Исцеляющие

Спустя четыре месяца. Старуха теперь была ещё старее, чем тринадцать лет назад, когда Хасан и Гевхерхан впервые увидели её в деревне Соанлы. Её поморщенные жилистые руки с выпирающими венами и сухожилиями летали в воздухе без остановки и будто бы гипнотизировали присутствующих. — Как вы меня нашли? За эти годы я сменила много жилищ, много пещер в разных долинах Каппадокии. — Кто ищет, всегда находит. — сказал наполовину седой мужчина и посмотрел на жену. — Красивая она у тебя. — отметила старуха, поглядывая на женщину. — Уже не молодая, но всё равно красивая. — Что есть, то есть. — горделиво поднял голову. — Давайте к делу. Я помню ваших детей и то, что они оба хотели помочь сестре, полагаю, вашей дочке. Удалось? — Мы думали, что удалось. — ответила Кесем. — Всё было хорошо, но потом что-то изменилось. Нефес пропала без вести. Я верю, хочу верить, что она спаслась. Моя дочь всегда была очень сильной, с тех самых пор, когда я ещё носила её под сердцем. Она всегда боролась за свою жизнь как никто другой. Вот платок, который был на ней в тот день. — протянула аккуратно сложенный в несколько раз кусок ткани. Старуха повертела его в руках, словно он был живым, говорящим. Потом выдернула из края несколько тонких розовых нитей и поднесла к свече. Шёлковые нитки, погружённые в огонь, долго не загорались, но в конце концов поддались тонкому языку пламени. Старуха пробурчала что-то себе под нос и потом еще несколько раз провела рукой над платком. Глаза родителей, полные надежды, уставились на седовласую женщину. — Предчувствие вас не обмануло. Нет её среди мёртвых. — Кесем улыбнулась, и слёзы счастья сами потекли по щекам. — Вот видишь, я же тебе говорила. Сердце матери нельзя обмануть. — схватила за руку Кеманкеша, который даже не знал как реагировать, верить или нет словам колдуньи. — Но среди живых её тоже нет. — заявила ведунья и замолкла. — Что это значит, не понимаю?! Говори же, иначе я потеряю разум! — руки Кесем затряслись, ведь так не хотелось потерять эту тоненькую нить надежды. — Она сейчас как будто застряла между этим миром и тем. Её судьба зависит слишком от многого. От её выбора в первую очередь. Либо она будет жить, жертвуя собой, либо обретёт свою любовь и погибнет. Другого не дано. — Но есть же выход! Должен быть! — Есть. — В этот раз раскаяния и заговора будет недостаточно, проклятие можно снять только через родную кровь. Кто-то очень близкий на пороге смерти должен забрать его себе: родители, братья, сёстры или их дети. Смерть может быть как от естественных причин, так и насильственной, главное, чтобы не самоубийство. Умирающий родственник должен покинуть этот мир держа вашу дочь за руку. — Но это невозможно… Так нельзя! — Не переживайте. Ваша Нефес будет жить и без этого, если сделает правильный выбор. Но вот счастлива она не будет. Да многим ли дано оно, счастье? — старуха задумалась о собственной жизни, о вечных скитаниях и лишениях, на которые её невольно обрекла мать — колдунья, также всю жизнь преследуемая последователями традиционного ислама. — Как нам её найти? — спросил Кеманкеш. — Не ищите. Она сама вас найдёт, как только сделает то, что должна и будет в безопасности. Когда они покинули пещеру, крепко обняли друг друга. Смысл жизни возвращался в их жизнь. Эта встреча в долине реки Ихлара состоялась две недели назад и с тех пор Кесем потеряла всякий покой. Она то беспричинно улыбалась, то наоборот, становилась тревожной и потерянной. Султанша с самого начала неспроста собралась именно в Каппадокию, подробно расспросив обо всём Гевхерхан. Нельзя было больше жить в этом неведении, в этой непроходящей тоске и печали. По вечерам они втроём с Фатьмой и Кеманкешем устраивались на чаепитие в саду небольшого, но уютного, утопающего в зелени особняка, чтобы поговорить. — Не знаю, можно ли верить этой ведьме…- сомневалась Фатьма — приятная, ухоженная женщина шестидесяти семи лет, рано оставшаяся бездетной вдовой и всю жизнь посвятившая виноградникам, доставшимся ей в наследство от мужа.  — Однажды она уже помогла Нефес. Если бы не Мехмед, не его наваждение, сломавшее нашей девочке жизнь, всё было бы хорошо. Мне страшно подумать, кто должен уйти, чтобы это исправить. — Кесем стала грустной. — Главное, чтобы она действительно оказалась жива и вернулась к нам, дорогая. — Кеманкеш поцеловал руку жены. — Я бы отдал свою жизнь за счастье Нефес, но боюсь, для этого тебе придётся меня убить. — Это не смешно! — Кесем забрала свою руку и рассерженно уставилась куда-то вдаль. — Нельзя променять чью-то родную жизнь на счастье нашей дочери. Остаётся только надеяться, что Всевышний всё рассудит за нас. Нам нужно возвращаться, Фатьма. — Жаль, я только стала привыкать, что меня кто-то ждёт. Если вам или вашим близким понадобится помощь, укрытие, я всегда готова открыть двери этого дома. Можете на меня рассчитывать. К тому же, кому-то нужно это всё оставить после меня. Буду только рада, если что-то решит пустить здесь корни. — Спасибо тебе, дорогая. — женщины душевно обнялись. Утром супруги отправились в обратный путь до Стамбула. Атике поглаживала свой округлившийся живот — к концу подходил шестой месяц беременности, и с каждым днём счастье материнства становилось всё ближе и ближе. А ведь она могла не дожить до этого счастливого дня. Четыре месяца назад, когда Фейяз Паша в ярости сжимал её горло, она чувствовала, как силы покидают её тело и смерть дышит в спину. На удачу, кроме дарственных в тот момент она держала в руках небольшой канцелярский ножик для вскрытия сургучовых печатей, но от неожиданности сразу не поняла, что можно им воспользоваться. Когда же пришло осознание, что её жизни и жизни ребёнка под сердцем угрожает реальная опасность, Атике что есть силы всадила остриё в шею супруга, попав в одну из жизненно важных артерий. Фейяз тут же разомкнул свои смертельные объятия и начал медленно падать на пол, истекая хлеставшей фонтаном кровью. Когда приехал лекарь, Султанша уже была вдовой. Султан Мехмед сначала очень разозлился, узнав о случившемся, но когда увидел на шее любимой тётки синяки и следы удушья, когда ознакомился с документами, свидетельствовавшими о том, что Фейяз Паша обобрал своих жён и, по всей видимости, был виновен в их смерти, ещё сильнее рассвирепел, но теперь уже на Юсуфа Пашу. — Как можно было подвергать Атике Султан такой опасности? Ты уверял меня, что этот человек порядочный и надёжный! — Повелитель, я не знал, честное слово, не знал, что Фейяз Паша падонок и убийца, иначе никогда не рекомендовал бы его в мужья Султанши. — Тебе повезло, что тётя осталась жива, иначе я не знаю, что бы сделал с тобой! Через несколько дней пришло известие о беременности Атике Султан. Никто не подвергал сомнению тот факт, что она ждала ребёнка от покойного мужа. В силу положения вопрос о повторном замужестве даже не поднимался ни одной из сторон, и Султанша решила пока оставить эту тему, чтобы лишний раз не злить племянника. Али всегда был рядом и почти каждый вечер тайком, когда все спали, пробирался в покои хозяйки дома, чтобы крепко обнять и прикоснуться к животу, в котором рос долгожданный наследник. — Я знаю, что такое положение тебе не по душе, но пока у нас нет выбора. Если Мехмед узнает о нашей связи, боюсь, тебя казнят. Поэтому давай пока оставим всё как есть. Пройдёт время, ребёнок родится, и мы что-нибудь все вместе придумаем, убедим его, что ты станешь хорошим мужем мне и замечательным отцом моему сыну. Я подключу свою Валиде и Турхан, они помогут, нужно только подождать. — Ожидание — это то, чем наполнена вся моя жизнь с того момента как я понял, что влюблён в тебя. Что ж, подожду ещё. Тем более, ради ребёнка. — Будем надеяться, что Юсуф не проговорится. Хотя я уверена, рано или поздно