* * *
Примерно через неделю Гермиона в одиночестве завтракает консервированной селёдкой на кухне. Она больше не смотрит ни на какие двери. Если она вернётся к Гарри и Рону, то кто знает, что она вытворит из-за сидящей внутри частички души Беллатрисы? Вдруг она заставит её сделать что-нибудь ужасное? Она дважды с трудом перечитала почти половину этих ужасных книг о крестражах… но ведь там же нигде не упоминалось, что душу можно разбить на семь частей. Нужно больше данных. Добраться бы только до своих книг. Она потратила несколько недель, чтобы уменьшить их в размере и уложить в волшебную сумочку – и всё напрасно. Наверное, лежат и гниют там на праздничной площадке у дома Уизли. От грохота где-то наверху мысли прерываются. После их краткого разговора Беллатриса пребывает в особенно приподнятом настроении. Иногда из её кабинета доносятся отвратительные запахи, а по ночам Гермиона слышит тихий шёпот заклинаний. Тогда она не прижимается ухом к подушке слишком сильно. Они не разговаривают с самого утра. В основном потому, что Гермиона почти не выходит из своей комнаты. Гермиона подносит к тусклому свету особенно жирную селёдочную чешуйку. Ей просто нужно заполучить побольше информации. У каждого проклятия есть противозаклятие, верно? А пока ей нельзя рисковать ничьей жизнью, а особенно – Гарри и Рона. Она жует ещё немного и начинает обдумывать план.* * *
– Входи, грязнокровка. Когда Гермиона стучит в полуоткрытую дверь, Беллатриса даже не поднимает глаз от работы. Она сидит за тяжёлым дубовым столом, почти полностью укрытым свитками пергаментов. На носу у неё очки в железной оправе. Гермиона чувствует, как в ней поднимается волна горячего гнева, поэтому теперь не стоит даже смотреть на волшебницу. Вот если бы у неё была хлопушка или… или… она бы тогда… – Не надо злиться, – продолжает Беллатриса тем же скучающим голосом. – Даже Пентус способен причинить мне больше вреда, чем ты. Гермиона действительно едва сдерживает вздох. Сердце бешено колотится, а ладони вспотели. Она не чувствует присутствия Беллатрисы в своём сознании – тогда как… как…? – Да, поломай над этим голову, грязнокровка, – фыркает Беллатриса. Гермиона пристально смотрит на неё, пытаясь взять под контроль вспотевшие ладошки. – Я хотела спросить… э-э, Беллатриса… мисс Лестранж… – Гермиона замечает, что Беллатриса переводит на неё взгляд , тёмные глаза сверкают, а брови поднимаются. – Дело в том, что… – Не тяни, грязнокровка, выкладывай, – рычит волшебница. Гермиона борется с желанием закрыть глаза. Её следующая фраза либо несказанно удивит Беллатрису… либо Гермионе придёт каюк. – Дело в том, что… мне скучно. Глаза Беллатрисы сужаются, а рука тянется к чему-то, скрытому в бумагах. – Ой, мне так тебя жаль, грязнокровка, – её рука появляется, сжимая палочку. – А я и не знала, что у меня тут детский сад… Уверена, что несколько сеансов Круцио сразу же снимут тебе скуку? – Нет… я не об этом… я хочу сказать… – Гермиона обводит рукой комнату. – Твоя работа. Ты ведь колдуешь, верно? Исследования и прочая фигня? – Какая-такая «фигня»? – О, прости… глупое магловское слово для обозначения вещей, – нашла время козырять магловскими выражениями. – Дело в том, что у меня это неплохо получается: книги, исследования и всё такое прочее. – И что? – Я могла бы тебе помочь! – барахтается она. – Приносить книги и работать руками, не головой. Необязательно рассказывать мне, над чем ты работаешь – просто говори, что нужно взять, написать или сделать. Гермиона ждёт в ответ удара, но его всё нет и нет. Когда она поднимает глаза, Беллатриса по-прежнему пристально смотрит на неё. – С чего это тебе вдруг припало такое желание поработать? – ясно, что Беллатриса учует ложь быстрее, чем Гермиона успеет додуматься что-то соврать. – Разве это не предательство по отношению к твоему дорогому Поттеру? Но Гермиона готова к такому вопросу. Она говорит правду. Во всяком случае, частично. – Не люблю чувствовать себя бесполезной, – говорит