Исцеляющие

Морозини без лишних предисловий попросил одного из своих сопровождающих принести мирный договор, составленный ещё в Венеции. — Здесь всё точно так, как и говорилось в последнем письме Дожа. Я прописал лишь некоторые детали. Два экземпляра на двух языках. Если вы сомневаетесь в их идентичности, пригласите того, кто может перевести и сравнить. Эзель взял солидный документ, написанный на арабском и стал изучать. К территориальному делению острова вопросов не было. Смущало другое: не было ни единого слова о передаче шехзаде. — Так не пойдёт. Я не готов подписать это. Где гарантия, что после того как вы займёте часть Крита, я получу своих братьев? — Вы же понимаете, что это официальный документ, для истории и для народа, а возвращение шехзаде дело личного характера. — Не хотите выглядеть в глазах своих подданных шантажистом, ведущим грязную игру? Думаете, кто-то поверит, что тюрки могли добровольно сдать вам Крит? — Почему же добровольно? В результате кровопролитного сражения. — ухмыльнулся. — Хорошо, пишите обязательство от своего имени и изложите все детали передачи наследников. Когда мы получим шехзаде, сожжём эту бумагу. Кстати, я хотел бы получить доверительную грамоту, подтверждающую, что вы имеете право подписывать важные документы от лица Дожа и Венецианской Республики. — Разумеется. — протянул свиток, скреплённый замысловатой печатью. После Морозини взял перо и изложил порядок действий на ближайшие дни. — Я и мой Великий Визирь всё изучим и если не найдём подвоха, завтра же в вашем присутствии мирный договор будет подписан. — Кёпрюлю? Где же он? Удивлён, не увидев его рядом с вами. — Вы ещё обязательно встретитесь, не переживайте. Как только дверь за Морозини закрылась, зашёл Фазыл Ахмед и начал изучать документы. Спустя пятнадцать минут он удовлетворённо повёл глазами и произнёс: — Всё прекрасно. Даже лучше, чем мы думали. — Кеманкеш, что ты делаешь? Не проще ли было попросить садовника? — Кесем от души смеялась, глядя как муж обрывает ещё одну дворцовую клумбу. Теперь его жертвами стали первые распустившиеся в этом сезоне розы — низкорослые, с мелкими белоснежными бутонами, издающими умопомрачительный аромат. — Я хочу сам. Это ведь букет для будущей мамы в честь скорого рождения нашего внука! — укололся и резко одёрнул ладонь, но этого его не остановило. Через минуту снова поранился. Кесем поняла, что нужно брать ситуацию в свои руки и попросила одну из хатун принести ножницы. — Брать розы за стебли голыми руками? Где это видано! — ловкими движениями подхватила цветок за основание бутона, дополнив букет ещё несколькими ветками. Потом передала всё хатун, велев обернуть корни чем-нибудь влажным, чтобы не завяли. — Покажи раны! — скомандовала приказным тоном. — Да разве это раны для мужчины? Стыдно даже внимание заострять. — на ладонях и пальцах проступило несколько капелек крови. Кесем достала платок и стала их заботливо вытирать. В этот момент заметила, что Кеманкеш выглядел так трогательно, как влюблённый юноша, опустошивший соседский сад ради девушки. Султанша с нежностью прижалась щекой к сухой, слегка сморщенной коже его рук, совсем не переживая о том, что со стороны она сейчас выглядит именно той девчонкой, ради которой пострадал воспылавший первым чувством молодой человек. Ягмур наблюдала за родителями с балкона и не могла сдержать улыбку сквозь слёзы. Эти уже совсем не молодые родные ей люди, несмотря на проведённые вместе годы всё ещё проживали свою великую любовь в самом прекрасном её проявлении. Было огромным счастьем осознавать себя их дочерью, будто бы частью чего-то огромного и до конца непостижимого не для ума, не для сердца. Рождённые в любви, они с сестрой не могли не искать её и для себя, выбирая для этого порой непростой тернистый путь, нарушая все законы и запреты. Смотрительница