* * *
Гермиона вскакивает, чуть не падая с узкой койки. На мгновение она теряется, потому что комната тоже залита послеполуденным светом, однако больше ничего не напоминает ей о том странном луге. Она поднимается на локтях на узкой койке в узкой комнате с серыми деревянными стенами. Здесь нет ни гобеленов, ни картин, и уж точно никаких полевых цветов. Гермиона дрожит, хотя всё тело покрылось липким потом. Красное вечернее платье пропотело насквозь. Вместо всхлипов маленькой девочки она слышит лишь пронзительный вой ветра, от которого болят уши. Чья-то рука толкает её на кровать, на тонкое и дырявое постельное бельё. – Грязнокровка не понимает своего счастья. Гермиона мельком видит самого старого домового эльфа, какого может себе представить. Тот дышит ей в лицо, прижимая к кровати. Вместо зубов у него полон рот извивающихся личинок. У неё хватает сил только дёргано вздохнуть, прежде чем…* * *
В следующий раз, когда Гермиона приходит в себя, уже темнеет, а в горло будто засыпали весь сахарский песок. Язык странным образом высох. А ещё ей тепло, невыносимо тепло. Воды. Это единственная связная мысль, которая возникает в голове. Воды, воды, воды, воды… – кажется, это другая Гермиона повторяет у неё внутри, пока она пытается открыть глаза, которые будто склеили липким клеем. Она прищуривается и видит пыльные деревянные половицы за краем кровати, освещаемые бледным светом луны. Она пытается свесить ноги. Воды, воды, воды, воды, воды, воды… – тошнота подступает к горлу, едва пятки касаются пола. Гермиону сметает обратно. Кажется, она ударяется головой о полог кровати, но это лишь мимолётная боль, которая снова кажется такой далёкой.* * *
Когда она снова приходит в себя, уже стоит ночь, и кто-то держит её за руку. Она очарована как ужасными кольцами на длинных узких пальцах, так и выражением крайней сосредоточенности на лице Беллатрисы Лестранж, еле слышно бормочущей себе под нос какое-то заклинание. Гермиона пытается пошевелиться, но не может. Будто тело не принадлежит ей. Однако это совсем не похоже на заклятие Империус. Такое ощущение, будто тебя несёт мощное подводное течение, а ты смотришь из-под воды на яркий, искажённый мир наверху. Может, это такая картинка, думает Гермиона: она привязана к кровати на дне моря, а Беллатриса в комнате высоко над поверхностью напевает свои заклинания? Словно почувствовав её мысли, Беллатриса резко поднимает голову. Её глаза – чёрные ямы. На мгновение чары рассеиваются, и Гермиону охватывает ужас. Края зрения темнеют. Её снова укладывают в постель, а Беллатриса продолжает что-то бормотать. Как будто из темноты к Гермионе тянется тёплая рука.* * *
Гермиона просыпается, чувствуя внутри пустоту и слабость, но она в сознании. Минуту она радуется, что снова способна мыслить. Чтобы во что-то превратить живое существо, необходимо повернуть палочку под углом 45 градусов – в Хогвартсе 346 лестниц, и все они вращаются раз в две недели – говорят, что волосы женщины – её гордость – отец улыбается, когда она показывает ему табель успеваемости – а твоя гордость – это твои мозги, куколка. Она снова одна в маленькой комнате, вяло осматривается. Тут стоит какой-то ветхий комод, потёртый письменный стол и старый стул. В другом углу кто-то свалил груду абажуров с чёрной бахромой. Потолок покосился и пошёл чёрной плесенью. Гермиона снова закрывает глаза.* * *
Когда Гермиона снова просыпается, из крошечного грязного окошка льётся слабый свет и доносится стук дождя. Она лежит ещё несколько минут и медленно стряхивает с ног колючее одеяло. «Где ты находишься, Грейнджер?» – рычит в голове голос Аластора Хмури, но потом тоже пропадает – как сон, и всякая надежда на безопасность. Она осторожно соскальзывает с кровати. Помотав босыми ногами над холодным полом, она надевает туфли и встает. Тошноты нет… просто лёгкая сонливость, которую она обычно списывает на слишком долгий сон. Ещё мгновение Гермиона даёт глазам привыкнуть к полумраку, затем на цыпочках подходит к окну. И удивляется тому, что видит. Под летним дождём вдаль уходят бесконечные крыши домов. Некоторые трубы дымят, на некоторых рассиживаются кудахчущие голуби, кое-где виднеются спутниковые тарелки. Это же Лондон! Гермиона в этом уверена почти полностью. Вымощенный булыжником переулок под окном ведёт на улицу, где толпятся маглы. Сразу за гудящими машинами виднеется небольшой огороженный парк, и если Гермиона прижмётся лицом к холодному стеклу, то разглядит верхушки качающихся ив и берёз. Гермиона жалеет, что мало гуляла по Лондону. Она даже не представляет себе, где находится, хотя у неё сильное подозрение, что где-то получше площади Гриммолд. Несколько мгновений она просто стоит, прижавшись лицом к окну, мысленно призывая пассажиров автобуса или даже кого-нибудь из прохожих свернуть в мощёный переулок, но те не бросают на него даже мимолётного взгляда. Гермиона делает вывод, что дом защищён от любопытных каким-то заклинанием. Вероятно, поэтому она не слышит улицы, а только свист ветра. Она старается не отчаиваться. Она в Лондоне, и остаётся только выбраться из этого дома в безопасную толпу маглов. Может