она. – От этого у меня портится характер. Она вспоминает, сколько раз писала за мальчиков домашку, но отгоняет эту мысль. Это уже в прошлом. – Вот бедняжка… – фыркает Беллатриса, но продолжает, прежде чем Гермиона успевает защититься. – Тогда, грязнокровка, нам придется установить некие правила, а? – она проводит пером по губам. – Первое: никаких вопросов. Делай, что я говорю. Второе: не дуться целыми днями. Это просто выбешивает. – Так я могу помочь? – спрашивает Гермиона, едва смея поверить, что план сработал. У неё будет доступ в библиотеку, доступ ко всем этим книгам! Отрада для души – и не важно, сколько чужих душ в ней сидит. – Да, уже завтра, – взгляд Беллатриса снова возвращается к работе. – Сколько же с тобой суеты… А теперь убирайся с глаз долой – я занята. Гермиона кивает, пряча злость за милой улыбкой, поворачивается, чтобы уйти, но тут Беллатриса резко останавливает её: – И третье правило: не вонять рыбой у меня в кабинете.* * *
Гермиона начинает третий день своей новой жизни с того, что с трудом разбирает имя одного из любимых корреспондентов Беллатрисы. Это новый человек в Министерстве – украинец, судя по отсутствию гласных в имени. Она бросает быстрый взгляд на Беллатрису, жалея, что не может спрятаться за привычной завесой густых волос. Беллатриса в первый же день назвала это "раздражающим", и Гермионе пришлось заколоть их старым пером. Не хочется, чтобы волшебница в итоге лишила её волос каким-нибудь заклинанием. А сама Беллатриса по-прежнему сидит за своим столом, поглощённая древним зловещим томом, который заставила Гермиону принести из библиотеки этим утром. Названия на обложке нет, только гравюра кого-то с содранной кожей. Гермиона боится снова прикоснуться к нему. Постепенно жизнь входит в какую-то колею. Гермиона является по утрам (ровно без четверти девять – от некоторых хогвартских привычек трудно избавиться) и неизменно зависает с каким-нибудь дерьмовым поручением. Она уже навела порядок в кабинете, написала за Беллатрису пять совершенно ненужных писем, сварила одну нетронутую чашку чая и принесла полдюжины книг. К разгадке крестражей она так и не подобралась, но Гермиона чувствует зачатки робкого доверия к своей способности выполнять задания на уровне разумной собаки. И это только начало. Противно спотыкаться в самом начале на таких элементарных вещах, как правописание. Но если этот украинец окажется важным магом, и она его обидит… тут уж ничего не поделаешь: – Миссис Лестранж, мне просто интересно… Дверь за спиной Гермионы распахивается, и та едва не проливает чернила на аккуратно сложенные свитки чистого пергамента. Она никогда не была такой неуклюжей. Обычно в этом силён как раз Рон. Она вспоминает о Роне, и о том, как на солнечном свету его веснушки становились золотыстыми, как он называл её "Миона"… Но нет, она не будет думать о людях, которые добры к ней и (может быть) даже любят её. Иначе она с этим не справится. Родольфус Лестранж тем временем обходит вокруг стола и оценивающе смотрит на неё. За его спиной она видит, что Беллатриса по-прежнему поглощена чтением, только её глаза смотрят в одну точку. – Не знаю, что за игру вы здесь затеяли… – начинает Родольфус, и теперь, когда он не кричит, Гермиона с удивлением обнаруживает, что его звучный голос на самом деле довольно приятен, – …но пора её прекратить. Гермиона спокойно выдерживает его взгляд. Губы Беллатрисы дёргаются. Она откладывает книгу в сторону, подходит к нему за спину, обнимает и кладёт ладони на грудь. – Никакой игры здесь нет, дорогой, – она что-то бормочет ему в спину, и он, кажется, немного расслабляется. – Тогда почему грязнокровка из "золотой троицы" так старательно изображает твою секретаршу? – он слегка разворачивается к Беллатрисе. – Или нет других кандидатов? – он на мгновение задумывается. – Как насчёт девчонок Гринграсс? Или той подружки Драко? Гермиона не сводит с него каменного взгляда. Она не представляет себе, какой катастрофой была бы