***
«Я давно задавалась одним вопросом…» Эхо отзывалось в сознании одинокого волка, будто вой ветра как отголосок вернувшегося прошлого лишь мутными воспоминаниями. Близились холода, и осень расстилала по земле золотистые ковры. Здесь очень быстро опускалась температура, и сырая погода вовсе не была на пользу. Эхо продолжало гласить: «Меня сравнивают с двумя личностями… Одну из которых я ненавижу, другой же я не знаю, но факт того, что эта личность связана с нацистской Германией — меня никак не прельщает…» Окружающие звуки переставали иметь значимость, а становились лишь приглушёнными отголосками какой-то чуждой и незнакомой жизни. «Кто я? Что я значу для жизни? Чьи грехи я искупаю? Искупаю ли я? Либо же моё существование и есть один сплошной грех… Либо же я обречённая душа, никому не нужная ни сверху, ни снизу.» Темень подступала слишком быстро. Осень забирала с собой и тёплые дни, прятала солнечные лучи за чёрными тучами в обмен на колючие ледяные капли дождя. «Так кто же я?..»***
— Тётя Лена! С добрым утром! — детский голосок разбудил немку, что пряталась под одеялом и подушками, едва слышно простонав. Фрау попыталась тщетно сдёрнуть с себя подушку и подняться, но взвалившаяся куча буквально прижала её к кровати. После нескольких попыток она когтями зацепилась за край и стащила тяжёлую вещь с себя, спросонья посмотрев на Сашу с тарелочкой в руках. Первое на что она обратила внимание — это перепачканное лицо в саже. В принципе, ничего не изменилось: сажа и Саша — это два неразлучных понятия, ибо нельзя представить Сашу без сажи и сажу без Саши. Елена даже не удивилась этому, правда на кухню заходить ей было страшно, ибо столб дыма, исходящий из тарелки, заполонял комнату смердящим запахом горелого. Блондинка приподнялась на локте прищуренным глазом, прижатым после долгого отлёживания на одной половине лица, что раскрыть его полностью поначалу было трудно, попыталась рассмотреть содержимое в тарелке. Она долго пальцами тёрла глаза, но ничего кроме двух обугленных кирпичиков не увидела. — Это тосты… Они немного подгорели. — «Немного», — процитировала немка, поднимаясь с кровати. Сашенька держала эту несчастную тарелку и не знала, куда ей деться. Она переминалась с ножки на ножку, застенчиво глядя на неудавшееся кулинарное произведение искусства. Ли взяла у неё тарелку, босыми ногами пошагав на кухню, нежно поскрипывая отсыревшими половицами. А запах так и распространялся по всей округе, что ничего нельзя было разглядеть. Обмахнувшись, пару раз кашлянув, женщина взяла кухонное полотенце, махая им из стороны в стороны, открывая скрипучую форточку. Саша выбежала следом, встав у порога. Провинившийся котёнок с каким-то испугом пытался отыскать опекуншу за неким «туманом», где виднелся лишь её силуэт. — Вытяжки нет… — слышалось бормотание за пеленой. — Я всё испортила… Услышав расстроенный голос, Елена перестала обмахиваться, задержав свой взгляд на малышке. — Знаешь, я удивилась, как меня не пробудила эта вонь раньше твоего прихода, — она вздохнула, подходя ближе к ребёнку, чтобы сесть на корточки. — Главное — это внимание, — спокойным тоном начала она, касаясь плеча. — А готовить я тебя научу. — Правда? — шоколадные глазки Саши засияли от восторга. — И я больше не спалю кухню?! Женщина рассмеялась, поднимаясь, чтобы осмотреть результат Сашенькиных стараний. — Не зря я тебя «Сажей» назвала. Она продолжила обмахиваться, ожидая, когда вся гарь выветрится.***
