Исцеляющие

Немолодая Султанша сидела и задумчиво расправляла складки на чёрном траурном платье, пытаясь привести путающиеся мысли в порядок. После визита гадалки Кесем потеряла последнюю надежду, что непонятная болезнь младшей дочери отступит сама собой и всё наладится. Нужно было принять какое-то решение и как всегда тяжесть этого бремени ложилась на её плечи. Кеманкеш, понимая состояние своей супруги, не покидал её надолго, стараясь окружить заботой и вниманием. Вот и сейчас он опустился на колени в кабинете их дома, согревая своими ладонями её холодные бледные пальцы и пытаясь рассуждать здраво. — Никогда не забуду, что мы пережили, когда Нефес пропала и все думали, что умерла. Не хочу испытать это вновь. Мы сильные, но у любого самого сильного человека существует предел прочности. Это то, чего не ты, не я больше не вынесем. — Я похоронила пятерых детей, Кеманкеш. Пятерых. Сегодня утром на могиле Атике я поклялась, что мои глаза никогда больше не увидят погребальных носилок, на которых лежит мой ребёнок, завёрнутый в белый саван. Из троих оставшихся дочерей я не отдам смерти ни одну. Переступлю через саму себя, пожертвую чем угодно, но не допущу. Клянусь, если бы не просьба Атике перед тем, как её сердце перестало биться, я бы сейчас сама вложила пистолет в руки того, кто отнимет мою жизнь и этим дарует свободу нашей Нефес. Если самоубийство не подходит, я бы наняла того, кто сделает это за меня. Кесем говорила страшные вещи, но Кеманкеш лишь молчал. Он и сам об этом думал накануне гибели падчерицы. Каждый родитель готов на это ради жизни своего ребёнка, если другого выхода нет. По глазам жена это поняла. — И ты тоже?! — Мы могли бы уйти вместе, держа за руку друг друга и нашу дочь. Но теперь есть Джемаль и данное тобой слово… — Если нужно сделать выбор, я выбираю Нефес. Даже если она никогда не простит меня за это. — сказала уверенным голосом. — У неё ещё будет шанс стать матерью и даже если нет… Мы столько любви в неё вложили, столько родительского тепла. Её руки, её уникальные способности, талант дарить жизнь другим… Она ведь как ангел-хранитель для всей семьи! Сколько раз спасала тебя, меня, Ягмур, Гевхерхан, Мехмеда… Только вот мою Атике не успела, потому что сама слегла. — Я тебя поддерживаю. Потеря не рождённого ребёнка — горе для дочери, но её гибель станет страшным ударом для всех нас. Мы ещё не знаем нашего внука, каким бы он родился и вырос, не прикипели к нему сердцем, тогда как наша добрая девочка — частичка души каждого, кто её знает и любит. Всевышний не должен покарать нас за такой выбор. Когда на чашах весов две жизни, нужно выбирать ту, что уже освещает своим светом дорогу многих людей. Думаю, что и её муж, и отец ребёнка, Демир, поддержали бы это решение. И всё же…может лучше спросить её саму, убедить, уговорить? Обмануть ведь не получится, Нефес всё знает лучше нас. — Боюсь, что она откажется прерывать беременность и тогда сделать это против её воли не будет никаких шансов. Я всё объясню ей после, когда уже ничего нельзя будет изменить. Пусть злится, пусть ненавидит меня, лишь бы продолжала жить. Я всё вынесу ради этого, всё стерплю. — Мы вместе вынесем…- Кеманкеш поднёс ладони своей Султанши к пересохшим губам. Итак, нелёгкий выбор был сделан, тяжёлое решение принято. Оставалось осуществить задуманное, но без помощи Ягмур это было невозможно. Как бы не хотели родители вовлекать в этот грех свою старшую дочь, другого пути не было. Наступление на оккупированный венецианцами Ретимно началось ещё до рассвета. Только-только дошедший до своего лагеря противник ещё не успел перевести дух, а уже нужно было отражать атаку османов. Фазыл Ахмед шёл на рискованный шаг, но дабы не дать Морозини время на раздумья, реализацию новых подлых и хитрых