он придёт ко мне за деньгами снова, будет шантажировать и тогда придётся уступить. Но я отдам всё, что имею, только бы спасти тебя, Али. Дерья по-прежнему жила в доме Кеманкеша и помогала Ягмур с дочкой, а Чичек по хозяйству, но отец и не настаивал на её переезде в дом Атике, пока был там всего лишь охранником и слугой. Все ждали и надеялись, что со временем что-то изменится. Нефес привыкла к новому дому, к своей роли в нём и даже к упитанному чёрному ворону по кличке Кара. Птица склоняла голову и замолкала каждый раз, как девушка подходила к клетке. Кормить Кару теперь была её обязанность. Просовывая руку в клетку, Нефес каждый раз как бы ненароком прикасалась к жёсткому оперению и морщилась от странного, но приятного ощущения. В детстве у них с Ягмур были канарейки и попугайчики, но от ворона шла совсем другая энергетика. Со временем стало понятно и чем занимается Кузгун. Часто он уходил на всю ночь и возвращался только к утру, измученный и разбитый, нередко страдал от сильных приступов боли и всегда звал Нефес к себе. Только она могла принести ему покой, утолить страдания. Девушка знала, чувствовала, что причины кроются в детстве Кузгуна, в том ужасном пожаре, который сломал его жизнь и, вероятно, забрал жизни самых близких людей, но мужчина всякий раз уходил от вопросов на эту тему, она и не настаивала, ведь сама многое скрывала, не хотела ни с кем делить свои переживания. Что её искренне подкупало в новом друге — его большое чуткое сердце. Он помогал людям и испытывал от этого самое большое наслаждение и удовлетворение. В наполовину деревянном Стамбуле постоянно вспыхивали пожары, то тут, то там, и каждый раз Кузгун воспринимал чужие беды, как свои. Первым направляя пострадавшим воду, продукты, одежду и стройматериалы, он всегда вкладывал в бумажный конверт одно чёрное перо, вынутое из клетки Кары. Весть о тайном благодетеле разнеслась по городу, и какое бы горе не свалилось на головы бедняков, все в первую очередь ждали помощи от господина «Чёрное перо». Больше всего это нервировало Вани Эфенди. Он хоть и осознавал прямую связь этого человека с Вороном, не мог смириться с тем, что у тёмной сущности этого ужасного человека может быть и другая, светлая сторона. Со временем между ними завязалось что-то вроде соревнования: каждый старался помочь первым, показывая, что его благодетель больше. Вани чаще всего уступал в этой игре и оттого всякий раз очень злился, Кузгун же наоборот был доволен, ведь бедняки получали в два раза больше. — Может так я наконец научу их внимательно следить за всем, что происходит с простым народом! — говорил он Нефес, каждый раз радуясь своему двойному успеху. Однажды вечером, когда Кузгун ушёл из дома, девушку одолела тоска по родным и Демиру. Зная, что родителей нет в городе, она иногда украдкой брала карету и, полностью закрыв лицо и волосы под чёрным хиджабом, выходила на площади Султанахмед, чтобы издалека наблюдать за любимой сестрой и зятем, спешащим по делам. Сегодня же её безумно тянуло к особняку Кёпрюлю. Не на минуту, не на секунду, она не забывала своего Демира, прокручивая в голове каждое мгновение, каждую мельчайшую деталь их прекрасной, но единственной ночи вместе. Нефес стояла у здания медресе, откуда просматривался вход в дом семьи Демира. Целый час ничего не происходило и только когда уже начало смеркаться, напротив ворот остановилась чёрная карета, из которой вышел молодой симпатичный господин с грустными глазами. Он на секунду замер, потом резко обернулся, словно ожидал кого-то увидеть, но там никого не было. Только чёрная фигура беззвучно шмыгнула за угол, скрывшись от пристальных глаз. В этот момент кто-то схватил её за руку, прижал к себе, и девушка ощутила остриё, приставленное к телу. — Деньги давай! — зло процедил сквозь зубы мужчина бандитской наружности. Нефес в испуге замотала головой. Она взяла с