Исцеляющие

— Зачем этот фарс, Кесем Султан? — Вани Эфенди был крайне недоволен неожиданным вторжением в Айя-Софию в тот момент, когда до вынесения приговора Ворону оставались считанные минуты. — Даже грешник имеет право на покаяние и на слово защиты в свой адрес. — вступился за зятя Кеманкеш. — В отсутствие Хана Баязида и Великого Визиря я представляю власть и выступаю против суда за закрытыми дверями, даже если решение принимают столь уважаемые в Империи люди. — голос Визиря звучал твёрдо и, более того, угрожающе, что удивило многих, кто был знаком с ним лично. Отец бросил на Хасана одобряющий взгляд, при всей мягкости характера в сложные моменты сын умел настоять на своём. — Не ожидал от вас такой слабости. — разочарованно замотал головой Вани Эфенди. — Вы казались примерным последователем ислама, блюстителем всех наших законов. Вот что делает из благочестивого мусульманина родство с преступником. То что Ворон муж вашей младшей сестры не даёт вам право… — Вани Эфенди! — прервал перепалку богослова шейх уль-ислам. — Речь идёт об одной из самых знатных семей Стамбула, о родственниках нашей почтенной династии. Их просьба весьма уместна. Или вы не повторите перед народом то, что только что сказали перед улемами? Вани Эфенди растерялся. Невозможно было оспорить слова шейха. Но сам факт вмешательства Кесем Султан, Кеманкеша и Хасана говорил о том, что в прилюдном суде кроется какой-то подвох. — Хорошо, пусть будет по-вашему. Суд состоится послезавтра в полдень на площади Султанахмет. Молодая жена Харуна с любовью обустраивала их новый дом. Пусть он был не таким большим, как она привыкла, зато в нём царила любовь. Милые мелочи, создающие уют, ныне украшали некогда холодное холостяцкое жилище Эзеля и его друга. Бидан улыбнулась. Все эти дни после свадьбы были полны незабываемых ощущений. Она и не представляла, что это так прекрасно — быть замужем. Хлопнула входная дверь, должно быть хозяин дома вернулся. — Харун, так рано? Но что с твоим лицом? — молча прошёл и сел на диван, обхватив голову руками. — Я всю жизнь был сиротой. В детдоме мне сказали: «Мальчик, тебя никто и никогда не будет искать, просто потому что некому, все умерли». Как я мог представить, что по этой земле ходит человек, в венах которого течёт такая же кровь, как моя? Мой брат. Такой же одинокий, как и я. — сложно было сдержать нахлынувшие эмоции, после того, что он узнал от Нефес правду. Бидан подошла и положила руки на шапку тёмных волос. — Ты нашёл брата? Это же прекрасно! — Нашёл. Но могу потерять, так ни разу и не обняв. А ведь он мне сначала очень не понравился! Сердце ничего не подсказало. И вот теперь Кузгун в лапах Вани Эфенди… — Кузгун? — Да. Муж Нефес мой старший брат. Его схватили и обвиняют в содержании таверн и притонов, где процветали пьянство, проституция и игра в азартные игры. Его могут казнить, хотя это не то преступление, за которое нужно лишать жизни. — И что ты руки опустил? Так и будешь сидеть и ждать? Надо что-то делать! Я знаю, кто может помочь! Поехали! — Бидан была полна сил и решимости, чтобы спасти нового родственника их молодой семьи. Тем вечером они собрались все вместе в доме Кеманкеша и Кесем: Синем, Нефес, Хасан, Ягмур, Аслыхан и Демир, Харун и Бидан. Сама Султанша и её супруг прибыли чуть позже в сопровождении Хромого, на поиски которого отправились по наводке младшей дочери. — Я много лет при Вороне, знаю обо всех его делах. Этот человек не оставил в беде ни одного нуждающегося и теперь пришло время, чтобы каждый из них воздал за то добро, что получил бескорыстно, от чистого сердца. — положил на стол две толстые пыльные книги. — Здесь записи о тратах только за последние несколько лет. Как чувствовал, что однажды это понадобится. Демир бегло пролистал их и поразился, сколько всего было сделано Кузгуном на вырученные в тавернах деньги. — Уму непостижимо. — только и смог вымолвить младший Кёпрюлю. — Наверное, половина городских бедняков хотя бы раз получила помощь, к которой прилагалось чёрное воронье