Панси Паркинсон в качестве чьей-либо помощницы. Если бы только знать, как правильно писать имя этого проклятого украинца, она бы вернулась к письму. – Мисс Грейнджер сочувствует нашему делу. Это настолько несусветная ложь, что Гермиона вырывается из своих полу-забавных фантазий, открывает рот от негодования – и ловит убийственный взгляд Беллатрисы. Родольфус, стоящий лицом к жене, к счастью, ничего этого не видит. – Сочувствует нашему делу? – он снова поворачивается к Гермионе, его глаза темнеют и выходят из орбит. – Это она-то? Беллатриса широко открывает глаза, прикидывается дурочкой и кивает: – Я должна проверить, искренна ли она. «Какая же она милая», – думает Гермиона почти невольно. Родольфус, кажется, соглашается, целуя Беллатрису в лоб, с большей нежностью, чем Гермиона могла бы ожидать от Пожирателя Смерти. – А почему её не привели ко мне? Или к Фенриру? – он снова смотрит на Гермиону, и теперь в его взгляде определённо есть что-то похотливое. – Потому что мы хотим, чтобы она оставалась в целости и сохранности, – Беллатриса снова говорит своим жеманным высоким голосом. Это раздражает уши Гермионы после того, как она уже несколько дней слышит её хриплый и ровный голос. – Пока что. – Хм… ну что, мадам Лестранж, ты занята? – спрашивает Родольфус, явно закончив с Гермионой и этой темой. Беллатриса улыбается и наклоняется поцеловать его, а он ласкает ей груди руками. Гермиона чувствует, как лицо вспыхивает – придётся изобрести чистящее средство для памяти, чтобы потом смыть это из воспоминаний. Она сосредотачивается на чернилах, размазанных по рукам, и пытается отрешиться от тихих звуков одной лишь силой воли. Родольфус ахает, и Гермиона, подняв взгляд, видит, как он подносит руку ко рту. На ней кровь. Беллатриса хихикает и вырывается из его объятий. В мозгу Гермионы что-то переклинивает. Получается, Беллатриса по-прежнему прикидывается безумной перед всеми, включая дорогого мужа? Возможно, Гермиона поломает над этим голову позже, когда понадобится что-то от Беллатрисы, – она делает мысленную отметку. – Что слышно из Министерства, дорогой? – спрашивает Беллатриса, и её губы лишь на мгновение становятся тоньше. – Всё так, как мы и планировали – ухмыляется Родольфус. – Едва Скримджер пал, мы взяли верх, и никто не осмеливается говорить об этом открыто, – Родольфус явно доволен тем, как всё удачно сложилось. – Ты имеешь в виду, как планировал Тёмный Лорд? – лукаво поправляет Беллатриса. Кажется, это действует на мужа, как ушат холодной воды. – Да, именно… – он делает шаг назад. – Кстати, мне пора возвращаться, – он хмурится. – Долохов и Макнейр готовят судебные процессы против грязнокровок. Боюсь, добром это ни для кого из нас не кончится. – Они оба потеряли всякую веру в наше дело, – рычит Беллатриса, а потом внезапно снова смягчается. – Будешь дома к ужину? – Да, думаю, что буду, – Родольфус бросает взгляд на Гермиону.* * *
Гермиона даже не предполагала, что её будут ждать на ужин. Не считая первых двух странных обедов, ей разрешили брать с кухни всё, что она захочет, при условии, что она ограничится мясными консервами и несколькими гниющими овощами. Беллатриса, казалось, показала, «кто тут главный», и благополучно оставила Гермиону в покое. Всё меняется, едва к ним присоединяется Родольфус. Гермиона как раз размышляла над вопросом, от чего её будет меньше тошнить: от солонины или от сардин, – как рядом раздается тихий хлопок – и она уже стоит в столовой. Она едва успевает заметить Пентуса, который исчезает с очередным хлопком. Она надеется, что это не станет обычным делом. Магия домовых эльфов очень коварна, и она не уверена, что сможет что-то сделать против неё, даже с волшебной палочкой в руках. Беллатриса и Родольфус смотрят на неё: Беллатриса со слегка расширенными глазами или, как начинает понимать Гермиона, старательно изображая сумасшедшую. Родольфус – спокойно. Он встаёт и выдвигает стул слева от себя. Гермиона на мгновение смущается, пока не