Джеймс не заходил к Елене около нескольких недель, «стараясь сохранить облик детектива». Она это прекрасно понимала, но временами ожидание выводило её и заставляло испытывать тоску по человеку, сделавшего из неё человека. А вот дети, как важный механизм, запускали в ней эти человеческие качества. У неё была прекрасная возможность подумать о чём-то, пока никого не было рядом. Хотя и присутствие маленького чада особо не мешало ей. Ей нравилась мысль о том, что она не чувствовала себя вечно одинокой, и постоянное безумие, расползающееся по всей душе, её более не отвлекало. На протяжении нескольких недель она думала об упоминании той самой «Фрау Шварц». Это имя она слышала два раза… И первое упоминание о ней было столь настойчивым, будто бы они — один человек. Люди бывают похожими друг на друга, но не настолько же… Её мама, несомненно, была свидетелем падения Германии как нацистского государства и должна была что-то знать об этой личности. Печален лишь тот факт, что ни историй от матери, ни рассказов о себе она так и не услышала… Единственная информация о том, что она состояла в молодёжной организации НСДАП или же Гитлерюгенд (если быть точнее, то в женском подразделении), ни капли не удовлетворяла её любопытство. Фрау опиралась о свой подоконник и мирно курила сигарету, пуская клубы дыма в окно. Саша занималась своими делами, находясь в комнате по соседству. Возможно ли было найти ответ? Она не знала. Но эта крайняя озабоченность заставила женщину позабыть о том, что сигарета постепенно испепелялась и уменьшалась в размерах, что курить было неудобно… Опомнилась она лишь тогда, когда случайно сместила палец на тлеющий конец и выронила бычок, моментально придавив его к полу. Ли вздохнула, услышав детский голосок на фоне, что приближался к ней и задал какой-то вопрос, который она благополучно пропустила мимо ушей. — Ты что-то спрашивала? — очнулась фрау, держа в руке окурок. — Там дождь закончился. Пойдём гулять? Блондинка застыла, уложив отход в пепельницу, и вполоборота взглянула на девочку. — Раз тебе хочется… — усмехнувшись, Елена обошла девочку, растрепав её неряшливые волосы, и принялась одеваться.***
Они шли по лесной чаще, наблюдая золотистые макушки высоких деревьев. Их маршрут был хаотичен, переменчив, как погода в раннюю осень. Елена краем глаза наблюдала за носящимся ребёнком, пародирующим самолётик. Её беззаботность умиляла женщину, и она невольно улыбалась, даже посмеивалась. Но душа не лежала на месте… Их беспорядочные походы вывели к чистому полю за пределами Нойштадта. Когда они увидели двухэтажный домик, выполненный по немецкому образцу, Ли моментально остановилась, осматриваясь по сторонам. — Дом с привидениями! — воскликнула Саша, сбивая опекуншу с мыслей. Елена ничего не ответила непоседливой девочке, что прибежала к её ногам. К лицу подступило заметное напряжение, будто бы этот дом зазывал её к себе… «Почему родительский дом вызывает столь неприятное ощущение?» Ли пошла вперёд, глядя исключительно на ветхую конструкцию. Она никогда не любила этот очаг, но при этом вернулась к нему снова. Признаться честно, Ли периодически натыкалась на него и до единственного случая, когда она утеряла самоконтроль. — Мы идём туда? Фрау ничего не ответила…***
— Малютка Ли… Сиди ровно и не двигайся. У тебя густые и непослушные волосы… Мягкий голос молодой женщины раздался, как гром среди ясного неба. Либо это был шелест крыльев мотылька… — Ну мама! — капризно взвыла девочка, ерзая на стуле с плюшевым медведем в руках, переданным ей по наследству от бабушки, которая, увы, так и не застала рождения столь одарённой внучки. Её пшеничные волосы и впрямь были неукротимыми, что даже кудри выпрямить было бы легче… Какие они тяжёлые. — Потерпи ещё, милая. Смех щекотал слух, что трёхлетняя девочка невольно успокаивалась, крепче сжимая игрушку. — Ты будущая леди, моя надежда и опора, Ли… — после недолгого молчания продолжил голос. — Никогда не повторяй чужих ошибок… Ни ошибок своей тёти, ни моих ошибок в том числе. Последнюю фразу женщина произнесла со вздохом, заставив девочку обернуться и спросить: — А в чём ошиблась моя тётя?.. Голубоглазая арийка посмотрела на свою дочь и грустно улыбнулась. — Она связалась не с теми людьми и стала плохой тётей… — Плохой тётей? — удивилась малышка. — Плохой хорошей тётей, а также хорошей сестрой… Ты на неё очень похожа… — Я не плохая тётя! — запротестовала девочка. — Я хочу быть хорошей и помогать людям! Я хочу быть врачом, как ты! Женщина рассмеялась от