перо. Однажды на деньги Ворона даже маленькую мечеть после пожара восстановили. — вспомнил Хромой. — Туда и надо ехать в первую очередь. Мы разделимся и отправимся по всем этим адресам, поговорим с людьми. Только они убедят членов Духовного Совета. — воодушевился Харун. — Я послал за Али, он привезёт ещё людей в помощь. А Баязид задействует работников со своей только что открытой судоверфи. — сообщил Кеманкеш. — Люди из таверн тоже хотят участвовать. Они все чем-то обязаны Ворону. — Хромой открыл первую книгу и ткнул пальцем в одно из самых масштабных дел последних месяцев — полевой госпиталь для больных оспой, полностью возведённый на средства Кузгуна. — Тогда не будем терять время. За работу! — скомандовала Кесем и все как одна дружная семья уселись за большим столом в гостиной. Между делом, время от времени Демир и Нефес обменивались многозначительными взглядами. Сейчас они занимались одним — спасали хорошего человека от беды. Как всё сложится в их жизни дальше, было в данный момент не так уж и важно. Днём, рассказав всё сестре, Демир осознал поразившую его вещь — Аслыхан влюбилась в Кузгуна. Она так искренне плакала, так переживала, что никаких сомнений на этот счёт почти не оставалось. Любовный треугольник как-то незаметно превратился в квадрат, где каждый по-своему был несчастлив, но не было ни выхода, ни решения для этой непростой ситуации. Поздно вечером Эзель с остатками османской армии, располагавшейся в Ретимно, покинули город и отправились вслед за Фазылом Ахмедом и шехзаде Сулейманом в крепость Кандия. И у Хана, и у Великого Визиря на душе было мерзко — они отдавали кровью отвоёванные земли в руки врагу, отступали. На рассвете они усталые, измотанные отсутствием сна, достигли цели. Эзель велел воинам разбить лагерь и быть готовыми в любой момент и к наступлению, и к обороне. На лице Сулеймана было страдание, которое, казалось, полностью его уничтожило, иссушило. Было страшно задавать вопросы, но всё же нужно было поговорить с ним, узнать, через что пришлось пройти османскому наследнику. — Как ты? — Эзель бросил взгляд на юношу и тут же подметил, что они с Мехмедом, сыновья одного отца, внешне ни капли друг на друга не похожи. — Когда спасут Ахмеда? Я за него боюсь. — думал о своём Сулейман. — Мы не виделись несколько месяцев. Нас разделили почти сразу. Если и его, как меня…- осёкся, отвернув голову в сторону. — Что они с тобой сделали? — Обещайте, что меня не казнят. Хотя…может быть так будет даже лучше… — Не говори глупости. Мы заварили эту кашу не для того, чтобы кого-то из вас казнить. — Моя жизнь дорого обошлась Империи. Жизнь недостойного, осквернённого человека. — Не выражайся загадками. Расскажи всё, как было. — Меня крестили против моей воли по католическому обряду. — Разве так можно?! — от злости у Эзеля заскрипели зубы. — Не знаю. Несколько человек заломили мне руки и окунули головой в купель, потом помазали елеем и нарекли именем Симоне. Теперь я неверный. — Не правда. Никто не может стать христианином или перестать быть мусульманином, не желая того. Смена вероисповедания — дело добровольное. Ты ведь не принял сердцем того что тебе было сказано, не читал их молитв? — Нет. Только они надели на меня крест. Я каждый раз срывал его с шеи. И тогда они высекли его у меня на груди. — Сулейман снял рубаху и Эзель ахнул, обескураженный увиденным. Огромное распятие от ключиц до пупка по всему телу предстало перед его глазами. — Аллах! Накажи тех, чьими руками это было сделано! В комнату вошёл Фазыл Ахмед и тоже застыл от неожиданного, поражающего воображение зрелища. Но он быстро нашёл, что сказать, чем утешить. — Это всего лишь телесные шрамы, шехзаде. Даже если они останутся навсегда, вашу веру они не затронут, не поколеблют. Вы не дрогнули, не сдались, не пошли на поводу у врага, предпочитая умереть на чужбине, но не стать предателем на своей земле. Всевышний видел это и отнимет язык у любого, кто посмеет вас в чём-либо упрекнуть. Пусть эти отметины станут символом вашего мужества. — Я