незнакомки ни слова, удалился, пожелав скорейшего выздоровления. Турхан внимательно осмотрела Афифе со всех сторон. Юная девушка была прелестна. Накануне её очень долго готовили к первой ночи с Падишахом. На чувственную, ещё детскую на ощупь кожу, были нанесены ароматные масла и благовония, в кудрявые светлые волосы вплетены живые нежно розовые бутоны. Но не это всё украшало юную венецианку, отнюдь, скорее она делала одежду, украшения и даже цветы прекрасными своей свежестью и нетронутой девичьей красотой. — Запомни, сегодня ты не просто идёшь на хальвет к моему сыну, от тебя требуется гораздо большее — утешить Повелителя, залечить его раны от несчастной, трагической любви. Если ты западёшь ему в сердце, сможешь унять его боль, станешь одной из главных наложниц в этом гареме наравне с матерью шехзаде. Это я тебе обещаю. Афифе уже давно смирилась со своей судьбой, знала, что когда-нибудь, рано или поздно, это случиться, но всё равно дрожала от волнения как осенний лист на ветру. Мехмед ей нравился, общение с ним доставляло удовольствие, но это было совсем другое. Стыдно и страшно. Султан явно не ожидал так скоро подобного щедрого подарка от Валиде, особенно после её запрета и многочисленных уговоров. Сегодня весь внешний вид девушки говорил о том, что она была отправлена в его покои не только для приятного разговора. Он указал на место рядом с собой на диване, Афифе присела. — Я должен признаться, что сейчас меня ничего не радует. Моя душа в трауре, в скорби после того как потерял ту, которую любил больше всего на свете. Только тебе я могу сказать правду: в её смерти есть и моя вина, мне не хватило благородства отказаться от неё, позволить стать счастливой. В итоге Нефес не досталась никому. Счастлив ли я от этого? Нет. У меня даже нет смелости, чтобы покаяться перед её семьёй, перед Валиде моего отца, я ведь Султан, я не могу так жестоко ошибаться, не могу позволить себе склонить головы. Как считаешь, какого наказания я достоин? — Что вы, Повелитель, кто я такая, чтобы выносить вам приговор? Только Аллах может. — Ты хорошая и искренняя в отличие от других. У тебя нет камня за пазухой, нет грандиозных планов, как прибрать весь мир к своим рукам, воспользовавшись положением. Это большая редкость, не многим в этом дворце удаётся сохранить невинную душу. Гарем Султана — это ведь не то, о чём ты мечтала? — Верно. Но откуда мне было знать, что всё так сложится? Я была ребёнком и ещё особо ни о чём не думала, не загадывала. — Почитай мне свои стихи, успокой страдающее сердце. Афифе послушно стала подбирать самые трогательные строчки из написанных ею за короткую жизнь. Они были пронизаны детской невинностью, безобидными девичьими грёзами и Мехмеду впервые не захотелось портить, разрушать что-то столь чистое, столь прекрасное. В ту ночь он не прикоснулся к Афифе, как и ещё много ночей проведённых вместе после этого. — Ягмур, я против, чтобы ты носила чёрное платье. Сними немедленно! — приказным тоном, не терпящим возражений, сказала Кесем. — Но мама… — Я не собираюсь просить тебя об этом дважды. Твоя сестра не одобрила бы. — Хорошо, я переоденусь. — не стала спорить и покорно пошла исполнять. Через полчаса её украшало тёмно-синее струящееся одеяние. — Так уже лучше. Но завтра надень бирюзовое, оно тебе больше к лицу, к цвету глаз. Кесем уже много лет смотрелась в свою дочь, как в зеркало. После рождения Зеррин, Ягмур стала меняться, как менялась она в этом возрасте: взгляд стал чуть более уверенным и серьёзным, но вместе с этим в нём появилась и взрослая тревога, огонёк в глазах всё больше напоминал пламя, горящее ровно и сдержанно, но способное поглотить