сиротского приюта не ожидала, что мужчина необычной внешности, так отчаянно искавший своего брата, однажды снова вернётся с расспросами. — Даже не знаю, чем ещё могу вам помочь. — Двадцать шесть лет назад сюда принесли ребёнка, мальчика с огромным родимым пятном на правом локте. Его нельзя было не заметить! Вспомните или подскажите, кто может помнить о нём? — Родимое пятно на локте? — задумалась. — Да, теперь припоминаю. Мы не спросили его имени, когда принимали, потому назвали Харун. — Харун? — с надеждой в голове произнёс Кузгун. — И что с ним стало? — Сбежал ещё совсем ребёнком. Задиристый был очень, дрался с другими мальчишками, дерзил старшим. Его поэтому никто не хотел брать в семью. Мы искали его, не нашли. Одному Аллаху известно, как сложилась судьба Харуна. Кузгун расстроился, но сдаваться не собирался. Попросил рассказать о брате подробнее, описать его. Однако, с возрастом внешность могла претерпеть немалые изменения. В тюрьме царила мрачная гнетущая атмосфера, привычная для этого места. Чего только не выпало на долю Марии, но оказаться в неволе — последнее, о что она могла себе представить. Буквально через час в темницу вошёл седовласый солидный старец и сразу же, от решётчатой двери бросил на неё уничижающий презрительный взгляд. — Что вам от меня надо? — Молись своему Богу, распутница, чтобы он простил твои грехи. — Что вы знаете о моей жизни, чтобы упрекать? — Ещё и припираться вздумала? Стража, привяжите её и хорошенько высеките, пусть подумает. Вани Эфенди устал от бесконечной гонки наперегонки с Вороном, устал искать и не находить, устал от его хитрости, изворотливости и дерзости этого человека. Настало время покончить с ним раз и навсегда. Терпеливо дождавшись, когда болезненные всхлипы Марии стихнут, Вани подошёл ближе, к самому лицу, покрытому липким грязным потом. Из дыр разодранного на спине платья виднелись кровоточащие ссадины и синяки, причинявшие женщине сильную боль. — А теперь ты расскажешь мне всё о Вороне. Кто он и где его найти? Семья приехала навестить Нефес и поздравить с грядущим пополнением. Кеманкеш крепко обнял дочь и вручил букет собственноручно срезанных белых роз. — Моя девочка, мне всё ещё не верится! Я до сих пор вижу тебя маленькой, нежной, ранимой. Мне хочется защитить тебя, укрыть от всех бед за своей спиной. Как же быстро прошло время и ты стала взрослой женщиной! Скоро я обниму и твоего ребёнка тоже. — с нескрываемой любовью в глазах посмотрел на Ягмур, державшую на руках озорную Зеррин, которая в последнее время всё чаще осмысленно лепетала и этим вызывала у всех окружающих смех и умиление. — Благодарю Всевышнего за то, что дожил до этого дня. Кеманкеш очень растрогался. Заметив это, Кесем положила свою ладонь ему на плечо, чтобы поддержать, показать, что и она разделяет его чувства. Для мужа дети всегда были наивысшей ценностью в жизни, а теперь забота и переживания распространялись и на внуков тоже. Спустя полчаса неугомонная Зеррин уже перебралась на руки деда. Девочка очень скучала по отцу, и в его отсутствие Кеманкеш стал для неё «любимым мужчиной с бородой», как любила шутить Кесем. Девочка расстёгивала и застёгивала пуговицы на стёганом кафтане, дёргала его за бороду, весело смеялась, корчила смешные рожи, а устав, уткнулась в широкую грудь и обняв деда двумя руками, засопела. Супруги спустились в гостиную, чтобы уложить внучку на просторном диване, среди подушек, а их дочери в это время остались вдвоём. — Ты удивила меня, сестрёнка. Ничего не сказала. Что-то не так? «Я боюсь, как бы эта радость не обернулась для всех большим разочарованием». — Тебя что-то беспокоит? Расскажи мне! «Сегодня утром я обнаружила пятна крови на постели». — Аллах, помоги нам! Хочешь, я осмотрю тебя? «Не стоит. Малыш пока со мной, но что будет с нами завтра, я не