собой лишь несколько монет на дорогу. — Что ты мычишь? Воды в рот набрала? Или тебе язык отрезали? Давай быстро всё, что есть, иначе отправишься к праотцам. — острие проткнуло длинную свисавшую ниже пояса паранжу, ткань платья и теперь упиралось в кожу живота. Она сделала обманный жест, будто бы что-то искала в кармане, и когда разбойник потерял бдительность, кинула ему в лицо чёрные молельные чётки и оставшиеся монеты. Он ослабил хватку на секунду, Нефес вырвалась и побежала туда, где было много людей. У неё больше не было денег на то, чтобы нанять карету и пришлось два часа идти пешком, прежде, чем она увидела свой дом. Кузгун уже вернулся, раньше обычного. — Где ты была? Я места себе не находил! — Нефес скинула чёрные одежды, на светлом платье алело небольшое кровавое пятно. — Тебя ранили? Кто? — она не ответила, лишь заплакала и закрылась в своей комнате. Их беседа состоялась только на следующий день, когда девушка успокоилась. — Ты к нему ходила? — догадался. — Зачем? Сама ведь писала, что рядом с ним тебя ждёт смерть! — на самом деле мужчине было неприятно, что Нефес нуждается в ком-то ещё, кроме него. «Просто хотела увидеть его. Издали». — Так нельзя. Нельзя себя мучить. Забудь о нём. В кои-то веки в моей жизни появился человек, который мне дорог. Не хочу потерять тебя из-за этой роковой любви. «Я не знаю, что мне делать. Скучаю по родителям. Но как только Демир узнает, что я жива, будет требовать, чтобы я вышла за него. И тогда…» — Почему он будет требовать? Какое право на это имеет? «У него есть на меня все права. Я не смогу отказать, ведь это приведёт к позору семьи» — Нефес покраснела и стыдливо опустила глаза в пол. И тогда Кузгун всё понял. Турхан уверенно вошла в покои своего сына-Повелителя. Он задумчиво смотрел в одну точку, размышляя о чём-то своём. — Сынок, как ты? Как твоё здоровье? — Ягмур утверждает, что всё в порядке. — Хорошо. Есть какие-то указания насчёт предстоящей ночи? — Всё то же самое. Пусть придёт Афифе. — Послушай, она уже полгода каждую ночь проводит здесь. Вопреки традиции, ты разрешаешь ей оставаться до утра. Я пытаюсь пресечь сплетни, но в гареме ходят слухи… — Плевать я на них хотел. Я даже знаю, кто зачинщик. Эметуллах. Она при любой возможности пытается приблизиться ко мне. Сама приносит Мустафу, хотя я этого не прошу. — Ты совсем охладел к ней? — Не к ней. Я охладел к жизни. — Нельзя так говорить. Ты ещё совсем юн. — Валиде, я чувствую себя виновным в смерти Нефес. Как-то Кесем Султан сказала, что истинная любовь не терпит эгоизма, это любить — желать счастья тому, кто тебе дорог. Я только сейчас это понял, осознал. Если бы можно было всё исправить, я бы согласился на её брак с младшим сыном Кёпрюлю, только бы она жила. — Твои страдания меня огорчают, Мехмед. Но с другой стороны, я рада, что ты многое понял, стал взрослее. — Афифе мне очень помогла. Её терпение, понимание, нежность… До этого в каждой девушке я хотел видеть лишь Нефес, но теперь всё по-другому. Возможно, ни одни чувства не сравняться с тем болезненным наваждением, которое я испытывал раньше, но Афифе дарит мне гораздо больше, чем любовь, она дарит мне покой, исцеление. — Вот видишь. — Валиде, а что с вами происходит? — Со мной? Не понимаю. — Вы какая-то по-особенному красивая. Глаза просто светятся, горят огнём. Но и рассеянная. — Тебе показалось, сынок. Просто я рада, что у тебя и у моих троих внуков всё хорошо. На самом деле, Мехмед был прав. Чем ближе был тот день, когда она должна была наедине встретиться с Фазылом Ахмедом, тем одновременно счастливее и тревожнее чувствовала себя Турхан. После обеда Сулейман ага принёс записку от Великого Визиря. В ней было всего одно слово «Сегодня». Глаза забегали по стенам покоев, пальцы затеребили подол платья. — Будут какие-то указания, Султанша? — Да. Вечером приготовьте мне хамам, но не поздно. Я хочу лечь спать