души, заплетая два тонких хвостика, оставляя часть волос распущенными. — Нет, Елена, ты не плохая девочка. Ты заботливая девочка… Это у нас в крови: оберегать тех, кто тебе дорог. — Так что такого сделала моя тётя? Женщина замолчала, уставившись в пустоту, но чтобы не заставлять дитя долго ждать, она обратила свой взор на два больших любопытных глазика и поцеловала ту в макушку. — Когда ты вырастешь, ты достанешь из моего шкафа один тайничок. Там ты найдёшь ответ. — Так нечестно! Я хочу знать сейчас! — Я даже не знаю, на кого ты больше похожа… На своего отца характером или на свою тётю внешностью и характером… Такое чувство, будто она тебя рожала, а не я. — Я не папа! Женщина опомнилась, прервав свои рассуждения вслух, и поспешила успокоить малютку: — Ты энергичная, как он, но твой характер не имеет ничего общего с его тяжёлой натурой, родная. За это можешь не переживать. Наши гены перебороли. Ли довольно заулыбалась, услышав желанный ответ. Она вновь обустроилась на табуреточке, ожидая, пока мать закончит с укрощением её волос.***
Елена не заметила, как подошла к покорёженным дверям, толкнув их лёгким движением руки. Саша обеспокоено выглядывала из-за спины, цепляясь в край плаща опекунши. — Ты так и не ответила, что это за дом… Немка дрогнула, повернувшись к девочке с растерянным видом, и вновь обратила свой взор на не изменившуюся обстановку дома. — Это мой домик детства. Наступила неловкая тишина, заставляя ту взглянуть на малютку ещё раз. Саша недоверчиво смотрела на фрау, пытаясь прознать, что это не выдумки. — А почему он такой страшный? — Потому что он нежилой. — А почему его не разграбили? — Видимо он настолько страшный. — А почему копоть на стенах? — А почему ты задаёшь столько вопросов? Саша замолчала и неловко потупилась. — А можно последний вопрос? — Ты уже задала его. — Вопрос про вопрос не считается. — Ладно, валяй, — отрезала Елена, пригибаясь, чтобы беспрепятственно войти внутрь и осмотреться. — Почему ты заходишь в свой дом так, будто это не твой дом? Фрау застыла и повернулась, хлопнув пару раз ресницами. — Ну, это не мой дом… — Ты же минуту назад сказала, что это твой дом. — Это мой дом детства. Сейчас же я не ребёнок. — Если это твой дом детства, он по-любому остаётся твоим. — Не-а. — Почему? — Потому что я в нём больше не живу. — А почему ты в нём больше не живёшь? — Ты два вопроса назад обещала последний вопрос. — Хорошо, этот точно последний. — Потому что я ненавидела этот дом с детства из-за его странной конструкции, да и от него веяло чем-то нехорошим и паранормальным, — Ли вздохнула, огладив полочку, чтобы смахнуть частицы пыли. — Поэтому я не жалею, что не стала тут жить. Но захожу сюда, так как это частичка утраченного детства… К тому же… — она прервалась, осмотрев отсыревший потолок. — Я ищу ответы на оставшиеся вопросы. — Вроде того, откуда копоть на стенах? — На этот вопрос ответят лишь звёзды. — Какие звёзды? — Ещё вопросы? — Ай… Ли посмеялась и продолжила в тишине осматривать гостиную, попутно слушая шаркающую походку девочки, следовавшей за ней. Она заметно хмурила брови, ощущая присутствие кого-то ещё, помимо них двоих. Лёгкий сквозняк мог качать занавески и свист ветра через щели в рамах навевал призрачную обстановку и какое-то беспокойство, сохранявшееся в изуродованном доме. На улице казалось теплее, чем здесь. Такое часто бывает. Она чувствовала здесь прошедшую жизнь. Ощущение того, что она слышала голоса, видела тени на стенах… Всё это из-за странной духоты и незнакомых запахов… Здесь жило что-то ещё, хоть Ли и не верила в привидений Однако где гарантия, что всего этого в самом деле нет? В это время снова пошёл дождь, из-за этого крыша в нескольких местах протекала. Звуки капель отбивали одинокую музыку о треснувшие дощечки пола, распадаясь на более мелкие частицы. Она слышала струны гитар или же видела как сами по себе ходили клавиши пианино… Всё прекратилось в тот же миг, когда её окликнула Саша. — Тётя Лена! Тут мышь умерла… Елена