вспоминает ложь Беллатрисы о своей внезапной симпатии к тёмной стороне. Почему Родольфус не в курсе? В Гермионе часть души его собственной жены – а он чуть не убил её? «Я могла убить тебя, и тогда ты была бы свободна от этого», – всплывают в памяти слова Беллатрисы. Ну, может быть, Беллатрисе это не так уж и важно. Гермиона как можно аккуратнее садится на стул. Беллатриса смотрит на неё через дубовый стол, и пока Родольфус снова располагается во главе стола, она одними губами произносит: "Осторожнее". Ужин превосходен с точки зрения еды и ужасен с точки зрения общества. Гермиона пытается не стонать вслух, когда съедает первую веточку спаржи. Она никогда не думала, что еда будет приводить её в такой восторг. Но после стольких консервов она всерьёз опасается развития цинги. Грибы – это почти религиозный опыт. Она намазывает маслом хрустящий хлебец и пытается не съесть его в один миг. Вопросы Родольфуса не так приятны. Прежде чем начать, он даёт ей возможность закончить половину тарелки. «Где ты родилась? Что тебе было известно о волшебном мире? Когда ты получила первую сову? Какие у тебя отметки? Когда впервые задумалась о тёмной стороне?» – и так далее, и тому подобное. Гермиона старается отвечать как можно ближе к правде. Вопрос о тёмной стороне немного вводит её в ступор, но она решает, что начала «темнеть» уже в первый год обучения, после того, как Гарри и Рон “чуть не принесли меня в жертву троллю”. К её некоторому удовольствию, даже у Беллатрисы ползут вверх брови, когда она перечисляет оценки за прошлый семестр. Но в глубине души лгать обо всём ужасно утомительно, и Гермиона чувствует огромное облегчение, когда вопросы Родольфуса наконец иссякают. – Ну что ж, – говорит он, и в его голосе ничего нельзя прочесть, – похоже, у нас появился ещё один союзник. Гермиона отрывает взгляд от пустой тарелки с десертом. Она хочет быть уверенной, что убедила его. Беллатриса, похоже, приходит к тому же выводу. Она наклоняется над столом и берёт Родольфуса за руку. Гермиона замечает, что Беллатриса не притронулась к своему пудингу. – Если грязнокровка лжёт, – её черные глаза скользят по Гермионе, – ты можешь наказать её, как сочтёшь нужным, любимый. Уже не в первый раз Гермиона жалеет, чтобы не погибла ещё тогда, в Норе.* * *
– Кажется, муж к тебе несколько привязался. Гермиона косится на Беллатрису, которую едва различает в ореоле золотистого послеполуденного солнца. Та прислонилась к оконной раме, вероятно, наблюдая за маглами, снующими по улице внизу. На ней красивое восточное приталенное пальто. На ключице, прямо под китайским воротником, вышит скелет воробья, и Гермиона весь день старается не спрашивать, есть ли у Волдеморта последователи в Азии. Она также испытывает граничащее с самоубийством желание похвалить причёску Беллатрисы, у которой волосы в кой-то веки похожи не на птичье гнездо, а беспорядочно собраны на макушке, чтобы не мешать глазам во время чтения. Гермиона проглатывает комплимент и пожимает плечами в ответ: – Может быть. – Эти письма нужно разослать совами до наступления ночи, – Беллатриса хмуро смотрит на Гермиону. К настоящему времени писательство стало почти второй натурой. При других обстоятельствах Гермиона сказала бы, что Беллатриса даже расстроена тем, с каким рвением она взялась за такую работу. Письма, о которых идёт речь, закончены, но, вероятно, не стоит говорить об этом Беллатрисе ещё ближайший час. – А почему ты не работаешь в Министерстве, как мистер Лестранж? – вопрос был задан ещё до того, как Гермиона успевает подумать, насколько опасно вот так нагло спрашивать Беллатрису, почему та не выходит из дома. Они работают в кабинете Беллатрисы уже примерно неделю после первого вмешательства Родольфа. Тот последние дни живёт с ними, и Гермиона до сих пор удивляется, насколько обстановка стала до ужаса домашней. Пока она была пленницей Беллатрисы и всё в мире было нормально, и она бродила по дому, куда ей заблагорассудится. А теперь