задумок, нельзя было медлить. Дон Франческо понимал, что дела плохи и его план по устранению Великого Визиря сорвался, а других ходов в запасе не было. Вместе с сотней своих воинов он ушёл в старую крепость, возвышавшуюся над берегом моря на самой оконечности города и оттуда продолжал командовать остальными войсками. Ему, как и в прошлый раз, скорее всего, предстояло бежать, но делать это как последний трус, раньше срока, венецианский военачальник не собирался. Небольшая шхуна была пришвартована за стенами крепости и могла быть использована только тогда, когда умрёт последняя надежда. В отличие от неприступной Кандии, крепость Ретимно отличалась скромными размерами и не давала защиты на длительное время, её оборона была почти бессмысленной, потому оставалось надеяться, что войны Светлейшей не подпустят врага слишком близко. С моря шло подкрепление, с кораблей, приплывавших в порт несколько раз в сутки на землю спускались сотни и тысячи новых воинов, выгружавших оружие, выкатывающих пушки и тяжёлые ядра к ним. Морозини знал, что османы тоже не сидят спустя рукава и укрепляют свои позиции, наращивают мощь. Очень не хотелось проигрывать и признавать, что все преимущества в твоих руках растаяли как дым из-за какой-то незначительной оплошности, мелкого недочёта. Лицо дона Франческо стало мертвенно бледным, когда на горизонте появилась флотилия парусных судов — османы собирались наступать и с суши, и с моря одновременно. В военной тактике Фазылу Ахмеду Кёпрюлю равных не было. Морозини открыл молитвенник и проверил своё тайное оружие, зажатое в углублении на месте вырезанных страниц. Он не исключал, что пуля, которую он аккуратно зарядил в пистолет, может вонзиться не только в тело врага, но и в его собственное. Кесем нашла Ягмур в своих бывших покоях. Молодая госпожа, так похожая на свою мать, также была облачена в траур и тяжело переживала утрату старшей сестры. Зеррин энергично передвигалась по комнате и радовалась, когда ей в руки попадался любой интересный предмет, до которого можно было дотянуться. Сейчас, например, она скидывала на пол все книги с нижнего ряда полки. Дерья суетилась вокруг девочки в то время, пока Ягмур кормила племянника. Джемаль хватался за грудь двумя ручками и умиротворённого посасывал, по несмышлености не зная, какая трагедия унесла жизни обоих его родителей. Султанша подсела к дочери на диван и провела по головке внука своей ладонью в чёрной кружевной перчатке. — Как он? — Хорошо. Поправляется. — Сестры Атике и Али нет, а их дети живут. Это ли не чудо? — Ягмур бросила нежный взгляд на свою дочку, с которой в полной мере познала счастье материнства. — Дети — наш смысл. Когда их теряешь, весь мир переворачивается. Не знаю, откуда у меня берутся силы дышать, но я всё ещё продолжаю это делать. — взяла на руки Джемаля, заснувшего после кормления. — Ты справишься, мама…- это был и вопрос, и утверждение одновременно. Ягмур никогда не видела в своей жизни другого такого человека, который был бы настолько силён духом. — Ради тебя, ради Гевхерхан, ради Нефес, ради моих внуков… С помощью Аллаха когда-нибудь немного стихнет и эта боль. Пока ещё невыносимо… — Считаю, что вы с папой уже можете забрать Джемаля, если ещё не передумали. — Нет. Моя уверенность крепка как никогда. Сегодня Озгюр перевезёт наши вещи домой из гостевого павильона дворца. В нашем присутствии здесь больше нет необходимости. Нужно ещё найти кормилицу и няню для внука. Надеюсь, скоро мужчины вернутся с Крита с победой, тогда и вы снова будете рядом. Я вижу, ты справляешься с ролью госпожи Топкапы. — Вполне. Я унаследовала от тебя не только внешность, но и упорство. А иногда и упрямство. — Ты была бы очень хорошей Султаншей, но я тебе этого не желаю, дорогая. У власти горький