Исцеляющие

Кесем шла торопливым шагом по направлению к кафесу. Сколько воспоминаний оживало в коридорах этой части дворца! Когда-то она навещала здесь своего бедного сына. Прошло много лет, но эта рана так и не затянулась. Под конец своего правления Ибрагим совсем не прислушивался к ней, винил в своих бедах и даже запер в крепости, когда узнал об отношениях с Кеманкешем, но несмотря ни на что любовь и сострадание к нему и сейчас жили в её огромном материнском сердце, которое становилось всё больше с появлением каждого из детей. — Кесем Султан! — Эметуллах поклонилась, завидев статную фигуру в роскошном платье цвета шоколада. Эта женщина — легенда дворца Топкапы не переставала восхищать её своим умом, благородством, изяществом осанки, неувядающей красотой. И не только её одну. Среди девушек гарема даже ходили байки, будто бы «старая» Султанша посещала колдунью и выменяла свою долгую молодость и необыкновенную привлекательность в пожилом возрасте на власть и могущество, оттого и потеряла очень рано всех своих шехзаде, от которых напрямую зависело её положение. Эметуллах конечно же не верила в эти сплетни, но всё же испытывала благоговейный страх и трепет каждый раз, когда стояла рядом с Кесем Султан. Однако, то что она услышала сегодня, было полной неожиданностью. — Как ты посмела отравить моего внука-Повелителя? Кто надоумил тебя? — Я? Что вы! Как я могла? Это обвинение…уму непостижимо… — Тогда что это? — Кесем разжала ладонь, в которой была солидных размеров бутылочка с ядом. — Не знаю, понятия не имею! — Это мышьяк, от которого подвальные крысы сдохли за пару минут. Я сама нашла эту отраву в твоих бывших покоях, в сундуке среди белья и одежды! Будешь отрицать? — Сжальтесь, Султанша, зачем мне было убивать Повелителя? Султан Мехмед хорошо ко мне относился, он отец моего Мустафы! — упала на колени и стала целовать подол платья Кесем. — Возможно, тебе обещали, что твой шехзаде займёт трон, не дожидаясь очереди? Так ведь? — Нет! Ничего такого не было! Мне всего семнадцать лет! А Мустафе нет и года! Как я могла рассчитывать, что нам доверят власть? — Верно. Нужно быть полной дурой, чтобы мечтать о таком. Не будь других наследников, регентом назначили бы кто-то из старших опытных родственников шехзаде — Турхан Султан или Атике Султан. Твою кандидатуру никто бы даже рассматривать не стал. — Умом Кесем понимала, что будь даже у Эметуллах такие планы в будущем, сейчас было самое неподходящее время для их осуществления. За спиной Мехмеда она была под надёжной защитой, и чтобы укрепить свои позиции ей нужны были ещё дети, а не смерть Падишаха в таком молодом возрасте. Но факт оставался фактом, и Султанша продолжала настойчиво вертеть бутылочкой с ядом у лица фаворитки внука. — Мне его подкинули! Неужели вы думаете, что имея столь подлые намерения, я бы хранила это у себя? — В твоих словах есть логика. Вижу, ты не глупая и свою выгоду просчитала сразу. В свои семнадцать я думала только о любви и растерялась бы в такой ситуации. Если бы мой внук сейчас был жив, я бы посоветовала ему остерегаться тебя в будущем. — Я не предавала, не убивала, клянусь! — не переставала повторять девушка. При этом в её глазах не было слёз, ни настоящих, ни притворных. Это был одновременно и хороший, и тревожный знак. «Как минимум, она не лицемерка» — подумала Кесем. — Мы будем держать тебя здесь, взаперти, вместе с сыном. Упаси Всевышний, если я найду ещё хоть одно доказательства твоей вины. Убийцу моего внука ждёт смертная казнь. Карета Валиде Султан какое-то время ехала вдоль берега Золотого Рога. В небольшое оконце Турхан следила за дорогой, один квартал сменял другой, пока они не достигли Эюпа — важного района для местных мусульман и мусульманских паломников. Здесь, на берегу сужающегося залива, стояло одно