пораньше. Мужчина, одетый в чёрный плащ с закрытым лицом вошёл в дом, где его уже ждали. — Дон Франческо… — Тихо! Не произноси имён. Лучше скажи, как обстоят наши дела? Он готов, как думаешь? — Сложно сказать. — Мы не оставим ему другого выхода. — Вот документы, которые вы просили. Было сложно, но я всё достал. — Прекрасно. Это неопровержимые доказательства. Благодарю тебя за службу Венеции, когда всё закончится, ты будешь щедро вознаграждён. — Когда всё случится? — В ближайшие месяцы. Мне нужна уверенность, что всё будет так, как я задумал, а пока её нет. — Мустафа, ты меня задушишь! — Эзель снял со спины шаловливого мальчугана. — Скажи, когда я смогу вернуться домой? — Тебе с нами плохо? Со мной, с Ягмур и Зеррин? — Хорошо. Просто я скучаю по родителям, по маме… — Ты ведь знаешь, что мама приболела. Она должна поправиться, окрепнуть и тогда… — Эзель, я уже большой. Моя мама умирает? — Кто тебе сказал такую глупость? — Я не хочу, чтобы меня обманывали, как маленького. — глаза мальчика, отличавшегося очень смышлёным поведением, стали невероятно грустными. — Ладно, сынок. Давай поговорим как взрослые. Садись. — Эзель поправил разлохмаченную шевелюру Мустафы и по-отечески тепло посмотрел на ребёнка. — Никто не знает, что это за болезнь. Твой папа показывал маму лучшим лекарям Империи, каждый даёт своё предположение, но ни одно из них пока не нашло своего подтверждения. Мы все очень надеемся, что это можно вылечить, что от этого не умирают и время на нашей стороне. Поэтому мы не падаем духом, молимся и верим в чудо. — Научишь меня молиться? Через полгода мне уже будет семь и папа обещал, что будет праздник обрезания… — Вообще-то, это долг и особая честь отца — научить сына намазу, но в сложившейся ситуации думаю, что Хасан не обидится. Пойдём, сначала я научу тебя омовению. Через час обучения довольный Мустафа побежал к Зеррин, которая в свои семь месяцев уже резво ползала по ковру, мелькая то тут, то там своей густой золотистой шевелюрой. Чичек и Дерья еле поспевали за ней вдвоём. Ягмур вернулась от Гевхерхан, как всегда, в подавленном настроении. — Ну как? — поинтересовался муж. — Всё также. Хорошо, что не хуже, но и улучшений нет совсем. Сестра почти всё время лежит, лишь раз в день навещает детей. Сибель уже пытается подняться на ножки, представляешь? А вот Тахир только сидит и даже ползать ленится, несмотря на все мои старания. У него слабые ручки. — Ты стала как вторая мама этим детям. Не проходит и дня, чтобы не ездила в дом брата и сестры. — Хасан и Гевхерхан очень помогли мне с Мустафой, я хочу вернуть то добро, которое получила однажды. Кроме того, я просто очень их всех люблю и переживаю. — Понимаю. Гевхерхан и её дети и мне не чужие. Ты молодец, Ягмур. Я горжусь тобой. — обнял и поцеловал жену. — А я тобой. Ты оказался таким хорошим мужем и отцом для нашей дочки. Пойдём, посмотрим на наше маленькое неугомонное солнце, боюсь, Чичек и Дерья уже без сил. Кесем и Кеманкеш остановились на ночлег недалеко от Стамбула. Завтра они уже должны были вернуться домой, обнять родных и близких. — Зеррин наверное сильно выросла за четыре месяца. И Сибель с Тахиром. — мечтательно произнёс Кеманкеш. — Представляю, что будет. Ты не выпустишь их из рук. Останется ли мне место в твоей жизни? — пошутила Кесем. — Ну, ты свой шанс упустила. — попытался пошутить в ответ, но тут же стал серьёзным. — Знаешь, впервые за полгода меня отпустило. Я не знаю, что будет дальше с нашей Нефес, просто жду, когда она вернётся, чтобы обнять. Иногда мне не верится, что я смогу увидеть её живой, прикоснуться, поцеловать… — Мне тоже. — мечтательно прижалась к груди мужа. — Кесем, давай проведём эту ночь как раньше, когда всё было хорошо? Теперь ведь снова так будет? — Обязательно. — легко поцеловала, чувствуя под губами жёсткую бороду. — Ты хочешь?.. — Хочу. Скажи, это преступление? — Нет. Просто