знаю. Это ужасно, чувствовать, что случится с другими, но ничего про себя и своего ребёнка». — Лежи, не вставай. Так было у мамы и у сестры Гевхерхан, но они выстояли. Ты ведь очень молодая, самое время для рождения детей. «У меня другое. Физически я крепка, но что-то противится моему материнству. Я боюсь потерять ребёнка, но также боюсь, что он разделит мою судьбу, мою участь. Он сейчас такой крохотный и беззащитный и я ничем не могу ему помочь. Ни ему, ни себе». — Маленькая моя сестрёнка! — Ягмур заботливо обняла Нефес, положив её голову к себе на плечо. Потом, глядя в глаза с тоской, произнесла: — Когда же эта напасть закончится? Когда ты освободишься от неё? Я так хочу, чтобы ты была счастлива! Всем сердцем этого желаю! Когда Кузгун вошёл в дом и обнаружил там всю семью своей молодой супруги, удивился от неожиданности. Кеманкеш поздравил его с предстоящим отцовством, из чего следовало, что он не всё знал о дочке. Отношения тестя и зятя всё ещё были достаточно сдержанными. Несмотря на драматичные обстоятельства, приведшие Эзеля в семью, Кеманкеш с первого дня проникся к нему особой отцовской теплотой. Кузгун же был другим: скрытным, немногословным, хмурым и это не располагало к большой симпатии. Но он спас Нефес и продолжал спасать от злой участи, этого было достаточно, чтобы смириться и испытывать к нему уважение, особенно теперь. Совсем иначе сложились отношения зятя и Кесем. Вот и сейчас они о чём-то шептались в стороне, пока глава большой семьи поудобнее укладывал Зеррин на диване. — Спасибо тебе за всё. — тихо произнесла. — Признаться, я не рассчитывала на такое благородство. — Я всю жизнь один, Кесем Султан. Не было ни одного человека, кто бы взглянул на меня без презрения и отвращения. Нефес первая. Она утоляет мою боль и освещает своим присутствием моё бессмысленное существование. То, что я придумал о нас в своей голове, не имеет ничего общего с действительностью. По факту мы лишь близкие друзья, а друзья не держат обид и поддерживают друг друга в беде. Чем мне может помешать невинное дитя? — Очень жаль, что моя дочь не смогла полюбить тебя. Ты был бы любящим мужем и заботливым отцом моим внукам. В большом доме Визиря и его супруги Султанши наконец воцарилась тишина. Большими усилиями нянек и отца удалось уложить всех детей спать. С тех пор как Гевхерхан заболела, на Хасана навалилось слишком много забот. А теперь, в отсутствие Фазыла Ахмеда, Эзеля и Мехмеда работы во дворце удвоилось. Он сам не понимал, откуда брались силы каждое новое утро, ведь с вечера казалось, что наступил предел. — Хамам готов, дорогая. Пойдём, я тебя провожу. На самом деле Гевхерхан уже давно прекрасно передвигалась по дому и саду одна, без посторонней помощи, но это был ежедневный ритуал, никогда не нарушаемый. В последние недели состояние и настроение Султанши заметно улучшилось, она смирилась с некоторыми особенностями своего тела, научилась принимать только ту пищу, которую легко усваивал организм, берегла от нагрузки суставы, ставшие особенно уязвимыми после отравления свинцом. И в целом, постоянная лёгкая усталость и болезненность перестали восприниматься с опаской и тревогой. Это была данность, с которой предстояло жить всю оставшуюся жизнь и Гевхерхан не хотела, чтобы её повседневность была наполнена лишь борьбой с болезнью. Хасан помог ей раздеться, про себя с удовлетворением отметив, что жена немного поправилась в талии и бёдрах, избавившись от неестественной худобы и бледности кожи. — Я вернусь за тобой позже, как обычно. — Нет, останься сегодня. Он удивился, но несмотря на усталость, противиться не стал. Вдруг любимой понадобилась его помощь? Разделся и окунулся с головой в большую круглую ванну. Стало значительно легче. Чуть позже ощутил её тёплые руки на своей шее сзади. Сжал мягкие ладони, притянул к своему