вздохнула, поворачиваясь к малышке. Сопровождавшийся концерт в её голове затих, давая свободу воцарившейся вновь тишине. Почему-то эта атмосфера кружила голову только ей, но никак не действовала на других. «Какой запах… Запах копоти и гнилой плоти…» Помутневшим взглядом она осмотрела стены ещё раз, подходя к девочке, стоявшей подле трупа несчастной мыши. Мышь пахла не очень хорошо… Но это совершенно другой запах, добавившийся к основной композиции. Сморщившись, фрау взяла ребёнка за локоть и повела за собой, дабы та не засматривалась на мерзкие вещи. «Я слышу гул… Будто бы дом пытается говорить со мной… Я сошла с ума?» Ли остановилась на пересечении кухни и гостиной, прищуриваясь… Ей казалось, что по стенам ползли силуэты, уже ранее знакомые ей.***
— Верни мне эти листки! — раздался рёв мужчины, а затем биение стекла об стену и звуки разбросанной мебели по кухни. — Я отказываюсь это делать… — женский голос пытался сохранять спокойствие, но вздрагивал от любого шороха и громыхания. — Да кто ты такая?! Ты всего лишь баба! Твоего слова тут вообще никто не просил вставлять! Ты должна была дать мне подписать эти документы! — Я ничего не должна тебе давать подписывать… Я пытаюсь спасти наше благополучие от нехороших людей. Вольф, пойми, они похожи на мошенников, они могут запросто- — Послушай, женщина! Ты в этом доме ничего не решаешь! Ты смеешь мне перечить и не слушать меня! Ты запрещаешь мне пить, когда я хочу, теперь ты запрещаешь мне заключать выгодные сделки! — Вольф, у нас растёт дочь… Она не должна видеть всего этого! — Твоя дочь только и делает, так это таскается хвостом за тобой и боится на шаг отойти! Малютка Ли стояла перед кухней и сжимала игрушку в руках, наблюдая разруху и погром вокруг её родителей. Мама пыталась сохранять стойкость, чтобы девочка чувствовала себя в безопасности и защищённой. Хоть она и сжимала руки в кулаки, глядя прямиком в колючие глаза мужчины с каштановыми волосами и бакенбардами. — Ты, как твоя чёртова сестра… Ни продыху, ничего! Посмотришь не так в её сторону — ты для неё враг номер один. — Не трогай мою сестру… — И если бы она знала твоё мнение по-поводу всего этого-! — Она знает моё мнение, — перебила его женщина. — И поверь: любить страну не значит уважать свою власть. Мужчина нахмурил брови сильнее и поспешил замахнуться, но она остановила его словом: — Вольф! Я выходила замуж не за монстра… Только не при ребёнке. Он только сейчас обнаружил дочь за спиной матери и опустил руку, дёрнув головой, и резким тоном окликнул: — Ты знаешь что делают с любопытными варварами?! Им носы отрывают! Но малютка стояла на месте, не смея шевелиться. Хотя её сердечко билось, как у воробушка: «тук-тук-тук-тук». — Обычно я не повторяю дважды... — ответил Вольф на её молчание. Ли сжала игрушку сильнее и посмотрела с надеждой на мать, что обернулась к ней с грустной, но обнадёживающей улыбкой. — Иди в свою комнату, малышка. Не слушай наши беседы… Они тебе ни к чему. Девочка не заставила себя долго ждать… Она быстро понеслась в комнату, в которой и заперлась, сев на кровать, зажимая ушки ладонями и тихо плача, ощущая вибрацию от грохотов на нижнем этаже.***
Елена очнулась, когда ощутила девчачью ручку, взявшуюся за неё. С тяжёлым камнем на груди она прижалась плечом к дверному косяку, посмотрев на пустой стол с засохшими цветами. Она интуитивно нащупала головку Саши и огладила её, с тоской взирая в стену, пытаясь перевести дух после жутких воспоминаний, из которых и состояла большая часть её детства. — Пошли на второй этаж… — тихо сказала она, ведя ребёнка за собой к лестнице. — Только не споткнись, тут дурацкие ступеньки. Они поднимались на указанный этаж, поскрипывая половицами, из-за чего казалось, вот-вот эта лестница провалится под ними. Добравшись до родительской комнаты, Елена отворила дверь и прошла внутрь, пригнувшись. Пустота и одиночество передавали всю атмосферу этого помещения, в особенности уродливые обои в тёмный цветочек, что местами обрывались