Исцеляющие

Дож Венеции попросил больше, чем рассчитывали: весь залив Мирабелло на востоке и третью часть острова от Ретимно до залива Киссамос на западе. — Таким образом, мы должны потерять почти половину Крита. — задумчиво произнёс Эзель, глядя на расстеленную на столе карту. — Это гораздо меньше, чем хотел Морозини в самом начале, но больше, чем второе его предложение. Они подняли цену. — констатировал Кеманкеш. — Понимают, что сдать крепость Кандия, давшуюся нам ценой многих тысяч жизней, мы не согласимся ни при каких условиях, но хотят закрепиться с двух сторон и держать нас в осаде, отыгрывая в будущем метр за метром. — Фазыл Ахмед показал руками возможные передвижения противника. — Попробуем применить хитрость, которую я придумала. Потом, а тем более если моя задумка не пройдёт, действуйте по обстоятельствам. Когда мои внуки-шехзаде окажутся в безопасности, останется лишь два пути: кровавый и выжидательный. У каждого есть свои минусы, плюсы и риски. — Кесем Султан, я сделаю всё, чтобы исправить ситуацию, сложившуюся по моему малодушию. Не знаю, что на меня нашло, когда я сдавал план дворца в руки этого негодяя Морозини. — Не стоит к этому возвращаться. Нужно действовать. У тебя, Эзель, нет опыта в военных делах. Ни теории, ни практики. Поэтому всё свои решения ты должен согласовывать с Фазылом Ахмедом. Не время для безрассудного геройства, нужно держать голову холодной, беречь жизнь воинов и, главное, свою собственную. — дал совет бывший Великий Визирь, который уж точно знал, что такое кровавые битвы. Ягмур, в стороне укачивавшая Зеррин, от последних слов невольно вздрогнула. Только сейчас она осознала всю опасность, грозившую её мужу на Крите. Кузгун подошёл к запертой двери покоев своей супруги. Стучать и кричать было бессмысленно — не услышит. Он провёл пальцем по замку и задумался о том, как можно его взломать. Поразмыслил ещё и вспомнил о запасной связке ключей где-то на кухне. Ими часто пользовались Чичек и Озгюр, два раза в неделю по просьбе Кесем Султан убиравшие дом. Пришлось потрудиться, чтобы найти из трёх десятков ключей нужный. Нефес лежала на кровати и не шевелилась, глядя куда-то в одну точку на дальней стене. Даже появление в комнате Кузгуна не заставило её прийти в себя. Он сел рядом и погладил её по длинным густым волосам, таким приятным на ощупь. Эта девушка всегда залечивала его раны, теперь настала его очередь. Спустя пятнадцать минут она приподнялась и молчаливо заглянула в добрые, сочувствующие глаза, выражая всю свою благодарность. — Я не знаю, что с тобой происходит, ты ничего не пишешь, не объясняешь, но чувствую, как глубоко твоё страдание. Этот брак, наш договор стал спасением и для тебя, и для меня, но если что-то изменилось, просто дай знать. Я не буду тебя держать, хоть и чувствую, что ты могла бы стать смыслом всей моей жизни. Однако любовь нельзя навязать, если её нет, ничего не поделаешь. Девушка никак не отреагировала на слова Ворона, не стала ничего писать, просто прижалась к его широкой груди, ища поддержки и утешения своему горю. К сожалению, её свобода не зависела ни от Кузгуна, ни он неё самой. Она зависела от жизни родного человека. Ангел смерти попеременно летал над многими кровными родственниками Нефес, но она не могла допустить, чтобы из-за неё кто-то близкий умер. Цена её счастья была непомерно высокой. На дворе давно стояла ночь и большинство обитателей Топкапы разбрелись по своим покоям, когда Эзель и Фазыл Ахмед продолжали прорабатывать план действий, склонившись над очертаниями Крита. — Янычары будут здесь, здесь и здесь. Корабли поставим на якорь в бухте так, чтобы они не сильно бросались в глаза. Как только венецианцы сойдут на берег, наши судна будут готовы к наступлению. Уверен, Морозини приплывёт не с пустыми руками. С другой стороны, даже тех наших сил, что уже на острове, хватит, чтобы дать достойный отпор. — Думаешь, сработает? — Этот злой венецианский гений не знает нашего главного козыря, но он ему не понравится, уверен. Потому всё может закончиться большим кровопролитием. А теперь нужно отдыхать, предстоит большая работа. — Кто останется главным с