лицу, поцеловал. — Мы так давно не были вместе как муж и жена. — прошептала ему на ухо. — У меня была тяжёлая беременность, потом нелепый развод и, наконец, эта ужасная болезнь, которая соединила нас ещё сильнее, но при этом и разлучила тоже. В какой-то момент я даже готова была отпустить тебя к другой… — Не надо, умоляю. Мы много раз об этом говорили. Я не из тех людей, кто жаждет телесных наслаждений любой ценой, к тому же, уже не юнец, могу усмирить свою плоть. Тем более, сейчас некогда даже думать об этом. — А может не надо ничего усмирять? Что если нам попробовать… — Гевхерхан, ислам предписывает беречь болеющую супругу и ни к чему не принуждать. — Разве ты принуждаешь? Я и сама хочу сделать тебе приятное. Просто и в этом теперь у нас всё будет немного иначе. Пока я и сама не знаю как, потому прошу твоей помощи. Обними меня… Хасан вылез из ванны. Он немного растерялся, ведь явно был не готов к такому повороту событий. Перед ним был очень хрупкий драгоценный сосуд, который непозволительно было не то чтобы обронить, но даже и неумело переставить с места на место. Он всё ещё надеялся, что Гевхерхан передумает, отступит от своей идеи, но она была полна решимости. За её спиной находилась широкая каменная полка высотой чуть ниже метра от пола, на которой стояли обычные для хамама принадлежности: мыло, эфирные масла, средства для втирания в кожу. Она сдвинула всё в один край, и тогда Хасан понял, что задумала его жена. Аккуратно поддерживая за ягодицы, приподнял и посадил её на эту полку. Только сейчас они позволили себе отпустить всё, что пережили за последние месяцы после воссоединения. Он заботливо поправил её волосы, освободив покрытый испариной лоб для поцелуя. Её руки тут же чувственно обвили его шею, рождая уже подзабытые ощущения в нижней части тела мужчины. Между тем Гевхерхан всё сильнее прижимала к себе торс Хасана, пытаясь удостовериться, что именно такое положение для неё удобно. Он оставил нежные поцелуи на тонкой шее и дойдя до плеча позволил себе на полминуты уткнуться в него, блаженно замерев, пока тонкие женские пальцы путаясь в его мокрой шевелюре, пробирались к коже головы. Его Султанша хорошо знала, как во время любовной прелюдии для него важны прикосновения к этой части тела, знала, какую ответную реакцию они вызывают. После этого поцелуи и ласки всегда становились более настойчивыми и даже сейчас, когда он был предельно осторожен, тяжело было скрыть свой порыв. Их тела после всех испытаний снова слились воедино, и это означало, что всё самое страшное осталось позади. Пережив волну блаженства, прокатившуюся по телу, они посмотрели друг другу в глаза, такие честные, такие любящие, всему верящие, всё прощающие, родные глаза. Одинокая слеза скатилась по раскрасневшейся от жара хамама щеке Гевхерхан. То, что сейчас произошло, было важно для обоих, но для неё вдвойне. — Всё, не плачь. — прижался своей щекой к мокрой коже, губами собирая солёные слёзы. — Это от счастья. Чувствую себя живой! Я снова желанна тобой, как и прежде. — Всегда была и будешь. Страх потерять тебя перевернул мой мир с ног на голову. Я не знал где найти сил, видя, как ты угасаешь на глазах. Но в нашей жизни снова случилось чудо и теперь обязательно всё будет хорошо. Моя любовь вымолила тебя у Всевышнего. И тебя, и наших детей. В здании Порты было безлюдно, все разошлись по домам. Только Демир никуда не спешил, подолгу склонившись над расчётами и чертежами новых мечетей, медрасе и библиотек, которые вскоре должны были вырасти в Стамбуле и других уголках Империи. Лишь работа позволяла отвлечься от бесконечных мыслей о Нефес. На удивление, он очень быстро свыкся с мыслью о том, что у них с Кузгуном вскоре появится общий ребёнок. Сначала было нестерпимо больно, чудовищная ревность жгла сердце, но потом он принял это обстоятельство