быть, если повезёт, она даже сможет вернуться в Гриммолд без палочки. Автобусы ещё ходят, с Тёмным Лордом или без него. Она пытается нащупать палочку – обычно Гермиона закалывала ей волосы. Когда она училась, ей нравилось завивать волосы в косой пучок. Виноградная лоза и жила из сердца дракона, десять и три четверти дюйма - особо полезна для трансфигураций. Она копается в воспоминаниях, чтобы припомнить, когда в последний раз держала её в руке. Пустота. Затем возникает картинка: кто-то в чёрном кожаном ботинке аккуратно ломает её палочку на мокрой траве. Гермиона вздрагивает. Порыв ветра проносится над крышами, пронзительным воплем врываясь в комнату. Голуби на соседней крыше теснее жмутся друг к другу. Гермиона вздрагивает и замечает, что из одежды на ней только вечернее платье и тонкий кардиган. Давно пора переодеться. Подол платья обтрёпан, ткань запачкалась и порвалась. Туфли тоже грязные и в пятнах от травы. На левом – странное ржавое пятно. Она потирает руки и смотрит на комод, стоящий в углу. Там может быть боггарт – Пожиратели Смерти обычно так и делают. Но почему-то мысль о фальшивом профессоре Макгонагалл, ругающей за невыполненную домашку, не пугает. Если там боггарт… что ж, и фиг с ним. Ей холодно, а там может быть и джемпер. Острая боль в том месте, где она потирает предплечье, выводит Гермиону из задумчивости. Правый рукав кардигана запачкан кровью изнутри. У края ткани она видит что-то похожее на неуклюже вырезанную букву «Г». Рана под ней, кажется, спеклась с тканью, и после нескольких болезненных рывков Гермиона прекращает попытки. Обхватив рукой букву "Г", она снова обращает внимание на комнату и пытается понять, долго ли здесь пробыла. Должно быть, её ужасно лихорадило. Она напрягает память, и ей вспоминаются костлявый домовой эльф и Беллатриса Лестранж, сидящие у кровати. Она отшатывается от таких воспоминаний, но тут её снова охватывает сильная дрожь. «Ладно, – думает Гермиона, подражая самому суровому тону Макгонагалл,– сначала самое главное». Комод, где могут быть джемпер или боггарт. Верно. Она открывает верхний ящик, но там пусто, если не считать выцветшего крысиного черепа. Она быстро закрывает ящик. Во втором лежат несколько старых пропагандистских листовок Пожирателей Смерти («Чистая кровь и чистые сердца» – вы в своём уме?), а с третьим ей повезло. Какая-то древняя мантия, вероятно, сшитая на мужчину, но тёплая и целая. Она закрывает ей голые ноги – и на душе мгновенно становится не только теплее, но и безопаснее. Это иллюзия, но Гермиона цепляется за неё. Она снова задаётся вопросом, что её здесь ждёт: голод, пытки, загадки? Пока кажется, что Пожиратели Смерти притащили её сюда, зачем-то выхаживали, а потом… что? Забыли о ней? От этой мысли её пронзает праведным гневом. Может, она не Шеклболт, не Тонкс, и даже не Гарри, но им не следует думать, что она беспомощна и безобидна. Особенно для Беллатрисы. Волшебница настолько заносчива, что ей, вероятно, никогда не приходило в голову, что какая-то грязнокровка может напасть на неё с палочкой или без таковой. Ладно. Гермиона с удовольствием представляет себе, как с корнем вырывает каждую прядь волос Беллатрисы, выбивает отвратительные зубы и ломает ей ужасную палочку, как тот Пожиратель Смерти сломал её… Но тут ход её всё более порочных мыслей прерывается внезапным приступом тошноты. Это похоже на изжогу. В детстве у неё иногда случалось такое, когда физруку удавалось заставить её зайти в спортзал, но то было уже много лет назад. Когда приступ, наконец, проходит, Гермиона делает ещё несколько судорожных вдохов и направляется к двери со слезящимися глазами. Нужно принять ванну. И воды. И поесть. И всё это сразу, если они хотят, чтобы она выжила в этой дурацкой игре. Иначе она будет кусаться и визжать, как самая неистовая пленницей, которая у них когда-либо была. Я разнесу эту комнату в клочья. Эти мысли на мгновение пугают её своей животной свирепостью. Что, чёрт возьми, на меня нашло? Гермиона качает головой и небрежно поворачивает дверную ручку. Это больше похоже на сердитый рывок, не ожидая, что он чем-то поможет. В мыслях она уже прикидывает, что делать дальше. Алохомора? Палочки нет. Вышибить дверь? Стоит попробовать, но, скорее всего, ничем хорошим не закончится. Однако дверь легко открывается, даже с лёгким скрипом. На мгновение Гермиона в шоке застывает на пороге. Это либо самое большое облегчение, либо самая большая обида, которую она когда-либо испытывала – ей трудно определиться. Снова зажимая рукой вырезанную букву, она выходит в коридор и быстро закрывает за собой дверь. Какое-то мгновение она стоит в полумраке, давая глазам привыкнуть и отгоняя все признаки похитителей. Она слегка расслабляет плечи, когда в коридоре не оказывается ничего, кроме пыли и тишины. Стены коридора кривые и выпирают наружу. Здесь холоднее, чем в комнате. Несколько старых светильников дают тусклый свет. Гермиона догадывается, что они волшебные. Кто-то давным-давно повесил вечнозелёные обои, но чёрная плесень с потолка поработала и здесь, и видны только полоски прежнего узора. Впереди видны ещё три двери, но