молю об одном — чтобы Ахмеда не постигла та же участь. — Мы освободим его и отомстим за тебя, Сулейман. Я клянусь. — Эзель сжал кулаки так сильно, что было слышно, как захрустели кости. Весь следующий день от рассвета до заката прошёл в разъездах, поисках, разговорах. Кесем много чего видела за годы регентства, но так близко как сейчас ещё никогда не соприкасалась не с людским горем, не с человеческой благодарностью. Усталые они с Кеманкешем вечером вернулись в гостевой дом при дворце. — Думаешь, всё получится? — Я верю, что справедливость восторжествует. Видел, как старалась молодёжь? Когда за нашей спиной такие дети и внуки, ничего не страшно. — Всё понимаю, но…меня удивил Демир. Он смог смириться с тем, что потерял Нефес навсегда? Не каждый способен делать то, что делает он. — Вот именно, не каждый, а лишь тот, кто любит по-настоящему. Его жизнь превратилась в постоянную борьбу, где от эгоизма и естественного желания быть счастливым до жертвенности и добровольного отказа от всего, что важно — один шаг. Шаг туда, шаг обратно, навстречу к своей судьбе, а потом от неё. У нашей Нефес всё точно также. — Она ведь всё ещё любит его. Это чувствуется. Моя девочка страдает. Но теперь есть ребёнок и нужно думать и о нём тоже. — Кеманкеш, ох, Кеманкеш…- Кесем отвернулась, боясь сказать правду, но было уже поздно, он заметил. — Ну-ка посмотри на меня и скажи, о чём сейчас думаешь! — взял за подбородок и заглянул в любимые глаза. — У меня ощущение, что ты скрываешь от меня что-то важное, не договариваешь. — Давай вернёмся к этому, когда история с судом Кузгуна будет позади. Сейчас я хочу лечь и забыться в твоих объятьях, ничего не говоря, не отвечая не на какие вопросы, просто прижаться к твоему сердцу в ожидании завтрашнего дня. В этом Кеманкеш не мог отказать своей Султанше. Так, обняв друг друга, они проходили через все жизненные испытания, через невзгоды и потери. Приближался жаркий полдень. На без того людную главную городскую площадь стекался народ. На специально сооружённом помосте, одной стороной упирающемся об ограждение медресе при Голубой мечети, сидел главный муфтий Стамбула, он же шейх уль-ислам, в окружении своих советников — духовных светил и признанных знатоков теоретических и практических основ религии, самым авторитетным из которых был невысокий седовласый старик из Вана, прибывший в столицу по приглашению самого Великого Визиря. Эти люди представляли силу традиционного ислама, противопоставляемую различным новым течениям и сектам, в том числе философам и суфиям, стремившимся в некоторых аспектах отойти от прямого трактования Корана и тем самым видоизменить взгляд на заветы Пророка. Это обуславливало яростную борьбу за чистоту веры, за следование каждой букве Священного писания, порой доходившую до абсурда. Ближе всех к улемам стояла Нефес, чьи прекрасные длинные волосы были забраны под тёмно-коричневый платок. Рядом были Харун, Демир и Аслыхан, готовые вступиться и поддержать её в любой момент. Кесем и Кеманкеш также невидимо присутствовали на площади, скрывшись за стенами медресе, но слыша и наблюдая за всем происходящим. По узкому коридору из тел янычар, измученного Ворона провели на помост и посадили в приготовленную тесную клетку. Соприкасаясь с воспалёнными рубцами на руках и ногах, натирая до крови, кандалы причиняли пленнику невыносимую боль, но он не смел её показывать, из последних сил шёл туда, куда вели. Упав на пол, сквозь капли пота, нависающие над веками, он увидел ту, которая научила его справляться со страданиями. Вряд ли бы Ворон пережил эти две последние ночи, если бы не те слова Нефес перед арестом. Каждый раз, когда волна боли накатывала со страшной силой, он противопоставлял ей воспоминания детства: лицо матери, голос отца, смех сестёр, младенческий плач брата. Будто бы внутри его тела был спрятан сосуд с противоядием или шкатулка с драгоценностями, открывая которую можно было унять любой огонь, потушить самый сильный пожар. Среди драгоценных воспоминаний были и