вкус, а жизнь жены Султана наполнена не только праздностью и роскошью, но бесконечной ревностью того, с кем каждая девушка мечтает разделить ложе. — Я бы не смогла, клянусь. Убила бы их всех! И Эзеля в первую очередь! — Мне тоже так казалось. В результате я получила душевную травму на всю оставшуюся жизнь, которая тревожит меня и по сей день. — Кесем поправила одеяло Джемаля, слегка касаясь нежной кожи щёк. Устало и натянуто улыбнулась уголками губ, положила мальчика в колыбель. — Ты ведь хочешь мне ещё что-то сказать? — догадалась Ягмур по нерешительности в лице матери. — Скорее попросить. Мне нужен отвар, прерывающий беременность. — Зачем?! Только не говори, что… — У меня нет другого выбора, милая. Пусть этот грех ляжет на мои плечи тяжёлым грузом, но я спасу Нефес. Гадалка сказала, если ребёнка не будет, у твоей сестры появится шанс выжить. Не хочу увидеть, как она угаснет на наших глазах, как тонкая свеча на ветру. Если мы промедлим, никого не успеем спасти. — Мама, я даже не знаю… — Прости, что впутываю тебя в это дело, но больше некому довериться. Просто завтра утром привези домой то, что я у тебя прошу. И останься рядом, когда всё произойдёт, Нефес понадобится твоя помощь. Проходя по коридорам гарема, Кесем заметила старого доброго Хаджи, который был счастлив, время от времени забываясь и блуждая в своём радужном мире. — Моя Султанша, вы сильно изменились с утра! Что заставило лечь седину на ваши прекрасные волосы всего за несколько часов? — непонимающе склонил голову. — Хаджи! Ты опять перепутал меня с Ягмур. — Как можно?! Она же такая маленькая! Только ходить научилась. Но всё же мы нашли общий язык! Ещё немного и ваша дочь запомнит моё имя. — Дорогой мой друг, пойдём в беседку. Я так соскучилась по тебе. Мне тебя очень не хватало. Они сидели сначала молча, потягивая крепкий чай из стеклянных небольших стаканчиков, потом стали говорить обо всём на свете. В голове аги настоящее было туго переплетено с прошлым, за несколько минут он совершал путешествие длиною в пятьдесят лет и радовался этому словно малый ребёнок. Потом, однако, стал очень серьёзным и с тоской произнёс: — Маленькая белокурая Султанша ведь больше не придёт? — К сожалению…- глаза Кесем снова наполнились слезами и, как и много лет назад, верный слуга и добрый друг протянул своей госпоже платок. После кровопролитной ночной битвы, оборона венецианцев пала. Янычары ворвались в крепость Ретимно на рассвете, расчищая путь Фазылу Ахмеду и Эзелю. Мехмед по сильному настоянию Великого Визиря остался под охраной в шатре за пределами города, там сейчас было менее опасно. — Где он? — темноволосый статный мужчина оголил меч, в запале готовый поразить давнего соперника. — Здесь никого! — отвечали войны, обыскивая помещение за помещением. Они с Эзелем застали Морозини за попыткой перелезть через высокую стену, отделявшую крепость от моря. Хватило несколько движений, чтобы венецианец оказался спиной на траве. Сопротивлялся, ударил по ногам и чуть выше, но Фазыл Ахмед вновь положил его на лопатки, а затем поставил подошву своего мощного сапога ему на грудь и с силой надавил. — Вот и всё, дон Франческо! Твоя игра закончена. — Ну же! Чего медлишь? Всади свой меч в мою грудь! — капли пота катились с грязного лба на критскую землю. — Ты действительно хочешь этого? — задумался. — Ну уж нет! Я передумал. Вернёшься домой с позором, не получив и клочка этого острова. Пусть все знают, что те, кто молятся Аллаху и чтут пророка Мухаммеда, мир ему, не варвары. Знаю, как тяжела будет для тебя горечь поражения, так живи же с ней долго и мучительно! А Дожу передай, чтобы не смел больше вставать у нас на пути. Если повезёт, тебя не казнят, Морозини. Сгниёшь в тюрьме или умрёшь от запоя в каком-нибудь грязном