Гермиона подозревает, что они ведут в такие же комнаты, как и её, и не хочет беспокоить грызунов, которые там скребутся. Мантия волочится за ней и цепляется полами за выступающие в половицах гвозди. Она сгребает её вокруг колен, чтобы спуститься по тонкой чердачной лестнице в дом, по-кошачьи перепрыгивая через последние три особенно гнилые ступеньки. На следующем этаже чище, но тут тоже одни запертые двери. Когда Гермиона добирается до большой гостиной, то снова видит дневной свет. Он слаб и пробивается сквозь два витража по обе стороны от входной двери, но под толстыми двойными дверями, ведущими с первого этажа, видна яркая полоска света. Гермиона спускается по главной лестнице так быстро, как только осмеливается. Ковер заглушает её неловкие шаги в туфлях. Она протягивает руку и почти касается двери, как за спиной раздаётся голос: – Наконец-то ты проснулась. Гермиона поворачивается и встречает жёсткий взгляд тощего старого домового эльфа. Он наполовину скрывается в арке коридора для слуг, но шагает вперёд, обнажая коренастые и напоминающие личинок зубы в том, что можно было бы смутно назвать улыбкой. "Грязнокровка, – бессвязно вспоминает она, – это он меня тогда толкнул". Наверное, он такой же старый, если не старше Кикимера, и долговязый для домового эльфа. Вокруг талии он повязал рваный кусок старой чёрной тряпки. Гермиона готова поспорить на все свои книги, что когда-то это было мантией Пожирателя Смерти. – Мадам Лестранж вряд ли обрадуется, если ты явишься к обеду в этой мантии. Он щёлкает кривыми пальцами – и пояс сам разматывается у неё на талии, а мантия падает на пол. Ошеломлённая Гермиона поначалу пытается подхватить её, но мантия выскальзывает у неё из пальцев и исчезает в потайном шкафу, который со щелчком захлопывается. Когда Гермиона снова смотрит на домового эльфа, его улыбка незаметно становится искренней. На какое-то мгновение в ней вспыхивает гнев, как далёкий маяк, – но она справляется с ним, мельком увидев его такие же кривые босые ноги. Он, наверное, такой же нормальный, как и Кикимер. – Прости, – медленно начинает она, не понимая, в какую игру здесь играют. – Как тебя зовут? – Пентус, главный домовой эльф самого благородного дома Блэков, – теперь в его голосе слышится пронзительная нотка гордости. Гермионе это нравится ещё меньше. – Это… это… – наконец, заикаясь, произносит она, украдкой оглядывая мрачный вестибюль. Пусто. Но надолго ли? Пентус издает гортанный звук отвращения. Гермионе кажется, что он едва сдерживается, чтобы не плюнуть ей под ноги. – Слабая кровь затуманивает мозг. Грязнокровка едва подбирает слова! – его глаза презрительно скользят по её телу, и Гермиона смущённо теребит выцветшее платье. – Но мадам Лестранж строго-настрого приказала, даже если бы её благородные родители перевернулись в могиле, если бы узнали. Он хмуро смотрит на её испачканные туфли. Благородный дом Блэков. Верно. Ну, есть около тысячи мест, откуда Гермиона предпочла бы провалиться сквозь землю. Она оглядывается, переоценивая своё положение. Из левых боковых дверей по-прежнему льётся дневной свет. Ей бы только… Мысли Гермионы прерывает сухой смех. Пентус смеётся по слогам, делая резкие вдохи между своим “ха – ха – ха". Гермиона замирает, борясь с желанием протиснуться мимо мерзкого маленького мерзавца, но тут вспоминает свою «Г.А.В.Н.Э.», Добби и всю ту несправедливость, которая, должно быть, выпала на его долю. Это непростая внутренняя борьба. – Грязнокровка думает, что может сбежать! – Пентус сгибается пополам, хрипя от смеха. Гермиона представляет, с каким удовольствием пнула бы его под зад. Правая нога уже напрягается, но Гермиона сдерживается. Что, чёрт возьми, с ней происходит? Кикимер ежечасно говорил и творил и похуже в Гриммолде. Она ежедневно ругалась с Сириусом и многочисленным семейством Уизли за их невольную жестокость. Она снова закрывает ладонью вырезанную на руке букву. Пентус тем временем немного успокаивается, вытирает оставшиеся слёзы и с самодовольным видом смотрит на неё: – Неряха, тебе придётся подождать в столовой, – он поворачивается и открывает дверь, ведущую в дом, а не из него. – Кого подождать? – переспрашивает Гермиона, уже наполовину догадываясь об ответе. – Мадам Лестранж, конечно. А теперь пойдём со мной, – Пентус бросает ей через плечо очень злую улыбку. – Ты ведь проголодалась? Гермионе хотелось отказаться из принципа, но при мысли о еде желудок сжимается, и она чувствует некоторую слабость. Свет под дверью светит уж как-то заманчиво. Не каждый же день просыпаешься в логове Пожирателей Смерти, где тебя принимают, как гостью. Слишком уж всё просто. Тут что-то не так. Гермиона следует за Пентусом. Она проходит вслед за ним в столовую, скорее узкую, чем широкую, и видит столик с графином воды и такими же старинными хрустальными бокалами. Гермиона бросается вперёд, не обращая внимания ни на Пентуса, ни на что, кроме внезапной и ужасной жажды, и пьёт воду прямо из графина. Стол накрыт. Гермиона икает от тёплой воды и чует запах жареной картошки и ветчины. Она протягивает руку, чтобы снять крышку с одного из небольших дымящихся блюд – и