любого, кто осмелится к нему приблизиться. — Что-то ещё не так? — Нет. Просто любуюсь своим отражением, вспоминаю, какой была когда-то. Всевышний решил, что я достойна повторения на этом свете. Когда-нибудь, через много лет, глядя на Зеррин ты поймёшь, что я сейчас чувствую. Посиди со мной. — указала на место рядом на диване. — Как твоё здоровье? — Хорошо. Гораздо лучше, чем могло быть после последних событий. Моя Нефес предрекла нам с папой долгую жизнь, я ей верю, она никогда не ошибалась. Только я бы очень хотела, чтобы она всё-таки ошиблась в главном своём предсказании. — Демир что-то рассказывал про то, что думала сестра, когда он её увёз? — Толком ничего. Но она в письме написала, что была счастлива… — Думаешь, между ними что-то было? — Возможно. Она знала свою судьбу и знала, что терять ей было нечего. Теперь это и правда уже не имеет значения. — Ты бы её не осудила? — Я и тебя не осуждала. Жалела, переживала, но не осуждала. Мы женщины и знаем, как это бывает, когда любишь. Посмотри на своих сестёр — Атике и Гевхерхан. Они тоже многое натворили во имя сильных чувств, хоть и были воспитаны в строгости дворцовых правил. Не сразу и не просто, но я приняла их выбор, который часто шёл вразрез с нашей религией, с нашей моралью. Если бы Нефес была жива, мы с папой приняли бы её любой, и с гордостью, и с позором, как и тебя. Вы наши дети, частицы нашей плоти и души, отказаться от вас всё равно что отказаться от самих себя. Теперь, когда ты дважды мать, тоже должна это понимать. — Я понимаю. — Смотри и учись, милая. Как бы вы с Эзелем не хотели, как бы не берегли своих детей, они тоже будут и ошибаться, и страдать, и плакать. Если можешь предотвратить — предотврати, если можешь исправить — исправь, если нет — прими как есть. Я очень долго к этому шла, всю свою жизнь. Эзель вошёл в дом, в котором узнал самую страшную тайну своей жизни. Там было душно. Сквозь наглухо задраенные окна не пробивался не свет, не воздух. Экин сидел на том же месте и в той же позе, что и в первый раз. В его руке был зажат стакан с мутной, резко пахнущей жидкостью. Как и в прошлый раз, волосы были взъерошены, лицо отекшее, синие мешки под глазами. — Вы искали меня? — Да, проходи. — Только не говорите, что то, что вы рассказали про отца, это ещё не всё. Не хочу больше ничего знать. — Нет, успокойся. Я позвал тебя по другому поводу. Мои дети давно покинули отчий дом, разлетелись кто куда, жена умерла и я чувствую себя одиноким, всеми забытым. Когда ты в прошлый раз пришёл ко мне, будто время вернулось вспять, до того, как случилась вся эта история. Я увидел в тебе хорошего, достойного человека. Может, будешь меня иногда навещать? Хотя бы пару раз в месяц. — Я даже не знаю, как реагировать на такое предложение. — Эзель сильно удивился. — Мне бы не хотелось постоянно возвращаться в прошлое, теребить свои раны. Я хочу жить только настоящим и будущим. К тому же вы пьёте. Я обещал себе и жене, что больше не притронусь к выпивке. Экин поставил стакан на стол и отодвинул его как можно дальше, в сторону. — Это правильное решение. Ты же знаешь, что просто так пить на начинают, должна быть причина. Потом втягиваешься и не можешь остановиться. Ты справился. Может, поможешь и мне? Что тебе стоит дважды в месяц выпить чаю и час-другой побеседовать с человеком, который годится тебе в отцы? Эзель чувствовал, что за словами Экина скрывается какой-то подвох. Он был одновременно заинтригован и обеспокоен, но как человека азартного по своей природе, это не могло не привлечь, не заинтересовать. — Ладно, посмотрим. Я ничего не обещаю, может заеду в начале следующего месяца, если будет свободное