недовольный Пентус забирает её каждое утро в семь, заставляет принять душ и почистить старую одежду к завтраку с Лестранжами в восемь. То же самое происходит и перед обедом. Родольфус уходит на работу в Министерство каждое утро без четверти девять, и только тогда всё возвращается на круги своя. Беллатриса с ней почти не разговаривает. Гермиона и раньше не была болтушкой, но ей нравится разговаривать с кем-то, по крайней мере, хоть немного откровенно. Долгие разговоры с мистером Лестранжем во время еды чреваты постоянным риском спалиться. Она сама не знает, почему так упорно притворяется, если не считать почти первобытного ощущения, что Родольфус представляет для неё такую же опасность, какую совершенно не представляет его жена. Гермиона иногда ловит его взгляд, когда возвращается после ужина в комнату на чердаке. Даже если у них только что был почти дружеский спор о второй великой гоблинской войне, на его лице, когда он смотрит на неё, есть что-то такое, как будто каждое её умное слово – ещё один гвоздь ей в гроб. Но, по крайней мере, он каждое утро уходит и никогда не рассказывает о своей работе в Министерстве за столом. Беллатриса, напротив, ни разу не выходила из дома с тех пор, как он приехал. Гермиона иногда замечает, что волшебница тоже следит за ней полузакрытым и задумчивым взглядом, но мысли у неё не настолько ясны, как у мужа. По крайней мере, после того злополучного ужина она больше не показывает Гермионе свою волшебную палочку. – Что? «И так всегда», – думает Гермиона, не решаясь поднять глаза. Почему её всё время тянет на вопросы? В комнате становится ужасно тихо. Беллатриса скучает. – Мои приходы и уходы в собственном доме тебя не касаются, грязнокровка,– выдыхает она последнее слово, и Гермиона вздрагивает. Гермиона теребит выдернувшуюся нитку на старой клетчатой юбке Андромеды. Она чуть не выпрыгивает из кожи, когда чувствует, что к горлу прижимается палочка. Беллатриса будто согревает её своим телом сзади. Как ей удалось так быстро подойти ко мне с другого конца комнаты? – Я не имела в виду… – Мне всё равно, что ты имела в виду. Гермиона пытается подавить дрожь. Она думала, что вела себя осторожно и уж никак не забыла, кто на самом деле эти люди. Но мягкие, деловитые слова Беллатрисы ранят какую-то нежную часть её души, которую Гермиона даже не заметила, как обнажила. Какой бы умной я ни была, для них я всегда останусь грязнокровкой. Как бы она ни старалась, они всегда будут видеть в ней только грязную кровь. – Кажется, я достаточно ясно выразилась, – ей приходится напрягаться, чтобы слышать голос Беллатрисы, и кончик палочки, кажется, впивается Гермионе в горло, как в тряпичный мешочек. – Меня не волнует, что ты думаешь, – дыхательное горло Гермионы полностью сомкнулось,– и я не хочу слушать твою болтовню. Давление на горло внезапно ослабевает. Гермиона судорожно вдыхает воздуху. Беллатриса возвращается к окну, прислоняется к косяку и снова смотрит на улицу. Её профиль похож на старинную римскую монету, красивую и неизменную. – Ну почему большая Белла такая злая? – бормочет Беллатриса, почти про себя. Гермиона массирует горло и даёт ответ, который, как она знает, будет правильным: – Потому что я грязнокровка. – Умница! – лицо Беллатрисы остаётся непроницаемым.* * *
После этого всё меняется к худшему. Хотя что-то смутно домашнее висит в воздухе и кружится вокруг Гермионы и двух её похитителей, она уже не чувствует себя так же легко, как в ту первую неделю. Она избегает смотреть Беллатрисе прямо в глаза и уже подумывает о том, чтобы вообще отказаться от своих обязанностей помощницы, если бы частичка души волшебницы не сидела у неё в теле. Родольфус тоже замечает перемену. Иногда за ужином он молча смотрит на неё, пока Гермиона не начинает нервничать. Теперь в его взгляде появляется что-то волчье. И он начинает мимоходом прикасаться к ней: то положит руку на поясницу, если Гермиона случайно окажется впереди него на подходе в столовую, то