Игра в жизнь

До выписки оставалось всего два дня. Конан приезжала каждый день, привозя нормальные продукты, проявляя заботу, отчего мне становилось немного неловко. Я все порывался оплатить её затраты, но принципиальная девушка была категорически против. Она не могла не заметить моё отсутствующее выражение лица, и, узнав причину моего ровного настроения, ужаснулась: — Дейдара, это ведь сильнодействующие вещества! Почему их то… У них же столько побочек! Что случилось? — Неважно, главное, что это помогает, не так тяжело здесь торчать. — я решил не говорить ей о жуткой истерике, которую закатил несколько дней назад. Звонить Ему я перестал. Было абсолютно на все пофиг. Настолько, что без стыда вышел бы голым на улицу. Он продолжал приносить мне продукты через медсестру, но я почти не ел. Еду я тайком отдавал маленьким пациентам в соседней палате, те вроде как были довольны. Пытался вспомнить детство и порисовать, но слабость и сонливость не позволяли генерировать новые идеи. В итоге открытая пачка бумаги осталась неиспользованной. Я часами лежал на кровати и смотрел в потолок; мог встать, подойти к окну и бесцельно вглядываться в даль. Книгу, которую дал мне Нагато, я даже не читал, и Конан её забрала, обещав привезти новую, более увлекательную по её словам, даже не догадываясь, что не читаю я её не из-за отсутствия интереса, а просто от того, что мне плохо. Иногда вспоминал умерших родителей. Благодаря веществам — спокойно, без слез. Рассеянно перебирал пряди своих светлых волос, представляя вместо них мамины. Отстраненно смотрел в зеркало: форма глаз — подарок от отца. Интересно, что бы сказали сейчас мои предки, если бы узнали, что их сын — по мальчикам? То есть по одному, и не мальчику, а парню на пару лет постарше. Выслушали бы, или отвернулись? Приняли бы мой выбор, или отреклись от своего ребенка? Хотя, что я думаю — они давно мертвы. Голова перестала болеть ещё полнедели назад, но врача все равно беспокоило моё состояние. Ему не нравилась моя депрессия, в которую я неожиданно для него скатился. А причины я не счёл нужным ему объяснять. *** В день выписки за мной заехал Хидан, и вместе с ним был, как ни странно, Какузу. Закинув пакеты с вещами в багажник и радостно похлопав по плечу, меня усадили в «карету», и машина мягко покатила по мокрым после дождя улицам. — Как-то не здорово выглядишь. — прогудел Какузу. Я удивлённо посмотрел на молодого длинноволосого брюнета с зелёными глазами. На съёмках из него лепили почти столетнего деда, и мало кто знал, сколько грима наносят стилисты, чтобы состарить бедного парня. То, что Какузу первым начал разговор сбило меня с толку. До этого момента мы как-то не находили общих тем для общения, ограничиваясь бытовыми разговорами. И сейчас я завис на полминуты, прежде чем ответить: — Всё нормально, просто в стенах засиделся. — Пиздишь. — это Хидан. Я не счёл нужным отвечать на провокацию. Отвернулся и стал смотреть на проплывающие здания. — Ты сам на себя не похож. Бледный и худой, как смерть, всю дорогу молчишь. — Ребят, ну хватит, — взмолился я, — я сам разберусь… Мне просто надо отойти от этой больницы. Эти белые стены, белые люди, белые листы. Это и правда давило на меня, злило, особенно в последние дни. — Ладно, сорри. Давай закинем вещи, и развеемся. В киношку сходим. И в кафешку. Я тут недалеко нормальную нашёл. Я был благодарен, что Хидан закрыл эту тему, поэтому не раздумывая согласился погулять с друзьями. После громких звуков кинотеатра жутко болела голова. Я, закинувшись очередной таблеткой, присел на кровать и наткнулся пятой точкой на пакеты, которые не разобрал днем. Что-то рассеянный я стал, да. Вздохнув, я стал перебирать вещи. В руках оказались краски с кистями, и я грустно с минуту смотрел на эти вещи. Захватив ещё и пачку бумаги, я направился к Нему в комнату. Сегодня, в день моего выхода из больницы, Его в доме не оказалось, и, хоть Хидан уже об этом говорил, видеть сейчас пустую комнату бывшего друга было тоскливо. Кровать была идеально заправлена, никаких личных вещей, лишь стол, тумбочка, стул и шкафчик. Помещение казалось каким-то осиротевшим, нежилым и мёртвым, словно и не было здесь никакого Акасуны. Я положил принадлежности для рисования на тумбочку и бесшумно вернулся к себе. *** Прошло уже несколько дней, а Он так и не объявился. Я продолжал покупать и глотать свои таблетки — они помогали мне не лить слезы и не закатывать истерики при каждом воспоминании о бывшем друге. Хотя серую тоску и глухую обиду я ощущал все равно. Конан отдала мою цветущую Скутеллярию, за которым ухаживала две недели. Я старался не выходить из комнаты, хотя друзья неоднократно звали с собой прогуляться. Отнекивался и валялся целыми днями на кровати, и в темноте, потому что свет резал по глазам, а громкие звуки отдавались болью в голове. Спустя пол недели ко мне зашла Конан. — Дей! — прошептала в полутьму девушка. В полутьму — потому что дни и ночи здесь я проводил с наглухо зашторенными окнами. Я вопросительно промычал в подушку. — Сасори приехал! Я медленно