из османских владений — добротный особняк из светлого камня, похожий на небольшую неприступную крепость. Земля в районе стоила дорого, считалось что жить недалеко от захоронения Султана Эюпа — знаменосца Пророка Мухаммеда, большая честь. Также почётно было покоиться после смерти на местном кладбище, где простой народ хоронили редко. Ничего удивительного, что Султан Мурад много лет назад захотел иметь в этом намоленном, благословенном месте собственное пристанище. По-особенному с раннего детства любил этот дворец и Мехмед. Весной, в апреле, когда расцветали черешневые сады, террасами спускающиеся к воде, он просил свою Валиде отвезти его в «Кираз» — так ласкового именовали этот особняк. А в июне наведывались ещё раз, теперь уже чтобы отведать сочных бардовых ягод. Турхан прошла внутрь, где её уже ждали две хатун. Это насторожило Султаншу. — Неужели новый Правитель позаботился даже о моём комфорте? — Мы здесь, чтобы смотреть за детьми, госпожа. — За детьми? — искренне удивилась. — За вашими внуками. — Фазыл Мурад и Элмас Кая здесь? — Да. Так распорядился Великий Визирь. — Хитрый лис! — произнесла с досадой, примерно понимая, что за игру затеял Фазыл Ахмед. Но ничего, она ему ещё покажет, пусть только сунется сюда! Кесем впала в задумчивость. Ни Афифе, ни Эметуллах, похоже, не имели отношения к планируемому отравлению Мехмеда. Яд в покоях матери наследника был спрятан таким образом, чтобы его сразу нашли. Хасеки Султана была явно не из тех, кто способен допустить такую глупую оплошность. Она бы и сама его сразу нашла. Значит, смертельное снадобье подбросили недавно, в то время, когда она уже перебралась в кафес. А если подбросили, значит, хотели, чтобы Эметуллах была казнена. Что это давало? — Шехзаде Мустафа остался бы без защиты матери и в нужный момент мог погибнуть от чего-то незначительного, не вызывающего подозрений. — предположил Кеманкеш, переодевавшийся для сна. — И это тоже. А между делом, чтобы отвести подозрения от настоящего преступника. Надо искать другого венецианца или венецианку. — Мы с Ягмур проверили еду и воду из султанских покоев, они не были отравлены. Во дворце сотни людей и каждый из них может оказаться предателем. — Если нужно, я переберу их всех, но найду этого негодяя. Кажется, есть что-то, что мы не понимаем, не учитываем. Завтра нужно снова подняться в покои Мехмеда и всё осмотреть. Ты ведь их запер? — Да, жизнь моя. И все ключи у меня. Скажи, а как Афифе объяснила тот факт, что принимала настойку от беременности? По-моему, все наложницы только и мечтают о том, чтобы родить наследника, разве нет? — Говорит, что испугалась. В детстве ей нагадали смерть при родах. Вот она и выкрала пузырёк, когда была на осмотре в лазарете. — Чего только не бывает! Давай ложиться? — откинул на одно плечо распущенные волосы Кесем и припал губами к её виску. Она, однако, достаточно холодно отстранилась. — Что такое? Что не так? — В последние дни было много суматохи, но не думай, что я так просто забуду всю эту историю с Синем. Я видела, как вы тепло общались сегодня утром в саду. — Кесем! Прекрати! — Когда мы расстались, я говорила, как тяжело мне не видеть в каждой женщине на твоём пути потенциальную соперницу. Меня это ранит, Кеманкеш. И если Синем можно понять, то тебя нет. Неужели так тяжело держать свои эмоции при себе, не прикасаться к другим, не улыбаться им блаженной улыбкой? Хотя…она ведь намного моложе меня… — Кесем, родная, ну что ты? — попытался обнять, но опять безрезультатно. — Это всего лишь любезность, ничего не значащие жесты, чтобы поддержать человека, который в этом нуждается. Я даже не задумывался. — А должен был! У мусульманина любое прикосновение к посторонней женщине должно быть обдумано, ведь оно кому-то может дать надежду, а кого-то обидеть. Я помню