Aghori

      Новость об аресте Славы Карелина разлетелась по интернету так стремительно, как будто он был звездой богемы, а не заурядным бесталанным завистником, паразитирующем на чужих успехах. Привычно просматривая новостную ленту за утренним кофе и лениво почесывая за ухом кота, Мирон как минимум трижды натыкался на кричащие заголовки, оповещающие мир об этом чрезвычайном происшествии. И это было, на самом деле, просто отлично. Наконец другой деятель арт-среды перетянет на себя внимания с позорного аукциона, который соцсети продолжали мусолить до сих пор, хотя прошло уже больше двух недель.       Конечно, Мирон кликнул на один из этих заголовков — интересно же. И прочитал, что художник Вячеслав Карелин осужден на семь суток ареста за непристойное поведение в публичном месте.       Мирон скривил губы. Какая скукота. Ну конечно, за что еще могли сцапать этого клоуна? Не за протесты же, хотя как раз на этих выходных в очередной раз прошли митинги. Впрочем... может, именно на митинге Гнойный продемонстрировал это самое «непристойное поведение»? Тогда это, конечно, просто предлог для его задержания. Хотя если бы ему пришили политическую статью, то впаяли бы семь лет, а не семь суток.       Зазвонил телефон, Мирон увидел высветившееся имя Жени и ответил.       — Привет. Как настроение?       Женин голос звучал весело, но в тоже время самую малость настороженно. Последние две недели Мирон находился в предельно паршивом настроении, и она об этом знала.       — Сейчас значительно лучше, чем пять минут назад, — искренне сказал Мирон. — Слыхала? Гнойного закрыли.       — Да, я именно по этому поводу тебе и звоню. Слушай, Мирон...       — Осужден на семь суток за непристойное поведение, — прочитал Мирон с экрана. — Я уже пару статей просмотрел, но нигде не сказано, что именно он сделал. Прямо интересно.       — Ну...       Женя нервно рассмеялась. Мирон знал этот ее смешок — Женька издавала его каждый раз, когда речь заходила про людей с альтернативной сексуальной ориентацией. Гомофобом она не была, но почему-то довольно нервно на эту тему реагировала. Мирон ей в душу по этому поводу не лез — они были все-таки в больше мере художником и его агентом, чем друзьями.       — Он шел по улице и выкрикивал всякие глупости. Это засняли на видео и выложили в интернет. Кто-то увидел запись и настучал.       — А что выкрикивал? Маты?       — Нет...       Она опять неловко засмеялась, а потом сказала. У Мирона отвисла челюсть. Потом он прижал ладонь ко лбу и заливисто расхохотался.       — Боже! И он орал это посреди людной улицы? Какой же фантастический долбоеб! Сказочный просто!       — Да уж, — тоже смеясь, согласилась Женя.       — И вот за это впаяли семь суток? Бедная его задница.       — По некоторым сведениям, он возвращался с митинга в поддержку Навальского.       Мирон перестал смеяться. А, ну если так, то это меняет дело.       — Тогда выходит, что он легко отделался. А ты вообще чего звонишь, что хотела-то?       — Так вот про это поговорить как раз. Мирон... как ты смотришь на то, чтобы ему помочь?       Мирон моргнул. Потом еще раз. Хесус мяукнул, просунув мордочку ему под ладонь, и Мирон машинально его погладил.       — Это шутка. Да, Жень?       — Нет. И прежде, чем ты сказал, что я ебанулась, пожалуйста, просто выслушай. Я знаю, как ты относишься к Славе Карелину. Но...       — К Гнойному, — перебил Мирон. — К Славе Карелину я не отношусь совершенно никак. Эта бездарность мне похуй. А вот к Гнойному у меня глубокая, устойчивая личная неприязнь. Точно такая же, как и у него ко мне.       — Так именно в этом дело. Мирон, можно, я буду говорить откровенно?       — Само собой, — процедил Мирон сквозь зубы. — За это я тебе и плачу.       Он услышал, как Женя набрала воздуху в грудь. Да уж, многообещающее начало...       — Посмотрим правде в глаза — история с аукционом серьезно по тебе ударила. Ты оказался, мягко говоря, в невыгодном свете. Мало того, что тебе запретили напрямую участвовать в торгах, так потом еще этот фокус с самоуничтожением картины... Я не знаю, кто эта Соня Мармеладова, но у нее точно на тебя зуб. Она очень серьезно тебя подставила. Люди до сих пор об этом говорят, и долго еще будут говорить.       — Я знаю, что она меня выставила на весь мир ебаным лохом, — грубо перебил Мирон. — Не нужно мне это пересказывать в красках, спасибо. И что дальше?       — А дальше то, что нам срочно нужен новый инфоповод о тебе. Что-то хотя бы примерно такое же громкое. А лучше — скандальное. Чтобы все забыли про этот чертов аукцион и заговорили о тебе в другом контексте.       — Шикарная идея, Жень. Я всеми руками «за». Есть конкретные идеи?       — Есть. Впишись за Карелина. Защити его, как защитил когда-то Егора Жукина. В идеале — сделай так, чтобы ему отменили арест. У нас есть для этого все нужные каналы.       Мирон с минуту переваривал услышанное. Женя не могла предлагать такое всерьез. Еще недавно Мирон думал, что скорее удавится, чем протянет руку помощи этому козлу, который засрал чат своей ебаной критикой на презентации «Горгорода», а потом с такой наглой сочувственной ухмылочкой поглядывал на Мирона на аукционе в момент его публичного позора. И теперь Женя предлагает Мирону спасти жопу Карелина от насилия представителями братского кавказского народа в спецприемнике. Не многовато ли чести?       Но с другой стороны... она права. Уж такого от Мирона точно никто не ждет. Он всегда старался сдерживать эмоции публично, но многие знают, что он терпеть не может Гнойного и весь ебучий «Антихайп». И если сейчас Мирон вступится за Карелина, это будет выглядеть не просто актом гражданской воли, не просто цеховой солидарностью, а нешуточным благородством. Если известный культурный деятель впишется за малоизвестного, пытаясь отмазать его от карающей длани системы, суровой, но справедливой (на самом деле нет), это уже само по себе привлечет немало внимания. Но когда известный — Мирон Федоров, а малоизвестный — Слава Карелин, то это не просто привлечет внимание. Это будет, мать его, бомба.       Взрыв которой, вполне возможно, заглушит отголоски взрыва той бомбы, которую подложила Мирону Соня Мармеладова.       — Это... интересно, — наконец сказал он, осознав, что Женя давно и напряженно ждет его ответа.       — Правда? — обрадовалась она. — Подумай над этим, пожалуйста. Это действительно шикарная возможность сместить фокус обсуждений. К тому же это какой-никакой, а политический акт, пусть и совсем не резкий. И это точно добавит очков «Горгороду».       — Я подумаю, — пообещал Мирон.       Но на самом деле тут не о чем было думать. Женя права. Мирон нанял ее именно потому, что она всегда оказывалась права в том, что касалось его имиджа и раскрутки. Свое дело Женя Муродшоева знает.       Он перезвонил ей через час и сказал, что возьмется за это. Следующие полчаса они обсуждали стратегию и составляли списки людей, к которым могли обратиться. Дело отличалось от дела Егора Жукина — в чем-то оно было проще, но в чем-то и сложнее. Жукина взяли по политической статье, а Карелина — всего лишь за мелкое хулиганство. Но в деле Жукина Мирон сумел повлиять на ход расследования, и его стараниями Егору дали очень мягкий условный срок. А суд над Карелиным уже прошел накануне. Он осужден на семь суток. Отменить уже вынесенный приговор в разы сложнее, чем повлиять на его вынесение.       Женя начала продавливать все их каналы, но быстрых результатов это не принесло. Мирону пришлось подключиться лично. Остаток дня он провел на телефоне, вызванивая всех, кого мог, вплоть до людей из Администрации. Он настаивал на полной отмене приговора — они с Женей решили, что только такой исход привлечет к Мирону достаточное внимание и превратит его в героя. Но сделать это оказалось сложнее, чем они думали. Пусть дело и было пустячным, а приговор несерьезным, но вопрос заключался в репутации судебной системы. Если решение суда так легко отменить, надавив на пару кнопок, то это начнет делать кто попало. В чем Администрация совершенно не заинтересована. Слово власти — закон, и все ее решения, милостивые или суровые — окончательны и обсуждению не подлежат.       