время. Большой неожиданностью для всех домашних стало возвращение Али и Дерьи. Ко всем переживаниям Кесем добавилось ещё и беспокойство за судьбу Атике. — Я хочу поговорить с ней, но не знаю, как и где. — посетовал несостоявшийся зять. — Не переживай, мы что-нибудь придумаем. На следующий день в дом Атике Султан и Фейяза Паши приехал Озгюр с новостью о том, что Кесем Султан слегла от переживаний после смерти падчерицы. Фейяз отнёсся к этому с недоверием, но реакция супруги была столь искренней, что он не стал препятствовать её отъезду, чтобы навестить мать. Атике и правда поверила в болезнь своей Валиде и с облегчением узнала, что дело в другом. Али ждал её в библиотеке, опёршись на письменный стол обеими ладонями. — Я знала, что ты поедешь вслед за мной. Ты не мог не поехать и за это я тебя люблю. — кинулась на шею. — Почему ты сразу всё мне не рассказала? Я бы вёл себя по-другому. — задал вопрос, когда первые эмоции после встречи улеглись. — Боялась, что ты уйдёшь, бросишь меня. Ты же говорил… — Мало ли что я мог говорить не подумав! Мы вместе много лет и ты меня хорошо знаешь. Что бы не случилось, я всегда могу понять. Да, сначала разозлюсь и что-то крикну в сердцах, но ещё не было случая, чтобы я не раскаялся в этом и не пошёл навстречу. — Знай, у нас с ним ничего нет и никогда не будет. Этот брак фиктивный, по принуждению. — И сколько он продлится? — Не знаю. Фейяз жестокий человек. Неспроста его жёны умерли меньше чем через год после свадьбы. Он их бил в порыве ярости и, вероятнее всего, это и стало причиной смерти бедных женщин. — Аллах! Как ты можешь находиться рядом с таким человеком? — Меня он не тронет, кишка тонка. Мне нужно найти что-то, что убедит Мехмеда в том, что мне опасно быть замужем за таким человеком, что-то, что подвигнет его незамедлительно одобрить мой развод. — Я боюсь за тебя. Всё-таки ты женщина, а он сильный мужчина. — Но ты же меня защитишь? — Аллах, что такое ты задумала? Спустя два месяца. Девушка положила ладони на массивные мужские плечи. Кожа была усыпана ужасными грубыми рубцами, оставшимися от ожогов ещё в детском возрасте. Они покрывали почти всё тело от шеи до щиколоток. Когда она дотронулась до него в первый раз, он закрыл глаза, понимая, какое омерзение может испытывать юная девушка к такого рода уродству. Но к удивлению Кузгуна, на лице Нефес было спокойствие и умиротворение. Никакой брезгливости, никакого ужаса и отвращения как он много раз видел у женщин из таверны, которых раньше время от времени снимал на ночь. «Нефес» = это было её имя. Самое прекрасное имя на свете. Она облегчала его боль, изгоняла из его тела, делала её ничтожной. Но Кузгун чаще звал её просто «Ангел», ведь с тех пор как она появилась в его доме, всё изменилось, стало совершенно другим. — Скажи, где ты живёшь, я отвезу тебя к родителям. — предложил мужчина, когда спасённая им глухонемая девушка уже достаточно поправилась. «У меня никого нет». — Такого не может быть. У всех кто-нибудь, да есть. Хотя…- подумал о себе. — Жила же ты где-то до этого? Наверное, они переживают за тебя, ищут. «Уже не ищут. Один раз меня уже оплакали, второго никто не выдержит». — Что за глупости? «Мне судьбой предназначена смерть. Если не сейчас, то через неделю, месяц, год. Я не хочу, чтобы каждый раз они умирали вместе со мной. Так будет лучше». — Я не гоню тебя, но пойми, ты не можешь здесь остаться. Я живу без лица, скрывая свою личность. Со мной тебе грозит смертельная опасность. «Мне она грозит в любом месте и в любое время. Но если вы просите, я уйду». Она так и не ушла, он не отпустил. Однажды вечером его скрутила острая пронзительная боль, как