кабаке. — Мне не нужно от тебя милости! Руби! Руби, я сказал! — Фазыл Ахмед убрал ступню с груди венецианца и заметил, как тот потянулся к кафтану, извлекая уже хорошо известный молитвенник с «секретом! Но воспользоваться им не успел, его связали. — Мы оставим тебе кое-что на долгую память, Морозини. Как ты оставил распятие на груди моего брата Сулеймана, так и мы выжжем символ нашей веры на твоём теле. — крикнул Эзель и опустил в разведённый костёр большое металлическое клеймо. Янычары стащили с сопротивляющегося мужчины кольчугу и кафтан, оголив могучий торс. Четверо держали его за руки и за ноги, когда наследник династии припечатал на животе огромную звезду и полумесяц. Запахло палёной кожей и кровью, Морозини взвыл от боли и притих, негромко посыпая проклятьями своих врагов. Измученного, но живого венецианского военачальника скинули в море за крепостной стеной. — Думаешь, выживет? — спросил Эзель. — Даже не сомневаюсь. Собаки так быстро не дохнут. Опечаленная Гевхерхан не могла найти себе места. Всё случившееся с Атике никак не выходило из головы. Рядом были Баязид и Исмихан, заботливо крутился вокруг Мустафа, старавшийся при каждом удобном случае обнять и поцеловать мать. — Я уже не маленький, всё понимаю. Тётя покинула нас, и ты грустишь. — Мой добрый взрослый сынок. — Султанша взъерошила кучерявые волосы семилетнего мальчика, росшего удивительно рассудительным и внимательным. — Скоро придёт папа и у нас с Омером будет для вас сюрприз. Мы хотели показать позже, но мне кажется, сейчас будет в самый раз. Может моя мамочка перестанет плакать. — убежал, оставив Гевхерхан в недоумении. Позже они всей семьёй собрались в гостиной. Исмихан бросала нежные взгляды на своего будущего мужа и с нетерпением ожидала, что же придумали мальчишки, сильно сдружившиеся в последнее время. Сибель крутилась на руках своего отца в то время как Гевхерхан положила Хасана голову на плечо. Мустафа и Омер вывели нарядно одетого малыша Тахира, приподнимая за руки с двух сторон. В этом не было ничего удивительного. С тех пор как дедушка Кеманкеш показал внуку, как научить младшего брата ходить, это стало основной заботой мальчика. Удивление наступило позже, когда Тахира поставили на пол и отпустили. Ребёнок, ещё не так давно с трудом сидевший и ползавший, сделал несколько самостоятельных шагов по направлению к родителям. Гевхерхан расплакалась и протянула к нему свои нежные материнские руки. Не мог остаться в стороне и Хасан, отпустивший дочку и раскрывший объятия для младшего сына. Малыш беззаботно, от души заливался смехом и делал свои первые шаги в жизни, такие важные, такие сложные. Когда он сам дошёл до отца и матери, они с любовью прижали его к себе, не веря счастью. — Машшалах! — закричал Хасан. Было время, когда он уже отчаялся увидеть это и готовился к худшему, но лечение Ягмур и Нефес, молитвы и забота всей семьи сотворили чудо. — Спасибо тебе, Мустафа, сын мой! И тебе, Омер! — обнял за плечи детей, как только смог оторваться от Тахира. — Дедушка сказал, что если он научится ходить, обязательно станет великим воином! Вот я и старался! Братик вырастет и ещё всех нас защитит, вот увидите! Невыносимая боль после страшного горя немного отпустила. Благодаря детям, их успехам и надеждам, хотелось бороться и продолжать жить. Погружаясь в очередной сон, Нефес ещё не знала, что ждёт её утром. Между тем всё тело ломило, как при сильной простуде, а к горлу то и дело подступала тошнота при виде любой пищи. Она ощущала невероятную слабость в руках, ногах, спине будто бы за короткое время из молодой физически здоровой девушки превратилась в дряхлеющую обессилевшую старуху. Родители почему-то не заходили в её комнату намеренно, хотя она чувствовала, что ни здесь, в доме. Наведывались лишь