Стамуле? — Хасан, единственный, кому можно доверять. Он будет держать Повелителя в курсе событий. Вани Эфенди тоже поможет в тех вопросах, в которых сведущ, если понадобится. — Ты не считаешь, что его методы слишком радикальны? — не мог не спросить Эзель, вспоминая разговор с Кузгуном. — Каждый великий человек имеет свои слабости. Позволим их и Вани Эфенди. В целом он прав, о вреде пьянства и азартных игр известно и из сур Корана, и из хадисов нашего Пророка. Особенно грешен тот, кто этому потворствует и втягивает других в запретное и порицаемое. — Возможно, у Ворона были на то причины? Есть ли среди нас кто-то, кто без греха и кто однажды не втянул в него ближнего? Фазыл Ахмед задумался и признался себе, что Эзель был прав. Даже он, учившийся в юности в медресе и одно время мечтавший стать богословом, теперь состоял в запретных отношениях с женщиной, которую хоть и считал своей женой, но по мусульманским законам не имел права касаться. — Я хотел бы однажды посмотреть в глаза человека, который имеет дерзость думать, что за благие дела Аллах простит ему все прегрешения. Он словно бросает вызов всем нам, идя по своему особенному пути. И я не могу понять, чего он больше ищет — славы или наказания? С рассветом Исмихан отправилась в дом тёти Гевхерхан, чтобы просить помощи в поисках Омера, так нагло увезённого Юсуфом в неизвестном направлении. Султанша уже знала о чувствах своего сына к племяннице и одобрила его выбор, сразу же став относиться к девушке как к родной дочери. Баязид узнав о столь раннем визите своей невесты, мгновенно спустился в гостиную. — Не переживай, я найду его и заставлю заплатить за безответственный поступок. — Не пачкай руки, прошу. Я лишь хочу забрать своего мальчика. С помощью Хасана удалось быстро узнать новое местожительство Юсуфа, всё ещё общавшегося с некоторыми Пашами по старой дружбе. Визирь сам вызвался сопроводить пасынка в дом негодяя, навредившего многим близким в его семье. Юсуф явно не ожидал увидеть такую компанию в своём скромном жилище. Омер сидел на диване напуганный и обрадовался Баязиду, так тепло к нему относившемуся в отличие от приёмного отца. Завидев молодого султанзаде, мальчик сразу же бросился к нему и спрятался лицом в полы длинного кафтана. — Не бойся, сейчас мы пойдём к маме. — Кто вы такие, чтобы решать, куда должен ехать мой сын? — Омер больше тебе не сын. Ты не дал ему ни жизни, ни заботы, ни любви. — Баязид уже был готов хорошо двинуть Юсуфу, но и без того испуганный ребёнок рядом его останавливал. — Ты, наверное, не знаешь, что это я забрал его из приюта и привёз в наш дом? Если бы не я, где бы он был? Мог ли мечтать о том, чтобы называть дочь Султана своей матерью? — Чего ты хочешь взамен на то, чтобы навсегда оставить нас в покое, Юсуф? — из-за спин двух мужчин появилась Исмихан, как никогда раскрасневшаяся и не похожая на ту бледную тихоню, какой была все годы замужества. — Это правильный подход к проблеме, дорогая. И хоть ничто не утешит отца, разлучённого с сыном, я бы мог успокоиться на какое-то время, если бы стал жить в человеческих условиях, а не в этом сарае. — Кому ты врёшь? Ты ведь опять проиграл и теперь ищешь деньги, чтобы вернуть долг? — Ты слишком плохого мнения о своём бывшем муже. — Что поделать? Другого ты мне не оставил. — Мы дадим тебе денег в обмен на то, что ты подпишешь бумагу, в которой отказываешься от своих прав на воспитание Омера. Если ещё раз заберёшь его, отправишься в тюрьму как вор чужого ребёнка. — Хасан протянул документ, который Юсуф должен был заверить своей подписью. Тот долго не думал. Он был готов на что угодно за любую сумму денег. Баязид брезгливо бросил в ноги мерзавца, предавшего своего сына, увесистый мешочек золотых монет, а потом попросил Исмихан увести Омера в карету. Напоследок они с Хасаном оставили на лице Юсуфа кровавый расписной узор от виска до виска. Навестить младшую дочь Кесем поехала одна. Их последняя встреча с Нефес во дворце сильно испугала Султаншу. Кажется, блеск глаз её любимого младшего ребёнка потух навсегда. Её встретил Кузгун, сообщивший, что жене уже несколько дней как нездоровится и она почти не покидает