те, что связаны с Нефес, с её появлением и пребыванием в жизни Кузгуна и, как ни странно, минуты, проведённые с наивной жизнерадостной Аслыхан. Нефес тяжело вздохнула, пытаясь проглотить ком, подступивший к горлу. Девушка рядом еле сдерживала слёзы, повиснув на рукаве брата, другой рукой из последних сил опираясь на костыль. Глядя на мучения Кузгуна, Аслыхан достала из кармана большой белоснежный платок с вышивкой, сделанной своими руками. Так хотелось подойти и подать его лично, но она не имела на то право. И тогда подумав, отдала его законной супруге. Нефес прошла вперёд, но была остановлена янычарами. — Она его жена, пустите! Не берите грех на душу. — крикнул Демир и охрана, предварительно получив согласие Вани Эфенди, расступилась. Нефес подошла ближе и протянула сквозь отверстие в клетке свою руку с платком, вытерев пот, грязь и сукровицу со лба мужчины. — Ангел, я знал, что ты придёшь. Спасибо. Только если меня будут казнить, уходи. Я не хочу, чтобы ты это видела. Она посмотрела ему в глаза и молчаливо покачала головой. Знать бы, что это значило. Он так и не научился понимать её без слов. И тогда Нефес дотронулась кончиками пальцев до его щеки и её мысль словно пронзила его насквозь. «Когда мы заключили никях, я поклялась, что пройду с тобой через все испытания, даже через ад, если потребуется. Сегодня, как и всегда, я рядом. Ничего не бойся». — Довольно, уберите женщину от преступника! — недовольно скомандовал Вани Эфенди и янычары взяли Нефес под руки, чтобы отвести в сторону. — Именем Аллаха, милостивого и милосердного, мы собрались здесь, чтобы по Его законам судить этого человека, виновного в грехопадении сотен душ, человека, который открыл двери Стамбула для пьянства, блуда и азартных игр. Заслушаем же свидетельства тех, кого погубил Ворон. На площадь вышел Юсуф, готовый устроить красочный спектакль с покаянием. Среди всех бед последнего времени это был его звёздный час, возможность отомстить всей семье сразу во главе с Кеманкешем и Кесем Султан. Он рассказал, что лишился всего — семьи, должности, положения в обществе, уважения к самому себе из-за пагубного пристрастия и всё из-за влияния Ворона, который каждый раз призывал его отыграться, затягивая всё больше и больше в сети порока. И потом, когда бедный Юсуф погряз в этом болоте, с него вымогали деньги под страхом смерти близких. Кузгун непроизвольно дёрнул рукой, невзирая на боль. Хотелось плюнуть в лицо этому лжецу, даже если бы это стало последним, что он сделает в своей жизни. Юсуф отскочил в сторону как паршивая собака. Даже заточённый в кандалы и клетку, Ворон вызывал у него неосознанный страх. — Не верьте ему! Этот человек был игроком задолго до того как я открыл первую таверну. Грязь у него в душе и её не смыть никакими словами покаяния! — закричал Кузгун. Были и другие свидетельства. Какие-то люди, которых Ворон помнил довольно смутно, распутные женщины из числа тех, кто уже много лет носа не показывал в злачных местах. Стало понятно, что Вани Эфенди не сидел сложа руки всё это время. Объединившись с Юсуфом, они искали доказательства, способные привести его на виселицу. Харун заметно нервничал. Весь этот поток лжи мог испугать людей, которые пришли, чтобы заступиться за его брата. Что если он так и не успеет сказать ему правду, не успеет обнять? Но потом, расталкивая народ, сквозь толпу к нему пробралась Бидан, чтобы сжать вспотевшую от напряжения ладонь. — Я же тебе запретил… — Плевать я хотела на запреты. Жена должна поддерживать мужа. — поймала благодарный взгляд Харуна и ещё сильнее обхватила его руку. — Что ж, есть ли что возразить господину Кузгуну по факту прозвучавших свидетельств? Или может он хочет признаться и покаяться? Ворон медленно поднялся на ноги, подтягивая тяжёлые цепи и морщась. — Да, я виноват, но не в том, в чём меня обвиняют. Я не способствовал пороку, а лишь использовал его, чтобы наказать тех, кто одержим и помочь тем, что нуждается. Среди бедных тоже есть игроки, готовые оставить в таверне последнюю