Синем и Чичек, как и раньше. «С мамой всё хорошо?» — Да, не переживай. Ей просто нужно отдохнуть, прийти в себя. Завтра и она, и твой отец, обязательно тебя навестят. — успокаивала Синем, когда принесла бульон поздно вечером. Оставалось только погрузиться в очередные сновидения, ставшие единственной отдушиной. Она хотела снова и снова видеть своего маленького друга, облегчавшего её страдания, но сегодня почему-то бродила одна по пустому дому Кёпрюлю, мальчика нигде не было. — Малыш, где ты? — искала в каждой комнате и не находила. — Альтан! Это я, Нефес, выйди ко мне. — тишина. В самой дальней комнате горел свет, слышались голоса. Она беззвучно вошла и встала у окна, но кажется, её никто не заметил. — Папа? Мама? Альтан? — обратилась к хорошо знакомым близким людям, они не отозвались, даже не повернули головы, будто не слышали и не видели. — Я принёс тебе подарок ко дню рождения, мой лучик. — Кеманкеш протянул коробку, и они втроём начали её распаковывать. — Ух ты! — загорелись восторгом тёмные как ночь глаза ребёнка. Он извлекал из упаковки содержимое и, казалось, был готов подпрыгнуть от радости. Родители печально посмотрели друг на друга, а Нефес вспомнила как когда-то в детстве также реагировала на подарки. Там, в коробке, было всё то, чему и её когда-то заставляло чувствовать себя самой счастливой: краски, кисти, грифели, чернильницы, плотные листы лощёной бумаги. Альтан был точно таким же, как и она. — Тебе нравится? — поинтересовалась Кесем. — Конечно, бабушка. — внутри у Нефес что-то больно заныло от этого диалога. — Вы останетесь на праздничный ужин? Папа очень хотел, чтобы вы остались. — Нет, мой лучик. Сегодня для нас печальный день. Мы должны навестить твою маму. — А мне с вами можно? — отложил подарки. — Нет, радость моя. В другой раз, когда ты немного подрастёшь. Кладбище — не место для маленьких детей. Наша Нефес, твоя мама, и так всегда рядом с тобой. — Я знаю, она приходит ко мне иногда, учит рисовать. Девушка попятилась назад в недоумении. Эти трое говорили о ней. О ней, которая умерла. Стакан с губительным отваром для новой, только-только зародившейся жизни стоял на столе. Все боялись прикоснуться к нему. Не Ягмур, не Кеманкеш, не Синем не смели брать его в руки и отводили печальный взгляд. И тогда Кесем взяла эту миссию на себя. Тяжело вздохнув, вошла в комнату только что проснувшейся дочери и села на краю кровати. — Я принесла тебе…выпей…это поможет…потом станет легче. — воспоминания уносили Султаншу в далёкое прошлое. Точно такой же стакан вложила в её руки однажды Фериха. Страшно подумать, что бы было, выпей она тогда его содержимое. Ягмур сейчас не было бы на этом свете. Да и на рождение Нефес она тоже вряд ли бы согласилась, если бы вообще смогла забеременеть после всего. А вот Гевхерхан решилась и как тогда она её стыдила, как ругала! Чтобы сейчас вот так просто взять и принести смертоносный напиток другой своей любимой дочери. Девушка протянула руку, ни капли не сомневаясь в своей матери, в её намерениях, но отчего-то всё же медлила. — Пей же! Пей! — Кесем не смогла выдержать и отвернула лицо к окну, еле сдерживая себя. Нефес, почувствовала неладное и поставила стакан на столик у кровати. Нащупала рядом с собой, у соседней подушки листок бумаги и грифель и стала писать. «Я знаю, что умру, если мой сын родится, но всё равно не готова обменять его жизнь на свою. После того, как я смотрела ему в глаза, говорила с ним, никто не заставит меня отказаться от ребёнка». — А ты думаешь, что я могу отказаться от тебя? Или папа? Что с нами будет, когда ты оставишь нас? — закричала. — Что будет со всеми теми, кто любит тебя? С Демиром? С Кузгуном? С твоими сёстрами и братом? Ты думала об этом? Если уже почувствовала себя матерью, должна