Наконец, ценой титанических усилий и немалых унижений, Мирон наконец сумел выйти на человека, который внял его мольбам. Отменить обвинительный приговор совершенно невозможно, сказал он, но можно пересмотреть назначенное наказание. Когда Карелина задержали, вчера? Сколько он уже там, полные сутки сидит? Ну вот и скостим наказание с семи суток ареста до одних. Да не за что, Мирон Янович, обращайтесь. Если будут на продажу новые эксклюзивные работы от вас, то звякните, не сочтите за труд. Да-да, Евгений Павлович, конечно, само собой, еще раз огромное вам спасибо...       Как следует облизав жопу чинуше и брезгливо отплевавшись после этого процесса, Мирон какое-то время походил по комнате, громко матерясь и пугая этим кота. Потом накинул куртку, сгреб ключи от машины и поехал в Мытищинский спецприемник, освобождать своего главного хейтера из заточения.       К тому времени, когда Мирон доехал до места через пробки, формальности уже оказались улажены — такие дела быстро делаются по одному звонку откуда надо. Затормозив напротив КПП, Мирон сразу же увидел Славу Карелина, который топтался по эту сторону шлагбаума с таким растерянным и дезориентированным видом, как будто его хорошенько приложили по голове и он только что очнулся с амнезией. Мирона даже кольнуло жалостью. А потом он вспомнил топ-5 самых залайканных комментариев на презентации «Горгорода», и его сердце вновь окаменело.       — Слава! — крикнул он в приоткрытое окно машины.       Тот зашуганно оглянулся, увидел Мирона — и замер, приоткрыв от удивления рот. Ну конечно, ему ничего не объяснили, просто выпихнули за порог спецприемника — вот тебе вольная воля, ступай себе с Богом на все четыре стороны.       Начал накрапывать дождь, и Слава хотя и с явной неохотой, но все же подошел к машине Мирона, напоследок затравленно оглянувшись на серую громадину тюрьмы, которая так легко проглотила его и так же легко выплюнула.       — Садись, пока всерьез не полило, — милостиво разрешил Мирон.       Карелин зыркнул на него из-под взлохмаченной челки, но все-таки сел на пассажирское сидение, захлопнул дверь и насуплено уставился перед собой.       — Ты меня вытащил, что ли? — после паузы глухо спросил он.       — Сам в шоке. Как ты, не слишком потрепали? Сокамерники не доебывались?       — Иди нахуй, — неохотно огрызнулся Слава и посмотрел наконец на него.       Мирон никогда еще не видел его так близко. Вживую, вблизи черты его лица оказались мягче и приятнее, чем когда он кривлялся на своих дурацких видосах. И, как ни странно, он приятно пахнул. Хотя дезодорантов в спецприемнике наверняка не выдают.       — У меня все отобрали, — сказал Слава. — Документы, телефон, бумажник. Все. Когда выпустили, вернули только паспорт. Остальное, сказали, конфисковано как улики по делу. Улики по делу, сука.       — Сочувствую. Телефон дорогой был?       — Да нет, айфон древний, сто лет с ним ходил. Не жалко, — угрюмо сказал Слава и потупился.       До Мирона вдруг дошло, зачем он об этом рассказывает. Да он же оправдывается! Его выкинули на улицу в дождь, в десяти километрах от центра города (спецприемник находилось на окраине, возле самых фавел), не оставив не денег, ни средств связи. И если бы не Мирон, пришлось бы Славе Карелину топать под дождем домой пешком. Приятного мало.       — А ты, я смотрю, не гордый, — сказал Мирон почти миролюбиво. — И кто бы мог подумать.       Он замолчал, выдержал паузу, потом набрал полную грудь воздуха — и заорал так, что Слава отшатнулся:       — Лизай, а не кусай! Пенис — нежная штучка!       — Что ты орешь?! — ошарашенно выдохнул Слава, глядя на него, как на психа, и Мирон сказал совершенно спокойно:       — А ты о чем думал, когда орал эту галиматью посреди улицы во время митинга? У тебя вообще хоть капля мозгов есть, или скурил все до остатка?       — Я не во время митинга это кричал! А потом. Когда домой шли.       — Зачем? Вот зачем ты это кричал? Почему вообще «лизай»? Правильно — «лижи».       — Тебя забыл спросить, грамотей хуев! Ты сам-то читал подписи к твоей экспозиции? «Худой отпечаток плеча», блядь! Это попросту безграмотно. Я уж не говорю о том, что сама идея дополнительно подписывать словами то, что написано на полотне — полный зашквар и признание творческой импотенции.       — Тебя забыл спросить, — парировал Мирон.       Он пытался улыбаться, но на самом деле снова начинал злиться. Искреннее сострадание и даже мимолетная симпатия к этому парню, явно напуганному своим злоключением, пропали так же резко, как возникли. Теперь Мирон вспомнил, с кем имеет дело — с Гнойным, который черпает особое жизненное удовольствие в том, чтобы на него наезжать. Даже теперь, сука! Сидя в его машине, когда они еще не успели отъехать от спецприемника, из которого Мирон его вытащил. Охуеть просто.       — Я, между прочим, жду чего-то, отдаленно напоминающего благодарность, — холодно сказал Мирон, поворачивая ключ в замке зажигания.       — На вот тебе что-то, отдаленно напоминающее благодарность. Подавись, — буркнул Слава, отворачиваясь к окну.       Мирон бросил взгляд на его профиль. Длинный курносый нос выглядел одновременно и нахально вздернутым, и умилительно симпатичным. На миг возникло абсурдное желание его потрогать и сказать что-то вроде «пиу-пиу». А потом поймать ошарашенный взгляд Славиных глаз... какого они, кстати, цвета?       — Почему ты меня так не любишь? — спросил Мирон, вжимая педаль газа.       Несколько десятков метров они проехали в молчании. Потом Слава ответил:       — Ты самовлюбленное мудило.       — И все? — усмехнулся Мирон. — Только за это столько хейта? И ни грамма зависти?       — А чему завидовать? Твоей перехайпленной, выдохшейся мазне? Ты когда-то действительно круто писал. Твоя первая экспозиция мне правда нравилась. Действительно. Я даже копии с нее делал.       Мирон бросил на него удивленный взгляд. Хотя в этом не было ничего такого уж удивительного. Часто самые лютые хейтеры появляются из числа самых преданных фанатов. Одна из картин «Горгорода» целиком посвящена этой теме.       — А теперь я плохо пишу, по-твоему?       — Плохо — не то слово. Теперь ты пишешь никак. Ты забыл, что такое ненависть. «Горгород» — это просто вымученная хуйня. Блядь, я когда это увидел, то понял, что чувствует ассенизатор, которому выдали годовую зарплату говном.       — Хватит сочных эпитетов, — резко сказал Мирон. — Основную твою мысль я уловил. Раньше было круто, а теперь не круто, и ты на меня за это обиделся. Окей. Понял, принял.       — Ничего ты не понял, — сказал Слава и отвернулся к окну.       Что-то во всем этом было... странное. Мирон предвкушал, как заберет его из спецприемника и наконец отыграется по полной. Хотел развить тему Славиной анальной девственности, уточнить, не лишился ли он ее в камере... хотя стоп, Женя же обмолвилась, что он гей. Стало быть, анальной девственности там давно не видать. Ну да не важно. В любом случае, Мирону как-то резко расхотелось издеваться над Славой. Слишком потрепанным и несчастным он выглядел, несмотря на все гадости, которые вывалил сейчас на своего избавителя.       — Тебя там били? — спросил Мирон.       Слава помолчал немного и ответил:       — Нет.       — Хорошо.       Снова молчание, и еще несколько сотен метров под стук усилившегося дождя по крыше машины, низкий скрип дворников по лобовому стеклу, яркие пятна неоновых огней за стеклом. Чем дальше они забирались в центр, тем больше становилось неона, и тем медленнее машина пробиралась сквозь бесконечные заторы.       — Куда ты меня везешь хоть? — спросил Слава, выпрямляясь.       — Домой к тебе. Куда ж еще.       — Ты знаешь, где я живу?       — Блядь, Слава, я тебя вытащил из лап Службы Безопасности, причем уже после того, как тебе впаяли приговор. Конечно, я теперь все о тебе знаю.       — Так уж и все...       — Точно больше, чем когда-либо хотел.       Слава бросил на него странный взгляд. Смахнул растрепанную челку с глаз — Мирон невольно подумал, что она хотя и слишком длинная, но идет ему, а еще у него очень изящные пальцы. Впрочем, почти у всех художников изящные пальцы. Даже у бездарей.       — А ты видел мой новый цикл? «Чудовище, погубившее мир» называется, — сказал Слава, все так же странновато глядя на Мирона.       — Нет, конечно. А должен был?       — Я в твиттере про это писал. Что хочу репост от тебя.       — Хотеть не вредно.       — Мог бы и репостнуть. Не переломился бы.       В Славином голосе звучала такая искренняя злость и обида, что Мирон, оторвавшись от дороги — благо они все равно торчали в пробке — удивленно посмотрел на него.       — Ты серьезно, что ли? Постоянно обсираешь меня и правда ждешь, что я поддержу твою мазню?       — Присмотрелся бы внимательнее, может, не такая уж это и мазня, — все так же зло сказал Слава, буравя его взглядом.       Глаза у него, как заметил наконец Мирон в отблесках наружных огней, оказалось голубыми. И красивыми.       «Трахнуть его, что ли? — внезапно подумал он. — Все равно в пробке стоим».       Он чуть не рассмеялся этой мысли — ее нелепости, неуместности, игривости... Но все-таки не стал смеяться. Потому что действительно, несмотря на глупые Славины наезды и не менее глупые надежды, Мирон сам дал ему повод и для того, и для другого. Был кумиром — и разочаровал, не оправдал ожиданий, а еще полностью игнорировал все Славины попытки его задеть и привлечь внимание. Потому что, понял вдруг Мирон, именно этим — попыткой привлечь внимание — и были все его хейтерские высеры. Господи, так просто. Почему ему это раньше-то в голову не приходило?       — Ты влюблен в меня, что ли? — спросил он.       Слава громко фыркнул — слишком громко, и Мирон почти поверил в собственное полушутливое предположение. Да нет, вряд ли. Слишком глупо и как-то по-детски, что ли. Слава же взрослый парень, сколько ему, лет двадцать пять? Это школьники дергают за косички понравившуюся девочку. Взрослые мужики такой херней не занимаются.       — Ну ладно, так уж и быть. Посмотрю на твое «Чудовище», — сказал Мирон, и Слава скосил на него взгляд.       — Реально?       — Ага. Не поддержу и не репостну, но посмотрю. Вдруг ты внезапно научился писать, всякое в жизни бывает.       Слава опять фыркнул, а потом шумно чихнул и потер нос тыльной стороной ладони.       — Ой, извини, — смущенно пробормотал он.       И вот как так... Господи Боже. За гадости свои, наезды, оскорбления и не подумает извиниться. А тут чихнул — и нате вам. Какой он все-таки... умилительный, блядь. Милый. Совсем не такой токсичный, каким казался по своему «гнойному» образу в интернете.       И пахнет приятно.       Остаток пути они проделали в тишине. Слава жил в относительно приличном районе, хотя для круга, к которому принадлежал Мирон, это все равно были ебеня и глушь. Планировка застройки там была хаотичной, и, несмотря на указания навигатора, Мирон свернул не туда и заплутал. Слава, заметив это, с неожиданной деликатностью подсказал нужный поворот, почему-то не став высмеивать Мирона за топографический кретинизм. Можно сказать, что поездка закончилась довольно мирно.       Наконец Мирон нашел нужный дом и затормозил. Слава открыл дверь, высунул длинные ноги наружу, под дождь. Помедлил секунду, будто собираясь что-то сказать, и мгновение Мирон был почти уверен, что Слава предложит ему подняться и выпить чаю или чего покрепче. Бог знает, почему он так решил. Они же терпеть друг друга не могут. Ничего не изменится. Мирон помог ему исключительно из корыстных целей, и Слава не полный дурак, чтобы этого не понимать.       Так ничего и не сказав, Слава толкнул свое длинное тело вперед, поднимаясь с сидения, и захлопнул дверцу машины. Мирон смотрел сквозь мутное от дождевой воды стекло, как он торопливо идет к подъезду. Интересно, а ключи от квартиры ему хоть вернули? Он говорил, что только паспорт.       «Это не моя забота», — подумал Мирон и отвернулся. Вот уж точно, свою часть работы он выполнил и даже перевыполнил. Дальше Слава Карелин сам по себе.       И только отъехав от его дома на квартал, Мирон понял, что Слава так и не сказал «спасибо».