и закатывались. Рваный ковёр, поеденный либо молью, либо мышами и проваленный матрац кровати… Фрау прошлась по комнате и резким толчком выдвинула ящик у пола, заметив пыльный сундучок с обшарпанным бархатным покрытием. Достав его и сдув слой пыли, она отошла к кровати, чтобы сесть на её край. Саша подбежала к ней и села рядом, не стесняясь своего любопытства посмотреть на клад вместе с ней. — А что это? Ли не отвечала, она и сама не знала что это… Её более волновал тот факт, что ответ на, возможно, мучавший её вопрос находился всё это время тут. Там лежала большая записная книжка или же дневничок, украшенный какими-то вырезанными из бумаги цветочками, самодельная коробочка, а в самой книжке было много вкладышей… Ли открыла первую страницу и наткнулась на самую первую запись, датируемую 1939-м годом со слов: «Я не хочу этой войны…» Далее записи были нечёткими, ибо страницы были отсыревшими с чернильными разводами, да и сами потрёпанные страницы издавали характерный бумажный треск. Елена начала пытаться вчитываться… «Я была членом Юнгмедельбунд. Меня хвалили в школе, я была лучшей ученицей, но меня не любили одноклассники, потому что я странная. Они считали меня странной… Мне приходилось извиняться однажды за то, что я засомневалась в верности политики Нашего Фюрера начать войну. Наш Фюрер сказал, что эта война направлена на защиту немецких меньшинств, подвергавшихся гонению на территории Польши. Мне казалось это странным…» Ли задумалась… На этом запись оборвалась, ибо листок будто бы кто-то вырвал. На следующей странице была другая запись, датируемая 15-м сентября. «Мы работали в лазаретах. Нас привлекли там работать. Я не знаю, зачем мы там работали. Мы помогали врачам, приносили медикаменты и прятались по углам, чтобы не путаться под ногами. К нам периодически заходили высокие дяди в красивых кителях. Местные работники их боялись и относились к нам строже, чем обычно в их присутствии, пытаясь угодить.» Ли забавлял её слог, полный детской наивности. Она продолжила читать дальше: «Мы учились стрелять. Я вывихнула плечо… Меня отправили к врачу и на время освободили от работ.» Фрау закрыла глаза, глубоко вздохнув, затем вновь раскрыла книжку и продолжила пробегаться, глазами, периодически наблюдая рисунки на полях страницы. Местами текст смазывался и, порой, было невозможно читать… Побочные записи заключали в себе такую информацию, которая не особо бы заинтересовала историка: мамочка в детском возрасте часто жаловалась на одноклассников, хвалилась за подарки, обижалась на родителей, хвасталась успехами в музыкальных конкурсах. «Сегодня меня похвалили за отличную игру на пианино… Мне разрешили больше не участвовать в стрельбе.» Мысли скакали от одного к другому, что иногда было трудно улавливать информации… Она листала страницы, находя поздравительные открытки, почтовые марки… За этим шли и годы… С каждым таким годом её мысли менялись и становились взрослее. Она добралась до записей 1941-го года, описывая бомбардировку Берлина в сентябре. «Сегодня я видела вражескую авиацию. Часть Берлина подверглась бомбардировке. Нас вновь созвали работать в лазарете и помогать раненым солдатам. Мы очень устали, но нас заставляли работать в темпе…» Далее текст был смазан… Часть информации утерялась. Ли хаотично листала дальше, хмуря свои брови, пытаясь зацепиться за какую-то информацию, но информации было много, и она была лишней. Было бы интересно задержаться и почитать ещё, но время поджимало, а ей казалось, что находиться тут долго опасно. Спустя половину книжки, женщина нашла другую запись датируемую 1943-им годом. Месяц и число были нечёткими: «Сегодня наш лазарет посетила странная длинная женщина, наводившая ужас одним своим присутствием. Находясь на другом этаже, мы могли ощущать её зловещий настрой через стены и полы. Она была невзрачна и красива одновременно. Главврач сказала, что это почётный Оберфюрер. Она правая рука Нашего Фюрера и опытный хирург по совместительству. У нас