рубаху. Я всегда отпускал их с миром, не взяв и монеты. Я закрывал перед ними двери, чтобы не лишать последнего куска хлеба их семьи. Если вы думаете, что я богат, так у меня нет почти ничего. Даже плащ я покупал новый, когда на старом появлялись дыры. Я всё отдавал. Но если вы думаете, что я буду оправдываться, а тем более хвастать своими добрыми делами — ошибаетесь. Пусть они останутся известны лишь тем, кто должен о них знать, а моя смерть станет вечным укором осудившим меня. Люди смолкли, боясь что-то произнести. Но потом из медресе вышла Кесем Султан в сопровождении мужа и Госпожи Ягмур, жены Хана и их появление придало мужества. — Я имам мечети в Кадыкёе. В прошлом году неизвестный прислал нам камень и мрамор, чтобы на месте сожжённой пожаром деревянной мечети построить новую. Там было чёрное перо. Я сохранил его. — мужчина преклонных лет поднял руку, в которой было зажато оставленное на память свидетельство чуда. — Наша улица выгорела полностью. И тогда нам привезли продукты и одежду, а потом и стройматериалы. Каждый раз там было перо, по одному на каждую семью. — женщина и стоявшие вокруг неё с десяток человек подняли вверх руки, показывая что в них зажато. — Отравленная вода прошлой осенью в резервуарах… Три месяца нам привозили чистую… — Во время эпидемии оспы кто-то за неделю возвёл госпиталь на пустыре и мы смогли забрать всех заражённых из семей… — Падёж скота прошлым летом… Нам пригнали отару овец… — Ливни уничтожили весь урожай два года назад и нам привезли пшеницу, по два мешка на каждую семью… — Пожар в школе… — Обрушение в общественном хамаме… Лес рук вырос по всей площади, сотни чёрных перьев вздымались к небесам и колыхались на ветру, но истории чудесных спасений не прекращались. Каждый хотел рассказать свою, личную или одну на всех и чем больше голосов звучало, тем теплее становилось на душе Кузгуна. Он не зря прожил жизнь. Тут Вани Эфенди и другие улемы поняли, чего хотела добиться Кесем Султан, требуя публичного суда. Не один из них не смог бы приговорить к казни человека, всей душой болевшего за тех, кому в дом пришла беда. — Мы требуем отпустить Ворона! — крикнул Харун так громко, как только позволяли ему голосовые связки. — Свободу благодетелю с черными перьями! — подхватили все остальные. Шейх уль-ислам растерялся, оглядываясь по сторонам. Получается, это их попутал шайтан, закрыл глаза на правду? Все ждали от него окончательного вердикта, но было крайне нелегко признать свою ошибку и ошибку Вани Эфенди, который совсем сник и опустил голову. Кесем Султан бросила выжидательный взгляд на главу Духовного Совета, призывая сказать своё слово. — Наш Пророк, мир ему и благословение Аллаха, говорил: «Бойся Всевышнего и за всяким совершённым греховным деянием вслед совершай благой поступок, который сотрёт плохой», а также говорил «Того, кто избавит верующего от одной из печалей мира этого, Господь избавит от одной из печалей Судного дня». Никто не посмеет спорить с этими высказываниями. Аллах простит грешника, если он искупит свой грех добром к ближнему. Как же мы можем быть выше Всевышнего и сметь судить такого человека? И всё же он должен понести наказание в назидание. Какое — определит наш Правитель, наш Халиф, наместник Аллаха на земле на основании моей фетвы. До того дня следует держать Кузгуна взаперти под охраной. Решение шейха уль-ислам было встречено одобрительным гулом толпы. Их герой не будет казнён! А уж Хан поступит с ним по справедливости, сомневаться не приходилось. Дальше уже Хасан взял инициативу в свои руки, велев охране снять с Ворона кандалы и отвезти во дворец, передать в руки лекарей. Во всей суматохе происходящего Харун хотел быть ближе к брату, хотя понимал, что время правды ещё не настало. Чуть позже, наедине они смогут сказать друг другу все важные слова. В конце концов, он бросил попытки протиснуться ближе к заключённому, а вместо этого крепко обнял Бидан. Радовались и все остальные, особенно Нефес и Аслыхан, на глазах которой выступили слёзы счастья. Самое