крепко пожмёт ей плечо, когда она пройдёт мимо в коридоре, то прикоснётся рукой к её коленке под столом – обязательно так, чтобы жена ничего не видела. Как будто Гермиона может пожаловаться Беллатрисе, если захочет. Тонкая связь, которую она выстраивала по кирпичику, почти исчезла. Гермиона иногда удивляется, как она могла подумать, что Беллатриса молчала в ту первую неделю её пребывания в доме? Если бы Гермиона не слышала, как она отдаёт приказы через каминную сеть в кабинете, то всерьёз бы подумала, что волшебница онемела. Родольфус воспринимает молчание жены без малейших признаков беспокойства. Гермиона предполагает, что, должно быть, депрессивные настроения уравновешивали маниакальные, когда Беллатриса была ещё по-настоящему безумна. Должно быть, именно это, по его мнению, и происходит сейчас. Она снова задаётся вопросом: когда же настанет подходящий момент, чтобы разыграть единственную карту в этой игре? Беллатриса с каждым днём становится всё более вменяемой. Затем, 23 сентября (Гермиона помнит дату, потому что у неё для корректуры три письма в Отдел магических исправлений) Гермиону будит отчётливый шум входной двери. Какое-то мгновение она лежит в узкой кровати, совершенно сбитая с толку. На улице ещё темно, и если бы у кого-нибудь хватило порядочности дать ей часы, она бы предположила, что сейчас чуть позднее пяти утра. Она не торопится вставать. Гребень с широкими зубьями, который дал ей Пентус, не так уж плох, коли она минимум полчаса расчёсывает им свои спутанные волосы. Она с тоской думает о волшебной палочке и целом арсенале заклинаний, чтобы привести в порядок свои локоны. Считая движения гребнем, она наблюдает за голубями, рассевшимися снаружи, и пытается не вспоминать, что она – лишь дерьмовое вместилище для чужой души и, вероятно, убьёт двух своих лучших друзей, если только их увидит. Кто-то давным-давно разорвал на коленях сегодняшнее мягкое хлопчатобумажное платье, и Гермиона надевает ещё серые шерстяные чулки. Хотелось бы перестать одеваться, как на первом курсе, но вряд ли пара джинсов или, не дай Мерлин, толстовка когда-либо пересекали порог самого благородного дома Блэков. У Пентуса, вероятно, случится истерика. Только спустившись в столовую, она замечает, что что-то не так. Родольфус сидит один за большим длинным столом, потягивает свой обычный чёрный кофе и почитывает "Ежедневного пророка". Она видит лицо Гарри на обложке с крупным жирным заголовком "ПРЕСТУПНИК №1" и на мгновение ужасается. Его поймали? Но нет – подзаголовок внизу гласит: "ВСЁ ЕЩЁ В РОЗЫСКЕ". Только положив себе в тарелку тосты, половинку жареного помидора и несколько яиц, Гермиона замечает, что Беллатриса к ним не присоединилась. – Мисс Грейнджер, пожалуйста, садитесь. Это самый дружелюбный Родольфус за последние дни, и у Гермионы внутри сразу срабатывает тревожная сирена. Может быть, Беллатриса просто опаздывает? Но Гермиона отбрасывает свои опасения и каким-то таинственным шестым чувством, которое, должно быть, является частью крестража, понимает, что Беллатрисы нет дома. Её здесь нет. Гермиона обдумывает варианты. Она может бросить еду и попытаться убежать – но куда, вот в чём вопрос. Она могла бы попытаться одолеть Родольфуса, но столь же быстро отказывается от такой мысли. Или… или можно сесть, как он предлагает, и надеяться, что страх перед Беллатрисой и порчей её имущества помогут ей выбраться отсюда без потерь. Она садится. Через мгновение она чувствует, как рука Родольфа скользит по её бедру. В этом нет ничего необычного, если вспомнить прошлую неделю. Гермиона с трудом сосредотачивается на еде. Когда время завтрака истекает, Родольфус отпускает её, складывает газетку и уходит с вежливым “мисс Грейнджер". Гермиона почти оседает от облегчения, когда слышит, как закрывается входная дверь. Она оставляет тарелку недоеденной. Обычно Гермиона помогает Пентусу убирать со стола, но сегодня просто не тянет. Руки снова дрожат, и приходится делать сознательное