тут же получает мощный волшебный заряд. Она отдергивает руку и рассматривает обожжённые кончики пальцев. Защитные чары вокруг еды? Серьёзно? Пентус по-прежнему наблюдает за ней. Мерзкая улыбка играет на его гнилых зубах. Призрачный гнев из прошлого возвращается. Тёмный и сильный, он пугает чуждой силой. Гермиона несколько раз втягивает пропахший ветчиной воздух и с усилием сглатывает. – Ты должна подождать мадам Лестранж, – Пентус аппарирует из комнаты с последним саркастическим поклоном. Гермиона слышит тихий щелчок замка. Почти в тот же миг открывается ещё одна дверь в дальнем конце столовой. Беллатриса Лестранж на мгновение останавливается в дверях, окидывая Гермиону взглядом из-под опущенных век. На ней элегантное вечернее платье. Под вышитым рисунком Гермиона разглядывает корсет. У волшебницы оголено больше кожи, чем привычно Гермионе. Даже Флёр никогда так не оголялась. Но Беллатрисе это удивительным образом идёт – вплоть до выпуклого изгиба бледной груди. Беллатриса подходит к Гермионе. Та пытается выглядеть смелой, мужественной и всё такое. Беллатриса слегка ухмыляется. Она тянется к Гермионе, и на мгновение Гермионе кажется, что они снова возьмутся за руки. Но Беллатриса хватает её за предплечье, поднося испещрённую шрамами руку к свету. Она проводит острым ногтем по вырезанной букве "Г", затем отдирает рукав. Больно. Гермиона вздрагивает. ГРЯЗНОКРОВКА Гермиона смотрит на буквы, которые снова начинают кровоточить. Беллатриса щёлкает пальцами – и кровотечение прекращается. На глазах у Гермионы порезы срастаются, пока буквы не становятся похожими на шрамы, которые она носила годами. – Не самая аккуратная моя работа, – вздыхает Беллатриса через мгновение. – Боюсь, ты слишком разозлила меня, чтобы я всё сделала с толком, чувством и расстановкой. – Почему ты не убила меня? – Гермиона безумно гордится тем, что её голос не дрожит, а звучит почти скучающе. – Не волнуйся, я ещё могу передумать, – Беллатриса говорит мягко, почти задумчиво. Она отпускает руку Гермионы. – Ты голодна, милая? – спрашивает она через плечо, неторопливо подходя к столику, поднимает одну из крышек и проводит нежным пальцем по дымящемуся мясу. Гермиона видит жирное пятно на большом пальце – Беллатриса подносит его ко рту. Гермиона хмурится от бурления в животе, но изображает на лице полное безразличие: – Нет. – Вот как? – теперь что-то похожее на раздражение мелькает на лице волшебницы. – Тогда посмотрим, что ты запоёшь завтра. Хлоп – и Беллатриса аппарирует рядом с ней, хватает её за руку жирными пальцами, и они возвращаются в маленькую комнату на чердаке. Гермиона едва замечает, как Беллатриса снова исчезает. Оставшись одна в холодной комнате, Гермиона на мгновение задумывается, затем хватает тонкую дырявую простыню и накидывает её на плечи. Запах ветчины всё никак не выветрится. От воды живот будто раздулся и натянулся. Она ещё раз окидывает комнату взглядом: ночной горшок, письменный стол, комод, зарешеченное и крошечное окошко. Она снова открывает все ящики, но кроме крысиного черепа и пропагандистской листовки не находит ничего существенного. Прутья расположены достаточно далеко друг от друга, чтобы едва протиснуться плечом, если оно вообще туда пролезет, не говоря уже об остальном теле. Дверь в комнату заперта. Снаружи. Гермиона медленно поворачивается посреди комнаты. Ничего. Она садится на кровать. Матрас слишком тонок, а постельное бельё не защищает от вечернего холода. Ещё светло, но, по прикидкам Гермионы, уже около девяти вечера. Она поворачивается на кровати так, чтобы видеть сквозь решётку как можно больше бледного вечернего неба. Если она наклонит голову вот так, то сможет притвориться, что вернулась в Нору, где Джинни храпит рядом с ней, и всё, о чём нужно думать, – это об уничтожении кусочков души Волдеморта, и о том, нравится ли она Рону. Гермиона закрывает глаза и старается ни о чём не думать.* * *
Через два дня Беллатриса даёт ей ещё один шанс. В первый день Гермиона вспоминает главу за главой, слово за словом из книги "Хогвартс: История". Она знает, что Рон будет смеяться, и ей не терпится рассказать ему об этом. Когда она снова его увидит. Ведь они ещё обязательно увидятся. На второй день она пытается проделать то же самое с «Макбет». Она читала его каждый год с тех пор, как ей исполнилось семь лет (о, как очевидно теперь её прежнее увлечение колдовством), и у неё никогда не возникало проблем вспомнить текст. Но в комнате на чердаке дома Блэков Гермиона чувствует, как память спотыкается о слова, забывает целых персонажей. Ещё не наступил полдень, как она сдаётся. Только бы выпить немного воды… Она говорит об этом Пентусу, когда ей кажется, что слышит его крадущиеся шаги за дверью, но он не отвечает. В предрассветные часы третьего дня Пентус аппарирует в комнату. Он ставит на стол керамический кувшин с несвежей водой и ломтик чёрствого хлеба с запылённой солониной, затем с очередным громким треском исчезает. Гермиона неуверенно встаёт с кровати и падает на стул. Сначала она выпивает половину воды, потом принимается за хлеб и мясо. Такую дрянь не будет есть даже голодная