время было расходиться, но тут Нефес неожиданно схватилась за руку Демира, резко нагнувшись. — Что, что с ней брат? — Не знаю! — Демир схватил девушку двумя руками в тот момент, когда она обмякла и стала оседать на мощёную булыжником аллею. — Надо отнести её в дом родителей! Харун, Бидан, найдите срочно Кеманкеша, Кесем Султан и Ягмур! — он уже мало что соображал, когда расталкивая людей, бежал через всю площадь с Нефес на руках. Только после того как Ретимно и Ханья полностью перешли в руки венецианцев, шехзаде Ахмед смог воссоединиться со своим братом Сулейманом. Юноши, большую часть времени проводившие вдвоём, были неразлучны как никто другой. Всевышний уберёг младшего шехзаде от мучений, доставшихся старшему. Видимо именно так Дож хотел наказать Сулеймана за отказ сотрудничать и скрыто представлять интересы Венеции на османском троне. — Шехзаде в безопасности. Пора. — сказал Эзель Фазылу Ахмеду и тот согласился кивком головы. Когда стемнело, янычары, находившиеся в крепости и в лагере у её стен, были подняты по тревоге. Они схватили оружие и приготовились исполнять приказ своего Правителя. Далеко не все узнали в небольшой тёмной фигуре на вершине бастиона Сабионера живого Султана Мехмеда Хана, который прибыл, чтобы лично отдать приказ своим войнам. Снова бессонная ночь. Теперь уже в тревоге о Нефес. Кеманкеш расстегнул кафтан, пытаясь дышать полной грудью. Они вдвоём с женой нервно ждали известий в кабинете, в то время как Синем, Демир и Хасан находились в гостиной. — Дорогой, ты бы прилёг хотя бы на час. — Кесем видела, как переживает за младшую дочь отец и не знала, как его успокоить. — Почему эти женские дела решаются так долго? Ягмур ведь спасёт нашего внука? — На всё воля Всевышнего. Она молодая, ещё будут дети. Главное, чтобы с дочерью всё было хорошо. Мне совсем не нравится, что Нефес так долго не приходила в сознание. — Перенервничала. Вчера совсем не отдыхала. — Ты же знаешь, дело совсем не в этом. Близость к ней Демира, их ребёнок…- Кесем оговорилась и затихла, надеясь, что Кеманкеш пропустил последние слова мимо ушей, но он прекрасно всё расслышал. — Аллах! Ну что же это такое! Опять Демир! — глаза недобро вспыхнули, заставляя Султаншу сильно забеспокоиться. — Не надо, прошу! Не сейчас, пожалей своё сердце! — встала у дверей, преграждая дорогу. — И долго вы собирались скрывать от меня правду? Это же… Мы спасали зятя от Вани Эфенди, а дочь оказалась беременной от другого! Как так? Разве так я её воспитывал? Разве этому учил? Изменять мужу! — Кеманкеш раскраснелся и был готов дать Демиру взбучку. — Успокойся! Я всё расскажу, но только тогда, когда ты перестанешь кричать! — приложила все усилия, чтобы удержать его на одном месте, но это было не просто. — Кесем! Ну нельзя же покрывать это бесстыдство в нашей семье! Это неправильно! — Не правильно, говоришь? Забыл, что такое любить впервые в девятнадцать лет? Тебе напомнить про Дашери и про то, как на свет появился Хасан? Тоже мне, праведник нашёлся! Второй Вани Эфенди! Не позволю сейчас устраивать скандал! Тем более, что Демир ничего не знает. Пусть Нефес ему сообщит сама, если захочет! Это не наше дело! — Кесем не заметила, как разошлась, защищая дочь. Кеманкеш схватил её за запястья и крепко прижал к себе, ища успокоения в запахе исходившем от густых жёстких волос. — Ладно, довольно. Рассказывай и не смей больше лгать мужу! — грозно произнёс, но по глазам было видно, что запал прошёл, уступив место прежнему беспокойству за дочь. Атике проснулась среди ночи, какое-то беспокойство больно сжало грудь. Али крепко спал рядом, и она направилась в соседнюю комнату их нового дома, чтобы проверить Джемаля, оставленного на попечение няньки. Дверь, ведущая на балкон, была открыта настежь. — Эфнан! Почему здесь сквозняк? Моего сына продует! Эфнан! — потеребила в темноте девушку за плечо, но та не отзывалась. Пришлось сходить за свечой. И только при её свете Атике увидела, что горло девушки перерезано, а Джемаль бесследно исчез из колыбели.