находился тяжелораненый офицер… К нам относились строже обычного, в присутствии высших чинов так было всегда. Я видела ту фигуру издалека, и мне бы хватили километры, чтобы не потерять её из виду. Мне не называли её имени, сказали, что это не имеет значения. Эта фигура была окружена такими же солдатами подле неё. Они не подпирали головой потолок… Какого она роста? Она косо смотрела на меня. Я не подавала виду, что мне страшно. Но мне было страшно.» Ли застыла на слове «оберфюрер». Она начала перечитывать фрагмент снова и снова, зацепившись за услышанное ранее слово. С чувством дежавю, она продолжила читать дальше, листая вперёд, пока не добралась до начала 1944-го года. «Мама тяжело больна. Я должна быть с ней, но в итоге мы вкалывали в лазаретах, как сумасшедшие. Я не знаю, что буду делать одна без неё. Мне очень тяжело. Я рассказала ей о периодических посещений лазарета Оберфюрером… Мама была насторожена и наказывала мне, чтобы я была послушной перед высшими чинами.» Следующая запись начиналась в феврале 13-го: «Мама рассказала мне, что у меня могла бы быть сестра, появившаяся в результате насилия. Я была в шоке. Где она сейчас? Жива ли она? Почему она не с нами? Мама мне не ответила…» — Сестра… — забормотала Елена, сжав страничку. К ней начало приходить смутное осознание происходящего… 15-е марта, 1944-го года: «Мама рассказала подробнее о пропавшей сестре. Оказывается, она была слишком юна для материнства, а убить ребёнка не могла. Обеспечивать малышку было нечем. Её пришлось отдать в приют. Девочку звали Хеленой. Я видела, как мама жалела о случившемся. Она пыталась найти мою сестру, но никто не знает, где она.» — Хелена?.. — подумала она, продолжая читать. Чувство печали заполняло её с каждой страницей, заставляя погружаться во мрак. Она не слышала никого вокруг… 5-е апреля 1944-го года: «Мама при смерти. Она написала мне письмо, которое просила прочесть лишь после её смерти…» Ли глубоко вздохнула и согнулась, приостановив чтение: — Бабушка… После минутного перерыва, она продолжила читать, водя пальцем по странице. 6-е апреля 1944-го года… «Мама оставила мне записку…» Ниже был вклеен изорванный листок с фрагментом кривого почерка. Записка гласила следующее:«Дорогая Луиза,
Когда меня не станет, не отчаивайся, а продолжай идти дальше и не сдаваться. Когда закончится война, продолжай учиться и следовать за мечтой. Найди свою сестру. Ей может быть больше сорока, но она должна быть ещё жива. Слушай зов сердца, Луиза. Интуиция подскажет тебе. Она узнает тебя, если ты расскажешь ей о записке, что была вложена в корзиночку, адресованная повзрослевшей Хелен. В корзиночке был кулончик. Она жила в приюте на окраине Берлина… Я думаю, что она жива…»
Елена глубоко вздохнула и продолжила листать. 1 мая 1944-го года: «Я искала сестру и спрашивала у прохожих… Я заходила в школы, но на меня смотрели, как на идиотку. Я стала жить одна и пытаться работать. Подрабатывала я в гражданской больнице. Я часто мыла полы, а в школьное время помогала врачам в лазаретах. Нас готовили к возможной обороне Берлина. Хотя Наш Фюрер утверждал, что немецкая армия делает успехи.» 2-е мая 1944-го года: «Сегодня к нам в лазарет вновь зашла женщина-полковник. Это был её третий визит за всё время. Она постоянно косилась в мою сторону. Я нечаянно уронила ведро воды перед её ногами. Меня сильно ругали и заставляли извиняться. Мне было страшно поднимать своих глаз. Она была до жути спокойна, у неё была повязка на глазу и шрам, проходящий через эту повязку, рассекая левую бровь. Я была удивлена и немного шокирована тому, что она защитила меня и отстояла право не быть наказанной. Она отвела меня в сторону, чтобы поговорить… Я не знаю что на меня нашло, когда в ответ на её вопрос я спросила её имя. Её зовут Хелена. Хелена Шварц. Я чувствовала, что она могла бы быть похожей на мою сестру. Она посчитала, что мы похожи, но она не поверила мне. Моё смелое заявление могло бы выйти мне боком. Если выяснится, что я