свои покои. — Что-то случилось? — Между нами — ничего. Я сам ничего не понимаю. Надеюсь, вам удастся хоть что-то узнать, как-то помочь. — Хорошо, я сама разберусь. Кесем нашла Нефес в таком же состоянии, как и Кузгун этим утром. — Девочка моя родная, что произошло? Ты знаешь, я никому не выдам твою тайну, можешь мне довериться во всём. Я специально приехала без папы, чтобы ты была со мной откровенна. Нефес встала с кровати и как бесплотная тень прошлась туда-сюда по покоям. Только сейчас Кесем заметила, как она похудела за последние недели. И без того хрупкая фигура стала совсем как у ребёнка. Нефес остановилась у зеркала в рост, внимательно изучив своё отражение и провела рукой по плоскому животу в области талии. Кесем немедленно подскочила к ней и с тревогой посмотрела в глаза. — Ты что, беременна? — она не сделала никакого намёка на правдивость или ошибочность догадки матери, но Кесем и так всё поняла. Нефес же узнала о своём положении почти сразу, на вторые сутки после ночи с Демиром. Просто проснулась утром и поняла, что больше не одна, что в её теле что-то изменилось, стало не таким, как прежде. Это было биение новой жизни, такой мизерной, невесомой, неотличимой от её плоти, но уже такой важной. — Я рада, что вы с Кузгуном всё-таки решили создать семью, пошли по пути Ягмур и Эзеля. Ты ведь не решилась бы, если бы не полюбила его. Представляю, как он обрадуется! А как будет счастлив ещё одному внуку твой папа! — Нефес опустила голову, не зная, как сообщить матери правду. — Не расстраивайся, дорогая, всё будет хорошо. Ты молодая, сильная и родишь здорового малыша. Мы все будем оберегать тебя до его появления на свет. — Кесем была взволнована новостью, что теперь и её самая младшая дочь станет матерью. Девушка наконец решилась и написала лишь короткую фразу, ставшую громом среди ясного неба. «Демир его отец». В это время Кеманкеш со своей старшей дочерью отправился в гости к невестке и внукам. Ягмур очень скучала по Мустафе, которого теперь видела реже, чем обычно. Да и здоровье сестры и племянника её очень волновало. К счастливому удивлению они застали Гевхерхан не в постели, как обычно, а в саду на прогулке с детьми. И хотя она даже не пыталась угнаться за непоседливой Сибель, во всю топтавшейся по зелёной траве, с удовлетворением наблюдала за отпрысками со стороны. — Сестра! Кеманкеш! Как я рада! А моя Валиде? — У мамы появились срочные дела, она обязательно заедет позже. — Хасан рассказывает мне обо всём, что творится во дворце. Вы должны быть сильными. Всё получится, я верю. — Иншаллах, сестра! Вижу, и у тебя есть успехи! — Благодаря любви моего мужа и детей, благодаря вашем молитвам и терпению, я чувствую себя гораздо лучше. Я вдруг поняла, что не имею права сдаваться. То, что можно исправить, вылечить, мы вылечим, а с остальным я просто смирюсь, научусь жить по-новому. В мире так много обделённых, немощных, страдающих, которым намного хуже, чем мне. И ничего — живут, радуются, любят! — Как мне нравится твой настрой, сестра! Огонь в твоих глазах говорит о том, что всё наконец налаживается. В момент тёплого разговора сестёр Кеманкеш, которого со всех сторон облепили внуки, пытался поднять на ножки Тахира. Набравшийся сил годовалый мальчик всё больше и больше стал походить на своего деда, отца и сестру Сибель, потому к радости Хасана все сомнения на счёт его отцовства отпали сами собой. — Ты вырастишь воином, сильным и славным, но для этого сейчас должен одержать свою главную победу. Давай, малыш! — Кеманкеш поставил маленькие ножки к себе на сапоги и стал медленно шагать. — Вот видишь, сынок! Дед научит вас всему — и ходить, и говорить, и стрелять точно в цель. Но самое главное — не сдаваться. Только что приехавшая Кесем улыбнулась, глядя как Кеманкеш учит Мустафу водить Тахира за руки. А Сибель чисто по-женски с любопытством всюду следует за братьями и дедушкой, пытаясь привлечь к себе внимание. На душе стало легче и спокойнее. Всех вырастят в любви, всех поднимут. Теперь уже шестерых, если считать Джемаля и будущего ребёнка Нефес. — Бабушка, иди к нам! — закричал Мустафа. — Иду, дорогой! Кто-то же должен спасти