как свершившийся факт. Всё, что имело отношение к Нефес, было дорого и Демиру. В своих мечтах теперь он представлял, как однажды она придёт к нему навсегда, но теперь уже не одна, а держа за руку маленького черноволосого темноглазого мальчика или девочку, похожую на мать. И он обязательно полюбит и этого ребёнка тоже, не может не полюбить. Главное суметь дожить до счастливого дня, вынести разлуку, преодолеть нестерпимое желание быть с ней прямо сейчас, желание, любое приближение к исполнению которого несёт угрозу жизни для его возлюбленной. — Господин Демир, прикажете приготовить вашу лошадь? Время позднее. — поинтересовался один из помощников. — Почему ты должен это делать? Пусть кто-то из охраны Порты приготовит. — Вани Эфенди забрал всех. Они готовятся взять какого-то особо важного преступника сегодня ночью. Ворона, кажется. — Что?! — лицо Демира вытянулось от ужаса. — Его вычислили и устроили засаду у дома, в котором живёт. Засаду? Но там же Нефес! Что будет, если она пострадает? Не медля не секунды, Демир бросился на конюшню. Родственники жены покинули дом поздно вечером. Кузгун вдруг подумал, что устал жить в вечной темноте. С недавних пор она его душила. Хотелось всё бросить: таверны, ночные отлучки, разборки с должниками и пьяными дебоширами. Было жгучее желание просто жить, не от кого не прячась, ничего не боясь и не стыдясь: открыть шторы на окнах и впустить в мрачные комнаты солнечный свет, без страха выйти на улицу, завести знакомых и друзей, смеяться от души… Но это означало, что очень скоро он не сможет помогать нуждающимся, обделённым жизнью, попавшим в беду. Что будет, когда он отдаст им всё, до последнего акче? Нефес спустилась вниз. Как всегда, совершенно бесшумно. Иногда Кузгун думал, что следствием её абсолютной глухоты стала не только немота, но и общее беззвучие. Желая того или нет, девушка была обладательницей мягкой размеренной поступи и плавных движений рук. — Иди ко мне. Я хочу кое-что рассказать. — протянул руки и она села рядом. — Я вспомнил. У брата было родимое пятно на правом локте, такое огромное, ни с чем не спутаешь. Снова сходил в приют и там его вспомнили по этой примете. Брат сбежал ребёнком, и никто не знает, что с ним стало. Его назвали Харун. Как думаешь, это как-то поможет в поисках? Девушка не всегда понимала все имена по губам, только имена самых близких, но это имя было ей знакомо. Поэтому чтобы ничего не перепутать, она попросила Кузгуна написать его. «А ведь и правда, у нашей семьи есть близкий друг, которого зовут Харун» — Какое совпадение! Но имя очень распространённое, не думаю, чтобы судьба преподнесла нам такой подарок. «Закрой глаза и вспомнили хоть что-нибудь о брате. Всё, что сможешь». Кузгун опустил веки, сконцентрировался и вновь представил себя десятилетним мальчишкой. Тёплые пальцы Нефес сжимали его ладони, оттого было намного легче. Она была той ниточкой, что соединяла его с настоящим в то время, когда он совершал путешествие в прошлое. — Я помню день, когда он родился. Было холодно, поздняя осень. Отец велел мне идти за повитухой на соседнюю улицу, пока сам не отходил от мамы. Я так бежал, так торопился, боялся не успеть. У меня были младшие сёстры, но я плохо помнил, как они появились на свет и отчего-то я думал, что рождение ребёнка — это быстро. Ждать пришлось несколько часов. Помню, как раздался первый крик, такой пронзительный, такой громкий. Потом мы с сёстрами вошли в комнату родителей. Мама держала брата на руках и улыбалась. Мы все по очереди целовали его и желали долгой жизни. Он был таким маленьким, со сморщенной красной кожей, глаз почти не видно, как у слепых котят, которых приносила соседская кошка. Кузгун сам не заметил, что улыбается, когда вспоминает свою семью. В его голове они были живыми, родными, любимыми. Это было так не