обманываю её, то меня будут ждать пытки и наказания за ложь. Я рассказала ей то, что знала только она. Я как сейчас помню, что она ничего не могла сказать в опровержение. Она очень долго молчала, затем подорвалась к зеркалу, рассмотрев нас. Это моя сестра. Моя сестра Оберфюрер. Она же и хирург. Мою сестру зовут Хелена Шварц. Если бы мама была жива, она была бы очень рада. Мы плакали и обнимались. Я думала, что это окаменевшее лицо никогда не сможет проронить ни единой слезинки, но оказалось, что это не так. Она долго не могла прийти в себя. Она недоверчиво рассматривала и щупала меня, повторяя: «У меня была семья»…» Ли ахнула, когда её руки затряслись в лёгких судорогах. Немка была шокирована прочитанным, весь мир будто бы ушёл из-под её ног. — Нет-нет… Нет… Нет… Не может быть… Тётя… — на лбу выступил пот. Она начала читать судорожнее, нервозно листая страницы с громким треском. На многих страницах фигурировало её имя. Не просто так её упоминали несколько раз в жизни, и теперь она знает, что они напрямую связаны. «Моя сестра — полковник СС и искусный хирург. С ней часто находилась девушка нестандартной внешности. Она из Индии. Мне было странно увидеть кого-то вроде неё в стране с нетерпимостью к людям не арийской внешности, но у неё были красивые голубые глаза.» — Тётя… — нервно бормотала она. «Сестра часто навещала меня и помогала материально, она называла меня крошкой Лу. Я отчасти капризничала, но мы от души вместе смеялись. Девушку из Индии звали Бал. Она очень смешная. Хелли представила мне её как агента, но я чувствую между ними романтическую связь.» Следующие события не были многозначными. Елене было страшно читать то, чем всё закончилось, но ком, сдавливающий горло, подступал к ней раньше. И как реагировать на тот факт, что, осуждая нацизм, её тётя являлась ярым представителем этого нацизма и сообщником во всех жестокостях, проявлениях геноцида со стороны фюрера? Но мама не просто так отзывалась о ней как о плохой тёте. Её ужасность заключалась в яром продвижении фашизма, её фанатизм в уничтожении, исходя из рассказов о других людях-сторонниках Гитлера. Она долистала до начала 45-го года, где записи матери омрачались приближавшимися советскими войсками. «Хелли просила меня уезжать подальше от Берлина. Я наотрез отказывалась, подкрепляя это фактами, что я искала её слишком долго, чтобы снова потерять. Она не слушала меня. Она не хотела меня слушать и даже мои рыдания не помогали спасти ситуацию. Хелли твердила, что это всё для того, чтобы спасти меня. Что её присутствие может навлечь опасность на меня. Моя Хелли… Она обещала, что найдёт меня, когда всё закончится.» Елена подавила слезу, перевернув страницу. Оттуда повыпадало множество вкладышей, но, отложив их в сторону, Ли продолжила читать рассказы матери: «Поезд отправлялся в Дрезден, Хелли проводила меня вместе с солдатом. Его звали Вольфганг. Он очень хороший молодой человек. Сестрёнка обещала, что он защитит меня…» — Защитит, — сквозь злобу забормотала немка, смяв слегка страницу. — Защитит… Как же. «Хелли передала мне коробочку с вещами и попросила её открыть по прибытии в безопасное место. Это была деревянная шкатулка…» Фрау аккуратно отложила книжку и взяла конвертик, переполненный фотографиями и одной запиской. Первым делом она вытянула аккуратно свёрнутую бумажку, в которой чёрными чернилами и красивым почерком было написано:«Крошка Лу,
Я знаю, что ты осуждаешь мою принадлежность к политической идеологии, мою преданность Нашему Фюреру, но мне поздно что-либо предпринимать и как-либо меняться. Если бы ты нашла меня раньше, вероятно сейчас я была бы другим человеком, отданным исключительно семье и действовавшим в её благо. Я не была бы палачом и ужасом Германии. Я не была бы столь безумной и страшной, меня бы не боялись люди. Но тебя рядом не было. Я не виню тебя за это. Ты даже не родилась тогда, моя милая сестра. Представь каковы мои чувства, мысли, осознание того, что нам вновь пришлось разлучиться.