о своём обещании верить тебе и пытаюсь держать слово из последних сил. Но и ты не давай повода моему больному воображению, не позволяй, чтобы я мучилась, переживала. Кеманкеш подошёл ближе и движением, не поддающимся сопротивлению, заключил Кесем в замок своих всё ещё крепких рук. — Хорошо, я попробую относиться ко всем женщинам как к прокажённым. Только и ты уже пойми — никуда я от тебя не денусь. Даже если накостыляешь мне тростью, как тому бастанджи у султанских покоев. — пошутил. — Кричи сколько хочешь, обвиняй, можешь даже наказать, но я всё равно буду рядом с моей Кесем. Даже если вдруг уйду в обиде, пройдёт немного время, и я снова вернусь. А если забудешь, как сильно я люблю тебя, возьми мой дневник и перечитай хотя бы несколько страниц. Султанша на этот раз смягчилась и успокоилась, но виду, что простила, не подала, хотя это и так было понятно. Нельзя долго обижаться на того, кто так сильно и терпеливо тебя любит. Когда легли, Кеманкеш по-тихому положил руку на её талию сзади, протеста не последовало, тогда он подвинулся ближе и крепко обнял свою строптивую Султаншу, как всегда любил делать перед сном. Оба улыбались в полумраке, понимая, что несмотря на все тревоги и сомнения они есть друг у друга и это навсегда. Ночью супружеская пара проснулась от непонятного шороха. В темноте Кеманкеш приложил пальцы к губам жены, чтобы она молчала. Потом вылез из постели и взял со стола свой нож. Тихо, на цыпочках, подошёл к двери, отделявшей основное покои от небольшой прихожей, предназначенной для слуг и помощников. Сам гостевой дом, выходивший воротами в большой сад Топкапы, был включён в дворцовый комплекс, и хотя отдельно его никто не охранял, пробраться чужаку извне туда было практически невозможно. На всякий случай с вечера Кеманкеш запер все замки изнутри, потом, немного подумав, опустил ещё и тяжёлый металлический засов. На окнах были решётки, так что единственный способ проникнуть внутрь — через дверь и здесь он полностью их обезопасил. Кесем, не вытерпев, кралась вслед замужем. Они вышли в тёмную гостиную и поняли, что кто-то снаружи пытался открыть замок. Кеманкеш схватился за засов и этим напугал злоумышленника. Быстрые шаги удалялись. Нашёл в темноте ключи, быстро открыл двери и пытался догнать, но того человека и след простыл. — Что это было? — задалась вопросом Кесем. — Похоже, у нас есть что-то, что просто необходимо преступнику. Не убивать же он нас пришёл? — Кто знает? — Кесем! Ключи! Все три связки от покоев Султана сейчас здесь! — Там осталось что-то, что может пролить след на отравителя? Эзель приказал снять охрану, так как покои пустуют. Вероятно, они пытались открыть дверь, но не смогли. Там особенный замок, его просто так не открыть и не сломать. Помоги мне одеться, нельзя терять время. Охрана на входе во дворец была не удивлена, что в три часа ночи Кесем Султан и её супругу приспичило срочно куда-то войти, кого-то увидеть. Да и приказ Хана Баязида звучал чётко — родители его жены имеют право пройти в любую часть дворца, в любое время суток. Они отворили дверь покоев Мехмеда и вошли внутрь. — Знать бы, что искать, Кесем. — Следы яда. Что-то необычное, не знаю. Они провели внутри два часа, так ничего и не обнаружили, но уходить не спешили. Нужно было взглянуть на привычные вещи другим взглядом. Кеманкеш чувствовал, что они упускают что-то, что находится у них под самым носом. Очень хотелось пить, но воды в покоях по понятным причинам не было. Тогда он потянулся к огромной серебряной вазе с фруктами, которая все эти дни стояла на столе. Среди гранатов, мандаринов и яблок были и груши, так аппетитно лежавшие сверху. Мужчина уже поднёс одну из них ко рту, когда Кесем испуганно схватила его за руку и закричала. — Что? — Фрукты! Их никто не пробовал и даже не