это часто случалось, и тогда Нефес впервые пришла на помощь. Она зашла в комнату и тихо освободила его от остатков порванной рубахи, приложив свои нежные пальцы к тем местам, где всё горело огнём. Боль незаметно отступила, ушла. Это было чудо. Тогда он впервые показал ей своё лицо. Оно не пострадало от огня так сильно, как всё остальное тело, хотя на щеках и лбу оставалось несколько заметных шрамов. — Ты волшебница! Ангел, которого Аллах послал мне в утешение. Не знаю, за какие заслуги, но ты ниспослана мне свыше. Сегодня она вновь подвела Кузгуна к старому, потрескавшемуся и помутневшему от времени зеркалу. Он смотрел на своё отражение и сам испытывал отвращение. Она же улыбалась. — Я урод. Не понимаю, что ты хочешь, чтобы я там увидел, каждый раз, когда ведёшь меня сюда? «Твоё тело давно зажило. Оно не может болеть. Та боль, которую ты испытываешь, исходит из головы и из сердца. Пока ты не полюбишь себя такого, будет болеть снова и снова». Перейти на «ты» было самым сложным в их общении. Девушка была значительно младше Кузгуна и годилась ему в младшие сёстры, а то и в дочери, но в душе она была старше, как ему всегда казалось, на целое столетие. В её маленькой очаровательной голове было столько удивительных интуитивных знаний, столько опыта, столько мудрости, что он постоянно давался диву. — Значит боль не прекратится никогда. Я не полюблю себя, не привыкну. Ты — моё лекарство. Может тот, кто отмерил тебе так мало жизни, сжалостивится и даст еще немного времени ради меня. Не зря же мы встретились таким странным образом. — Кесем, ты здесь? — спросил Кеманкеш и его голос эхом разнёсся по всем уголкам чердака. Султанша поставила масляный светильник на старый сундук, сама же в это время вынимала вещи из соседнего. — Как ты меня нашёл? — Это было несложно. Что ты делаешь? — Оживляю воспоминания. Здесь очень много детских вещей нашей дочери. Смотри, ты помнишь эту куклу? Нефес очень её любила. — протянула мужу посеревшую от времени тряпичную игрушку. — Как же не помнить? Я сам ей её подарил. — улыбнулся, а потом погрустнел. — Кесем, не мучай себя, пойдём. — Кто сказал, что я мучаюсь? Наоборот. Я испытываю тепло от этих воспоминаний. Знаешь, у меня в душе нет ощущения пустоты, как после смерти сыновей. Словно ничего не изменилось. Мне сложно это объяснить, но я не чувствую, что Нефес больше нет. Умом понимаю, а сердцем не чувствую. — Кесем! — тяжело вздохнул Кеманкеш. — Знаю, что уделяю тебе меньше времени, чем раньше. Я погрузилась в какой-то свой мир и не всегда впускаю тебя туда. Просто боюсь лишний раз расстроить, напугать. — Я рядом. Разделяю все противоречивые чувства, которые терзают тебя. И скорбь, и надежду. И воспоминания. Просто я боюсь. Если не держать в душе хотя бы мизерную надежду, можно умереть. А если жить лишь ей, можно потерять связь с действительностью. Где та грань, которую нам важно не переступить? — Знаешь что, давай уберём здесь всё. На сегодня хватит. Я попрошу Чичек приготовить на ужин что-нибудь особенное, а после пойдём в хамам. Я сделаю тебе массаж, ты расслабишься, и может спокойно заснёшь, чего уже давно не случалось. Кеманкеш с теплотой и благодарностью посмотрел на супругу. Она старалась, как могла. Нельзя было забыть. Но и нельзя было страдать бесконечно. Теперь их жизнь пролегала где-то «между», разделившись на «до» и «после». Демир по просьбе брата теперь помогал Вани Эфенди в его делах. В городе строилось несколько новых мечетей, медресе, велась активная просветительская работа среди населения по духовному и религиозному воспитанию, но главным и приоритетным делом оставалась борьба с людскими пороками. Имя Ворона не