собака, но на вкус она похожа на райское кушанье. Пентус снова возвращается в обед с тушёным мясом, которое Гермиона проглатывает в один присест. В этот вечер дверь не заперта. В тишине комнаты Гермиона слышит щелчок, похожий на выстрел. Несколько мгновений спустя она дрожащими руками нажимает на ручку, но снаружи никого нет. Она стягивает волосы в пучок, расстёгивает одну из туфель, и подвязывает тесёмкой сзади. Она бы с удовольствием приняла ванну, но пока придётся обойтись. В коридоре её никто не встречает, в прихожей тоже. Она рада. Гермиона разбивает керамический кувшин об оконную решётку, но не затем, чтобы проткнуть кого-нибудь двумя длинными осколками, которые она берёт с собой. Входная дверь заперта, но это нормально. Самым сложным будет, если её охраняют какие-то чары. Фред и Джордж были не те учителя, которых Гермиона охотно бы выбрала на лето, но теперь она рада им, до смешного рада. Три заколки, которые она выудила из волос, вполне сгодятся. Она методично взламывает большой замок, чувствуя себя на грани паники, если только не думать об этом как об учебном задании. Где-то в доме хлопает дверь. Слышны шаги. Гермиона чувствует, что не может сосредоточиться, пока возится с заколками… Щёлк. Входная дверь распахивается. Лицо обдаёт порывом ветра. Шум оживлённой улицы в тёплый летний день прекрасен. Гермиона вскакивает с колен, переступает через порог и закрывает за собой дверь. Раздаётся громкий скрежет, Гермиона слегка подпрыгивает, но водитель просто высовывается, чтобы обложить какого-то мотоциклиста, и снова сигналит. Гермиона перепрыгивает через две ступеньки, с кем-то сталкивается. Она мельком видит бизнесмена средних лет; тот хмуро смотрит на неё и идёт дальше. Две магловские девочки в школьной форме хихикают, проходя мимо неё. Другая машина сигналит, на этот раз ей. Откуда здесь эта дорога? Вот именно. Парк, тени берёз – вот что она видела из дома. Она перебегает дорогу невредимой. Гермиона останавливается у ворот парка. Это сюрреалистично. Она хватается за железную калитку, ногти по-прежнему слегка потрескавшиеся после маникюра Габриэль перед свадьбой, а за калиткой – парк, полный дорожек и возможностей вырваться из когтей Беллатрисы. А ещё Гермиона видит голубые цветы. Колени у неё становятся как желе. Другая Гермиона, кажется, повторяет в голове: «Что-то не так, что-то не так…» – но что? Она задумывается – и воспоминания мелькают перед глазами. Свадьба. Рон орёт тем ужасным писклявым голосом, когда он по-настоящему напуган. Она набрасывается на Беллатрису и держит её, чтобы друзья успели скрыться… Кто-то прислоняется к перилам рядом с ней. Гермиона вмиг узнаёт Беллатрису, закутанную в чёрное дорожное пальто, с лицом, наполовину скрытым шарфом. Волшебница наблюдает за толпой маглов позади неё. – Ты что задумала, крошка? – спрашивает Беллатриса, даже не глядя на Гермиону. Мимо них проносится парень на роликовых коньках. Беллатриса с отвращением провожает его взглядом. – Тут что-то не так… – только и может вымолвить Гермиона. Беллатриса бросает на неё сердитый взгляд: – Тогда лучше вернись в дом, – наконец говорит она. – Ты же не хочешь, чтобы с тобой ещё что-нибудь случилось. Гермиона снова отворачивается к парку. Тропинки никуда не пропали. Она должна сейчас бежать по одной из них и быть уже далеко отсюда. Почему она до сих пор здесь? – Тут что-то не так, – повторяет она, на этот раз про себя, очень тихо.* * *
Ужин великолепен. Гермиона не может припомнить, чтобы она так любила хлеб с маслом, самую обыкновенную жареную курицу, картофельный салат и брокколи. Она ест, пока в тарелке не становится пусто. Беллатриса не присоединяется к ней за ужином. Когда Гермиона наконец кладёт вилку, Пентус сразу же оказывается рядом с ней и почти вырывает тарелку из рук. Она вытирает лицо изящной салфеткой, чтобы досадить ему. Он складывает посуду и исчезает, бросив в её сторону злобный взгляд. Позади хлопает дверь, Гермиона слышит стук каблуков Беллатрисы и вздрагивает. Её шаткое спокойствие даёт сбой, и она крепко сжимает руки, чтобы остановить дрожь, откашливается и начинает: – Я хотела объяснить… Беллатриса входит в поле её зрения. Гермиона хмурится. Без дорожной накидки женщина выглядит ещё хуже. Её одежда не только в искусном беспорядке, но и местами порвана и заляпана грязью. В волосах полно листьев и веточек, а на одной из острых скул сияет большой разноцветный синяк. Левой рукой Беллатриса рассеянно теребит палочку. Её исцарапанные пальцы свободно обхватывают зловеще выглядящий кусочек дерева. Чёрные глаза снова и снова смеряют Гермиону, отчего у той всё переворачивается внутри. – Как ты выбралась из комнаты, грязнокровка? Вопрос звучит обманчиво мягко, но каждый волосок на затылке Гермионы встаёт дыбом. Она немного выпрямляется на стуле. – Дверь была открыта, – Гермиона делает паузу, – Я думала, ты… или Пентус… – её голосовые связки превращаются в рисовую бумагу. – Врёшь! – шипит Беллатриса. Она медленно подходит к Гермионе, подняв палочку и склонив голову набок, как подозрительный ребенок. – Я сама наложила чары на дверь. Ни одна грязнокровка без палочки не сможет