додумался проверить! — Да, но как? Не мог же Повелитель есть уже надкусанные плоды! — Надо срочно послать за Ягмур! Эзель не хотел следовать правилам дворца во всём, что касалось его семьи, потому постоянно ловил на себе недоумённые взгляды. Например, с вечера он приказал оставить в его покоях дочь и жену на всю ночь, что было невиданным поступком. Ладно жена, но здоровый ребёнок! — Я чувствовал, как эта калфа даже с опущенной головой не одобряет моё решение. Но я не намерен терять эти прекрасные дни и месяцы, когда Зеррин ещё маленькая и я могу её обнимать перед сном и рано утром. Завтра прикажу, чтобы принесли сюда кроватку для моей любимой госпожи. — поцеловал девочку, раскинувшуюся посреди супружеского ложа. — Это слишком, дорогой. Боюсь, скоро женщины этого дворца поднимут бунт и мятеж против нового Хана и его жены, которые решили изменить многовековые обычаи! — рассмеялась. — Мне, как Правителю, положены небольшие слабости. Я прошу в свои покои лишь двух своих самых любимых женщин. — одарил Ягмур поцелуем в лоб. — Послушай, а если бы это было навсегда? Ты бы принял наложниц? — настороженно спросила, ведь этот вопрос её очень мучил. — Ну, если бы они были очень красивыми…- решил пошутить, но тут же схлопотал небольшой подушкой по голове. — Я тебе покажу красавиц! Плевать я хотела на твой титул! Я — дочь Кесем Султан и выходила замуж не за Хана, не за османа и не за наследника трона! Попробуй только подумать о таком — сразу разведусь! Но сначала прикончу ту, что посмеет на тебя позариться! — Аллах Всемогущий, как страшно быть твоим мужем! — закрыл руками голову от очередного удара, не переставая смеяться. Захохотала и Зеррин, посчитав, что родители играют друг с другом. — Смотри, как мы развеселили ребёнка! — Я не шучу! Если я узнаю, увижу, тебе будет не до смеха! — Ягмур, зачем мне другие, если со мной лучшая женщина на свете? — спросил уже серьёзно. — А вот это очень разумный ответ с твоей стороны. — примирительно повела взглядом в сторону дивана. Когда Зеррин крепко заснула, они опустили над кроватью балдахин, чтобы безопасно уединиться в другой части покоев. Разбудил их громкий стук в дверь в половине шестого утра. — Войдите! — Простите, Баязид Хан, но госпожу Ягмур срочно разыскивают господин Кеманкеш и Кесем Султан. Они сейчас в султанских покоях. Передали, что дело не терпит отлагательства. — Хорошо. Мы оба сейчас пойдём туда. Позовите Дерью Хатун, пусть заберёт мою дочь в покои её матери в гареме. — Эзель легко научился давать чёткие и быстрые указания. Правитель Османской Империи и его жена застали Кесем Султан и Кеманкеша в весьма странном положении. Они сидели друг напротив друга и без отрыва смотрели на лежащую на столе грушу, жёлтую, с красноватым бочком. — Скажи, дочка, яд может попасть внутрь плода? — Никогда о таком не слышала, но чисто теоретически это возможно. Достаточно сделать небольшой прокол у основания с помощью тонкого гусиного пера и поршнем для промывания ран можно ввести что угодно. Но такой фрукт быстро испортится, в течение нескольких дней. — Мехмед часто ел груши? — Ну да. Ты сама знаешь, я всегда настаиваю, чтобы больные диабетом употребляли фрукты, не слишком спелые и сладкие, но они должны всегда быть под рукой. Эту вазу принесли в султанские покои по моему настоянию и обновляли каждые два дня. — А в том отравленном ужине Эзеля были фрукты? — Да, кажется, яблоко. Ты думаешь, яд был в нём? — Не знаю, милая. Кто-то пытался украсть из гостевого дома ключи, чтобы скрыть какие-то улики или способ отравления. Возможно, чтобы применить его ещё раз. — Что гадать? Давайте разрежем и посмотрим, что там внутри. — предложил Эзель и вынул из-за пояса нож с резной серебряной рукоятью. Внутри груша уже начала портиться, мякоть в центре плода потемнела. И там