Быть может ты была права… Я ошибалась в Нашем Фюрере, я верила в величие Германии, но вражеские войска близятся к нам. Я уверена, что мы выстоим, вновь докажем своё величие, и я найду тебя… Я вернусь с фронта и принесу тебе твои любимые лилии. Мы воссоединимся, я буду с тобой неразлучна…
Но сейчас меня поздно за что-либо осуждать… Я нужна своей стране… Но даже если мне придётся сложить свою голову, я прошу тебя сохранить память обо мне не как о палаче… Не как об ужасе Германии, а как о любимой сестре. Этот кулон, что передала наша мама я отдаю тебе. Храни его и вспоминай обо мне, а если будут дети, передай им… Расскажи им об ошибках, которые нельзя повторять. Сейчас быть вместе нам опасно, тебя начнут преследовать вместе со мной… Я всячески пытаюсь оградить твою невинную душу. Я не хочу вовлекать тебя в свои проблемы. Я взяла клятву с Вольфа, что он будет защищать тебя, несмотря ни на что. Всю вину за свою жестокость я беру на себя. Мне нет оправдания, мной двигала зависть и ненависть.
Пусть наши хоть и малочисленные, но светлые воспоминания останутся с тобой. Я найду вас в Нойштадте, в случае чего. Там тебя не должна застать война в полной её мере.
Всегда твоя,
Хелли Шварц»
Пару капель упали на письмо… Елена держала в дрожащих руках листок, проливая слёзы… Капли немного смазывали текст. Она судорожно захватила воздух, пытаясь выровнять дыхание, но горечь, подкатившая к ней, была сильнее. Чёрная тушь вновь расползлась по щекам. Она едва ухватилась за конвертик, вытаскивая фотографии, на которых была запечатлена молодая Луиза в форме мед. сестры, Луиза с места учёбы, Луиза со свадьбы, Луиза беременная Еленой… Какая-то красивая девушка индийской национальности, но дальше… Она достала маленькую фотографию, чуть было не выронив её. В зобу дыхание спёрло, Елена перестала дышать, уставившись на неё. Там была женщина, на вид которой было около сорока пяти. Она была в немецкой форме полковника СС, у неё была та самая повязка на левом глазу, тот самый шрам, проходящий через глаз… Та самая рассечённая бровь и, будто бы мужская короткая прическа с зачёсанными волосами назад. И внешность… Они были как две капли воды… Ли медленно встала, подходя к зеркалу, чтобы рассмотреть себя поближе. Женщина не могла поверить, что всё это правда… Что она носит лицо своей тётушки… Что её тётушка была связана с нацистами… Задышав чуть чаще, Елена снова начала плакать, скатываясь вниз по стене, держась за волосы, безудержно и горько рыдая. Она даже не знала от чего именно она плакала… От того что ей так и не удалось увидеть тётю или от того, что у неё в роду были нацисты помимо отца, которого она не причисляла к своему роду. Саша вернулась в комнату, услышав тихий плач опекунши. Она видела, как Елена сидела на полу у кровати, утыкаясь в свои колени. — Что случилось, тётя Елена? Но Елена не реагировала, она отмахнулась, покачав головой, вытирая рукавами слёзы, тем самым размазывая тушь по щекам лишь сильнее, оставляя полосы на лице. — Я просто узнала то, что хотела… «Я ношу её лицо… Я искупаю её грехи… Я — её воплощение…» Она сжала кулон, покрытый ржавыми налётами, прижав его к своей груди…***
Из оставшихся записок Луизы.Сентябрь 1946-го года.
«Моя сестра была сторонником Гитлера… Я бы ненавидела её за это, не будь бы она моей сестрой, но я ей всё прощу… Я всё прощу и мы заживём заново… Сейчас она числится без вести пропавшей, но я верю, что она спряталась и ждёт момента, чтобы вернуться…» Запись обрывается… Письмо от Луизы к Хелене, написанное в конце марта 1945-го года:«Дорогая Хелли,
Я буду ждать тебя, когда закончится война. Если надо, мы сменим документы, уедем из страны, но я прошу тебя, вернись живой. Я прощаю тебе всё, зная, что ты моя любимая сестра и, несмотря на всю твою жестокость, ты отнеслась ко мне со всей любовью. Я буду ждать тебя по адресу: ХХХ-ХХХ-ХХХ…»
Ниже была печать, датируемая тем же годом, но 11-го апреля: «Адрес более не действителен.» Письмо было возвращено отправителю. Записи от 1958-го года: «Декабрь месяц, я жду ребёнка… По предварительным данным это девочка… Я хочу назвать её Еленой… Очень созвучно с Хеленой…»15-е августа 1959 года:
«13-го августа родилась Елена… Малютка Ли… Она удивительно похожа на Хелли… Сестра бы гордилась ею…» Остальные страницы были вырваны… Остались только фотографии полковника со службы и его «агента».