пройти через неё, – она медленно поворачивается, окидывая всю комнату острым взглядом. – Здесь был кто-то ещё? Гермиона молча мотает головой, испытывая очень плохое предчувствие из-за такого поворота разговора. – Ты уверена, грязнокровка? Муж ещё не приходил к тебе? – Беллатриса скалит зубы в ужасной улыбке. – Мой дорогой Родольфус предпочитает всякое отродье, вроде тебя, а не благородную породу. Вечно его тянет на дурно воспитанных шалав, – Беллатриса постукивает себя по губе и снова смотрит на Гермиону. – Не волнуйся, грязнокровка, я не против, – она наклоняется и проводит палочкой по подбородку Гермионы. – Если после этого он не будет трогать меня своими грязными руками, то может делать с тобой всё, что захочет. У Гермионы не остаётся времени, чтобы удивиться таким тайнам брака Лестранжей, как Беллатриса приставляет палочку к её щеке. Боль стискивает зубы мудрости будто в тисках. Беллатриса хихикает. – А знаешь, существует так много изощрённых и жестоких пыток, которые не замечают из-за проклятия Круцио, – она дёргает палочкой снова, и ослепительная зубная боль проходит через все нервные окончания Гермионы прямо в череп, наполняя глаза слезами. – Но не бойся, что я потеряю оригинальность, грязнокровка. Гермиона еле слышно всхлипывает – кажется, проклятием ей выталкивает глазные яблоки прямо из глазниц. Удовлетворённая, Беллатриса убирает палочку и выпрямляется. Она хмуро смотрит на своё платье, вероятно, впервые замечая, насколько оно испорчено. Гермиона тем временем никак не может взять себя в руки. Боль исчезает, но медленно. Она дотрагивается до лица и с удивлением обнаруживает, что кончики пальцев покрываются кровью. У неё, должно быть, сильное кровотечение из носа. – Извини, – мямлит Гермиона сквозь запёкшийся в носу сгусток крови. – Не знала, что нельзя выходить из комнаты. Мерлин, как можно быть такой жалкой? Но она не хочет снова испытать на себе то проклятие, или, по крайней мере, не так быстро. – Прости, – снова выдыхает она. Беллатриса, кажется, на мгновение забывает о ней. Она пытается счистить руками грязь с одежды, но только отрывает кусок чёрного кружева. – Тогда помолчи, – говорит она, явно придя к какому-то решению. – Другие ведьмы и волшебники может и ценят твою болтовню, но только не я. У меня много других важных… – Беллатриса страдальчески шипит. Гермиона поднимает голову, и, прежде чем успевает подумать об этом, видит прямо перед собой тёмную метку на руке Беллатрисы – чёрную, резкую и болезненно выступающую на мягкой коже. Беллатриса аппарирует из комнаты, не сказав больше ни единого слова. Гермиона остаётся сидеть ещё несколько минут. Слова Беллатрисы стираются из памяти. Гермиона проводит пальцем по шраму на руке. Тут что-то не так. Она чувствует себя лучше, чем в парке, хотя не уверена, от еды это или от возвращения в дом Блэков. "Всё повторится,– с горечью думает Гермиона. – Как бы я ни пыталась сбежать, что бы ни случилось (а здесь явно что-то случилось), оно удержит меня здесь". "Может быть, при побеге я наткнусь на один из крестражей Волдеморта", – мрачно думает она, вставая из-за стола. Её бы устроил хороший, большой нож, а ещё лучше – волшебная палочка или красивое проклятое ожерелье, чтобы задушить Беллатр… вот оно – что за острая колющая боль у сердца? Гермиона угрюмо вспоминает папины таблетки от изжоги дома в ванной. Нашла время страдать от чего-то настолько… магловского? В вечернем сумраке прихожая резко напоминает ей Гриммолд с гигантским фамильным гобеленом родового древа Блэков, видимым с того места, где она идет к фасаду дома. На нём много Блэков, но Гермиона подозревает, что у немногих из них были роскошные демонические дома, которые бы почтила своим присутствием одна из "золотой троицы". Почему-то, когда Слизеринцы хвастались своими домами, она всегда думала, что они будут не настолько догматичны. Пентус говорил, что дом принадлежит родителям Беллатрисы. То есть она получила дом с таким названием уже после замужества с Лестранжем? Неужели? Не иначе это второй дом Беллатрисы, подумала Гермиона. В конце концов, её родители уже слишком стары, чтобы быть сейчас в живых, не так ли? Разве нет? Гермиона снова вздрагивает при мысли о том, что её оставят на милость какого-то выжившего старшего Блэка. Портрет матери Сириуса пронзительно кричит в её памяти. Она решает не строить догадок, а двигаться дальше. В коридоре есть двери, некоторые приоткрыты, и Гермиона поочерёдно заглядывает в просторную тёмную гостиную, кабинет в эдвардианском стиле и нечто похожее на солидную библиотеку. Лишь несколько свечей мерцают в глубоких лужицах расплавленного воска в каждой комнате. Она борется с желанием остановиться и рассмотреть обложки книг. Впереди маячит двойная входная дверь, но Гермиона чувствует себя глупо ещё до того, как пытается открыть её. Заперта. Конечно же. Сегодняшнее утро – это одно, а теперь? Неужели она думает, что будет легко? Но она на первом этаже. Если удастся найти окно, не защищённое чарами, ей бы просто вылезти и… «И что, Гермиона? – говорит голос, полный горечи и гнева, которого она никогда раньше не слышала. – Улетишь к