моего раненого мужа из ваших цепких объятий! — Этого мало, Юсуф! Здесь ведь не всё? — Кузгун пересчитал монеты и недовольно посмотрел на своего должника. — Пока столько. Почти половина. Но я достану остальное, клянусь! Дайте мне ещё немного времени! — Ты играешь с огнём! Но учитывая старания по сбору денег, я пойду навстречу и дам тебе ещё месяц. Но это последняя отсрочка. — Понимаю, благодарю. Когда Ворон покинул тёмную таверну, ускакав, как обычно, в неизвестном направлении, Юсуф стал оглядываться по сторонам, ища зацепки, которые могли бы ему раскрыть личность этого неуловимого человека. На глаза попалась Мария, девушка лёгкого поведения, скучавшая одна в ожидании клиентов. — Грустно тебе, красавица? — подошёл сзади. — Не настолько, чтобы тратить своё время на такого нищего как ты. — Но-но, полегче. Скоро может всё измениться и тогда ты заговоришь по-другому, будешь звать меня господином. — Что-то не верится. Иди куда шёл. — Я заметил, что в прошлый раз ты уединилась с Вороном. Скажи, а во время любовных утех он тоже не снимает эту свою маску? — Ты слишком любопытный, Юсуф. Да будет тебе известно, что от Марии ни у одного мужчины нет никаких тайн. — Да? И какой же он, хозяин греха всего Стамбула? Ходят слухи, будто бы его лицо обезображено после оспы. — Оспа? Нет, скорее шрамы от ожогов. Да и не настолько всё плохо… — проговорилась женщина и тут же замолчала, прикусив язык. Это уже было кое-что. Уже почти месяц Эзель занимал главные султанские покои Топкапы, знавшие до этого шаги всех великих Повелителей Османской Империи — его прямых предков по мужской линии. Это было почётно. Это было ответственно. Это было странно. Только сейчас он в полной мере осознал своё происхождение и ту долю, которая обошла его стороной. Если бы его отец, шехзаде Баязид взошёл на трон первым после брата Османа, как и предполагало право перворождения, он мог бы быть сейчас Султаном. Та же судьба могла ожидать его мальчишкой после смерти Султана Мурада или Султана Ибрагима. Как-то Синем призналась, что в пору недолгого регентства Хана Бахадыра всерьёз задумывалась о том, чтобы явить народу ещё одного наследника, но побоялась, что мальчик будет устранён всесильной Кесем Султан, воплощавшей в своём лице вселенское зло. Как бы там ни было, Эзель не испытывал сожаления. Власть не имела над ним силы, он не поддавался её очарованию, считая скорее непосильной ношей, чем привилегией. Лишь свобода, любовь и семья имели истинное значение. — Хан Баязид, только что прибыл подарок от персидского шаха в честь начала вашего славного правления. Шах свидетельствует своё почтение и просит вручить его лично. — доложил глава бастанджи. — Ты осмотрел его? Нет ли какой угрозы для моей жизни? — Разумеется. Абсолютно никакого риска. — на лице воина отобразилась странная ухмылка, но он быстро опомнился и склонил голову. — Пусть принесут. Через пять минут в покои ввели девушку, чьё лицо было закрыто красным платком, расшитым золотым узором. — Аллах, Аллах! Кто это? — Это и есть подарок из Персии. Наложница небывалой красоты. Так говорит Шебнем Калфа, она её осмотрела, я не посмел. — Уведите! Меня это не интересует. — отмахнулся Эзель. Не успела охрана выполнить приказ, как девушка скинула красный платок и обнажила свой лик, припав к ногам Правителя. Она и правда была удивительно красива: высокая, смуглая, с тонкой талией и изящной длинной шеей, с правильным овалом лица и огромными карими глазами. Если бы когда-то, до встречи с Ягмур, Эзель увидел её, непременно бы заинтересовался и даже может быть влюбился. Ягмур переоделась и проверила дочь, у кроватки которой спала верная Дерья. Она уговаривала девушку уехать к отцу, чтобы побыть с маленьким братом, да и вообще оставить работу прислуги, но Дерья была так привязана к Зеррин, что разлучить их было практически невозможно. Ягмур не стала настаивать, во всём дворце она больше никому не могла доверить своего ребёнка. Пройдя по длинным коридорам Топкапы, соединявшим гарем и мужскую часть, направилась в покои своего мужа, но с удивлением обнаружила у дверей Шебнем Калфу, которая предчувствуя бурю, нервно заёрзала и опустила