была жидкость, светло-серого цвета, почти прозрачная. — Это мышьяк! — закричала Ягмур. — Я уверена! — Ну вот и всё. — довольно покачала головой Кесем. — Считайте, предателя мы вычислили. Спустя три дня новости о регентстве Эзеля дошли до Венеции. Во Дворце Дожей принимали Морозини на самом высоком уровне. — Что ж, дон Франческо, это большой успех. Ни одному венецианцу ещё не удавалось спланировать и благополучно осуществить убийство османского Султана. — похвалил Великий Дож Джованни Пезаро, изучая доску с белыми и чёрными резными фигурками. Его собеседник был знатным игроком в шахматы, редко кому удавалось его превзойти. — Однако появление ещё одного наследника не входило в ваши планы, верно? — Эзель должен был умереть по приказу Султана Мехмеда как предатель. Я всё для этого сделал, но что-то пошло не так. Потом его должны были отравить — тоже не вышло. Этот османский отпрыск живучий, как кошка, но даже у кошки всего семь жизней. Скоро придёт и его черёд. Но а если выживет, есть другие способы устранения. Регент — не Султан. У новоиспечённого Хана такое прошлое, что если оно всплывёт наружу, подданные от него отвернутся вмиг. — И что тогда? — Мать малолетнего шехзаде Мустафы из знатного венецианского рода Крита — Верцицци, мы смогли бы на неё повлиять с помощью дальних родственников, но то что она стала бы регентом в таком юном возрасте практически исключено. Поэтому младенца нужно будет также устранить. И тогда в Стамбул вернётся старший из наследников — шехзаде Сулейман. Он очень привязан к своему брату Ахмеду. Его мы оставим у себя как гарантию. Когда новый Султан сядет на трон, подпишет мирный договор, вернёт нам Крит, а мы ему брата. — А подпишет ли? — Я над этим работаю. — Не проще ли договориться с этим Ханом Баязидом? У нас, я так понимаю, есть методы воздействия на него. Пусть отдаст нам Крит и забирает себе османский престол. А в случае чего, мы снова можем на него надавить. — Я обдумывал этот вариант как запасной. Если с шехзаде не выйдет, будем вести переговоры с Эзелем напрямую. От Дожа Морозини сразу же направился в дворцовую тюрьму. Вообще-то их здесь было три: «Поцци» — старая «тюрьма-колодец» в сыром подвале, также старая, под самой крышей «Свинцовая тюрьма» — «Пьомби», соединённая с новой «Карчери» небольшим мостом над каналом, прозванным «Мостом вздохов». Османских шехзаде сначала держали в Пьомби в одной просторной камере, но позже разделили, отправив Сулеймана в Карчери. На протяжении почти всей жизни братья были неразлучны, потому оставшись по одному, оба впали в уныние. Особенно переживал Сулейман — мягкий, спокойный молодой человек, склонный к размышлению над религиозными текстами. В его камере прямо посредине было повешено огромное деревянное распятие, с которого на него днём и ночью взирал израненный Иисус. Дважды в неделю к шехзаде приходил католический священник, чтобы поговорить о Христе, о милосердии, о единстве Бога. Враг испытывал Сулеймана своей верой, искушал, но он не сдавался. Покорно слушал, опустив голову, а сам при этом шептал про себя слова молитвы. Пять раз в день, как и Ахмет, совершал намаз, ориентируясь на внутренние часы. Здесь, в логове врага нужно было выжить любой ценой. — Приветствую вас, славный шехзаже! — Морозини вошёл в камеру и огляделся. — Вижу, вы уже приобщаетесь к нашей религии. Это прекрасно! — Вы можете стараться сколько угодно, но у вас ничего не выйдет. Я уважаю Пророка Ису, но верю лишь в Аллаха. Он один в моём сердце. — Кто ж вам запрещает? Будущий Халиф, Султан должен быть глубоко верующим, чтобы указывать путь своим подданным. — Смеёшься, подлый венецианец? Мне и моему брату суждено умереть здесь, вдали от родины и от нашего Повелителя. — У меня для вас печальная новость, шехзаде. Султан Мехмед упокоился, мир его