друзьям? Теперь ты не принесешь им ничего, кроме неприятностей». Гермиона немного спотыкается от такой неприятной мысли. Должно быть, с ней всё хуже, чем она думает. Может быть, стоит… – Грязнокровка заблудилась? Пентус стоит рядом с большой декоративной вазой в полумраке. Гермиона борется с желанием отмазаться, как непослушный ребёнок. – Я просто… ну, знаешь… осматривалась, – она слабо улыбается ему. – Суёшь везде свой нос? – Пентус не улыбается в ответ. – Скорее, осваиваюсь… так лучше звучит, – неуверенно пытается пошутить она. – Поместье Блэков было неприступной крепостью со времен второй великой войны гоблинов, – на устах домового эльфа играет неприятная улыбка. – Лучшие и самые чистокровные волшебники, нежели ты, сотни лет пытались проникнуть в него или вырваться отсюда… Гермиона чувствует, как её терпению быстро приходит конец. Любые чары можно нейтрализовать, особенно слабеющие за время веков. Разве не так учил их Флитвик? Под действием времени и внезапной силы любые чары могут разрушиться. Верно. Не дожидаясь окончания речи Пентуса, она решительно идёт вперёд, не сводя глаз с ближайшей полуоткрытой двери гостиной. Хоть она почти ослеплена слабым вечерним светом, струящимся в помещение, после мрака, Гермиона может разглядеть мягкую мебель и большое полотно, являющее сцену кровавой средневековой битвы. Она не видит окна, но свет есть, значит, оно должно быть где-то тут. За этим окном – Лондон. Она ускоряет шаг и протягивает руку. Кончики пальцев прикасаются к холодной деревянной двери и… Бах! Она уже лежит на полу в пяти метрах от двери. Тяжёлый ковер прихожей вздыбился за спиной – с такой силой её отшвырнуло. Указательный палец дико болит, а рот наполняется кровью в том месте, где она прикусила язык. Гермиона может сделать только быстрый неглубокий вдох через нос и сжать руки в кулаки. Сейчас она впервые с некоторым уважением задумывается о том, сколько всего сделал Сириус на площади Гриммолд ещё до того, как туда прибыли остальные. Эта ветвь дома Блэков хорошо владеет защитными чарами, но ничего, ничего подобного ещё ей не встречалось. Она садится, чувствуя, как каждая косточка в теле дрожит от потрясения. Пентус по-прежнему стоит у двустворчатой двери. Ей не нужно смотреть на него, чтобы почувствовать его ухмылку. – Надеюсь, госпожа сама найдёт дорогу в свою комнату?* * *
В ту ночь ей не спится. Во-первых, у неё впервые в жизни разыгралась мигрень. Такое ощущение, что кто-то нажал большими пальцами на обе глазницы и всё время давит. Во-вторых, как бы она ни старалась устроиться поудобнее, каждый раз оказывалась лежащей на синяке. По крайней мере, ей не холодно. Пентус нехотя появился в комнате час назад с сундуком старой одеждой, мрачно бормоча о каких-то «инструкциях». Для начала она переодевается в старый, изъеденный молью вязаный изумрудный джемпер, пыльную чёрную фетровую юбку и серые шерстяные колготки. Большая дырявая футболка с рекламой музыкальной группы «Ведуньи» (на которой они выглядели намного свежее и волосатее, чем когда она видела их на том Святочном балу) прекрасно сочетается с ночной рубашкой, едва Гермиона стряхнула с неё часть пыли. У одежды слегка искусственное ощущение текстиля шестидесятых. Гермиона предпочитает верить, что когда-то всё это принадлежало непримиримой Андромеде, пока та была ещё подростком, а не её сестрам. Она аккуратно складывает тряпки, которые когда-то служили ей вечерним платьем и кардиганом, в нижний ящик комода. Она сомневается, что даже миссис Уизли могла бы спасти их своей бесподобной швейной магией. Ещё более неохотно Пентус снимает защиту с одной из чердачных дверей, и Гермиона чуть не плачет, когда входит в самую старую и крошечную ванную комнату, которую когда-либо видела. Но даже тёплая ванна кажется чудом, даже если в своей оскорблённой доброте Пентуса не принёс полотенце или зубную щетку. Она снова задаётся вопросом: в порядке ли остальные? Она почти на сто процентов уверена, что Гарри, Рон и Люпин сбежали, но гостей было так много. А ещё (пение Волдеморта, кровь, пропитывающая тканевую ленточку) она по-прежнему с трудом помнит, что произошло между «тогда» и «сейчас». Если бы она только могла… Внизу хлопает дверь. Гермиона напрягается под одеялом. Что-то не так. Она ощущает это почти физически. Боль во лбу усиливается. Приходится прижать руку ко рту и прикусить костяшки пальцев, чтобы не скулить. Этажом ниже какая-то движуха. Раздаётся грохот, от которого она чуть не падает с кровати. Женский смех. Затем слышится ещё один сердитый голос – мужской. Слов не разобрать. Гермиона лежит и прислушивается к приглушённым крикам внизу, а затем, почти не успевая всё обдумать, свешивает ноги с кровати и натягивает на бёдра юбку. С наступлением темноты в доме становится не по себе. Гермиона вслепую ощупывает стены третьего коридора, чтобы найти дорогу, и трижды слышит приглушённую брань с картин. Когда она подходит к двери Беллатрисы, к ней возвращается что-то похожее на здравый смысл. Если Беллатриса меня увидит, то проклянёт на всю следующую неделю. Она как раз размышляет, сможет ли проскользнуть наверх, как дверь