похоже на прошлые воспоминания, когда лица родителей и сестёр он видел лишь в огне в момент их гибели. Именно память об этом дне вызывала страшную боль в его сердце, и она невиданным образом передавалась всему телу, заставляя полыхать его кожу адским пламенем снова и снова. Потерянный брат стал той причиной, по которой пришлось вернуться к прошлому, но не только к ужасающей его составляющей, но и к прекрасной. «Я кое-что почувствовала, но должна проверить свои подозрения. То, что ты сейчас вспоминал, как и другие подобные воспоминания, могут спасти тебя от боли. Ты не сможешь никогда забыть тот пожар, но сможешь воспринимать его по-другому, как часть прошлого, в котором было и плохое, и хорошее. Тогда боль уйдёт и ты посмотришь на всё другими глазами». — Спасибо. Никто и никогда так не участвовал в моей судьбе, не старался помочь. Ты невероятная. Аллах создал тебя, чтобы исцелять не только тела, но и души. Я бы отдал всё на свете, чтобы найти того, кто и тебя сможет исцелить. Они улыбались и чувствовали себя прекрасно, но потом Нефес резко встала, схватившись за грудь. — Что такое? Тебе плохо? «Уходи из дома! Быстро! Уходи и не возвращайся!» Кузгун прихватил с собой лишь всё самое необходимое, наспех сунув в мешок оружие, деньги, бутыль воды, ломоть хлеба, маску и шарф, которым тоже можно было прикрыть лицо в случае чего. Пристегнул мешок к седлу, обнял Нефес и поскакал куда глаза глядят на полной скорости. Однако буквально спустя несколько минут дорогу ему преградил отряд янычар. Он резко повернул лошадь в другую сторону, но и там его ждали, окружив в плотное кольцо. Прискакавший чуть позже Демир отчаянно стучал в двери дома, понимая, что если Кузгуна нет, Нефес его не услышит. Обежав вокруг здания, понял, что ничего не остаётся, как прибегнуть к хулиганству. Дом Кузгуна стоял на отшибе, отдельно от остальных, потому можно было надеяться, что не прибегут соседи и не скрутят ему руки. Подобрав под ногами камни средних размеров, стал кидать ими в окна первого и второго этажа в надежде, что не поранит Нефес, но она заметит разбитые стёкла и выглянет. Однако она могла и испугаться. — Нефес! Выйди же! Я должен предупредить тебя про Кузгуна! Демир присел под деревом, ожидая. Что ему ещё оставалось? Только спустя минут пятнадцать увидел в дверном проёме бледное лицо испуганной кареглазой девушки, прижимавшей к груди клетку с большим чёрным вороном. — Нефес! Нефес! Я так переживал! Ты в порядке? — схватил за руку и слегка сжал её. — Кузгун… Вани Эфенди…он откуда-то вычислил его. Должна быть засада, облава…его поймают. Вам нужно уезжать! Спустя минуту по реакции девушки Демир понял, что опоздал. Они уже знали. — Тебе нельзя оставаться здесь одной. Уверен, будет обыск. Лучше пожить в доме твоих родителей, там хотя бы есть Чичек и Озгюр. Посадить Нефес на лошадь в положении было опасно. Не менее опасно было и его присутствие совсем рядом к ней, потому Демир побежал в поисках повозки, экипажа, любого безопасного средства передвижения. На помощь пришёл молодой человек, живший неподалёку и по просьбе Кузгуна каждое утро возивший его жену в госпиталь, а вечером обратно. Настал час торжества для Вани Эфенди. День, который он так долго ждал. Старик давно хотел посмотреть в глаза своему противнику. Поймать его было делом чести и принципа. Когда грех принимал своё человеческое обличье, его проще было искоренить. Так он думал. — Вы обыскали дом? — Да, Эфенди. Нашли вот это. — янычар передал коробку с чёрными перьями, принадлежавшими, без сомнения, ворону. — Значит это он. Не приходится сомневаться. — При нём была чёрная маска. — А его жена? Уже допросили? — Её дома не было. Вани Эфенди, это не моё дело, но ведь речь идёт о близких родственниках династии и самого Хана Баязида… — В том то всё и дело. Рыба гниёт с головы. Если