глаза. — Что ты здесь делаешь в такой час? — Госпожа, вы только не подумайте ничего… Просто эта девушка особенная, наш Правитель должен был на неё взглянуть. — Какая ещё девушка? — злобно зарычала Ягмур. — Ты что, бредишь? У Хана Баязида нет гарема. Нет и не будет! — оттолкнула Калфу и готова была воевать со стражей, если они её не впустят. Но такого приказа от Хана не поступало, и госпожа беспрепятственно вошла внутрь. Однако, то, что она увидела внутри, заставило её разум вспыхнуть огнём. Наложница дивной красоты сидела у ног Эзеля и целовала его руки. — Ты кто такая? Что ты делаешь в покоях моего мужа? — девушка вскочила на ноги и опустила голову. — Шехназ, госпожа. Я прибыла по распоряжению персидского шаха в гарем Хана Баязида. — Ах, так! Вон отсюда. Немедленно! — Но госпожа… — Гарем находится в другой стороне дворца. А здесь чтобы я тебя не видела! Шехназ поспешила удалиться, чтобы не схлопотать. Супруга Правителя была слишком суровой и, видимо, безумно ревнивой. Следующая порция гнева предназначалась Эзелю. Он сразу понял это и ещё до того, как жена успела открыть рот, ловким движением заключил её в свои объятья. — Моя львица! — Отпусти! — вырвалась. — Если ты решил воспользоваться положением и получить самых красивых женщин в свои покои, можешь считать, что жены у тебя больше нет! — Что за глупость? Я просто не успел прогнать её. Она упала в ноги, стала целовать кафтан, потом руки… — Какая непозволительная дерзость у этой девки! Я ей покажу! — Успокойся, не трогай бедняжку. Ты знаешь, сейчас мне не до этого. Я взволнован, буквально через несколько дней мы уплываем на Крит. Все мои мысли только об этом и о вас с Зеррин. Мне как никогда нужна твоя поддержка. — Прости. Я просто подумала… Я так боюсь, что ты изменишь мне с другой… — Уясни одну вещь: моё сердце занято на всю оставшуюся жизнь. Я никогда не променяю мою любовь к тебе на несколько ночей удовольствия. Для меня ты самая красивая и самая желанная на свете. — Эзель… — Давай проведём эти последние ночи перед отплытием вместе. — страстно поцеловал Ягмур и она растаяла, забыв о том, что только что собиралась обрушить на голову супруга весь дворец разом. Эзель откинул балдахин с кровати, и она ахнула увидев, что всё ложе усыпано лепестками алых роз. — Это так красиво! Но сколько же цветов ты загубил? — Не один из них не сравнится с тобой, жизнь моя. Я своими руками разбирал бутоны, представляя, как каждый лепесток будет касаться твоей нежной кожи в тот момент, когда я буду любить тебя. Лёгкое шёлковое платье быстро очертило женский силуэт, оставив Ягмур практически нагой. — Мой Хан, я готова исполнить все ваши желания, все до одного! Гостевой павильон стал для Кесем и Кеманкеша уже почти родным. После поправки от ранения они хотели было вернуться к себе домой, но теперь Эзель попросил остаться рядом с женой и дочерью до своего возвращения с Крита. Ягмур была неопытна в роли госпожи целого дворца и ей могла понадобиться помощь родителей. — Я уже скучаю по родным стенам, по моим розам, даже по Чичек. — Кесем сняла перчатки и положила их на столик. — А я скучаю по дому на острове. Мы давно там не были. — Да, на Хейбелиаде весной прекрасно, как никогда. Если повезёт, летние праздники мы проведём уже там. А пока я послала туда Афифе завтра утром. — Не боишься? — Чутьё подсказывает, что у неё чистая душа. Мехмеду сейчас нужна поддержка. — Как Нефес? — Кеманкеш резко переключился на другую тему, зная о визите супруги в дом зятя. — Всё хорошо. Приболела немного, но ничего страшного. — Кесем не стала пока говорить правду по просьбе дочери. Срок беременности был слишком маленьким, многое могло случиться. Да и Кузгун пока не в курсе, чтобы принимать поздравления в будущем отцовстве, к которому не имел ни малейшего отношения. Не рассказывать же мужу всю правду? Его сердце не вынесет, если он узнает о страстях, кипевших вокруг Нефес, о её измене мужу, пусть их брак и был ненастоящим. Для него дочка всё ещё оставалась беззащитным ребёнком, хотя давно уже превратилась в молодую красивую женщину, не чуждую ни сильных чувств, ни ошибок из-за них. — Ну, раз ты так говоришь… Хотя она