праху. — Не может этого быть! Это ложь! — Я вам больше скажу — трон занял самозванец, невесть откуда взявшийся сын шехзаде Баязида. Он не оставит от вашей династии ни капли крови, а от Империи камня на камне. Но у вас есть шанс спасти государство, спасти себя, шехзаде Ахмеда и даже, может быть, шехзаде Мустафу. Только для этого вы должны довериться нам, принять наши условия. Возможно, плата вам покажется слишком большой, но благополучие Великой Османской Державы того стоит, поверьте. Фазыл Ахмед вошёл в имение в Эюпе, где временно жили его дети. Он любил их всем сердцем и был очень привязан с рождения, потому три дня разлуки дались непросто. Но Великий Визирь понимал, что для Турхан их присутствие рядом сейчас имеет большое значение. Кроме того, это был повод снова увидеться, поговорить. Он любил её, тосковал, переживал из-за вынужденного обмана и разлуки. Как и в случае с Бейхан, исправить всё могло только время. Убедившись, что хатун гуляют в саду с двойняшками, отправился на поиски их бабушки. Она оказалась в столовой. — Что ты здесь делаешь? Убирайся прочь! — первое, что услышал от своей любимой Фазыл Ахмед. — Здесь мои дети и моя жена, я никуда не уйду. — Какая ещё жена, опомнись! Твоя жена умерла. Ты сам разрешил убить её, забыл? — Валиде Султан! Не говорите то, о чём будете потом жалеть! — двинулся вперёд, чтобы хотя бы попытаться обнять её. — Не подходи! — Турхан схватила первое, что попалось под руку — чайную чашку и бросила её под ноги Фазылу Ахмеду. Она разлетелась вдребезги на сотни мелких осколков. — Успокойся, давай поговорим! Просто поговорим. — Нам не о чем разговаривать! — вторая чашка полетела вслед за первой. — Хорошо. Сервиз большой, мы успеем перекинуться ещё парой предложений. Начнём с того, что я очень скучаю по тебе. — сделал шаг вперёд по острым осколкам, хрустящим под сапогами. — Лжец! — к чашкам присоединилось первое блюдце. — Возможно. Но у меня ведь есть шанс всё исправить? — Я не дам тебе больше никаких шансов, убирайся! — полетело второе блюдце, а за ним сразу сахарница вместе со всем содержимым. — Дашь. Потому что любишь. Потому что мы вместе приняли это решение и вместе должны идти по этой дороге до конца, что бы не случилось! — на подносе оставался лишь чайник, наполненный кипятком. Это было уже слишком, но Фазыл Ахмед не из тех, кто сдавался, как и Турхан. Она потянулась за ним рукой на ощупь, опрокинула и вскрикнула от боли, обварившись горячей водой. Великий Визирь воспользовался моментом и подскочил поближе, вылив на руку Султанши холодную воду из кувшина, также стоявшего на столе. Слёзы проступили на её глазах, но уже не от ожога. Этот самодовольный индюк как всегда был прав и знал об этом. — Будет больно. Но я буду рядом, пока всё не пройдет. Узнав о болезни тёти, Эзель отправился её навестить. Компанию ему в карете составил Харун, которого также встревожило известие о Синем. — Как ты, брат? У нас не было времени поговорить. — Мой брат стал большой птицей. Я боялся подойти, вдруг ты забыл своего старого доброго Харуна? Ой, прости, я должен теперь обращаться к тебе на «вы». — Брось немедленно всю эту чепуху. Мы ведь одни. Тут такое происходит, я не могу всего рассказать, не могу втягивать тебя в это. Просто поверь, ты также дорог мне, как и раньше. В ближайшее время я найду тебе должность во дворце посолидней, чем помощник в канцелярии. — Я думал, что ты приблизишь меня к себе… — Я ещё не знаю, как сложится моя судьба. Не хочу делать какие-либо важные перестановки на должности Регента. — Мой брат — Султан. Очуметь! — Ещё пока нет, но что-то вроде… Что ты там говорил мне про девушку, в которую влюбился с первого взгляда? — Её зовут Бидан и она дальняя родственница Демира и Аслыхан Кёпрюлю. Мы встречаемся в тайне от её матери, потому что она