сходило с уст Вани Эфенди, поймать его стало его навязчивой идеей. — Думаете, после этого все грешники исчезнут из Стамбула? — подшучивал Великий Визирь. При всём уважении к учителю, его одержимость Вороном стала чрезмерной. — Этот человек ничего не боится. Для него не писаны законы, не небесные, не людские. Когда мы его поймаем, он должен понести самое строгое наказание, причём прилюдно. Тогда все поймут, насколько сильна Империя, наша вера, убоятся греха. Фазыл Ахмед хоть и был глубоко верующим, но далеко не безгрешным. Его мысли о Турхан Султан не были невинными, он готов был пойти на всё ради неё, но время шло, а ответа на его чувства так и не было. Султанша боялась, и это было понятно. Но всё же он не терял надежду. В один из дней Вани Эфенди был очень воодушевлён — он напал на след Ворона. Какие-то люди их числа тех, кого регулярно ловили при облавах, раскололись и назвали адрес «гнезда Шайтана». — Демир, бери янычар, мы туда немедленно едем! — улыбнулся старикан, предчувствуя скорую победу над злом. Однако чаяния Вани Эфенди быстро превратились в пыль. В тёмном доме недалеко у моря было пусто. Хотя нет, прямо в гостиной на высоких подсвечниках сидело три огромных ворона. — Вот негодяй! Почувствовал! Улизнул из-под носа! — Вам письмо. — передал Демир листок, лежавший на столе. — Мне?! «Уважаемый Вани Эфенди, мне сообщили, что в поисках Ворона вы перевернули всю столицу. Я решил облегчить вашу работу. Оставляю троих. Выбирайте любого. Вы оказались не менее азартны, чем посетители моих злачных заведений. Понимаю, главный трофей уж слишком привлекателен для вас. Удачи! Ваш Кузгун». — Гадство! Я всё равно тебя поймаю, рано или поздно! — закричал. Демир в это время уже обследовал комнаты в доме. От беглеца не осталось и следа. Он порылся в немногочисленной одежде и удивился, обнаружив в шкафу два неброских женских платья. Но самое большое открытие ждало его под кроватью — листок бумаги, вероятно, случайно кем-то обронённый и оттого вовремя не уничтоженный, на котором ровными, аккуратно выведенными каллиграфическими символами было написано: «Я знала, что ты вернёшься поздно. Приготовила ужин и оставила на столе». Сердце забилось с сумасшедшей силой. Этот почерк он не перепутал бы ни с каким другим. — Зачем к вам приезжала лекарша? — поинтересовался Фейяз Паша у Атике. — Ягмур моя родственница. Падчерица моей Валиде, если ты забыл. — уклончиво ответила Султанша, чтобы не выдать своего волнения. — Но она осматривала вас, дорогая супруга. Есть проблемы со здоровьем? — Ничего особенного. Атике вышла во двор, глазами ища Али. Два месяца назад она привела его в дом и поставила условие мужу, что отныне он будет её личным охранником и кучером. Фейяз тогда от злости чуть не разнёс половину дома. Но ему пришлось уступить и в этом. Слишком сладкими и крупными были плоды, которые приносил этот брак. Положение Паши в Совете Дивана упрочилось, влияние возросло. На правах зятя династии он попросил удвоить себе жалование из казны и добился, чтобы ему и его супруге выделили охотничьи угодья за пределами столицы. Али был в конюшне, седлал лошадей. — Атике, что ты тут делаешь? Нас могут увидеть! — Тише! — Атике поднесла пальцы к губам мужчины. — У меня есть новость для тебя. Понимаю, всё случилось не так как мы мечтали, но… — Что такое? — Я беременна, Али. У нас будет ребёнок. — Султанша! — Сулейман ага, что случилось? — Турхан величественно сидела на диване, держа в руке чашку ароматного кофе. — Говорят, в резиденции Великого Визиря сильный пожар. Вспыхнула детская. — Что? — руки похолодели, и кофейная чашка упала на шёлковый ковёр вместе почти со всем содержимым.