мне показалась странной в последний раз. Какой-то виноватый взгляд у неё был. Надеюсь, она ничего не скрывает. — Оставь эти мысли. — Кесем помогла снять тяжёлый кафтан и положила его на стул. — Я так рада, что ты снова такой же, как прежде. Мой Кеманкеш. Не представляешь, что я пережила в тот момент, когда увидела тебя в том доме, в крови, на полу. И когда Экин сказал, что убил тебя… — Тихо, тихо…- приложил свои пальцы к её губам. — Всё уже в прошлом. Нога почти зажила. Несмотря на то, что вчерашний вечер не удался из-за новостей, я помню, что кто-то обещал испытать мою мужскую силу. — руки легли на плечи Султанши и стали их легонько поглаживать. — Кеманкеш, с тобой невозможно спокойно провести старость! У нас взрослые дети, у меня уже выросли внуки и появились правнуки, а ты всё о том же! — А ты правда обрадовалась, думая, что я потух как мужчина? — Честно, уже на это даже не надеюсь. Видимо во второй половине жизни ты решил наверстать всё, что упустил в первой. Будь мой супруг не таким активным, я была бы спокойней и не волновалась при виде других женщин моложе меня. С другой стороны, с таким мужем невозможно почувствовать себя старой и увядшей. Если я всё ещё нужна тебе, если рождаю в твоём сердце нежность и любовь, а в теле желания, значит, немощность и смерть всё ещё далеко от нашего порога. — Помнишь то письмо Нефес перед её исчезновением? Она обещала нам очень долгую и счастливую жизнь. Несмотря на все тревоги, я очень счастлив. Ты для меня всё та же, что и в тот день, когда я понял, что влюблён. С тех пор это чувство не то что стало меньше, оно многократно выросло и усилилось. Мы столько прошли вместе, но ведь ещё многое впереди! Даже дурные дни, проведённые рядом с тобой, имеют свою неповторимую ценность. Все наши внуки вырастут и глядя на нас будут искать такую же сильную любовь, создавать крепкие семьи, а потом рассказывать уже своим детям и внукам легенду о прекрасной и ревнивой Султанше и её безумно влюблённом преданном рабе. И так мы никогда не умрём, живя в памяти потомков. Мустафа, Сибель, Тахир, Зеррин, Джемаль, другие внуки, которых нам подарят дочери — наш долгий путь в вечность, наши ступени в рай. — Ты самый лучший муж, папа и дедушка. А ещё хитрый соблазнитель! Как после таких слов я могу сказать, что устала и очень хочу спать? — прижалась лицом к колючей щеке Кеманкеша. — Завтра будет новый день, новые переживания, новая борьба, новые потери и надежды, но сейчас весь мой мир это ты, твоё дыхание, твои руки, твой голос. — оставила поцелуи на носу, переносице и лбе, краем глаза замечая довольную улыбку мужчины, руки которого уже поглаживали её спину. Физическая любовь в этом возрасте как ни в каком другом имела для них сильную эмоциональную окраску: простая радость нежных прикосновений, ласковых слов, желание быть ближе, доставить друг другу удовольствие, чувствовать себя привлекательным для родного человека сейчас стали гораздо важнее страсти и стремления бездумно обладать, таких свойственных более молодым. Теперь каждое движение, каждый поцелуй были наполнены глубоким смыслом духовного единения. — Тебе хорошо со мной? — Кемашкеш отодвинул в сторону волосы, которые недавно сам распустил, освободив из строгой причёски. Губы коснулись основания шеи, потом впадины над ключицей и, наконец, кончика плеча. — Честно? Пока не поняла. Прожитых лет было недостаточно. Отвечу, когда проживём ещё столько же. — Вздумала шутить над дедушкой пяти внуков? — Кеманкеш считал сына Атике и Али родным, также, как и Кесем Тахира. Ей очень хотелось поправить его и сообщить о шестом, но время ещё не пришло. — Придётся набраться терпения и ждать. Правда, я не уверен, что буду ещё что-то понимать в девяносто. Поэтому скажи сейчас, в крайнем случае, соври. Но говорить ничего не пришлось, а уж тем более лгать. Кесем толкнула мужа на подушки и припала щекой к горячей коже родной груди, каждый сантиметр которой был знаком ей лучше, чем своё собственное тело. Немного погодя уже Кеманкеш взял инициативу в свои руки, осыпая любимую приятными ласками и нежными поцелуями. После такой искусной увертюры, и кульминация, и финал их любовного