понимать меня и тот ад, что сейчас творится в моей душе! Я только что похоронила твою сестру, и ты предлагаешь мне смириться с ещё одной страшной утратой? — уже не сдерживала себя, не могла. Слёзы градом катились по щекам, падая на руки и на чёрное платье. Нефес была в смятении, прекрасно понимая доводы матери, но и не в силах побороть в себе возникшие сильные чувства к ребёнку. Она аккуратно привстала, подвинулась к Кесем и крепко обняла за плечи, обхватив двумя руками, как в детстве. — Что ты делаешь со мной, дочка? Зачем режешь без ножа и без того истерзанное сердце? Услышав крики жены, Кеманкеш ворвался в покои, а за ним и встревоженная Ягмур. Поняв, что ничего не произошло, они и обрадовались, и огорчились одновременно. — Аллах! Что же это такое? Как нам пережить всё это? — опустился рядом и заключил в объятия своих любимых женщин. Ягмур устроилась тут же, четвёртой, утешая и мать, и сестру одновременно. Когда время слёз закончилось, пришло время принять решение и теперь оно было за Нефес. «Ему сейчас шесть недель. Если до десяти недель чуда не случится, я выпью отвар. Обещаю. Клянусь». В заточенье у Ворона было много времени, чтобы подумать о будущем. Он задумчиво ходил по темнице туда-сюда, не находя ответов на многие свои вопросы. Что с ними всеми будет дальше? C Нефес, Аслыхан, Демиром, с ним самим в конце концов? Как разрубить этот тугой узел, где жизнь каждого связана с тем, кого он не любит, не может любить? Двери подземелья лязгнули и послышались торопливые шаги. Уже по поступи, лёгкой, но отчётливой и бодрой, Кузгун знал, что его пришёл навестить молодой мужчина. — Демир? — спросил, немало удивившись такому визиту. — Неожиданно, правда? — Есть немного. Что-то с Нефес? Или… — И с ней тоже. Но прежде я хочу поговорить об Аслыхан. — Жаль, что она обманула меня… — Моя сестра хорошая девушка, добрая, чистая, честная. Если где-то и умолчала про наше родство, то не со зла. Да, я просил её пару раз узнать о Нефес, ведь сам не мог прийти в ваш дом, но потом…мне кажется, что она влюбилась в тебя. Я заметил, когда мы по всему Стамбулу искали людей, готовых помочь на суде, а вот теперь окончательно убедился. Ты ранил её своими словами, она этого не заслужила. — Согласен. Возможно, перегнул палку. Но я не терплю обмана, не люблю, когда притворяются! Так мало искренности было в отношении людей по отношению ко мне, хочется верить, что хоть кто-то может питать к изуродованному калеке добрые чувства, не лгать, не пытаться воспользоваться моей добротой в корыстных целях. — Ты герой для нас всех, не скромничай. — Да уж… Герой… Попроси сестру, пусть придёт, хочу извиниться за резкость. — Попробую. Только не позволяй себе лишнего, она порядочная девушка, а ты женат. — Кузгун ухмыльнулся, вспоминая о вольных отношениях своей жены и Демира. Тем не менее, когда речь шла о сестре, всё кардинально менялось. — Эзель выпустит тебя на свободу, когда вернётся, я верю. И тогда ты сможешь помочь Нефес. Она нуждается в поддержке, в заботе, в любви… — последние слова непросто дались Демиру, но в душе он уже смирился с тем, что его воссоединение с любимой если и случится когда-нибудь, то не скоро. Прежде она должна стать матерью и окончательно выздороветь. — С ней совсем всё плохо, да? Она не приходит и даже не пишет. — Плохо. Я кусаю локти, но ничего не могу сделать. Да и не должен, не имею права. У вас ведь семья, ребёнок… Я почему-то всё время вижу его во сне. Мальчик подходит ко мне, дёргает за рукав и просит — «помоги», а я не могу. Кузгун видел, как Демир удручён. Они все четверо, вместе с Нефес и Аслыхан оказались заложниками непростой ситуации, выхода из которой не было видно. — Ладно, так и быть, я расскажу тебе кое-что, но только если ты пообещаешь, что будешь вести