распахивается… …и Гермиона оказывается лицом к лицу с Родольфусом Лестранжем, одетым в тёмно-красный шёлковый халат. На щеке следы от ногтей. Родольфус делает большой глоток из бутылки огненного виски, сглатывает и на мгновение заходится кашлем. Он окружён тёплым светом свечей, и Гермиона видит, как в комнате позади него парит клубок пламени размером с кулак. – Какого чёрта ты здесь делаешь? Гермиона слышит, как кто-то за его спиной ходит по ванной. – Я сказала, убирайся! – голос Беллатрисы звучит злобно даже сквозь стены ванной. Она говорит, как загнанный в угол зверь. Родольфус роняет бутылку и начинает шарить в кармане халата. Гермиона при виде этого наконец приходит в себя и спотыкаясь пятится назад. – Круцио! – визжит Родольфус. Боль. Мигрень и синяки кажутся детской игрой по сравнению с этим. Гермиона извивается и обхватывает себя руками, пытаясь отвернуться. Боль повсюду, и Гермиона лишь смутно замечает, что падает на пол. Деревянные половицы холодят ей лицо. Если бы она только могла сосредоточиться на этом, а не на проклятии, проходящем через каждый квадратный дюйм тела… Боль останавливается, и Гермиона слышит сердитые голоса. Она жадно глотает воздух. Лакированные половицы такие холодные. Она крепко зажмуривает глаза. – …это же Грейнджер… Какого чёрта Гермиона Грейнджер делает в нашем доме, Беллатриса? – Это касается только меня и Тёмного Лорда. Гермиона открывает глаза и видит щиколотки Беллатрисы в чулках. Волшебница стоит между Гермионой и мужем. За подолом её шелкового чёрного халата, изгибом живота и груди она различает снизу резкий профиль Беллатрисы. Она выглядит убийственно. – И я надеюсь, ты не забыл, что это мой дом, а не «наш», и его содержимое – моя собственность. – Перестань говорить со мной таким тоном! Я такой же преданный слуга Тёмного Лорда и тоже заслуживаю… Гермиона никогда не узнает, чего, по мнению Родольфуса, он заслуживает, потому что Беллатриса бросается на него, как гадюка. Муж уворачивается от заклятий и, ругаясь, скрывается в тёмном коридоре. Беллатриса держит палочку поднятой, пока мгновение спустя не слышится шум входной двери. Затем она поворачивается к Гермионе. Гермионе всегда считала, что у неё есть некоторый опыт борьбы со страхом. Когда-то она уже каменела от взгляда василиска, случайно превращалась в кошку, сражалась вместе с другими учениками Ордена Феникса в Отделе Тайн и, среди прочих ужасов, пережила поцелуй с Кормаком Маклаггеном. Очевидно, она ошибалась. – Какого чёрта ты здесь делаешь? Она съёживается от ярости в голосе Беллатрисы. – Я… – она ищет что-то сочувственное в бледном лице над собой. – Ты хоть представляешь… – Беллатриса замолкает, а затем, кажется, берёт себя в руки и продолжает тихим шёпотом: – Как ты смеешь появляться в моих личных покоях без разрешения? – Я… прости, – заикается Гермиона, – Я думала, тебе нужно помочь… Мне казалось… Голова болит так сильно, что предательские слёзы не скрыть. Что-то тут не так. Ей это уже не нравится. Беллатриса подумает, что она плачет, но это всего лишь чёртова мигрень. Если бы только избавиться от… Беллатриса по-прежнему испепеляет Гермиону взглядом. Та прекрасно понимает, что напряжённое молчание равносильно угрозе. Страх ожидания – Гермиона полагает, что уж в борьбе с этим у неё многолетний опыт. Это будет иметь последствия – болезненные, ужасные, кошмарные последствия. Гермиона чувствует, как ледяной страх снова пронизывает её до костей. Она не может вспомнить, когда ощущала столько страха и боли одновременно, и будет ли этому когда-нибудь конец. Затем… затем она обнаруживает нечто удивительное: в этом последнем дюйме страха, в том месте, где сердце хрипит, а ладони становятся липкие – она успокаивается. Должно быть, именно это чувствовал Гарри, когда столкнулся с Волдемортом. Наступает момент, когда они больше не властны над тобой. По-прежнему дрожащая, напуганная, но почему-то уверенная в себе, Гермиона протягивает руку и берёт Беллатрису за руку. Глаза волшебницы широко раскрываются. Она крепче сжимает палочку, но Гермионе всё равно. Рука Беллатрисы тёплая и сухая. Головная боль Гермионы проходит. Она не исчезла, не пропала, а прошла. В одно мгновение боль была, а в следующий миг – пуф! Она не смеет… не может… – она поглаживает большим пальцем безымянный палец Беллатрисы. Её наполняет чувство правоты, ощущение целостности. – Опа… Если бы она не смотрела прямо на неё, Гермиона не поверила бы, что Беллатриса заговорила. Впервые за всё время знакомства Беллатриса не выглядит сердитой или даже просчитывающей следующую пакость. Гермиона замечает, что волшебница даже не вынула шпильки из волос. Выбившаяся прядь тёмных волос прилипает к слегка приоткрытому рту Беллатрисы. Она быстро смотрит на их руки. О Мерлин, должно быть, это и есть безумие. Какое-то мгновение они просто смотрят на свои соединённые руки. Гермиона оглядывается как раз вовремя и видит, как лицо Беллатрисы озабоченно нахмурилось. – Он предупреждал, что такое может произойти, – Беллатриса сводит брови. – Он предупреждал… Гермиона краем глаза замечает, как мелькает палочка Беллатрисы, а затем мир погружается во тьму.