спектакля были обречены на успех при любом раскладе. Партнёр в этом прекрасном дуэте всё ещё был вдохновлён своей музой, возможно, потому годы были над ним не властны. Откинувшись на белые шёлковые простыни, они думали лишь о том, как им повезло, что Создатель однажды обрёк их на эту великую любовь. Утром лодка причалила к маленькой пристани Хейбелиады, увитой распустившимися весенними цветами. Афифе всю дорогу заметно нервничала: уж не избавиться ли от неё хотели, не поверив в непричастность к отравлению Повелителя? Она по нему очень скучала, вспоминая их совместные вечера и ночи, полные страсти. — Выходи! — скомандовал Озгюр, но руки, как и на причале Эминеню не протянул. Словно она была какой-то заразной или любое прикосновение к ней сулило казнь. Афифе послушно вышла, озираясь по сторонам. Тем временем Озгюр увидел силуэт молодого черноволосого мужчины в беседке и велел идти туда. Ничего не подозревавшая Хатун шла, с испугом оглядываясь назад. Только за несколько шагов сердце радостно застучало, не веря чуду. — Повелитель! — кинулась на шею и заплакала. — Тише! Зови меня просто Мехмед! Никто не знает кто я. — Я так рада, что ты жив! Я так люблю тебя…- эти слова впервые сорвались с её губ и были настолько искренними, что она удивилась, как раньше не додумалась, сказать их. — Всё, не плачь. — вытер слёзы с ещё совсем юного лица. — Признаться, я тосковал по тебе как ни по кому другому. Ты заняла важное место в моём сердце и в моей жизни. Это очень ценно, поверь. — А как же другие? Эметуллах? Нефес? — Нефес это что-то прекрасное, светлое, но запретное и оттого несбыточное. Она сыграла решающую роль в моей судьбе, когда предупредила об отравлении. Не скрою, я всегда буду любить её, но теперь это уже не то навязчивое и болезненное чувство, что раньше. Я желаю ей счастья с тем, кого она выбрала сама. Эметуллах — мать наследника и главная Хасеки, это тоже важно. — Я совсем не ревнивая, мой господин. Если мне есть место в вашем сердце — уже большое счастье. За три дня до отплытия состоялся никях Бидан и Харуна, на котором Демир и Хан Баязид выступали свидетелями. Для Эзеля было важно, чтобы его названный брат был счастлив независимо от того, вернётся ли он с Крита. На свадьбу Харун получил в дар дом Эзеля, в котором и так проживал уже долгое время, а также обещанное госпоже Гизем повышение по службе. Теперь новоиспеченный глава семейства стал помощником Визиря Хасана Паши, как когда-то его друг детства. — Теперь ты муж, а вскоре, надеюсь, станешь и отцом. Тебе есть где жить, на что кормить семью, есть к чему стремиться. Я сделал для тебя всё, что мог, всё остальное зависит от тебя, брат. Будь счастлив в своей новой жизни! — напутствовал Эзель. — Спасибо! И прости меня за всё… Если бы не ты…. — Ладно, держи себя в руках. Сегодня такой важный день! Приехала на свадьбу Харуна и Синем, болезнь которой временно отступила. Ей хотелось бы покинуть дом Кесем и Кеманкеша, но идти было некуда. К тому же, Эзель просил дождаться его возвращения и ничего не предпринимать. — Береги себя, сынок. Помни, что ты у меня единственный на всём белом свете. Пусть Аллах хранит тебя от смерти и зла! — обняла племянника, а он поцеловал с благодарностью руки женщины, заменившей ему мать. На следующий день янычар выстроились в главном дворе «Бирун», чтобы услышать речь Османского Правителя. Пришли также сипахи, улемы, члены Совета Дивана и представители всех сословий и религиозных групп. Эзель заметно нервничал, но сам подготовил речь, от души и от сердца. В сопровождении Кеманкеша и Фазыла Ахмеда вышел к сотням и тысячам, ждущих и ловящих каждое его слово, каждый взгляд. Он знал, что там, на боковом зарешеченном балконе переживали за него Ягмур и Кесем Султан, оттого ответственность была ещё выше. Во дворе стоял трон — священная реликвия династии Османов, символ власти, передаваемый веками от одного Повелителя к другому, от отца к сыну и теперь уже от брата к брату. Иногда отправляясь в поход, Султаны брали трон с собой, чтобы в их отсутствие никто не мог занять их место. Сейчас же на него предстояло сесть Эзелю. Он сглотнул комок, подступивший к