позволить пороку процветать под прикрытием нашего Правителя и его семьи, скоро мы захлебнёмся в нём. Самое время искоренить грех, срубить на корню. Хана Баязида нет, а когда он вернётся, всё будет кончено. Завтра я вынесу вопрос о его казни на рассмотрение Высшего Духовного Совета. Такие дела как раз в ведении шейха-уль-ислама и улемов. А пока проводи меня к пленнику. Кузгуна держали в тяжёлых металлических кандалах, надетых на ноги и руки, как самого опасного из преступников, склонного к побегу. Это было больно. Металл соприкасался с келоидными рубцами на запястьях и щиколотках, которые и без того время от времени имели свойство воспаляться. Передвигаться по камере было невыносимо, любое движение причиняло страдание. Потому, когда Вани Эфенди вошёл, Кузгун даже не пошевелился, оставшись сидеть на каменной лавке неподвижно. — Вот мы и встретились, Ворон! Всё так, как и должно быть. Ты пойман и будешь повержен. Я победил во имя Аллаха и Пророка Мухаммеда, мир ему, призвавшего не поддаваться греху, плотским соблазнам, прелюбодеянию, пьянству, азартным играм. — Думаете, с моей смертью что-то изменится? А кто накажет пьяниц, распутников, заядлых игроков? Они просто найдут себе другое пристанище. Да и не все из них достойны наказания. Кто-то болен, кто-то находит утешение в тавернах от безысходности этого несовершенного мира. Сколько богатых высокопоставленных господ, Пашей, Визирей и даже улемов я видел в этих грязных притонах, знаете? Душа человека склонна к греху и если они сами не осознают всей своей гнили, почему моя вина так велика, что я достоин смерти? — Они больны и излечатся молитвой и милостью Всевышнего. Ты же во много раз хуже, потому что используешь болезнь и порок, чтобы набить свои карманы. — Бросьте, Вани Эфенди! У меня ничего нет кроме дома, в котором живу. И тот далеко не дворец! Всё, что я получаю несчастным путём, отдаю, и вы хорошо это знаете! — Думаешь, добрые дела, сделанные на грязных деньгах, спасут тебя? Да и сколько было того добра? Помог людям несколько раз и рассчитываешь на милость Аллаха? Не прикрывайся благодеяниями, не гневи Всевышнего! Да и на помощь Хана Баязида не рассчитывай, его здесь нет! Он ещё будет мне благодарен за то, что я очищу династию от грязи. И его самого очищу от влияния таких как ты! На рассвете венецианцы заняли залив Мирабелло и Агиос-Николаос в восточной части Крита. Франческо Морозини и Хан Баязид в присутствии свидетелей подписали мирный договор, закрепляющий раздел острова. И на этот раз Фазыла Ахмеда рядом с османским Правителем не было. Это и удивляло, и настораживало Морозини. Он успел предположить разное, в том числе и то, что Великий Визирь и Хан находятся в напряжённых отношениях. Но что-то его беспокоило, грызло изнутри, какое-то предчувствие. Будучи опытным военачальником, он чувствовал, что здесь кроется какой-то подвох. Но какой? — Итак, я жду шехзаде Сулеймана сегодня днём в порту Ретимно. После мы освободим город и позволим венецианцам войти и на эту часть острова. — Я даю вам время завтра до рассвета, чтобы вывести всех своих людей. Только после этого вы получите второго шехзаде. И учтите, у меня в руках документ, подписанный вами лично. Пусть Кёпрюлю даже не думает предпринимать что-то за моей спиной. Или слово Хана Баязида мало значит? — Моё слово — закон, Морозини. Даже не сомневайтесь. Переночевав в родительском доме, утром Нефес поспешила в Топкапы. Нужно было узнать, нет ли новостей о Кузгуне, сообщить всё родителям, предупредить брата Хасана и ещё кое-что проверить. Демир со своей стороны тоже предложил помощь и должен был отправиться к Вани Эфенди, чтобы разузнать о его планах. На душе было тревожно. Сразу много вещей беспокоили девушку. В этой ситуации её собственные переживания о ребёнке ушли на второй план. Первым делом она пошла к