не согласится чтобы дочка вышла замуж за простолюдина. — Какой же ты простолюдин теперь, Харун? Я сам пойду просить её руки для тебя. Мне не откажут. Мы ещё погуляем на твоей свадьбе, брат! Кузгун насыпал в кормушку хлебные крошки для Кары. Ворон важно шагал по клетке взад-вперёд, подбирая пищу. Птица сбросила несколько чёрных перьев, которые мужчина достал и бережно положил в ящик стола. Эти перья были символом его благих дел, без которых жизнь казалась пустой. Последнюю неделю Вани Эфенди затих. В государстве были дела поважнее. С другой стороны, его старания по искоренению греха теперь теряли всякий смысл. При случае Кузгун хотел поговорить с Эзелем, чтобы тот способствовал прекращению нападок на его заведения. Нужно было открыть все карты, во всём признаться, как в хорошем, так и в плохом. Нефес тихо подошла сзади и передала ему записку. «Я придумала, как вылечить тебя. Мы должны поехать туда, откуда началось твоё страдание, на место пожара». — Я…я не могу… Прости! — ушёл в расстроенных чувствах. Но уже через пару часов вернулся, чтобы вместе с Нефес поехать в тот квартал, в который он старался не заходить целых двадцать пять лет. На месте сгоревших домов выросли другие, новые. Жизнь продолжалась. И только его ранам никогда не суждено было затянуться, не физическим, не душевным. Они стояли, оперевшись о стену деревянного дома, Кузгун вспоминал. — Здесь это было. Здесь стоял наш дом. Нас было пятеро — три сестры, два брата и родители. В том пожаре выжил только я один. Всё случилось так быстро… И ведь была вода, я видел, но она была не для моих родных! Нам никто не помог, потому что мы были бедные, понимаешь… Как забыть их смерть? Как перестать гореть в этом огне каждую ночь? Наверное, мы зря сюда приехали, Нефес. Это не поможет. Но девушка чувствовала — не зря. Она стала ходить от дома к дому, пока не постучала в одну из дверей, следуя своему внутреннему голосу. На пороге показалась старая заспанная старуха, которая сначала немного поворчала, а потом уставилась на Кузгуна. — Ворон! Вот каким ты вырос, сорванец! Узнаёшь? Я ведь тебе отдавала вещи моих старших сыновей, всегда старалась угостить, когда бегал по двору наполовину голодный… — Не знаю…я… Тётя Зейнеп? — Узнал! Проходи же в дом! Какая радость видеть тебя живым! Женщина напоила Кузгуна и Нефес чаем и всё расспрашивала то об одном, то о другом. На душе мужчины стало светлее. Что-то доброе из детства вновь вернулось к нему, не только вечные кошмары того злополучного пожара. Зейнеп рассказала о своих сыновьях, которых Кузгун помнил с трудом, а потом вдруг утихла и задумчиво спросила: — А твой брат? Ты что-нибудь знаешь о его судьбе? Назенин, как всегда, принесла обед для Хасана и ненадолго задержалась рядом, чтобы перекинуться парой общих фраз. Визирь против обыкновения оставил все дела и изъявил желание поговорить с женщиной, подойдя ближе. — Хасан Паша, что-то случилось? Вы сегодня не такой, как всегда. — Мне тоскливо, Назенин. С тех пор как моя жена заболела, всё пошло под откос. Никакого просвета. А жизнь идёт. — Проходит мимо, вы хотели сказать? — Можно и так это назвать. Я ведь ещё не старик, мог бы подарить женщине счастье, но не судьба. — Не говорите так! Обязательно найдётся та, которая согласится подарить вам любовь, та, которая поймёт ваше положение, приласкает, обогреет своим теплом. — положила руки на кафтан Хасана, уже не скрывая своих намерений. — Думаешь? — Уверена. Вы не смотрите, что я работаю на кухне. Я ведь многое умею. — прижалась щекой к щетине Визиря в то время, как руки уже скользили по спине. — Только скажите, о чём вы мечтаете, чего желаете? — Давай встретимся наедине. Почитаешь мне Данте Алигьери. Я ценитель «Божественной комедии». — Да. Но она написана на флорентийском диалекте, а я венецианка.