горлу и опустился на резной драгоценный атрибут. Но уже через минуту снова поднялся, чтобы приветствовать собравшихся. — Настало время важного испытания для всех нас. Мы должны вернуть на эту землю потомков нашего славного рода, наследных шехзаде. Их нахождение в лапах врагов — рана на нашем теле, которая никогда не перестанет кровоточить. Мы будем сражаться за наши земли и за людей, но, возможно, придётся отступить на несколько шагов, чтобы потом сделать решающий рывок вперёд. Ни одна капля крови тюрков и тех, кто сражался с нами и за нас на Крите не была пролита зря. Всё, что мы потерям — вернём. Заставим врагов склонить головы перед нашей силой, перед нашим умом, перед нашей мудростью. Готовы ли вы пойти за мной? Раздался одобрительный гул. Новый Правитель говорил дело и внушал доверие своей уверенностью. Знали бы они, чего это стоило Эзелю, никогда не бравшего на себя даже тысячной доли такой огромной ответственности. — С именем Аллаха, милостивого и милосердного, послезавтра на рассвете мы отправляемся! Тяжёлая поступь мужских шагов заставила Турхан обернуться. Она бы узнала их из тысяч других. — Фазыл Ахмед! — бросилась на шею, всем своим существом прижимаясь к его телу. — Нас не должны увидеть или услышать. — отстранился. — Я знала, что ты придёшь. Отпустила всех. Лишь охрана за воротами. — Хорошо. Я должен увидеть детей. Фазыл Мурад и Элмас Кая уже крепко спали, когда отец склонился над каждым из них, прошептал молитву и поцеловал. — Здесь, в этом доме, самое ценное, что есть в моей жизни — ты и дети. Береги их. Если со мной что-то случится… — Ничего не случится! Я этого не переживу! — Если со мной что-то случится, они останутся на тебя. Я предупредил моего брата Демира, он тоже их не оставит… — Хватит! Возвращайся! Я тебя так люблю, ты даже представить не можешь! Эта любовь победила всё: боль потери, сомнения, обиду, злость на твою проклятую самоуверенность… Никого не было в моём сердце до тебя и никого не будет после. Ты единственный. — Хорошо, что ты наконец это сказала. Я бы не хотел умереть, не услышав этих важных слов. — Замолчи же, наконец! — больно ударила кулаками по груди, но встретила его губы и напор ослаб. Как же она тосковала по нему всё это время, как мечтала снова оказаться рядом! — У нас есть целая ночь, чтобы наверстать то, чего лишились по собственной глупости. Хочу говорить с тобой до рассвета, хочу любить тебя как в последний раз, словно завтра не наступит. — подхватил на руки и понёс в покои. Фазыл Ахмед до этого относился к Турхан с особой осторожностью и бережностью, помня о её травме, но в эту ночь он позволил себе больше, чем всегда. А что если завтра и правда не наступит? Они так мало были вместе, не успели вдоволь насладиться своим запретным счастьем, отдаться ему с головой! Его страстный напор и неутомимость удивили Султаншу, однако не испугали, не причинили боли. Она ему всецело доверяла. Удовольствие, впервые испытанное в его объятьях, теперь было в несколько раз сильнее, оно поглощало её целиком, сливаясь с чувством любви и благодарности за исцелённые душу и тело. Их спины, грудь, лица покрылись капельками холодного пота по мере того неминуемо приближалась кульминация, ударяя в голову горячей волной наслаждения. Однако понежиться в объятьях друг друга не пришлось. В соседних покоях заплакал проснувшийся ребёнок, а потом и второй. Через сутки, на рассвете корабли отчалили от порта Стамбула и сердца двух любящих женщин погрузились в тревожное ожидание. Пока их руки качали колыбели, душа уносилась куда-то очень далеко, за горизонт, в морскую пучину, через которую лежал путь на Крит. Утешением Ягмур была не только дочь, но и родители, подставившие своё плечо. И даже больше отец. Сердце Кесем теперь разрывалось между двумя младшими дочерями. Она не знала, как помочь Нефес, продолжавшей таять на глазах. — Девочка моя, нельзя так. Ты себя погубишь. И себя, и своё дитя. Нужно есть, набираться сил. «Ты не понимаешь, мама. Однажды из нас двоих это проклятие досталось мне, я была слабее. Теперь слабее мой ребёнок. Когда он родится, эта беда пойдёт по моему роду и ничто не сможет её остановить».