сел и тупо переспросил: — Что? — Я говорю, Сасори вернулся! Иди, у вас есть шанс поговорить! — Я не могу, — сглотнув, просипел я. — Почему? — Не могу. Конан вышла, а я, сдерживая подступающие слезы, судорожно зашарил на тумбочке. Бля, да где эти гребанные таблетки?! А, вот. Встав на колени и высыпав на ладонь сразу двойную дозу, я закинув голову, высыпал ее в себя и поднёс бутылку с водой ко рту. В этот момент дверь снова открылась, и, зажмурившись от света, я попытался спрятать за спину пузырёк с таблетками, но безрезультатно, тот выскользнул из-под моих пальцев, когда я попытался их судорожно скрыть, словно наркоман, которого поймали с поличным. — Дей… Дейдара! — блять, громко же, сейчас башка взорвется. Стоп, что?! Это же… В двери тёмной фигурой напротив света из коридора стоял Сасори. Он стрелой кинулся ко мне и выхватил бутылку с водой: — Я не знаю, что ты тут глотаешь, но быстро выплюнь! Дей! Я исступленно мотал головой и выворачивался из его рук, из глаз все-таки хлынули слезы. Рот наполнялся горечью от таблеток. Сасори поймал моё мокрое лицо, и глядя прямо в глаза, тихо произнес: — Не вздумай глотать. Сейчас мы встанем, пойдём в туалет, и ты все… ты слышишь меня? выплюнешь всю эту гадость. Я зачарованно смотрел на губы Сасори, бездумно кивая в ответ на его слова. Тот встал, поднял меня за руку, и мы нетвердым шагом отправились в туалет. Все Акацушники сидели в зале и на кухне, так что мы остались незамеченными. Очистившись от горечи во рту, умывшись от слез в ванной и вернувшись, я застал сидящего на кровати Сасори читающим инструкцию к моим веществам. Он с сердитым лицом обернулся ко мне и потряс бумажкой: — Зачем ты это принимаешь?! — Отдай! — Никогда больше не пей их! — Сасори! Отдай живо! — мне вдруг стало страшно. Иррациональный страх заполонил моё сознание, когда понял, что останусь без спасительных таблеток, не подумав что могу в любой момент пойти и купить их снова. Я попытался забрать пузырёк, но он не отдавал, и слезы снова водопадом покатились по моим щекам. Размахнувшись, Сасори кинул мои таблетки куда-то в угол комнаты — послышался звук разбившегося стекла — а затем он тоже сполз на пол и порывисто прижал меня к себе. — Тише, тише, Дей… успокойся… пожалуйста, не плачь… ну пожалуйста, — молил меня он, покачивая в руках, — Не принимай больше всякую химическую гадость… Дей, успокойся… А я исступленно рыдал ему в рубашку и не мог остановиться. Друг успокаивающе поглаживал мою голову, ласково прочесывая пальцами волосы по всей длине и разделяя пряди, спутавшиеся за дни пребывания здесь, в одиночестве. Спустя долгое время мои всхлипы постепенно стихли, и я просто тяжело выдыхал ему в грудь, а Сасори водил рукой по моей спине. — Успокоился? Он поднял моё лицо за подбородок. В карих глазах плескалось беспокойство. Я смущённо зажмурился, сгорая со стыда из-за своего поведения. Быстро и легко поцеловав меня в лоб, он сжал руки крепче, и уткнулся носом мне в шею. — Дей… ну скажи что-нибудь. — его дыхание согревало и немного щекотало. Я судорожно выдохнул Сасори за ухо и обнял руками вокруг талии. — Почему ты не приходил? — сдавленно произнёс я. Руками я водил по его спине, рассеянно отметив выступающие позвонки и ребра. Похудел он сильно. — Я думал, ты не хотел меня видеть. — еле слышно проговорил Сасори. — А на звонки, — мой возмущенный шмыг носом, — почему не отвечал? — Я боялся. Такой краткий и искренний ответ выбил из колеи. Через некоторое время я все же спросил: — Чего боялся? — Я… Мне было страшно снова услышать, что мы больше не друзья. Думал, ты все это серьёзно. Я ощутил укол совести и смущённо прошептал: — Прости меня. За ту дурацкую истерику… я придурок и эгоист. — Давно простил. И, кстати, ты не такой. — он снова ласково клюнул меня в лоб. Я растаял, слабо улыбнувшись. Сердце затопила бесконечная нежность, и я снова обнял его, пользуясь атмосферным моментом. — Куда ты пропал? — через некоторое время спросил я. — Уехал к родителям. А потом к бабушке, сюда. И завалил себя делами на работе. Мне показалось, или его голос немного помрачнел. Несколько минут мы провели в молчании, наслаждаясь теплом и запахом друг друга — я глубоко вдыхал лёгкий кофейный аромат рубашки друга. Но тут Сасори подпортил идиллию момента: — Дей, скажи: это все из-за меня? — О чем ты? — Ты страшно похудел, побледнел, пьёшь эти таблетки… и плачешь… — Сасори, хватит! Опять будешь извиняться? Ну сколько можно?! Ты, кстати, тоже сильно похудел! — я в раздражении выбрался из его объятий, — Повтори мне, что я сказал в тот день? — Что… ты меня ни в чем не винишь, — опустив голову, проговорил друг. — И что это значит? — я вдруг почувствовал себя учителем. — Что… что я не виноват, — еле слышно прошептал Сасори. Я уже сам обнял его поникшую фигуру. — Значит, мир? — Мир. — по-детски кивнул Сасори, поднимая на меня глаза, и в этот раз я не отвел взгляд, с упоением рассматривая те самые яркие жилки в радужке его глаз. — И не бросай меня больше, ладно? — попросил я. — Хорошо, — улыбнулся он. — Обещаешь? — Обещаю.