усилие, чтобы успокоить их. Она сидит в кабинете Беллатрисы и всё утро сочиняет три рекомендательных письма в Министерство магических исправлений. Она как раз подписывает последнее резкой подписью Беллатрисы, как слышит приглушённые голоса внизу. – Если ты это из-за Руди… клянусь… – кто-то шикает на говорившего. «Это голос Макнейра, – думает Гермиона, навострив уши. – Что за чертовщина?» – Если это шутка, то не смешно, – соглашается более низкий, грубый голос, от которого волосы на затылке встают дыбом. На лестнице слышен топот сапог. – Тише, джентльмены! – говорит Родольфус, вежливее, чем когда-либо. – Не надо пугать гостью. Гермионе требуется на долю секунды больше, чтобы понять и испугаться. Почему она не убежала? Почему не попросила Пентуса позвать Беллатрису? Почему не забаррикадировалась в своей комнате, как только Родольфус вышел из дома? Почему Беллатриса на всё утро озадачила её бесполезной перепиской? Голоса теперь звучат на её этаже и приближаются. – Грейнджер? Поттерова Гермиона? – переспрашивает Макнейр. – Откуда ей здесь взяться? – Она остановилась у нас по какому-то делу жены, – Родольфус кажется раздражённым оттого, что вынужден признать это. – Нет причин отказывать себе в веселье. – Она очень соблазнительная малышка, – соглашается Макнейр, и Гермиона думает о том, что единственный раз, когда тот как следует её разглядел, ей едва исполнилось тринадцать, ради Мерлина. Но они уже почти за дверью. Гермиона лихорадочно осматривает кабинет Беллатрисы. Там не за что прятаться, кроме стола, а прихожая находится под охранными чарами, потому что туда выходит каминная сеть. Дверь начинает открываться. Гермиона поднимает книгу с освежёванным человеком, которую Беллатриса ещё не вернула в библиотеку. Том довольно тяжёлый и начинает слабо подвывать в руках. Она отдёргивает руку назад, как учила Джинни, когда младшая из Уизли не питала даже слабой надежды стать ловцом в команде по квиддичу. Кто-то обхватывает её сзади за талию. – Что такое, мисс Грейнджер? – Родольфус тепло дышит ей в ухо. Гермиона вскрикивает, роняет книгу и пытается вырваться. Он держит её, и Гермиона жалеет, что приходится бороться с ним грубой силой, а не с помощью магии. Он хватает ей сначала одну руку, потом другую, всё время прижимаясь сзади. Она отчаянно борется ещё несколько мгновений, а потом заставляет себя успокоиться. – Этот старый трюк не сработает, девочка, – краем глаза она видит Макнейра, облокотившегося о письменный стол Беллатрисы. В его дружелюбном тоне есть что-то злое. Второй незнакомец, должно быть, аппарировал из поля зрения, но она чувствует его присутствие. – Что вам надо? – она гордится тем, насколько пренебрежительно говорит. – Кто тут говорил, что она самая умная волшебница своего курса? – спрашивает Макнейр у того, кого Гермиона не видит, затем фыркает и отвечает на собственный вопрос: – Как по мне, так она явно не догоняет… но что вы хотите от грязнокровки, а? – Беллатриса не потерпит… – начинает Гермиона, но в награду получает толчок от Родольфуса. Она падает, ударяется плечом и слышит треск. Вспышка боли приходит секундой позже. – Думаешь, мне есть дело до того, чего там потерпит Беллатриса? – Родольфус стоит над ней и брызжет слюной в крике: – В этом доме я хозяин. «Ладно, попробуем по-другому, – Гермиона пытается думать о стреляющей боли, бегущей по шее и руке. – Попытка номер два…» – Вол… Тёмный Лорд рассердится, если что-нибудь случится… Второй незнакомец заходится хохотом. Гермиона впервые смотрит на него сквозь пелену слёз и боли. Ей, вероятно, кажется, но, похоже, у него клыки слишком большие для человека, и большая часть его лица покрыта светлой шерстью. – Ну, полагаю, ты слышала обо мне, девочка? – слышится ей голос Люпина. Фенрир Сивый. – Потому что я ничего не слышал о тебе ни от мадам Лестранж, ни от Тёмного Лорда. Но Лестранж прав, – он принюхивается, – ты такая милашка. Он склоняется над ней, достает отвратительного вида палочку и проводит