зданию Порты и кабинету Первого Визиря. — Сестра! — удивился Хасан. — Что стряслось? Нефес передала ему записку, где предварительно изложила как обстоит дело, ничего не скрывая. — Ничего себе! Мы все хотели, чтобы Ворона нашли, а он оказался твоим мужем. Даже не представляю, что теперь будет! «Мне нужен Харун». Эта просьба ввела Визиря в ещё большее смятение, но он без лишних вопросов позвал своего нового помощника. Дальше последовала не менее странная просьба: Нефес хотела осмотреть всю правую руку Харуна вплоть до локтя. Ему пришлось снять кафтан. То, что она там увидела, было вполне ожидаемо. Огромное родимое пятно расплылось по всему сгибу, а также чуть выше и ниже сгиба. Это означало, что она нашла того, кого так отчаянно искал её муж! Шехзаде Сулейман показался на корме венецианского корабля. Эзель никогда раньше не видел своих двоюродных братьев — младших сыновей Султана Ибрагима, приходившегося ему родным дядей, но по всем приметам это был именно он. На всякий случай при Хане были люди, знавшие шехзаде в лицо. Под палящим солнцем конца весны и наступающего лета молодого человека повели по деревянному трапу к османскому Правителю, окруженному надёжной охраной. Последние шаги Сулейман делал в нерешительности. Всё говорило о том, что он избежал смерти и участи предателя, но кто тот человек в кожаном кафтане и волосами с золотым отливом, он тоже не знал, как и то, что ждёт его дальше. С шехзаде, пробывшим так долго в плену неверных, тоже могли не церемониться, обвинив во всех смертных грехах разом. — Не бойся меня, брат. Машшаллах, ты снова с нами! — Эзель добродушно, с улыбкой на лице, поприветствовал испуганного юношу, пережившего за последние месяцы столько, что сложно было даже представить. — Доставьте его в крепость Кандия немедленно! Великий Визирь пусть сопровождает его лично. Я останусь здесь, чтобы уйти к рассвету с нашими воинами. — Повелитель…- что-то хотел сказать Сулейман. — Всё потом. Все разговоры завтра. Главное, что ты жив. Эзель выдохнул. Пока всё шло по плану. Теперь предстояло сделать ещё один шаг назад. Духовный Совет собрался под византийскими сводами Айя-Софии. Вани Эфенди старался держать всё втайне от людей, приближённых к династии и от членов семьи османов. Но утаить шило в мешке было сложно. Потому Демир одним из первых узнал о тайном совете улемов, и отправился прямиком к Хасану Паше и родителям Нефес, единственным, кто мог повлиять на ход дела. Кеманкеш, которому открылась тайна зятя, был ошарашен. Его предчувствия насчёт этого человека не были пустыми. Но всё оказалось гораздо сложнее, чем можно было представить. — Кёсем, нельзя допустить, чтобы отец нашего внука был казнён. Он сумасшедший, но кто же без греха? — Кузгун человек чести, очень порядочный и добрый. Просто ты пока не всё о нём знаешь… — Он спас нашу дочь, это единственное, что важно. Мы должны отплатить ему добром на добро. Но влияние Вани Эфенди слишком велико. Он поставил поимку Ворона в ранг священного долга во имя процветания ислама, во имя Аллаха! Даже шейх-уль-ислама полностью на его стороне! — Мы все должны что-то придумать! Хасан, Нефес, Демир… Мы не допустим этой казни, клянусь всем святым! В самый разгар Совета, члены которого почти единодушно были готовы принять решение о высшей мере наказания для владельца грязных притонов, в Айя-Софию ворвались трое — Хасан, Кеманкеш и Кесем. — Визирь! Султанша! При всём уважении, это дело не в вашей власти. Для этого есть светлейшие исламские умы. Согласно Корану и айятам нашего Пророка, этот человек совершил тяжелейший грех и запятнал репутацию вашей уважаемой семьи. Поэтому будет лучше, если вы согласитесь с решением достопочтенных учёных богословов. — Никогда! Хотите суда над Вороном? Что ж, тогда не прячьтесь в этих стенах как заговорщики. Судите его прилюдно!