себя как взрослый зрелый мужчина, будешь в первую очередь думать не о себе и не о своих чувствах, а о Нефес. — Клянусь. — Подозреваю, что эти сны снятся тебе неспроста. Я не знаю, что ты будешь делать, но нужно действовать. Спаси Нефес и своего ребёнка. В ночной тишине просторных покоев можно было услышать дыхание троих. Мальчик крепко спал посередине широкой кровати, поджав к своей груди маленькие кулачки. В свете единственной тлеющей свечи Кесем пыталась разглядеть в ребёнке черты покойной дочери, но пока это было сложно. В тот день, когда Джемаль родился, она подметила, что этот внук не похож на всех остальных внешне, особенный. Тогда она ещё не знала, что этому малышу предстоит стать важной частью их с Кеманкешем жизни. Сложно было принять свою ответственность, в столь преклонном возрасте став не только бабушкой, но отчасти и матерью. Она поправила одеяльце и только сейчас заметила, что её дремлющий супруг держится рукой за ножку Джемаля. Много лет назад, когда они брали в свою кровать Нефес, Кеманкеш делал точно также, боясь пропустить момент, когда дочка проснётся. Прирождённый идеальный отец и дед, оставался таковым, несмотря на прожитые годы. Не спалось. Султанша тихо встала, накинула халат и вышла из душных покоев на просторный балкон, где уже ощущалась приятная прохлада июньской ночи, смешанная с ароматами распускающихся роз и легким ветерком, долетавшим с Босфора. На площади Султанахмет, той её части, что прилегала к Айя Софии и хорошо просматривалась из дома, было пустынно. Лишь пьяные гуляки, возвращающиеся из таверны, да крик чаек нарушали тишину. Одна из них, крупная, с белой грудью и длинным изящным клювом, села на перила балкона и не боясь присутствия человека, стала медленно расхаживать туда-сюда. Тонкий платок опустился на плечи, и родные руки сзади заключили её в свои нежные объятья. Кесем почувствовала, как дыханье Кеманкеша делает горячей кожу на макушке её головы. — Становится ветрено, не хочу, чтобы тебя продуло. — Ибрагим любил голубей и сразу после его смерти они часто ко мне прилетали и садились рядом. Атике же с детства восторгалась грациозностью и настойчивостью чаек. Мне пришлось даже попросить прикормить одну, чтобы она парила вблизи дворцового сада. — бросила взгляд на большую птицу, которая так и не собиралась никуда улетать и смотрела на супругов парой чёрных пронзительных глаз. Потом рядом села ещё одна птица, покрупней и потемней первой, покровительственно подняв крылья. — Али был мне как сын, как младший брат. Я помню тот день, когда он впервые переступил порог этого дома, как они с Гюнеш и Эбру стали фактически членами семьи. В самые трудные годы он каждый вечер зажигал огни в базилике-цистерне и освещал твою дорогу от Топкапы ко мне и нашим детям. Столько всего было пройдено вместе, целая жизнь. Я не знаю, хватит ли у меня сил и времени, но хочу отблагодарить его за всё добро, пусть и посмертно. Теперь его сын станет моим. — Ты не боишься? — Конечно боюсь. Но те написанные Нефес слова дают мне надежду. Ты знаешь, я люблю всех своих внуков, стараюсь участвовать в их жизни, но это не одно и то же, когда ты становишься главным человеком, мужчиной в жизни ребёнка. Его нужно не просто любить, баловать, время от времени давать советы, но и воспитывать день за днём, прививать традиции, учить быть честным и справедливым, поступать по совести. — Дети растут на примере взрослых, а ты лучший из примеров. Пусть Аллах пошлёт тебе долгих лет жизни и здоровья. Теперь нам нужно держаться хотя бы шестнадцать лет. — Пусть нам пошлёт, любовь моя, нам… — ещё крепче прижал Кесем к себе и почувствовал благодать от единения их тел и душ. Две большие чайки оттолкнулись лапами от перил, взмыли в небо и с криком растаяли в непроглядной темноте.