ею от шеи до подола платья. Она чувствует, как ткань спадает. Теперь на ней нет ничего, кроме шерстяных колготок и нижнего белья. Фенрир снова принюхивается, а затем, к крайнему отвращению Гермионы, проводит своим шершавым языком от её пупка до ключицы. Родольфус, кажется, разделяет её ощущения. Он хватает Фенрира за рукав рубашки и оттаскивает от Гермионы. – Получишь её после нас. Оборотень рычит. – Правила есть правила, – стоит на своём Родольфус. Позади него Гермиона видит, как Макнейр расстегивает брюки. Она пытается сесть. Родольфус опять сбивает её с ног взмахом волшебной палочки. На мгновение, когда она с глухим стуком падает на землю, Гермиона чувствует что-то ещё, кроме оглушительной паники. Что-то вроде рывка. Ей кажется, что внизу что-то грохочет. Потом Родольфус наваливается на неё всем весом, но прежде чем она успевает вскрикнуть, он снова исчезает. Когда она моргает, то видит Макнейра, съёжившегося в углу комнаты, с тёмным пятном на нижнем белье. Раздаётся грохот – и Фенрир вылетает из кабинета. Родольфус летит вслед за ним секундой позже. А потом чьи-то руки ставят её на ноги. Гермиона пытается вырваться, но резкий голос шипит: – Мне нужно посмотреть, не ранена ли ты, дура! От рывка в левой руке Гермиона вскрикивает. По краям зрения темнеет. Беллатриса чертыхается, а потом кричит: – Пентус! Появляется домовой эльф. – Аптечку! Живо! – и снова начинает бормотать себе под нос. Плечо Гермионы немеет. Через мгновение она обнаруживает, что может открыть глаза. Она лежит на полу кабинета, точнее, на его развалинах. Беллатриса стоит на коленях рядом с ней, по-прежнему в своём причудливом дорожном плаще, и продолжает что-то бормотать, размахивая над её плечом палочкой. Пентус появляется снова с кожаной сумкой вдвое меньше него. Беллатриса вырывает её из его рук, роется в ней и достаёт маленький пузырёк. – Выпей, – Гермиона сонно замечает, что Беллатриса положила палочку рядом с её локтем, и что у волшебницы дрожат руки в перчатках. – Это поможет. Всё любопытнее и любопытнее. Позади неё Пентус снова исчезает с тихим хлопком. Гермиона выпивает предложенное зелье – отвратительное на вкус, но действующее лучше порции шоколада Люпина. По животу начинает расползаться тепло. Она обнаруживает, что по-прежнему плачет, но может остановиться. Боль в плече слабеет, и Гермиона понимает, что под действием магии у неё срастаются кости под кожей. Беллатриса не замечает, что у Гермионы могут быть другие дела. Она просто сидит на полу рядом с Гермионой и смотрит сердитыми тёмными глазами. Губы – тонкая линия. – Ты нарочно оставила меня здесь, – еле слышным голосом догадывается Гермиона. Их взгляды встречаются, и Гермиона чувствует, как целый поток обвинений пытается сорваться с губ. Но её не покидает странное ощущение, что Беллатриса почувствовала всё, что здесь произошло, хоть и не так ярко, как из первых рук, и… передумала. Это, должно быть, единственное положительное свойство крестража, которое она пока может отметить. Обе молчат. Мгновение спустя Беллатриса встаёт, подхватывает Гермиону под руку и помогает ей подняться на ноги. Волшебница снимает плащ и накидывает его Гермионе на плечи, помогая выйти из комнаты и подняться на два лестничных пролёта без магии и молча. Гермиона чувствует, как Беллатрису всю дорогу трясёт, кажется, от чистой злости. Ей хотелось бы ковылять быстрее. Как только Гермиона укладывается в свою узкую кровать, Беллатриса ещё мгновение стоит в центре маленькой убогой комнаты. Она выглядит странно неуместно в своём дорогом чёрном платье. Её плащ, теперь, когда Гермиона может разглядеть его при свете, соткан из обсидианового шёлка. Ей совсем не хочется его возвращать. Ночи становятся всё холоднее. Беллатриса сжимает и разжимает кулаки. Её длинные полированные ногти оставляют глубокие полумесяцы на ладонях. Гермиона пытается казаться внимательной. Беллатриса, похоже, хочет что-то сказать, но через мгновение просто закрывает рот и уходит.