неугомонная старость! Пару раз ты так глянул на Фатьму, что мне хотелось стукнуть тебя по голове! — А я то думал, чего ты злишься? Вот в чём дело! Снова ревность, значит? Теперь скажи, у кого из нас неугомонная старость? — Да оба хороши! А ведь когда-то я думала, что жизнь в шестьдесят заканчивается. — Просто ты не знала, что у тебя будет такой сумасшедший дед. — рассмеялся, впервые за долгое время от души, не чувствуя вины за своё счастье. — Какой же ты дед? — Четверо внуков. Забыла? Но это не мешает мне любить тебя всё так же сильно. — по-хозяйски просунул руки в большой разрез ночной рубашки Кесем, оголив плечи. — Хватит болтать. Нам рано вставать. Через мгновение они уже забылись в сладостных объятиях, даря друг другу ласку и любовь, у которой не было ни возраста, ни срока давности. Новая часть тоннеля, ведущая из жилой части резиденции Великого Визиря и врезающаяся в старый, давно существующий тоннель где-то посередине, была построена за четыре месяца усилиями шестерых крепких ребят, получивших за эту работу щедрое вознаграждение. Когда Фазыл Ахмед понял, что теперь его отделяет от Турхан какие-то десять-пятнадцать минут неспешной ходьбы, его душа ликовала. «Эх, Фазыл Ахмед, знал бы Вани Эфенди о твоих грехах!» — мечтательно улыбнулся и пошёл приводить себя в порядок. Турхан же волновалась гораздо сильнее. Султанша никак не могла выбрать ночную рубашку и халат, кричала на хатун, которые принесли уже третью замену и удивлённо таращились на Валиде. — Всё, оставьте меня. Прочь! И не беспокойте до утра! Женщина опустилась на кровать, заметно нервничая от предстоящего первого свидания. «Что я делаю? Как могло это вообще прийти мне в голову? Нельзя. Этот человек был мужем моей дочери. Как я могу позволить себе это после её смерти?» Немного подумав, она решила не переодеваться, а спуститься в тайную комнату в платье и туго затянутом корсете, который, казалось, защищал её от неминуемого греха. Фазыл Ахмед уже ждал. Он принёс букет алых роз, издающий тонкий сладкий аромат и установил их в вазе на небольшом столе в окружении зажженных свечей. — Зачем? Они ведь быстро завянут здесь без света. — Пусть. Их жизнь будет короткой, но со смыслом. Они будут радовать вас. — Я подумала, что не смогу. Прости. Слишком много чувств, слишком много сомнений борется во мне. — Султанша развернулась, чтобы уйти, но мужская ладонь крепко сжала её запястье. Он не стал ничего говорить, чтобы переубедить в обратном, нужно было действовать. Спина женщины коснулась холодной каменной стены, его руки легли на талию, губы страстно соединились с её губами, не желая отпускать. Вот оно, то, чего они так ждали! Губы начали ласкать шею, опускаясь ниже и ниже, настолько, насколько позволяло платье. Снять его, освободить её тело для ласк — единственное желание Фазыла Ахмеда, которое он начал тут же осуществлять. Когда он стал расшнуровывать корсет, Турхан выскользнула из его рук и снова двинулась в сторону выхода, но опять была поймана. Теперь уже две руки прочно держали её. — В чём дело? Мы ведь оба хотим этого. Мы полтора года ждали этого дня, представляли, мучились. — Всё не так просто. Между нами всё ещё стоит Бейхан, пусть и мёртвая. Я не могу представить, что этими же самыми руками ты ласкал её, а потом… — Потом случилось то, что случилось. Никто не виноват. Никто! — в его голосе читалось недовольство и досада. Проблема, которая, казалось бы, давно была устранена, снова возникла. — Как никто не виноват в той ситуации, в которой мы оказались. Если бы можно было жениться, я бы женился. Но нельзя! — Я не готова к этим отношениям. Я боюсь. Боюсь, что нас раскроют, боюсь, что обвинят в грехе, боюсь, что тебя лишат должности, казнят…- он прекратил поток слов новым поцелуем, более страстным и настойчивым, чем первый. Потом он развернул Турхан спиной к себе и прямо на ухо прошептал: — Посмотри на эти розы. Как бы они не были прекрасны, в темноте и без воды быстро завянут. Так и мы, как срезанные цветы. О чём мы будем думать, умирая? О том, что слишком мало любили. — Просто ты ничего не знаешь. Я не любила никогда. — Тем более. — Ты можешь выслушать меня? — Конечно. Турхан отошла в стороны и не глядя ему в глаза, отвернувшись, произнесла: — Меня изнасиловали в шестнадцать лет. Грубо и жестоко. Там, в погребе Топкапы, среди разделанных овечьих туш, мешков крупы и головок сыра, покрытых плесенью. Мне было очень больно, стыдно и мерзко… — Прости, я не знал. — прикоснулся ладонью к её оголённому плечу. — Это был Султан Ибрагим? — Нет. Силахтар Паша, муж Атике Султан. Ибрагим был в вечном дурмане и, казалось, ничего не заметил. Но отношения с ним были пыткой для меня. Мне всегда было больно, как в душе, там и физически. Через три года, когда уже родилась Бейхан, он обвинил меня в измене, в том, что я пришла к нему в покои нечистой. Он издевался надо мной, заставлял смотреть, как совокупляется с другими женщинами, прислуживать им… — Какой кошмар. — Однажды позвал на хальвет, а вместо этого ударил ногой в промежность со всей силы. — Турхан больше не сдерживала себя. Ужасные воспоминания давались очень болезненно. Дальнейшая исповедь прерывалась рыданиями. — Я всё терпела ради детей, боялась, что Мехмеда лишат права на трон. Я даже приложила руку к тому, чтобы Ибрагим окончательно сошёл с ума, чтобы его свергли. Я хотела этого. Иначе бы он расправился с моими детьми. Я ужасная, да? — Нет, просто очень-очень несчастная. — Фазыл Ахмед прижал её к себе и поцеловал чёрные густые волосы. Такое могло растрогать любого, даже очень сильного мужчину. Остаток ночи они просто разговаривали. Турхан поведала ему о Силахтаре, о наркотиках, которые давали Ибрагиму, о его безумствах, об Османе и о печальном конце Султана. — Юсуф единственный, кто был в курсе всего. Сейчас он немногим лучше Ибрагима, но я не могу отдалить его от Топкапы, он слишком много знает. Если и Мехмед однажды узнает обо всём… Я боюсь, что сын будет меня презирать. — Не узнает. Я возьму Юсуфа на себя, не волнуйся. — Нельзя, чтобы он догадался, что между нами что-то есть… — Я буду осторожен. — Спасибо, что не стал заставлять меня сегодня, мне важно было выговориться, чтобы ты понял, что творится у меня в душе. — Турхан, ты наверное ещё не поняла. Это не просто похоть, временная интрижка, что-то ещё подобное. Я с тобой навсегда. — последнюю фразу он выговаривал очень тщательно и долго, делая паузу между каждым словом. — Я тебя люблю. — Спасибо. — Мы вместе справимся со всеми твоими страхами, со всеми сомнениями. Теперь наша любовь стала ещё важнее, ещё значительнее. Я подожду, когда ты наберёшься смелости, когда сама захочешь этого, когда позовёшь. Обещаю не торопить, мы пойдём к нашему счастью длинной дорогой, у нас есть время. Перед расставанием она сама одарила его робким, стыдливым поцелуем, как юная девушка, в жизнь которой впервые ворвалась любовь. — Поздравляю, ваш никях заключён. — сказал имам, глядя на странную пару, только что ставшую мужем и женой. На лице мужчины было несколько шрамов, один из них, самый большой, на лбу, он прятал под густыми тёмными волосами. Невеста же была глухонемой и выразила своё согласие на брак кивком головы. Такими же странными были и свидетели — хромой мужчина средних лет и какой-то бродяга, невесть откуда взявшийся. Имаму не нравилось, что отец девушки — господин Кеманкеш, он же её опекун, не дал своего согласия на бракосочетание, но надеялся, что тот не станет оспаривать законность никяха. «Прости меня, Демир, но так было нужно». — последнее, что пронеслось в голове девушки. На этой свадьбе не было ни цветов, ни угощений, ни поздравлений. Молодожёны молча вошли в свой пустой дом и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись каждый в свои покои.